О противоречиях у стоиков: "неживое право" и фикция

О ПРОТИВОРЕЧИЯХ У СТОИКОВ: "НЕЖИВОЕ ПРАВО" И ФИКЦИЯ <*>

И. А. ИСАЕВ

Исаев Игорь Андреевич, заведующий кафедрой истории государства и права Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ.

У стоиков в их философии права добро и зло оказываются объективными и нейтральными космологическими процессами и воспринимаются как "материальная" вещь. Индивидуализм и политический эгоизм римского права воспринял основы стоической правовой идеологии. Правовая фикция, категория, введенная римскими юристами, оказалась столь же реальной. Такой подход подпитывал дальнейшую разработку основ "естественного" права, у стоиков совпадающего со справедливостью. Римское право многим обязано стоической глобалистской идеологии лица как "открытого пространства".

Ключевые слова: фикция, справедливость, "естественное право", правосознание, природа, космос, санкция, правосудие, обязательства, добродетель.

The Stoic philosophy considered the rights of good and evil to be objective and neutral cosmological processes, understood as a "material" thing. Individualism and political egoism of Roman Law adopted the fundamentals of the Stoic legal ideology. The legal fiction, a category which was introduced by Roman lawyers, turned out to be equally real. Such an approach promoted further elaboration of the fundamentals of "natural" law, which coincided with justice in the Stoic doctrine. Roman Law owes a lot to the globalist ideology of Stoics, understanding of a person as an "open space".

Key words: fiction, justice, "natural law" legal conscience, nature, cosmos, sanction, justice, obligations, virtue.

Существовавшая более пятисот лет стоическая школа все это время почти не меняла своих принципов. Идеи стоицизма представляются бесцветными и суровыми в сравнении с учениями греческих классиков, но доктринально они получили не менее широкое признание, чем учения Платона и Аристотеля (Бертран Рассел) <1>, и со временем захватили даже внимание известных практикующих политиков и правителей. Законы, по которым существует мир, исходят, в представлении стоиков, от некоей верховной силы, которая всем управляет. Это верховное начало пронизывает мир, являясь для всего существующего имманентной нормой. Стоический пантеизм тем самым делал природу и питаемое ею "естественное" право в их динамике определяющей силой, которая направляет и волю человека. Поэтому эта воля должна была сама собой стремиться к согласованности с миром. Вместе с тем стоики полагали, что добродетель есть сердцевина человеческого духа, делающая его свободным, и что она не зависит от действия высших сил. -------------------------------- <1> Рассел Б. Мудрость Запада. М., 1998. С. 174.

Современный метафизик уверяет нас, что мы слишком поспешно представляли стоиков в качестве тех, кто отвергает метафизическую глубину, находя в ней только "адские смеси, соответствующие страданиям" - телам и дурным желаниям. Однако их система включала в себя вместе с "этикой физики" и природы еще и саму целую "физику" как учение о "фюзис". "Если страдания и дурные желания суть "тела", то и благие намерения (например, справедливые договоры) тоже "тела". Но если отдельные тела формируют некую отвратительную смесь, то совокупность всех тел, взятых как целое, формирует совершенную смесь, космическое настоящее, по отношению к которому зло выступает только как вредное следствие" (Ш. Делез). У стоиков "физика" категорически противопоставлена логике. Их система держится на парадоксальных противоречиях и антиномиях: одновременно бесстрастности и продуктивности, безразличии и эффективности. События и действия подчиняются здесь иным законам, чем некие телесные причины; и они определяются только их связью с бестелесной квазипричиной. Сам "стоик-мудрец" отождествляется с такой квазипричиной, он как наблюдатель и созерцатель располагается на "поверхности бытия, на прямой линии, пробегающей поверхность". Плутарх пояснял, что "мудрец-стоик" подобен стрелку из лука; поскольку он прилагает все силы не для того, чтобы достичь цели, но для того, чтобы пойти на все, что от него зависит, чтобы достичь этой цели. Тем самым "мудрец-стоик" не только постигает и желает события, но и как бы представляет его, производя тем самым его отбор <2>. -------------------------------- <2> См.: Делез Ш. Логика смысла. М., 2011. С. 187 - 194.

В толковании стоиков только мудрец способен к праведным действиям, каковые суть действия, предписываемые Законом, все же остальные заведомо обречены греху. Плутарх замечает по этому поводу, что "стоики делают Закон противоречивым, предписывающим то, чего люди заведомо не способны избежать" <3>. Поскольку все человеческие дела уже осквернены злом, то и вся жизнь есть, по сути, бессмысленная комедия. Но столь глубокий пессимизм как раз и ведет к объективистскому законничеству, а законничество - к индифферентному учению об отсутствии каких-либо степеней у добродетели и порядка: то и другое для стоиков оказывается чем-то вульгарно материальным и малоразличимым. (Противопоставляя свою позицию стоической доктрине, этому, по сути, "семитическому пантеизму", считавшему божество единственным творцом как благ, так и зол, Плутарх призывает вернуться к пифагорейско-платонической традиции: материя почитается им как чистое ничто, обретающее бытие лишь посредством формы, поэтому и сама материя не может быть причиной космического зла - такой причиной является собственно только движение материи ко злу.) -------------------------------- <3> Плутарх. О противоречиях у стоиков // Плутарх. Соч. С. 142.

У стоиков добро и зло оказываются объективными и "нейтральными" космологическими процессами, протекающими в душе, так же понятой как вполне "материальная" вещь. То, что представляется злом, в космических масштабах таковым вовсе не является, объективно служа совершенству мироздания в целом (чего человек не в состоянии увидеть). Существование же физического зла и сопутствующей ему случайности есть только результат дефекта познавательной способности. Когда же проблема зла сводится к проблеме послушания божеству, понятому как личность (как в иудаизме), притом что источником зла мыслится трансцендентная сущность, оно все равно оказывается втянутым в сферу божественного и понимается как одна из божественных сил <4>. Причиной любых движений является душа: движений к благу - душа мира, движений ко злу - хтоническая душа, и эта последняя будет злой лишь в том смысле и только потому, что она по существу иррациональна. -------------------------------- <4> См.: Сидаш Т. Г. О полемике Плутарха со стоиками // Плутарх. Соч. СПб., 2008. С. 338.

Стоический философский индивидуализм с его пониманием и различением трансцендентного и имманентного здесь превращался в отвлеченное и "нейтральное" нравственное учение, в принципе независимое от религии. Разум побеждал страх смерти, более того - подрывал привязанность к самой жизни и ко всему земному <5>. Он демонстрировал свое господство над чувством и заодно уничтожение чувства как стимула человеческой деятельности: это была философия господствующего эгоизма. -------------------------------- <5> См. подробнее: Корелин М. С. Падение античного миросозерцания. СПб., 2005. С. 63 - 68.

Главной побудительной причиной римской глобалистской всеобщности Р. Иеринг считал тот же эгоизм, ставший основной чертой римского духа: это был, конечно же, мощный мотив, не позволявший вещам и ситуациям долго оставаться самими собой в их естественном развитии и побуждавший их к перемене и совершенствованию. Ни одна часть политической, государственной и правовой жизни не осталась, как это доказывает состояние всех институтов, предоставленной самопроизвольному движению, ни одна не покоилась на миссии, не связанной с традицией, - всюду высказывалось стремление "привести к сознанию высшее начало и провести это с самой строгой последовательностью в частностях всех правил, форм, символов" <6>. Римляне всерьез воспринимали лишь то, что имело видимую цель. Сама их религия руководствовалась мотивом целесообразности и эгоизма: они чтили богов не за то, что те - боги, но за то, что они обеспечивали им свою помощь. С богами заключался договор, обязывающий обе стороны. Еще в древности римлянам удалось перенести понятие о праве из области души и чувства в область рационально рассчитывающего разума, сделать из права независимый от влияний мимолетного субъективно-нравственного взгляда внешний механизм, "объективный, но поддающийся регулированию". Это овнешнение и объективирование означало победу идеи целесообразности над субъективным чувством нравственности. Тогда же и установилось господство отвлеченного правила, когда отдельный случай стал приноситься в жертву всеобщему правилу <7>: Иеринг называет это тиранией юридической дисциплины, где правила применяются ради самих правил. И эта дисциплина требовала не столько справедливости, сколько целесообразности. -------------------------------- <6> Цит. по: Иеринг Р. Дух римского права. Избранные труды. Т. 2. СПб., 2006. С. 283 - 284. <7> Иеринг Р. Указ. соч. С. 289.

Fas означает "слово богов", или божественный Закон, отличный от jus. Это был символ власти слова, действующего в отрыве от человека как его источника, власти магической. В безличной речи зримо выражалась воля богов, которые изрекали, что людям дозволено или не дозволено делать, и доводили до человека эту свою волю через посредство толкующего ее жреца. Здесь проявлялась таинственная и сверхчеловеческая власть слова, нечто небывалое и потрясающее; jus же выражал только сущность права - не деяние, но изречение выступает в нем как составляющая права. Понятие это весьма близко понятию "клятвы" или "присяги": произнося их, творят само право <8>. Только в соприкосновении с божественным возможно (при посредстве жреца) воспринять и истолковать существо права, и тогда это будет справедливое решение. "По заслугам нас назвали жрецами, ибо мы заботимся о правосудии, возвещаем понятия доброго и справедливого, отделяя справедливое от несправедливого, отличая дозволенное от недозволенного": вообще правосудие есть познание божественных и человеческих дел, наука о справедливом и несправедливом (Ульпиан). -------------------------------- <8> См.: Бенвенист Э. Словарь индоевропейских терминов. М., 1995. С. 300, 323.

У стоиков Зевс (Юпитер) выступал олицетворением "мировой души" - "направитель и распорядитель" всего сущего, и если добродетель в человеке совпадала с его разумом, то она тем самым связывала его и с разумом всего космоса, возвышала его над статусом конкретного человека, делая "гражданином мира": абстрактный человек и абстрактная мораль уходят здесь из сферы социального и политического в закрытую область индивидуального морализаторства. Настоящий Закон оказывается заключенным только в душе человека и отнюдь не соответствует и тем более не тождественен внешним законам и правам. (По мнению некоторых современных психоаналитиков, право в таком толковании более приближалось к табу, чем к этике, еще и с той разницей, что табу грозит неопределенным злом и с неопределенной стороны: "Если это неопределенное наказание не выполнялось, тогда оно возвещалось со стороны сообщества, и так создавался переход от табу к закону" <9>.) В диалоге "О законах" Цицерон вновь развивает тему нравственного и юридического "очищения". Люди несут настоящие наказания за свои преступления вовсе не по суду - их больше тревожат и преследуют фурии, но уже не с пылающими факелами, как это изображается в трагедии, а угрызениями совести и мучительным сознанием содеянного зла. Это и есть голос "естественного" права. Но если справедливость заключается только в повиновении писаным законам и "установлениям народов", то этими законами будет пренебрегать всякий, кто полагает, что так будет ему выгодно (ведь сами философы утверждают, что все следует измерять выгодой); если же справедливость не проистекает из природы, то, значит, ее и вовсе не существует. -------------------------------- <9> Ранк О. Миф о рождении героя. М., 1997. С. 143.

Раз закон может создавать право из бесправия, то почему же он не может создать благо из зла? Видимо, потому, что у человека есть только одно реальное мерило, позволяющее отличить хороший закон от плохого, - это природа. Руководствуясь ею, отличают не только право от бесправия, но и вообще все честное от позорного <10>. Весь процесс истолкования Закона понимался как процесс поиска истины. Только ощутимое можно принимать на веру, и эмпиризм права фактически перерастает здесь в его натурализм: природа римлянином воспринимается "на ощупь", а не глазами, как у грека. Ритуал и ордалий насыщаются чувственным материализмом. Ауспиции становятся последним формальным моментом для того, чтобы признать юридическое решение законным, и воля того, кто выносит решение, имеет здесь большее значение, чем само полученное знамение. Сакральное оказывается не магической силой, помещенной в самом объекте, но имманентным юридическим качеством, которым сам этот объект обладает <11>: использование жестких и неизменных формул, кажется, имело целью придать "телесность" самому процессу правоприменения. Дж. Вико полагал, что "достоверное" применительно к справедливости возникло еще в "темные" времена, начавшись с установления приоритета тела. Когда же появляется артикулированная речь, оно постепенно переходит на достоверные идеи, т. е. словесные формулы. И только значительно позже разум остановится на выборе самой истины, устанавливаемой из фактов: ведь "истина - это формула, свободная от каждой отдельной формы" (Варрон). Истина обязательно изрекается, иначе она будет неявной, и только в оракуле она становится сама собой. -------------------------------- <10> Цицерон М. Т. Диалоги о законах. М., 1996. С. 104 - 105. <11> Штайд Д. Религия римлян. М., 2006. С. 36.

"Принцип предостережения" (предвидения искомого результата) характеризуется двойственностью. Его питает, с одной стороны, идея всеобщего "естественного закона", с другой стороны, этот принцип обладает нравственной универсальностью, поскольку действует повсюду и сохраняет силу на всех уровнях (от семьи до государства). Его нравственный потенциал есть только продолжение Закона, стихийно действующего в мире и дающего начало реальности. "Процедура "предостережения", зажатая между космологическим началом (которым она вдохновляется) и нравственной необходимостью (в которой она находит свое выражение), не может приобрести чисто политического характера". Вот почему так трудно бывает превратить ее в устойчивый институт <12>. Оракул же не может однозначно восприниматься как законодательный акт, хотя сами политические действия и согласовывались с его предписаниями. -------------------------------- <12> См.: Жюльен Ф. Пути к цели: в обход или напрямик. М., 2001. С. 113.

Различение внешнего и внутреннего приходит в античную юриспруденцию вместе с разделением на объективное и субъективное право. Феноменологизм, присущий стоической философии, обусловил отстраненный, "нейтральный" характер объективного права. Надмирный взгляд философа как бы со стороны наблюдал за движениями Закона, не затрагивающего сущности бытия, которую составляла добродетель. Право остается неживой и чуждой материей, противоречащей даже природе вещей. Аскеза гасила жизненный порыв, а скептический разум отрицал наличие смысла: отстаивая свои субъективные права, личность должна была терпеть и сопротивляться слепому и бессмысленному давлению внешнего Закона. В отличие от платоновской "идеи", такая установка сознания, как стоический "лектон", казалась неким "безразличием", о котором вообще нельзя было сказать, существует оно или не существует: это было нечто, подобное категории "истинности", которая, в отличие от "истины", всегда абстрактна и неконкретна. Оно было лишено субстанциональности, но зато демонстрировало мыслительную подвижность. По сути же оно противоречило традиционной "телесности" античной истины. Умопостигаемый "лектон" позволял устанавливать ложность или истинность вещей, сам при этом оставаясь нейтральным. (А. Ф. Лосев тонко подметил определяющую роль этой категории во всей мыслительной системе стоиков. Она являла собой только внешний рисунок, формальную структуру, более или менее полную картину происходящего, но не само это происходящее в его субстанциональных и действующих причинах <13>.) -------------------------------- <13> См.: Лосев А. Ф. История античной эстетики. Ранний эллинизм. М., 1979. С. 105 - 119.

Стоический же Логос был совмещением всеобщей структурной закономерности и всеобщего рокового предопределения (всеобъединяющим элементом, совмещающим случайность и закон, здесь оставался Гераклитов "художественный огонь"), природа же рассматривалась стоиками вполне имманентно на основе собственной внутренней логики. Очевидно, что столь трансцендированные понятия, используемые стоиками, не могли не придать позднеантичным представлениям о Законе исключительно умозрительные и абстрактные черты. Вселенная у стоиков есть "тело", но тело специфическое - нереальное или мнимосуществующее; вселенная - поэтому фикция, "лектон", поскольку она бестелесна. Реально существующими являются только отдельные вещи (напротив, у платоников всякая конечная вещь существует лишь постольку, поскольку существуют Единое и вселенная), но и они непричастны сущности истинно сущего, поскольку тленны: следовательно, "ничего нет, и это - состояние всего, которое и есть ничто". Из области этически-оценочной ("добро - зло") дуализм здесь незаметно перебирается в область онтологического. Но и после этого фикция должна была все еще ощущаться вполне "телесно", чтобы оставаться достоверной: а так как люди по природе склонны стремиться к истине, то там, где они не могут ее действительно достичь, они придерживаются достоверности (Дж. Вико). "Телесность" права у стоиков менее ощутима, чем в древней юриспруденции. Там ощущение уже было подтверждением присутствия истины, у стоиков оно свидетельствовало только о достоверности наличия. В древней юриспруденции веру в истинность питал миф, у стоиков достаточно было фикции. В ходе процедуры манципирования издревле говорили "рука" вместо абстрактной "силы", рука означала здесь "власть", ощутимую и конкретную; при совершении обряда стипуляции из рук в руки передавался символический узел, которым Юпитер некогда приковал гигантов к пустующим землям; торжественными словами (а поначалу "телесным взятием во владение") была заменена фиктивная сила виндикации. Вместо непонятных абстрактных форм в юридических процедурах использовались или изображались персонифицированные телесные формы, например, маски (личность персона), которые иногда символизировали собой целые семьи или корпорации и становились "законом дома" или "юридическим лицом". Вико замечает: "...создатели римского права еще не понимали интеллигибельных универсалий и создавали вместо них фантастические универсалии и, как впоследствии поэты искусственно выводили на театр персоналии и маски, так раньше они естественно выносили "имена" и "личности" на форум". Древняя юриспруденция оставалась насквозь поэтической: она представляла совершившееся несовершившимся и несовершившееся совершившимся, живых - мертвыми, а мертвых - живущими в их наследстве. Она ввела большое число "масок" без субъектов, "созданных фантазией права, стремясь найти такие мифы, которые сохранили бы за законами их важность, а для фактов указывали бы соответствующее право". Все фикции древней юриспруденции на самом деле были замаскированными истинами, а формулы законов из-за своей строгой ограниченности назывались carmina, т. е. способностью находить словесные тонкости и формулировки. Истолкователи права стремились сразу к двум целям - сделать его нераздельным и вечным: ведь "если отпадет цель закона, отпадет и закон". Цель закона - это "равная полезность причин", которая может отпасть (в отличие от этого, смысл закона означает соответствие закона факту и обстоятельствам, над которыми этот смысл господствует). Но формула "время не является фактором основания или распада права" означала, что время не создает и не кладет конец праву, но является лишь доказательством того, что тот, кто обладал правом, сам пожелал от него отказаться <14>. Рационализм оказался самым привлекательным аспектом в стоической философии права. Казалось, что при его посредстве возможно выстроить четкую систему смыслов, отказавшись от спонтанных и иррациональных эмоций и страстей. "Прозрачное и неживое" право оказывается включенным в целую цепочку фикций, что позволяет ему существовать в любой ситуации и демонстрировать свой "нейтралитет". Но именно он парадоксальным образом придаст такому праву революционный характер, когда его лозунгом становятся аполитичные "добродетель" и "законность". (Такое право примет свой по-настоящему реальный облик только в "фиктивном теле" государства, после того, как будет революционным путем преодолена ситуация "двух тел властелина (сакрального и физического)": с превращением монархии в демократию носителем "бессмертного" политического тела станет народ. Но граница, порог между "физическим" народом, который подчиняется праву, и "идеальным" народом - сувереном, который сам "создает закон", по-прежнему остается той же, что была между человеческим и политическим, сакральным телом властелина. Закон создается представителями "реального народа", но от имени "идеального народа": скачок от одного к другому как раз и выражен в процессе законодательства <15>.) -------------------------------- <14> См.: Вико Дж. Основание правовой науки об общей природе вещей. Л., 1940. С. 428 - 433. <15> Бибихин А. Введение в философию права. М., 2005. С. 30.

Фикция позволяла стоикам принять и легитимировать любые реальные преобразования, формируя особый "юридический мир" и отвлеченное, но логически завершенное "юридическое пространство". Она одинаково эффективно могла работать как в границах божественного, "естественного" или позитивного права: это великое изобретение существенно повлияет и на всю дальнейшую политическую историю. Стоическое представление о фикции заключалось в том, что она, как нечто не сущее, представляла собой проявление небытия. Фикция искренне относилась к небытию как к своей настоящей сущности. Фикция размывала непоколебимую и формализованную основу традиционных законов. Природный же закон стоиков, "логос", управляющий миром, выступал как промысел и судьба, как непрерывная цепь причин и следствий (необходимость и судьба здесь явно отождествлялись). Но право несовместимо как с предопределением, так и с отвлеченным детерминизмом. Стоики противопоставили им, как им казалось, вполне живое, или "естественное" право. Можно было уступить природе, но не судьбе: "ход вещей", эта грандиозная фикция, впервые сформулированная стоиками, предполагала неизбежные уступки как природе, так и "естественному" порядку. Натуральным, "естественным" и "нормальным" считали нормальное состояние юридического акта, не требующего изменений, противоречащих его характеру, и тем самым угрожающих сделать его недействительным. Фикция оказывалась инструментом сохранения правовой реальности: Гераклитова убежденность в том, что человеческие право и правопорядок должны подчиняться естественным космическим закономерностям, была воспринята здесь вместе с приоритетным значением одной из обоготворяемых им стихий - всепоглощающего и светоносного огня. (Посидоний вновь обратится к Гераклитовой теме "огня" как светоносного начала, позже продолженной уже христианскими богословами: "Бог есть свет, и нет в нем никакой тьмы" (ап. Иоанн 1, 5).)

Название документа