Гражданско-правовые системы антагонистических формаций

ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВЫЕ СИСТЕМЫ АНТАГОНИСТИЧЕСКИХ ФОРМАЦИЙ <*>

В. К. РАЙХЕР

Нередко бывает, что проблема, приобретающая важное значение в условиях данного общественного строя, повышает интерес к соответствующей проблематике другой, даже принципиально противоположной общественной системы. Нередко бывает, что вопрос, волнующий современность, оживляет интерес и к далекому, полузабытому прошлому, к "противостоящим" вопросам давно минувших времен. Это в известной мере относится и к теме настоящей работы. В условиях полной и окончательной победы социализма и развернутого коммунистического строительства в Советском Союзе, в условиях успешного хода социалистического строительства в странах народной демократии вопросы системы и кодификации права и его отраслей, в том числе гражданского права, стоят в ряду важнейших проблем научно-правовой и законодательной работы <1>. И когда в этих условиях для наилучшего удовлетворения назревших потребностей общественной жизни разрабатывается и совершенствуется социалистическая система гражданского права и законодательства, представляется не лишенным интереса и вопрос о ее "антиподах": системах гражданского права антагонистических общественных формаций. -------------------------------- <1> В этой связи необходимо упомянуть о весьма ценном вкладе, внесенном Анатолием Васильевичем Венедиктовым в разработку указанных вопросов: о ряде его научных трудов по соответствующим проблемам (в особенности по системе Гражданского кодекса), о его практической, кодификационной деятельности (в особенности над проектом Гражданского кодекса в Комиссии законодательных предположений Совета Союза Верховного Совета СССР на посту председателя подкомиссии по проекту ГК СССР).

Принципы построения этих систем излагаются в буржуазной юридической литературе в духе обычной для нее метафизической, формалистической методологии, вне должной связи с лежащими в их основе социально-экономическими условиями. Между тем освещение этой связи, еще недостаточно исследованной и в социалистической юридической литературе, углубило бы критическое понимание указанных систем с марксистско-ленинских методологических позиций, что связано с одной из выдвигаемых партией задач в области воспитания коммунистической сознательности - с задачей разоблачения буржуазной идеологии <2>. А это могло бы способствовать освобождению социалистической гражданско-правовой теории от некоторых "пережиточных" концепций и тем самым правильному решению ряда вопросов, касающихся системы социалистического гражданского права <3>. -------------------------------- <2> См.: Программа Коммунистической партии Советского Союза. Госполитиздат, 1961. Стр. 117 и 122. <3> В основе настоящей работы лежит ее первый вариант, упоминаемый в курсе лекций проф. О. С. Иоффе (Советское гражданское право. Изд. ЛГУ, 1958. Стр. 30). Рамками этой работы ограничено и ее содержание. В нее включены лишь некоторые системы римского и буржуазного гражданского права и вовсе не входит феодальное право. Она посильно стремится выяснить влияние лишь социально-экономических (базисных) условий рабовладельческого и капиталистического общества на принципы построения указанных систем права. Такое влияние осуществлялось, разумеется, не непосредственно, а через определенные формы общественного сознания, сквозь призму философских, политических и юридических воззрений. Но этот вопрос требует особого изучения.

1. Римская институционная система

Римское гражданское право в течение многих веков господствовало в жизни многих народов древности: не только в Европе, но также, хотя в значительно меньшей степени, в Азии и Африке. Оно пользовалось в те времена почти непререкаемым авторитетом и даже после того, как прекратилось его действие, апологетически восхвалялось как "писаный разум" (ratio scripta), как воплощение "логики" и "справедливости" в гражданско-правовых отношениях. Оно было обязано этим прежде всего политическому и экономическому могуществу Римской империи, самой крупной и долговременной империи древнего мира, но также в значительной мере и своим собственным качествам классической системы античного гражданского права <4>. -------------------------------- <4> "Римское право, - писал Энгельс, - является настолько классическим юридическим выражением жизненных условий и конфликтов общества, в котором господствует чистая частная собственность, что все позднейшие законодательства не могли внести в него никаких существенных улучшений" (Энгельс Ф. О разложении феодализма и возникновении национальных государств // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. Стр. 412).

Римское право не исчезло бесследно с крушением Римской империи. Оно явило собой единственный в истории человечества пример бурного возрождения уже омертвевшей правовой системы для удовлетворения жизненных потребностей общественного строя, даже еще более отдаленного от нее по времени, чем тот, который непосредственно сменил лежавшую в ее основе общественно-экономическую формацию. Это могло случиться потому, что именно в римском гражданском праве были впервые с особым совершенством разработаны и институт права частной собственности, и многие другие правовые категории товарного хозяйства, имевшие существенное значение для уже развивавшихся в недрах феодализма капиталистических производственных отношений <5>. -------------------------------- <5> Нельзя в этой связи не вспомнить слова Энгельса о том, что за основу развития права в континентальной Западной Европе было взято "первое всемирное право общества товаропроизводителей, т. е. римское право с его непревзойденной по точности разработкой всех существенных правовых отношений простых товаровладельцев (покупатель и продавец, кредитор и должник, договор, обязательство и т. д.)" (Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. Стр. 311).

В древнеримской систематике гражданского права первостепенное значение имела так называемая институционная система. Она почти полностью сохранилась в дошедших до нас источниках римского права и послужила образцом для целого ряда кодификаций буржуазного гражданского права. Она обязана своим названием тому типу древнеримских юридических произведений, которые по этой именно системе излагались, - институциям (institutiones), представлявшим собой учебное, школьное пособие, руководство для изучения гражданского права. Таковы были, в частности, широко известные Институции Гая. В VI веке н. э. эта система нашла себе прямое выражение уже в самом законодательстве, а именно в юстиниановских Институциях. Принцип, на котором она построена, выражен известной формулой: "Всякое право, которым мы пользуемся, относится либо к лицам, либо к вещам, либо к искам" <6>. Лица, вещи и иски - таковы три последовательно расположенных в этой системе раздела гражданского права. -------------------------------- <6> Gaii Institutionum juris civilis commentarii quattuor. I. 8: "Omne autem jus, quo utimur, vel ad personas pertinet, vel ad res, vel ad actiones". Следует полагать, что Гай (скорее талантливый популяризатор, чем крупный оригинальный мыслитель) не был в этом вопросе новатором, а следовал уже и до него существовавшей традиции. Возможно, что и приведенная выше формула не им изобретена.

В первой из четырех частей (комментариев) Институций Гая излагается учение о лицах (включая и вопросы семейного права как определяющие правовое положение лица). Во второй и в третьей частях - самые разнообразные виды гражданских прав, относящиеся, по сложившейся много веков спустя систематике, и к вещному <7>, и к обязательственному, и к наследственному праву, обнимаются единым понятием "вещи". В четвертой части - учение об исках <8>. -------------------------------- <7> Категория вещных прав была подвергнута критике автором настоящей статьи еще в 1928 г. в работе "Абсолютные и относительные права" (Известия экономического факультета Ленингр. политехнич. ин-та. Вып. 1(XXV). Стр. 273 - 306). В настоящее время эта категория уже утратила в советском законодательстве и в советской юридической литературе свою прежнюю роль. Поэтому термин "вещное право" употребляется здесь лишь условно, лишь применительно к соответствующим системам гражданского права. <8> С декларации об этом и начинается 4-я часть Институций Гая: "Superest, ut de actionibus loquamur" (IV. 1). Фактически, однако, в ней содержатся и положения, относящиеся к материальному гражданскому праву (например, пп. 61 - 68, 69 - 79, 112 - 113). Это стоит в связи с тем общеизвестным обстоятельством, что в древнеримской юрисдикции материальное право являлось нередко лишь производным от иска моментом, лишь результатом преторской защиты соответствующих фактических отношений (см. об этом в особенности капитальное исследование проф. И. А. Покровского "Право и факт в римском праве". Ч. I. 1898; ч. II. 1902. Киев).

Достойна внимания та юридическая концепция, при помощи которой институционная система включает в единую классификационную рубрику вещей столь разнообразное содержание. В римском праве понятие "вещи" ("res") отличалось, как известно, чрезвычайно широким объемом: оно охватывало вещи телесные (res corporales) и бестелесные (res incorporales) <9>. Первые определялись как такие, которые "можно осязать" <10>. Вторые же - как такие, осязание которых невозможно, ибо они являются правами <11>. В качестве примеров бестелесных вещей Гай называет наследство, узуфрукт, обязательства, а также земельные сервитуты. Не имеет значения, говорит он при этом, что в составе наследства имеются телесные вещи, что телесными являются плоды, получаемые по узуфрукту, что предметом обязательства являются в большинстве случаев телесные вещи. Ибо самое право наследования, право узуфрукта, право требования - бестелесно <12>. -------------------------------- <9> Институции Гая. II. 12: "Queadam praeterea res corporales sunt, quaedam incorporales". <10> Там же. II. 13: "...quaetangi possunt...". <11> Там же. II. 14: "...quae tangi non possunt, qualia sunt ea, quae in jure consistunt". <12> Там же: "Nam ipsum jus successionis et ipsum jus utendi, fruendi et ipsum jus obligationis incorporale est".

Институции Юстиниана, вообще весьма близкие к Институциям Гая, обнаруживают в данном вопросе особенно заметное сходство с ними. В первой из четырех книг юстиниановских Институций излагается учение о лицах (с вопросами семейного права). Во второй, в третьей и в первых пяти титулах четвертой книги содержатся институты вещного, наследственного и обязательственного права как составные элементы учения о вещах. В последующих титулах четвертой книги дается учение об исках (с некоторой, как и в 4-й книге гаевских Институций, примесью элементов материального права). При этом в Институциях Юстиниана дословно воспроизводится из Институций Гая вышеупомянутая классификационная триада (лица, вещи, иски) <13>. Почти дословно воспроизводится из того же источника вся концепция, обосновывающая включение в категорию вещей (в качестве вещей бестелесных, не осязаемых) и вещных прав на чужие вещи, и наследственных, и обязательственных прав <14>. Позаимствованы из Институций Гая даже самые формулы перехода к изложению каждого из трех основных разделов: о лицах, о вещах, об исках <15>. -------------------------------- <13> Институции Юстиниана. I. 2. § 12: "...vel ad personas pertinet, vel ad res, vel ad actiones". <14> Там же. II. 2. <15> Ср.: Институции Гая. I. 8; II. 1; IV. 1 и Институции Юстиниана. I. 2. § 12; II. 1. Pr.; IV. 6. Pr.

Уже из приведенной краткой характеристики институционной системы видно, что она построена на определенных юридических основаниях. На первом месте в ней выступают лица как субъекты прав, как участники гражданских правоотношений, как живые люди, "ради которых", по известной римско-правовой формуле, "установлено всякое право". Затем следует имущество этих лиц, состоящее из их вещей в широчайшем смысле этого слова, из вещей телесных и бестелесных. Последним же, замыкающим звеном этой трехчленной системы права является судебная охрана имущества, защита имущественных прав, принадлежащих их обладателям, субъектам, лицам. Стройность этой системы нарушается, впрочем, в вопросе, как нельзя более существенном для права рабовладельческого общества: куда должны быть отнесены в этой системе рабы - к лицам или к вещам? Этот принципиальный вопрос не получает в римских институциях последовательного разрешения. С одной стороны, о рабах говорится в учении о лицах. Здесь деление людей на свободных и рабов провозглашается как основное деление права, касающегося лиц <16>. Здесь же, при всем глубочайшем отличии рабов как состоящих в собственности своих хозяев (in potestate dominorum), от членов семьи, состоящих под властью домовладык (in potestate parentum), рабы объединяются вместе с этими членами семьи в одну формально общую категорию подвластных (состоящих in potestate) лиц, "лиц, подчиненных чужому праву" ("personae alieno juri subjectae") и поэтому совместно противопоставляемых "лицам собственного права" ("personae sui juris") <17>. -------------------------------- <16> Институции Гая. I. 9: "Et quidem summa divisio de jure personarum haec est, quod omnes homines aut liberi sunt aut servi". См. также: Институции Юстиниана. I. 3. Pr. <17> Институции Гая. I. 48 - 51, 52, 55; Институции Юстиниана. I. 8. Pr.

С другой стороны, о рабах говорится и в учении о вещах. Раб фигурирует здесь неоднократно: и как очевиднейший (наряду с земельным участком, одеждой, золотом и серебром) <18> пример телесной вещи, одной из тех, до которых можно "дотронуться" ("quae tangi possunt"), и как пример (приводимый в самом начале, перед рабочим скотом) особой категории вещей: "res mancipi" <19>, и как излюбленный пример объекта сделок <20>, и даже как суррогат денежной платы за покупаемую вещь <21>. -------------------------------- <18> Институции Гая. II. 13; Институции Юстиниана. II. 2. § 1. <19> Институции Гая. II. 14B. <20> См., например: Там же. II. 24, 193, 199, 201, 209, 216, 221. <21> Там же. III. 141. Здесь излагается спор двух юридических школ: является ли подобная сделка меной или куплей-продажей? Гай (ярый сабинианец) присоединяется к Целию Сабину: такая сделка есть купля-продажа, а раб выступает в ней "pretii nomine", т. е. в качестве покупной цены.

В этой двойственности места, занимаемого рабами в римских институциях, нашло свое юридическое выражение внутреннее противоречие в положении класса рабов, столь характерное для рабовладельческого общества: противоречие между, с одной стороны, естественным качеством раба как человека, общественным качеством его как члена определенного общественного класса, как основного работника производства (в силу этого раб - homo, даже persona) и, с другой стороны, юридическим положением раба как вещи <22>, как орудия производства (instrumentum vocale), как предмета права собственности (в силу этого раб - res, а потому: pro nullo habetur) <23>. -------------------------------- <22> Для Древнего Рима, как и для всего рабовладельческого общества, отмечал В. И. Ленин в своей лекции "О государстве", "основным было то, что рабы не считались людьми; не только не считались гражданами, но и людьми. Римский закон рассматривал их как вещь... рабы были вещью по закону, и над ними возможно было не только какое угодно насилие, но и убийство раба не считалось преступлением" (Ленин В. И. Соч. Т. 29. Стр. 442). Это противоречие выразили на языке характерных для них философско-юридических воззрений и сами римские юристы. См., например, фрагмент из Ульпиана в Дигестах (D. 50, 17, 32): с точки зрения действующего права (jus civile) рабы "считаются никем" ("pro nullis habentur"), хотя с точки зрения "естественного права" ("jus naturale") "все люди равны" ("omnes homines aequales sunt").

В основе римской институционной системы лежит, как уже отмечалось, известная юридическая триада: 1) лица (personae); 2) вещи (res); 3) иски (actiones) <24>. Но эта триада выражает собой по существу другую "триаду", имеющую более явный социально-экономический смысл: 1) собственник; 2) его собственность; 3) ее охрана. Это означает, что принцип частной собственности определяет не только содержание римского гражданского права, но и широко распространенную форму его литературного и законодательного выражения, самую систему его построения, принятую в римских институциях. -------------------------------- <24> Юридические (притом чисто формальные) моменты определяют и дальнейшую систематизацию материала внутри каждого из трех основных разделов институционной системы. Это не означает, однако, ее абсолютной логической стройности. Даже помимо указанного выше (в вопросе о рабах) противоречия она не свободна и от ряда других погрешностей систематики. Так, например, в Институциях Гая наследственное право механически разъединено: завещательное наследование излагается в комментарии II (вместе с учением о приобретении и отчуждении отдельных вещей - singulae res), наследование же по закону - в комментарии III (вместе с учением об обязательствах). То же, соответственно, относится и к Институциям Юстиниана. В последних, кроме того, механически разъединено и обязательственное право: договорное - в III книге (вместе с наследованием по закону), деликтное - в IV книге (вместе с вопросами гражданского процесса). Во второй же книге этих Институций вместе с завещательным наследованием даны лишь отдельные обломки той системы учений о singulae res, какая имеется в Институциях Гая (II. 19 - 96).

Этот принцип отражает, конечно, существо права любого общества, в котором господствует частная собственность. Но в римском праве он нашел свое первое классическое выражение не только в содержании, но и в самой системе этого права. Он получил здесь, конечно, свой особый, свойственный римскому рабовладельческому обществу профиль. Такой профиль характеризуется, в частности, тем, что главное лицо в разделе о лицах, возглавляющем институционную систему, главная персона римского общества - persona sui luris - раскрывается в своем основном социальном содержании как римский рабовладелец и домовладыка (paterfamilias), как главная фигура римского собственника, простирающая свое право собственности и на имущество (пекулии) подвластных ей лиц. Наряду с указанным частнособственническим принципом, пронизывающим всю институционную систему, в ней содержится еще и другая, подчиненная этому принципу идея. Она имеет уже не столь общий характер, не столь широкую общественно-историческую арену. Она является продуктом определенного сочетания социально-экономических условий, сочетания, характерного не для всех общественных формаций с частнособственнической основой, а лишь для исторически наиболее ранней - для рабовладельческого общества. Речь идет о том правовом выражении, которое получила в римских институциях объектная сторона частнособственнического обладания. В трехчленной системе римских институций центральное место, не только по своему срединному положению, занимает часть, посвященная res, вещам. Как уже отмечалось выше, вещи целиком заполняют собой все основное пространство Институций Гая (комментарии 2-й и 3-й) и Юстиниана (книги II - III и частично IV). Понятие "res" объединяет собой и отдельные вещи (singulae res) и их совокупности (universitates), вещи телесные и бестелесные, в качестве телесных вещей и живых людей (рабов), в качестве бестелесных вещей - все так называемые ограниченные вещные права (jura in rebus alienis), все обязательства и даже право наследования. Самое учение о праве собственности выступает в Институциях Гая и Юстиниана не в прямой своей форме, а скорее в форме учения об объектах этого права, о вещах <25>. -------------------------------- <25> См., например: Институции Гая. II. 12 - 79.

Институты, относящиеся к трем крупнейшим разделам современной систематики гражданского права (к вещному, обязательственному и наследственному праву) <26>, включены в учение о вещах как его составные части. Идея вещи как универсального объекта правового обладания играет в институционной системе виднейшую роль. -------------------------------- <26> И даже некоторые вопросы общей части: например, вопрос о дееспособности несовершеннолетних и женщин; учение о представительстве (Институции Гая. II. 80 - 85, 86 - 96; Институции Юстиниана. II. 8 и 9).

Это обстоятельство представляется нам не случайным, а стоящим в связи с материальными условиями жизни Древнего Рима. Гораздо труднее определить эту связь. В буржуазной литературе такой вопрос, естественно, и не ставился. Не возникал он еще и в советской юридической литературе. Лишь в качестве первой, сугубо предварительной гипотезы можно высказать по этому вопросу следующие общие соображения. В условиях рабовладельческого общества (каким было общество Древнего Рима), когда эксплуатация человека человеком выступала в форме права собственности человека на человека, основной производительный работник являлся в глазах закона вещью (servi res sunt). Уже одно это обстоятельство сообщало в римском праве понятию "вещи" значительно расширенный объем и достаточно веское значение, чтобы превратить это понятие в один из принципов систематики гражданского права. Далее, если в условиях развитого товарно-рыночного хозяйства, где "все делается предметом купли-продажи", где в сферу обращения "все втягивается для того, чтобы выйти оттуда в виде денежного кристалла" <27>, имелась вполне благоприятная почва для четкого разграничения понятий "объект права" и "права на объект", то в условиях римского рабовладельческого общества с его преобладающим, при относительном развитии товарного оборота, натурально-хозяйственным строем эти понятия еще не вполне дифференцировались, еще в какой-то мере объединялись друг с другом в юридической категории "res". Право собственности еще как бы сливается здесь со своим объектом: телесной вещью <28>, а все другие имущественные права, известные Древнему Риму, представляются одновременно и как некие объекты прав, а в этом смысле - как вещи, хотя и бестелесные. -------------------------------- <27> Маркс К. Капитал. Т. I // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. Стр. 142. <28> Известная слитность в римском праве этих двух понятий констатируется (без надлежащего, впрочем, объяснения) и в буржуазной литературе. См., например, высказанное Ландсбергом, вскользь и в иной связи, замечание о том, что у глоссаторов, как и у римлян, "телесная вещь есть собственность неразличимо от ее объекта" (Landsberg E. Die Glosse des Accursius und ihre Lehre vom Eigentum. Leipzig, 1883. Стр. 87. Прим. 1).

Так, под влиянием обоих указанных моментов общественного бытия (рабство и преобладание натурально-хозяйственных отношений) определялось в данном вопросе и господствующее правовое сознание Древнего Рима. Под их совместным воздействием понятие вещи получило в римском праве расширенный, против современного, объем, распространенный в двух соответствующих направлениях. С одной стороны, поскольку "рабы суть вещи", в понятие вещи включается и такая "телесная вещь", как живой подневольный человек. С другой стороны, поскольку в условиях преобладания натурально-хозяйственных отношений еще в какой-то мере сливались понятия "вещи" и "права на вещь", в этом первобытном симбиозе обоих понятий первое как сильнейшее по своей непосредственной реальности подчинило себе второе, поглотило его, включило в свой объем и права на вещи (а с ними и другие имущественные права) в качестве своеобразных, бестелесных вещей. В результате все, что могло принадлежать человеку, будь то и сам живой человек, будь то действительно вещь, или только право на чужую вещь, или даже только требование об уплате денег и т. п., - все это, в плане принадлежности своему обладателю, трактовалось римским правом как вещь (res), телесная или бестелесная <29>. -------------------------------- <29> Весьма широкое понятие "вещи", обнимавшее в качестве бестелесных вещей и права, сохранялось и в юриспруденции феодальной эпохи, что объясняется, с нашей точки зрения, не только силой римско-правовой традиции, но и указанным выше влиянием сходных (натурально-хозяйственных) условий рабовладельческого и феодального общества. Как совершенно устарелый пережиток римской и средневековой юридической древности фигура бестелесной вещи встречается и поныне в некоторых буржуазно-правовых системах (ср. "unkorperliche Sachen" в § 353 австрийского Гражданского кодекса или choses in action в английском праве).

Идея вещи как объекта обладания стала, таким образом, основным, центральным понятием римского гражданского права, что и нашло свое прямое выражение в самой систематике римских институций. Из сказанного выше еще, конечно, не вытекает, что и другие правовые системы рабовладельческого общества должны были строиться по тем же самым принципам систематизации своего нормативно-правового материала. Одни и те же материальные условия общественной жизни далеко не всегда порождают непременно одинаковые и во всем тождественные идеологические формы на том или ином участке общественной надстройки. Иное, упрощенное понимание исключается общеизвестным положением исторического материализма об относительно самостоятельном развитии надстройки. Это имеет особое значение в применении к столь отдаленному от экономического базиса правовому элементу надстройки, как систематика правовых институтов, где уже в силу этой отдаленности столь многое зависит от сложного взаимодействия разных иных надстроечных моментов. К тому же в других рабовладельческих обществах систематика права вообще не являлась предметом столь глубокого внимания и столь тщательной, как в Риме, разработки, а гражданское, в частности, право и вовсе, как правило, не выделялось из общей нормативно-правовой массы как самостоятельная отрасль права, имеющая свою собственную систему построения. Но и для римского права по указанной уже причине принципы систематики, положенные в основу институционной системы, не имели монопольного характера. Так, наряду с институционной системой существовала в Древнем Риме еще и другая, гораздо менее известная систематика гражданских прав. Это была система преторского эдикта <30>, т. е. система, служившая уже не для целей преподавания и изучения права, как доюстиниановские институции римских юристов, а для целей его практического применения, не система теоретических положений о праве, а система официального сборника действующих правовых норм. -------------------------------- ------------------------------------------------------------------ КонсультантПлюс: примечание. Учебник "Римское частное право" (под ред. И. Б. Новицкого, И. С. Перетерского) включен в информационный банк согласно публикации - Юристъ, 2004. ------------------------------------------------------------------ <30> Имеется в виду эдикт, изданный при императоре Адриане в редакции Сальвия Юлиана, утвержденный решением Сената (сенатусконсультом) и названный постоянным эдиктом (edictum perpetuum) в том новом смысле, что (в отличие от прежних преторских edicta perpetua, имевших силу в течение года - срока преторских полномочий) этот эдикт действовал уже бессрочно и мог быть изменяем лишь с разрешения императора. Имеются, однако, основания полагать, что Юлиан хотя и внес некоторые, едва ли весьма значительные, изменения в прежний преторский ежегодно переиздававшийся (edictum tralaticium) эдикт, все же сохранил его традиционную систему. Остается при этом недостаточно выясненным вопрос о том, охватил ли юлиановский edictum perpetuum помимо эдикта римского городского претора также и эдикты некоторых других магистратов и притом каких именно. См., например, разноречивые по этому вопросу мнения в русской юридической литературе (Ефимов В. В. Лекции по истории римского права. СПб., 1895. Стр. 110; Покровский И. А. История римского права. 4-е изд. Пг., 1918. Стр. 146; Римское частное право. М.: Юриздат, 1948. Стр. 32. Автор соотв. главы - В. А. Краснокутский).

Однако, как известно, преторский эдикт (а также и эдикты других римских магистратов) не сохранился в форме списков, воспроизводящих его подлинный текст. Основным источником сведений о преторском эдикте в редакции Юлиана являются содержащиеся в Юстиниановых Дигестах отрывки из трудов римских юристов, главным образом - комментариев к этому эдикту. В буржуазной юридической литературе делались попытки реставрации системы преторского эдикта. Лучшей из них признается схема Ленеля <31>, требующая, однако, критического к себе отношения. Она совпадает в основном с результатами исследования его предшественника в данной области - Рудорфа <32>. -------------------------------- <31> Lenel Otto. Das Edictum Perpetuum. 2-е изд. Leipzig, 1907. <32> Rudorff A. Ueber die Julianische Ediktsredaktion в журнале "Zeitschrift fur Rechtsgeschichte", III. 1864. Стр. 1 - 89.

В этом своем реставрированном виде система преторского эдикта обнаруживает определенные черты сходства с системой Дигест и Кодекса Юстиниана <33>. -------------------------------- <33> Пахман С. В. История кодификации гражданского права. Т. I. СПб., 1876. Стр. 11, 19, 26; Lenel O. Ук. работа. 2-е изд. Стр. 7; Кипп Т. История источников римского права. Перевод со 2-го изд. СПб., 1908. Стр. 127; Зом Р. Институции. Вып. 1. Перевод с 12-го изд. СПб., 1908. Стр. 108. В этом можно убедиться и путем непосредственного сопоставления подразделений Дигест и Кодекса с подразделениями ленелевской (Там же. Стр. XVII - XXVI) схемы эдикта (ср., например, порядок титулов в Дигестах, начиная с 3-го титула книги V и кончая книгой X, а также порядок титулов, начиная с 31-го, в книге III Кодекса с титулом XV, § 65 - 90 упомянутой схемы эдикта или порядок титулов в книгах XIV - XIX Дигест, а также порядок титулов, начиная с 25-го, в книге IV Кодекса с порядком параграфов в титулах XVIII - XIX схемы эдикта). См. также: Перетерский И. С. Дигесты Юстиниана. М.: Госюриздат, 1956. Стр. 56 и 61.

По мнению Рудорфа и Ленеля, система преторского эдикта построена на экономических признаках, поясняемых как признаки "важности и денежной ценности материальных предметов", в отношении которых возбуждаются споры и испрашивается преторская (исковая, интердиктная и т. д.) защита <34>. -------------------------------- <34> Rudorff A. Ук. работа. Стр. 62 - 63; Lenel O. Ук. работа. Стр. 37, 38, 42.

Было бы тем не менее ошибочно усматривать во взглядах Рудорфа и Ленеля на систему преторского эдикта какое-либо подобие ее научного, материалистического освещения. Наоборот, на этих взглядах лежит печать методологической порочности, характерной для буржуазной юриспруденции. Во-первых, экономический принцип системы преторского эдикта сводится Рудорфом и Ленелем главным образом ко второму из двух указанных признаков, т. е. к признаку не столько важности, сколько денежной ценности (Geldwert), денежной оценки объектов гражданского процесса (Wertschatzung des Klagobjekts) и выступает как ценностный, в этом именно смысле, принцип (Wertprinzip) <35>. -------------------------------- <35> Rudorff A. Там же; Lenel O. Ук. работа. Стр. 38, 42.

Во-вторых, экономический принцип системы преторского эдикта, даже и в таком своем ограниченном понимании, оказывается то эклектически смешанным с психическим и биологическим критериями <36>, то обнаруживающим явный уклон в учетно-бухгалтерском направлении <37>, то прямо подменяемым формально-юридическими моментами <38>. -------------------------------- <36> Так, по утверждению Рудорфа, во всех частях эдикта, касающихся отдельных средств правовой защиты, т. е. исков, интердиктов и т. д., раб "как одаренное разумом существо" предшествует животному, а "животное как организм - безжизненной вещи" (Rudorff A. Там же). <37> Так, желая объяснить, почему в титуле XV предполагаемой схемы преторского эдикта с вещными исками объединены и личные иски по поводу истребления и повреждения вещей, почему эти личные иски разъединены с другими личными исками, содержащимися в дальнейших титулах той же схемы, Ленель под видом экономического обоснования этого факта вдается в рассуждения об имущественном балансе, о его активе, о больших или меньших шансах на добровольное погашение тех и других обязательств, о большей или меньшей легкости денежной их оценки, о возможности или невозможности записи их в бухгалтерские книги (Ук. работа. Стр. 37). Все это смешивается у Ленеля в пеструю амальгаму, лишенную необходимой научной цельности и убедительности, лишенную подлинной экономической основы (см. там же формулировку, в которой Ленель подменяет понятием идеальной цели исков их материальную, экономическую цель). <38> Lenel O. Ук. работа. Стр. 36.

В-третьих, тот принцип, на котором, по заявлениям Рудорфа и Ленеля, основана система преторского эдикта, не только не выдвигается ими как научная точка зрения, но, наоборот, резко противопоставляется научной в буржуазно-правовом понимании (а в действительности формально-догматической) точке зрения <39>. -------------------------------- <39> "Эдикт исходит, - говорит Рудорф, - из экономических (nationalokonomischen), а не научно-юридических (rechtswissenschaftlichen) точек зрения". Эти "экономические точки зрения" эдикта Рудорф прямо противопоставляет привычным научным категориям (Ук. работа. Стр. 62 - 63).

Весьма преувеличивается и утверждение о последовательности проведения в реставрированной схеме преторского эдикта определенного, в частности указанного выше, принципа систематики гражданско-правовых институтов. В этой связи необходимо учесть высказанное В. А. Краснокутским мнение, согласно которому "в эдикте (преторском. - В. Р.) не соблюдалось особой системы, так как содержание его складывалось исторически в течение веков и обусловливалось практическими соображениями и историческими случайностями" <40>. -------------------------------- ------------------------------------------------------------------ КонсультантПлюс: примечание. Учебник "Римское частное право" (под ред. И. Б. Новицкого, И. С. Перетерского) включен в информационный банк согласно публикации - Юристъ, 2004. ------------------------------------------------------------------ <40> Римское частное право. Стр. 32. См. также: Перетерский И. С. Всеобщая история государства и права. Ч. 1. Вып. II (Древний Рим). М.: Юриздат, 1945. Стр. 70.

Действительно, в отличие от институций, являвшихся произведениями римской доктринальной юриспруденции, прямо предназначенными для систематического изложения и изучения римского права, преторский эдикт складывался как исторически развивавшаяся практика римского права. Возможно поэтому он отражал в своей системе то постепенное наслоение одних правовых институтов на другие, которое осуществлялось в живом процессе развития права, но которое могло и не укладываться в самом эдикте в определенную теоретическую схему. Во всяком случае она не выявляется с достаточной очевидностью ни в текстах реставрированного Ленелем преторского эдикта, ни в сходной с ним системе Дигест и Кодекса Юстиниана. Если, однако, усматривать в системе преторского эдикта (как и в указанных памятниках Юстиниановой кодификации) теоретический принцип, действительно состоящий в систематизации гражданско-правовых норм по характеру материальных предметов, являющихся объектами прав и притязаний, то и эта система, подобно институционной, получила бы свое материалистическое объяснение, которого не могла ей дать буржуазная юриспруденция. Ибо тогда оказалось бы, что и в этой системе, при всем отличии ее от институционной, отразилась, даже в более укрупненном плане, та же вещная идея объекта (res), та же основная категория римского гражданского права, которая, о чем уже говорилось выше, более или менее тесно связана с классовой структурой и натурально-хозяйственной экономикой рабовладельческого общества.

2. Системы буржуазного гражданского права

Обычно различают две основные системы законодательного и литературного изложения буржуазного гражданского права. Одна из них известна под именем институционной, другая - пандектной системы. Несмотря на то что обе они носят название, восходящее к древнеримским источникам, их отношение к Древнему Риму неодинаково. Современная институционная система имеет действительно римское происхождение. Но в условиях развития капиталистических общественных отношений римская институционная система испытала, что обычно игнорируется, глубокое внутреннее перерождение. Пандектная же система вовсе не римского происхождения. Ее не было в Древнем Риме. Даже самым наименованием своим она обязана не пандектам Юстиниана, а излагавшимся уже по совершенно другой системе пандектам современного римского права, в недрах которого она и возникла. Но и пандектная система имеет, конечно, некоторые корни в римском праве <41>. Важнейшим из них является римское деление исков на вещные (actiones in rem) и личные (actiones in personam). Это процессуальное деление превратилось уже у глоссаторов в материально-правовое: в деление прав на вещные и обязательственные <42>, которое впоследствии легло в основу пандектной системы. -------------------------------- <41> Интересно в этой связи отметить, что основные элементы пандектной системы уже содержатся в скрытом, зародышевом состоянии в системе римских институций. Так, 1-я часть институционной системы (personae) содержит зародыш общей части пандектной системы (учение о субъектах прав) и семейное право. А в обильных содержанием недрах 2-й части институций следуют один за другим дальнейшие элементы общей части (учение об объектах прав), отдельные институты вещного права, наследственное и обязательственное право. Остается только объединить разделенные элементы общей части, выделить в особые разделы семейное и наследственное право и, что самое главное, широко развернуть вещное право и резко противопоставить его обязательственному праву, чтобы получилась пандектная система. <42> См. об этом, например: Landsberg E. Ук. работа. Стр. 82 - 88.

Кроме институционной и пандектной известны, однако, еще и другие системы буржуазного гражданского права. Так, если первым и крупнейшим образцом кодификации гражданского права по современной институционной системе является французский Гражданский кодекс, то, например, другие крупные кодексы конца XVIII и начала XIX века, а именно прусское Земское право <43> и австрийский Гражданский кодекс, не могут быть отнесены ни к институционной, ни тем более к пандектной системе, первым законодательным воплощением которой считается саксонское Гражданское уложение 1863 г. <44>. -------------------------------- <43> Как известно, оно является кодификацией не только гражданского права. Для прусского земского права характерно деление на две части, соответствующие делению права на частное и публичное. Часть I посвящена исключительно гражданскому праву. Часть II трактует вопросы публичного права (о сословиях, о религиозных организациях, о школе, вопросы государственного, финансового и уголовного права и т. д.). Она касается, впрочем, и некоторых вопросов гражданского права, но лишь тех, которые либо сами по себе имеют известный публично-правовой оттенок (брак, семья, опека; сюда же Земское право присоединяет из всего наследственного права лишь порядок наследования по закону), либо в качестве торгово-правовых институтов (вексель, морская перевозка, страхование и т. д.) связываются с правовой организацией городского (торгового) сословия и включены поэтому в соответствующий "сословный" раздел: "Vom Burgerstande" (восьмая глава II части). В дальнейшем имеется в виду лишь первая часть прусского Земского права как чисто цивилистическая и притом содержащая основной гражданско-правовой материал этой кодификации. <44> Однако некоторые значительные черты этой системы заметны уже в баварском Гражданском кодексе 1756 г. (см.: Codex Maximilianeus Bavaricus Civilis oder: Baierisches Landrecht. Neue unveranderte Auflage. Munchen, 1821). По распространенному в буржуазной литературе мнению (см., например: Пахман С. В. Ук. работа. Стр. 114), баварский Кодекс построен по римской институционной системе. Нельзя, конечно, отрицать известного сходства его с этой системой. Но в то же время нельзя не заметить в нем еще более определенного сходства с пандектной системой. Так, первая часть баварского Кодекса, начинаясь с некоторых общих положений (гл. 1 - 3), содержит в дальнейшем (гл. 4 - 7, за исключением § 4 гл. 4) нормы семейного права (гл. 8 касается состояния крепостной зависимости). Вторая, третья и четвертая части представляют собой разделы вещного, наследственного и обязательственного права, отличающиеся от соответствующих разделов пандектной системы лишь отсутствием таких именно заголовков, да еще и наличием ряда феодально-правовых институтов, из коих некоторые, а именно эмфитевзис в своей феодально-правовой форме и ленное право, непоследовательно (с точки зрения традиционного деления прав на вещные и обязательственные) включены не во вторую, а в четвертую часть Кодекса (гл. 7 и 18).

То же следует сказать и о дореволюционном русском Своде законов гражданских, неосновательно причисляемом к институционной системе. В специальных целях нашего исследования будут рассмотрены сначала названные выше Кодексы (французский, прусский, австрийский и русский), не принадлежащие к пандектной системе, а затем - эта последняя. Общепринятым в буржуазной юридической литературе является утверждение о том, что французский Гражданский кодекс <45> воспроизводит систему римских институций. Но это утверждение грешит характерной для буржуазной юриспруденции методологической "слепотой": за внешне сходными чертами различных исторических явлений буржуазная юриспруденция не замечает (а зачастую и не желает замечать) их глубоких внутренних различий. -------------------------------- <45> К нему примыкает, как известно, и ряд других гражданских кодексов, построенных в большей или меньшей мере по его образцу: бельгийский, нидерландский, испанский, итальянский, греческий и т. д.

Даже и с внешней стороны сходство системы французского Гражданского кодекса с системой римских институций является весьма относительным, условным. А с внутренней стороны система французского Кодекса, хотя и именуется обычно институционной, существенно отличается от римской институционной системы. Последняя, как уже говорилось, имела определенный патриархально-рабовладельческий профиль, ставя во главу своего первого раздела (personae) персону sui juris, точнее - домовладыку-рабовладельца как начальника и полноправного представителя в гражданском обороте подвластного ему натурально-хозяйственного "мирка", основной социальной "клетки" тогдашнего общества, вмещавшей в свойственном ей масштабе и его основное классовое противоречие (господская семья и рабы), и разные формы неравенства "лиц", разные формы зависимости и подчинения членов данного "мирка" его верховному владыке. Этим обусловлены не только самое содержание учения о лицах (а в той или иной мере и следующих разделов римской институционной системы), но и вся систематика этого раздела. Совершенно иной характер имеет раздел о лицах ("Des personnes") в системе французского Гражданского кодекса. Личность выступает здесь уже в совершенно новой окраске, в аспекте формального равенства и формальной свободы <46>, без классификационных разграничений на социальные категории, свойственные рабовладельческому и феодальному обществу. Но при этом не следует ни на минуту забывать, что личностью буржуазия, создавшая этот Кодекс, не признавала "никого, кроме буржуа, т. е. буржуазного собственника" <47> и что, следовательно, личность, которая ставится во главу всего французского Кодекса, есть лишь не более как юридическая личина, прикрывающая классовое лицо главной фигуры этого Кодекса: буржуа, капиталиста, собственника-эксплуататора. -------------------------------- <46> Однако фактическое неравенство и несвобода находят и в самом Кодексе свое открытое юридическое выражение. Это, даже и после законов 1938 и 1942 гг., относится прежде всего к области семейных отношений, регулируемых в первом разделе ФГК. В других частях Кодекса принцип формального равенства также грубо нарушается в ряде случаев см., в частности, для отношений по найму рабочей силы ст. 1781 (формально отмененную 2 августа 1868 г., но и после того фактически сохранившуюся, лишь в измененном виде, в судебной практике), а для отношений по имущественному найму ст. 1716. В этих случаях хозяин (le maitre) открыто превозносится над рабочим, а собственник (le proprietaire) - над нанимателем. Острое классовое "шило" все же высовывается здесь наружу из облекающего его маскировочного "мешка" лжедемократических разглагольствований. <47> Маркс К. и Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. Соч. Т. 4. Стр. 440.

Это сказывается и на системе всего дальнейшего содержания Кодекса, построенной (нередко в прямое нарушение строгой юридической логики) на принципе частной собственности, составляющей основу буржуазного общества и резко разграничивающей личности по классам, вырывая пропасть между имущими и неимущими, между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Принцип частной собственности был выражен и в системе римских институций (см. стр. 280 - 281). Но в самой форме его выражения состоит второе существенное различие между системой французского Кодекса и системой римских институций. В римских институциях принцип частной собственности как основной принцип их системы выражался не непосредственно (несмотря на достаточно высокую для того времени техническую разработанность римскими юристами учения о праве собственности), а в виде известной трехзвенной схемы и преимущественно в форме центрального ее звена, коим была римская институционная вещь (res). Это была совершенно абстрактная категория, формально-юридическая конструкция, смешивавшая понятия "объект права" и "права на объект" и призванная лишь к тому, чтобы вместить в свои искусственно расширенные рамки в качестве вещей телесных и бестелесных, единичных и совокупных разнородные юридические институты вещного, обязательственного и наследственного права. При помощи этой конструкции правовые институты подразделяются и объединяются в римских институциях внешним, механическим образом, по чисто формальным признакам, без вскрытия их реального содержания и внутренних связей, без систематизации их с этой именно точки зрения, без приведения их к единому экономическому знаменателю. В систематике французского Гражданского кодекса принцип частной собственности получает уже прямое, непосредственное выражение. Все так называемые ограниченные вещные права (узуфрукт, земельные сервитуты и т. д.) трактуются как "различные модификации собственности" (см. книгу вторую), а наследование, все обязательства (не исключая и деликтных) и еще многое другое (например, залоговое право) - как "различные способы приобретения собственности" (см. книгу третью). Можно без преувеличения сказать, что, не говоря уже о самом институте права собственности, все без исключения остальные институты гражданского права изображаются во французском Кодексе на фоне частной собственности, в свете отношения их либо к самому праву собственности, либо к носителю его, к собственнику, к лицу. Так изменился основной строй римской институционной системы в ее новом, буржуазном виде, представленном французским Кодексом. Отправной пункт системы римских институций - патриархальный "мирок" неравноправных лиц, начиная с главного лица - рабовладельца и домовладыки и кончая лицом раба, превращенным в вещь, - заменен в системе французского Кодекса новым отправным пунктом: капиталистическим миром, в котором лица эксплуататоров и эксплуатируемых скрыты под масками абстрактных "человеческих личностей", формально свободных и равных друг другу. Формально-юридическая схема римских институций со стоящей в ее центре всеобъемлющей идеей вещи заменена во французском Кодексе другой схемой, в центре которой оказывается уже не вещь, а право частной собственности. Личность и ее собственность (своего рода штирнеровское "Der Einzige und sein Eigentum") - таков лейтмотив, основной классификационный принцип новой, неоинституционной системы французского Гражданского кодекса <48>. -------------------------------- <48> В этой связи нельзя не вспомнить широко известную характеристику его Энгельсом как классического кодекса французской революции (Энгельс Ф. Роль насилия в истории // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. Стр. 475), как классического свода законов буржуазного общества (Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. Стр. 311). Эта оценка касалась, однако, главным образом внутренней стороны Кодекса, его классового содержания. Но и в этом отношении следует учесть замечание Энгельса (в письме к Конраду Шмидту от 27 октября 1890 г.) о том, что "чистая последовательная правовая идея революционной буржуазии эпохи 1792 - 1796 гг. уже в Кодексе Наполеона фальсифицирована во многих отношениях..." (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. XXVIII. Стр. 259). С другой стороны, следует признать весьма сильно преувеличенными многочисленные похвалы, неумеренно расточаемые буржуазными идеологами, особенно в западноевропейской литературе, французскому Гражданскому кодексу по поводу его внешних формальных качеств с превознесением до небес его кодификационных, литературно-стилистических и тому подобных достоинств. Необходимо в этой связи отметить, что еще в старой русской юридической литературе прозвучал по данному вопросу отрезвляющий голос критической оценки, отмечающей самые разнообразные недостатки французского Кодекса, в том числе классификационные ошибки, неясность, неполноту и архаичность многих его постановлений (Пахман С. В. Ук. работа. Стр. 59).

От французского Гражданского кодекса существенно отличается старшее на десяток лет прусское Земское право (Ландрехт) 1794 г. Во-первых, в отличие от французского Кодекса, порожденного буржуазной революцией, оно возникло еще в недрах феодального общества, и поэтому на его содержании отразилась феодальная общественная структура, что, однако, не помешало ему существовать и в условиях капитализма, вплоть до конца XIX века, уже в качестве гражданского законодательства буржуазной эпохи, хотя и изобилующего элементами феодального права. Во-вторых, прусское Земское право и по внешнему виду своего построения весьма радикально расходится с французским Гражданским кодексом, как будто не имея с ним в данном вопросе ничего общего. Но более внимательное изучение этого построения обнаруживает, что с внутренней своей стороны оно при всем различии обеих кодификаций имеет существенное сходство с системой французского Кодекса, так как, подобно ей, насквозь пронизано идеей частной собственности. Это стоит, конечно, в связи с определенной (хотя и меньшей, чем в прошедшей уже через буржуазную революцию Франции) степенью зрелости капиталистических производственных отношений, достигнутой к концу XVIII столетия также и в ряде других европейских государств, в частности в Пруссии, где буржуазная революция последовала лишь через полстолетия. В прусском Земском праве, как и во французском Кодексе, вокруг собственности как своего центрального пункта располагаются почти все другие институты гражданского права. Каждый из них рассматривается под углом зрения собственности, в том или ином отношении к ней. Так, после первых шести глав, посвященных проблемам общей части гражданского права, а также общим положениям о договорах и деликтах, и после 7-й главы, трактующей о вопросах владения, почти все дальнейшие главы первой части прусского Ландрехта выступают под знаком собственности, трактуют, хотя и в разных аспектах, исключительно о ней. Характерны уже самые названия этих глав, приводимые ниже. При обзоре их могло бы создаться впечатление, будто все прусское гражданское право сводилось чуть ли не к одному только праву собственности. Глава 8 - "О собственности". Глава 9 - "О приобретении собственности вообще и о непосредственных способах такового приобретения в частности". Глава 10 - "О посредственном приобретении собственности". Глава 11 - "О титулах приобретения собственности, основанных на договорах между живыми". Глава 12 - "О титулах приобретения собственности, возникающих из распоряжений на случай смерти". Глава 13 - "О приобретении собственности на вещи и права через третьих лиц". Глава 14 - "О сохранении (Erhaltung) собственности и прав" <49>. -------------------------------- <49> Ср., однако, название предыдущей главы и начало § 1 этой главы: "Собственность на вещи и на права..." ("Das Eigentum der Sachen und Rechte wird... erhalten..."). В эту главу входят: договор хранения, управление чужим имуществом, различные меры обеспечения (в особенности договор поручительства).

Глава 15 - "Об отыскании (Verfolgung) собственности". Глава 16 - "О способах прекращения прав и обязанностей" (но в первую очередь и здесь - права собственности, см. § 1). Глава 17 - "Об общей собственности". Глава 18 - "О разделенной собственности". Глава 19 - "О вещных и личных правах на чужую собственность вообще". Главы 20 и 21 - трактуют о разных видах этих прав: глава 20 - "О праве на "субстанцию" <50> чужой вещи"; -------------------------------- <50> Этим обнимаются залог, право удержания, право преимущественной покупки и т. п.

глава 21 - "О праве пользования (zum Gebrauche oder zur Nutzung) чужой собственностью" <51>. -------------------------------- <51> Эта глава включает узуфрукт, наследственную аренду, ссуду (индивидуально-определенной вещи), имущественный наем. Здесь же, в разделе 3 - об ограниченном праве пользования чужими вещами, упоминается и наем "слуг и рабочих" (§ 398). С этим интересно сопоставить то обстоятельство, что и в гл. 11 ("О титулах приобретения собственности, основанных на договорах между живыми") включены (в разд. 8) "договоры между господами и слугами", а также договоры с рабочими, ремесленниками и художниками (§ 894 - 924).

Глава 22 - "О земельных сервитутах", по существу, также охватывается темой предыдущей, 21-й главы. Глава 23 ("Von Zwangs - und Banngerechtigkeiten") трактует о различных привилегиях феодального характера (мельничной, пивоваренной, винокуренной и т. п.), также тесно связанных с правом собственности (помещичьей). Таким образом, за исключением первых 6 - 7 глав <52>, вся первая часть Ландрехта, содержавшая основной массив прусского гражданского права, сконцентрирована вокруг института собственности. Не только все вещное право, но и обязательственное и наследственное право уложено в рамки института собственности, рассматривается как его составные части. -------------------------------- <52> Впрочем, и гл. 7 (о вопросах владения) имеет теснейшую связь с институтом права собственности.

С этим вполне гармонирует и то широкое понятие собственности, согласно которому предметом ее могут быть не только вещи, но и ПРАВА <53>, а также то широкое понятие вещи, под которое подводятся и некоторые БЕСТЕЛЕСНЫЕ объекты <54>. -------------------------------- <53> Помимо указаний на это, приведенных выше (название гл. 13 и начальные слова § 1 гл. 14), см. также и § 1 гл. 8: "Собственником называется тот, кто управомочен распоряжаться субстанцией вещи ИЛИ ПРАВА, с устранением от этого других лиц, собственной властью, непосредственно или через посредство третьего лица" (выделено нами. - В. Р.). <54> Ландрехт. Ч. 1. Гл. 2. § 1 - 3.

Система прусского Земского права созвучна системе французского Гражданского кодекса еще в одном отношении. Не просто собственность, а собственность в ее отношении к собственнику <55> или, иначе говоря, тот же лейтмотив, тот же основной принцип французского Кодекса - личность и ее собственность, выдвинутый, однако, в условиях "еще мелкобуржуазного и полуфеодального общества" <56>, характеризует и систему Ландрехта. -------------------------------- <55> Ср., в частности: Пахман С. В. Ук. работа. Стр. 88: "...Ландрехт исходит из той мысли, что право существует как право лица..."; "Вся система (Ландрехта. - В. Р.) состоит в отношении права к лицу...". <56> Так именно характеризует Энгельс Пруссию конца XVIII века, т. е. во время издания прусского Ландрехта (Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. Стр. 311).

Столь различные и по самому содержанию, и по внешности законодательные системы этот принцип, однако, роднит как общее объединяющее и "одухотворяющее" их начало. Этот же принцип, спустя несколько лет после издания французского Гражданского кодекса, нашел выражение и в австрийском Гражданском кодексе 1811 г. Здесь он, впрочем, проявляется уже в значительно осложненном, далеко не столь чистом виде. Из трех частей австрийского Кодекса первая ("Von dem Personen-Rechte") посвящена правам личности (включая вопросы ее семейно-правового положения); вторая ("Von dem Sachen-Rechte") - правам имущественным; наконец, третья, весьма краткая часть содержит нормы общего характера, касающиеся институтов, изложенных в первых двух частях ("Personen - und Sachenrechte"). Понятие "Sachenrecht" в австрийском Кодексе далеко не тождественно понятию "вещного права" в его современном смысле. "Sachenrecht" этого Кодекса объединяет как вещные права в указанном выше смысле, так и наследственно-правовые институты (и те и другие по терминологии австрийского Кодекса - "dingliche Rechte"), так даже и все обязательственные права (они трактуются как "personliche Sachenrechte"). "Sachenrecht" выступает, таким образом, как связующее, центральное понятие всей системы гражданских прав. Оно весьма близко подходит к понятию "вещи" (res) римской институционной системы: оба они обнимают и ограниченные вещные права, и обязательственные права, и право наследования. Различие, однако, состоит в том, что, в то время как римско-институционная категория "res" характерна смешением понятий объекта (права) и права (на объект), в категории "Sachenreht" и, соответственно, во всей системе австрийского Кодекса это смешение устранено и на первый план выступает не профиль вещи, а профиль права (на вещь), имущественного права вообще. Но все же категория "Sachenrecht" в австрийском Кодексе (как и категория "res" в римских институциях) есть своеобразное выражение принципа частной собственности в широком смысле этого слова, обнимающем кроме "телесных" и "бестелесные" вещи, т. е. кроме права собственности еще и все другие виды имущественных прав <57>. -------------------------------- <57> Ср. § 353 австрийского гражданского Кодекса: "Все, что кому-либо принадлежит, все его телесные и бестелесные вещи, называется его собственностью".

При этом все другие, кроме права собственности, имущественно-правовые институты трактуются здесь (в отличие от французского и прусского Кодексов) не в подчиненном праву собственности плане (как его видоизмененные формы, как способы его приобретения и т. п.), а как параллельные ему ряды институтов, механически объединяемые с ним в одну общую классификационную рубрику "Sachenrecht", как это было в Древнем Риме с классификационной рубрикой "res". Итак, система австрийского Кодекса с его двумя основными разделами ("Personenrecht" и "Sachenrecht") есть новая вариация римской институционной системы <58>, выражающая довольно сходным с нею образом принцип частной собственности, но уже как основу иной социально-экономической системы. -------------------------------- <58> Римская институционная традиция видна здесь еще и в том, что внутри раздела "Sachenrecht" (как в римских институциях внутри раздела о вещах) между вещными и обязательственными правами "вклинивается" наследование.

Нельзя, однако, не отметить и то обстоятельство, что австрийский Кодекс соединяет в себе наряду с указанными чертами институционной системы еще и некоторые признаки пандектной системы, приобретая таким образом смешанный, как бы промежуточный между ними характер. Так, вторая часть этого Кодекса подразделяется на два крупных отдела: а) "Dingliche Rechte" и б) "Personliche Sachenrechte". Это представляет собой определенное подобие пандектного деления гражданских прав на вещные и обязательственные. Кроме того, третья часть австрийского Кодекса является, по существу, особо выделенной, как в пандектной системе, общей частью, хотя еще и малоразвитой, еще пока состоящей не в "авангарде", а, наоборот, в "арьергарде" законодательной системы. В результате система австрийского Кодекса оказывается с точки зрения своих принципиальных оснований весьма эклектичной. Во-первых, она представляет собой некую смесь институционной системы (в ее новом варианте) с элементами пандектной системы. Во-вторых, осуществляя классификацию гражданских прав по их структурно-юридическим признакам, что характерно и для римских институций, и для пандектной системы, австрийский Кодекс сближается вместе с тем с французским и прусским Кодексами. Ибо, подобно им, хотя и в существенно иной, родственной, скорее, римским институциям форме, он проводит как основной принцип своей систематики все тот же принцип "Личность и ее собственность" (ее имущество, имущественные права, "Sachenrechte") <59>. -------------------------------- <59> Ср. в этой связи замечания С. В. Пахмана о влиянии на австрийский Гражданский кодекс старой доктрины естественного права, которая "все сводила к отдельному индивиду как к центру"; о том, что в австрийском Гражданском кодексе "вся совокупность отдельных законоположений направлена к тому, чтобы указать права, которые могут принадлежать отдельному индивиду, определить способы, которыми субъективные права приобретаются и утрачиваются" (Ук. работа. Стр. 95 - 96).

От всех западноевропейских гражданских кодексов значительно отличается и в вопросе систематики дореволюционный кодекс русского гражданского права - Свод законов гражданских (т. X, ч. 1 Свода законов Российской империи). Тем более поразительна та традиционная в данном вопросе недооценка русского юридического памятника, которая существует в русской же юридической литературе. С одной стороны, подвергается полному отрицанию самостоятельность системы Свода законов гражданских. Так, например, Г. Ф. Шершеневич утверждал, что "система наших гражданских законов (речь шла о Своде законов гражданских. - В. Р.) представляет близкое воспроизведение институционной системы", что "не только внешняя форма, но и весьма значительная часть этого материала составляет заимствование главным образом из французского образца" <60>. Равным образом и В. И. Синайский заявлял, что "система Свода явно совпадала... с институционной" <61>. -------------------------------- <60> Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. Т. I. 11-е изд. М., 1914. Стр. 54. <61> Синайский В. И. Русское гражданское право. Вып. 1. 2-е изд. Киев, 1917. Стр. 25. Синайский имеет при этом в виду Свод в первых двух изданиях (1832 и 1842 гг.). Однако эти издания отличаются по своей системе от последующих лишь главным образом тем, что содержали еще и гражданское процессуальное право, позднее выделенное в т. XVI, ч. 1, Свода законов. Впрочем, и по отношению к первым двум изданиям Свода законов гражданских В. И. Синайский ослабляет в дальнейшем категоричность своего приведенного выше утверждения, заявляя, что и в этих первых изданиях "институционная система не была последовательно проведена", так как "выделение большей части обязательственного права... в отдельную книгу" говорит об "отклонении в сторону системы пандектной" (Там же. Стр. 25).

С другой стороны, за Сводом отрицается даже самое право считаться кодексом или уложением, так как ему якобы "недостает внутреннего единства, столь характерного для кодекса" <62>. При этом оба указанных положения странным образом мирно уживаются друг с другом даже у одного и того же автора в одной и той же книге <63>, несмотря на то что одно из них явно исключает другое. Ибо столь тесное сближение Свода с институционной системой и с французским Гражданским кодексом не дает права возражать против признания Свода кодексом (уложением). С другой стороны, непризнание Свода кодексом лишает права трактовать Свод как "воспроизведение" институционной системы и "французского образца". -------------------------------- <62> Синайский В. И. Ук. работа. Стр. 24. См. там же: "Наш свод гражданских законов точнее считать все же инкорпорацией, хотя и в более сложной форме, чем уложением". Сходная с этим точка зрения высказана и в советской юридической литературе. См.: Гражданское право. Учебник для юридических вузов. Ч. II. М.: Юриздат, 1938. Стр. 485 - 486, где говорится, что Свод законов гражданских, "не являясь кодексом", характеризуется такими недостатками, к которым принадлежит и "отсутствие системы". <63> Ср. приведенные выше суждения В. И. Синайского.

На самом же деле ни то ни другое из этих двух противоречащих друг другу положений не соответствует действительности. В этом можно убедиться при надлежащем анализе Свода законов гражданских. Он построен по следующей трехчленной схеме: 1) семья (книга I), 2) имущества (книга II, разделы 1 - 2), 3) способы и порядок их приобретения (книга II, раздел 3, и книги III и IV). Таким образом, если оставить в стороне первую книгу Свода (семейное право), то все остальное его содержание охватывается единой темой имущества. Эта тема раскрывается в Своде в определенной логической последовательности. Книга вторая подразделяет эту тему на три части: а) виды имуществ (раздел 1), б) виды прав на имущества (раздел 2), в) кем, какими способами и в каком порядке могут приобретаться имущества (раздел 3) <64>. -------------------------------- <64> Уже отсюда видно, что содержание второй книги Свода значительно шире ее названия ("О порядке приобретения и укрепления прав на имущества вообще"). Этому вопросу посвящен только раздел III данной книги, носящий почти такое же наименование. В основном же вторая книга содержит вопросы о "разных родах имуществ" (раздел I) и "разных правах на имущества" (раздел II).

При этом все предусматриваемые Сводом (книга II, раздел 2) "разные права на имущества" трактуются в нем как права собственности в широком смысле этого слова. Понятием "права собственности" обнимаются здесь не только полное право собственности (глава I; см., в частности, ст. 420 и 423), не только ограниченное право собственности владельцев заповедных и майоратных имений, но также в качестве неполных прав собственности и все другие из числа "разных прав на имущества", а именно: право участия в пользовании и выгодах чужого имущества, право угодий в чужом имуществе, право владения и пользования и право распоряжения, отдельные от права собственности, и, наконец, уже в самое последнее время присоединенное сюда право застройки (глава II; см., в частности, ст. 432). Книги III и IV подробно развивают и конкретизируют раздел 3 книги II - способы и порядок приобретения имуществ. Так, если раздел 3 книги II говорит "о порядке приобретения и укрепления прав (на имущества. - В. Р.) вообще", то вся книга III есть книга "о порядке приобретения и укрепления прав на имущества в особенности". Содержащиеся же в этой книге институты наследственного права (раздел 1, глава V, и весь раздел 2), купля-продажа и мена (раздел 3), дарение и "пожалование" (раздел 1, главы I и II) выступают "в плане приобретения и укрепления прав на имущества". Это относится и к таким институтам семейного права, как выдел и приданое (раздел 1, главы III и IV). Даже "обязательства по договорам", изложенные в книге IV, хотя внешне и отделены от книги III, но внутренне связаны с содержащимися в ней институтами, так как, подобно им, рассматриваются, что видно уже из ст. 699 Свода, все в том же плане "способов приобретения прав на имущества". Для надлежащего уяснения всей этой системы следует еще учесть, что поскольку в разделе 2 книги II "разные права на имущества" трактуются как разновидности права собственности, полного или неполного, постольку и в дальнейшем содержании Свода (раздел 3 книги II, книга III и почти вся книга IV), посвящаемом различным способам и порядкам приобретения прав на имущества, имеются главным образом в виду те же самые "разные права на имущества", включаемые Сводом в понятие права собственности в широком смысле. Таким образом, основным принципом, объединяющим почти всю систему Свода, является принцип собственности. И дело не меняется в своем существе от того, что идея собственности выражается в Своде понятием "имущества" <65>. -------------------------------- <65> В этой связи представляют интерес как приводимое в Своде деление имуществ на наличные и долговые (кн. II, разд. 1, гл. III: "Об имуществах наличных и долговых"), так и смысл, сообщаемый понятию долгового имущества. "Имущества долговые суть все имущества, в долгах на других лиц состоящие, и все то, что нам принадлежит по договорам, заемным письмам, векселям и всякого рода обязательствам" (ст. 418, т. X, ч. 1). Иначе говоря, долговые имущества, несмотря на их бесспорный обязательственно-правовой характер, трактуются скорее в вещно-правовом или во всяком случае в "вещественном" смысле: не как права требования по отношению к должникам, а как материальные ценности, составляющие предмет этих прав требования, как самые имущества, которые хотя и находятся у должников, но принадлежат их кредиторам.

Из сказанного выше о системе Свода вытекает явная неправильность отрицания его кодификационного характера. Свод не есть "инкорпорация" (хотя бы и "в более сложной форме"), страдающая отсутствием "внутреннего единства, столь характерного для кодекса". Свод есть настоящий кодекс, обладающий определенным внутренним единством. Неправильно и утверждение о несамостоятельности Свода, о том, что он представляет собой лишь подражание "французскому образцу". Свод законов гражданских является самостоятельным, национально-самобытным произведением русской юридической мысли, созданным на собственной, национально-исторической основе. Это не исключается имеющимся в нем рядом отдельных, явных и скрытых, заимствований из иностранного законодательства. Подобного рода заимствования встречаются как обычное явление и в кодексах, самостоятельность которых не вызывает сомнений. Что же касается самой системы Свода, то, бесконечно далекая от пандектной системы, он вместе с тем существенно отличается и от институционной системы вообще, и от французской в частности. Приведем лишь два показателя этого отличия. Французский Гражданский кодекс начинается книгой о лицах ("Des personnes"), давая, таким образом, всему дальнейшему своему содержанию резко подчеркнутую индивидуалистическую основу. Русский Свод законов гражданских начинается книгой о семье ("О правах и обязанностях семейственных"), рассматривая тем самым ее, а не отдельного индивида как некий центр имущественно-правовой сферы, как исходную категорию гражданского права, как отправной пункт гражданско-правовой систематики. Французский Гражданский кодекс не выделяет договоров в особую, самостоятельную часть своей системы, а включает их в пеструю массу разнородных институтов, размещаемых в книге III наряду с наследованием, с деликтными и другими внедоговорными обязательствами, с давностью, а до 1867 г. даже с таким институтом, как "личное задержание по гражданским делам". Русский Свод законов гражданских посвятил договорам, часть которых содержится в третьей книге, еще и специальную, четвертую книгу ("Об обязательствах по договорам"). Если первая особенность русского кодекса носит в известной мере патриархальный характер, то вторая отличительная от французского Кодекса черта состоит в том, что, отводя в своей системе институтам договорного права более видное место, Свод законов гражданских, хотя созданный в условиях господства феодальных отношений, полнее, однако, отражал в данном вопросе перспективу дальнейшего капиталистического развития. Тем самым он в этом отношении опережал вышедший из недр буржуазной революции и опиравшийся на более развитые капиталистические отношения французский Гражданский кодекс. Все рассмотренные выше буржуазно-правовые кодификации, столь отличные друг от друга и по своему содержанию (как в особенности французская и прусская), и по системе своего построения, все же могут быть в интересующем нас вопросе объединены в одну общую группу. Все они характеризуются тем, что основной принцип лежащего в их основе общественного устройства, а именно принцип частной собственности (буржуазной или буржуазно-помещичьей), является в той или иной форме и основным принципом присущей им систематики гражданского права, основным критерием содержащейся в них классификации гражданско-правовых институтов. От этой группы гражданско-правовых систем явственно отличается другая, основанная на строго догматических началах пандектная система. Эта система, как известно, представляет собой пятичленное деление гражданского права, построенное на следующих началах. 1. В основу кладется деление гражданских прав на вещные и обязательственные права, и каждому из этих двух видов прав посвящаются особые разделы. 2. В отдельный, самостоятельный раздел выделяется наследственное право. С формально-юридических позиций пандектной системы это объясняется не тем, что наследственные правоотношения рассматриваются как третий, параллельный первым двум вид гражданских правоотношений, а тем, что наследственное право трактует о порядке перехода гражданских, как вещных, так и обязательственных, прав после смерти их обладателя к другим лицам, объединяя таким образом под указанным выше углом зрения и вещно-правовые, и обязательственно-правовые отношения. 3. В самостоятельную часть этой системы выделяется и семейное право: с одной стороны, и в нем (также под специальным, хотя уже и под другим углом зрения) объединяются и вещно-правовые и обязательственно-правовые, отношения; с другой стороны, кроме имущественных правоотношений в нем находят себе место и личные правоотношения, возникающие вместе с имущественными, на основе и в рамках семейного общения. 4. Наконец, вопросы, относящиеся ко всем указанным специальным частям правовой системы, выделяются в широко развернутую общую часть, которая возглавляет всю пандектную систему и составляет первый ее раздел. Таким образом, пандектная система исходит из следующих классификационных оснований: 1) из противопоставления общей и особенных частей гражданского права; 2) из подразделения гражданских прав, по их формально-юридическим признакам, на вещные и обязательственные; 3) из построения особых комплексных разделов гражданского права, вбирающих в себя любые гражданские права, но лишь по определенному принципу отбора и в определенном, специальном разрезе: в плане семейного общения или посмертного правопреемства. Такова в своих главных очертаниях пандектная система. Основоположниками этой системы считаются Густав Гуго <66>, явившийся основателем (по выражению Маркса, "прародителем и творцом") <67> исторической школы права, и Георг-Арнольд Гейзе <68>. Поэтому и в иностранной (главным образом немецкой), и даже в русской (дореволюционной) литературе пандектная система нередко именуется Гуго-Гейзевой системой. Тем не менее к вопросу о приоритете этих юристов в создании пандектной системы следует отнестись весьма критически. Имеются указания и на значительно более ранние ее проявления. Так, например, по утверждению немецкого же юриста Вехтера, "первую пандектную систему и притом по господствующему в наше время расположению ее главных частей" написал французский цивилист XVI века Франциск Коннан <69>. -------------------------------- <66> Hugo G. Lehrbuch eines civilistischen Cursus. Т. IV (Berlin, 1826), представляющий собой учебник современного римского права (Lehrbuch des huetigen romischen Rechts). Первое издание этого учебника состоялось в 1789 г. под названием "Institutionen des heutigen romischen Rechts". <67> Маркс К. Философский манифест исторической школы права // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 1. Стр. 86. <68> Heise G.-A. Grundriss eines Systems des gemeinen Civilrechts. 3-е изд. Heidelberg, 1819 (1-е изд. Frankfurt a/M, 1807). Эта работа дает почти законченный образец пандектной системы: 1) общая часть; 2) вещные права; 3) обязательства; 4) семейное право, выступающее, однако, под названием вещно-личных (dinglich-personliche) прав; 5) наследственное право. <69> K.-G. v. Wachter Pandekten. 1. Leipzig, 1880. Стр. 69 (выделено в оригинале. - В. Р.). См. также выше, стр. 288, о системе баварского Гражданского кодекса 1756 г.

Во всяком случае в те далекие времена и вплоть до XIX века пандектная система еще не играла сколько-нибудь заметной роли ни в юридической литературе, ни тем более в законодательных кодификациях. Из редких, уникальных опытов систематики она превратилась в прочно сложившуюся систему лишь с начала XIX века. В течение всей первой половины этого века пандектная система борется с институционной системой за господство в юридической литературе и завоевывает его к середине этого века. Вместе с тем эта система воплощается в одной из крупнейших гражданских кодификаций того времени - в саксонском Гражданском уложении 1863 г. <70>. -------------------------------- <70> Оно имеется и в русском переводе А. Х. Гольмстена, А. И. Лыкошина и А. К. Рихтера под общим руководством А. А. Книрима. См.: Саксонские гражданские законы. Вып. 1. Саксонское Гражданское уложение. СПб., 1885.

Саксонское Гражданское уложение состоит из следующих пяти частей: 1) "Общие положения" (ст. 1 - 185); 2) "Вещное право" (ст. 186 - 661); 3) "Обязательственное право" (ст. 662 - 1567); 4) "Семейное право" (ст. 1568 - 1998); 5) "Наследственное право" (ст. 1999 - 2620). Таким образом, саксонское Гражданское уложение строго следует системе учебников пандектного права и притом в ее наиболее распространенном варианте, отвечающем вышеуказанному порядку последовательности ее обычных пяти частей. Если к середине XIX века пандектная система завоевывает господство в цивилистической литературе и получает свое первое вполне законченное выражение в законодательстве (саксонское Гражданское уложение), то к концу XIX и в начале XX века эта система, укрепляя свое господство в литературе, становится ведущей и в области законодательства. Новые гражданские кодексы, издаваемые с конца XIX века, строятся преимущественно по пандектной системе. Сюда относятся прежде всего германский Гражданский кодекс 1896 г. и примкнувшие к нему в этом вопросе японский Гражданский кодекс 1898 г. и Гражданский кодекс Китайской Республики 1929 - 1931 гг. <71>; сюда относятся также и швейцарское Гражданское уложение 1907 г. вместе с Кодексом обязательственного права 1911 г., пересмотренным и дополненным в 1936 г., а также и их "попутчики" - турецкие (Гражданский и Обязательственный) Кодексы 1926 г.; сюда относится также и дореволюционный проект русского Гражданского уложения. Таковы два основных порядка систематики буржуазного гражданского права: один - объединяющий институционную систему в ее новых вариантах, представленных французским и австрийским Кодексами, с прусским Земским уложением и русским Сводом законов гражданских; второй - пандектная система. -------------------------------- <71> См. имеющиеся на русском языке переводы этого Кодекса. Один из них сделан непосредственно с китайского языка, другой - с немецкого перевода с использованием в известной мере и французского перевода (проф. В. И. Серебровский, см.: Информационный бюллетень Всесоюзного института юридических наук. 1939. N 9 - 12; 1940. N 1 - 5).

Несмотря на то что оба эти порядка окончательно сложились почти в одно и то же время - на рубеже XVIII и XIX столетий и, следовательно, являются в этом смысле ровесниками, между ними имеется существенное внутреннее различие. Именно с этим различием связано то обстоятельство, что первый из них ранее, чем второй, а именно уже с конца XVIII века, воплощается в законодательстве, а следовательно, в юридической практике буржуазного общества, хотя в юридическую литературу, т. е. в теорию, уже в то время проникла и пандектная система. Именно с этим различием связано и то обстоятельство, что в область законодательства пандектная система (если не считать здесь, как "первой ласточки", саксонского Гражданского уложения 1863 г.) прочно вступает лишь с конца XIX - начала XX века, завоевывая к тому времени ведущую роль на всех участках буржуазного гражданского права: в его литературе и законодательстве, в его теории и практике. Заслуживает внимания вопрос о причинах этой исторической последовательности, о том, насколько она является обусловленной закономерностями общественного развития, почему, в силу каких именно тенденций этого развития пандектная система, возникнув почти одновременно с другими, сперва уступает им первое место, а затем, с конца XIX века, решительно выступает вперед, завоевывая абсолютное первенство, либо оттесняя прежде господствующие системы на второе место (например, институционную систему), либо и вовсе вытесняя их (например, систему прусского Земского права). Объяснение этого процесса следует искать в том, что пандектная система в большей мере, чем институционная или какая-либо иная, лежавшая в основе кодексов конца XVIII - первой половины XIX века, соответствует условиям буржуазного общества и интересам его господствующего класса в период империализма. История развития тех и других систем связана с определенными условиями развития капиталистических отношений в разные исторические периоды. Уже тогда, когда эти отношения развивались в условиях "еще мелкобуржуазного и полуфеодального общества" <72>, а тем более в период расцветающего промышленного капитализма, "собственность... возводится... на трон..." <73>. Частная собственность прямо и открыто провозглашается основным законом общественного бытия, основным принципом существующего строя. Буржуазия тогда еще откровенно гордится своим принципом "священной" частной собственности. Естественно поэтому в гражданских кодексах тех времен буржуазная юридическая мысль, при всех присущих ей классовых маскировках, смело обнажает частнособственническую основу своего права, в частности гражданского права: субъект (собственник) и его собственность. Более того, она возводит эту основу в высший, руководящий и вместе с тем явно выражаемый принцип всей системы гражданского права. -------------------------------- <72> Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. Стр. 311. <73> Энгельс Ф. Положение в Англии. Восемнадцатый век // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 1. Стр. 605.

Иначе дело обстоит при переходе к периоду империализма. Еще и до наступления этого периода все более и более тускнеет в сознании широких масс тот ореол священности, которым идеологи буржуазии столь усердно окружали институт частной собственности. Все ярче и ярче разгорается классовая ненависть наиболее сознательной части пролетарских масс по отношению к этому институту. Даже среди идеологов мелкой буржуазии, отдавая дань антисобственническим настроениям рабочего класса, раздаются голоса, провозглашающие вслед за Прудоном: "Собственность - это воровство!" В то же время со стороны основоположников научного коммунизма исходит строго обоснованная критика и разоблачение института частной собственности как основы капиталистической эксплуатации. Звучат пламенные слова коммунистического манифеста, раскрывающего антинародный характер частной собственности, которая "уничтожена для девяти десятых" членов общества, которая "существует именно благодаря тому, что не существует для девяти десятых", которая предполагает "в качестве необходимого условия отсутствие собственности у огромного большинства общества" <74>. -------------------------------- <74> Маркс К. и Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии // Соч. Т. 4. Стр. 440.

С переходом к периоду империализма и даже с приближением к нему этот антинародный характер частной собственности еще более обостряется. Еще более усиливается, как известно, основное противоречие капитализма: между частной собственностью на средства производства и общественным характером производства, а отсюда и классовое противоречие между капиталистической собственностью и трудом. В этих условиях вполне естественно возникающее у вождей и идеологов буржуазии стремление не выставлять уже с прежней горделивостью, как бы на показ, частнособственническую основу капиталистического строя, а, наоборот, по возможности вуалировать ее, окутывать всевозможными покровами. Хорошо известны многочисленные виды и примеры такого вуалирования. Особенно широко развернувшись в нынешних разнообразных, открыто буржуазных и ревизионистских разглагольствованиях о якобы народном, демократическом и чуть ли не социалистическом характере современного капитализма, оно проявлялось еще с гораздо более ранних времен и притом в более "скромных" формах. В этом свете ясно вырисовываются преимущества, которые уже на подступах к империализму имела для буржуазной юридической теории и буржуазного законодательства пандектная система, вскоре ставшая поэтому излюбленной и наиболее модной системой буржуазного гражданского права. В кодексах конца XVIII и первой половины XIX века, особенно во французском и прусском, право собственности проходит красной нитью через всю систему гражданского права, совершенно открыто выступая как ее центральный, узловой пункт, от которого расходятся и у которого сходятся все отдельные ее институты, получающие в этой системе свой смысл и значение лишь с точки зрения того или иного отношения своего к праву собственности. В позднейших же кодексах, как и в соответствующей юридической литературе, это центральное и основоположное значение института частной собственности уже как бы скрывается построениями пандектной системы. Право собственности прежде всего "прячется" в широких рамках вещного права. При этом самое понятие вещного права широко используется в фетишистском смысле отношения лица к вещи, маскирующем подлинный характер отношений собственности в капиталистическом обществе. Различные договорные и иные обязательства, тесно связывавшиеся в более ранних кодексах с правом собственности как способы приобретения этого права, отодвигаются теперь далеко не только от права собственности, но и вообще от вещного права, образуя самостоятельный, противостоящий вещному праву раздел обязательственного права. Выделяется в особый раздел и наследственное право, институты которого в более ранних кодексах рассматривались также как способы приобретения собственности. Наконец, семейное право, которое в этих кодексах, как и в институционной системе, делилось между разделом о лицах (например, брачные договоры) и разделом о способах приобретения собственности, также отрывается в пандектной системе не только от собственности, но и от ее носителей (лиц) и выделяется в особую, самостоятельную часть всей пандектной системы. Так, по всему фронту гражданского права совершается в пандектной системе маскировочный отход от основного принципа систематики кодексов конца XVIII и первой половины XIX века "Собственник и его собственность". Этот принцип, разумеется, остается в капиталистическом обществе основной пружиной и его гражданско-правового механизма, но в пандектной системе он уже не выступает открыто, как в указанных выше кодексах, а скрывается, как в футляре, в сложном наслоении юридических оболочек: общая часть; вещные и обязательственные права как разные виды гражданских имущественных прав; семейное право как право, регулирующее вместе с имущественными и личные отношения в пределах узкого, семейного коллектива; наследственное право, определяющее судьбу имущества, оставшегося после смерти его собственника. Но классовый смысл пандектной системы буржуазного права еще не ограничивается сказанным. Он заключается не только в определенной форме маскировки, состоящей в отказе от "выпячивания" на первый план права частной собственности как все более и более дискредитируемого по мере обострения классовых противоречий капиталистического общества. Смысл пандектной системы заключается еще в том, что она не только маскирует, но, с другой стороны, и правильно отображает некоторые весьма существенные тенденции развития, характерные для периода империализма. Дело в том, что в условиях империализма и даже еще при переходе к нему чрезвычайно усиливаются, по сравнению с периодом промышленного капитализма, значение и роль гражданского обязательства, а следовательно, и обязательственного права. Это связано с различными процессами, имеющими место еще и в период промышленного капитализма, а отчасти и на более ранних ступенях капиталистического развития, но чрезвычайно возрастающими и приобретающими особое значение в период империализма. Такое усиление значения обязательств и обязательственного права вытекает, во-первых, из развития гражданского и, в частности, торгового оборота (а особенно из развития товарного кредита) и из все более и более отягчающихся условий капиталистического перепроизводства и трудностей сбыта товаров, значительно осложняющих торговый оборот и его обязательственно-правовые формы. Усиление значения обязательств в период империализма обусловлено также и возрастающей ролью ссудного капитала, развитием денежного кредита, что в свою очередь тесно связано с некоторыми формами характерного для империализма сращивания банковского капитала с промышленным. Огромное значение для повышения роли обязательств в буржуазном гражданском праве имеют и глубокие, происходящие в условиях империализма процессы концентрации производства и капитала, рост акционерных компаний, образование и развитие разнообразных форм монополистических организаций капитала, в особенности картелей, синдикатов, концернов <75>. -------------------------------- <75> Обо всех этих явлениях капиталистической экономики периода империализма см. в особенности: Ленин В. И. Империализм как высшая стадия капитализма // Соч. 4-е изд. Т. 22.

На этой основе не только получают серьезное развитие и видоизменяются старые, известные еще периоду промышленного капитализма, но и развиваются новые, характерные для периода империализма формы обязательственно-правовых отношений: картельные и синдикатские соглашения, договоры об общности интересов и т. д. Особое значение приобретают обязательственно-правовые отношения, вытекающие из обладания ценными бумагами. Ценные бумаги самого разнообразного характера, как денежные (акции, облигации, векселя, чеки и т. п.), так и товарные (коносаменты, варранты и пр.), завоевывают все большее господство <76>. Они все чаще и чаще выступают как своего рода полномочные представители определенных (денежных или товарных) ценностей. В соответствии с этим и самое право собственности на представляемую бумагой ценность все чаще выступает в форме права собственности на самую бумагу, а через него - и в форме воплощенного в этой бумаге обязательства. Такое "представительство" распространяется не только на сферу обращения, но и на сферу производства. Так, например, основные производственные фонды буржуазного общества, сосредоточенные в акционерных компаниях, "представлены" акциями, выражающими определенные доли участия в этих фондах <77>. -------------------------------- <76> См. в этом плане о ценных бумагах у В. И. Ленина: Там же. Стр. 222, 226 - 227, 263, 265. <77> На этом именно основании и в связи с существованием также мелкокупюрных акций самый институт акции демагогически используется, как известно, идеологами буржуазии для пропаганды "теории" так называемой демократизации капитала. Однако полная ложность этой "теории" была с особой силой разоблачена еще В. И. Лениным, показавшим, что выпуск мелких акций "на деле есть один из способов усиления мощи финансовой олигархии" (Ленин В. И. Соч. 4-е изд. Т. 22. Стр. 216). Вместе с тем в плане исследования вопроса о системах буржуазного гражданского права следует учесть, что правовое регулирование внутриакционерных отношений, даже если оно выносится за рамки собственно гражданских кодексов, все же входит в некоторой части в состав обязательственного права. Поэтому самый факт усиленного использования институтов акционерного права в материальных и идеологических интересах финансового капитала есть некая добавочная "гирька" на "чашах весов" буржуазной правовой идеологии, дающая дополнительный перевес обязательственному праву над вещным в вопросах систематики гражданского права монополистического капитализма.

Будучи даже лишь обязательством определенного (юридического или физического) лица, исходя даже не от государства, а от частной, но достаточно солидной капиталистической фирмы, ценная бумага получает широкое признание в деловом мире капитализма и широчайшую для своих капиталистических обладателей (в зависимости, конечно, от количества и значимости ценных бумаг) возможность превращения в деньги, в товары, в дома, в фабрики и заводы. В результате всех этих явлений <78> отношения собственности все чаще и чаще преломляются в период империализма сквозь призму обязательственного права, а сплошь и рядом прямо выступают в обязательственно-правовых формах. Если ранее обязательство было по преимуществу одним из "способов приобретения собственности" (см., например, 3-ю книгу французского Гражданского кодекса), то в этот период оно становится в значительно возрастающей мере и одной из форм существования собственности. -------------------------------- <78> Обзор соответствующих фактических данных содержится и в брошюре проф. Е. А. Флейшиц "Буржуазное гражданское право на службе монополистического капитала" (М.: Юриздат, 1948. Стр. 16 - 20). Здесь приводится, в частности, афористическая формула французских юристов: "Обязательство осе более вытесняет право собственности". Эта формула, конечно, неправильна. Право собственности и в период империализма не "вытесняется", а сохраняется в качестве основного института буржуазного гражданского права. Самое утверждение французских юристов о "вытеснении" права собственности имеет, несомненно, тот же классово-маскировочный характер, что и указанное выше кодификационное "смещение" права собственности с того места, которое оно занимает, например, в системе французского Гражданского кодекса, на более "скромное" место одного из институтов вещного права в буржуазных кодексах, построенных по пандектной системе. В действительности право собственности в период империализма не "вытесняется", а усиленно облекается в различные формы обязательственного права, чем преследуется, кстати сказать, еще и задача наилучшего "обслуживания" крупнокапиталистической собственности, увеличения ее гибкости и "маневроспособности". Но этот процесс, не "вытесняя" права собственности и не ослабляя, а, наоборот, усиливая его реальное классовое значение, ведет вместе с тем к усилению роли обязательств. Поэтому упомянутая неправильная формула (о "вытеснении") интересна, однако, как своеобразное признание чрезвычайно усилившейся роли обязательств в буржуазном гражданском праве - факт, который буржуазные юристы могут лишь констатировать, но не дают ему надлежащей оценки.

Сказанное проливает дополнительный свет на вопрос о причинах господства пандектной системы в законодательстве и литературе империалистической эпохи. Чрезвычайному усилению в эту эпоху значения роли обязательств более всего отвечала именно пандектная система. В отличие от римской институционной системы, а также от австрийского Кодекса, рассматривающих обязательство как бестелесную вещь, в отличие от французского и прусского Кодексов, рассматривающих обязательства как способы приобретения собственности, пандектная система отделила обязательства и от вещей, и от права собственности. Выделив обязательства в самостоятельную, обширную категорию гражданских прав, сосредоточив их в особом разделе, более того, положив в основу своего построения деление гражданских прав на вещные и обязательственные, пандектная система в наибольшей мере отобразила столь характерные для империализма процессы усиления роли обязательств, акционирования самого права собственности, обволакивания его в разнообразные облигационные формы, начиная с котирующейся на биржах облигации и кончая обязательством (obligatio) вообще. С указанной точки зрения характерно и то отступление от классической, выработанной еще в доимпериалистический период системы пандектного права, которое обнаруживается в кодексах империалистической эпохи. В подавляющем большинстве построенных по пандектной системе курсов и руководств по римскому праву, как иностранных <79>, так и русских <80>, а также и в саксонском Гражданском уложении <81> вещное право предшествует обязательственному, причем иногда обязательственное право отодвигается даже на самое последнее место в системе гражданского права <82>. -------------------------------- <79> Начиная с Гуго и Гейзе и кончая хотя бы Дернбургом. <80> См., в частности: Дорн Л. Б. Догма римского права. СПб., 1885. Стр. 27; Азаревич Д. Система римского права. I. СПб., 1887. Стр. 52 - 53; Загурский Л. Н. Элементарный учебник римского права. I. Харьков, 1887. Стр. 59; Хвостов В. М. Система римского права. 4-е изд. М., 1908. Стр. 2 - 3; Митюков К. А. Курс римского права. 3-е изд. Киев, 1912; Дормидонтов Г. Ф. Система римского права. Вещное право. Казань, 1913. Стр. 1; Ефимов В. В. Догма римского права. I. Пг., 1918. <81> См. выше. Стр. 301. <82> Например, еще у Гуго, а из позднейших пандектистов у Вангерова (K.-A. v. Vangerow. Lehrbuch der Pandekten. 7-е изд. Marburg und Leipzig, 1863. Т. I; 1876. Т. II - III.).

Таким образом, для классической пандектной системы характерен определенный приоритет вещного права перед обязательственным. Между тем в кодексах периода империализма этот приоритет уже переходит от вещного права к обязательственному. Первый шаг в этом направлении был сделан в 1896 г. германским Гражданским кодексом, открывшим собою серию империалистических гражданских кодексов и получившим среди них руководящую роль <83>. На первое место после общей части выдвигается в этом Кодексе обязательственное право, за ним следует вещное, а затем семейное и наследственное право. Точно такой же порядок систематики принят и Гражданским кодексом Китайской Республики 1929 - 1931 гг. <84>. -------------------------------- <83> В применении к настоящему времени имеется, конечно, в виду Гражданский кодекс, действующий в условиях Федеративной Республики Германии. <84> Традиционный порядок систематики (общая часть, вещное право, обязательственное право, семейное право, наследственное право) сохранился, однако, в японском Гражданском кодексе.

Следующий шаг был сделан швейцарской кодификацией в начале XX века. Здесь обязательственное право получает еще более видное место. Оно и вовсе выходит за рамки Гражданского кодекса, перерастая через них и превращаясь из отдельной части Кодекса в особый, самостоятельный кодекс, параллельный гражданскому <85>. На этот же путь вступила и Турция, издав в 1926 г. три отдельных кодекса: Гражданский, Обязательственный и Торговый. Отдельный Кодекс обязательственного права был издан в 1930 г. и в Польше. -------------------------------- <85> Хотя в Швейцарии Обязательственный кодекс возник, как известно, ранее Гражданского, еще в 1881 г., но показательно то, что и при издании Гражданского кодекса в 1907 г., и при последовавшем затем двукратном (в 1911 и в 1936 гг.) пересмотре Обязательственного кодекса последний не был слит с Гражданским кодексом, а сохранил свою самостоятельность.

Такие перемены положения обязательственного права в системе упомянутых гражданских кодификаций не являются, на наш взгляд, случайными. Они отражают непрерывно возрастающую роль обязательств в гражданском праве периода империализма <86>. Вместе с тем эти перемены усиливают отмеченную выше классово-маскировочную функцию пандектной системы по отношению к институту частной собственности <87>. -------------------------------- <86> С этой точки зрения особое положение занимает дореволюционный проект русского Гражданского уложения. Хотя он построен по пандектной системе, но обязательства занимают в нем последнее место, что не соответствует указанным выше тенденциям развития. Это объясняется, по-видимому, тем, что, заменяя систему Свода законов гражданских пандектной системой, составители Уложения отдали, однако, известную дань и системе Свода. Они расположили особенные части Уложения (семейственное, вотчинное (вещное), наследственное и обязательственное право) в той же самой последовательности, в которой правовые институты, соответствующие этим частям, располагаются в Своде законов гражданских. Однако дух времени сказался и в данном вопросе уже в том, что книга об обязательствах, хотя и занимавшая в проекте Уложения последнее место, была в первую очередь внесена (другие книги и вообще не успели быть внесены) в Государственную думу. <87> Указанных моментов не учитывает, в частности, А. Менгер в своей критике системы проекта германского Гражданского кодекса. С одной стороны, он находит странным тот приоритет, который отдан в этой системе обязательственному праву перед вещным. С другой стороны, он, однако, пытается объяснить этот приоритет тем, что в условиях "эпохи господства коммерческих интересов... внимание к выгодам купеческого класса перевешивает даже заботы о владельцах частной собственности" (Менгер Антон. Гражданское право и неимущие классы населения. Перевод с 3-го немецкого издания. СПб., 1906. Стр. 37 - 38). Эти соображения не выдерживают критики. Во-первых, "господство коммерческих интересов" характеризует не одну только данную эпоху в истории капитализма, а весь капитализм в целом. Во-вторых, именно в эту эпоху частная собственность сосредоточивается, как никогда ранее, в руках той части буржуазии, которая именуется у Менгера "купеческим классом". Поэтому противопоставление интересов частной собственности "выгодам купеческого класса" ничего здесь не может объяснить и само вообще лишено смысла.

Не лишено интереса, что и в этом направлении швейцарский Гражданский кодекс делает, после германского, дальнейший решительный шаг. Если в германском Кодексе вещное право (с основным своим институтом права собственности) хотя и уступило свое место обязательственному праву, но все же еще остается в центре системы, занимая в ней средний (3-я книга) раздел, то в швейцарском Кодексе вещное право уже отодвинулось далеко назад, на самое последнее место, пропустив впереди себя и семейное, и наследственное право. Тем самым и институт права собственности оказался "скромно" затаившимся в обтекаемых рамках вещного права, в самом дальнем углу Гражданского кодекса. То обстоятельство, что швейцарский Гражданский кодекс признается в буржуазной литературе наиболее совершенным образцом гражданско-правовой кодификации, придает этому классовому "маневру" пандектной системы еще большую знаменательность. В вопросе о пандектной системе и ее соотношении с другими системами гражданского права весьма показательно то извращенное толкование, которое встречается по этому вопросу в буржуазной юридической литературе. Таковы, в частности, следующие рассуждения Виндшейда. "Спорят о том, должна ли система гражданского права быть системою ПРАВ или системою ПРАВООТНОШЕНИЙ, другими словами, что должно быть основанием естественной связи юридических норм, СОДЕРЖАНИЕ ли предоставляемых ими ПРАВ или ЗНАЧЕНИЕ ЖИЗНЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ, которые должны регулироваться юридическими нормами". Виндшейд склоняется в пользу второй системы, "системы правоотношений", системы, основанной на "значении жизненных отношений", которой, с его точки зрения, является пандектная система <88>. -------------------------------- <88> Windseheid B. Lehrbuch des Pandektenrechts. 7-е изд. Frankfurt a/M, 1891. Т. I. § 13. Прим. 2 Русский текст дается по переводу под редакцией С. В. Пахмана, с 3-го немецкого издания. Стр. 33. Прим. 2 (выделено нами. - В. Р.).

Где же выражена первая система - система прав, система, основанная на содержании предоставляемых юридическими нормами прав? Виндшейд оставляет этот вопрос без ответа. Но этот ответ вместе с более выразительным, чем у Виндшейда, противопоставлением двух систем дают авторы предисловия к упомянутому выше русскому переводу саксонского Гражданского уложения. Они противополагают эти две системы следующим образом. Одна из них характеризуется как такая, в которой "право существует лишь как право лица и... только как таковое, как спутник лица во всех его социальных отношениях, оно имеет цену", где "центром всего является лицо, и вокруг права собственности, как важнейшего имущественного права лица, группируется весь материал гражданского права, причем УПУСКАЕТСЯ ИЗ ВИДУ И РАЗРЫВАЕТСЯ ВНУТРЕННЯЯ СВЯЗЬ И СООТНОШЕНИЕ МЕЖДУ САМЫМИ ИНСТИТУТАМИ ГРАЖДАНСКОГО ПРАВА". Вторая система характеризуется как такая, в отношении которой "лежит иной, объективный взгляд на право", где "внимание обращается главным образом на ВНУТРЕННЮЮ ПРИРОДУ самих институтов гражданского права, и ввиду этого гражданское право рассматривается здесь не как система отдельных, субъективных прав, а как система правоотношений". Ко второй системе, "которая признается современной наукой единственно рациональной и возможной", указанные авторы относят саксонское Уложение, построенное, как известно, по пандектной системе, а также римские институции; к первой же системе - "например, прусское и австрийское Уложения", а также и французский Гражданский кодекс <89>. -------------------------------- <89> Саксонское Гражданское уложение / Пер. А. Х. Гольмстена, А. И. Лыкошина и А. К. Рихтера под общим руководством А. А. Книрима. СПб., 1885. Предисловие. Стр. XXXV - XXXVI, а также стр. XVI. (выделено нами. - В. Р.).

Таким образом, в буржуазной юридической науке к концу XIX века формулируются два положения: 1) отдается явное предпочтение пандектной системе перед системой основных действовавших тогда западноевропейских Кодексов (французского, прусского, австрийского); 2) утверждается, будто именно пандектная система имеет своим основанием "значение жизненных отношений", "объективный взгляд" на право, на "внутреннюю природу" юридических институтов, между тем как в системе указанных Кодексов "разрывается внутренняя связь и соотношение" между этими институтами. Оба эти положения весьма характерны. Первое подтверждает соображения (см. выше) о том, что к концу XIX века, на подступах к империализму, пандектная система уже в большей мере, чем другие, стоит в соответствии, выражаясь словами Манифеста Коммунистической партии, с "материальными условиями жизни" <90> буржуазии, с ее классовыми интересами. -------------------------------- <90> Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. Стр. 443.

Этим объясняется и предпочтение, столь своевременно отданное пандектной системе как "единственно рациональной и возможной" представителями буржуазной юридической науки, предпочтение, свидетельствующее об их остром классовом чутье. Второе положение характерно уже в ином смысле. Построенной на формально-юридических основаниях, пандектной системе приписывается не свойственный ей учет "внутренней природы" институтов и "значения жизненных отношений", тогда как именно эта система, в целях усиления классовой маскировки "природы" и "значения" правовых институтов, "разрывает внутреннюю связь и соотношение" между ними. С другой стороны, этот "разрыв" приписывается системе, принятой во французском и других кодексах, хотя именно она гораздо более открыто выражает "внутреннюю связь и соотношение" юридических институтов, а следовательно, регулируемых ими "жизненных отношений" под углом зрения права частной собственности как основного института буржуазного общества. Таким образом, соотношение обеих систем дается в извращенном, "вывернутом наизнанку" виде, что лишний раз свидетельствует об извращенности самой буржуазной методологии, выдающей "черное" за "белое", а "белое" за "черное", усматривающей в формально-догматической характеристике институтов их "внутреннюю природу", а в систематике, построенной по признаку отношения их к институту частной собственности, - "разрыв внутренней связи" между ними. Эта систематика, основанная на принципе частной собственности, классифицирующая все или подавляющее большинство институтов гражданского права под углом зрения, определяемым их отношением к праву собственности, могла находить и находила себе применение в кодексах конца XVIII и первой половины XIX века, откровенно "исповедовавших" принцип частной собственности, выдвигавших его как свое победное знамя. Но уже на подступах к империализму эта систематика отвергается современной наукой якобы по причинам своего несовершенства, а в действительности как нежелательная по своей откровенности, как слишком открыто обнажающая основу основ буржуазного общества - уже утратившую свой ложный ореол священности частную собственность. Этого недостатка не имеет пандектная система, где принцип частной собственности, наоборот, скрывается в сложных формах догматических подразделений, хотя имеющих, конечно, своей подлинной основой частную капиталистическую собственность в ее различных состояниях и проявлениях. С другой стороны, пандектная система имеет в новых условиях материального существования буржуазии еще и то преимущество перед всеми прежними системами, что она, как уже отмечалось, дает более широкое юридическое выражение существенно возросшим в период империализма обязательственно-правовым формам частнособственнических отношений. Совместным влиянием обоих этих моментов и обусловлен в своей основе тот факт, что на идейное вооружение буржуазного общества в конце XIX и в начале XX века была предпочтительно принята пандектная система, господствующая и поныне в его гражданском праве. Так в разные периоды развития капиталистического строя служат его интересам, каждая по-своему, его гражданско-правовые системы: то более или менее четко выражая, то, наоборот (чего не делало право Древнего Рима), тщательно затушевывая в самих принципах своего построения ведущее значение института частной собственности, а тем самым и частнособственническую основу эксплуататорского общества.

Печатается по: Проблемы гражданского и административного права: Сборник статей, посвящ. памяти акад., докт. юрид. наук А. В. Венедиктова / Отв. ред. проф. Б. Б. Черепахин и др. Л.: Изд. Ленинградского университета, 1962.

Название документа