Нормативные ценности удмуртского крестьянства в контексте мирской юрисдикции

НОРМАТИВНЫЕ ЦЕННОСТИ УДМУРТСКОГО КРЕСТЬЯНСТВА В КОНТЕКСТЕ МИРСКОЙ ЮРИСДИКЦИИ <*>

Г. А. НИКИТИНА

Никитина Галина Аркадьевна, зам. директора по научным вопросам Удмуртского института истории, языка и литературы Уральского отделения РАН, доктор исторических наук.

На конкретных примерах из жизни удмуртского общинного крестьянства второй половины XIX - начала XX в. обосновывается мысль, что не всякое нарушение соционормативной культуры общества становилось предметом санкции мирского суда. К мерам принуждения и наказания сельский сход как блюститель правопорядка прибегал лишь тогда и в том случае, когда функционирование общинного организма оказывалось под угрозой дестабилизации.

Ключевые слова: мирской суд, крестьянство, соционормативная культура, санкция, юрисдикция, система.

The idea that not every violation of the socio-normative culture of the society was subjected to the sanction of the temporal court, is confirmed by the definite examples of the Udmurt communal peasantry life of late XIX - early XX. The rural gathering as the arm of the law and order resorted to measures of punishment and compulsion provided that destabilization threatened the functioning of the communal system.

Key words: secular court, peasants, socionormative culture, the sanction, the jurisdiction of the system.

Этническая соционормативная культура традиционно является одной из важных предметных сфер этнографической науки, получившей в наступившем тысячелетии новый импульс в связи с острой необходимостью определения ее места и роли в системе этничности. Как составная часть народно-правовой культуры нормативные ценности представляют также интерес для историко-правовой науки, предметом изучения которой (среди прочего) является обычное право - "традиционно сложившаяся и изустно передаваемая другим поколениям система норм, правил, разрешений и запретов, обеспеченная соответствующим механизмом санкций и контролем за их исполнением" <1>. -------------------------------- <1> Добреньков В. И., Кравченко А. И. Социальная антропология: Учебник. М., 2005. С. 51.

Задача данной работы - на примере удмуртской крестьянской общины второй половины XIX - начала XX в. рассмотреть, когда, в каких ситуациях нарушение нормативных установок, мировоззренческо-этических ценностей мирской жизни становилось предметом санкции мирского суда. Толчком к написанию статьи послужило прочтение рукописи кандидатской диссертации, посвященной деятельности мирского суда чувашского крестьянства во второй половине XIX - начале XX в. <2>. Внимательное знакомство с содержанием работы для подготовки отзыва ведущей организации натолкнуло на мысль, что соискатель широко трактует сущность и функциональное назначение мирского суда. Порой складывалось впечатление, что все случаи нарушения норм и правил деревенского общежительства, все проступки непременно становились предметом санкций мирского суда, хотя сам автор пишет, что "самыми эффективными мерами в крестьянской среде были неформальные санкции. Пренебрежительное отношение к правонарушителям, постоянные насмешки, дурная молва приводили к дискредитации крестьянина" <3>. Если вспомнить, что субъектом мирского суда был сельский сход домохозяев, то думать, что он мог быть источником неформальных санкций, едва ли возможно. Мирской суд выступал как наказывающий, карающий, принуждающий орган, как правило, оформлявший свои решения в виде приговоров. -------------------------------- <2> См. подробнее: Егоров Д. В. Деятельность мирского суда чувашского крестьянства во второй половине XIX - начале XX века: Рукопись дис. ... канд. ист. наук. Чебоксары, 2010 // Научно-отраслевой архив Удмуртского института истории, языка и литературы УрО РАН. <3> Там же. С. 17.

Что касается неформальных санкций, здесь можно вести речь о воспитательных ресурсах народной педагогики, роли общественного мнения, в целом о комплексе превентивных мер, до поры до времени являвшихся основным регулятором нормативно-стабильного функционирования общинного организма. Различные социокультурные коды - "нельзя", "можно", "нужно" и др. - определяли и структурировали поведение членов общества, став неотъемлемыми элементами их психической организации и структуры в процессе интериоризации. И если жизнедеятельность общинников действительно базировалась на владении этими нормами/кодами/регуляторами, необходимость в мобилизации мирского суда как блюстителя правопорядка актуализировалась редко. Имеющийся в нашем распоряжении фольклорно-этнографический материал по удмуртскому обществу рубежа XIX - XX вв. позволяет считать, что оно обладало в прошлом и располагает до сих пор богатым арсеналом ценностей, ритуалов, обрядовой практики, регулирующих различные аспекты повседневной жизни. Основное ядро традиционных и социально одобряемых элементов нормативной культуры народа по - прежнему составляют такие качества, как трудолюбие, гостеприимство, скромность, терпеливость и терпимость, доброта и щедрость <4>, к числу порицаемых, не вписывающихся в мировоззренческо-этическую систему, относятся лень, безответственность, насилие, ложь, жадность, пьянство, воровство, неблагодарность <5>. -------------------------------- <4> См. подробнее: Никитина Г. А. Народная педагогика удмуртов. Ижевск, 1997. 135 с. <5> Глухова Н. Н., Глухов В. А. Системы ценностей финно-угорского суперэтноса. Йошкар-Ола, 2009. С. 118 - 127.

Заявленную задачу попытаемся решить на анализе трех пар социокультурных кодов-антиподов "трудолюбие - лень", "трезвость - пьянство", "уважение права собственности - воровство". По представлениям удмуртов, трудолюбие - это венец народной системы воспитания. Символично, что ребенок еще не осознавал свое собственное существование, а о нем говорили уже как о человеке труда: "Пахаря (о девочке - пряху) нашли". Пуповину мальчику обрубали топором на камне со словами: "Да будет силен, как этот топор, да растет крепким, как этот камень, пусть приведется в лес ходить, топором работать". Пуповину девочки просовывали через пряслице веретена и отрезали со словами: "Да будет справляться с выпавшей на ее долю работой, пусть прясть-шить доведется, да будет крепкой в работе, с удачей-счастьем да доведется выдать замуж за удачливого". Одним из первых актов, связанных с рождением ребенка, был акт "педагогический": ему высказывали пожелание "Расти большой, не будь лодырем", а родителям "Да будет ваш ребенок достоин похвалы-почета, да будет вашим кормильцем". Брал ребенок в руки серп, о нем говорили: "Уже человек" (в смысле - уже способен к труду), а когда он вставал за соху, заключали: "Землю чернить/пахать может, значит, и на свете жить сумеет" <6>. -------------------------------- <6> Никитина Г. А. Указ. соч. С. 17, 78 - 79.

К приучению к труду подходили по принципу "Всякой работе - свой возраст": дети начинали с освоения работ внутри дома, затем их деятельность разворачивалась в пределах усадьбы, двора, огорода и, наконец, в поле, лесу, на лугу. По мере взросления трудовые операции усложнялись, объемы выполняемых работ увеличивались. Основным принципом научения детей трудовым операциям была формула "делай, как я". Без преувеличения можно сказать, что основной воспитательный потенциал народной педагогики был направлен на приучение к труду и воспитание трудолюбия в подрастающих поколениях. Для предупреждения лености существовал комплекс превентивных мер. За хорошей работой следовали похвала, поощрение, за плохой - порицание, укор, наказание. Лень - один из главных по народным представлениям пороков, расшатывающих жизнеспособность индивида, семьи, общества, поэтому пренебрежение трудом, трудовой этикой достаточно быстро становилось объектом беспощадного внимания общественного мнения. "Ленивому псу даже своя шерсть в тягость", "У ленивого даже рубашка болит", "Поленишься - без хлеба останешься", "У ленивого всегда праздник" - говорили в народе. К ленивому намертво припечатывалось презрительное азьтэм (букв. - "человек без переда"), существовали и другие насмешливые прозвища: "руки-крюки", "безрукий-безногий", "бестолковый" и т. д. Отсутствие мастерства, сноровки, смекалки, плохо выполненное дело, неуважительное отношение к чужому труду, неумение работать в коллективе могли стать основанием для апелляции к художественным формам выражения претензий, укоров, насмешек. К примеру, на свадьбе родителям невесты песней могли намекнуть на недостатки в трудовом воспитании дочери: В конюшне выращенного стригунка, Сват, почему недостаточно кормил? На руках взращенную дочь Почему к работе слабо приучил? <7>? -------------------------------- <7> Христолюбова Л. С., Миннияхметова Т. Г. Свадебные обряды удмуртов Башкирии // Фольклор и этнография удмуртов: обряды, обычаи, поверья. Ижевск, 1989. С. 96.

По существу, любое сколько-нибудь широкое сборище в деревне могло послужить ареной для обращения к общественному мнению. Колкие афоризмы "Язык острый, да руки тупые", "Делал лодку, а даже весла не получились", "У торопыги и работа тяп на ляп" как результат общественного наблюдения и оценки формировали соответствующие репутации индивидов, семей, довольно устойчиво сохранявшиеся во времени. Судя по архивным документам, леность, безделье, безответственность, склонность к праздности переходили из сферы этнопедагогики и регулятивной функции общественного мнения в область народной юрисдикции в лице сельского схода в том случае и в тот момент, когда они начинали угрожать непосредственным интересам односельчан и общины в целом. К примеру, крестьяне Быдзимошурского сельского общества Глазовского уезда во время передела земли в 1883 г. отказали в нарезке удобренных полос одному из домохозяев, оставив за ним прежние полосы в наказание "за запущение их по нерадению", чтобы они не попали другим общинникам. Немаловажную роль в данном случае сыграла репутация наказанного, отлучавшегося из селения без разрешения схода "для приискания места в Уфимской губернии" <8>. -------------------------------- <8> Центральный государственный архив Удмуртской Республики (далее - ЦГА УР), ф. 108, оп. 1, д. 578, л. 3 - 5.

Именно домохозяин, представлявший семью во всех отношениях с внешним миром, ответственный за производственную и платежеспособную состоятельность семейного коллектива, в первую очередь подпадал под пристальное внимание общины. При наличии делового, расторопного главы и нормальном течении дел в хозяйстве контроль извне сводился к минимуму. В противном случае, особенно если дворохозяйство приходило в расстройство и община считала виновным в этом хозяина, решением схода он мог быть заменен другим. Иногда сход устанавливал опеку над хозяйством или брал главу семьи "на поруки" и всю его деятельность строго контролировал <9>, так как его безответственность представляла угрозу для благосостояния не только семейного коллектива, но и общины. Последняя совершенно не была заинтересована в обнищании, разорении крестьянского двора, ибо трудовые ресурсы крестьянских семей являлись своего рода гарантией ее хозяйственных и фискальных интересов. В силу этого нередко инициатором применения санкций к нерадивым хозяевам выступал сельский староста, как лицо административное, несущее ответственность за исправное поступление всех крестьянских платежей. К примеру, староста деревни Омутницкой пожаловался в волостной суд, что "крестьяне Чирков и Князев крайне ленивы к крестьянским работам, от этого делаются несостоятельными к платежу казенных податей". Рассмотрение жалобы было спущено на сельский сход, решением которого недоимщиков подвергли наказанию розгами: Чиркова - 15, Князева - 10 ударами <10>. -------------------------------- <9> Никитина Г. А. Сельская община-бускель в пореформенный период (1861 - 1900 гг.). Ижевск, 1993. С. 114. <10> ЦГА УР, ф. 108, оп. 1, д. 177, л. 10 об. - 11.

Леность детей полностью списывалась на родителей, на их неумение воспитать достойных членов общины. Как говорили в народе в таких случаях, "шишка от ели далеко не упадет, и ребенок в чужого не уродится". Однако если возникали конфликты между родителями и детьми, решение сельского схода как мирского суда чаще всего выносилось в пользу родителей. Так, на жалобу сына о том, что "отец постоянно причиняет ему и жене обиды и притеснения, совершенно не работает", сход прореагировал следующим образом: "Управлять хозяйством в настоящее время способен отец без всякого расстройства, а потому прошение сына оставить без последствий" <11>. Лишь в случаях, угрожающих жизнеспособности двора, община могла удовлетворить иск сына. Так, крестьяне починка Малый Варыш Глазовского уезда разрешили сыну отделиться от отца вопреки желанию последнего, ибо постоянные раздоры и ежедневные ссоры могли окончательно расстроить семейное хозяйство. В приговоре схода поведение отца было названо "безнравственным" <12>. -------------------------------- <11> Там же. Ф. 94, оп. 1, д. 228, л. 2 - 4. <12> Там же. Ф. 113, оп. 1, д. 304, л. 1 - 2, 4 - 6.

Большим злом в народе считалось злоупотребление спиртными напитками. Деревенская жизнь создавала повод к выпивке во время помочей, на общественных сходах, при имущественных сделках, проведении семейно-бытовых и календарных праздников и обычаев, но в массе своей крестьянство находило силы не попадать в зависимость от алкоголя. Консерватизм крестьянской жизни, сильное влияние общинных традиций были теми сдерживающими факторами, которые не позволяли земледельцу поставить самогон выше интересов собственного хозяйства. Кто переставал понимать, что праздность должна наступить после тяжелого труда, а не вместо него, в народе подвергался злому, едкому высмеиванию: "У пьяницы совесть на базаре", "Пьяный хуже дурака", о них отзывались коротко и презрительно - тордос (пропойца). В назидание молодым говорили: "Хлеб укрепит, вино свалит", "От горькой не будет добра", "Вино чистое, а жизнь мутит". Трезвый образ жизни был одним из условий при выборах кандидатов на общественные должности, решении вопросов об опеке, усыновлении. Если из-за злоупотребления спиртным возникала угроза обеднения, а то и разорения семьи, если попирались нравственные принципы мирской жизни, община вмешивалась в частную жизнь даже тех лиц, которые были приписаны к обществу, но не пользовались в нем земельным наделом. Так, крестьяне села Селты решением схода потребовали от односельчанина Л. Столбова "отказать своей квартирантке Опариной с семейством", так как "она и ее дети, не имея определенных занятий, живут по крестьянству довольно открыто, сыновья покупают водку, шатаются с песнями по селу, замечаются за ними и кражи в огородах, дочери порочного поведения" <13>. -------------------------------- <13> Там же. С. 123.

Пьющий, не знающий меры человек ни в одном обществе, ни у одного народа не был в чести. Немыслимым для традиционного крестьянского общества было пьянство среди молодежи и женщин, что в современной удмуртской деревне, к сожалению, стало едва ли не обычным явлением. Совершенную нетерпимость демонстрировала община к случаям воровства. В. Кошурников писал, что удмурты "прибегают иногда и к убийству, но только в защиту от дерзкого вора, преследовавшего их постоянно. В этом случае они расправляются силой целой деревни и уже не стараются о сокрытии следов преступления" <14>. Об этом же писал казанский профессор И. Н. Смирнов: "Н. Г. Первухину старики-вотяки сообщали, что в былое время кенеш <15> располагал даже правом лишить жизни преступника. Стоило кенешу, обсуждающему дело, замолкнуть, и виновный знал, что ему грозит смерть" <16>. -------------------------------- <14> Кошурников В. Быт вотяков Сарапульского уезда Вятской губернии. Казань, 1880. С. 42. <15> Кенеш (удм.) - сельский сход домохозяев-общинников. <16> Смирнов И. Н. Вотяки // Известия Общества археологии, истории, этнографии. Казань, 1890. Т. 8. Вып. 2. С. 168.

Примером расправы (самосуда) общинников может послужить случай, когда жители деревни Юбери Сюмсинской волости, заподозрив сельского старосту в краже овчин, "нанесли ему тяжкие побои и истязания" <17>. -------------------------------- <17> Государственный архив Кировской области, ф. 716, оп. 3, д. 44, л. 111.

Иногда вора подвергали не только физической расправе, но и унизительному моральному наказанию, например, с украденной вещью на спине, в сопровождении толпы, заставляли подходить к домам односельчан и говорить: "Купите овчину, я овцу зарезал" или "не нужно ли молока, я корову подоил", "приходите в гости на мясо, я барана зарезал" и т. д. <18>. -------------------------------- <18> Никитина Г. А. Сельская община-бускель в пореформенный период... С. 135.

Крайней мерой наказания было изгнание из деревни или ссылка в Сибирь, к чему, например, прибегло Игринское сельское общество в 1877 г. На сельском сходе общинниками было принято решение "удалить односельчанина К. Корепанова с тремя его сыновьями в Сибирь из-за того, что они семейную свою жизнь ведут нехорошую, собственно, потому, что все занимаются кражами, за что неоднократно были уже наказаны розгами, были заключены в тюремное помещение" <19>. -------------------------------- <19> ЦГА УР. Ф. 108, оп. 1, д. 352, л. 10.

Принимая подобные приговоры, община руководствовалась не только тем, что оставлять виновных в обществе становилось экономически невыгодным, но и соображениями коллективной ответственности за преступления, совершаемые на ее территории. Резюмируя рассмотренное выше, отметим, что община как социальный организм функционировала в системе обычно-правовых норм и в силу земельно-хозяйственных, фискальных, полицейских, религиозных интересов контролировала соблюдение соционормативной культуры. Однако к выполнению роли субъекта мирского суда, блюстителя правопорядка она обычно прибегала лишь тогда и в том случае, когда общественное мнение переставало оказывать сколько-нибудь эффективное воздействие на индивида (семью или другую группу) и когда функционирование общинного организма оказывалось под угрозой дестабилизации. Регуляторы "нельзя, можно, нужно" уступали место санкциям в виде денежного штрафа, публичного физического наказания, изгнания из деревни или высылки в Сибирь и даже самосуда. Таким образом, наступала очередь мирской юрисдикции, действующей мерами принуждения и наказания.

Название документа