Ошибки законодателя в определении цивилистических терминов (критический анализ отдельных дефинитивных норм ГК РФ)

(Мотовиловкер Е. Я.) ("Законы России: опыт, анализ, практика", 2013, N 8) Текст документа

ОШИБКИ ЗАКОНОДАТЕЛЯ В ОПРЕДЕЛЕНИИ ЦИВИЛИСТИЧЕСКИХ ТЕРМИНОВ (КРИТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ОТДЕЛЬНЫХ ДЕФИНИТИВНЫХ НОРМ ГК РФ)

Е. Я. МОТОВИЛОВКЕР

Мотовиловкер Евсей Яковлевич, кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского права и процесса Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова.

В статье выявляются ошибки, допущенные законодателем при определении ряда фундаментальных понятий гражданского права: ценная бумага, исковая давность, обязательство, уступка требования. Автор считает, что причина дефинитивных промахов законодателя лежит, с одной стороны, в нарушении правил формальной логики, а с другой - в традиционном, устаревшем понимании общетеоретических терминов.

Ключевые слова: ценная бумага; предъявление бумаги; исковая давность; право на иск; обязательство; правоотношение; юридический факт; уступка требования; основание.

Legislators' mistakes in defining civil notions (critical analysis of particular definitive rules of the Civil code of the Russian Federation) E. Y. Motovilovker

Motovilovker Evsey Yakovlevitch, Candidate of Laws, Associate Professor of the Civil Law and Civil Procedure Department of Demidov Yaroslavl State University.

The article is concerned with legislators' mistakes in defining particular fundamental notions of civil law: security, limitation period, obligation, assignment. The author thinks that the causes of legislators' definitive mistakes are breaches of formal logic rules, as well as traditional, archaic understanding of general theoretical terms.

Key words: security; security presentation; limitation period; right for a claim; obligation; legal relation; legal fact; assignment; grounds.

Тема. Законодатель в первой части ГК РФ (далее - ГК) по понятным причинам проявляет себя как теоретик-цивилист, определяющий базовые категории. Читатель же обнаруживает в законе нормы-дефиниции, содержащие формулировки, к примеру, таких ключевых терминов, как ценная бумага, сделка, исковая давность, обязательство, договор. Между тем анализ соответствующих текстов ГК, основанный на понимании смысла используемых слов (компонентов дефиниции) и правилах формальной логики, позволяет говорить о серьезных промахах законодателя. I. Ошибка в определении ценной бумаги: "предъявление ценной бумаги необходимо для передачи права из бумаги". Закрепляя в п. 1 ст. 142 ГК понятие ценной бумаги, законодатель указал, что осуществление или передача удостоверенных ценной бумагой имущественных прав возможны только при ее предъявлении <1>. Отсюда следует, что акт предъявления (презентации) ценной бумаги необходим: а) не только для реализации выраженного в ней, в частности, обязательственного права требования, б) но и для его передачи. -------------------------------- <1> Скорректированная проектом изменений в ГК РФ редакция п. 1 ст. 142 ГК РФ "Ценная бумага" сохранила это представление. См.: проект ФЗ "О внесении изменений в Гражданский кодекс Российской Федерации" // www. arbitr. ru (далее - проект).

Между тем п. 1 ст. 146 ГК гласит: "Для передачи другому лицу прав, удостоверенных ценной бумагой на предъявителя, достаточно вручения ценной бумаги этому лицу". И если в тексте одной статьи говорится, что передача права по бумаге происходит путем ее предъявления, а в тексте другой - путем ее вручения, значит, по логике вещей оба эти действия являются тождественными, совпадают по содержанию, раз и предъявление, и вручение служат одной цели - передаче прав по бумаге. Размышляя над вопросом "Верно ли это?", вникнем в суть акта предъявления ценной бумаги. Загвоздка в нем, ибо именно этому действию законодатель отвел роль условия, необходимого и для осуществления права по бумаге, и для его передачи. Начнем с анализа очевидного: без предъявления ценной бумаги невозможна реализация удостоверенного ею права требования. Почему это так? 1. Кому предъявляется ценная бумага? Тому, к кому направлено выраженное в бумаге право требования, т. е. к лицу, которое обязано совершить требуемое действие (например, к векселедателю или к банку - плательщику чекодателя). 2. А что, разве должник по бумаге не может по собственной инициативе исполнить обязанность? В том-то и дело, что не может, поскольку движение ценной бумаги, переход удостоверенного ею права (иногда выдача бумаги) происходят вне и помимо воли обязанного по бумаге субъекта. Значит, он находится в неведении относительно того, кто имеет право по бумаге и кому он должен учинить исполнение. Лицо, выдавшее простой ордерный вексель, не знает, кто в данный момент является правообладателем и с кем у него может возникнуть вексельное отношение. Банк чекодателя и не подозревает, кому и когда он должен платить по выписанному чеку. Это будет понятно, как только чекодержатель предъявит бумагу банку. Тогда у последнего и возникнет обязанность уплатить чековую сумму. 3. Дальше становится ясным: а) что акт предъявления ценной бумаги внешне представляет собой демонстрацию держателем бумаги своего права требования лицу, обязанному его реализовать, и б) что таким образом, через визуальный показ бумаги правообладатель обнаруживает перед обязанным свою заинтересованность в совершении им требуемого действия, в) ставя потенциально обязанное лицо перед необходимостью исполнения, т. е. актуализируя саму обязанность. Предъявляя ценную бумагу обязанному по ней субъекту, правообладатель как бы говорит: "Смотрите, из этой бумаги следует, что я имею направленное к Вам требование. Я ставлю Вас перед фактом своей заинтересованности в осуществлении своего права и требую от Вас исполнения". Так мы получаем ответ на вопрос: "Почему без презентации ценной бумаги невозможна реализация выраженного в ней права?" Потому что, если держатель бумаги - правообладатель не совершит это действие, у потенциально обязанного лица не возникнет необходимости исполнения, а значит, настоящей, полноценной обязанности, которую можно нарушить (а так нечего нарушать). Только с предъявлением чека "на плечи" банка ляжет обязанность осуществить платеж чекодержателю, ибо только тогда к банку придет осознание, кому, почему и сколько необходимо заплатить по чеку. 4. Итоговый вывод. Предъявление ценной бумаги по своей внутренней сути, по природе есть акт заявления требования, который выступает условием, необходимым для а) возникновения корреспондирующей с удостоверенным бумагой правом обязанности, а потому для б) реализации самого права <2>. -------------------------------- <2> Еще одно рассуждение. Если обладатель выраженного в ценной бумаге права требования хочет его реализации, ему необходимо обнаружить свое желание перед обязанным по бумаге лицом, т. е. заявить ему требование. И сделать это он может одним способом - предъявлением ценной бумаги.

Теперь с высоты данного вывода посмотрим на выраженное в п. 1 ст. 142 ГК представление законодателя о том, что предъявление ценной бумаги необходимо и для осуществления удостоверенного ею права, и для передачи последнего, имея в виду, что способом передачи права из бумаги, по мнению того же законодателя, выступает вручение бумаги (п. 1 ст. 146 ГК). По идее, акт предъявления бумаги, будучи направленным на передачу права, должен совпадать с вручением бумаги. Однако какое здесь может быть совпадение, если, предъявляя ценную бумагу, правообладатель сообщает потенциально обязанному лицу о его обязанности, а не банально вручает документ; заявляет требование об исполнении, а не передает владение бумагой. Вне всяких сомнений, эти действия существенно отличаются друг от друга. И нам, в силу данной очевидности, не остается ничего другого, кроме как констатировать полную несостоятельность законодательного установления о невозможности передачи прав по ценной бумаге без ее предъявления. Скрытая причина такого промаха, думается, лежит в пренебрежительном отношении к смыслу терминов "реализация права" и "передача права" и, как следствие, в нарушении логического правила: два принципиально различных по природе результата не могут достигаться одним и тем же действием. Между тем глубинное понимание отличий "реализации требования" от "передачи требования" позволяет вскрыть ошибку легального определения ценной бумаги. В акте предъявления ценной бумаги отсутствует какая-либо направленность на переход права именно потому, что это действие призвано служить осуществлению права. И стоит только в этом ракурсе посмотреть на отдельные признаки презентации, как ее несовместимость с целью передачи права по бумаге становится очевидной. Во-первых, ценная бумага предъявляется обязанному лицу для того, чтобы оно реализовало право. В то время как право из бумаги (вместе с бумагой) передается третьему лицу, чтобы оно стало его обладателем. Должник по бумаге не имеет интереса приобретать удостоверенное ею право <3>. -------------------------------- <3> В этой связи нельзя не согласиться с замечанием Е. А. Крашенинникова о том, что "предъявление бумаги представляет собой действие, направленное на осуществление удостоверенного ею права, и совершается, как правило, в отношении обязанного по бумаге лица, тогда как передача бумаги... совершается в отношении лица, желающего приобрести право на бумагу и связанное с ним право из бумаги" // Гражданское право: Учебник. Т. 1 / Под ред. А. П. Сергеева. М., 2008. С. 395.

Во-вторых, предъявление ценной бумаги обязанному лицу на языке закона означает использование предъявителем своего права требования ("заявил требование" - значит "воспользовался им") <4>. Между тем передача права из бумаги, скажем, путем ее вручения представляет собой акт распоряжения правом. -------------------------------- <4> Термином "использование права требования" ("воспользоваться правом требования") законодатель обозначает действие самого правообладателя по заявлению требования, необходимое для реализации права обязанным лицом. К примеру, регламентируя процесс осуществления такого права требования, как преимущественное право покупки, законодатель допускает обороты "участники общества пользуются преимущественным правом покупки" (абз. 2 п. 2 ст. 93 ГК РФ) или "...сроки использования преимущественного права покупки" (абз. 3 п. 5 ст. 21 ФЗ "Об обществах с ограниченной ответственностью"). Анализ показывает, что фраза "участник общества воспользовался преимущественным правом покупки доли" означает "участник общества выразил в течение определенного срока продавцу доли свою заинтересованность в ее приобретении, т. е. потребовал от продавца продажи доли". Таким образом, предъявление ценной бумаги выступает актом использования удостоверенного бумагой права требования.

В-третьих, осуществляемая путем вручения бумаги передача права имеет своим основанием соглашение о передаче права из бумаги. Вручение документа исполняет соответствующую договоренность. Между тем предъявление ценной бумаги есть односторонний волевой акт правообладателя, основание которого исчерпывается усмотрением предъявителя. Итак. Мы доказали, что предъявление ценной бумаги как действие, предназначенное служить (обусловливать) реализацию права требования из бумаги, в принципе не может каким-либо образом участвовать в передаче права. И поскольку ст. 142 ГК (и в настоящем виде, и в проекте) содержит указание на такое участие, она содержит ошибку <5>. Исправить эту ошибку легко: надо просто исключить из текста слова "или передача", а слово "возможны" заменить на "возможно". -------------------------------- <5> На эту ошибку в легальном определении ценной бумаги указывает Е. А. Крашенинников. См.: Гражданское право: Учебник. Т. 1 / Под ред. А. П. Сергеева. М., 2008. С. 395.

II. Ошибка в определении исковой давности: "защита права по иску как предмет исковой давности". Законодатель в ст. 195 ГК определяет исковую давность как "срок для защиты права по иску лица, право которого нарушено". Элементарный анализ заставляет увидеть, что предметом давностного срока, по мнению законодателя, выступает "защита права по иску", которая есть действие суда по удовлетворению иска (ведь в иске выражено требование к суду о защите). Дальше пойдем вглубь и логически развернем эту информацию. Очевидно, что явление, на которое распространяется срок, должно существовать с самого начала его течения (иначе срок будет пустым). Здесь вспомним правило, согласно которому исковая давность обычно начинает свое течение с момента гражданского правонарушения. Если, следуя логике ст. 195 ГК, допустить, что исковая давность имеет своим предметом защиту права по иску, то придется признать, что данная защита, т. е. деятельность суда по удовлетворению иска, уже происходит, как только состоялось правонарушение. Однако такое, мягко говоря, трудно признать верным, как трудно признать верным абсурд. В самом деле, защита по иску в принципе не может появиться в момент правонарушения. Мало того, она в принципе не может состояться в период течения исковой давности. Это так потому, что защита по иску есть действие суда и, следовательно, непосредственно производится судом, но никак не деянием, субъектом которого является обязанное лицо. Кроме того, защита по иску есть удовлетворение иска. А удовлетворение иска предполагает предъявление иска, которое, с одной стороны, не является еще собственно защитой по иску, а с другой - прерывает течение исковой давности (ст. 203 ГК). Получается, что независимо от того, когда предъявлен иск, действие суда по его удовлетворению не может состояться в период течения давностного срока <6>. -------------------------------- <6> По меткому замечанию А. П. Сергеева, "если иск предъявлен в пределах исковой давности и рассмотрен судом по существу, вопрос о течении исковой давности не встает, так как он лишен практического смысла". См.: Сергеев А. П. Некоторые вопросы применения правил об исковой давности в российском законодательстве // Сб. статей к 50-летию Е. А. Крашенинникова. Ярославль, 2001. С. 573.

Таким образом, логический анализ содержащейся в ст. 195 ГК мысли об исковой давности как о сроке для защиты права по иску показал, что она есть мысль о сроке для того явления, которое в течение этого срока возникнуть не может, и, следовательно, есть мысль о беспредметном сроке, т. е. логически абсурдная мысль. Теперь подумаем о скрытой причине, вызвавшей ошибку легального понятия исковой давности. Она, думается, лежит в забвении фундаментального постулата науки юриспруденции: юридический факт порождает право на действие (свое или чужое), но не само действие, которое является реализацией права. В очередной раз, переписывая определение давностного срока (см. ст. 78 ГК РСФСР), законодатель опять не заметил глубинного противоречия формулировки "срок для защиты права по иску" основополагающей идее цивилистики, согласно которой гражданское правонарушение непосредственно производит не действие суда по защите (защиту осуществляет суд, он ее и производит), а реальную возможность этого действия, которая по своей природе есть право на защиту по иску, или исковое право требования, или право на удовлетворение иска <7>. -------------------------------- <7> См. об этом подробнее: Мотовиловкер Е. Я. Предмет исковой давности // Журнал российского права. 2008. N 6. С. 42.

"Возникновение права на защиту" знаменует собой способ, с помощью которого законодатель регламентирует такой юридический факт, как гражданское правонарушение. Именно поэтому в момент просрочки заемщика мы наблюдаем существование у заимодавца реальной возможности получить от суда удовлетворение иска о возврате долга, которая по смыслу абз. 2 п. 2 ст. 199 ГК погашается с истечением начавшегося в момент нарушения давностного срока и, следовательно, выступает предметом этого срока <8>. -------------------------------- <8> См. подробнее обоснование этого тезиса: Мотовиловкер Е. Я. Указ. соч. С. 40 - 41.

Таким образом, исковая давность есть срок не для защиты права по иску, а для возможности такой защиты, т. е. для права на защиту по иску, которое по сути является правом на удовлетворение иска. Теперь становится ясным, как исправить ошибку ст. 195 ГК. Надо фразу "защиты права по иску" преобразовать в "права на защиту по иску" и обозначить его основание. И мы получим понятие исковой давности, отвечающее требованиям логики и смыслу фундаментальных терминов цивилистики. Вариант 1. Исковая давность есть срок для возникающего из гражданского правонарушения права на защиту по иску. Вариант 2. Исковая давность есть срок для права на защиту по иску, возникающего у лица вследствие нарушения его гражданского права или охраняемого законом интереса. III. Ошибки в определении обязательства. Объявив через название ст. 307 ГК, что будет определять понятие "обязательство", законодатель записал: "В силу обязательства одно лицо (должник) обязано совершить в пользу другого лица (кредитора) определенное действие, как-то: передать имущество, выполнить работу, уплатить деньги и т. п., либо воздержаться от определенного действия, а кредитор имеет право требовать от должника исполнение его обязанности". Данная формулировка, на наш взгляд, содержит два серьезных промаха: один касается соблюдения правил логики, другой связан с пониманием терминов. Промах N 1: абсурдность. "В силу обязательства..." Промах обнаруживает себя в самом начале определения, в его "вывеске", где, по идее, должно обозначаться то, что определяется (сам предмет). Законодатель начинает раскрывать термин "обязательство" не с "Обязательство - это...", а с "В силу обязательства...". И поскольку "в силу" означает "на основании", текст п. 1 ст. 307 ГК предстает алогизмом. В дефиниции с такой "шапкой" вдумчивый читатель обязательно заметит нонсенс типа "в силу обязательства возникает обязательство" или "обязательство является основанием того, что составляет его содержание". За "В силу обязательства..." по всем правилам логики должно следовать не оно само, а то, что из него возникает. Но главный источник абсурдности словесного построения п. 1 ст. 307 ГК (не столько логический, сколько понятийный) лежит в том, как законодатель определяет обязательство. А он определяет его как правоотношение, расписывая его через право требования кредитора и соответствующую обязанность должника. И тогда образованный читатель обязательно заметит, что легальная дефиниция обязательства, указывая на наличие у обязательства силы, беспардонно посягает на смысл базовой терминологической связки "юридический факт-правоотношение" и откровенно игнорирует фундаментальный закон юриспруденции: "Всякое правоотношение имеет основание своего возникновения". Обязательство, будучи гражданским правоотношением, вообще не имеет силы порождать, в принципе не может играть роль основания (тем более собственного). Почему? Хотя бы потому, что само вытекает из определенного юридического факта, является по своей природе следствием, а не причиной, порождаемым, а не порождающим. Ведь факт наличия обязательства не есть юридический факт. В этом смысле указание п. 1 ст. 307 ГК на то, что кредитор имеет право требования к должнику в силу обязательства, грубо противоречит указанию п. 2 ст. 307 ГК на то, что обязательство возникает из договора, вследствие причинения вреда и из иных оснований. Заимодавец имеет право требования возврата долга не в силу правоотношения с заемщиком, а в силу договора займа, который служит основанием этого правоотношения. Чем же объяснить столь элементарную ошибку законодателя? Вряд ли забывчивостью истинного соотношения юридического факта и обязательства. Скорее всего, тем, что законодатель придает обороту "в силу обязательства" далекое от логики значение, вкладывает в него инородный, неестественный смысл. Какой смысл вкладывает законодатель в связку "на основании обязательства", когда, повторяя ошибку п. 1 ст. 307 ГК, пишет: "Право (требование), принадлежащее кредитору на основании обязательства (выделено нами. - Е. М.) может быть передано другому лицу" (абз. 1 п. 1 ст. 382 ГК)? Очевидно, не тот, который прямо следует из написанного: "Право требования, возникающее на основании обязательства, может быть передано другому лицу" (ведь это абсурд). Но тот, который логически выводится из контекста ст. 382 ГК, т. е. из того, что хотел сказать законодатель. А он просто хотел сказать: "Обязательственное право требования может быть передано другому лицу". Иными словами, законодатель, желая подчеркнуть, что переходит именно обязательственное право требования, написал, что переходит право, принадлежащее кредитору на основании обязательства. И получился откровенный алогизм: "обязательственное право требования означает право требования, существующее на основании обязательства". Такого же рода ошибку законодатель допускает при определении понятия "обязательство". Написав "В силу обязательства", законодатель не имел в виду ни обязательства, ни его силу. Он под обязательством имел в виду обязательственность, обязательственный характер правоотношения. Он хотел сказать: в силу обязательственного характера правоотношение есть отношение, в котором одна сторона (должник) обязана, а другая сторона (кредитор) имеет право требовать". И этот нонсенс является следствием потери законодателем осознания, во-первых, смысла термина "основание", во-вторых, того, что правоотношение есть родовой признак обязательства, а само обязательство - его разновидность. Однако нелепо обязательственность как характеристику правоотношения отождествлять с обязательственным правоотношением. Нелепо "прилагательное" отождествлять с его "существительным". Получится нонсенс. Он и получился, когда законодатель в п. 1 ст. 307 ГК, начав со слов "В силу обязательства", далее раскрыл обязательственное правоотношение. Получилось, что имеющие обязательственный характер право кредитора и обязанность должника возникают в силу (на основании) обязательства. Промах N 2: несостоятельность пассивной обязанности. Определяя понятие обязательства, законодатель в п. 1 ст. 307 ГК установил, что должник, помимо обязанности совершить определенное действие, может нести еще так называемую пассивную обязанность - обязанность воздержаться от определенного действия ("...либо воздержаться от определенного действия"). Здесь, на наш взгляд, уместно поставить вопрос не столько о том, можно ли в связи с союзом "либо" представить пример, когда на должнике лежит исключительно обязанность воздержания (это невозможно), сколько о том, насколько логически обоснован сам термин "пассивная обязанность". Отражает ли он какую-либо реальность? Подумаем. Если некоторое явление существует, значит, сторонний наблюдатель может его обнаружить. Как можно обнаружить наличие некоторой обязанности? Разумеется, через поведенческий акт, к которому обязывается конкретное лицо. Следовательно, если аналитик желает убедиться в достоверности идеи существования пассивной обязанности, он должен "увидеть" ее исполнение, т. е. воздержание от неправомерного действия как отдельный поведенческий акт отдельного субъекта. Спрашивается, можно ли такое увидеть? Вряд ли. Потому что, когда аналитик начинает думать о том, что некоторое лицо в данную минуту воздерживается от совершения определенного действия, он в принципе не может увидеть каких-либо усилий, направленных на такое воздержание, т. е. в принципе не может "поймать зрением" поведенческий акт по воздержанию. Единственное, что аналитик в состоянии констатировать, - это факт отсутствия действия со стороны лица, включенного в наблюдение. Можно, конечно, вообразить конкретного арендатора, который испытывает муки воздержания от того, что не пользуется арендованным имуществом запрещенным образом. Но этот внутренний процесс представляет интерес для психологии, отнюдь не для юриспруденции. С юридической точки зрения не имеет значения, преодолевает арендатор внутренние препоны, дабы не сорваться на запрещенное действие, или не преодолевает. Важен факт отсутствия деяния. Так получается, что "воздержание от неправомерного действия" обозначает не отдельный поведенческий акт отдельного субъекта, а длящийся факт отсутствия запрещенного действия со стороны определенного лица. При таком раскладе пассивная обязанность оказывается обязанностью, которая ни к чему не обязывает, обязанностью без своего поведения, т. е. беспредметной, бессодержательной, пустой обязанностью. Бессмысленность идеи пассивной обязанности подчеркивается принципиальной невозможностью увидеть факт ее существования отдельно от акта ее осуществления. Ведь логика термина "обязанность" предполагает временной и пространственный разрез между бытием обязанности и ее исполнением (иначе, что исполняется). Между тем единственной реальностью, где "по идее" можно обнаружить обязанность бездействовать, выступает длящийся факт отсутствия противоправного действия со стороны некоторого субъекта. Очевидно, что такая реальность "соткана из материала" действительности, наличного бытия (пусть и со знаком минус), т. е. сплошь состоит из сущего. Значит, в ней нет места для возможного и должного, в пространстве которого, собственно, и находятся корреспондирующие друг с другом права и обязанности. Именно поэтому ситуацию "никто не совершает запрещенного действия" абсурдно описывать через термины "право требования", "обязанность", "правоотношение". Итоговый вывод. С учетом отмеченных ошибок понятие "обязательство" логично сформулировать следующим образом. Обязательство - это: 1) возникающее на основании договора, факта причинения вреда или и иных обстоятельств (родовые признаки) имущественное гражданское правоотношение, в котором 2) одна сторона, именуемая "кредитор", обладает правом требования, 3) а другая сторона, именуемая "должник", несет корреспондирующую обязанность совершить в законном интересе кредитора определенное действие (например, передать вещь, уплатить деньги, выполнить работу или оказать услугу). IV. Ошибка в определении уступки требования: "договор, на основании которого производится уступка". К новеллам проекта относится ст. 389.1 "Правила и обязанности цедента и цессионария". В п. 2 читаем: "Требование переходит к цессионарию в момент заключения договора, на основании которого производится уступка, если законом или договором не предусмотрено иное". Данный текст содержит утверждение о том, что уступка требования есть действие, которое совершается на основании договора. Что это за договор? И верно ли, что какой-то особый договор выступает основанием уступки? Поразмышляем об этом. 1. Общеизвестно, что уступка требования представляет собой: а) действие лица по передаче своего обязательственного права требования другому, б) целью которого, естественно, выступает переход требования. 2. Между тем передача требования, как всякая передача, предполагает согласие приобретателя принять передаваемый объект и, значит, неизбежно сопряжена с фактом договоренности о передаче. Иначе говоря, ситуация уступки начинается с соглашения об уступке (нельзя совершить передачу, не договорившись о ней). 3. Будучи действием, совершаемым правообладателем в пользу другого лица, уступка требования не может мыслиться вне наличия у цедента мотива передачи, т. е. вне своего основания, которое, естественно, согласовывается наряду с уступкой. Обязательственное право требования не просто передается, оно покупается, обменивается, дарится или передается в залог. Следовательно, указанный в п. 2 ст. 389.1 проекта договор, на основании которого производится уступка требования, выступает договором, в котором соглашение об уступке соединено с соглашением об ее основании, т. е. договором обоснованной "титулированной цессии" (термин В. А. Белова <9>), к примеру, договором купли-продажи, дарения, мены или залога требования. -------------------------------- <9> См.: Белов В. А. Сингулярное правопреемство в обязательстве. М., 2000. С. 171.

4. Так, получается, что п. 2 ст. 389.1 проекта содержит утверждение: "Уступка производится на основании договора, являющегося соглашением о передаче права и ее (передачи) оснований". Развернем этот тезис. Из него следует, что уступка требования есть действие, а) непосредственно совершаемое после того, как заключено соглашение об уступке, б) представляющее собой исполнение этого соглашения, в) точнее сказать, исполнение цедентом своей обязанности, возникающей из договора об уступке. Очевидно, что авторы ст. 389.1 проекта вслед за Г. Ф. Шершеневичем воспринимают акт уступки требования по аналогии с передачей вещи, скажем, продавцом покупателю, которая выступает исполнением вытекающего из сделки купли-продажи обязательства <10>. Отделив уступку от договора, проектанты выставили ее реальным актом, совершая который цедент, как и передающий товар продавец, направляет усилия на переход права во владение цессионария (а чем еще заниматься?). -------------------------------- <10> Профессор Шершеневич писал: "Во всяком случае акт передачи права, называемой цессией, отличен от сделки, служащей ему основанием, от дарственного или возмездного отчуждения, хотя чаще всего оба акта сливаются, по-видимому, в одно. Но по существу они также отличны, как передача материальных вещей и лежащий в основе его договор". См.: Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права (по изд. 1907 г.). М., 1995. С. 287 - 288.

Между тем стоит только вообразить, чем конкретно занимается продавец в процессе передачи вещи, и дальше подумать о природе права требования, как становятся очевидными бессмысленность и противоестественность уступки требования как физического действия, осуществляемого во исполнение и за пределами договора уступки. Суть в том, что обязательственное право требования, будучи реальной возможностью кредитора удовлетворить свой законный интерес в имущественном действии должника, не является материальным объектом и, следовательно, не может передаваться, как передается вещь. Отсюда следует, что в результате заключения договора об уступке у цедента не возникает обязанности передать требование цессионарию. Не возникает потому, что такая обязанность неисполнима в силу нематериальной природы требования как субъективного права. Именно этой природы - природы имущественного интереса, природы возможности его удовлетворения - достаточно, чтобы передать право требования одним только актом заключения соглашения. Иными словами, в силу бестелесной сути права требования действие по его передаче совпадает с совершением договора о его передаче, т. е. осуществляется одним согласованным волеизъявлением цедента и цессионария. Уступка требования, таким образом, ограничивается соглашением о передаче требования, которое вместе с соглашением о том или ином основании передачи образует конкретный договор уступки. Следовательно, выраженное в тексте п. 2 ст. 389.1 проекта представление о том, что "уступка производится на основании договора", в корне ошибочно, ибо противоречит сделочной природе уступки <11>. -------------------------------- <11> О несостоятельности взгляда на уступку как действия, производимого на основании договора, свидетельствует правило о моменте перехода требования к цессионарию. Если требование переходит в момент заключения договора, значит, никакого действия по передаче требования после заключения договора производить не требуется. Зачем цеденту передавать требование цессионарию, если тот его уже имеет?

Исправим ошибку. Было предложено: "Требование переходит к цессионарию в момент заключения договора, на основании которого производится уступка, если законом или договором не предусмотрено иное" (п. 2 ст. 389.1 проекта). Другая редакция: "Требование переходит к цессионарию в момент заключения договора, содержащего соглашение об уступке, если законом или договором не предусмотрено иное".

Библиографический список

1. Белов В. А. Сингулярное правопреемство в обязательстве. М., 2000. С. 171. 2. Гражданское право: Учебник. Т. 1 / Под ред. А. П. Сергеева. М., 2008. 3. Мотовиловкер Е. Я. Предмет исковой давности // Журнал российского права. 2008. N 6. 4. Сергеев А. П. Некоторые вопросы применения правил об исковой давности в российском законодательстве // Сборник статей к 50-летию Е. А. Крашенинникова. Ярославль, 2001. 5. Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права (по изд. 1907 г.). М., 1995.

Название документа