Передача права и обязательство

ПЕРЕДАЧА ПРАВА И ОБЯЗАТЕЛЬСТВО

К. И. СКЛОВСКИЙ

Скловский Константин Ильич, доктор юридических наук.

В последние годы приобрели некоторую популярность взгляды о допустимости продажи чужого имущества. В основе этой идеи лежит представление, что обязательство о продаже чужого имущества действительно, при этом передача чужого имущества покупателю все же невозможна (то есть обязательство не может быть исполнено) и потому якобы наступает ответственность продавца по эвикции (ст. 461 ГК) <1>. -------------------------------- <1> См., напр.: Егоров А. В., Ерохова М. А., Ширвиндт А. М. Обобщение применения арбитражными судами норм ГК РФ о вещно-правовых способах защиты права // Вестник гражданского права. 2007. N 4. С. 114. Эта публикация вызвала критику. См.: Васильев Г. С. О некоторых вопросах перехода права собственности по договору // Вестник ВАС РФ. 2008. N 4.

Пороки этих слабо логически связанных рассуждений известны: во-первых, эвикция - институт, вполне уместный только в римском праве, основанном на передаче по купле-продаже только владения, но не права, поэтому в современном праве эвикция занимает маргинальное место, о чем свидетельствует и отечественная судебная статистика. Во-вторых, ответственность за эвикцию - это отнюдь не ответственность за невозможность исполнения. Напротив, эвикция разворачивается именно на почве исполненного договора. Кроме того, в принципе нельзя говорить о невозможности исполнения тогда, когда обязательство продажи уже исполнено - а ведь именно так бывает абсолютно всегда, когда на практике возникает вопрос о продаже чужой вещи. В-третьих, кроме эвикции, тезис о действительности обязательства о продаже чужого может иметь и совсем иные следствия, скажем, требование покупателя о возврате аванса в связи с тем, что договор заключен о чужой вещи, и т. п. Едва ли наш правопорядок сможет санкционировать отказ в подобных требованиях, который вытекает, однако, из действительности договора о продаже чужого. На самом деле защитниками эвикции посредством легализации продажи чужого имущества двигает совершенно ошибочная идея, что коллизию между правами собственности и оборотом можно якобы примирить каким-то чудесным образом, с полным сохранением прав, гарантий и интересов всех сторон и третьих лиц. Между тем совершенное решение в принципе невозможно; здесь действует правило выбора наименьшего зла. Эвикция точно так же наказывает не виновного, а случайно выбранную фигуру - просто вместо покупателя выбирается теперь продавец. Поэтому все попытки поиска такого философского камня, равно как и упорные споры о преимуществах одного решения над другим - вещь совершенно бесплодная и отдающая алхимией. Видимо, этот этап нужно все же пройти, чтобы прийти к тому выводу, который был известен еще двести лет назад: совершенного решения не существует. Наконец, сама идея невозможности исполнения обязательства в части передачи права собственности - а только на ней и основана вся конструкция действительности продажи чужого имущества - ошибочна. Ошибочна потому, что нет никакого обязательства о передаче права собственности, точно так же, как вообще нет обязательства о передаче права. Этот вопрос, впрочем, выходит за рамки идеи о продаже чужого и требует более пристального внимания. Если подойти к нашей проблеме с другой стороны - механизма правопреемства, то мы легко можем убедиться в том, что здесь преобладают представления, согласно которым право вообще не передается, а возникает у получателя права. Эти взгляды достаточно убедительно обоснованы В. П. Грибановым <2>, хотя были известны и задолго до того, как наш видный цивилист занялся их разработкой и, вообще говоря, представляются вполне бесспорными. Применительно к купле-продаже достаточно привести случаи, когда продажа совершается не собственником, а, например, комиссионером, судебным приставом, доверительным управляющим и т. д. Во всех этих случаях право собственности у покупателя возникает без всякой его передачи от продавца уже потому, что у продавца такого права не было. -------------------------------- <2> См.: Грибанов В. П. Правовые последствия перехода имущества по договору купли-продажи в советском гражданском праве // Осуществление и защита гражданских прав. М., 2000. С. 383 - 398.

Получается, что в теории правопреемства никакого обязательства передачи права не существует, и она в нем не нуждается. Но если дело обстоит таким образом, то и в теории обязательств не может быть нужды в конструировании обязательства передачи права. И на самом деле обязательственное право не знает такого явления. Г. Ф. Шершеневич дает вполне классическое определение: "Под именем обязательства понимается такое юридическое отношение, из которого обнаруживается право одного лица на известное действие другого определенного лица", а затем снова специально подчеркивает, что речь идет о действии <3>. -------------------------------- <3> Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. Т. 2. М., 2005. С. 8. Выделение применено в цитируемом издании. - К. С.

В ст. 307 ГК говорится о тех или иных действиях (если охватывать и бездействие, то можно говорить о деянии, но для нашей проблемы бездействие интереса не имеет, поэтому в дальнейшем мы его вовлекать в анализ не будем) материального характера - передать имущество, выполнить работу, уплатить деньги. Перечень, данный в ст. 307 ГК, открыт, но лишь для подобных действий - только так можно понимать слова "и тому подобное". В теории исполнения обязательства дискутируется вопрос о том, как материальное действие приобретает юридическое значение, как влияет на исполнение обязательства воля должника. Эта дискуссия весьма важна, но отметим другое: никем не ставится под сомнение, что суть обязательства составляют действия, и причем действия материальные. Это, впрочем, тавтология, потому что действие всегда материально. Попутно можно отметить, что среди обязательств есть одна группа действий, юридическое содержание которых важнее их материального воплощения, или, как сказал Ф. Савиньи, превосходит то "маловажное напряжение сил", которое это действие составляет <4>. Речь идет об обязательствах совершить действие юридическое, сделку. Можно в этом отношении указать, например, на предварительный договор. -------------------------------- <4> Савиньи Ф. К. Обязательственное право. СПб., 2004. С. 232.

Кроме того, материальность обязательства здесь, очевидно, невелика, существенно и то, что такое обязательство не может быть исполнено принудительно; право судебного пристава налагать штраф на должника в таких случаях лишь подтверждает невозможность принудительного исполнения. Кстати, поэтому представляется неверным распространенный вариант решения, обязывающего неисправного должника заключить договор. Ведь если право кредитора нарушено тем, что должник не совершает того юридического действия, к которому он обязан, то судебная защита, приводящая лишь к штрафу в пользу бюджета, не может считаться, строго говоря, эффективной защитой, да едва ли вообще - это защита права истца. Точнее было бы придать самому решению значение факта, порождающего договорное обязательство, как это было в русском праве с запродажной записью (предварительным договором): решение суда означало возникновение договорного обязательства, но не являлось фактом, "понуждающим" ответчика к совершению того, что он совершать не хочет, а никто, кроме него, не может. Кроме того, едва ли обязательство совершить юридическое действие может прекратиться невозможностью исполнения в порядке ст. 416 ГК - даже при утрате дееспособности должником. Впрочем, для нас пока важно иное: даже если речь идет о действии юридическом, то это все же действие, то есть акт материальный. Итак, обязательство всегда понуждает должника совершить какое-то действие. Иногда фактическое содержание этого действия весьма велико - если речь идет о работах или услугах, иногда возрастает его юридическое значение - когда речь идет об обязательствах, понуждающих к совершению сделок. Однако действие есть всегда. Но вот обязательства передачи права мы никак не обнаруживаем, потому что действия по его исполнению, материального акта передачи права быть не может в принципе. Право идеально, и для передачи его никакого действия производить не нужно и, что еще важнее, невозможно. Точнее говорить, конечно, о возникновении права у получателя, но для того, чтобы не вдаваться в уже обозначенную проблематику правопреемства, будем иметь в виду весь механизм в самом общем виде. Право как явление идеальное, как продукт духовной, мыслительной деятельности людей не может подвергаться каким угодно физическим, материальным воздействиям, его движение лишь увязывается законом с фактами, которые тем самым становятся фактами юридическими, но само движение права фактическим, материальным быть не может, и слова о движении права - это только метафора. Поэтому в договоре купли-продажи достаточно передачи владения, а право возникнет у покупателя при наличии тех юридических фактов, которые указаны в законе, но никак не путем какого-то акта передачи права. Точно так же при передаче изготовленной вещи подрядчиком заказчику у последнего возникнет право собственности на нее без предварительного возникновения собственности у подрядчика, а только вследствие накопления того юридического состава, который указан в законе (силой правопорядка). Конечно, нет принципиальных изменений и в механизме цессии. И здесь право цессионария возникает в силу самого договора о цессии, и никакого акта передачи права не требуется. Мыслительное удвоение, состоящее в отделении договора об условиях, на которых передается право требования и, собственно, цессии, носит, конечно, условный характер и ничего не меняет в том факте, что никакого обязательства о передаче права не возникает. В то же время в договоре стороны могут увязать тот или иной факт с моментом перехода (возникновения) права. Таким фактом может быть передача проданной вещи, платеж, истечение срока и т. д. (тем самым любой факт превращается в юридический факт). Если стороны в договоре выразили волю на то, что право переходит не сразу в силу заключения договора, но в иной момент - платежа и т. п., то право перейдет именно в этот момент. Но соответствующий факт, с которым увязывается переход (возникновение) права, не является способом передачи права, а сохраняет только свое значение юридического факта, обозначающего переход права. Понятно, что и в этих случаях никакого обязательства по передаче права также не возникает. Если в договоре о цессии нет указания определенного факта, которому придано значение обозначить передачу права, то, стало быть, право перешло в момент заключения договора. Понуждать цедента к передаче права в таком случае нет необходимости: во-первых, право уже возникло у цессионария, во-вторых, цедент не может совершить никаких действий по передаче права в виду отсутствия у него соответствующего обязательства. На практике от цедента чаще всего добиваются подтверждения того факта, что право перешло к цессионарию. Такое подтверждение носит доказательственный, а не правообразующий характер. Еще более очевидными являются случаи возникновения права при том, что передающее вещь лицо не только не имеет того права, которое возникло у получателя, но и не имеет интереса в этом праве. Так происходит при подряде, когда заказчик становится собственником вещи, хотя подрядчик такого права не имеет и не стремится к нему, аналогичная ситуация возникает и при передаче перевозчиком вещи с обязательством доставки, при исполнении третьим лицом и во многих других случаях, некоторые из которых уже упоминались выше. Определенный, впрочем, не первостепенный, интерес имеет выяснение причин возникновения представления об обязательстве о передаче права. Вероятно, здесь немалую роль сыграли конструкции германского вещного договора. Выстраивание параллельного, помимо передачи владения, фиктивного договора не могло не привести к устойчивой иллюзии двойного обязательства - о передаче владения и о передаче права. Фикции, как известно, нужны для построения системы; без них, вообще говоря, никакая система и не может быть выстроена. Но совсем лишены смысла построения, которые заимствуют из чужого права только фикции, без самой той системы, для которой эти фикции придуманы, как это происходит, когда конструкции, выросшие из вещного договора, переносятся в российское право. Здесь не обойтись без путаницы и весьма сомнительных идей. Например, высказываются предложения возвращать права и обязанности в порядке реституции при недействительности сделки. Понятно, что практически эта идея приводит к совершенно чудовищному исполнительному листу о взыскании права и т. п. На самом деле такого исполнительного листа в принципе быть не может. Выше уже говорилось о неуместности исполнения решения суда о совершении юридического действия - однако такая неуместность основана на том, что обязательство о совершении юридического действия не может быть исполнено принудительно. Но оно все же может быть исполнено по воле должника. А вот обязательство о передаче права вообще не может быть исполнено - ни добровольно, ни принудительно. На самом деле, как же должен вернуть право должник в исполнительном производстве из реституции? Что может требовать от него пристав? Ничего, кроме составления некоего акта, придумать невозможно. Однако природа такого юридического факта в высшей степени сомнительна. Ведь акт - это всего лишь описание тех действий, которые совершаются в действительности. Какие же действия совершает в этом случае должник? Что описывать в акте - мимику, слова, жесты? Мы здесь снова обнаруживаем, что отдельного действия по передаче права нет. Нет, потому что в принципе нет такого обязательства, нет, потому что в принципе право не передается. Практический совет может состоять в том, что на почве недействительности сделки следует предъявлять иск о признании права. В этом случае суд признает то право, которое уже имеется у истца в момент предъявления иска и которое осталось у него потому, что сделка оказалась недействительной. Попутно нужно заметить, что речь идет о праве, отличном от того обязательства (права требования), на которое была направлена недействительная сделка и которое не возникло, как об этом прямо сказано в п. 1 ст. 167 ГК. Скажем, если недействительным оказался договор купли-продажи, то не возникло обязательства по передаче вещи и спор здесь неуместен. А вот право собственности может быть предметом спора, и продавец вправе заявлять иск о признании за ним этого права; точно так же при недействительности договора об уступке права цедент может требовать признания за ним права требования, которое было предметом уступки. В обоих случаях, впрочем, признание права возможно постольку, поскольку сохранился сам предмет спора (скажем, вещь не утратила идентичности, а добросовестный должник еще не исполнил своего обязательства цессионарию), причем доказывание прежде всего направлено именно на установление этого факта. Известна также практическая процедура отражения все в тех же актах либо заявлениях, заверениях и т. д. принадлежности права (обязанности) тому или иному лицу. Эту практику можно признать безвредной, пока не появляется представление, что таким образом право может создаваться (передаваться). Нужно помнить, что все подобные документы в лучшем случае могут иметь доказательственное значение, но юридическими фактами они стать не могут и придание им такого качества приведет только к ошибкам. Некоторое отношение к обсуждаемой теме имеет вопрос о природе исполнения обязательства, потому что на него также часто накладываются конструкции вещного договора. Этот вопрос традиционно привлекает внимание, и среди предлагаемых решений можно найти довольно широкий спектр - от юридического понимания исполнения, которое ассоциируется с вещным договором, до фактического, имеющего в виду чаще всего услуги (в последнем случае все же имеется некоторое юридическое (экономическое) качество, позволяющее отграничить услуги или работы "для себя" и "для другого"). На мой взгляд, путаницы стало бы меньше, если бы мы исходили из следующего постулата: не потому исполнение освобождает от обязательства, что оно - действие юридическое, а оно потому действие юридическое, что освобождает от обязательства <5>. Тогда любое действие, которое является надлежащим исполнением обязательства по своему материальному содержанию, прекращало бы исполнение обязательства независимо от состояния воли должника. По существу, именно так и оценивается вся ситуация и законом, и хозяйственной жизнью <6>. -------------------------------- <5> Очевидно, что это суждение неприменимо к сделкам: эффект сделки всецело определяется направленностью воли стороны, и только эта воля и дает сделке юридическое действие. <6> Оспаривая суждение Р. Саватье: "Исполнение обязательства само по себе представляет материальный акт, но волевой характер платежа превращает его в юридическое действие, результатом которого является прекращение обязательства", С. В. Сарбаш резонно замечает, что в этом высказывании имеется "неточность, ибо волевой характер не имеет первостепенного значения для юридического характера исполнения" (Сарбаш С. В. Исполнение договорного обязательства. М., 2005. С. 11). Дальнейшие суждения автора в поддержку компромиссной концепции "совпадения" (Там же. С. 10 - 11, 204, 231 и др.), согласно которой фактическое получение исполнения прекращает обязательство независимо от оценки воли должника, вполне приемлемы с практической точки зрения, позволяющей, не отказываясь в принципе от признания волевого элемента в акте исполнения обязательства, лишить его прикладного значения.

А выросшие на почве развития условных и фиктивных конструкций идеи, согласно которым, скажем, исполнение может быть оспорено должником по мотиву пороков его воли с тем, чтобы затем немедленно точно то же исполнить снова, как иногда пишут, обнаружили бы свою несостоятельность (которая, впрочем, видна и невооруженным глазом). Прежде всего кредитор, получивший исполнение, не является лицом, обогатившимся без основания, поскольку нормой ст. 1102 ГК не охватывается исполнение: она имеет в виду основание исполнения. А нормы ст. 167 ГК о реституции на исполнение не распространяются. Кроме того, в таком рассуждении игнорируется интерес должника уже хотя бы потому, что тем самым увеличивается просрочка исполнения. Между тем тот факт, что решительно невозможно указать интерес должника в оспаривании объективно надлежащего исполнения, означает, что у него нет и права на иск. Мне приходилось слышать, впрочем, что у должника может быть интерес в истребовании исполненного потому, что, скажем, он неплатежеспособен (и тогда он не должен немедленно возвращать исполненное). Но такое рассуждение ошибочно: интерес в таком истребовании имеется не у должника, а у прочих кредиторов, и оспариваться такое исполнение должно по правилам законов о банкротстве, поскольку они это допускают, но не по правилам главы 9 ГК. Можно привести и другие резоны, которые в конечном счете резюмируются в классической максиме: нельзя требовать того, что будет сразу же возвращено должнику, причисляемой к тем достижениям римского права, которые прочно усвоены европейской культурой <7>. И в самом деле в идее отобрать для того, чтобы сразу вернуть назад, нельзя не заметить некоторой диковатости. -------------------------------- <7> Циммерманн Р. Римское право и европейская культура // Вестник гражданского права. 2007. N 4. С. 216.

Несколько осторожное высказывание С. В. Сарбаша о том, что "праву, видимо, следует признать обязательство должника прекратившимся вопреки отсутствию подлинного юридического акта, поскольку кредитор добросовестно принял исполнение и оно является надлежащим" <8>, представляется все же достаточно полно отвечающим приведенному классическому правилу, особенно если учесть, что автор отстаивает традиционно спорную концепцию исполнения как сделки. Понятно, что, если бы С. В. Сарбаш был свободен от необходимости оглядываться на эту концепцию, тон его высказывания был бы, пожалуй, более решительным. -------------------------------- <8> Сарбаш С. В. Исполнение договорного обязательства. С. 14.

Если этот вывод С. В. Сарбаша понимать в том смысле, что нужно изменить нормы закона в указанном им направлении, то нельзя не отметить, что никаких норм о возврате надлежаще исполненного по мотиву порока воли на самом деле и нет, даже если предположить (а для такого предположения достаточных оснований все же не имеется), что исполнение является сделкой. Дело в том, что последствия признания сделки недействительной состоят в возврате исполненного (п. 2 ст. 167, 181 <9> ГК), но даже если исполнение - это сделка, то она ведь не может исполняться и тем самым в любом случае выпадает из-под действия ст. 167 ГК. Об этом применительно к исчислению срока исковой давности для реституции верно говорит и С. В. Сарбаш: "Сделка по исполнению обязательства сама по себе как будто не предполагает исполнения" <10>. -------------------------------- <9> Из ст. 181 ГК видно, что норма ст. 167 охватывает именно исполнение недействительной сделки. Впрочем, это очевидно и без того. <10> Сарбаш С. В. Указ. соч. С. 71.

Стало быть, нет нужды менять закон, ибо нет закона о возврате исполненного по мотиву порока воли должника. Кроме того, при рассмотрении весьма близкого вопроса об исполнении ненадлежащему лицу автор уже без колебаний высказывается в пользу того, что добросовестное заблуждение должника при получении кредитором пользы от исполнения влечет все же прекращение обязательства <11>. -------------------------------- <11> Сарбаш С. В. Указ. соч. С. 233.

Впрочем, как уже говорилось, квалификация акта исполнения обязательства не занимает ключевого места в нашей проблеме, а обсуждается здесь лишь постольку, поскольку основные (и ошибочные) представления о передаче права проистекают все же по большей части из неверно понимаемого процесса исполнения обязательства. В этом смысле, даже если рассматривать исполнение как сделку, мы не найдем, однако, в этой сделке никакой передачи права, что, пожалуй, для наших целей будет достаточным. Ведь в центре внимания теории исполнения обязательства находится вопрос: важна ли воля должника для прекращения обязательства? Как мы видим, скорее всего, не важна или не очень важна. Но ни закон, ни практические нужды вовсе не требуют от должника иметь еще и волю иного содержания (то есть на передачу права), да это и невозможно, ибо каждое волевое действие - результат только одной воли; в одном действии воля раздваиваться не может, что вполне очевидно и не требует дальнейшего углубления в сферы скорее психиатрические, чем цивилистические <12>. -------------------------------- <12> Вероятно, нужно сделать уточнения для такого действия, как сделка. Известно, что обычно договор содержит множество условий, так что можно, казалось бы, обнаружить в нем даже не удвоение, а умножение воли. На самом деле обычный договор может быть представлен как соединение сделок (отсюда и предусмотренная ст. 180 ГК конструкция части сделки, то есть сделки, выделяемой в составе сделки; подр. см.: Скловский К. Собственность в гражданском праве. 4-е изд. М., 2008. С. 863), каждая из которых нужна для совершения того или иного действия или бездействия, реализующего единую волю на его совершение. В этом отношении договор как действие - осуществление единой воли на его заключение; соответственно оферта или акцепт не могут раздваиваться или расщепляться.

А вот второго действия - действия по передаче права механизм исполнения обязательства не предусматривает, в этом действии нет никакой нужды, оно и не существует в действительности. Сказанное выше в той части, что для возникновения обязательственного права (требования) достаточно одного волеизъявления (сделки), распространяется и на установление (предоставление) гарантий (качества и т. п.). Если для возникновения гарантии не требуется никакого действия, кроме сделки, то условия и объем гарантии всецело толкуются из самой этой сделки; тем самым создаются возможности возникновения подразумеваемых гарантий. В этом отношении было бы весьма полезным установление гарантии наличия права собственности у продавца на случай эвикции, причем этой гарантии следовало бы придать существование, независимое от действительности обязательства по купле-продаже, подобно тому, как сохраняется сила третейского соглашения при недействительности договора. Практически это означает, что нередко включаемые в договор купли-продажи заявления, в которых продавец уверяет, что третьи лица не имеют прав собственности на отчуждаемый объект, не имеющие сегодня юридического смысла и являющиеся, скорее, данью риторике, приобретут конкретное следствие в виде ответственности продавца за отсуждение вещи у покупателя в случае продажи чужой вещи. Для начала этот вопрос должен стать предметом дискуссии - в том числе и в рамках обсуждения судебной практики. Хотя, насколько известно, ответственность по эвикции не является фактором, имеющим сколько-нибудь серьезное практическое значение, установление подобной гарантии было бы полезным, во всяком случае, для отказа от попыток разрушения всего сложившегося в отечественном праве в результате двухвекового развития юридического механизма правопреемства для строительства на его обломках нового, который на самом деле ничуть не лучше прежнего.

------------------------------------------------------------------

Название документа