Барокко: право, статус и ритуал

БАРОККО: ПРАВО, СТАТУС И РИТУАЛ <*>

И. А. ИСАЕВ

Исаев Игорь Андреевич, заслуженный деятель науки РФ, заведующий кафедрой истории государства и права Московской государственной юридической академии имени О. Е. Кутафина, доктор юридических наук, профессор.

В статье исследуются конкретные формы правового статуса и ритуала, свойственные определенному культурному стилю эпохи - барокко. Рассматриваются особенности государственно-правовых представлений в связи с различными культурными формами. Подчеркиваются особенности правового сознания эпохи в его взаимоотношениях с религиозными идеями и догматами.

Ключевые слова: стиль, правопонимание, публичное право, частное право, суверенитет, абсолютизм, нормативность, воля, статус, ритуал, правосудие.

The article studies specific forms of legal status and ritual peculiar to the certain cultural style of the epoch - Baroque; considers the peculiarities of state-law ideas in connection with various cultural forms; stresses the peculiarities of legal conscience of the epoch in its mutual relations with religious ideas and dogmas.

Key words: style, legal understanding, public law, private law, sovereignty, absolutism, normalization, will, status, ritual, justice.

Бенедетто Кроче утверждал, что деноминация "закон" поначалу появилась в политическом лексиконе, и лишь затем метафорически была перенесена на явления природы. Только литеральная форма придает закону силу правила; закон есть волевой акт, предполагающий законченным другой волевой акт, упорядочивающий существующие псевдопонятия и понятие классов. Как кажется, именно католические правоведы первыми заговорили о том, что право существует само по себе, для его выражения и предназначены законы; закон же не есть право, но есть лишь его случайное проявление - временное или локальное, - своего рода инструмент. "Естественные же или вечные законы были провозглашены еще во времена религиозной терпимости... и конституционной монархии": порядок вещей, украшенный именем "естественного права", являл собой попытку преодоления традиционного характера юридических понятий; тогда еще они казались неизменными, вечными, но уже не являлись законами, ибо были слишком формальными: "Естественное право нигде нельзя было обнаружить в чистом виде, ибо логически и реально это было бы противоречием" <1>. -------------------------------- <1> Кроче Б. Антология сочинений по философии: история; экономика; право; этика; поэзия / Пер., сост. и коммент. С. Мальцевой. СПб.: Пневма, 1999. С. 146, 149.

Для законодателя характерным является стремление подвергнуть номинации всю окружающую реальность. Понятия и категории, которыми он оперирует, закрепляются и кристаллизуются в институтах и нормах, фиксирующих и олицетворяющих группы вещей и отношений. Волевым и рационализирующим усилием законодатель творит новую реальность и выстраивает собственную иерархию в окружающем его мире. То, что он закрепляет, должно обладать стабильностью и постоянством: соотнесенное с иерархическими уровнями, это качество порождает статус. При этом законодатель странным образом исходит из того, что этот статус не создается им, но обнаруживается, открывается в действительности, "естественным образом произрастает". Природа использует для его воспроизводства собственный разум, а человеческие законы должны это учитывать и этим руководствоваться. Для мышления Нового времени статус - столь же органический продукт, как и "естественное право". В римском праве правовой статус использовался в целях социального и политического разделения; в условиях Ренессанса статуарность становилась синонимом стабильности. В соответствии с принципом легальности она обладала как признаками социальности, так и склонностью к артикулированному описанию форм государственного устройства по преимуществу: статус питал законы, законы оформляли статус. Обычай и традиция были стандартами хотя бы уже потому, что они способствовали стабильности. Статус непосредственно связан с ритуалом. Он конденсирует и генерирует ритуальные и процедурные действия, как бы составляющие его структуру. Устойчивость статуса основана на его долговечности и традиции. Формально установленный и закрепленный, он превращается в органическую часть политической и правовой системы. При этом легальность создает флер, атмосферу его существования. Будучи институтом, учрежденным людьми, статус может восприниматься как "естественный" продукт природы: поэтому родословные схемы, эти "матрицы статусов", изображаются в форме (генеалогического) дерева, органически произрастающего в истории из прошлого в будущее. Носители разных статусов обладали разными объемами знания. Для каждого из статусных сословий был свойственен особый тип этоса, соответствующие ценности и различные картины мира. Характерно, что именно эпоха барокко становится временем окончательного сословного и юридического оформления отдельных статуарных групп. В этот период нарождались сословия, способные политически поддерживать или противостоять абсолютистским режимам. Сословное законодательство XVII в. нарисовало портреты этих групп, символически и геральдически украсив всю их внешнюю атрибутику. Если ренессансные карнавальные маски скрывали и изменяли естественную природу людей и вещей, то маски барокко, напротив, демонстрировали и закрепляли их действительный статус. Такие институты, как представительство, юридическое лицо, юридическая фикция, всегда оставались только "масками"; эстетические наклонности Ренессанса и "театральность" барокко способствовали усилению этой гносеологической тенденции. Физическое лицо как субъект права исчезало в этих декорациях, и барокко подтвердил этот прием сложностью своих аллегорий. Даже кальвинизм со всем своим иссушающим аскетизмом не сумел избежать этого театрального приема, сформировав внутри собственной парадигмы новую абстрактную личность, уверенно вошедшую в правовую и политическую жизнь. Магизм, т. е. способность к изменению ситуации путем номинирования и волевого и ритуального воздействия, сохраняется здесь, будучи вкрапленным в саму правовую материю. Статуарность соединяется с трансформированным и заимствованным из Средневековья корпоративизмом (гильдий и коммун), и этот синтез будет сохраняться еще долго вплоть до уже довольно механистической модели "корпоративного государства" XX в. Магичными, т. е. сохраняющими наряду с писаными нормами еще и некие тайные откровения, были как Дигесты Юстиниана, так и Каббала: слово авторитета не могло быть улучшено, его можно было лишь по-другому изложить и истолковать; по примеру гностиков так поступали александрийские отцы Церкви в своих комментариях к Библии и Платону, когда всякое высказывание возводилось к непосредственному внушению свыше. Но фаустовская воля к деятельности уже требовала текста, буквы, которые только и будут значимы отныне и навсегда (что особенно было свойственно институту судебного прецедента), системы, в которой заранее уже был бы предусмотрен любой всевозможный и конкретный случай. Это стало благодатным полем для применения схоластики и филологии с их "вечными" и неизменными понятиями; освободившись от юстиниановой книги, мы не освободились от юстиниановых понятий, "самое существенное право их предполагает, не оговаривая этого; закон определяют слова, жизнь их только истолковывает" <2>. (В каждой общей идее всегда кроется некая опасность для существующего порядка. И величие христианства заключалось в создании этики "промежуточного относительного времени"; его основатели верили, что конец света близок, отсюда - создание преимущественно моральных абсолютов и минимум заботы о реальном общественном устройстве. Для них не имела значения неосуществимость идеала в земных условиях, а здравый смысл подсказывал им необходимость сосредоточиться на предельных идеях). -------------------------------- <2> Шпенглер О. Закат Европы: очерки морфологии мировой истории. М.: Мысль, 1998. Т. 2: Всемирно-исторические перспективы, С. 252 - 256, 84 - 85.

Увлечение возрожденцев геометрическими аналогиями выдвинуло на первый план семантически обновленное понятие "статуса". В римском праве это понятие обозначало разные типы гражданской правоспособности и давало оценку устойчивости институтов публичного права. Раннее Средневековье обозначало им юридически очерченные рамки сословий и корпораций. (Как заметил Е. Спекторский, первые фразы "Государя" Макиавелли и "Гамлета" Шекспира также именуют само государство "статусом".) Политика, основанная на понятии "статуса", рассматривала государство уже не как естественную составную часть мироздания, а как искусственное человеческое образование, "произведение искусства". Цели государства определялись как намерения, которые произвольно устанавливают сами носители власти. По выражению Макиавелли, "статисты (сторонники статуарной теории) смотрят на государство не сверху, а снизу и, считая вопрос о его целях решенным, преимущественно исследуют вопрос о средствах их достижения". Цель государства, с этой точки зрения, заключается в сохранении, закреплении и расширении той или иной формы правления. При этом, разумеется, имелось в виду государство нового типа - абсолютное, суверенное, сильное: "И если легисты работали над легализацией и юридическим оправданием этого государства, то "статисты" сосредоточились на средствах его создания и укрепления", попутно освобождая их от законов религии, морали и... права: политическая целесообразность была поставлена выше морали и даже права. Государство, кроме того, что оно является совокупностью институтов норм, представляет собой определенный статус, консервативное состояние, которое определяется стремлением сохранить существующий порядок вещей и стабильность. В этом же и суть государственного интереса. Государство полагается само на себя и свои законы. Решения, которые оно принимает, целеполагаемы и, с его точки зрения, рациональны. Здесь же действует закон минимизации сил и ресурсов, а то и другое предполагает наличие тайны. Закон не говорит обо всем, что имеет место в политике. Более того, он многое скрывает (а многое просто не может предвидеть и знать). Аристократическое понятие тайны сосредотачивается в виде дворцового дискурса: она - атрибут дворцовой политики. К. Шмитт заметил: есть пространство прямой власти. И есть образующееся вокруг него пространство косвенных влияний и сил, "доступ к уху", "коридор, ведущий к душе властителя", и самый продуманный институт не в состоянии полностью исключить это предпространство <3>. Карл Шмитт неоднократно упоминал об "арканах" (институте, характерном, во всяком случае, для XVII - XVIII вв.) как о "движущих силах государства". Это не какие-то видимые надличностные, социальные или экономические силы, но олицетворенная прагматическая расчетливость самого государства и его тайного государственного совета, выверенный план правящих кругов, политически стремящихся сохранить себя и государство. "Арканы подразделяются на арканы власти и арканы господства; в первом случае речь идет о государстве (т. е. о фактически сложившейся властной структуре и ситуации) в обычные времена". К ним относятся методы удерживания народа в спокойствии, например, привлечение его к участию в деятельности политических институтов, свобода слова, допускающая "многошумное, но в политическом отношении незначительное участие в жизни государства" <4>. В качестве такого специального "аркана" господства Макиавелли называл и диктатуру, цель которой "устрашение народа путем учреждения такой властной инстанции, решения которой нельзя обжаловать": "арканы" противопоставляются у него правам власти и господства. Но зато властные права составляют саму основу "арканов", тем самым они относятся к общей сфере права и даны "по велению небес": "арканы" же представляют собой тайные планы и практики, помогающие сохранить эти властные права. -------------------------------- <3> Шмитт К. Разговор о власти и о доступе к властителю // Социологическое обозрение. 2007. N 2. Т. 6. С. 31. <4> Спекторский Е. Проблемы социальной физики в XVII в. Наука, 2006. Т. 1: Новое мировоззрение и новая теория науки. С. 374 - 375, 380 - 381.

Под правом господства автор сочинения "О государственных арканах" понимал некое публичное исключительное право, предписывающее в чрезвычайных ситуациях и интересах сохранения государства право суверена отступать от общих обычаев права, такое исключительное право действует только с оглядкой на божественное право <5>. В "арканах господства" речь шла уже о защите и охране самих правящих особ при чрезвычайных обстоятельствах - во время восстаний и революций, а также о средствах, которые позволяют положить этим обстоятельствам конец. "Чем подвергать республику опасности, лучше пойти на крайние уступки вооруженному и неукротимому народу... После того, как народ будет умиротворен, все обещания можно взять назад" (Макиавелли). В таких ситуациях элита использует знание, недоступное массе. Господство аппарата власти в значительной степени держится на процедурах и ритуалах, недоступных пониманию обычных людей. Ритуалы подчеркивают особый статус и исключительность власти, ее прерогативы и возможности. В чрезвычайных условиях эти качества проявляются особенно явно. Исключительность суверена как бы подтверждается ритуалом. Демонстрация власти лишний раз дает понять, что она стоит выше закона. -------------------------------- <5> Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. М.: Наука, 2005. С. 33 - 34.

Правовой ритуал всегда оставался неотъемлемым элементом самого права, реальность любого правового действия основывалась на главном принципе, по отношению к которому это действие выступало как инсценировка: принцип и действие едины и, в отличие от мнения Платона, полагавшего, что "вводные части закона еще не есть закон", "любая текстовая речь в области права" является частью ритуала, чей смысл следует искать в нем самом и его контексте, а не в предшествующей ему идее (Ч. Фрид) <6>. Преувеличение значимости ритуальных действий в ренессансном и барочном праве могло одинаково привести и приводило как к необоснованной сакрализации ритуала, так и росту процедурного формализма. Прагматический подход к такому объекту, напротив, устранял "полутень тайны" (Райнхольд Нибур), окружающую любое проявление смысла, содержащегося в ритуале: "статисты" сделали его своим оружием. Детальное исполнение ритуала и "кабинетные тайны" составили сущность придворной политической жизни. -------------------------------- <6> Цит. по: Берман Г. Дж. Вера и закон: примирение права и религии. М.: Ad marginem, 1999. С. 24.

Ритуал уже сам по себе содержит некую тайну (своего происхождения и своих настоящих целей). Декларируемое назначение закона не содержит всей истины, и результаты его действия никогда не совпадают с первоначальным замыслом. Адаптация в применении и комментирование меняют саму сущность закона. Техника ритуала вуалировала настоящее содержание политического действия и одновременно формировала ее языковой код, понятный всем участникам, это был вторичный символический язык политической тайны. Законы рождались в тени кабинетов и будуаров, интриги и политические мелочи порой решали судьбы целых народов и империй. Придворный тайный советник, чья власть и воля приобретают демоническую силу, стал персонажем, которому был открыт доступ в кабинет монарха, где ковались тайные замыслы высокой политики. В двусмысленности его духовной суверенности коренилась вся барочная диалектика его статуса: "дух, - так гласит вердикт столетия, - являет себя во властной силе, дух - это способность осуществлять диктатуру" <7>. "Из жалких побуждений личного самомнения и династического тщеславия, порой прикрываемых иллюзорной позолотой миссии отца страны, они пускаются во всякого рода искусные махинации, употребляя для этого еще сравнительно прочное величие своей власти" (Хейзинга). Факт властвования поднимается до символа суверенитета, применение силы трансформируется в политику управления. Кабинетная политика превращается в игру со строгими правилами. -------------------------------- <7> Беньямин В. Происхождение немецкой барочной драмы. М.: Аграф, 2002. С. 90 - 91.

Монархи, опиравшиеся на своих интимных кабинетных советников, осуществляли политику посредством системы секретов ("арканов"), целесообразность которых определялась тем соображением, что "от пустяков часто зависят крупнейшие политические перемены". Князь повелевал не только по закону, но и посредством самих законов, а следовательно, его понимание законности было отличным от того, как законность понимали прочие люди. Публичное право (не говоря уже о частном) становилось обременительным для политики, целесообразность должна была стоять выше законности: ни законы, ни наука не должны были стеснять политика. Придавая большое значение случайности и мелочам, от пустяков ожидали серьезных последствий: Макиавелли был убежден, что "воздух населен многочисленными духами", и что всемогущество неба определяет все человеческие дела, а грядущим потрясениям предшествуют говорящие знамения. Фортуна и фатум снова стали играть определяющую роль в построении политики.

Название документа