Рождение Закона из мифа

РОЖДЕНИЕ ЗАКОНА ИЗ МИФА <*>

И. А. ИСАЕВ

Исаев Игорь Андреевич, заведующий кафедрой истории государства и права Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор.

В статье исследуются мифологические корни древнейшего законодательства. Миф при этом рассматривается как особый, специфический метод правового архаического познания. Его влияние на юриспруденцию оказалось весьма длительным и заметным. Отдельные мифологические черты сохранились даже в современном праве, а особенно в сфере правовой идеологии. Символические аспекты мира существенным образом повлияли на многие юридические и политические последствия.

Ключевые слова: законодательствование, "естественное право", монархия, ритуал, нигилизм, иррациональное, фатализм.

The article studies mythological roots of the ancient legislation. In this aspect the myth is regarded as a special specific method of legal archaic perception. The influence thereof on jurisprudence turned out to be rather long-term and notable. The certain mythological features are preserved even in contemporary law and, in particular, in the sphere of legal ideology. The symbolic aspects of the world materially influenced a lot of juridical and political consequences.

Key words: legislative activity, natural law, monarchy, ritual, nihilism, irrational, fatalism.

Юлиус Эвола пишет в своем эссе о "естественном праве": в верховенстве государства и его закона выражалось то верховенство, которое древний человек индоевропейского происхождения признавал за "отцовскими потенциями Света и светоносного Неба" в противоположность женским божествам земли, что и позволяет говорить о "светоносных богах политического мира". Именно с олимпийскими богами связывались понятия космоса и порядка, такая эллинская концепция космоса как упорядоченного и артикулированного целого пронизывает и римский идеал государства и права: в отличие от концепций "естественного права", делающих акцент на равенстве отдельных особей перед лицом "Великой Матери" и Закона, "солнечное и отцовское" право отличалось избирательным подходом и наличием иерархического принципа. В противоположность "социальной этике", опирающейся на начала "равенства, свободы и братства", этот тип "политической этики" основывается на иерархии с соответствующими идеалами единства героического и мужественного типа, в отличие от натуралистического общинного и братского типа он культивирует этику чести <1>. -------------------------------- <1> Эвола Ю. Олимпийская идея и естественное право // Лук и булава. СПб., 2009. С. 128 - 129.

Но первоначальное представление о священном Законе, лежащем в основании разного рода политических устройств, полисов, государств и империй и черпающем свою законодательную силу не только из человеческих, но и трансцендентных источников, в ходе последующей инволюции уступило место приоритету "естественного права". Его очевидный натурализм и спонтанность были противопоставлены позитивной и артикулированной системе, поскольку ему приписывалось сразу и естественное, и божественное происхождение. Более поздняя логика эллинизма удачно согласовала восточные учения с философией стоицизма, создав свою воображаемую вселенную. Вместе с тем иррациональное и магическое понятие о "симпатии" превратилось здесь в ощущение сродства человеческой души, огненной по своей сути, с сущностью божественных звезд. (Франц Кюмон заметил, что халдеи первыми додумались до того, что вместо богов, действующих в мире (как и человек в обществе) исключительно по собственной прихоти, над вселенной довлеет непреклонная необходимость. Движением небесных тел правит незыблемый Закон, и это следствие они распространили на все моральные и социальные явления.) Во всех постулатах астрологии оказался заключенным некий абсолютный и жесткий детерминизм. Сознательная воля играет незначительную роль в удаче и успехе, и случай становится единственным законодателем судьбы народов и властителей: фаталистическое представление, выйдя из Вавилонии, уже в александрийскую эпоху разнеслось по всему эллинистическому миру, позже проникнув и в христианскую апокалиптику. (Этому космическому фатализму Церковь противопоставила детерминизм, упраздняющий награды и наказания, восприняв от стоиков установку непокорности судьбе и почитания верховной силы, правящей вселенной.) Законодательство согласно Платону было обусловлено не природой, но скорее "искусством", почему его положения и оказались так далеки от истины. В этой связи даже справедливость не существует просто по природе. (Платон намекал на натуралистические теории софистов) и законодатели пребывают относительно Закона в явном разногласии и постоянно вносят в него все новые и новые изменения, и эти изменчивые постановления законодателей, каждое в свой черед, становятся господствующими для своего времени, причем возникают они "благодаря искусству и определенным законам, а не по природе" (Законы 889 e). В отличие от права государство органично по своей природе: "чужеземец" в "Политике" удивляется, как вообще государство так долго терпит бесконечное зло в себе, при этом оставаясь нерушимым. Здесь обнаруживается и парадокс демократии, самой нестабильной формы правления, постоянно балансирующей на грани превращения в иную авторитарную форму, где власть "не способна ни на большое добро, ни на большое зло" (?). Если монархия и аристократия прочно основываются на законности, то демократия в этом отношении сильно отстает от них; зато если эти благородные формы по сути своей беззаконны, то на их фоне даже она кажется наилучшей формой. Однако в условиях нормального порядка жизнь оказывается лучше все же при монархии и наихудшей - при демократии. Как видим, форма правления и режим даже теоретически не совпадают в конструкции Платона (Политик. 303.6) У Ксенофонта Закон рассматривается как сила, направляющая людей к определенным действиям, чем также занимается и природа, но Закон в отличие от нее обладает силой принуждения. Закон восхваляет естественный порядок, установленный богами. Во всех случаях способ оценки человеческих законов зависит от способа понимания порядка, который не сотворен человеком и только подтверждается законом. Но если происхождение "естественного" порядка возводится к богам, то и принудительный характер Закона отодвигается на второй план. И Закон обретает свое высшее достоинство, если вселенная имеет божественное происхождение <2>. Порядок, по сути, первичен, Закон - вторичен: и он будет "естественным", поскольку производен от божественной "природы". -------------------------------- <2> Штраус Л. О тирании. СПб., 2006. С. 176.

Закон создается людьми по готовому образцу. Чем ближе изделие к эталону, тем оно истиннее и эффективнее, поскольку искусство законодателя вдохновляется самим божеством. Законодатель не может достичь идеала, но всегда должен к нему стремиться. Но это искусство дано не каждому, а лишь тому, в отношении которого распорядились судьба и боги. Законодатель - прежде всего истолкователь, но не изобретатель законов: сама природа человека препятствует его сближению с идеалом. В античном сознании Закон представлялся вполне "телесным" и объективным множеством сил, смысл и цели действия которого только частично могут совпадать с человеческими представлениями о них. При очевидной плюралистичности его восприятия, предполагающей равноценность действующих сил или их альтернативность, сами эти силы здесь оказывались очевидно неравными, а их число неограниченным. Поэтому с необходимостью требовалось наличие некоего принципа, соединяющего действие сил вокруг единого центра. Таким принципом становился античный рок или судьба. Халдейские астрологические изыскания оказали решающее влияние на процессы закрепления этой идеи в античном сознании. Борьба и преодоление рока явились главными мотивами греческой трагедии, где темные и непреодолимые черты слепого рока стали приписывать Закону, встающему на пути героев Эсхила и Софокла. Необъяснимые и сухие юридические формулировки противопоставляются ярким и живым страстям и эмоциям Электры и Эдипа. Архаический Закон, затвердевший в своем существовании, олицетворяет собой неумолимую судьбу: это и воля богов, и предписания неподвижного Космоса и звездных конфигураций. Небо (или пространство, приближенное к нему, Олимп) играло важную роль в формировании соответствующего возвышенного представления о Законе, то, что "вверху", уже само по себе обладало могуществом и сакральностью. Одновременно происходила дифференциация божественных сил, воздействующих на человека, одна часть их оставалась "наверху", другая спускалась "вниз", формируя корпус хтонических богов. Праздник в честь богини подземного царства Деметры (фесмофория) был поводом провозгласить ее в качестве законодательницы, "дающей закон". Одновременно она выполняла также роль и "охранительницы законов". Взаимодействие олимпийских и подземных сил носило сложный характер, вписываясь, однако, в контекст неких общих правил и норм, обязательных также и для людей. Астральный фатализм и судьба сливались в единое понятие, и преодолеть этот неизбежный пессимизм могло только появление божества, стоящего над судьбой и не подчиненного ее законам. Сама судьба (фортуна) должна была стать его символом, как это случилось с Тихе, ставшей служанкой Изиды: ее посвященные становились неподвластными судьбе. Но за это фригийская Кибела, египетская Изида, финикийский Адонис и иранский Митра требовали строгого исполнения "законов собственных мистерий". По своей сути мистерии были ритуалом и игрой одновременно. Мисты формировали воображаемую реальность и трансформировали в ней обыденную действительность. Для успеха операции требовалось благоволение божества. Рок, судьба тем самым теряли свою доминирующую роль, и человеческая воля, поддержанная волей божественной, создавала новые законы общения. Человек принуждался к космическому законодательствованию. У Платона законодательство - только часть всеобъемлющего "царского искусства", ведь прекраснее всего, когда "сила находится не у законов, а в руках царственного мужа, обладающего разумом", закон не может "со всей точностью и справедливостью охватить то, что является наилучшим для каждого, и это ему предписывать". Закон стремится к унифицированию, подобно "самонадеянному и невежественному человеку, который никому ничего не позволяет ни делать без его приказа, ни даже спрашивать" (Политик. 294 b, c). Тот, кого у Платона называют "царем", руководствуется в своей деятельности знанием, тогда как другие, имеющие тот же титул, но не сущность, "руководствуются мнениями и законами". Искусство, которое называется "царским", не должно "само действовать, но должно управлять" теми искусствами, которые предназначены для действия: ему ведомо начало, и развитие важнейших дел в государстве", это искусство, которое правит всеми прочими и печется как о законах, так и обо всем политическом (там же. 305 d, e). Сама структура законов отражает структуру законодательной божественной инициативы; в ней априори выделены элементы более важные и менее значимые: "Вступлений к действительным законам" (таковыми у Платона являются только государственные законы) никто никогда не составлял, а если и составлял, то не обнародовал. Законы выступают как бы в двойственном своем значении и состоят из двух частей - собственно закона и вступления к нему. Однозначный, "несмешанный" закон есть тираническое повеление. Вступление же подобно увещательному рассуждению, которое законодатель приводит с целью подготовить подданных к восприятию основных положений закона (Законы. 722 d, 723 a), законодатель должен сформировать у других ясное мнение. Убеждая их при помощи навыков и рассуждений, указывая на то, что справедливость и несправедливость - точно "свет и тень на картине" - "несправедливость противоположна справедливости, и, когда смотришь на нее с ее собственной точки зрения, несправедливой и дурной, она кажется приятной, а справедливость - в высшей степени неприятной" (там же. 663 c). Однако всегда законодатель скрывает нечто эзотерическое и недоступное всем: если сказать, что все "сокровенные знания недоступны, то это будет неправильно, ибо они недоступны в том смысле, что им нельзя предпослать предварительных разъяснений" (там же. 968 e). Человеческое начало проникает в сферу законодательствования через посредство мастерства истолкования. Высшее искусство истолкования демонстрировали софисты. Их комментарии также намекали на присутствие в Законе некоего невидимого заднего плана, и в их задачу входило его раскрытие. Критицизм софистов серьезно угрожал эзотерике божественного законодателя, ведь принцип относительности касался не только человеческого, но и божественного законодательствования. Если божественный Закон в принципе непознаваем, то людям требуются законы, которые они понимают и которыми пользуются. Это "положительные" законы. Они искусственны и относительны, но удобны в применении. В них преобладает целесообразность, но не господствует истина. И относиться к ним следует соответствующим образом: они суть инструменты власти и политики. Закон не кажется софистам абсолютом, но произведением законодателя, который всегда может ошибиться и сам не знает того, какими будут последствия его работы. Позитивное право рождается одновременно с представлением о своей относительности и своем несовершенстве. Уже Протагор признавал необходимость и высокую значимость положительного права с его телеологией и консерватизмом, полагая при этом, что в его основе лежат преимущественно человеческая оценка и искусство - "закон". Природная необходимость - это первое, выбирающая человеческая "мера" - второе, а вытекающее из антитезы "природы" и "установления", "искусство" - третье. (Антитеза "природы" и "закона", другими словами учение о "естественном праве", была выражена еще у Пифагора в мифе о Прометее.) Противостояние "естественного" и положительного права здесь еще не достигает своей критической точки, Протагор только уничтожает в "Законе" его, пожалуй, самое прочное основание - идею о том, что "закон есть царь всех смертных и бессмертных", который побеждающей рукой "доставляет добродетели превосходство" (Пиндар). Но уже идущий вслед за ним Гиппий определяет Закон как "тирана человека, который часто насилует природу" и рассуждает перед Сократом: "Кто станет думать о законах и о подчинении им, как о деле серьезном, когда нередко сами законодатели не одобряют их и переменяют?" И это уже не просто различение "естественного" и положительного права, это проповедь против Закона, опровержение святости Закона, откуда только один шаг до проповеди уже беззакония, полной звериной свободы, воли и чувства. Настоящая свобода и равенство там, где нет никаких законов" <3>. -------------------------------- <3> См.: Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. С. 797 - 801.

У софистов Закон не "выныривает" из глубин мифа, он становится результатом произвольной и внешней фиксации. Это - заторможенное мгновение (подобное полету стрелы Зенона), случайно выбранная точка, внешний знак, налагаемый сознанием на реальность. Его природа корпускулярна, в широком плане - схематична. Софисты стали первыми нигилистами. Не приняв истины божественного закона и принизив значение человеческих законов, они волей-неволей обратились к праву "естественному". Природа с ее стихийностью и случайностями поглощала все, небо и землю. Господствующая относительность разрушала структуры бытия и сознания. Только сиюминутный расчет в достижении целей имеет некоторую реальность. Не может быть законов справедливых и несправедливых, есть только законы как форма, которую можно наполнить любым содержанием. "Рациональная иррациональность" софистов стала духовным истоком нигилизма на долгие времена. Тиран Критий дал свою анархическую теорию о "беззаконном происхождении законов": страх перед карой божества заставил людей соблюдать законы, потушив ими беззаконие". Наиболее ярко описывает проблему Калликл: "Чернь, поработив себя людям, по природе лучшим, и не будучи в состоянии сама удовлетворить своим похотям, хвалит рассудительность и справедливость исключительно ради собственного малодушия. Но для сильного человека нет ничего хуже рассудительности и справедливости, хуже господства Закона, толков и порицания пустого народа". Роскошь, невоздержание, свобода - вот истинная добродетель и счастье. Все же прочие размалеванные представления, все эти противные природе сплетения есть не стоящая внимания человеческая болтовня (Платон. Горгий. 491 c - 92 c) - впечатление такое, будто бы читаешь Ницше.

Название документа