Архетип трикстера и его криминологическое значение

АРХЕТИП ТРИКСТЕРА И ЕГО КРИМИНОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ

Ю. М. АНТОНЯН

Антонян Ю. М., заслуженный деятель науки Российской Федерации, профессор, доктор юридических наук.

Архетип трикстера не может не привлечь криминологического внимания. Трикстер - образ чрезвычайно сложный, противоречивый и динамичный. В современном прочтении это образ весельчака, обманщика, шутника и пройдохи, он хитер и одновременно глуп и неповоротлив, враг условностей и в то же время близок к божествам. Носителем соответствующих качеств может быть один мифологический или сказочный персонаж либо несколько. Юнг писал, что в плутовских историях, на карнавалах и пирушках, в магических ритуалах исцеления, в религиозных страхах и восторгах человека призрак трикстера является в мифологиях всех времен, причем иногда в не оставляющей никакого сомнения форме, а иногда в странно измененном виде. Совершенно ясно, что он является психологемой, чрезвычайно древней архетипической психологической структурой. В своих наиболее отчетливых проявлениях он предстает как верное отражение абсолютно недифференцированного человеческого сознания, соответствующего душе, которая едва поднялась над уровнем животного <1>. -------------------------------- <1> См.: Юнг К. Г. Психология образа трикстера // Душа и миф, шесть архетипов. Киев - Москва, 1997. С. 345 - 347.

Юнг пояснял, что все мифологические образы соответствуют внутренним душевным переживаниям и первоначально произошли именно от них. Если принять во внимание грубую примитивность цикла о трикстере, считал он, то не покажется удивительным, что кто-то увидел в этом мифе просто отражение более раннего, рудиментарного состояния сознания. Трикстер - предтеча спасителя, и подобно последнему является богом, человеком и животным в одном лице. Он - и не нечеловек, и сверхчеловек, и животное, и божественное существо, главный и наиболее пугающий признак которого - бессознательное. Он настолько бессознателен по отношению к самому себе, что его тело не является единым целым; две руки его бьются одна с другой. Он во многих отношениях глупее животных, он не злой, но совершает ужасающе жестокие поступки из-за бессознательности и покинутости. История трикстера и его роль показывают, что история цивилизации в значительной степени является описанием попыток забыть о трансформации из животного в человеческое существо. Эти стремления амбивалентны, поскольку человек упорно отказывается их забыть <2>. -------------------------------- <2> См.: Юнг К. Г. Указ. соч. С. 352.

Образ трикстера имеется у многих народов. Е. М. Мелетинский обстоятельно исследует так называемый вороний цикл мифологии индейцев и палеоазиатов. Ворон, центральный персонаж этого цикла, имеет двойное лицо демиурга, культурного героя, первопредка - патриарха, могучего шамана - с одной стороны, мифологического озорника и плута, своего рода шута - с другой. Такое сочетание мыслимо, считает Мелетинский, так как действие в мифах отнесено ко времени до завершения мироустройства и окончательного утверждения норм социального поведения. Само мифологическое время дает образцы и санкции для последующих эпох и вместе с тем соответствует свободе самодеятельности мифологических героев. При отсутствии героической идеализации сознательного прометеевского пафоса, при неразграниченности высоких и низких форм ума и магической силы, важнейшие творческие и культурные деяния могут иметь вид проделок и ловких фокусов. А по мере известной дифференциации высокого и низкого низменная стихия становится носителем комизма (часто в соединении с демонизмом) и обретает функцию в плане карнавальной деятельности, профанирующей святыни, но не ради их ниспровержения, а скорее в виде отдушины <3>. -------------------------------- <3> См.: Мелетинский Е. М. Избранные статьи. Воспоминания. М., 1998. С. 129 - 130.

Эта позиция близка той, которой придерживался Юнг. Но, конечно, ее не следует понимать так, что все комическое есть порождение низменного и низкого или даже их синонимом. Вообще есть уверенность в том, что нынешнее комическое, современное остроумие (кстати, весьма разное у разных народов) пусть не напрямую, но актуальными нитями связано с древним трикстером и его проделками. Обнаружение связей между ними вообще не входит в нашу исследовательскую задачу, внимание здесь сосредоточено лишь на фигуре трикстера, отдельные аспекты которого не могут быть отделены от его общего понимания. В описании Мелетинского проделок Ворона наглядно видно, что он получал определенное удовольствие от них. Он как бы любуется ловкостью своих рук, ему доставляет удовольствие сам обман. Не только у Ворона, но и у трикстера вообще есть черта, которую следует выделить, - это желание участвовать в игре, испытать в связи с этим острые ощущения, соревноваться с другими в уме, ловкости, сообразительности, испытать судьбу. Это максимально сближает трикстера с другим архетипическим персонажем - игроком, который может вступить в состязание даже со смертью, что мы можем наблюдать в повседневной жизни достаточно часто. У трикстера много общего с древним колдуном, и отнюдь не исключено, что в некоторых древних культурах вначале это было одно и то же лицо. Фрезер писал, что наиболее способные и проницательные колдуны были более или менее сознательными обманщиками <4>, а это черты, достаточно свойственные трикстерам. Для того чтобы обладать хоть каким-то авторитетом у первобытных людей, трикстер должен был уметь не только развлекать их, проделывая разные трюки, а, проделывая их, убеждать их и в своих некоторых колдовских возможностях. Это тем более не лишено оснований, что древний человек почти все время жил среди чудес, а тот, кто сам умел их вызывать, неизменно порождал уважение и доверие. Современные веселые мошенники, вызывающие восторг или хотя бы легкое восхищение ловкостью рук и сообразительностью, тоже заставляют некоторых легковерных людей думать, что у них есть какие-то колдовские способности, а поэтому проникнуть в их секреты невозможно. -------------------------------- <4> См.: Фрезер Д. Д. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. М., 1986. С. 50.

Наверное, не подлежит сомнению, что, как утверждает Юнг, архетип трикстера представляет собой исчезающий уровень сознания, что это даже та часть бессознательного, которая вытеснена в Тень и вытеснение помешало его исчезновению. Сознание, по-моему, сейчас хотя бы частично владеет трикстером, и если его наиболее жестокая, порочная и непривлекательная часть хранится в Тени, то остальная - во вполне цивилизованных обычаях и традициях (например, в карнавалах, розыгрышах) и в искусстве. Последнее доказывает жизнестойкость этого архетипа, к нему привлекает и его обаяние. С другой стороны, грязные и непристойные части трикстера, нашедшие приют в Тени, могут при соответствующей их стимуляции и в благоприятных для них условиях актуализироваться в негативные поступки. Но правильно ли утверждение, что привлекательный современный образ трикстера как ловкого пройдохи, обманщика и весельчака не существовал никогда? Думается, что это не так. Можно предположить, что и древнему человеку он был не просто навязан психологической эволюцией, но и приятен, а следовательно, нужен именно как пройдоха, обманщик и весельчак. Во-первых, и этому человеку, как можно полагать, юмор, пусть даже иной, чем у нас, не был чужд, и его значение если и не было им социально оценено, то, во всяком случае, вполне могло быть предугадано. Трикстер был предтечей цивилизации в том смысле, что в нем было закреплено предчувствие, ставшее затем мыслью, что социальное движение вперед без этой фигуры, т. е. без шуток, веселья и юмора, невозможно. Веселый обманщик так же нужен был древнему человеку, как современному - похождения Остапа Бендера или солдата Швейка. Во-вторых, и это не менее важно, трикстер в этом качестве был просто необходим как противопоставление суровому, неулыбчивому и зачастую жестокому богу. Неслучайно в средневековой Европе трикстер действовал в католических храмах и даже выбирали Папу дураков. Начиная с XVIII в. трикстер "создал" в Европе плутовской роман (Велас де Гевара, А. Р. Лесаж, Ж. Б. Мольер и др.), в котором очень удачно и ловко действуют простолюдины. Традиции такого романа весьма удачно продолжены Я. Гашеком, И. Ильфом, Е. Петровым, В. Войновичем. Без трикстера не обошлась и живопись: в первую очередь я имею в виду полотна И. Босха. В Новое время шут стал даже трагическим персонажем (например, Трибуле у В. Гюго и Риголетто у Д. Верди, портрет шута кисти Д. Веласкеса и т. д.). В русском фольклоре функции трикстера вполне успешно выполняет Иванушка-дурачок, который вовсе не является дурачком и добивается в жизни успеха не упорным трудом, а благодаря своей сообразительности, ловкости, умению обмануть, своей привлекательности. Дурачок - лишь маска, она имеется и у Швейка. В образе Иванушки-дурачка воплощена давнишняя, но не всегда высказываемая народная мечта получать земные блага без приложения своего труда, только за счет ловкости, хитрости, личного обаяния. Естественно, что он наделялся чертами, которые не могли не вызывать симпатии. Исследуя литературные образы плута, шута и дурака, М. М. Бахтин отмечал, что в Средние века развивались мелкие фольклорные и полуфольклорные формы сатирического и пародийного характера. Эти формы частично стремятся к циклизации, возникают пародийно-сатирические эпосы. В этой литературе социальных низов Средневековья выдвигаются три названные выше фигуры, имевшие большое значение для последующего развития европейского романа. Фигуры эти, конечно, далеко не новые, их знала и Античность, и Древний Восток. Если опускать в эти образы исторический лот, то он ни в одном из них не достанет до дна: так глубоко это дно. В этих словах Бахтина звучит не что иное, как признание глубокой древности архетипа трикстера. Однако упоминаемый им исторический лот не следует опускать в священные иудео-христианские тексты, трикстера в них нет и не может быть: они посвящены гигантским сверхъестественным персонажам, от которых напрямую зависела жизнь людей. Среди них трикстеру нет места. Однако в древней мифологии можно найти отдельные черты трикстера, например, в культе Диониса, посвященных ему фаллических и оргиастических праздниках, в его спутниках сатирах - диких, резвых, насмешливых существах, которые иногда олицетворяли тех, кто восстает или протестует против отцов и их власти. Бахтин очень точно подмечает, что бытие плутов, шутов и дураков имеет не прямое, а переносное значение, иногда обратное, их нельзя понимать буквально, они не есть то, чем они являются, их бытие является отражением какого-то другого бытия, притом не прямым отражением. Они чужие в этом мире, ни с одним жизненным положением этого мира они не солидаризируются, ни одно их не устраивает, они видят изнанку и ложь каждого положения. Поэтому они могут пользоваться любым жизненным положением лишь как маской. У плута еще есть нити, связывающие его с действительностью; шут и дурак - "не от мира сего" и поэтому имеют особые права и привилегии. Фигуры эти и сами смеются, и над ними смеются <5>. -------------------------------- <5> См.: Бахтин М. Эпос и роман. СПб., 2000. С. 87 - 88.

Это бахтинское описание литературного трикстера вполне может быть использовано и для определения трикстера в целом. В первую очередь он неприкосновенный персонаж, в него верит и прозаик, если он появляется в романе или повести, и народ, сотворивший его на площадных подмостках. Тот персонаж всегда прав, наблюдая жизнь со стороны и притом находясь всегда над ней. Он скрупулезно выискивает в ней то, что должно быть подвергнуто осмеянию и отторжению, ее ложь, фальшь, цинизм, обман, в этой роли неизменно выступая как внимательнейший соглядатай и беспристрастный критик, но его острые стрелы часто облечены в форму иносказаний. При этом трикстер всегда весел, остроумен, трезв и хитер, хотя бывает и небескорыстен. Трикстер - непримиримый враг официального: государства, церкви, признанных нравов и порядков. В древности он появился как противовес господствующим верованиям и религиям с их мрачными раздумьями о смерти и смертной жизни, с их призывами верить в то, что вызывало серьезные сомнения, с их отрицанием радостей жизни и приверженностью ее нелепостям. Неудивительно, что трикстеры, эти ниспровергатели порядков, иногда казались опасными властям, светским и церковным. Коль скоро трикстер-шут умнее других и лучше их знает жизнь, он не может не быть трагическим персонажем. Таков шут в шекспировском "Короле Лире". Именно он пытается образумить Лира, открыть ему глаза на жизнь во всей ее суровости, на извращение порядка вещей. Интересно, что шут, кстати, не имеющий в трагедии имени, появляется неизвестно откуда и неизвестно куда исчезает. Это некий фантом, выражающий авторскую позицию, чьи шутки призваны усугубить трагедию Лира. Трагическим предстает и паяц у Игоря Северянина: За струнной изгородью лиры Живет неведомый паяц. Его палаццо из палац - За струнной изгородью лиры. Как он смешит пигмеев мира, Как сотрясает хохот плац, Когда за изгородью лиры Рыдает царственный паяц. История знает немало выдающихся и вполне реальных трикстеров. Одним из таких был знаменитый Калиостро. О нем очень красноречиво писал Карлейль: "По профессии - целитель всех болезней, восстановитель молодости, друг бедных и беспомощных, гроссмейстер египетской ложи, заклинатель духов, великий кофта, пророк, фокусник и плут, лгун первой величины, знакомый со всеми тайнами лжи, - одним словом, царь лгунов. Мендес-Пинто, Мюнхгаузен и другие немало прославились в этом искусстве, но в сравнении с Калиостро, говоря откровенно, они были только невинными лгунами. В совершеннейшем же виде этой породы, в существе, которое бы не только лгало на словах и на деле, но постоянно лгало бы в мыслях, словах и поступках и, так сказать, жило бы в состоянии лжи и со дня своего рождения и до самой смерти ничего бы не делало, как только лгало, - чувствовался недостаток. Подобный идеал осуществил граф Калиостро и если не вполне, то, может быть, настолько, насколько позволяли ограниченные человеческие способности" <6>. -------------------------------- <6> Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории. М., 2008. С. 264.

Для Калиостро и других таких же мошенников и авантюристов, для которых сама авантюра, постоянная атмосфера лжи и обмана были самой жизнью, показывает, что это был их способ адаптации к жизни, включая сюда и получение средств к существованию. Они родились с предрасположенностью к тому, чтобы быть трикстерами, но их жизнь сложилась так, что они не стали фокусниками, артистами или просто людьми, которые постоянно разыгрывают своих близких, доставляя им и себе удовольствие, а именно авантюристами и мошенниками. Неудивительно, что их обычно преследует полиция, как того же Калиостро, который закончил свои дни в тюрьме. Согласно Х. Э. Керлоту образ шута является символической инверсией образа короля, и потому в периоды бурного развития истории ассоциируется с падшей жертвой. Шут или колдун говорит о приятных вещах сурово, а о неприятных - шутя. К образу шута часто приравниваются некоторые существа с аномальным развитием, например карлики. Д. Д. Фрезер рассказывает, что в Малой Азии VI столетия до н. э. во времена, когда город страдал от чумы, стихийного бедствия или других общественных потрясений, выбирался калека или урод, который должен был взять на себя все тяготы, преследующие общество. Его приводили на специально отведенное для этого место, давали в руки сухую одежду, ячменную лепешку и сыр. Он все съедал. Затем его по семь раз били по гениталиям прутьями дикого инжира и других дикорастущих деревьев до последнего вздоха. Это описание иллюстрирует "превращенный" смысл понятия жертвы и показывает, что путем страдания низшее существо может перейти в высшие миры. Более того, здесь это низшее существо оказывает высшие услуги всему сообществу. Керлот отмечает, что фигура Шута, составляющая последний (нулевой) аркан колоды Таро, отличается от всех остальных тем, что не имеет номера - все остальные снабжены номерами от 1 до 21. Это означает, что шут всегда находится на границах всех порядков и систем. Этот факт указывает на мистическую символику шута, как это находит выражение в легенде о Парцифале. Фигура на карте Таро одета в многоцветный костюм, что означает подверженность многочисленным или несвязным влияниям. Красный цвет, переходящий в оранжевый, недвусмысленно указывает на существенное отношение к огню. Он несет сумку на посохе через плечо, что символизирует ум и его бремя. В его левый рукав (левое - бессознательная сторона) вцепилась белая рысь, символизирующая то, что причиняется его понятливостью, т. е. сожаление. Но это его не пугает, скорее, побуждает к тому, что на заднем плане символизирует опрокинутый обелиск (солнечный символ, а также символ Логоса) и крокодил, готовящийся пожрать то, что должно возвратиться в хаос. Но нет ничего определенного, что указывало бы на невозможность спасения для шута: напротив, его затруднения уравновешиваются присутствием небольшого пурпурного тюльпана (выражение активности духа) и золотого пояса, украшенного двенадцатью металлическими дисками, намекающими на Зодиак <7>. -------------------------------- <7> См.: Керлот Х. Э. Словарь символов. М., 1994. С. 590 - 591.

В образе трикстера присутствует насмешка над абсурдом бытия, спонтанный и стихийный поиск смысла там, где должен быть, но его там нет. Игровое поведение трикстера представляет собой игру как упражнение в интеллектуальной гибкости и находчивости, как насмешку над косным, застывшим умом, привычным и скучным положением дел, над надоевшим здравым смыслом. Юмор трикстера часто имеет фольклорную основу, как, например, у Швейка; и его юмор нередко выступает в качестве протеста, веселого и детского, против скучной действительности. Такой протест носит черты инфантильности потому, что трикстер противопоставляет детский, живой, незамутненный взгляд социальным, религиозным, житейским предрассудкам и правилам, прописным истинам. Одна из главных особенностей трикстера в том, что он как бы удивляется жизни и ищет в ней то, что дало бы выход его энергии. Его детская или полудетская насмешка над закостеневшим взрослым миром своим глубинным смыслом представляет собой стремление придать миру осмысленность. Трикстер ближе всего к литературному образу чудака, которым особенно богата английская проза и который противопоставлен скучному однообразию каждодневной жизни. Д. Б. Пристли отмечал, что "наша страна всегда была страною чудаков, ими кишмя кишит английская литература прошлого, где они служат источником неистощимого веселья, которое нам облегчает душу" <8>. Пристли сетовал, что чудак как типаж исчезает из жизни и замещается маньяком, но это далеко не равноценный обмен хотя бы потому, что маньяк, даже если он не преступник, агрессивен, неприятен и лишен юмора. Он в отличие от чудака еще и опасен. -------------------------------- <8> Пристли Д. Б. Заметки на полях: Художественная публицистика. М., 1988. С. 52.

В. И. Карасик и Е. А. Ярмакова отмечают, что отношение к чудакам (людям, ведущим себя эксцентрично) в английской культуре отличается высокой степенью толерантности и детально отражено в английской литературе. Феномен чудака отражается как в фольклоре, так и в авторских художественных текстах. Поскольку чудачество вызывает у остальных людей улыбку, большей частью чудаки представлены в виде комических персонажей, для которых поведение, воспринимаемое другими как нонсенс, является нормальным компонентом жизни. Причиной эксцентрического поведения часто является протест против жестокой упорядоченности жизни. Чудаков считают большими детьми, увлеченными своей игрой и не причиняющими вреда остальным людям. Увлеченность своим занятием, каким бы страшным оно ни казалось окружающим, наполняет жизнь чудаков смыслом и делает их счастливыми. Отношение к чудакам и чудачеству выступает своеобразным индикатором стабильности общества. Для понимания сути эксцентричности необходимо определить, что такое норма <9>. -------------------------------- <9> См.: Карасик В. И., Ярмакова Е. А. Лингволитературный типаж "английский чудак". М., 2006. С. 106.

Различные варианты архетипа способны принимать самые причудливые, а иногда и нелепые, даже отвратительные формы. Таким следует признать юродивого "Христа ради", зародившегося в византийском православии, а затем получившего широкое распространение в русском. Критика существующих порядков и нравов доведена у юродивых до минимума, они скорее полностью за православную церковь, чем против нее; они, не в последнюю очередь в связи с тем, что среди них много людей с психическими расстройствами, примитивны и убоги, а их физический облик вызывает отвращение. Для нас важна не только сама фигура юродивого, но и то, почему она востребована среди православных верующих, т. е. весь, так сказать, институт юродства. Скорее всего, это объясняется тем, что юродивый выносит на всеобщее обозрение то, чего люди бессознательно стыдятся или в лучшем случае не хотели бы обнажить, показывать другим. Это за них делает юродивый, освобождая, таким образом, их Тень от лишнего груза. По этой же причине его ценит и церковь. Иным предстает юродивый в пушкинском "Борисе Годунове". Здесь он не шут, а скорее пророк и олицетворение трагической истории народа. В юридической практике фигура ловкого пройдохи и обманщика достаточно заметна. Она широко представлена прежде всего мошенниками, которые, по моим наблюдениям, отличаются оптимизмом, повышенным жизненным тонусом, общительностью, даже приветливостью. Как и для их далеких мифологических предков - трикстеров, для этих трикстеров важен не только сам результат (преступный, конечно), но и процесс его достижения. Иными словами, они получают удовольствие от самой игры, которую они затеяли с жертвой или (и) с правоохранительными органами. Это могут быть не только мошенники, но и многие другие преступники, в частности серийные воры, вступающие в игру с полицией (милицией), игру, которая так похожа на детскую игру в прятки. Э. Берн был, несомненно, прав, когда делил преступников на два типа: те, кто видит в преступлении только материальную выгоду, и те, кого в основном привлекает игра. Большое же число преступников составляют промежуточную группу <10>. -------------------------------- <10> См.: Берн Э. Игры, в которые играют люди. Психология человеческих взаимоотношений. Люди, которые играют в игры. Психология человеческой судьбы. М., 1988. С. 112.

Как показали исследования, проведенные с моим участием, многие квартирные и особенно карманные кражи совершаются не только по корыстным, но и по игровым мотивам. Первые составляют верхний, видимый, рациональный уровень мотивации, вторые - глубинный, смысловой. В действиях многих мошенников можно усмотреть веселую удаль и удовольствие потому, что им удается ловко провести свою жертву, демонстрируя свой более высокий уровень интеллекта. Они демонстрируют хорошую адаптацию к ситуациям, хладнокровие, расчетливость, способность владеть собой, умение понять, причем иногда мгновенно, психологию другого человека и вызвать к себе его доверие, психологически же воздействовать на него. Он как бы преподает жизненный урок жертве, учит ее не быть столь доверчивой, неосмотрительной, а во многих случаях и жадной. В то же время трикстер-мошенник утверждается в собственных глазах, он доказывает сам себе, что он может и умеет то, что не под силу другим. Игра может настолько увлечь трикстера-мошенника, что он бывает не способен остановиться. Так по инерции действуют не только уличные мошенники и карточные шулеры, но и "строители" финансовых пирамид, крупные расхитители и коррупционеры. Из всех непростых и, казалось бы, противоречивых ипостасей трикстера следует выделить то, что это внимательный, вдумчивый и проницательный наблюдатель человеческих пороков и заблуждений, их критик и судья, которому доступно какое-то высшее знание. Он и пророк, заглядывающий в будущее и прозревающий его, он и совесть, которая ограничивает, запрещает и судит: не случайно так часто трикстер выражает авторские позиции, например, у Шекспира и Пушкина. Он независим от того, как функционируют другие части коллективного бессознательного, и именно эта его независимость позволяет ему на все смотреть как бы со стороны. Все это дает основание считать трикстера одним из "суперэго" коллективного бессознательного, которое берет на себя обязанности контролера и судьи и каждый раз, являясь архетипом, конструируется по моделям предшествующих поколений, даже тысячелетий. Наряду с другими контролерами (например, мудрым старцем или великой матерью) он обеспечивает приемлемое динамическое равновесие. Выше я взял фрейдовский термин "суперэго" в кавычки, чтобы обозначить нечто, стоящее "над". У коллективного бессознательного нет никакого "Я", если не считать таковым самосознание общества, его саморефлексию, его стремление походить на тот образ, который оно тщательно лепит, в том числе и для самоутешения. В этот образ общество смотрит как в зеркало, но смотрит как старая кокотка, стараясь не замечать неудалимые морщины и припухлости. Поэтому оно отворачивается от трикстера, который способен так резко и открыто указать на его пороки: трикстер ведь - это шут, и именно поэтому он может и должен быть насмешником и разоблачителем. Он очень неудобен, и его лучше вообще не замечать. Он есть больная совесть, если, конечно, она вообще имеется у человечества, а не является лишь вымыслом некоторых очень чувствительных поэтов, мыслителей и еще "спасителей", которые твердо решили не замечать, что люди совсем не изменились "со дня творения" и все попытки что-либо сделать в части улучшения их природы всегда оканчивались полным крахом. Поэтому и архетипы остались неизменными с древнейших, незапамятных времен, в основном меняя свои формы, но не сущность.

Название документа