De mortuis nihil nisi bene

DE MORTUIS NIHIL NISI BENE <1>

Н. М. КОРШУНОВ

-------------------------------- <1> О мертвых ничего, кроме хорошего (лат.).

Коршунов Н. М., доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист РФ.

Из всех юридических фактов, с которыми частное право, а с ним и процессуальное право связывают правовые последствия, только физической смерти принадлежит способность вызывать к жизни тени умерших фикциями их существования в течение всего того срока, пока юридические отношения, возникшие с их участием, не обретут нового легитимного субъекта или хотя бы новое качество, делающее излишним личное участие в них покойного, либо вообще прекратятся как таковые. Тема эта, разумеется, достаточно деликатная, чтобы касаться ее всуе, и в целом не слишком радостная. Однако психология играет самую последнюю роль в том обстоятельстве, что российская теория юридических фактов (а после О. А. Красавчикова о ней стало уже можно говорить как о данности <2>) не очень большое внимание уделяла этому факту. Истинная юридическая роль его не слишком значительна и теоретически слишком очевидна, чтобы тратить на него силы, потребные для решения проблем тех, кому уготовано завершить дела, начатые покойным при жизни. Правда, есть области, где механизм субъектного преобразования правоотношений испытывает наиболее сильные возмущения, требующие постоянного юридического сопровождения и отладки: семейное право (вероятно, более остальных), наследственное право, право социального обеспечения. Но никаких особых проблем в самой оценке факта и его последствий нет, как нет и никаких особых споров о его значении. Сложности возникают в отдельных случаях правопреемства и определения состава и объема прав, способных к переходу к правопреемникам (в основном в корпоративном праве, праве интеллектуальной собственности). То есть это сложности, не касающиеся правового эффекта смерти как такового и юридической характеристики содержания самого этого факта. Но вот появились авторы, готовые развеять наши заблуждения и продемонстрировать, сколь глубоким было наше невежество в вопросе как об истинной роли смерти в гражданском процессуальном праве, так и о ее юридическом содержании. Эти авторы - А. А. Демичев и О. В. Исаенкова, доктора наук, профессора, так что читатель был вправе ожидать некоторого полезного эффекта от чтения их статьи, загадочно названной "Смерть как особый факт в гражданском процессе". А ее появление на страницах такого солидного издания, как "Закон", только усиливало это впечатление <3> (2007. N 11). -------------------------------- <2> То, что сделал проф. О. А. Красавчиков в гражданском праве, повторил в гражданском процессе проф. В. В. Ярков, до которого российская наука гражданского процессуального права специальной теории юридических фактов не имела, довольствуясь теоретическими положениями теории гражданского права. <3> Это уже пятая (!), по нашим данным, статья, которую авторы публикуют на эту тему не только в России, но и в ближнем зарубежье. Причем почти (а в отдельных случаях и точно) под одним и тем же названием и в течение одного года, что свидетельствует не только о горячем желании авторов поделиться своим открытием с публикой, но и об удивительно живом интересе юридической печати к этому подзабытому вопросу, готовой, очевидно, пренебречь элементарными нормами издательской деятельности ради "горячей" публикации: 1) Смерть как юридический факт в гражданском процессе // Унiверситеськi науковi записки. Часопис Хмельницького унiверситету управлiння та права. 2007. N 4 (24). С. 69 - 75; 2) Смерть как особый юридический факт в гражданском процессе // Гражданское судопроизводство в изменяющейся России. Международная научно-практическая конференция (14 - 15 сентября 2007 г.) / Под ред. О. В. Исаенковой. Саратов, 2007. С. 76 - 89; 3) Смерть как гражданский процессуальный юридический факт // Нотариус. 2007. N 3. С. 38 - 42; 4) Процессуальные последствия смерти // ЭЖ-Юрист. 2007. N 45. С. 8 - 9.

Начали маститые авторы с того, что отдали дань уважения проф. В. В. Яркову, отметив его докторскую монографию как самое выдающееся достижение в разработке теории юридических фактов в гражданском процессе. Деликатно умолчав, правда, при этом, что это и единственная монографическая работа в отечественной литературе, специально посвященная данной теме. То есть, по существу, с ней и сравнивать-то нечего (работы Н. Б. Зейдера, В. Н. Щеглова, Н. А. Чечиной, П. Ф. Елисейкина, М. А. Гурвича и других не менее известных российских специалистов в этой области касались в составе более общей проблемы гражданских процессуальных правоотношений либо их субъектов). Далее речь пошла о недооценке роли смерти современной юридической наукой и неясности причин такого положения, поскольку в ГПК термин "смерть" упоминается неоднократно <4>. -------------------------------- <4> По нашим подсчетам, прямо 11 раз: ст. 29 - подсудность; 44 - процессуальное правопреемство; 120 - розыск ответчика; 215 - приостановление производства; 220 - прекращение производства; 264 - установление фактов, имеющих юридическое значение (2 раза); 227 - заявление об объявлении гражданина умершим; 279 - решение суда об объявлении умершим; 280 - последствия явки лица, объявленного умершим; 402 - подсудность с участием иностранцев; 445 - поворот исполнения. Косвенно - возможно, еще несколько раз. Сами авторы приводят пример с обеспечением доказательств ввиду, как они пишут, "предположения о смерти свидетеля", хотя ГПК не имеет в виду только смерть, но вообще любые обстоятельства, которые создают угрозу невозможности представления доказательства в судебное заседание (ст. 64), включая и выезд в другую страну на постоянное место жительства, и длительную служебную командировку. Так что здесь нет и речи о влиянии на гражданские процессуальные правоотношения (читай - юридическом воздействии) "предположения о смерти". Это только молодому и энергичному стажеру угро Зайцеву из "Испытательного срока" П. Нилина в словах Жура о возможной вакансии сразу же увиделась единственно реальная, на его взгляд, причина - то, что сотрудников непрерывно убивают. В данном же случае влияет, и весьма реально, совсем не предположение (хотя бы и о смерти, о дне и часе которой, кстати, никто не ведает и потому предполагать которую вправе во всякое время), а банальное заявление об обеспечении доказательств. А вот удовлетворение такого заявления будет уже зависеть от наличия оснований к действиям суда. И никто, в том числе и заявитель, не принудит суд к совершению таких действий только потому, что у него (это гротеск совершенно в духе сатирических героев Ярослава Гашека!) есть "предположение о смерти" свидетеля. Здесь важно совсем другое: состояние здоровья обладателя ценной информации в момент обращения с заявлением таково, что создает реальную невозможность получения показаний от "ключевого свидетеля" в будущем и что в настоящий момент такая возможность имеется без угрозы здоровью самого носителя информации и причинения ему неоправданных нравственных страданий. И "предположение о смерти", как можно видеть, здесь совершенно второстепенно. Оно только один из многих возможных вариантов развития событий, способных оказать нежелательное влияние на собирание, представление, исследование и оценку доказательств.

После этого авторы приступают к исследованию онтологического и юридического содержания явления смерти. Здесь они мимоходом совершили открытия, неведомые до сих пор ни философии, ни юриспруденции. Так, после глубокомысленно изреченной банальности о том, что "смерть представляет собой неизбежное явление, связанное с окончанием существования любого живого существа" (с. 31 - 32), они смело заявили, будто "в отличие от других правовых состояний главной чертой смерти является то, что в момент ее наступления само существование субъекта права становится фикцией. Умерший субъект права прекращает существование как элемент объективной реальности, как биологическое существо, однако остается частью реальности правовой". Эту мысль далеко не всякий сможет оценить по достоинству. Ибо то, каким образом смерть может принимать облик "правового состояния", навсегда останется загадкой для непосвященных. Невозможно вообразить хоть толику реальности и в том, что "в момент наступления смерти" "само существование субъекта становится фикцией". А уж фраза о том, что "умерший субъект права прекращает существование как элемент объективной реальности", вообще представляет собой пересказ сюжета фантастического фильма об исчезновении призрака. Всякому понятно, что субъект права является частью не просто объективной, но правовой реальности, что совсем не одно и то же. Смерть же была и есть одномоментный переход (скачок) из бытия живого в бытие мертвого. Так что умирает не субъект права, а человек. И смерть этого человека влечет за собой прекращение в его лице субъекта права и возникновение (ненадолго) соответствующего объекта права, т. е. с ней связываются изменения в правовой реальности и даже вообще объективной реальности, но только не абсолютное и мгновенное исчезновение из нее ("прекращение существования", таким образом, длится гораздо дольше смерти и представляет собой правопреемство в правоотношениях и физическое разложение либо уничтожение и даже утилизацию останков - прошу у читателей прощения за эту жуткую картину, но без этого, видимо, никак не обойтись, даже когда желаешь понять, какими химическими ингредиентами обусловлено аттрактивное воздействие духов). Дальше - больше. По мнению авторов, "то, что умерший субъект остается частью правовой реальности, подтверждается формулировками отдельных гражданских и гражданских процессуальных норм". И тут они начинают приводить примеры, благо что за ними далеко ходить не нужно. Здесь и институт объявления лица умершим, и конструкция защиты непередаваемых личных неимущественных прав и нематериальных благ умершего другими лицами (ст. 150 ГК), глубокомысленно привязанная к гражданскому процессу потому только, что защита прав осуществляется судом (?); здесь и договор коммерческой концессии, допускающий доверительное управление правами и обязанности умершего правообладателя <5>. Все это, по мнению авторов, прямое подтверждение признания в праве реальности "умершего субъекта права". Они отказываются видеть, что реальностью-то как раз является не признание "существования умершего", а признание "отсутствия живого" субъекта у соответствующих прав. -------------------------------- <5> Странно, почему они не привели пример с ребенком, зачатым при жизни наследодателя, но родившимся после его смерти. Вот где почва-то для спекуляций подобного рода и упреков законодателя в недальновидности.

Из своей ложной посылки они начинают создавать целую теорию о том, к каким парадоксам может приводить признание "существования умершего субъекта права". В качестве иллюстрации они берут пример с собственным литературным творчеством, ссылаясь на договор, который им предложило заключить издательство относительно их произведений. Договор этот, насколько можно судить, смешанный, соединяющий в себе условия договора об отчуждении исключительного права с издательским. Юристы издательства, если судить по словам авторов, додумались условия издательского договора, предусматривающие обязанность доработки либо переработки произведения перед его изданием, распространить на условия договора об отчуждении исключительных прав, так что авторы как бы становились пожизненно обязанными перед издателем. Всякий раз, когда в законодательстве происходили бы перемены, авторы должны были бы вносить в свое произведение изменения, к нему относящиеся, хотя бы никакого издательского договора между автором и издателем уже не было бы и в помине. Более того, такая же обязанность возлагалась бы и на наследников авторов в пределах срока действия исключительного права. Если это так, то большей несуразности придумать, конечно, трудно. Только вот повод ли это для того, чтобы доказывать таким образом факт "существования умершего субъекта права" и одновременно опровергать правообразующее влияние смерти по отношению к такому "субъекту"? <6> Таких примеров в практике пруд пруди. Пересказать этот курьез для студенческой аудитории еще куда ни шло, но анализировать этот случай как тенденцию современной российской правовой действительности - значит недопустимо принижать эту действительность, поскольку ни один суд, даже в самом отдаленном российском захолустье, не признал бы условия таких сделок действительными (если только в его составе работают лица с подлинными юридическими дипломами). Они ничтожны по определению и не нуждаются в исполнении. Приобретя исключительные права на произведение, правообладатель далее может делать с этим произведением все, что присуще такому праву, не нарушая при этом гарантируемые законом интересы автора и общества. Если же он захочет издать его, пусть делает это себе на здоровье, перевод - пожалуйста, сценарий - сколько угодно, постановка - да без проблем. А вот вносить изменения, посягать на неприкосновенность произведения он без согласия автора не может и в этом случае <7>. Согласие это нужно получить. При отказе - оспорить в суде. Сами изменения могут быть внесены как по договору с автором, так и с другими лицами. Но заключать издательский договор со сроком действия, равным сроку действия исключительного права на произведение, нельзя без риска его ничтожности. Авторы же задумываются над тем, к кому издательство сможет предъявить иск о доработке произведения после их собственной кончины? И серьезно полагают, что ответить на это невозможно (с. 33). Разочаруем их. Ответ очень прост. Пусть предъявляют кому угодно. Как обязательство не вступать в брак, выданное в обеспечение займа, не порождает никаких последствий для заемщика, так и издательский договор, возлагающий обязанность переработки произведения на наследников автора, ничтожен. -------------------------------- <6> Авторы пишут: "С точки зрения права смерть представляет собой одностороннее явление - она создает права и обязанности для определенного круга субъектов, но по естественным причинам только не для умершего человека. Хотя последний, как уже говорилось выше, остается субъектом права. На практике это приводит к неожиданным казусам" (с. 14). <7> Исключение - смерть автора, но и она обладателю исключительного права предоставляет ограниченные возможности в плане изменения целостности произведения.

Успешно развенчав амбиции своего издателя, наши авторы продолжили свой юридический мартиролог. Они выяснили, что смерть, оказывается, имеет правообразующее значение для получения наследства (!), для государственных органов (правда, почему-то только в связи с выдачей документов и пособия на погребение). Они отметили правопрекращающее значение данного факта в сфере семейных, жилищных, гражданских и прочих (!) отношений. И даже сделали любопытное открытие в части ее правоизменяющего эффекта. Вот что они пишут: "Одновременно она в этих же сферах может выступать и как правоизменяющий юридический факт. Например, смерть супруга на основании ст. 16 Семейного кодекса РФ прекращает брак. Одновременно жена умершего теряет статус супруги и приобретает статус вдовы" <8>. -------------------------------- <8> Весь абзац приводить не решаемся просто в силу нецелесообразности, но ручаемся, что мысль авторов, как и стилистика, сохранена в девственной чистоте. Хотя и там есть "процессуальные откровения", заслуживающие упоминания в силу своей очевидной нелепости: "Если же супруг умер позже вступления решения суда в законную силу, прекращения производства по делу не происходит". Всякому специалисту известно, что прекращение производства после вступления в законную силу решения возможно только на стадии его пересмотра в порядке надзора по основаниям, указанным в законе. Смерть же стороны по делам, в которых правопреемство невозможно, всегда служит основанием для прекращения производства на любой его стадии (включая и исполнительное производство, которое сегодня уже не все готовы признавать стадией гражданского процесса). Другое дело, если вступившее в законную силу решение не было обжаловано умершим при жизни. Здесь вообще нелогично говорить о прекращении процесса, которого нет.

Но где здесь авторы увидели правоизменяющий эффект?! Конечно, было бы глупо отрицать его существование совсем. Но где он в данном случае? Ясно, что любое прекращение правоотношений есть одновременно их изменение, но нельзя же на этом основании ставить знак равенства между правами и обязанностями, перешедшими в юридически нулевое состояние, и теми, что продолжают существовать, но в ином элементном составе, либо пределах (объеме), либо направленности. Смерть супруга - безусловно, основание для прекращения брака (правового отношения или правового состояния супружества, если это угодно авторам, которые, судя по всему, испытывают приязнь к этой малоразработанной и маловостребованной конструкции, придающей в их глазах некую мистическую загадочность их банальностям). Но она не порождает "статус вдовы или вдовца". Семейное право не знает такого статуса. Оно даже термина такого не употребляет. То состояние, которое в обыденной жизни обозначают этим термином, имеет значение совсем в другой правовой области - наследственном праве (супруга, супруг наследодателя), праве социального обеспечения, жилищном праве. Так что говорить о том, что смерть в семейном праве изменяет статус живого супруга на статус вдовца (вдовы), означает примерно то же самое, что утверждать, будто кража вещи до передачи покупателю изменяет статус продавца на статус обворованного. Логика здесь совершенно в духе поговорки "В огороде - бузина...". Тем не менее смерть одного из участников хозяйственного общества изменяет субъектный состав учредителей и даже размеры их участия. То же самое касается прав субъектов общей долевой собственности, членов семьи умершего нанимателя жилого помещения, участников простого товарищества и т. д. Посчитав тему правоизменяющего эффекта исчерпанной, наши авторы возвращаются к более благодарной области правопрекращающих воздействий обсуждаемого юридического факта. Здесь они считают нужным упомянуть о роли смерти для отношений социального найма жилого помещения, для членства в жилищном кооперативе (впрочем, и о правообразующем эффекте для наследников) и ненадолго "зависают" на теме наследственных правоотношений, заявляя, что в этой сфере "смерть выступает классическим правообразующим юридическим фактом" (с. 34), важным в аспекте названия статьи, поскольку он "обязательно входит в предмет доказывания". Это не вызывает возражений, если факт смерти не зафиксирован официально либо кем-либо обоснованно подвергается сомнению и действительно заслуживает специального установления. Но все дело в том, что в подавляющем большинстве наследственных дел факт смерти не исследуется вовсе, а исследуются совсем другие юридические факты, например факт составления завещания. И именно таким фактом, да еще в пересказе со слов известного российского специалиста в области криминалистики Е. Р. Россинской, и потчуют читателя наши авторы. Вспомнив после этого, что тема статьи (а половина уже пройдена) требует от них обсуждения роли смерти в гражданских процессуальных правоотношениях, они решаются наконец взяться за процесс. И свое внимание, естественно, сразу же обращают на приостановление и прекращение производства по делу (не к месту упомянув зачем-то и о том, что к смерти стороны приравнены по процессуальным последствиям соответственно реорганизация и ликвидация юридического лица). Тут же, как в элементарном учебнике (очевидно, полагая, что журнал, анонсируемый для деловых людей и стоящий приличных денег, читают все кому не лень), поясняют, что собой представляют прекращение и приостановление производства. После этого все то же самое повторяют для исполнительного производства, отмечая недостатки битого-перебитого и уже умирающего к моменту выхода статьи из печати Закона "Об исполнительном производстве" образца 1997 года. Завершив дубль, авторы считают свою миссию в основном выполненной и обращаются к проблеме, являвшейся одной из основных служебных обязанностей легендарного Кисы Воробьянинова, - проблеме регистрации смерти. Сказав несколько невнятных слов об эвтаназии, самоубийстве и смертной казни, главным образом для того, чтобы не пугать читателя своими рассуждениями на эту тему, они считают нужным изложить "основания для юридической смерти", как они, судя по всему, называют регистрацию факта смерти в органах загса. И, поразмыслив как следует, можно признать, что это, пожалуй, единственное достижение, которое имеет хотя бы какое-то свойство новизны в характеристике юридической природы обсуждаемого юридического факта. Пересказав здесь общеизвестные факты, они считают себя обязанными обратить внимание читателя на известную всякому студенту-третьекурснику разницу между юридической смертью, основанной на факте смерти биологической и основанной на презумпции этого факта. Под занавес, однако, в качестве утешения простодушного читателя, еще не утратившего веры в то, что авторы докажут наконец неоцененную значимость данного факта для гражданского процесса, предлагается несколько туманных фраз о "юридически нейтральном характере" данного правового факта, о том, что это "правовое состояние" - "явление постоянное" (?!), "потому что правовые последствия смерти могут быть неопределенными во времени" (как тут не вспомнишь вредителя-писарчука из фильма "Член правительства", угрожавшего председателю, что та без него не сможет "формулировать в письменном виде"). Не забывают, конечно, упомянуть и о процессуальном правопреемстве, но и здесь стремление во что бы то ни стало произвести внешний эффект составляет единственное реальное достижение авторов. А самая ценная мысль звучит как-то между прочим, и заключается она в том, что "по стадиям гражданского судопроизводства смерть как юридический факт классификации не подлежит, так как ПОСЛЕДСТВИЯ СМЕРТИ НЕ ЗАВИСЯТ ОТ ТОГО, НА КАКОЙ СТАДИИ ПРОИСХОДИТ ГРАЖДАНСКОЕ СУДОПРОИЗВОДСТВО. ПО ВОЗМОЖНОСТИ ВЫБОРА ПРАВОВЫХ ПОСЛЕДСТВИЙ СМЕРТЬ ОТНОСИТСЯ К РЯДУ ЮРИДИЧЕСКИХ ФАКТОВ В ГРАЖДАНСКОМ СУДОПРОИЗВОДСТВЕ, ВЫЗЫВАЮЩИХ ОДНОЗНАЧНОЕ ПОСЛЕДСТВИЕ" (выделено мной. - Н. К.). Вот, собственно, и все. На этом можно было бы поставить точку. В гражданском процессе данный горестный факт не играет никакой особой выдающейся роли. Во всяком случае настолько, чтобы о нем оповещать публику на страницах столь авторитетного издания, хотя и покрасоваться в числе его авторов лишний раз тоже не грех. Самое печальное заключается в том, что авторы не отдают себе отчета в истинном юридическом значении этого факта для правовой действительности. Все их рассуждения вращаются вокруг тени покойного ("для умершего человека смерть является всеобъемлющим исключительно правопрекращающим юридическим фактом во всех сферах"; "умерший субъект права прекращает существование как элемент объективной реальности"; "умерший субъект остается частью правовой реальности"), в то время как и закон, и юридическая наука в пределах, известных начинающему студенту-юристу, этот факт применяют к живым, к лицам, принимающим на себя последствия ухода из жизни "юридически" близкого для них человека. Отсюда их глубокомысленные выражения типа "для умершего человека смерть является всеобъемлющим исключительно правопрекращающим юридическим фактом во всех сферах" являются всего лишь неуклюжими трюизмами, способными вызвать недоуменную усмешку у любого мало-мальски образованного человека. Для умершего человека право вообще лишено какого-либо смысла. Он покончил счеты с земной жизнью, и ни он для права, ни право для него более не имеют никакого значения. А вот о правоотношениях, в которых он участвовал до самой своей смерти, такого не скажешь. Но их судьба должна волновать только оставшихся в живых, поскольку именно для них смерть и может выступить правопрекращающим, правоизменяющим и даже правообразующим фактом. Прискорбно, когда авторитетные издания берутся публиковать сырые материалы, вводящие в заблуждение малоподготовленные умы, способные принять на веру любую несуразность в красивой упаковке с фирменным клеймом солидного изготовителя. Это грозит утратой конкурентной позиции на рынке интеллектуальных продуктов.

------------------------------------------------------------------

Название документа