О понятийном аппарате части четвертой Гражданского кодекса Российской Федерации

О ПОНЯТИЙНОМ АППАРАТЕ ЧАСТИ ЧЕТВЕРТОЙ ГРАЖДАНСКОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Ю. К. ТОЛСТОЙ

Толстой Юрий Кириллович - академик РАН, заслуженный деятель науки РФ, доктор юридических наук, почетный профессор СПбГУ.

"Журнал российского права" (2007, N 12) в рубрике "Дискуссия" опубликовал статью видного ученого-цивилиста, зав. кафедрой гражданского и семейного права МГЮА, доктора юрид. наук, проф. В. П. Мозолина "О концепции интеллектуальных прав". Опубликовав статью В. П. Мозолина как дискуссионную, журнал тем самым предложил читателям высказать свое мнение об этой статье, разделив взгляды автора либо оспорив их, полностью или в части. Считаю возможным этим предложением воспользоваться. К этому побуждает и то обстоятельство, что в многогранном научном творчестве В. П. Мозолина одно из центральных мест занимают вопросы интеллектуальной собственности, которым и посвящена его статья. Поэтому пройти мимо нее едва ли возможно. Пафос статьи В. П. Мозолина направлен на то, чтобы доказать, что концепция интеллектуальных прав, закрепленная в главе 69 "Общие положения" раздела VII ГК РФ, не соответствует ст. 44 Конституции РФ (см. с. 109 статьи В. П. Мозолина). Основанием для столь серьезного упрека послужило то, что Конституция РФ термину "интеллектуальные права", который использован в части четвертой ГК, предпочитает термин "интеллектуальная собственность". В Конституции он использован дважды: в ч. 1 ст. 44, где говорится о том, что каждому гарантируется свобода творчества, а интеллектуальная собственность охраняется законом, и в пункте "о" ст. 71, которым правовое регулирование интеллектуальной собственности отнесено к ведению Российской Федерации. Едва ли возможно при всем уважении к ныне действующей Конституции, опираясь на эти нормы, утверждать, будто она занимает какую-то непримиримую позицию в отношении понятия интеллектуальных прав. К тому же и сам ГК наряду с использованием понятия интеллектуальных прав закрепляет понятие интеллектуальной собственности, в том числе и в части четвертой ГК (см., напр., ст. 128 - как в прежней, так и в ныне действующей редакции; п. 2 ст. 1225 ГК). Заметим, что Конституция не оперирует и таким понятием, как "исключительные права", что отнюдь не препятствует его широкому использованию в ГК. Использует понятие исключительного права и сам В. П. Мозолин, причем, по-видимому, вкладывает в него то же содержание, что и разработчики Гражданского кодекса да и Гражданский кодекс. Однако в данном случае он не адресует ни разработчикам Гражданского кодекса, ни Гражданскому кодексу, ни тем более самому себе упрека в том, будто такое использование не соответствует Конституции. Другой вопрос: насколько юридически корректно использование понятия исключительных прав? Но об этом речь пойдет дальше. Спор между В. П. Мозолиным, с одной стороны, и разработчиками части четвертой ГК - с другой, при всем его внешнем накале во многом носит терминологический характер. Он сводится к тому, какому термину отдать предпочтение в качестве собирательного, под который можно было бы подвести все права на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации: термину "право интеллектуальной собственности" или термину "интеллектуальные права". В. П. Мозолин предпочитает термин "право интеллектуальной собственности", разработчики части четвертой ГК - термин "интеллектуальные права". Право на существование имеют оба эти термина. И уж во всяком случае нет никаких оснований упрекать друг друга в том, что предпочтение, которое они отдают одному из этих терминов, граничит с нарушением действующей Конституции. Такой упрек разработчикам части четвертой ГК без достаточных, с нашей точки зрения, оснований адресует В. П. Мозолин. В позициях обеих спорящих сторон общего гораздо больше, чем различий. Общее усматривается в том, что обе стороны не разделяют проприетарной теории права на результаты интеллектуальной деятельности, различая интеллектуальные права (право интеллектуальной собственности) и право собственности как вещное право. Как это ни парадоксально, В. П. Мозолину должен быть ближе термин "интеллектуальные права", поскольку в числе этих прав он на первое место ставит личные неимущественные права, считая имущественные права (право на получение вознаграждения за использование результатов интеллектуальной деятельности) производными от личных неимущественных прав. Что же касается разработчиков части четвертой ГК, то они хотя и отдают предпочтение термину "интеллектуальные права", не чураются и термина "интеллектуальная собственность", причем относят его не только к объектам прав, но и к самим правам. Куда большие расхождения существуют у меня и с В. П. Мозолиным, и с разработчиками части четвертой ГК в признании некоторых интеллектуальных прав (прав, охватываемых правом интеллектуальной собственности) исключительными правами. Начать с того, что разработчики проекта относят к исключительным лишь имущественные права на результаты интеллектуальной деятельности, отказывая в этом как личным неимущественным правам, так и тем правам, которые они именуют иными правами, т. е. не относят их ни к имущественным, ни к личным неимущественным правам. В качестве примера таковых они приводят право следования и право доступа. Что же касается В. П. Мозолина, то у него expressis verbis отсутствует даже этот достаточно уязвимый критерий вычленения исключительных прав. Впрочем, здесь мы адресуем возникшие вопросы не столько к ныне, слава Богу, здравствующим коллегам, сколько к преждевременно ушедшему от нас В. А. Дозорцеву, который инициировал возрождение интереса к категории исключительных прав применительно к правам на результаты интеллектуальной деятельности. Именно В. А. Дозорцев в последние годы своей жизни наиболее активно пропагандировал идею признания имущественных прав на результаты интеллектуальной деятельности исключительными правами <1>. Эта идея и воспринята разработчиками части четвертой ГК. -------------------------------- <1> Дозорцев В. А. Понятие исключительного права // 1) Проблемы современного гражданского права. М., 2000. С. 287 - 320; 2) Интеллектуальные права. Понятие. Система. Задачи кодификации. М., 2003. Впрочем, взгляды на сей счет самого В. А. Дозорцева также претерпели эволюцию и не лишены противоречий. Так, в конце девяностых годов рабочей группой Исследовательского центра частного права (лидирующую роль в ней играл В. А. Дозорцев) был подготовлен раздел "Исключительные права (интеллектуальная собственность)" соответствующей части ГК. Из названия раздела следовало, что понятия "исключительные права" и "интеллектуальная собственность" употребляются в нем как тождественные и что понятием исключительных прав охватываются все права, принадлежащие автору в области интеллектуальной собственности. Однако уже в первой статье, которой открывался раздел, было продекларировано, что исключительное право является правом имущественным. Из этого следовало, что либо понятия "исключительные права" и "интеллектуальная собственность", вопреки названию проекта, не тождественны, либо за бортом проекта остались личные неимущественные права, хотя они и были прописаны в целом ряде норм проекта (см., напр., п. 1 ст. 1125, ст. 1131, п. 1 ст. 1171 проекта). Как ни странно, разработчики проекта указанного противоречия не заметили. О поисках оптимальных путей кодификации законодательства об интеллектуальной собственности и возникших при этом острых спорах, сопровождавшихся взаимными обвинениями, см.: Труды по интеллектуальной собственности. Т. I. Проблемы интеллектуальной собственности в Гражданском кодексе России. Материалы междунар. научно-теоретич. конференции. М., 1999. В эти споры косвенно оказался втянутым и я. Один из устроителей конференции, В. А. Дозорцев, в письме от 15 декабря 1999 г. адресовал мне упрек: "Абстрагируясь от существа разногласий, Вы втемную поддерживаете своих коллег, служите им моральной опорой. Огорчила меня не позиция Вашего начальника (в то время им был А. П. Сергеев. - Ю. Т.), а Ваша. Думаю, что было бы правильно, если бы старшее поколение договорилось о высоком уровне требований - и к диссертациям, и к деятельности уже остепененных". Упрек В. А. Дозорцева был вызван тем, что А. П. Сергеев, которого В. А. Дозорцев жестко критиковал, в защиту петербургского проекта сослался на меня: "Почему-то профессору Толстому, читавшему наш проект, его стиль беспомощным не показался" (Труды по интеллектуальной собственности. Т. I. С. 10 - 11, 14, 36). Едва ли я заслуживал адресованный мне упрек, поскольку ни одного из начальников - ни прошлых, ни нынешних - я втемную никогда не поддерживал и не поддерживаю (подробнее см.: Толстой Ю. К. Страницы воспоминаний. С. М. Корнеев, В. А. Дозорцев, М. И. Пискотин. М., 2004. С. 11 - 14). Что же касается призыва В. А. Дозорцева к ученым старшего поколения блюсти высокий уровень требований - и к диссертациям, и к деятельности уже остепененных, - то он актуален сейчас как никогда. Призыву В. А. Дозорцева я и стараюсь следовать (см., напр.: Толстой Ю. К. Своевременный почин // Правоведение. 2007. N 2. С. 223 - 234). Одним из участников упомянутой конференции был Е. А. Суханов. Приведу фрагмент из его выступления: "Я уже упоминал, что понятие интеллектуальной собственности является понятием условным. Что нового можно прочесть в петербургском проекте (имеется в виду проект кафедры гражданского права СПбГУ. - Ю. Т.)? Право интеллектуальной собственности описывается как субъективное право, с набором правомочий, предусматривается его "осуществление", "защита". Этого нет нигде в мире. У нас уже есть право хозяйственного ведения, которого тоже нигде в мире нет, но "выкинуть" нам его из Кодекса не дали. Есть право оперативного управления, которое тоже нигде в мире не встречается. За рубежом прекрасно работает траст, нам тоже его пытались навязать. Но мы здесь при чем? У нас совсем другая система. У нас вообще ничего не работает" (Труды по интеллектуальной собственности. Т. I. С. 41). Вступать в спор о том, что у нас работает, а что не работает, считаю излишним. Решать этот спор, по-видимому, каждый должен сугубо индивидуально.

Можно, таким образом, констатировать, что идеи В. А. Дозорцева получили легальное признание после кончины того, кто их активно отстаивал. А как любил повторять О. С. Иоффе, для ученого-юриста высшим признанием его идей является закрепление их в законе. При всем уважении к памяти выдающегося советского (российского) цивилиста, каким был В. А. Дозорцев, замечу, что и у него критерий вычленения исключительных прав из числа других субъективных прав по существу отсутствует. Почему, например, свойством исключительности наделены в области интеллектуальной собственности лишь имущественные права? Если это свойство призвано подчеркнуть монополию носителя исключительного права на ту сферу юридической власти, которая закрепляется за ним, то разве то же качество не присуще личным неимущественным правам, которые характеризуются неотторжимостью от личности носителя этих прав? Можно даже сказать, что именно неотчуждаемость и непередаваемость личного неимущественного права, которое срослось с личностью того, кому оно принадлежит (поэтому оно и называется личным), делает свойство исключительности присущим личным неимущественным правам даже в большей степени, нежели правам имущественным. Странно поэтому, что В. П. Мозолин, пожалуй, не без оснований выдвигая личные неимущественные права на передний план в наборе прав, охватываемых, по его мнению, понятием интеллектуальной собственности, не настаивает на признании указанных прав тем более исключительными. Об условности критерия вычленения исключительных прав, который вслед за В. А. Дозорцевым избрали разработчики проекта, свидетельствует и такой факт, относящийся к недавнему прошлому. В четырехтомном учебнике гражданского права Московского университета, вышедшем третьим изданием в 2004 - 2006 гг. (отв. ред. Е. А. Суханов), выделен раздел VI "Исключительные права ("интеллектуальная собственность")" <2>. Из этого следует, что все права, охватываемые понятием интеллектуальной собственности, а не только имущественные права, относятся к исключительным. Теперь же, если судить по ГК, к исключительным относятся не все права, охватываемые понятием интеллектуальных прав (понятием интеллектуальной собственности?), а лишь имущественные права (см. ст. 1226 ГК). Эта метаморфоза, для которой потребовался короткий период, свидетельствует о том, что для вычленения категории исключительных прав нет достаточно прочного основания. -------------------------------- <2> См.: 1) Гражданское право. Т. II / Отв. ред. Е. А. Суханов. 3-е изд. М., 2004. С. XXXVII; 2) Там же. 3-е изд. М., 2005. Т. II. Раздел VI (автор раздела - И. А. Зенин).

Расширим рамки настоящих заметок и зададимся вопросом, присущ ли признак исключительности такому, казалось бы, всеобъемлющему праву, как право собственности. Насколько известно, наиболее авторитетные исследователи права собственности сдержанно относились к введению признака "исключительности" в определение права собственности в дополнение к уже имеющимся признакам. В частности, отказался от этого академик А. В. Венедиктов, сочтя вполне достаточным для выявления специфики права собственности указания на то, что собственник осуществляет принадлежащее ему право своей властью и в своем интересе. Сомнения А. В. Венедиктова приобретают тем большую весомость, поскольку действующий ГК таким, по терминологии ГК, признакам, как осуществление гражданских прав их субъектами своей волей и в своем интересе, придает общее значение, отнюдь не замыкая их на каких-то отдельных видах гражданских прав (например, на праве собственности или интеллектуальных правах), а распространяя их на все гражданские права (см., напр., абз. 1 и 2 ст. 1 ГК). В свете занятой законодателем позиции нет оснований идти по пути приращения лишь интеллектуальным правам (да и то не всем) признака, присущего, по существу, всем гражданским правам, если определять субъективное право как закрепленную законом за управомоченным лицом меру возможного и дозволенного поведения. Признак "исключительности" выглядит как ничем не оправданный юридический плеоназм.

------------------------------------------------------------------

Название документа