Право и "смена вех" в научной методологии

ПРАВО И "СМЕНА ВЕХ" В НАУЧНОЙ МЕТОДОЛОГИИ

Г. В. МАЛЬЦЕВ

Мальцев Геннадий Васильевич, заведующий кафедрой государственного строительства и права Российской академии государственной службы при Президенте РФ, член-корреспондент РАН, доктор юридических наук, профессор.

В статье прослеживается диалектика методологического восприятия права в контексте влияния других наук на юриспруденцию.

Непрерывный процесс переосмысления классических научных парадигм, характерный для науки XX в., захватил прежде всего научный рационализм, основанный на картезианском понимании чистого разума, позволявшем списывать все ошибки познания на несовершенство человеческой воли. С критикой этого понимания применительно к формированию социально-политических и юридических институтов выступал, например, испанский философ Х. Ортега-и-Гассет. У Р. Декарта, отца современного рационализма, отмечал он, способность разумного человека безошибочно постигать истину дается ценой отрыва разума от реальной жизни. "Непонятно одно, - иронизирует философ, - почему разум уже давным-давно не открыл универсум всех истин? Откуда такое запоздание? Как он позволил человечеству тысячелетиями забавляться в объятиях самых разнообразных заблуждений? Чем объяснить множество мнений и вкусов, господствовавших в истории вместе с веками, расами, индивидами? С точки зрения рационализма история со всеми ее бесконечными перипетиями лишена смысла и представляет, собственно говоря, историю помех разуму на пути его самообнаружения. Рационализм антиисторичен" <1>. Не будь греховности воли, уже первый человек открыл бы все доступные ему истины, тогда не было бы разнообразия мнений, законов, привычек, не было бы и самой истории. Специфическое рациональное мироощущение Нового времени, отмечает Х. Ортега-и-Гассет, проникнуто высочайшим доверием к рациональной конструкции будущего, построенной more geometrico, так же как и глубоким пренебрежением ко всему спонтанному и непосредственному. Косным и несправедливым политическим институтам противопоставлялся окончательный социальный порядок, дедуктивно выведенный чистым разумом. "Это схематическая совершенная конституция, полагающая людей исключительно "рациональными существами". Если эта предпосылка принимается - а чистый разум всегда исходит из предпосылок, как шахматист, - следствия точны и неизбежны. Построенное таким образом здание политических понятий - это чудесная "логика" непревзойденной "интеллектуальной строгости" <2>. -------------------------------- <1> Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М., 1991. С. 13. <2> Там же. С. 15 - 16.

Говоря о французской Декларации прав человека и гражданина 1791 г., Х. Ортега-и-Гассет обращает внимание на ее четкое построение, подчеркнутую простоту и бесспорность принципов, положенных в основу конституционных институтов, замечает при этом: "Кажется, мы читаем трактат по геометрии" <3>. Интересно, что похожий вывод относительно Конституции Соединенных Штатов Америки 1789 г. сделал современный социолог О. Тоффлер, связав его с той же самой физической картиной мира, механико-математическими научными парадигмами, которые в XVIII в. и даже раньше прочно вошли в "рациональное мироощущение" западной культуры. "Оно явно довлело над умами творцов американской конституции, разработавших структуру государственной машины, все звенья которой должны были действовать с безотказностью и точностью часового механизма" <4>. С тех пор и до настоящего времени в юридической науке утверждается своего рода конструктивный стиль, конструктивизм, в котором отразился общий взгляд на мир как на рационализированную машину, действующую по законам ньютоновской механики. -------------------------------- <3> Там же. С. 16. <4> Тоффлер О. Наука и изменения // Предисловие к книге Пригожина И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986. С. 15.

Слова "юридический механизм", "механизмы юридического регулирования, правотворчества, правоприменения" сегодня занимают почетное место в лексиконе юриста. Его нисколько не смущает механический характер юридико-институциональных устройств, напротив, он видит в них то, чего сильно не хватает сложной, хаотизированной, текучей реальности, - четких соотношений по заданной схеме, движения элементов согласно рассчитанному вектору, геометрически правильного расположения линий в процессе движения и т. д. Если о конституции либо о юридическом институте говорят, что они работают как часы, то это высокая похвала их создателям. В практическом плане образ часового механизма как идеала для правового регулирования, действия правовой системы весьма привлекателен. Но есть одно обстоятельство, которое в теоретико-методологическом смысле делает этот образ неудобным для права: он оставляет в стороне существование последнего в качестве сверхсложной динамической системы, буквально врастающей в свою социальную среду, способной при известных условиях самонастраиваться и саморазвиваться. Что касается часов, то им, как известно, нужен часовщик-создатель, да еще человек, который постоянно их заводил бы и настраивал. Мир, собственно, некогда и уподобляли часам. На вопрос, почему часы почти сразу после своего появления стали символом мирового порядка, И. Пригожин отвечал так: "Часы - механизм, управляемый рациональностью, которая лежит вне его, планом, которому слепо следуют внутренние детали. Мировые часы - метафора, наводящая на мысль о боге-часовщике, рациональном вседержителе, управляющем природой, послушно выполняющей его указания наподобие робота. По-видимому, на начальном этапе развития современной науки между теологической дискурсивной практикой и теоретической и экспериментальной деятельностью установился своего рода "резонанс", несомненно усиливший и упрочивший претенциозное мнение о том, будто ученые находятся на пути к раскрытию тайны "грандиозной машины Вселенной" <5>. Сравнение с часами, которое звучит как похвала хорошо работающим автоматизированным системам или удачно сконструированным социальным институтам, превращается в злополучную метафору, когда на нее смотрят как на символ мирового порядка. Тогда возникают картина и образ Мира (Вселенной, Космоса), для характеристики которых прибегают к хлестким выражениям типа "механическая модель реальности", "вселенская машина", "космос - грандиозный механизм". Всех превзошел О. Тоффлер, назвав Вселенную "гигантской заводной игрушкой". Мы, конечно, видим и знаем, что мир не механистичен, его развитие далеко не сводится к автоматизированным процессам, но тогда почему, спрашивается, многие поколения ученых и умных людей некритически принимают механистическую картину мира, не пора ли ее пересмотреть? Соответствующие проблемы и поиски ответов на мировоззренческие вопросы, которыми заняты сегодня философы и ученые, не могут не затрагивать современную юриспруденцию. -------------------------------- <5> Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 2001. С. 50.

Чтобы понять, насколько неотразимо привлекательными были научно-технические парадигмы для юриспруденции, как, впрочем, и для всего обществоведения, сделаем небольшое отступление от главной линии нашего изложения, скажем несколько слов о духе и стиле времени утверждения этих парадигм. К концу XIX в. и началу XX в. благодаря прежде всего знанию механических законов природы были сделаны потрясающие открытия и изобретения, преобразившие повседневную жизнь человека. Мир просто ахнул, пришел в глубокое изумление, увидев чудо, материально воплощенное в автомобиле, аэроплане, телефоне, телеграфе, радио и во многом другом, включая пулеметы, бомбы и другие средства уничтожения человека. Это восприятие было уникальным, а реакция общества на технические новшества оказалась в человеческой истории неповторимой; позднее, когда появились космические корабли, компьютеры, ядерное оружие, электроника и информатика, технологии неизмеримо более высокого класса чем те, что были раньше, люди отнеслись к ним более сдержанно. Их ожидали и предсказывали, способность науки и техники создавать все более совершенный продукт воспринималась уже как нечто само собой разумеющееся. Сегодня не без упрека спрашивают ученых, почему до сих пор не найдены средства избавления от тяжелых болезней, где давно обещанные контакты с внеземными цивилизациями, как скоро люди смогут свободно расселиться на разных планетах Вселенной и т. п. Но тогда было другое время; казалось, перед человечеством рушатся все мыслимые преграды, оно в маршевом темпе безостановочно движется "все выше, и выше, и выше". Наука, занявшая место Бога, грозилась подчинить себе этику и эстетику, активно созидала тип культуры, ориентированный на точное знание, надежное техническое решение, на машину как таковую. Самая впечатлительная и вдохновленная часть творческой интеллигенции: художники, поэты, деятели театра и кинематографа - включились в авангард движения к "технизированной цивилизации", выступили с программами модернистских течений, известных под названием футуризма, конструктивизма и т. п. Грядет, торжественно провозглашали они, величайший культурный переворот, при котором технические императивы вытесняют старые духовные ценности, а техника даст человеку то, что он не смог получить в течение многих тысячелетий развития. В знаменитых футуристических манифестах Ф. Маринетти (1909, 1912 гг.) эстетизируется образ "нового кентавра - человека на мотоцикле", несущегося вперед с огромной скоростью. Мы говорим: "Наш прекрасный мир стал еще прекраснее - теперь в нем есть скорость. Под багажником гоночного автомобиля змеятся выхлопные трубы и изрыгают огонь. Его рев похож на пулеметную очередь, и по красоте с ним не сравнится никакая Ника Самофракийская". Идеалы "прекрасного мира" захватывали дух и воображение. "Кончилось господство человека. Наступает век техники! Но что могут дать ученые, кроме физических формул и химических реакций? А мы сначала познакомимся с техникой, потом подружимся с ней и подготовим механического человека в комплекте с запчастями"; "Мы хотим показать в литературе жизнь мотора. Для нас он сильный зверь, представитель нового вида" <6>. Хотя не все модернисты могли подписаться под этими идеями, ощущение близости "века техники" заметно сказывалось на литературе и искусстве, на формировании эстетической и этической мысли. В России поэт-футурист В. В. Маяковский, преклонявшийся перед скоростью эпохи ("наш бог-бег"), воспевал мир как город, который "стоит на одном винте, весь электро-динамо-механический" (поэма "150000000"); в нем - сплошной лязг и скрежет, слышатся "выкрик вместо напева, грохот барабанов вместо колыбельной песни". Композиторы создавали индустриальные симфонии, живопись заполонили квадраты, кубы и другие геометрические фигуры, лирических героев в художественной литературе потеснили инженеры, конструкторы, изобретатели гиперболоидов и других фантастических машин. Мир ожидал новых чудес. "Общие методы техники ведут к тому, что все машины шаг за шагом приближаются к высшему их типу, автоматическому механизму", - писал в начале XX в. А. А. Богданов <7>. Подобные тенденции выражали пассионарный дух революционной эпохи, отражали стремление все переплавить, переделать, смонтировать мир заново. -------------------------------- <6> Называть вещи своими именами. М., 1986. С. 160, 165, 166, 168. <7> Богданов А. А. Вопросы социализма. М., 1990. С. 41 - 42.

Научно-технический энтузиазм из авангардных сфер перекинулся на философию и социальные науки. Хотя в это время на философском уровне формируются позиции антитехницизма (А. Бергсон во Франции, О. Шпенглер в Германии, Н. А. Бердяев в России и др.), это не помешало распространению механистического мировоззрения среди ученых, а главное, переходу науки на позитивистские методологические позиции с акцентом на знания, добытые посредством опыта. Увлечение механистической трактовкой природных и социальных явлений может показаться сегодня странным, но в то время авторитет "принципа машины" был непререкаем по причинам, на которые ссылался тот же А. А. Богданов: "Механистическая сторона жизни", - писал он, - это просто все то, что в ней объяснено. "Механизм" - понятая организация, и только. Машина потому "не более как механизм", что ее организация выполнена людьми и, значит, принципиально им известна" <8>. В этом если не весь "секрет" механицизма, то, во всяком случае, главная его часть. Среди множества механистических конструкций государства самой крупной и известной явилась марксистско-ленинская, рассматривающая государство как "аппарат классового насилия", "машину для подавления одного класса другим". Не менее распространенными являются взгляды на право как на конструктивный механизм (механизм правового регулирования, механизмы правоприменения, ответственности и т. д.); механистическая терминология, долго преобладавшая в правоведении, лишь в последнее время понемногу вытесняется системными понятиями. -------------------------------- <8> Богданов А. А. Всеобщая организационная наука (тектология). Изд. 3-е, Л.-М., 1925. С. 63, 64.

Состояние методологических проблем в области права отражало более глубокие и отдаленные последствия возросшего авторитета научно-технических парадигм. В эпоху господства юридического позитивизма, который привел к резкому ослаблению естественно-правовой метафизики и правового идеализма, юриспруденция уверенно и бескомпромиссно провозгласила себя наукой. В соответствии с этим статусом она прилагала немало усилий к тому, чтобы дистанцироваться от теологии и этики, достичь позиций ценностной и идеологической нейтральности. Но оставались вечно беспокойные вопросы: если знания о праве есть наука, то какая это наука; если научные методы применимы в юридической сфере, то можно ли ограничиться только ими? Один из подходов заключался в том, что для изучения права пригодны методы социальных наук, которые типологически близки к естественнонаучным методам, но не тождественны им. Вторая точка зрения утверждала методологическую однородность естественных и общественных наук, тогда как представители третьей позиции настаивали на прямом действии естественнонаучной методологии в юридических исследованиях, они хотели видеть в правоведении некое подобие математики или физики. Какое конкретное выражение принимали данные методологические тенденции, можно показать на бесчисленном множестве примеров, но ради краткости мы ограничимся несколькими характерными цитатами из работ западных ученых-юристов, принадлежащих к так называемому юридическому реализму, пожалуй, самому авангардному среди различных течений правового позитивизма. Правда, весь авангардизм, так же как и реализм, данного теоретического направления сводился, по сути, к декларированию особой близости юриспруденции к естественным наукам и резким выпадам против того, что якобы мешает юристу быть настоящим исследователем и экспериментатором, против ценностей, идеологии, моральных категорий и т. п. В крайней форме эта позиция была выражена в работах некоторых американских реалистов (первая четверть XX в.), утверждавших, что право есть не более чем конгломерат естественнонаучных знаний, биологических, психологических и других, а юрист, особенно судья, должен быть хорошим биологом, физиологом, психологом, психиатром и т. п. Юрист Д. Кук, последователь прагматической философии Д. Дьюи, высказывался на этот счет весьма выразительно: "Подобно физикам, мы, юристы, занимаемся изучением физических явлений. Вместо поведения электронов, атомов и планет... мы имеем дело с поведением человеческих существ" <9>. Известный в Америке юрист, судья Б. Кардозо подчеркивал "схожесть между понятием высших закономерностей в сфере юриспруденции и теми принципами порядка, которые как законы природы или морали являются предметами естественных наук или учения о морали" <10>. Подобно тому как закон падения объясняет нам поведение тел при определенных условиях и люди используют этот закон при постройке подъемных мостов, они должны так же научно устанавливать закономерности в области права и учитывать их в поведении суда. -------------------------------- <9> Цит. по: Loffelholz Th. Die Rechtsphilosophie des Pragmatismus. Eine kritische Studie. Meisenheim am Glan. 1961. S. 86. <10> Ibid. S. 75.

Скандинавский юридический реализм в отличие от американского строил свои конструкции и схемы, исходя из психологической реальности, к которой относятся сами люди как психофизические существа, наделенные способностью мыслить и действовать так же, как их эмоциональная натура и сенсорный аппарат. Но и здесь факты юридизированной психической активности человека объединяются в нечто целое чисто механическим путем, так что снова возникает образ права машины. В этой связи В. Лундстедт, видный представитель скандинавской школы, писал: "С точки зрения факта "право" есть сложная машина, которая действует, конечно, не с помощью электрической, механической или мускульной силы, но посредством психологических импульсов, различным образом возникающих из природы человека, его инстинктов и его эмоций. Эти психологические импульсы действуют как пружина человеческих действий, а действия, в свою очередь, имеют множество психологических и материальных последствий" <11>. В других направлениях юридико-позитивистской мысли мы, может быть, не найдем столь прямолинейных утверждений, но механический, машинальный подход в общем и целом проявляется в постановке и решении множества юридических проблем. -------------------------------- <11> Lundstedt A. V. Legal Thinking Revised. My Views on Law. Stockholm. 1956. P. 8.

Крупным прорывом в понимании природы права явилось применение в юридических исследованиях системного подхода и системного анализа и прежде всего вытекающий из общей теории систем вывод, согласно которому право, правовое регулирование - это не механизм, не конгломерат отдельных структур, не агрегат рационально соединенных элементов, приводимый в движение конструктором или инженером (законодателем или правоприменителем), но открытая динамическая система, обладающая качествами единства и целостности, активно взаимодействующая со средой, социальной и природной. В сознании юристов механические закономерности, заметно проявлявшие себя в рамках юридико-догматической методологии, были потеснены общими законами организации открытых систем, постоянно обменивающихся информацией со средой. Обмен осуществляется по каналам прямых и обратных связей, которые составляют многолинейный, разнофакторный процесс, где нет излишне жесткой детерминации, возможности антиципировать будущее без риска ошибиться, натолкнуться на нечто непредвиденное. Под воздействием системного подхода исконная привычка юристов искать во всем закономерном элементы тождественности, принимать в расчет законосообразное поведение участников правовых отношений претерпела изменения; юрист научился придавать серьезное значение вероятностному развитию событий, санкционировать и обеспечивать их нормальный, естественный ход там, где раньше он стремился извне управлять процессами по четко заданной программе. В результате этого методика правового регулирования стала более разнообразной и гибкой, в практику входят новые "свободные" правовые формы, расширяется действие принципа диспозитивности, усиливается начало интерактивности во взаимодействиях юридических субъектов. Возможно, что юриспруденция в поисках более совершенных методов и приемов регулирования воспользовалась не всеми полезными уроками, которые дает общая теория систем. Но и сама она, судя по всему, не пришла еще в более или менее завершенное состояние, четко не определила свои методологические позиции в отношении общественных наук. Она не претендует на право представлять общую картину мира. Во всяком случае, Л. фон Берталанфи, ведущий авторитет в области теории систем, заявлял: "Один из важных аспектов современной научной мысли состоит в том, что мы более не признаем существования уникальной и всеохватывающей картины мира. Все научные построения являются моделями, представляющими определенные аспекты, или стороны, реальности" <12>. Мир, понимаемый как множество разнородных сфер действительности, тесно связанных, но не сводимых друг к другу, не дает оснований строить унифицированную науку на базе законов физики, но в перспективе единая наука все же может быть построена, если в ее фундамент будут заложены изоморфные законы, действующие в различных областях знания. "Это означает, что можно говорить о структурном сходстве теоретических моделей, которые применяются в различных областях науки" <13>. Отсюда следует: не один и тот же всеобщий закон регулирует разнообразные сферы общественной жизни, а в каждой из них действуют свои системообразующие законы, которые находятся в отношениях подобия, являются аналогами друг друга и не более того. -------------------------------- <12> Bertalanffi L. von. General System Theory. A Critical Review // General Systems. 1962. Vol. VII. P. 4. <13> Садовский В. Н. Общая теория систем Л. фон Берталанфи: некоторые итоги полувекового развития // Субъект, познание, деятельность. М., 2002. С. 646.

Если отвлечься от различий и несходств, то этого, видимо, достаточно для построения единой теоретической модели, пригодной для решения проблем социального регулирования, но она будет далека от механически связной, математически точно просчитываемой модели, которая свойственна классической картине мира. Между точностью и строгой тождественностью займут свое "законное место" подобие, сходство, аналогия, допускающие некоторую, иногда весьма значительную, приблизительность; рядом с необходимостью встанут вероятность и случайность. Сегодня юристам говорят, что непреложных "железных законов" нет, в природе и обществе их никогда не было и не будет. Как отнесутся творцы и применители права к этой "благой вести" от современной науки, какие выводы из нее извлекут, покажет время.

Название документа