Связь времен в формировании правосознания жителей Беломорского Севера

(Латышева Н. А.) ("История государства и права", 2011, N 5) Текст документа

СВЯЗЬ ВРЕМЕН В ФОРМИРОВАНИИ ПРАВОСОЗНАНИЯ ЖИТЕЛЕЙ БЕЛОМОРСКОГО СЕВЕРА <*>

Н. А. ЛАТЫШЕВА

Латышева Наталья Аркадьевна, начальник отдела обеспечения судопроизводства Архангельского областного суда.

Автор данной статьи проводит анализ развития правового сознания, связанного с определенными периодами времени, а также с уровнем развития научно-технической революции, на примере жителей Беломорского побережья.

Ключевые слова: правосознание, преступление, общество, норма.

The author of the article makes analysis of development of legal conscience related to the certain periods of time and also the level of development of science-technical revolution as exemplified by the inhabitants of Belomorskij Sever.

Key words: legal conscience, crime, society, norm.

Правосознание имеет тонкую структуру. В высокоточный век нанотехнологий отголоски правосознания людей, живших в дореволюционной России, находят свое прямое и опосредованное выражение в современном осознании явлений окружающей жизни в их правовом преломлении. Время отмеряет годы незаметно, преобразуя при этом правовую систему государства. Стремительно прошедшее двадцатое столетие изменило человека. Если в XIX в. жизнь была достаточно размеренна и нетороплива, то век XX, ворвавшись со сверхзвуковой скоростью, изменил сознание, избрав государственным идеалом - правовое государство, а в качестве своих подданных определил людей, владеющих правовой культурой. Но все ускоряющееся течение времени все же не позволило полностью вычеркнуть из человеческой памяти те обычаи, которые и по сей день при определенных жизненных обстоятельствах заменяют все информационно-правовые системы, вместе взятые. Отголоски народных обычаев "доиндустриального" общества живы и поныне, передаваясь на уровне генной памяти, имея опосредованное действие на сознание современного человека, при этом мирно уживаясь с действующими нормами и не вторгаясь в их сферу влияния. Север России всегда был особой территорией. Не знавшее кровавых войн, разорений территорий и крепостной зависимости местное население имело свое отношение к праву и государственным установлениям. По причине народной и чиновничьей малочисленности, малограмотности населения, отсутствия дорог и средств связи сила обычая в Архангельской губернии XIX в. была всеобъемлющей. Для значительной части женского населения самой дальней границей мира была околица соседней деревни, и лишь некоторые мужчины уходили на промыслы в Архангельск и Санкт-Петербург, а также в "норвежские моря". Они и привносили новшества в быт северян. В начале XX в. умиротворяющий многовековой покой был нарушен идеями политических ссыльных и добровольно приезжающих революционеров, ратующих за интересы тех или иных партий, а также появлением железной дороги, автомобиля и телефона. На рубеже XIX и XX вв. состав преступления в понимании жителей, населявших российское Беломорское побережье, складывался из двух элементов: причинение кому-либо материального ущерба и действия греховного, нарушавшего христианские идеи и представления. Правосознание базировалось на чувстве православной религиозности. Северянин, совершивший преступление, боялся не только преследования со стороны государства и новых, крайне непривычных для него, судебных установлений, но и суда Божественного, как кары за "совершение греха". Иконописные картины о Божественном суде представлялись преступнику и членам общины, к которой он принадлежал, вполне реальным событием, которое неминуемо должно постигнуть как расплата за содеянное в скором будущем. Часто в беседе поморов можно было услышать многозначительное выражение: "За грехи карает Бог, а за вину судит закон". Грех большой различался от греха малого. Убийство, поджог, святотатство и клятвопреступление представлялись в народном сознании как грехи большие, они считались "несмываемыми" и за них полагалось вечное мучение в аду. Считалось, что человек, совершивший тяжкое преступление, сгубил душу. Малыми же считались такие преступления, как оскорбление словом, мелкая кража, обман и ложь. Народ, проявляя милость и жалея людей, их совершивших, говорил: "В среду да в пятницу молока не похлебать, вот Бог и простит". В российском уголовном законодательстве XIX и начала XX в., включающем в себя Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в том числе и в редакции 1885 г.) и Уголовное уложение 1903 г., уже имелось формальное определение преступления. Крупнейший русский ученый-криминалист Н. С. Таганцев в своем курсе уголовного права подошел к материальному определению преступления: "...уголовно наказуемым почитается деяние, посягающее на юридическую норму в ее реальном бытии и воспрещенное законом места его учинения под страхом наказания, или, выдвигая более содержание посягательства: деяние, посягающее на такой охраняемый нормою интерес жизни, который в данной стране, в данное время признается столь существенным, что государство ввиду недостаточности других мер охраны угрожает посягавшему на него наказанием" <1>. -------------------------------- <1> Таганцев Н. С. Русское уголовное право: Лекции. Часть общая. 2-е изд. СПб., 1902. Т. 1. С. 45.

Поморам были неизвестны идеи ученых мужей о праве, его функциях и предназначении. Зародившись в столичных университетах, они лишь спустя годы доходили до провинций империи, часто еще долгое время не находя там должного понимания и применения. Но они, как путеводные звезды, показывали направление к дальнейшему прогрессу на отдельно взятой земной территории, укрытой большую часть года глубокими снегами. Правосознание, являясь духовной субстанцией, очень четко отражает внутренний мир человека, его идеалы, представления о добре и зле. Правосознание судьи, являясь разновидностью профессионального правосознания, во все времена характеризуется тем, что оно трансформирует информацию о событиях и фактах в правовые знания. Судьям начала XX в. были близки идеи гуманности, что подтверждается документальными источниками тех времен. Стремлением разорвать порочный круг от преступления к наказанию было вызвано создание 31 января 1910 г. архангельского добровольного "Общества покровительства лицам, освободившимся из мест заключения (патронат)". Первым руководителем этого общества стал председатель Архангельского окружного суда действительный статский советник Александр Герасимович Пресняков. В состав правления входили архангельский губернатор И. В. Сосновский, городской голова Я. И. Лейцингер, почетные граждане г. Архангельска. Членами общества, и в первую очередь его ревизионной комиссии, были судьи окружного суда губернии, мировые судьи. Согласно уставу, общество состояло в ведении Министерства юстиции по Главному тюремному управлению. Но рассчитывать на финансовую поддержку со стороны государства членам общества не приходилось - его средства складывались из членских взносов, пожертвований и отказов по духовным завещаниям, пособий со стороны правительственных и общественных учреждений, кружечных и иных сборов, разрешенных властью, а также доходов в пользу общества от выставок, чтений, концертов и спектаклей. В 1911 г. общество насчитывало 78 членов, значительная часть из которых были судьями и видными городскими чиновниками. В своей деятельности это общественное объединение руководствовалось идеями оказания содействия лицам, освободившимся из мест заключения, в устройстве их быта и возвращения на путь честной жизни, а также помощи нуждающимся семействам, родственники которых, главным образом - мужья и отцы, отбывали наказание <2>. -------------------------------- <2> Устав Архангельского общества покровительства лицам, освободившимся из мест заключения. Архангельск: Губернская типография, 1917. С. 3.

Под покровительство общества могли попасть лишь те осужденные, которые выражали в этом желание. Его деятельность была направлена на обеспечение лиц, принятых под покровительство, одеждой и пищей, медицинскими услугами, рабочими инструментами и другими полезными предметами. Члены общества своими решениями разрешали выдачу ссуд и пособий, "приискивали занятия для означенных лиц", содействовали поиску жилья и приюта. В условиях постоянного отсутствия свободных денежных средств большое внимание уделялось моральной поддержке своим подопечным и заботе об их нравственности. Материалы заседаний общества, годовые отчеты о его деятельности свидетельствуют о сложной работе по формированию денежных фондов и их распределении между самыми нуждающимися: исследование криминального прошлого каждого претендента на поддержку, изучение условий проживания и обеспечения его семьи. К примеру, согласно одному из решений общего собрания средства выделялись для многодетной матери, жены осужденного, на покупку швейной машины. Другие - регулировали порядок выплаты пособий нетрудоспособным женам, выделение средств на приобретение одежды по освобождению из мест изоляции от общества. Отказы общества патроната в своем покровительстве случались, и нередко. К примеру, в 1911 г. с ходатайством к правлению общества обратился Семен Иванович Фомин, ранее трижды отбывавший наказания за кражи. Путем собирания сведений было выяснено, что "его материальное положение не представляется настолько крайним и безысходным, чтобы оно требовало оказания ему немедленной помощи деньгами или платьем" <3>. -------------------------------- <3> Отчет о деятельности Архангельского общества покровительства лицам, освободившимся из мест заключения за 1911 год. Архангельская губернская типография, 1912. С. 7.

Объем работы Архангельского общества покровительства лицам, освободившимся из мест заключения, значительно уменьшился в сложные для экономики годы Первой мировой войны, повлекшей практически полное прекращение денежных поступлений в казну общества, а также революция 1917 г., повлекшая за собой отказ от прежних государственных механизмов, что привело к окончанию его существования. Северяне в конце XIX в. были убеждены, что если преступление не было совершено вследствие обстоятельств, не зависящих от воли покушавшегося, то оно должно караться одинаково строго как в том случае, если бы преступление было окончено. Спустя столетие отношение к покушению на преступление претерпело изменения не только в правосознании, но и в норме закона. Современная теория уголовного права считает покушение на преступление исполнением состава преступления, прерванного до наступления общественно опасных последствий по не зависящим от лица обстоятельствам, и наказывается покушение менее строго, чем оконченное преступление. Многое оценивалось с точки зрения того, кем был пострадавший. Одно дело - кража овощей из огорода богатея, а другое - покупка заведомо краденых вещей. В первом случае преступник мог получить сочувствие и даже одобрение, а в другом - презрение со стороны общинников. Отношение народа к преступлению складывалось под влиянием убеждения, что тяжкие преступные деяния, которые совершались односельчанами, ложатся на репутацию всего общества. В одном из селений несколько человек во время полевых работ близ своей деревни нашли труп новорожденного ребенка. "Это срам на всех девок наших, - заявляли они, - да теперь и порядочный жених никакой не приедет. Раз девка приняла грех, то пусть примет и стыд на себя, а марать других нечего" <4>. -------------------------------- <4> Чарушин А. А. Взгляд народа на преступления // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1912. N 7. С. 319.

Причины, которые привели к совершению преступления, всегда обсуждались. Обстоятельством, увеличивающим вину, являлось состояние опьянения. Причем особенно в той ситуации, когда виновный доводит себя до такого ради храбрости. Уменьшало же вину состояние запальчивости и раздражительности. Смягчающим обстоятельством считалось и в тот случай, когда совершалась кража вещи, "которая плохо лежала". На этот счет пускалась в ход поговорка: "Грех воровать, а бывает - не миновать". Снисходительно относился народ к преступным деяниям, совершенным подростками, слабоумными, стариками, женщинами и лицами, находящимися под чужим влиянием. Проступки малолетних чаще всего оправдывались крестьянами, с возложением полной ответственности за совершенное деяние на их родителей. Не вменялись в вину преступления, совершенные в состоянии самозащиты и необходимой обороны. Поморы, точно следуя дедовским обычаям, считали, что самозащита должна находиться в известной степени соразмерности. Убить человека, покушавшегося на кражу, считалось большим грехом. Народ никогда не осуждал тех, кто, защищая слабого, изувечил сильного. Ревность как один из мотивов преступления всегда надлежаще оценивалась общинниками. Так, один зажиточный помор привел в дом свою любовницу при наличии в нем венчанной супруги. Обиженная жена, будучи доведенная до крайности издевательствами соперницы, однажды с одного удара убила ее. Народ не только не осудил убийцу, но и искренне радовался тому, что суд ее оправдал. В ныне действующем Уголовном кодексе к обстоятельствам, смягчающим ответственность, имеющим значение для наказания, относятся противоправность и аморальность поведения потерпевшего (п. "з" ст. 61 УК РФ 1996 г.). Причем в новом УК РФ, в отличие от УК РСФСР 1960 г., отсутствует формулировка о необходимости выявления состояния сильного душевного волнения обвиняемого. Если преступник ссылался в свое оправдание на подговорщиков, то крестьяне замечали: "Небось подговаривали бы тебя голову о стену разбить или броситься в колодец - поди не послушал бы". Но другое дело, когда подстрекали подростка или слабоумного. По народному сознанию женщина, совершившая преступление, должна быть менее ответственна перед законом, чем мужчина, и должна нести меньшую ответственность в случае подстрекательства со стороны мужа. Муж же, совершивший преступление по подговору жены, осуждался всей общиной. Большая часть населения, несмотря на существование судов, считала последней инстанцией суд Божественный. В Архангельской губернии знали следующий народный обычай: в случае нанесения обиды ставили обидчику так называемую обидочную свечу. Это обыкновенная свеча, которая ставилась нижним концом вверх и обиженный молился при этом словосочетанием: "переверни так моего врага". Этот обычай применялся северянами крайне редко. На задаваемый вопрос о том, не был ли кто свидетелем его применения, отвечали даже с некоторым страхом: "Бывало это и у нас. Только что, плохое это дело, упаси Господи. Великая беда может тому человеку приключиться" <5>. -------------------------------- <5> Статистик "Последняя инстанция" // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1912. N 13. С. 602.

В 1912 г. одному из исследователей северных правовых обычаев удалось разыскать 77-летнюю пожилую женщину, уроженку Холмогорского района, которая использовала этот способ как самую крайнюю меру воздействия для восстановления справедливости. Она была вдовой, и история ее была самая обычная. Лет за пятнадцать до состоявшегося разговора в Холмогорском уезде поделили отцовский дом два брата. Один из братьев, которому эта женщина приходилась женой, получил свою половину дома, второй - другую. Вскоре после смерти мужа его брат-сосед передал ей, что ее вызывают в суд. На расспросы о том, почему судьи ее ждут и что за дело, какие нужны документы, ответа от него не получила. Придя в волостной суд, недоумевающая пожилая женщина увидела там много известных в округе лиц. Один из них, старшина, попросил у нее домовую бумагу. Объяснив волостным судьям то, что требуемый документ не принесен на заседание волостного суда, ей удалось перенести судебный процесс на утро следующего дня. Утром, согласно достигнутой ранее договоренности, вдова принесла запрашиваемый документ и передала волостным судьям. Прочитав его, старшина потребовал продать половину дома за 30 руб. брату покойного мужа. Начавшиеся в суде уговоры, а затем и угрозы привели к тому, что вдова, окончательно потеряв все силы противостоять такому нажиму, не помня себя, все-таки взяла 15 руб., оказавшись при этом без крыши над головой. Долгие годы писала она через грамотных людей прошения архангельским чиновникам, прокурору и царю. Один из последних ответов, полученных от губернского присутствия, резюмировал: "Жалоба на решение волостного судьи оставлена без последствий, так как подана по истечении законного срока". Вот и пошла старуха в церковь, ища правды в "последней инстанции" перед образом Царицы Небесной. Поставленная на деверя "обидочная свеча" спустя короткое время в прямом смысле свалила его с ног, разбив параличом. Заканчивая свой рассказ, 77-летняя северянка со всем убеждением доказывала, что нет правды в "земном суде", есть только "высший суд, Божественный". Действующие нормы Уложения о наказаниях также во многом дополнялись "дедовскими обычаями". Например, общинники считали преступным деянием резание птицы женщиной, употребление в пищу голубей, допущение работ по праздникам. Самая главная идея заключалась в том, что если общинник нарушит такой обычай, то гнев Господний падет на весь крестьянский мир. В "Памятных книжках Архангельской губернии" конца XIX - начала XX в. можно найти отдельные указания на те или иные стороны обычного права. Богатейшее поле для изучения имеется в решениях волостных судов, договорах и сделках, а также в приговорах сельских судов. Крестьянская семья и семейная собственность - это наиболее животрепещущие и распространенные темы судебных заседаний тех лет. В книгах приговоров сельских обществ большую часть записей составляли "раздельные" приговоры, которые почти всегда утверждались без всяких препятствий. Согласно Закону 1886 г. "О семейных разделах" раздел мог быть совершен лишь с согласия домохозяина, по уважительной причине и при условии имущественной благонадежности разделяющихся семей. Причем, прежде чем обратиться к сходу, многие семьи уже по нескольку лет жили отдельно, самостоятельными хозяйствами. Следовательно, сельский сход давал лишь официальное разрешение по уже свершившемуся факту. В их приговорах можно было встретить: "...тот и другой давно уже живут самостоятельно своими средствами". В приговоре Богоявленско-Ухтостровского сельского общества, располагающегося в границах бывшей Ломоносовской волости от 26 мая 1896 г., записано: "Относительно семейств нашего общества, самовольно разделившихся и поживающих в отдельных домах, а некоторые в одном доме, а в разных фатерах, но имеющие отдельные хозяйства... сельский сход постановил: разделы прописанных в сей ведомости семейств как проживающих совместно в отдельных домах и общих, имеющих один от другого отдельные хозяйства уже несколько лет - утвердить, и уполномочить каждого из них домохозяином, имеющим право голоса" <6>. -------------------------------- <6> Статистик "Крестьянская семья и семейная собственность в Архангельской губернии" // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1912. N 17. С. 783.

Основная причина семейных разделов очевидна - это стремление молодых жить отдельно, независимо от родителей. Часто причину разделов можно было искать в поведении женщин, которые в отсутствие своих мужей на различных промыслах были вынуждены совместно заниматься ежедневным трудом по дому и хозяйству, с трудом уживаясь в одном помещении. Общинники не забывали в таких случаях полушутливо высказаться: "Муж ревет, да за женой идет". В некоторых случаях при попытке произвести раздел возникали споры и тяжбы по поводу совместных владений и тогда стороны обращались в волостной суд, который почти всегда выносил решение о пользовании имуществом сообща, на основе приговора сельского схода о разделе. Если сын хотел уйти против воли отца, то он вполне мог добиться такого исхода дела, при этом оказавшись ни с чем за двором родительского дома. Иногда при разделе отец передавал сыну часть своего надела, "выговаривая" себе за это денежное вознаграждение. В случаях "самовольных разделов" сельские власти по требованию ближайшего своего начальства - чиновника по крестьянским делам - привлекали виновных к законной ответственности перед волостным судом, который в этих случаях, как правило, налагал на виновных штраф в размере 50 коп. с каждого, с внушением "соединиться в одну семью". Штраф незамедлительно уплачивался, а семьи при этом продолжали жить отдельно. С годами тенденция игнорирования общинных порядков стала всеобъемлющей, сопутствуя и даже являясь одной из основных движущих сил в надломе правосознания. Случались примеры более активного участия суда в разделах, исходя из понимания крестьянами принципов справедливости. Крестьянин Вознесенской волости Степан Т. просил волостной суд установить ему право пользования лошадью от сына Павла, проживающего в самовольном разделе. Не медля, суд постановил: право пользования лошадью предоставить отцу и теперь же употребить ее в работу при посеве полей, а дела о разделе всего имущества передать на разрешение всего схода. Очевидно, что предварительное оперативно принятое решение было вызвано срочной хозяйственной потребностью крестьянина Степана Т. в тягловой лошадиной силе. Преступления против собственности были, как и в настоящее время, не таким редким явлением. Многие действия, направленные на изъятие и присвоение чужого имущества, совсем не воспринимались как нечто противозаконное. Отношение крестьян к чужой собственности основывалось на том рассуждении, каким образом оно досталось собственнику - своим трудом или другими путями. Чтобы понять, как оценивали для себя грань возможного и запрещенного, достаточно привести следующий пример. В том случае, если хозяйская лошадь была накормлена травой с чужого поля, то это не считалось преступлением, так как трава "Божья". Но если лошадь была накормлена сеном из стога, стоящего в границах соседского владения, то это уже считалось преступлением, так как сено "работано", т. е. оно являлось продуктом человеческого труда. Таким же образом относились северные крестьяне, никогда не знавшие крепостной зависимости, к охоте в чужом лесу, на рыбную ловлю в реках и озерах, на сбор ягод, грибов и трав, на добывание песка и глины в чужих владениях. Рассуждения при этом выглядели примерно так: "Не барин и не купец запустил в леса всякой твари на всеобщую пользу. Как можно сказать, чьи они?". Некоторые кражи воспринимались общинниками как само собой разумеющееся, и уголовный закон с трудом разбивал вековые гранитные глыбы суеверий. Допустим, северяне не принимали кражу кореньев для использования их в качестве рассады как наказуемое преступление. Имевший место предрассудок, что краденые корневища быстрее пойдут в рост, чем покупные, был неискореним. Отголоски его дошли и в наш, подчиняющийся законом материалистической диалектики, XXI в. Северные земли с конца XIX в. стали представлять немалый интерес для зажиточных крестьян более южных районов России. Межевание земель проходило не просто. Правом расчистки казенных земель крестьяне пользовались с 1835 г., когда был издан Закон, позволяющий крестьянам Архангельской губернии свободную расчистку лесов с краю казенных земель. Это право получило широкое использование до 1864 г., вплоть до издания стеснительных правил, ограничивающих отвод казенных площадей под расчистки трехверстным расстоянием от поселения. В 1873 г. правила о расчистках вновь стали более льготными. Они установили сорокалетний срок личного владения расчищенным пространством, включая береговые полосы, за исключением тех из них, которые имели особое экономическое значение или носили защитный характер. За 25 лет, в период с 1873 г. по 1898 г., крестьяне получили 102269 десятин земли. Кроме этого, завладение бесхозяйными наделами, которые оставались некоторое время без обработки, было достаточно распространенным явлением в северных деревнях. Про порицания со стороны властей за уничтожение межевых знаков приговаривали: "Ишь ты, как строго! Известное дело - мужик неученый, что топор неточеный". Такое же отношение проецировалось и на найденную вещь. Говорили при этом: "Бог счастья послал. Вот уж истинно: захочет у кого отнять - отнимет, захочет кому дать - даст". Сам порядок предоставления земли был достаточно сложным и во многом в конечном итоге определялся смекалкой крестьянина. Порядок получения разрешения на пользование землей состоял из следующих последовательных этапов. Общинник должен был подать прошение чиновнику по крестьянским делам, который со своим заключением должен был направить прошение лесничему. Лесничий - передать документы в управление земледелия и государственных имуществ, а оно, рассмотрев вопрос в порядке очереди, передать их губернатору. Резолюция губернатора должна была быть сообщена в управление земледелия и государственных имуществ, которому, в свою очередь, было необходимо переслать ответ лесничему и чиновнику по крестьянским делам. Наконец, чиновник по крестьянским делам должен был огласить резолюцию об удовлетворении прошения в волостном правлении. Очевидно, что такая схема получения права на землю вызывала переписку на годы и, как следствие, жалобы крестьян на местные власти. Архангельск конца XIX в. был крупным торговым центром, городом-портом, сюда свозились разнообразные диковинные заграничные товары со всего света. Все крупные российские города были представлены в торговых рядах, мелких лавочках и солидных магазинах, а также на многочисленных ярмарках. Да и сами архангелогородцы и жители ближайших деревень были не прочь продать свой товар. Особенной удачей для бедного крестьянина считалось обмануть состоятельного человека, ведь "у попов и господ денег много - что им от этого сделается" <7>. Как дело привычное воспринимался обман при поведении торговых сделок. Сознание обывателя воспринимало как норму, что каждый торговец обвешивает, обмеряет и продает товар плохого качества. Предполагалось, что если покупатель не заметил, что товар ненадлежащего качества в момент покупки, то и нет "обиды", а значит, и греха. Но если покупатель увидел, что продавец поступает "не по-божески", то он должен был понести наказание, наложенное общиной или судом. -------------------------------- <7> Чарушин А. А. Указ. соч. С. 317.

Недостаток грамотности вполне компенсировался действием устных сделок. По этой причине письменные сделки заключались в минимальных количествах. Существовало снисходительное отношение к фальшивомонетничеству, к азартной игре, а также к торговле порохом, табаком и вином без соответствующего патента. Объяснения продавцов, уличенных в обмане, сводились к тому, что покупатель сам должен был быть внимателен при приобретении товара. В конце XIX - начале XIX в. медицина на Беломорском Севере была развита достаточно слабо, четко налаженная сфера медицинских услуг в отдаленных от Архангельска населенных пунктах практически отсутствовала. В 1890 г. в Архангельске была учреждена община сестер Красного Креста, которая насчитывала в 1900 г. 20 сестер. В 1907 г., на первом съезде врачей губернии, выступающие отмечали тяжелое положение с медицинским обслуживанием на Севере: на огромную территорию губернии предусматривалось только 26 врачебных должностей - на одного врача приходилось 25 тыс. населения. Поэтому знахари и ведуны оставались наиболее уважаемыми людьми в сельском обществе, о правоприменении в такой "медицине" не было и речи. Считалось, что болезни можно насылать, передавать заговорами и подкидывать, для чего знахари пересылали их "по ветру" - выходили на улицу и заговаривали ветер. Тот человек, который попадал на такой ветер, неизбежно должен был заболеть. Для защиты от такой напасти существовал простой оберег - креститься, а особенно поутру, выходя из дома, чтобы ночной "заговоренный ветер" не настиг православного, производить такие действия считались обязательным. В 1909 - 1910 гг. во время холерной эпидемии в Архангельской губернии по деревням и селам были распространены слухи, что холера ходит по деревням в образе страшной старухи. Обычай прятаться от болезни заключался в написании на косяках дверей и на окнах крестьянских домов следующих слов: "(имя человека) дома нет". Вероятно, старуха-холера должна была прочитать эти "заклинания" и удалиться прочь. Спустя столетие одной из динамично развивающихся отраслей права - медицинскому праву - удалось произвести перестройку в рамках отношений врач - пациент. Но тем не менее вера в нечто необъяснимое, имеющее мифические оттенки, сохраняется и по сей день. Правосознание современного человека неизбежно несет на себе следы смены его состояний на протяжении последних столетий. Сегодняшние представления о праве имеют свой крепкий базис на общинных правовых обычаях конца XIX - начала XIX в., на неоднозначном отношении к применению принципа социалистической законности в период массовых репрессий при функционировании командно-административной системы, на иллюзорном представлении о коммунистическом обществе с ликвидацией всех форм собственности, кроме государственной, а позже, в самом конце XX в., - на том явлении, которое принято называть правовым нигилизмом. Исследуя состояние правосознания, всегда необходимо учитывать эти исторические, объективно сложившиеся компоненты. Время на стыке XIX - XX вв. обладало мощной энергетикой движения: как разрушения, так и созидания, став переломным не только для всеобщей и отечественной истории, но произведя при этом наложение пласта новых ценностей на старые. Провести черту между состояниями правосознания невозможно - развиваясь и преобразуясь, новая его форма неизбежно несет в себе отголоски прошлого.

Название документа