Право на жизнь: актуальные проблемы законодательства, теории и практики

ПРАВО НА ЖИЗНЬ: АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА, ТЕОРИИ И ПРАКТИКИ

И. А. МИХАЙЛОВА

Михайлова И. А., кандидат юридических наук, доцент, заведующая кафедрой гражданско-правовых дисциплин Рязанского филиала Московского института экономики, менеджмента и права.

В обширной системе имущественных и личных неимущественных прав, составляющих содержание гражданской правоспособности российских граждан и других физических лиц, проживающих на территории России, бесспорно, главное, центральное место занимает право на жизнь. Однако в ст. 18 ГК РФ "Содержание правоспособности граждан" право на жизнь даже не упоминается среди многих перечисленных в данной норме имущественных и личных неимущественных гражданских прав, имеется только общее указание на то, что помимо названных граждане могут иметь "иные личные неимущественные права". Наиболее важные виды этих личных неимущественных прав, в свою очередь, раскрываются путем перечисления нематериальных благ, являющихся их объектами, в ст. 150 ГК РФ, в которой жизнь поставлена на первое место среди всех предусматриваемых действующим законодательством нематериальных благ, принадлежащих физическим лицам. Это не случайно, т. к. бесспорно, что жизнь - важнейшее и наиболее ценное нематериальное благо, являющееся необходимым условием для возникновения у лица всех иных субъективных прав, как имущественных, так и неимущественных, для принадлежности ему как материальных, так и нематериальных благ, т. к. обладать благами и правами можно, только будучи в живых: "юридическое качество субъекта прав неотделимо от физического бытия человеческой личности" <*>. Специфический характер субъективного права на жизнь предопределен уникальностью жизни как его объекта и заключается в целом ряде отличительных признаков. Во-первых, в отличие от большинства других субъективных гражданских прав право на жизнь каждого конкретного лица возникает лишь однажды и, будучи единожды утраченным, не подлежит ни восстановлению, ни приобретению вновь. Возникнув как абсолютная, непостижимая случайность, любая человеческая жизнь неизбежно заканчивается смертью, поэтому право на жизнь всегда ограничено рамками конкретной человеческой жизни. Это положение с наибольшей точностью и выразительностью подчеркивается в ст. 1116 ГК РФ, закрепившей, что в качестве наследников как по закону, так и по завещанию могут выступать лица, "находящиеся в живых". Определение "находящиеся в живых", то есть живущие в данный момент времени, распространяется не только на потенциальных наследников, но и на обладателей всех иных субъективных прав, т. к., как уже отмечалось, обладание любыми субъективными правами, их осуществление и защита по общему правилу возможны только для "находящихся в живых", ибо "условием юридического значения человека является его физическое существование от рождения до смерти" <**>. Тот факт, что в случаях и в порядке, предусмотренных законом, некоторые личные неимущественные права и другие нематериальные блага, принадлежавшие умершему, могут осуществляться другими лицами, в том числе его наследниками, нельзя рассматривать как исключение из этого правила: в данном случае реализация прав осуществляется не их носителем, а другими субъектами. -------------------------------- <*> См.: Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. М.: Статут (в серии "Классика российской цивилистики"), 1998. С. 120. <**> См.: Мейер Д. И. Русское гражданское право в 2 ч. По испр. и доп. 8-му изд. 1902. М.: Статут, 2003. (Классика российской цивилистики). С. 106.

Право на жизнь обладает и некоторыми другими специфическими особенностями. Так, например, из всех предусмотренных законом способов защиты гражданских прав применительно к праву на жизнь непосредственно обладателем данного права могут быть использованы только два: пресечение действий, создающих угрозу нарушения права на жизнь, и самозащита. Это, в свою очередь, позволяет сделать вывод о том, что право на жизнь является не только самым хрупким и уязвимым из всех имеющихся у личности субъективных прав, но и наименее защищенным, т. к. не существует универсальных правовых способов защиты от болезней, увечий, повреждений, старения и других обстоятельств, влекущих смерть, т. е. прекращение права на жизнь. Даже в тех случаях, когда нарушение права на жизнь, повлекшее смерть гражданина, стало результатом не биологических, естественных причин, а неправомерных действий физических или юридических лиц, последствия нарушения - смерть лица - автоматически лишают его возможности требовать применения к нарушителю каких-либо предусмотренных законом санкций, и это означает, что право на жизнь - единственное субъективное гражданское право, нарушение которого не может быть ни возмещено, ни компенсировано его обладателю. Занимая центральное место в иерархии всех предусмотренных действующим законодательством субъективных гражданских прав, будучи по своей правовой природе строго личным, абсолютным, исключительным и неотчуждаемым, право на жизнь, как справедливо указывается в литературе, относится к числу личных неимущественных прав, обеспечивающих физическое существование личности <*>. Перечисленные признаки и определения не нуждаются в отдельном анализе, т. к. они весьма подробно и глубоко исследуются и характеризуются практически во всех трудах, посвященных различным аспектам рассматриваемой темы, но, несмотря на это, право на жизнь в том виде, как оно закреплено в действующем законодательстве России, так же как и в античные времена, по-прежнему представляет собой "ius vagum et incertum" - "смутное, неопределенное право" <**>. -------------------------------- <*> См.: Красавчикова Л. О. Понятие и система личных неимущественных прав граждан (физических лиц) в гражданском праве Российской Федерации. Екатеринбург, 1994. С. 53. <**> См.: Латинские юридические изречения / Сост. и автор предисл. Е. И. Темнов. М.: Юристъ, 1996. С. 236.

Это обусловлено объективной невозможностью сформулировать юридическую дефиницию самого понятия жизни, которая, по определению Энциклопедического словаря, является "одной из форм существования материи, закономерно возникающей при определенных условиях в процессе ее развития" <*>. Если следовать этому определению, придется признать, что право на жизнь есть право на "одну из форм существования материи", что ни в коей мере не отражает юридической сущности этого важнейшего субъективного права. При всей кажущейся простоте рассматриваемого понятия сформулировать емкое и исчерпывающее определение права на жизнь гораздо сложнее, чем дать дефиницию любого другого субъективного права, но при этом бесспорно, что его суть понятна каждому, так же как и его наивысшая ценность среди всех других имущественных и личных неимущественных прав и нематериальных благ, принадлежащих физическим лицам. -------------------------------- <*> См.: Советский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1981. С. 443.

Характеризуя право на жизнь, необходимо отметить, что, являясь естественно-научной, биолого-физической и философской категорией, жизнь, однако, неразрывно связана с нормами права. Эта взаимосвязь была подмечена еще в античные времена, когда было сформулировано удивительно точное по сути и выразительное по форме положение о том, что "Vita et membra sunt potestate legis" ("жизнь и тело человека находятся во власти закона") <*>. Эта звучная римская максима имела конкретный правовой смысл, отражавшийся в ряде положений закона, устанавливавших основания и условия реализации права на жизнь различных представителей римского общества. При этом "во власти закона" находились не только рабы, собственники которых обладали правом распоряжаться их жизнью и смертью - "ius vitae et necis"; власть закона распространялась и на жизни свободнорожденных римских граждан, т. к. право на жизнь появившегося на свет ребенка зависело от волеизъявления его отца, решавшего в силу предоставленной ему законом власти вопрос о признании новорожденного членом своей агнатической семьи. Условия такого признания также регламентировались древними законами: требовалось, во-первых, чтобы родившийся ребенок "был похож на человека", "имел человеческий облик" (humana figura), и, во-вторых, чтобы он родился "способным к жизни", то есть вполне сформировавшимся. Нежизнеспособные дети и уроды - portenta, мonstra и prodigia (а в древнейшие времена и вполне жизнеспособные, но "лишние, ненужные" дети, как правило, девочки) отвергались и тем самым обрекались на смерть <**>. -------------------------------- <*> См.: Латинские юридические изречения. С. 396. <**> См.: Памятники римского права: Законы ХII таблиц. Институции Гая. Дигесты Юстиниана. М.: Зерцало, 1997. С. 17; Пухан И., Поленак-Акимовская М. Римское право: базовый учебник / Под ред. проф. В. А. Томсинова. М.: Зерцало, 1999. С. 114.

С позиций современного правосознания эти положения выглядят анахронизмом, но и в настоящее время человеческая жизнь по-прежнему во многом находится "во власти закона". Бесспорно, что законы, действующие в настоящий момент, отличаются подчеркнутым уважением к человеческой жизни, характеризуются признанием неприкосновенности права на жизнь, с разной степенью определенности и выразительности провозглашаемой на различных языках народов мира в общепризнанных положениях и принципах международного права, в важнейших международных конвенциях, в нормах различных правовых систем, даже тех из них, которые далеки от традиционных западных демократических идеалов (например, положение о том, что "человеческая жизнь священна и неприкосновенна", было закреплено во Всеобщей исламской декларации прав человека 1981 г.) <*>. -------------------------------- <*> См.: Всеобщая исламская декларация прав человека 1981 г. // Ковлер А. И. Антропология права. М., 2002. С. 235.

Действующее гражданское законодательство России вполне соответствует лучшим мировым и европейским образцам и закрепляет право на жизнь своих граждан и других физических лиц, проживающих на территории России, на конституционном уровне, конкретизируя это право в нормах ГК РФ и целого ряда федеральных законов. В этом отношении оно принципиально отличается от советского гражданского права, ни на одном этапе развития которого право на жизнь не провозглашалось среди субъективных прав, составлявших содержание правоспособности физических лиц. Пренебрежительное отношение к человеческой жизни по сравнению с приоритетом государственных и общественных интересов имело еще одно яркое проявление: в ст. 472 ГК РСФСР 1964 г., закреплявшей право гражданина на возмещение вреда, причиненного ему при спасании социалистического имущества, не предусматривалась возможность спасания неизмеримо более важной ценности - человеческой жизни. Впервые право на жизнь в российском законодательстве было закреплено в 1991 г. в ст. 7 Декларации прав и свобод человека и гражданина: "Каждый имеет право на жизнь. Никто не может быть произвольно лишен жизни" <*>. Однако, закрепив, наконец, право на жизнь как неотъемлемое право всех физических лиц, проживающих на территории России, законодатель, как отмечалось, не только не сформулировал легального определения этого права, но и не указал на правомочия, составляющие его содержание. Между тем ни одно другое субъективное гражданское право не имеет столь сложного содержания, объединяющего в единое целое медицинские, философские, биологические, религиозные и юридические конструкции, причудливое сочетание которых проявляется во всех аспектах права на жизнь, начиная с решения вопроса о моменте возникновения этого права, то есть права на жизнь зачатых, но еще не рожденных детей. В литературе последних лет все более активно отстаивается позиция, в соответствии с которой право на жизнь должно считаться неприкосновенным уже с момента зачатия, для чего предлагается внести в действующее гражданское законодательство России поправки, в соответствии с которыми правоспособность должна возникать не в момент рождения, как это предусмотрено в ст. 17 ГК РФ, а с момента зачатия "с целью ограничения права матери на уничтожение зачатого ребенка - убийство в виде аборта" <**>. -------------------------------- <*> См.: Декларация прав человека и гражданина. М.: ИНФРА-М, 2003. <**> См.: Предложение о внесении поправок в ГК Российской Федерации в части, касающейся возникновения и прекращения правоспособности физических лиц: Интервью с депутатом Государственной Думы, заместителем председателя Комитета по общественным объединениям А. В. Чуевым // Нотариус. 2004. N 2. С. 45 - 48.

Эта позиция находит свое отражение в процессе дальнейшего развития и совершенствования отечественного законодательства. Так, стремление обеспечить право на жизнь зачатых, но не рожденных детей отчетливо прослеживается в Постановлении Правительства РФ от 11 августа 2003 г., значительно (с 13 до 5 позиций) сократившем Перечень так называемых социальных оснований к производству абортов <*>. Целесообразность и разумность такого сокращения можно обсуждать с различных точек зрения: с экономической, демографической, религиозной, морально-этической и медицинской, но при этом оно не имеет принципиального значения, т. к. прерывание беременности по социальным показаниям производится только по истечении 12-недельного срока беременности, а до этого момента право женщины на прерывание беременности не только не ограничено, но, более того, гарантировано законом: ст. 36 Основ законодательства РФ об охране здоровья граждан (далее - Основы об охране здоровья) закрепляет, что "каждая женщина имеет право самостоятельно решать вопрос о материнстве" <**>. -------------------------------- <*> См.: Постановление Правительства РФ от 11 августа 2003 г. "О перечне социальных показаний для искусственного прерывания беременности" // СЗ РФ. 2003. N 33. Ст. 3275. <**> См.: Основы законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан // Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1992. N 18. Ст. 21.

Поскольку 12-недельного срока, как правило, вполне достаточно для решения вопроса о сохранении или искусственном прерывании беременности, следует признать, что действующее законодательство России, как и большинства других европейских государств, по сути, предоставляет беременной женщине свободу в решении вопроса о реализации права на жизнь зачатого, но еще не рожденного ребенка, подобно тому, как в Древнем Риме отцы семейства решали вопрос о жизни или смерти новорожденных детей. Множество связанных с таким законодательным положением проблем и коллизий уже нашли глубокий и интересный анализ в литературе <*>, поэтому, не вдаваясь в дискуссию, можно сделать вывод о том, что рассмотренные положения закона означают, что на начальных этапах зарождения человеческой жизни, т. е. до рождения, жизнь и тело человека (вернее, человеческого зародыша, эмбриона) находятся не только и не столько "во власти закона", предоставляющего женщине право "самостоятельно решать вопрос о материнстве", сколько во власти женщины, ожидающей ребенка, от волеизъявления которой зависит осуществление его права на жизнь. -------------------------------- <*> См., например: Тимошенко И., Чумакова К. Искусственное прерывание беременности: перечень социальных показаний сужен. Но станет ли меньше абортов? // Российская юстиция. 2004. N 4. С. 64 - 67.

Уникальный характер права на жизнь ярко проявляется и в особенностях реализации отдельных правомочий, составляющих его содержание. В отличие от остальных личных неимущественных прав, содержание которых, как правило, составляют возможность управомоченного субъекта требовать от неопределенного круга обязанных лиц воздерживаться от нарушения принадлежащего ему права и, во-вторых, возможность прибегнуть в случае допущенного нарушения к установленным законом мерам защиты, к элементам права на жизнь относятся правомочие на сохранение жизни и правомочие на распоряжение ею, каждое из которых, в свою очередь, включает в себя ряд вполне конкретных субъективных гражданских прав. Например, в случае серьезных заболеваний, травм, увечий и т. д. реализация правомочия на сохранение жизни во многом зависит от возможности получения гражданами информации о состоянии их здоровья, которая, в свою очередь, является необходимым условием для принятия решения о медикаментозном вмешательстве всех уровней и форм, в первую очередь о хирургическом вмешательстве и о трансплантации органов и (или) тканей человека. Право граждан на получение информации о состоянии их здоровья, рассматриваемое в западных правовых системах в качестве неотъемлемого права личности, совсем недавно получило свое законодательное закрепление в российском законодательстве. В советский период это право никак не регламентировалось, поэтому решение вопроса о целесообразности предоставления гражданину информации о состоянии его здоровья, диагнозе и перспективах лечения решался врачом по собственному усмотрению. При этом превалировала позиция, в соответствии с которой в критических, угрожающих случаях следовало скрывать от пациента истинные сведения о его состоянии и неблагоприятном прогнозе. Такой "заговор молчания" приводил к тому, что согласно проведенным статистическим исследованиям в советский период только небольшой процент онкологических больных знали истину о своем диагнозе: 30% вообще не знали, по поводу какой болезни им была предложена операция, а 55% полагали, что операция необходима по поводу доброкачественной опухоли <*>. -------------------------------- <*> См.: Малеина М. Н. Человек и медицина в современном праве. М., 1983. С. 242.

В настоящий момент юридические основы права граждан на получение информации о состоянии здоровья закреплены в ст. 31 Основ законодательства об охране здоровья, установившей, что каждый имеет право получить в доступной для него форме информацию о состоянии его здоровья, включающую в себя результаты обследования, прогноз, методы лечения, риск, связанный с их применением, последствия, возможные осложнения и т. д. Примечательно, что в комментируемой норме имеется оговорка: "Информация о состоянии здоровья не может быть предоставлена гражданину помимо его воли". Это положение Закона представляет собой весьма своеобразное проявление принципа диспозитивности, предоставляющего российским гражданам свободу в осуществлении и распоряжении принадлежащими им субъективными правами, включая и право на получение информации об истинном состоянии своего здоровья. Законодатель справедливо предусмотрел, что не каждый захочет узнать об имеющемся у него смертельно опасном заболевании, не оставляющем шансов на излечение. В зависимости от психологических особенностей личности реакция на такую информацию может быть различной: она может побудить к решению юридических, производственных, бытовых вопросов, выполнению своих морально-этических и имущественных обязательств перед близкими, заставить использовать все имеющиеся возможности для излечения: согласиться на применение новых, еще недостаточно апробированных лекарственных препаратов, организовать поездку для лечения или хирургического вмешательства за рубежом, мобилизовать внутренние ресурсы организма и т. д. Во многих случаях своевременно полученная правдивая информация может спасти или хотя бы продлить жизнь смертельно больного лица, но нередко она может повлечь прямо противоположные последствия: внушить мысль о неизбежности приближающейся смерти, парализовать волю, превратить в непереносимые нравственные страдания оставшиеся дни или месяцы жизни. Сказанное означает, что выявление у пациента смертельно опасного заболевания возлагает на лечащего врача дополнительную и весьма тяжелую ответственность, требует от него решения чрезвычайно сложного с психологической и юридической точек зрения вопроса: выяснить у больного, "желает ли он получить истинную информацию о состоянии его здоровья", и в зависимости от полученного ответа либо успокоить пациента вымышленным диагнозом и постараться развеять его сомнения и тревоги, либо по возможности тактично сообщить ему истину относительно выявленного у него заболевания и неблагоприятного прогноза. По этому поводу в специальной литературе справедливо отмечалось, что пределы информированности пациента не могут быть регламентированы правом, но граничат с ним, причем нередко этико-деонтологический аспект информированности российских пациентов при их врачевании входит в противоречие с принятыми в настоящее время международными нормами, которые, по существу, не ограничивают предоставляемую больным информацию при соблюдении деликатности и такта при ее подаче <*>. -------------------------------- <*> См.: Акопов В. И. Медицинское право: книга для врачей, юристов и пациентов. М.: ИКЦ "МарТ"; Ростов н/Д: "Издательский центр "МарТ", 2004. С. 132.

Особую остроту и сложность вопрос об информированности пациента приобретает при необходимости применения тех или иных форм медикаментозного вмешательства. В настоящее время информированное согласие гражданина или членов его семьи на такое вмешательство по-прежнему требуется только в случаях назначения хирургических операций или проведения сложных диагностических исследований. Между тем необходимость предварительного письменного согласия гражданина следует распространить на все случаи медицинского вмешательства, которое, по концепции Всемирной организации здравоохранения, представляет собой "любое обследование, лечение или иное действие, преследующее профилактическую, лечебную или реабилитационную цель, выполняемое врачом или иным производителем медицинских услуг" <*>. В соответствии с этим определением любое медицинское вмешательство в жизнедеятельность человеческого организма должно осуществляться только после получения согласия гражданина или его законного представителя, данного после предоставления ему в доступной форме всей необходимой информации, содержащей сведения о цели, характере, способах данного вмешательства, связанном с ним риске, возможных осложнениях и альтернативных видах медицинской помощи. -------------------------------- <*> См.: Справочник по клинико-экспертной работе. М.: ГРАНТЪ, 1998. С. 356.

Уже отмечалось, что российские граждане в отличие от граждан западных государств с безупречно действующим механизмом обеспечения прав граждан, в том числе и при проведении различных видов медицинского вмешательства, не имеют исторического опыта жизни в условиях свободы выбора на основе всей имеющейся информации о состоянии своего здоровья. Этому способствует и отсутствие в действующем законодательстве детально сформулированных правил осуществления гражданами права на сохранение собственной жизни в случаях необходимости медицинского вмешательства. Любое вмешательство в организм способно вызвать непредсказуемые последствия, изменения его функционирования не только в лучшую сторону, но и значительные, порой необратимые изменения к худшему. К сожалению, нередко имеют место случаи, когда безобидное на первый взгляд медицинское вмешательство приводит к весьма тяжелым последствиям: внутривенная инъекция - к инфицированию СПИДом, детская прививка - к параличу и т. д. Даже неправильно произведенная перевязка может привести к непоправимым осложнениям: так, например, в одной из районных больниц у новорожденного ребенка в результате слишком тугого затягивания бинтом левой руки произошло омертвение пальцев с их последующей ампутацией <*>. -------------------------------- <*> См.: Козьминых Е. Обязательства вследствие причинения вреда здоровью при оказании медицинских услуг // Российская юстиция. 2001. N 2. С. 33.

Получение информированного согласия на тот или иной вид медицинского вмешательства невозможно, когда гражданин находится в состоянии, не позволяющем ему ясно осознавать происходящее и выразить свою волю. Если медицинское вмешательство в данном случае не может быть отложено, вопрос о его проведении решается консилиумом, а при невозможности такого обсуждения - непосредственно лечащим (дежурным) врачом с последующим уведомлением должностных лиц профилактического учреждения. Особую сложность решение этого вопроса приобретает в случаях угрожающего состояния несовершеннолетних граждан. В ч. 2 ст. 24 Основ законодательства об охране здоровья граждан закреплено, что несовершеннолетние в возрасте старше 15 лет имеют право на добровольное информированное согласие на медицинское вмешательство или отказ от него. Федеральным законом от 1 декабря 2004 г. в это положение была внесена поправка, но только в отношении несовершеннолетних, больных наркоманией, возраст информированного согласия которых был поднят до 16 лет, с сохранением для всех остальных несовершеннолетних 15-летнего возраста <*>. С такой корректировкой закона трудно согласиться, т. к. любые несовершеннолетние, как страдающие, так и не страдающие наркоманией, в силу возраста, психологических и физиологических особенностей детского организма и психики не располагают необходимыми знаниями и жизненным опытом, позволяющими им адекватно оценить информацию о состоянии собственного здоровья и принять правильное решение о целесообразности медицинского вмешательства или об отказе от него, поэтому, на мой взгляд, достижение возраста 16 лет как необходимое условие самостоятельного волеизъявления по этому в прямом смысле слова жизненно важному вопросу следует распространить на всех несовершеннолетних независимо от наличия или отсутствия у них наркотической зависимости. -------------------------------- <*> См.: Федеральный закон от 1 декабря 2004 г. "О внесении изменений в Основы законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан" // СЗ РФ. 2004. N 49. Ст. 4850.

В настоящее время в отношении несовершеннолетних, не достигших 15 лет, или недееспособных граждан согласие должно быть получено от их законных представителей после предоставления им необходимой информации, а в случае их отсутствия вопрос решается консилиумом или дежурным врачом (ст. 32 Основ законодательства об охране здоровья граждан). Нарушение этого положения может привести к непоправимым последствиям. Например, оказание медицинской помощи 13-летнему подростку, доставленному в больницу из детского лагеря, было отложено в связи с его отказом от проведения операции, а его родителям был направлен запрос. При появлении признаков перитонита, не дождавшись ответа родителей, врачи сделали операцию, но спасти ребенка не удалось <*>. -------------------------------- <*> См.: Правовые основы здравоохранения / Под ред. Ю. Л. Шевченко. М., 2001. С. 4.

Обсуждаемая проблема - информированного согласия на медицинское вмешательство родителей или опекунов - имеет еще один аспект: в практике встречаются случаи, когда родители несовершеннолетних, не достигших 15 лет, или опекуны недееспособных граждан, будучи проинформированными о состоянии своего подопечного, умышленно отказываются от проведения необходимых медицинских мероприятий. Такой отказ может быть вызван различными причинами, например страхом потерять пособие, назначенное ребенку по инвалидности, если операция будет успешной, либо, напротив, нежеланием сохранить жизнь ребенку, страдающему тяжелым заболеванием, например полностью или частично парализованному. Меры, предусмотренные на случай выявления такого рода действий, не обладают достаточной эффективностью. Так, в Семейном кодексе РФ (п. 1 ст. 65) предусмотрена ответственность родителей при причинении вреда физическому и психическому здоровью их детей, но привлечение родителей к такой ответственности при их умышленном отказе от медицинского вмешательства не встречается в судебной практике. В этой связи, на мой взгляд, следует внести в действующее законодательство дополнение, устанавливающее обязанность медицинского учреждения обжаловать в судебном порядке необоснованный отказ родителей или опекунов несовершеннолетних или недееспособных лиц от медицинского вмешательства во всех случаях, когда такое вмешательство необходимо для спасения их жизни. Таким образом, теоретические и законодательные проблемы, связанные с обеспечением, охраной и защитой права на жизнь, сложны, многочисленны и разнообразны, и от разрешения любой из них на практике зависит жизнь конкретных граждан, поэтому совершенствование всех положений гражданского законодательства, затрагивающих различные аспекты права на жизнь, должно стать основным направлением законодательной деятельности, а положение о том, что право на жизнь занимает основополагающее, центральное место среди прав человека и гражданина, являющихся высшей социальной ценностью нашего государства, должно стать главной гуманистической доминантой всего отечественного правосознания.

------------------------------------------------------------------

Название документа "Судебные решения и некоторые определения Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации, вынесенные в феврале 2005 г." (Редакционный материал) ("Право в Вооруженных Силах", 2005, N 7) Текст документа

СУДЕБНЫЕ РЕШЕНИЯ И НЕКОТОРЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ, ВЫНЕСЕННЫЕ В ФЕВРАЛЕ 2005 Г.

Судебные решения Военной коллегии

Статья 67 Положения о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-Морского флота признана недействующей.

Решение Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации от 16 февраля 2005 г. N ВКПИ04-127 по заявлению З. З. обратился в Верховный Суд Российской Федерации, считая, что статья 67 Положения о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-Морского флота, введенного в действие приказом Министра обороны СССР от 14 августа 1978 года N 075, противоречит Федеральному закону "О статусе военнослужащих" от 27 мая 1998 года N 76-ФЗ, Указу Президента РФ "Вопросы прохождения военной службы" от 16 сентября 1999 года N 1237, поскольку устанавливает запрет на возможность выплаты военнослужащим, допущенным к временному исполнению вакантных и невакантных должностей в другой воинской части, окладов по временно исполняемым должностям. На основании изложенного заявитель просил суд признать указанную норму недействующей. Военная коллегия Верховного Суда Российской Федерации пришла к следующим выводам. Положение о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-морского флота введено в действие приказом Министра обороны СССР от 14 августа 1978 года N 075, то есть является нормативным документом бывшего Союза ССР. Нормативные правовые акты СССР, официально не отмененные, действуют на территории Российской Федерации в части, не противоречащей Конституции Российской Федерации, законам и иным нормативным правовым актам Российской Федерации. Это правило следует из норм п. 2 раздела II Конституции Российской Федерации и Закона РФ от 24 октября 1990 года N 263-1 "О действии актов органов Союза ССР на территории РСФСР". На основании ч. 1 ст. 57 Закона РФ от 11 февраля 1993 года N 4455-1 "О воинской обязанности и военной службе" в переходный период до принятия нормативных актов Российской Федерации по вопросам, регулируемым этим Законом, сохраняют свою силу до полной отмены уполномоченными на то органами соответствующие нормативные акты, действовавшие в СССР, РСФСР, Российской Федерации, в части, не противоречащей указанному Закону и принятым на основании его нормативным актам. Согласно п. 2 Постановления Верховного Совета РФ от 22 января 1993 года N 4339-1 "О порядке введения в действие Закона Российской Федерации "О статусе военнослужащих" Правительству РФ было предложено привести свои нормативные правовые акты в соответствие с указанным Федеральным законом. Таким образом, Положение о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-морского флота, введенное в действие приказом Министра обороны СССР от 14 августа 1978 года N 075, должно применяться в части, не противоречащей действующему законодательству. В соответствии со ст. ст. 1, 3, 4 Федерального закона "О статусе военнослужащих" от 27 мая 1998 года N 76-ФЗ военнослужащие обладают правами и свободами человека и гражданина с некоторыми ограничениями, установленными данным законом, а также иными законами. Для военнослужащих устанавливается единая система правовой и социальной защиты, а также материального и иных видов обеспечения с учетом занимаемых воинских должностей, присвоенных воинских званий, общей продолжительности военной службы, в том числе и в льготном исчислении, выполняемых задач, условий и порядка прохождения ими военной службы. Правовые и социальные гарантии военнослужащим, включая меры их правовой защиты, а также материального и иных видов обеспечения, предусмотренные этим Федеральным законом, не могут быть отменены или снижены федеральными законами, иными нормативными правовыми актами Российской Федерации иначе как путем внесения, изменений и дополнений в этот Федеральный закон. На основании ч. 1 ст. 12 этого же Федерального закона денежное довольствие военнослужащих состоит из месячного оклада в соответствии с занимаемой воинской должностью и месячного оклада в соответствии с присвоенным воинским званием, которые составляют оклад месячного денежного содержания военнослужащих, месячных и иных дополнительных выплат. В соответствии со ст. 12 Положения о порядке прохождения военной службы, утвержденного Указом Президента РФ от 16 сентября 1999 года N 1237, на военнослужащего может быть возложено временное исполнение обязанностей по равной или высшей воинской должности, которую он не занимает. Ни Федеральный закон "О статусе военнослужащих" от 27 мая 1998 года N 76-ФЗ, ни Положение о порядке прохождения военной службы не устанавливают какого-либо ограничения на выплату военнослужащим окладов по временно исполняемым ими вакантным или невакантным должностям в другой воинской части. Более того, в соответствии с пунктом 2 Правил выплаты военнослужащим, проходящим военную службу по контракту, премии за образцовое выполнение воинского долга, пунктом 2 Правил оказания военнослужащим, проходящим военную службу по контракту, материальной помощи, утвержденных Постановлением Правительства РФ от 14 июля 2000 года N 524, пунктом 2 Инструкции о размере и порядке выплаты надбавки за сложность, напряженность и специальный режим военной службы военнослужащим, проходящим военную службу по контракту, утвержденной Приказом Министра обороны РФ от 28 июня 2002 года N 245, выплата премии, материальной помощи, а также надбавки за сложность и напряженность производится военнослужащим, допущенным в установленном порядке к временному исполнению вакантных воинских должностей, исходя из окладов по этим воинским должностям. Таким образом, ст. 67 Положения о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-морского флота, введенного в действие приказом Министра обороны СССР от 14 августа 1978 года N 075, вошла в противоречие с действующим законодательством. При этом, как достоверно установлено в ходе судебного заседания, в силу неотмененности и одновременно исходя из своего содержания, она позволяет себя применять в ходе практической деятельности органов военного управления. Поэтому суд приходит к выводу, что правовая норма, содержащаяся в ст. 67 Положения о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-Морского Флота, введенного в действие приказом Министра обороны СССР от 14 августа 1978 года N 075, необоснованно ограничивает права заявителя и других военнослужащих и требует своего судебного пресечения.

Оклады по временно исполняемой невакантной воинской должности выплачиваются лишь в случае ее исполнения непрерывно более 60 суток.

Решение Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации от 14 февраля 2005 г. N ВКПИ05-4 по заявлению В. В. обратился в Верховный Суд Российской Федерации с требованием признать недействующей ст. 59 "Положения о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-Морского флота", введенного в действие приказом Министра обороны СССР от 14 августа 1978 года N 075, в части, устанавливающей ограничение на выплату оклада по временно исполняемой воинской должности для лиц, исполняющих должность непрерывно не более 60 дней, с момента вступления в силу Конституции Российской Федерации, то есть с 25 декабря 1993 года. При этом в заявлении он указал, что является начальником учебного отдела Военного финансово-экономического университета Министерства обороны Российской Федерации, а в отсутствие заместителя начальника университета по учебной и научной работе неоднократно исполнял его обязанности. В течение последнего года работы он обязанности заместителя начальника университета неоднократно исполнял в общей сложности более пяти месяцев, однако ни разу исполнение обязанностей не продолжалось более 60 суток. Верховный Суд Российской Федерации отказал в удовлетворении заявления В. по следующим основаниям. В силу ст. 2 Федерального закона Российской Федерации "О системе государственной службы Российской Федерации" военная служба является видом государственной службы. В соответствии с п. 2 ст. 3 названного правового акта реализация принципов построения и функционирования системы государственной службы обеспечивается федеральными законами о видах государственной службы. Принятый в соответствии с Конституцией Российской Федерации Федеральный закон Российской Федерации "О статусе военнослужащих" определяет права, свободы, обязанности и ответственность военнослужащих, устанавливая тем самым государственные гарантии в области правовой и социальной защиты этой категории граждан, в том числе порядок реализации ими права на труд. Из изложенного следует, что заявителем оспаривается противоречие ст. 59 "Положения о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-Морского Флота" вышеуказанному Закону, а также другим нормативным правовым актам Российской Федерации, регулирующим порядок обеспечения военнослужащих денежным довольствием. Согласно п. 3 ст. 12, п. п. 9 и 10 ст. 13 Федерального закона "О статусе военнослужащих" порядок обеспечения военнослужащих денежным довольствием определяется Министерством обороны Российской Федерации. При этом кроме выплат, установленных данным Законом, и в пределах ассигнований Министром обороны РФ могут устанавливаться надбавки и другие дополнительные выплаты, причем дифференцированно в зависимости от нахождения в подчинении военнослужащих личного состава, сложности, объема и важности выполняемых ими задач. Кроме дополнительных выплат, предусмотренных ст. 13, сохраняются другие дополнительные выплаты, ранее установленные нормативными правовыми актами Российской Федерации. В соответствии со ст. 12 Положения о порядке прохождения военной службы, в связи со служебной необходимостью на военнослужащего может быть возложено временное исполнение обязанностей по невакантной (занятой) воинской должности - в случае временного отсутствия занимающего ее военнослужащего или отстранения занимающего ее военнослужащего от должности (временное исполнение обязанностей). В этом случае военнослужащий освобождается от исполнения обязанностей по занимаемой воинской должности, но от занимаемой воинской должности не освобождается. При этом законодателем не предусмотрено какого-либо особого порядка производства выплат военнослужащим, допущенным к временному исполнению обязанностей по невакантной должности. Такой порядок содержится лишь в ст. 59 "Положения о денежном довольствии военнослужащих Советской Армии и Военно-Морского Флота", введенного в действие приказом Министра обороны СССР от 14 августа 1978 года N 075. Таким образом, оспариваемая заявителем норма не противоречит изданным в соответствии с Конституцией Российской Федерации Федеральным законам Российской Федерации, регулирующим условия и порядок прохождения военной службы, а также государственные гарантии в области правовой и социальной защиты военнослужащих.

Определение по гражданскому делу

Срок обращения в суд за защитой нарушенных прав исчисляется со дня, когда заявителю стало известно о нарушении его прав.

Определение Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации от 15 февраля 2005 г. N 5н-297/04 по гражданскому делу в связи с заявлением Д. Д. обратился в гарнизонный военный суд с заявлением о признании незаконными действий командира воинской части по невыплате ему денежных средств за нахождение в командировках в периоды: с 10 ноября по 31 декабря 1998 года, с 10 мая по 30 июня и с 14 ноября по 31 декабря 1999 года, с 11 мая по 30 июня и с 14 ноября по 31 декабря 2000 года, с 14 мая по 8 июля 2002 года. Черняховский гарнизонный военный суд 15 мая 2003 года требования заявителя удовлетворил, обязав произвести Д. выплату командировочных расходов за периоды нахождения его в командировках в размерах, установленных для данной выплаты на день вынесения решения. Президиум Балтийского флотского военного суда 21 августа 2003 г. названное судебное решение отменил, принял новое решение, отказав в удовлетворении требований заявителя. В надзорной жалобе Д. утверждал, что суд надзорной инстанции необоснованно отказал в удовлетворении его заявления, посчитав, что им пропущен срок на обращение в суд, поскольку о нарушении своего права ему стало известно лишь при окончательном расчете в марте 2003 года в связи с увольнением с военной службы. Суд первой инстанции, выясняя вопрос о моменте, с которого Д. стало известно о нарушении права на возмещение командировочных расходов, установил, что командование не отказывало ему в указанных выплатах, а просило подождать в связи с недостаточным финансированием. Военная коллегия отменила судебные постановления и направила дело на новое рассмотрение по следующим основаниям. В соответствии с п. п. 1, 3 ст. 12 и ст. 13 Федерального закона "О статусе военнослужащих" выплаты на командировочные расходы являются дополнительными выплатами, входят в состав денежного довольствия, порядок обеспечения которым определяется Министерством обороны Российской Федерации. В силу ст. 133 Положения о финансовом хозяйстве воинской части Советской Армии и Военно-Морского флота, введенного приказом Министра обороны СССР от 30 марта 1973 года N 80 и Приказа Министра обороны "О дополнительных денежных выплатах военнослужащим при переездах на новое место военной службы в другой населенный пункт, направлении в служебные командировки и выполнении задач вне места постоянной дислокации воинской части" от 10 августа 1999 года N 355, перед убытием военнослужащего в служебную командировку ему выдается соответствующая сумма под отчет, о чем делается запись в командировочном удостоверении. После прибытия из командировки военнослужащий в трехдневный срок обязан сдать в финансовую часть командировочное удостоверение с приложенными к нему документами, подтверждающими понесенные расходы, после чего с ним производится окончательный расчет по командировке. В судебном заседании бесспорно установлено, что Д. в различные периоды 1998, 1999, 2000, 2001 годов и с 14 мая по 8 июля 2002 года находился в командировках. Согласно действовавшей на момент рассмотрения дела судом ст. 256 ГПК РФ, гражданин был вправе обратиться в суд с заявлением в течение трех месяцев со дня, когда ему стало известно о нарушении его прав и свобод. Причины пропуска срока выясняются в предварительном судебном заседании или судебном заседании и могут являться основанием для отказа в удовлетворении заявления. В соответствии с п. 16 ст. 34 Положения о порядке прохождения военной службы военнослужащий, уволенный с военной службы, на день исключения из списков личного состава воинской части должен быть полностью обеспечен установленным денежным довольствием. Вопреки названному требованию, положенные Д. денежные средства на момент исключения его из списков личного состава части, 6 марта 2003 г., ему выплачены не были. Согласия на увольнение без окончательного расчета заявитель не давал. Из материалов дела видно, что с заявлением об оспаривании действий командира части, связанных с невыплатой командировочных расходов в периоды нахождения в командировках, Д. обратился в суд 5 мая 2003 г. Установление момента, когда заявителю стало известно о нарушении своего права, имеет существенное значение для правильного разрешения дела. Вместе с тем, принимая решение по делу, суд первой инстанции ограничился показаниями заявителя о том, что командование не отказывало ему в производстве полагающихся выплат. Однако позиция заинтересованного в деле лица по данным обстоятельствам судом осталась не выясненной. Таким образом, следует прийти к выводу о том, что судом допущено существенное нарушение гражданского процессуального закона, что в соответствии со ст. 387 ГПК РФ является основанием для отмены или изменения судебных постановлений. Аналогичное определение вынесено Военной коллегией Верховного Суда РФ 15 февраля 2005 года N 5н-298/04 и по заявлению Т.

Постановление Президиума Верховного Суда РФ

Приговор отменен в связи с неправильным избранием народных заседателей.

Постановление Президиума Верховного Суда Российской Федерации от 16 февраля 2005 г. N 1-053/00 по уголовному делу в отношении Я. и Т. Президиум Верховного Суда Российской Федерации отменил приговор Московского окружного военного суда от 15 ноября 1999 года и определение Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации по следующим основаниям. Участвовавшие в рассмотрении уголовного дела народные заседатели К. и П. избраны 28 сентября 1999 года в порядке, установленном ст. 6 Положения о военных трибуналах 1980 года, открытым голосованием военнослужащих воинской части. Однако на тот момент действовал Федеральный конституционный закон от 23 июня 1999 года N 1-ФКЗ "О военных судах Российской Федерации", вступивший в силу 29 июня 1999 года. В соответствии со ст. 28 этого Федерального конституционного закона статус народных заседателей военных судов и порядок их привлечения к осуществлению правосудия устанавливается федеральными конституционными и федеральными законами. Согласно ст. 45 этого же Закона с момента вступления его в силу признается недействующим Положение о военных трибуналах 1980 года. Федеральный закон "О народных заседателях федеральных судов общей юрисдикции" принят 2 января 2000 года, а вступил в силу 6 января 2000 года. Следовательно, в период с 29 июня 1999 года по 6 января 2000 года отсутствовали правовые основания для проведения выборов народных заседателей военных судов в прежнем, установленном Положением о военных трибуналах 1980 года, порядке. В силу указанных требований ст. ст. 28 и 45 Федерального конституционного закона от 23 июня 1999 года N 1-ФКЗ "О военных судах Российской Федерации" не мог быть по аналогии применен и порядок довыборов народных заседателей, предусмотренный Указом Президента РФ от 22 марта 1995 года N 299 "О продлении срока полномочий народных заседателей районных (городских) судов".

Определения по уголовным делам

Несоблюдение требований, предъявляемых к оценке судом доказательств, повлекло отмену постановления судьи об освобождении от уголовной ответственности и применении принудительных мер медицинского характера.

Определение Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации от 15 февраля 2005 г. N 6-67/04 по уголовному делу в отношении Т. Постановлением судьи Ленинградского окружного военного суда Т. освобожден от уголовной ответственности за совершение в состоянии невменяемости запрещенных уголовным законом деяний, предусмотренных п. "к" ч. 2 ст. 105, ч. 1 ст. 131, ч. 1 ст. 132 УК РФ. Этим же постановлением к Т. применены принудительные меры медицинского характера в виде направления его на принудительное лечение в психиатрический стационар специализированного типа с интенсивным наблюдением. Как следует из постановления, запрещенные уголовным законом деяния совершены при следующих обстоятельствах. Около 3-х часов 13 ноября 2003 г. Т. с целью убийства напал на гражданку Ш., обхватил ее сзади рукой за шею и стал душить. Затем он изнасиловал и совершил в отношении ее насильственные действия сексуального характера. Удовлетворив свои сексуальные потребности, Т. вытащил из одетой на нем форменной куртки шнур, накинул его на шею Ш. и затянул обеими руками. Убедившись, что потерпевшая еще подает признаки жизни, Т. нанес ей несколько ударов ногами по голове и вновь совершил насильственные действия сексуального характера, а затем нанес ей бритвенным лезвием несколько порезов шеи и скрылся с места происшествия. От совокупности полученных повреждений - тупой сочетанной травмы шеи и органов малого таза, осложнившейся развитием механической асфиксии и воздушной эмболии сердца, Ш. скончалась на месте происшествия. Военная коллегия нашла постановление судьи подлежащим отмене по следующим основаниям. При вынесении постановления судом дана односторонняя оценка собранным доказательствам и не учтены все обстоятельства, которые могли существенно повлиять на его решение. Из материалов дела видно, что на предварительном следствии в отношении Т. с 10 декабря 2003 г. по 30 января 2004 г. проведена амбулаторная комплексная сексолого-психолого-психиатрическая экспертиза, а в ходе судебного заседания - повторная стационарная комплексная психолого-сексолого-психиатрическая экспертиза от 20 августа 2004 г. Однако заключения каждой из этих экспертиз противоречат друг другу. Вывод же суда о предпочтительности заключения экспертов от 20 августа 2004 г. и его обоснованности сделан без всестороннего учета установленных в судебном заседании фактических обстоятельств дела. Судом тщательно не проверено и не дано надлежащей оценки этим диаметрально противоположным заключениям экспертов. Суд положил в основу постановления заключение от 20 августа 2004 г. лишь в связи с тем, что последнее обследование Т. проведено в стационарных условиях и высококвалифицированными врачами-экспертами, что само по себе не является достаточно убедительным. Несогласие с выводами заключения амбулаторной экспертизы от 30 января того же года суд в приговоре не мотивировал. При проведении с 10 декабря 2003 г. по 30 января 2004 г. амбулаторной комплексной сексолого-психолого-психиатрической экспертизы, эксперты пришли к следующим выводам. Т. в период совершения инкриминируемого ему деяния и на момент обследования каким-либо психическим заболеванием, иным расстройством психической деятельности и слабоумием не страдал и не страдает. Об этом свидетельствуют данные анамнеза и проведенного освидетельствования, а также материалы уголовного дела, из которых следует, что Т. рос и развивался нормально, на учете у психиатра не состоял, характеризуется как спокойный, адекватный, во время учебы справлялся с программой обучения, был признан годным к военной службе, с окружающими поддерживал ровные отношения, жалоб не предъявлял. В период совершения инкриминируемых ему деяний он находился вне какого-либо состояния временного расстройства психической деятельности, а был в состоянии простого (непатологического) алкогольного опьянения и мог осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. Из материалов уголовного дела и данных самоотчета следует, что у него в период совершения правонарушения отсутствовала психотическая продукция, он был правильно ориентирован в собственной личности и окружающем, его действия носили последовательный и целенаправленный характер, был сохранен речевой контакт, испытуемый в период исследуемой ситуации употреблял спиртные напитки. Индивидуально-психологические особенности личности Т. определяются общительностью, демонстративностью, высокой активностью, эмоциональной возбудимостью, склонностью к непосредственной реализации своих побуждений, агрессивностью, тенденцией к силовому решению жизненных проблем и конфликтов, а также снижением эмпатических способностей. Указанные особенности обуславливают возможность проявления им значительной степени агрессивности, поскольку его агрессивные проявления в слабой степени регулируются чувством жалости и сопереживания окружающим. В состоянии Т. в момент правонарушения не выявлено признаков, свидетельствовавших бы о нахождении его в каком-либо исключительном эмоциональном состоянии, оказавшем существенное влияние на его способность к смысловой оценке совершаемого и произвольной регуляции своих действий. В момент совершения инкриминируемых деяний он в состоянии аффекта (физиологического) не находился. Его поведение в указанный период не противоречило имеющимся у него индивидуально-психологическим особенностям. Т. в период совершения инкриминируемых ему деяний мог правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и в дальнейшем давать о них правильные показания. В настоящее время он также может отдавать отчет своим действиям и руководить ими. Как не страдающий психическим заболеванием, иным расстройством психической деятельности, слабоумием, алкогольной и наркотической зависимостью он не нуждается в применении к нему принудительных мер медицинского характера, равно как и в направлении на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу. В ходе проведения повторной стационарной комплексной психолого-сексолого-психиатрической экспертизы (заключение от 20 августа 2004 года) эксперты пришли к следующим выводам. Т. страдает хроническим психическим расстройством в форме шизотипического расстройства, гебоидного синдрома. Из анамнеза усматривается, что у него с подросткового возраста отмечались колебания настроения с поведенческими нарушениями, негативистическими реакциями, дисформаническими переживаниями, эмоциональная холодность, жестокость, агрессивные действия к окружающим, в том числе к близким родственникам, животным. В дальнейшем на фоне пониженного настроения отмечались повышенная раздражительность, эмоциональная напряженность, недовольство собой и окружающими с идеями самоуничижения, частое возникновение агрессивных влечений, патологическое фантазирование агрессивно-садистического содержания с визуализацией образов. При стационарном обследовании выявлена аффективная неустойчивость, расстройство мышления в виде паралогичности, разноплановости, резонерства, дисформанические переживания, стойкие идеи самоуничижения, эмоциональная холодность, отгороженность, монотонность, выраженные агрессивно-садисткие тенденции с нарушением критических и прогностических способностей, что лишает его в настоящее время способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. В период инкриминируемого Т. деяния он также страдал вышеуказанным расстройством в форме шизотипического расстройства, гебоидного синдрома, мотивы правонарушения носили болезненный характер, он не мог осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. Признаков патологического опьянения в период инкриминируемого ему деяния у подэкспертного не выявлялось. В связи с выраженной аффективной неустойчивостью, агрессивно-садистическими тенденциями, нарушением критических способностей как представляющему опасность для себя и для окружающих ему рекомендовано принудительное лечение в психиатрическом стационаре специализированного типа с интенсивным наблюдением, противопоказаний к которому нет. По психическому состоянию не годен к военной службе. Проанализировав два заключения экспертов и оценив их в совокупности с другими собранными по делу доказательствами, Военная коллегия приходит к следующим выводам. Анализ информации, содержащейся в заключениях амбулаторной и стационарной экспертиз, позволяет решить, что выводы экспертов не отвечают основополагающим принципам экспертного заключения - непротиворечивости и научной достоверности. По мнению экспертов, проводивших амбулаторную комплексную сексолого-психолого-психиатрическую экспертизу с 10 декабря 2003 г. по 30 января 2004 г., материалы уголовного дела свидетельствуют только о том, что "Т. рос и развивался нормально, на учете у психиатра не состоял, характеризуется как спокойный, адекватный, во время учебы справлялся с программой обучения, был признан годным к военной службе, с окружающими поддерживал ровные отношения, жалоб не предъявлял". Вместе с тем не подверглись клиническому анализу показания отца и сестры Т., свидетельствующие о патологии развития подэкспертного: беременность у матери протекала на фоне выраженной интоксикации, Т. с рождения развивался не очень хорошо, отставал в физическом развитии, с детства у него отмечалось плохое поведение, находился на стационарном лечении в связи с черепно-мозговой травмой. Не оценены экспертами и анамнестические сведения об имевшихся у Т. с детства расстройствах влечений в виде "немотивированной жестокости" по отношению к сестре, бессмысленных убийств животных, побегов из дома, ранней алкоголизации. В материалах уголовного дела также имеются данные, свидетельствующие о выраженных аффективных нарушениях в психической сфере Т., которые в совокупности с приведенными выше сведениями о нарушении раннего развития и расстройствах влечений, ставят под сомнение утверждение экспертов о том, что "признаки патологического расстройства личности" у него отсутствуют. Напротив, такие признаки обнаружены при экспериментально-психологическом исследовании и отражены в заключении экспертов-психологов, где указывалось, что индивидуально-психологические особенности личности Т. определяются "демонстративностью, высокой активностью, эмоциональной возбудимостью, склонностью к непосредственной реализации своих побуждений, агрессивностью, тенденцией к силовому решению жизненных проблем и конфликтов, а также снижением эмпатических способностей". Степень влияния указанных особенностей на осознанно-волевую регуляцию поведения в процессе совершения преступления не подверглась серьезному клиническому анализу. Эксперты указали, что у Т. в период совершения правонарушения отсутствовала психотическая продукция, он был правильно ориентирован в собственной личности и окружающем, его действия носили последовательный и целенаправленный характер, был сохранен речевой контакт. Между тем, не получили оценки внезапность возникновения, немотивированность и импульсивность желаний Т., их незамедлительная реализация в агрессивные действия, последующие садистического характера манипуляции над телом потерпевшей. Таким образом, заключение амбулаторной комплексной сексолого-психолого-психиатрической экспертизы от 30 января 2004 года не содержит полноты и всесторонности клинического анализа материалов уголовного дела, имевшихся в распоряжении экспертов. Эксперты, проводившие повторную стационарную комплексную психолого-сексолого-психиатрическую экспертизу, в заключении от 20 августа 2004 года отдали предпочтение субъективному анамнезу, то есть известному со слов Т., не дав должной оценки объективным данным, имеющимся в материалах уголовного дела. Сообщенные Т. сведения принимались ими как истина без соотнесения с реальными фактами, установленными следствием и имеющимися в показаниях свидетелей. Так, никак не прокомментированы противоречия между показаниями Т. о том, что в части его избивали, унижали, он всех ненавидел, если было бы оружие в руках, то расстрелял бы всех, которые положены в основу выводов экспертов, и пояснениями свидетелей, сослуживцев Т. о его нормальной адаптации к военной службе. До проведения стационарной экспертизы 20 августа 2004 года он ни в ходе предварительного следствия, ни в судебном заседании в течение девяти месяцев не заявлял о достаточно серьезных психопатических феноменах, между тем внезапность их предъявления, а также их неподтверждение ни свидетельскими показаниями, ни объективными клиническими проявлениями экспертами сомнению не подверглись. Данное заключение содержит несогласованные, противоречивые мнения различных специалистов. Так, согласно заключению в ходе экспериментально-психологического исследования Т. показал удовлетворительную работоспособность, средний темп психической активности, устойчивое внимание, мышление с доступностью категоральных обобщений. В ходе сексологического обследования он был спокоен, отвечал на вопросы адекватно. Однако в выводах эксперты-психиатры указали, что у Т. было обнаружено "разноплановое, паралогичное, резонерское мышление, аффективная неустойчивость, тревожность, напряженность, раздражительность", что лишало его возможности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. Сообщенные им сведения о том, что одноклассники его обсуждали, шептались, считали не таким, как все, его недовольство собственной внешностью, желание выровнять зубы, выдвинуть вперед подбородок были истолкованы экспертной комиссией исключительно как "стойкие идеи самоуничижения" и как "дисформанические переживания" и положены в основу диагностических выводов и последующей экспертной оценки его психического состояния как на момент совершения преступления, так и на период проведения исследования. Между тем конкретные описания этих идей и переживаний имеются только по отношению к подростковому возрасту, то есть к достаточно давнему периоду жизни Т. и содержание указанных психопатологических феноменов экспертами в их заключении не раскрывается. В заключении экспертов отсутствует необходимое для правильной клинической диагностики детальное и полное описание его психического состояния на момент совершения преступных деяний и сразу после содеянного. Кроме того, эксперты в своем заключении от 20 августа 2004 года не дали ответа на вопрос, поставленный судьей в постановлении, о том, в какой части и по каким основаниям они не подтверждают выводы амбулаторной экспертизы, что является нарушением ст. 204 УПК РФ. Таким образом, заключение повторной стационарной комплексной психолого-сексолого-психиатрической экспертизы от 20 августа 2004 года, выводы которой судья положил в основу постановления, в нарушение требований ст. 8 Федерального закона от 31 мая 2001 года N 196-ФЗ "О государственной судебно-экспертной деятельности в РФ", дано экспертами на основании неполного, невсестороннего и необъективного исследования, и оно не основывается на положениях, дающих возможность проверить обоснованность и достоверность сделанных выводов. Согласно п. 2 ст. 207 УПК РФ и Инструкции о производстве судебно-психиатрической экспертизы, в случае необоснованности заключения эксперта или сомнения в его правильности может быть назначена повторная экспертиза, проведение которой поручается другому эксперту или другим экспертам, а в особо сложных случаях - Центральному научно-исследовательскому институту судебной психиатрии имени профессора Сербского. Кроме того, как видно из материалов дела, в заключениях амбулаторной и стационарной экспертиз отсутствуют медицинские и другие документы, которые могли бы объективно подтвердить данные анамнеза, выдвинутого экспертами в обоих заключениях, который сводится к показаниям Т. и свидетелей о характере его поведения и состоянии здоровья. В частности, в деле отсутствуют медицинские документы, отражающие физическое развитие и состояние здоровья Т. в детском возрасте, подтверждающие факт получения им черепно-мозговой травмы, а также нахождения в связи с этим на лечении. Ни органами следствия, ни судом не истребовалась история болезни Т. в связи с этой травмой. Отсутствует какая-либо объективная информация, характеризующая состояние его здоровья до военной службы и за период ее прохождения: медицинские документы до призыва на военную службу, его медицинская книжка из войсковой части, где он проходил службу. С учетом изложенного Военная коллегия пришла к выводу, что постановление судьи Ленинградского окружного военного суда от 28 сентября 2004 года в отношении Т. не соответствует требованиям п. 1 ч. 1 ст. 379 и п. п. 2 и 3 ст. 380 УПК РФ и подлежит отмене с направлением дела на новое судебное разбирательство в тот же суд, но в ином составе судей.

Указание в постановлении о назначении предварительного слушания об оставлении меры пресечения обвиняемому без изменения признано законным.

Определение Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации от 10 февраля 2005 г. N 4-2/05 по уголовному делу в отношении С. Судья Западно-Сибирского окружного военного суда, назначая предварительное слушание по делу, указал в постановлении об оставлении в отношении С. меры пресечения - заключения под стражу без изменения. В кассационных жалобах С. и его защитники просили изменить меру пресечения на подписку о невыезде. Военная коллегия нашла, что постановление судьи о назначении предварительного слушания не подлежит отмене либо изменению. В соответствии со ст. 227 УПК РФ по поступившему уголовному делу судья принимает одно из следующих решений: 1) о направлении уголовного дела по подсудности; 2) о назначении предварительного слушания; 3) о назначении судебного заседания. Решение судьи о назначении предварительного слушания оформляется постановлением, при принятии которого на основании статьи 228 УПК РФ, помимо иных вопросов, судья выясняет, подлежит ли отмене или изменению избранная в отношении обвиняемого мера пресечения. Из постановления о назначении предварительного слушания по делу видно, что меру пресечения в отношении С. - заключение под стражу судья оставил без изменения. При этом все обстоятельства, на которые указывают кассаторы в своих жалобах, были известны судье при изучении дела и учтены при принятии решения. Каких-либо оснований полагать, что оно противоречит положениям уголовно-процессуального закона, не имеется.

Невыполнение судом первой инстанции требований ст. 62 УК РФ повлекло смягчение наказания.

Определение Военной коллегии Верховного Суда Российской Федерации от 25 февраля 2005 г. N 4-04/05 по уголовному делу в отношении М. По приговору Западно-Сибирского окружного военного суда М. был осужден к лишению свободы по п. "д" ч. 2 ст. 105 УК РФ на 18 лет, по ч. 1 ст. 335 УК РФ на один год 6 месяцев, по ч. 1 ст. 158 УК РФ на один год 6 месяцев, а по совокупности преступлений на 20 лет. Снижая наказание по ст. 105 УК РФ до 15 лет, а по совокупности преступлений до 17 лет лишения свободы, Военная коллегия исходила из следующего. При назначении наказания М., как это видно из приговора, суд учел в качестве обстоятельств, смягчающих его ответственность, активное способствование раскрытию совершенного им особо тяжкого преступления и розыску похищенного имущества, его семейное положение и выполнение служебно-боевых задач в Чеченской Республике. В соответствии со ст. 62 УК РФ, при наличии смягчающих обстоятельств, предусмотренных п. "и" части первой ст. 61 УК РФ, и отсутствии отягчающих обстоятельств, что также имеется по делу, срок наказания не может превышать трех четвертей максимального срока наиболее строгого вида наказания, предусмотренного соответствующей статьей Особенной части Уголовного кодекса. Однако суд первой инстанции это требование закона не выполнил, в связи с чем приговор подлежит изменению в части назначенного М. наказания по ст. 105, ч. 2, п. "д", УК РФ и, соответственно, по совокупности преступлений.

------------------------------------------------------------------

Название документа