К вопросу о механизме защиты должника от неосновательного действия судебного акта

К ВОПРОСУ О МЕХАНИЗМЕ ЗАЩИТЫ ДОЛЖНИКА ОТ НЕОСНОВАТЕЛЬНОГО ДЕЙСТВИЯ СУДЕБНОГО АКТА

Д. Б. ВОЛОДАРСКИЙ

Володарский Даниил Борисович, ассистент кафедры гражданского процесса юридического факультета СПбГУ.

По мнению автора, исполнение вступившего в законную силу судебного акта при отпадении материальных оснований для его принудительной реализации должно быть квалифицировано как необоснованное вторжение в сферу законных интересов должника. За последним должно быть признано право на иск против принудительного исполнения, материальное содержание и функциональная направленность которого обусловлена закрепленным в Гражданском кодексе РФ правилом генеральной превенции.

Ключевые слова: принудительное исполнение судебного решения; антиисполнительное требование; иск против принудительного исполнения; генеральная превенция.

Постановка проблемы

Субъективное право, становясь предметом принудительного судебного осуществления, не теряет способности видоизменяться и после того, как оно получило подтверждение в провозглашенном от имени публичной власти решении суда. Еще до своей реализации в рамках исполнительных процедур оно может прекратиться (измениться) в связи с совершением сторонами спорного правоотношения односторонних действий (зачет, предоставление факультативного предмета исполнения, односторонний отказ от договора и т. п.), заключением между ними двустороннего соглашения (об изменении правоотношения, о его новации и т. д.), наступлением иных правопрекращающих (правоизменяющих) обстоятельств. Материальный эффект данных фактов не обусловлен совершением тех или иных процессуальных действий и наступает по правилам материального закона, регулирующего соответствующие отношения сторон <1>. -------------------------------- <1> Подробнее об этом см.: Володарский Д. Б. К вопросу о воздействии судебного акта на осуществленное через суд материально-правовое притязание // Вестник ВАС РФ. 2012. N 12. С. 6 - 23.

Подобные трансформации не могут не иметь рефлекторного влияния на дальнейший ход принудительного исполнения, ибо ввиду произошедших изменений такое исполнение утрачивает свою материальную обоснованность и становится неспособным к выполнению присущей ему правоохранительной функции. Однако само по себе их наступление не может остановить запущенную машину государственного принуждения. Дело в том, что упомянутые правопрекращающие (правоизменяющие) обстоятельства являются юридическими фактами материального права и непосредственно на движение процесса не воздействуют <2>. Для того чтобы предотвратить дальнейший ход ставшего неосновательным исполнительного производства, помимо самого материального факта, приведшего к таким последствиям, необходимо соблюдение определенной процедуры, посредством которой его влияние будет сообщено процессуальной сфере. -------------------------------- <2> Процессуальный юридический режим, имея публично-правовую природу, предполагает, что возникновение, изменение и прекращение процессуальных отношений возможно лишь с санкции органа публичной власти (см.: Чечина Н. А. Гражданские процессуальные отношения // Избранные труды по гражданскому процессу. СПб., 2004. С. 69 - 71).

На вопрос о том, какая это процедура, можно дать простой ответ. В условиях утраты материального основания для дальнейшего исполнения прекращение исполнительного производства должно быть опосредовано отказом взыскателя от взыскания (п. 2 ч. 2 ст. 43 Федерального закона от 02.10.2007 N 229-ФЗ "Об исполнительном производстве"; далее - Закон об исполнительном производстве). Потеряв с учетом новых обстоятельств юридическую заинтересованность в исполнении судебного решения, добросовестный взыскатель не допустит, чтобы государственная машина принуждения причиняла вред должнику, вынужденному претерпевать теперь уже неоправданное вмешательство в сферу его законных интересов. Он обратится в суд и откажется от права на совершение судебным приставом-исполнителем тех действий, которые приведут к таким неправомерным последствиям. Подобный ответ, конечно же, будет правильным, но лишь для тех случаев, когда мы имеем дело с добросовестным взыскателем, при этом согласным с тем, что дальнейшее исполнение неосновательно. Но такая ситуация складывается далеко не всегда. Взыскатель может настаивать на продолжении исполнения, полагая, что оно будет правомерным и в сложившихся к моменту реализации судебного решения условиях. Более того, взыскатель может просто воздержаться от инициирования процедуры отказа, считая, что не он, а должник должен думать о своих интересах, страдающих от неоправданного принуждения. Таким образом, справедливость требует от нас предоставления должнику необходимого способа защиты, посредством которого он, ссылаясь на наступившие после вынесения решения материальные обстоятельства, получил бы возможность возразить против дальнейшего принудительного исполнения с тем, чтобы предотвратить неосновательное взыскание. Это заставляет нас задуматься о том, каким должно быть материальное содержание соответствующего способа защиты и в каком порядке он должен подлежать осуществлению. Это особенно важно ввиду того, что действующий Закон о возможности принесения должником возражения против принудительного исполнения напрямую не упоминает, что обусловливает необходимость как теоретической разработки соответствующих конструкций, так и внесения предложений de lege ferenda.

Антиисполнительное требование как способ защиты должника от неосновательного действия судебного акта

Любой способ защиты представляет собой субъективное право, используя которое лицо получает возможность защитить свои нарушенные либо находящиеся под угрозой нарушения интересы путем применения к нарушителю определенных мер воздействия <3>. Отсюда следует, что для того, чтобы определить специфику того способа защиты, который надлежит предоставить должнику для предотвращения неосновательного принуждения, необходимо установить, (а) на защиту каких интересов он направлен и (б) каковы должны быть последствия его применения для взыскателя, что и позволит нам выявить материальное содержание воплощенного в нем субъективного права должника. -------------------------------- <3> См.: Крашенинников Е. А. Структура субъективного права и право на защиту // Проблема защиты субъективных прав и советское гражданское судопроизводство. Ярославль, 1979. С. 79 - 80; Бутнев В. В. Понятие механизма защиты субъективных гражданских прав // Механизм защиты субъективных гражданских прав: Сб. науч. тр. Ярославль, 1990. С. 14; Павлов А. А. Присуждение к исполнению обязанности в натуре как способ защиты гражданских прав в обязательственных правоотношениях. СПб., 2001. С. 15 - 19; Вершинин А. П. Выбор способа защиты гражданских прав. СПб., 2000. С. 33.

Ответ на первый вопрос целиком и полностью предопределен тем обстоятельством, что в связи с прекращением (изменением) подтвержденного судом спорного притязания у взыскателя исчезает легитимация на вторжение в сферу личных и (или) имущественных интересов должника, которая может быть оправдана лишь существованием установленных в судебном порядке относительных связей между сторонами. Взыскатель в условиях изменившейся материально-правовой ситуации оказывается в том же положении, что и любой иной субъект, не состоящий с должником в относительных правоотношениях и потому находящийся под действием общего запрета на вмешательство в круг законных интересов последнего. Отличие взыскателя от всех прочих участников экономических отношений, однако, заключается в том, что он является обладателем формально неисполненного и по этой причине процессуально действительного исполнительного документа и потому имеет возможность инициировать на первый взгляд законную, но с материально-правовой точки зрения неправомерную исполнительную деятельность (либо настаивать на ее продолжении). Угроза такого развития событий и порождает "встречный" интерес должника, имеющего настоятельную потребность в устранении двусмысленности своего правового положения и предотвращении возможности неосновательного принуждения. Заметим, что лишения, опасность претерпевания которых возникает для должника в рассматриваемой ситуации, могут быть двоякого рода. Во-первых, он будет вынужден осуществлять те действия, которые составляли содержание существовавшего ранее, но отсутствующего теперь притязания взыскателя. Это может выражаться в том, что он, опасаясь применения к нему мер юридической ответственности, самостоятельно совершит в адрес взыскателя ряд неосновательных предоставлений (при принудительной реализации притязаний facere) либо воздержится во вред себе от совершения тех или иных действий (при принудительной реализации прекратившейся обязанности non facere). Нарушение его абсолютных прав может возникнуть и в связи с деятельностью органов принудительного исполнения, которые обладают возможностью помимо воли должника вторгнуться в имущественную сферу последнего и вместо него произвести требуемое исполнение (при реализации притязаний facere, не предполагающей обязательного личного участия должника). Во-вторых, необоснованное исполнение создает опасность интересам должника и в том, что, подпадая под действие публично-правового режима, устанавливаемого законодательством об исполнительном производстве, он рискует подвергнуться мерам, чисто публичным по своей природе. В частности, он может быть принужден к уплате исполнительского сбора, привлечен к административной ответственности за неисполнение судебного акта (ст. 17.15 КоАП РФ), подпасть под ограничения неимущественного характера (например, под действие запрета на выезд за пределы РФ). Очевидно, что должник заинтересован в том, чтобы соответствующие действия в условиях прекращения подлежащей принудительному осуществлению обязанности в отношении его не производились. Какие меры воздействия должны быть в связи с этим применены по отношению к взыскателю? Ответ лежит на поверхности. Интерес должника направлен на прекращение исполнительного эффекта ранее вынесенного судебного акта, что должно выражаться для взыскателя в невозможности инициировать принудительное исполнение либо настаивать на его продолжении. Исполнительные документы, выданные на основании соответствующего решения, должны утратить свою юридическую силу, а возбужденные исполнительные процедуры должны быть прекращены. Это позволяет утверждать, что предоставляемый должнику способ защиты должен воплощаться в обращенном к взыскателю субъективном праве должника, посредством которого последний вправе требовать от него воздерживаться от любых действий, направленных на принудительное осуществление подтвержденного судом, но уже прекратившегося притязания. Условно это требование можно назвать антиисполнительным, поскольку результатом его реализации должна стать утрата ранее вынесенным судебным решением исполнительной силы, формальное наличие которой и давало взыскателю возможность осуществить неправомерное вторжение в сферу абсолютных интересов противоположной стороны. Подчеркнем, что это субъективное право, представляющее собой разновидность требований non facere, обращено именно к взыскателю, а не к суду или органам принудительного исполнения. Последняя идея выглядит весьма правдоподобно, учитывая, что именно не погашенный исполнением судебный акт и деятельность публичных субъектов предопределяют возможность неосновательного принуждения. Однако она является ошибочной, если мы примем во внимание, что сам по себе формально действующий судебный акт не представляет угрозу для должника. Вследствие действующего в исполнительном производстве принципа диспозитивности вопрос о его принудительном осуществлении целиком и полностью находится в руках взыскателя, который по своему усмотрению принимает решение как об инициировании, так и о прекращении исполнительных процедур (что выражается в его праве в любой момент отозвать исполнительный документ или отказаться от взыскания). Действия органов принудительного исполнения с материально-правовой точки зрения не носят самостоятельного характера - они являются лишь инструментом воли взыскателя, направленной на воплощение принадлежавшего ему притязания. В связи с этим интересу должника в неприкосновенности своей сферы, находящейся под угрозой неосновательного принуждения, противостоит не интерес публичной власти, а интерес взыскателя, на пользу и по воле которого государство и осуществляет исполнительные действия. Какова материально-правовая природа антиисполнительного требования? Должны ли мы сказать, что это самостоятельный способ защиты, несводимый к иным известным нам до этого способам, либо речь должна идти о том, что он обладает неким традиционным материально-правовым содержанием? В первую очередь отметим, что такое требование выполняет превентивную функцию. Само по себе его использование не способно компенсировать неблагоприятные последствия, которые, может быть, уже возникли для должника в связи с реализацией утратившего материальную обоснованность исполнительного документа. Его действие устремлено в будущее, призвано посредством лишения судебного акта исполнительной силы предотвратить негативный эффект его осуществления. Учитывая это, материальное содержание данного способа защиты может быть выявлено, если мы дадим материально-правовую характеристику тем последствиям, наступление которых он призван предупредить. То обстоятельство, что неосновательное исполнение приводит к вторжению в сферу абсолютных интересов должника, заставляя его претерпевать лишения, позволяет выдвинуть предположение, что возникающие здесь последствия можно описать, используя категорию вреда. Под последним, как гласит доктрина, понимается уничтожение или умаление охраняемого правом блага <4>, неблагоприятные, отрицательные последствия, которые наступают при нарушении или ущемлении принадлежащих потерпевшему имущественных или личных неимущественных прав и благ, - иными словами, все то, что как раз и происходит при неосновательном исполнении, как это было показано нами выше <5>. В действиях взыскателя, инициирующего или настаивающего на продолжении исполнительных процедур, на первый взгляд можно усмотреть все признаки объективной стороны правонарушения, предусмотренного ст. 1064 ГК РФ: вред, возникающий вследствие умаления правовой сферы должника, противоправность и причинно-следственную связь. Причем тот факт, что причинение вреда здесь опосредуется деятельностью публичных субъектов, ничего не меняет, ибо, как мы уже сказали, их действия в силу принципа диспозитивности с материально-правовой точки зрения не имеют самостоятельного значения и должны рассматриваться как действия самого взыскателя <6>. -------------------------------- <4> См.: Флейшиц Е. А. Обязательства из причинения вреда и неосновательного обогащения. М., 1951. С. 20; Гражданское право / Под ред. М. М. Агаркова, Д. М. Генкина. М., 1944. Т. 1. С. 328 (автор главы - М. М. Агарков); см. также: Гражданское право: Учеб. В 3 т. Т. 3. 4-е изд., перераб. и доп. / Под ред. А. П. Сергеева, Ю. К. Толстого. М., 2007. С. 8 (автор главы - Ю. К. Толстой). <5> См.: Смирнов В. Т., Собчак А. А. Общее учение о деликтных обязательствах в советском гражданском праве. Л., 1983. С. 58. <6> Именно по этой причине неуместно говорить, что неосновательное взыскание в условиях прекращения подтвержденного судом притязания есть частный случай причинения вреда незаконными действиями органа государственной власти (ст. 1069 ГК РФ).

Вышесказанное позволяет нам уподобить антиисполнительное требование иному, давно известному способу защиты - требованию о запрете вредоносной деятельности, предусмотренному п. 1 ст. 1065 ГК РФ, и, более того, выдвинуть гипотезу о тождестве их материального содержания. Требование о запрете вредоносной деятельности (п. 1 ст. 1065 ГК РФ), рассматриваемое в свете общей теории гражданского правоотношения, может быть описано следующим образом. Во-первых, оно носит охранительный, а не регулятивный характер, ибо, будучи направленным на предотвращение имущественного и неимущественного вреда, призвано защитить абсолютные права и законные интересы участника экономического оборота, которые могут пострадать при осуществлении опасной деятельности. Во-вторых, связь, которая возникает в данном случае между обладателем притязания и потенциальным делинквентом, является относительной, так как, несмотря на то что посредством указанного требования эвентуально защищается сфера абсолютных интересов правообладателя, наличие конкретного возможного нарушителя позволяет указать на него как на носителя встречной по отношению к притязанию управомоченного субъекта обязанности. В-третьих, данное требование является требованием non facere, ибо ему противостоит обязанность воздержания потенциального делинквента от совершения вредоносных действий в будущем (обязанность отрицательного характера). В-четвертых, оно носит внедоговорный характер, что следует как из его направленности на защиту абсолютных прав и интересов, так и из самого факта помещения соответствующей нормы в главу ГК РФ, посвященную внедоговорным обязательствам <7>. -------------------------------- <7> Подробнее об этом см.: Ершов О. Г. Понятие и признаки гражданского правоотношения по предупреждению причинения вреда в строительстве // Гражданское право. 2011. N 4. С. 6 - 9; Бондаренко С. С. Предупреждение причинения вреда (статья 1065 ГК РФ) // Современное право. 2008. N 8. С. 90 - 93.

Исходя из предшествующего анализа, исследуемое нами антиисполнительное требование обладает признаками, полностью идентичными вышеописанным. Будучи направленным на защиту имущественной и личной сферы должника, оно выполняет охранительную функцию. Связывая между собой должника (применительно к данному требованию выступающего в качестве управомоченного субъекта) и взыскателя (выступающего в качестве лица обязанного), оно может быть квалифицировано как относительное, с корреспондирующей с ним отрицательной обязанностью взыскателя. Не вызывает сомнения и его внедоговорный характер (ибо в условиях прекращения связывавшего должника и взыскателя притязания говорить о наличии между ними договорной связи не приходится даже в тех случаях, когда изначально она имелась). С точки зрения условий реализации соответствующих требований также может быть констатировано их абсолютное тождество. В обоих случаях речь идет (а) о потенциальной опасности причинения вреда интересам правообладателя деятельностью потенциального делинквента, при том что (б) соответствующая угроза должна быть реальной, а не мнимой <8>. Применительно к антиисполнительному требованию реальность угрозы правам и интересам должника обусловливается либо тем обстоятельством, что в отношении его уже инициирована исполнительная процедура, либо тем, что исполнительный документ в любой момент может быть получен и предъявлен к исполнению <9>. -------------------------------- <8> См.: Гражданское право: В 4 т. Обязательственное право: Учеб. Т. 4. 3-е изд., перераб. и доп. / Под ред. Е. А. Суханова. М., 2008. С. 639 (автор § 4 главы 67 - С. М. Корнеев). <9> Сходство этих способов защиты становится еще более очевидным, если мы примем во внимание то обстоятельство, что они могут в зависимости от условий, в которых применяются, иметь как предупредительную, так и пресекательную направленность. Так, требование о запрете вредоносной деятельности может быть предъявлено как тогда, когда данная деятельность уже осуществляется делинквентом (пресекательная функция), так и тогда, когда он лишь намеревается приступить к ее осуществлению (предупредительная функция). Точно так же антиисполнительное требование должно иметь применение как после возбуждения исполнительных процедур, так и в свете их возможного будущего инициирования.

Следует ли из этого, что с точки зрения своего материального содержания рассматриваемое нами требование является не чем иным, как разновидностью предусмотренного п. 1 ст. 1065 ГК РФ способа защиты? И если нет, в чем можно усмотреть различие между ними? Прежде всего отметим, что попытка провести разграничение между исследуемыми притязаниями может быть осуществлена с точки зрения различных модусов принуждения, которое необходимо применить для их реализации. Так, традиционным считается воззрение, что воспретительное требование, предусмотренное п. 1 ст. 1065 ГК РФ, подвергается принудительному осуществлению в процедурах исполнительного производства посредством установления мер публичной ответственности для делинквента, преступающего судебный запрет и не исполняющего лежащей на нем материальной обязанности воздержания <10>. Провозглашаемый судом запрет эффективен не сам по себе, а лишь в контексте тех угроз, с которыми связано его возможное будущее нарушение <11>. Совсем иная картина будет иметь место при осуществлении требования о недопустимости дальнейшего принудительного исполнения. В данном случае объем вредоносных действий взыскателя целиком и полностью предопределяется объемом тех действий, которые может по его воле совершить судебный пристав-исполнитель (иной субъект, выполняющий соответствующие функции) в рамках ставшей неосновательной процедуры исполнения. Соответственно, для воспрепятствования наступления вредных последствий достаточно провозгласить судебный акт не подлежащим исполнению, аннулировав все исполнительные документы, выданные для целей его реализации. Запрет, таким образом, получает осуществление не в рамках процедур исполнения, как это имеет место в классическом варианте, а, напротив, путем прекращения помимо воли взыскателя той принудительной процедуры, которая может причинить вред должнику. -------------------------------- <10> См.: Гордон В. М. Иск о воспрещении (литературное обозрение). СПб., 1913. С. 15 - 20; Осокина Г. Л. Гражданский процесс. Общая часть. М., 2006. С. 477; Гражданский процесс: Учеб. 3-е изд., перераб. и доп. / Под ред. В. А. Мусина, Н. А. Чечиной, Д. М. Чечота. М., 2000. С. 194 - 195 (автор главы X - А. А. Ференс-Сороцкий). <11> В этом смысле принудительное значение решения о воспрещении выражается в феномене двойного деликта, когда помимо собственно мер гражданско-правовой ответственности за причинение вреда делинквент вынужден будет претерпеть и публично-правовые последствия своего поведения, выразившегося в неисполнении судебного акта.

Однако, на наш взгляд, дифференциация по вышеуказанному критерию сама по себе не дает оснований считать требование о недопустимости принудительного исполнения субстанциально отличным от воспретительного притязания, предусмотренного п. 1 ст. 1065 ГК РФ. Дело в том, что разграничение, проведенное нами выше, имеет внешнее для анализируемых требований процессуальное значение, ибо вопрос о том, как именно мы воздействуем на волю обязанного субъекта для целей реализации спорного притязания (прямо или косвенно), есть вопрос о тех параметрах, которыми должна обладать процессуальная форма, в рамках которой такое притязание будет подлежать принудительному осуществлению. Само же материальное содержание рассматриваемых требований, направленных на предотвращение противоправного причинения вреда, остается единым <12>. Конечно, то обстоятельство, что деликт, на предотвращение которого направлено антиисполнительное требование, совершается в процедуре исполнительного производства, предопределяет специфические особенности заключенного в нем материального притязания, направленного на предотвращение вреда, причиняемого в процессе осуществления внешне законной исполнительной деятельности. Это и порождает необходимость построения особой процессуальной формы его принудительного осуществления (через аннулирование исполнительной силы судебного акта и прекращение исполнительного производства). Но само по себе это не позволяет нам провозгласить субстанциальную независимость данного требования от предусмотренного п. 1 ст. 1065 ГК РФ. Напротив, вполне правомерным будет казаться такое их соотнесение, при котором требование о запрете причинения вреда в будущем будет фигурировать в качестве родового, а требование о недопустимости исполнения судебного акта - в качестве его особой разновидности. -------------------------------- <12> Как справедливо указал Е. А. Крашенинников, такое свойство субъективного права, как способность подлежать принудительному осуществлению, не проявляется внутри его материального содержания, а актуализируется внешним образом, через деятельность юрисдикционного органа (см.: Крашенинников Е. А. К теории права на иск. Ярославль, 1995. С. 15 - 17). Отсюда также следует, что то, как именно юрисдикционный орган подвергает субъективное право принудительному осуществлению, ничего не добавляет к описанию его материальной природы.

Другая попытка развести вышеуказанные притязания может быть сделана в свете рассуждений о сфере применения ст. 1065 ГК РФ. Так, в литературе высказывается мнение о том, что данный способ защиты направлен прежде всего на защиту общественных интересов, которые могут пострадать в результате потенциально опасной деятельности одного из участников экономического оборота <13>. Речь, в частности, идет о защите экологических прав и прав на безопасность жизнедеятельности, принадлежащих широкому кругу лиц. В случае же с иском против принудительного исполнения говорить о его общественном значении не приходится, ибо он направлен исключительно на защиту персональных интересов должника. Кроме того, вредоносная деятельность, о которой упоминает ст. 1065 ГК РФ, как следует из п. 2 данного положения, носит производственный характер, связана с эксплуатацией предприятий и сооружений <14>. И по этой причине кажется весьма сомнительным включать в содержание данной нормы также деятельность по исполнению судебных актов - деятельность, совсем иную по своей природе, не направленную на производство экономических благ и осуществляемую в процессуальной форме. А значит, именно по этим критериям (характеристике защищаемого интереса и потенциально опасной деятельности) следует разграничивать требования, вытекающие из ст. 1065 ГК РФ, и антиисполнительное требование должника. -------------------------------- ------------------------------------------------------------------ КонсультантПлюс: примечание. Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации: В 3 т. Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части второй (под ред. Т. Е. Абовой, А. Ю. Кабалкина) (том 2) включен в информационный банк согласно публикации - Юрайт-Издат, 2006 (3-е издание, переработанное и дополненное). ------------------------------------------------------------------ <13> См., напр.: Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации: В 3 т. Т. 2: Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации, части второй / Под ред. Т. Е. Абовой, А. Ю. Кабалкина. М., 2007. С. 1064 - 1065 (автор комментария - Е. Н. Васильева); Кудинов О. А. Обязательства вследствие причинения вреда и неосновательного обогащения: Юридический комментарий. М., 2006. С. 92. <14> См., напр.: Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации. Часть вторая: Учеб.-практич. комментарий / Под ред. А. П. Сергеева. М., 2010. С. 892 (автор комментария - А. П. Сергеев).

Несмотря на кажущуюся убедительность выдвинутых доводов, полагаем, что они должны быть отвергнуты как несостоятельные. Во-первых, предусмотренный п. 1 ст. 1065 ГК РФ способ защиты нельзя считать установленным лишь в целях защиты общественного блага. Хотя его значение как требования, направленного на охрану групповых интересов (интересов неопределенного круга лиц), не следует недооценивать, ограничить применение п. 1 ст. 1065 ГК РФ исключительно публично значимой сферой недопустимо, ибо такое ограничительное толкование рассматриваемой нормы нельзя вывести из ее содержания. Во-вторых, из того факта, что п. 2 ст. 1065 ГК РФ упоминает о производственной деятельности, не вытекает, что положения предшествующего пункта данной статьи (применительно к которому мы и проводим наш анализ на соотношение предусмотренного в нем способа защиты и антиисполнительного требования) имеют точно такой же объем содержания. На наш взгляд, п. 2 ст. 1065 ГК РФ направлен не на ограничение использования рассматриваемого способа защиты определенной сферой экономических отношений, а лишь на установление особых условий его применения в ситуациях, когда потенциально опасная деятельность, упомянутая в п. 1 ст. 1065 ГК РФ, носит также производственно-эксплуатационный характер и затрагивает интересы широкого круга субъектов, что требует согласования взаимно пересекающихся общественных интересов <15>. Так, данное положение устанавливает, что соответствующий способ защиты может быть направлен не только на прекращение производственной деятельности, но и на ее приостановление (абзац первый п. 2 ст. 1065 ГК РФ), что представляется более мягким вариантом запрета. Необходимость в таком регулировании обусловлена потребностью защитить интересы тех лиц, которые могут пострадать от полного прекращения деятельности предприятия (например, его работников) <16>. Далее, указанная норма содержит положение о том, что запрет производственно-эксплуатационной деятельности может последовать и в том случае, когда соответствующее требование заявлено не было, а суд устанавливает ее вредоносный характер при рассмотрении деликтного иска. Существование такого права у суда обусловлено потребностью обеспечить общественную безопасность и, являясь исключением из принципа диспозитивности, требует специального закрепления в тексте закона. Наконец, п. 2 ст. 1065 ГК РФ определяет, что наличие встречного общественного интереса в продолжении вредоносной производственной деятельности может в принципе являться основанием для отказа в удовлетворении соответствующего требования (абзац второй п. 2 ст. 1065 ГК РФ). Именно для закрепления этих особенностей предназначен п. 2 ст. 1065 ГК РФ, но никак не для ограничительного толкования предшествующего пункта. -------------------------------- <15> В этом смысле следует отвергнуть идею Л. В. Кузнецовой о том, что п. 1 и 2 ст. 1065 ГК РФ соотносятся между собой как устанавливающие превентивный и пресекательный способы защиты соответственно. Пункт 1 ст. 1065 ГК РФ, по ее мнению, касается случаев, когда иск предъявляется до начала вредоносной деятельности, в то время как п. 2 ст. 1065 ГК РФ - в процессе ее осуществления (см.: Кузнецова Л. В. Иск о запрещении деятельности, создающей угрозу причинения вреда // Иски и судебные решения: Сб. ст. / Под ред. М. А. Рожковой. М., 2009. С. 108). Предлагаемое толкование данной нормы неприемлемо, ибо п. 1 ст. 1065 ГК РФ говорит не о запрете будущей (т. е. еще не начавшейся) деятельности, а о направленности данного иска на предотвращение будущего вреда. При этом такая направленность будет свойственна ему как в случаях предъявления на стадии подготовки, так и на стадии осуществления неправомерной деятельности, ибо и в последнем случае в намерения истца входит предотвращение еще не наступивших отрицательных последствий. Таким образом, возможность пресечения вредоносной активности может быть выведена уже из п. 1 ст. 1065 ГК РФ, в то время как п. 2 ст. 1065 подходит лишь для разъяснения особенностей реализации данного способа защиты в случаях, когда деятельность ответчика носит производственно-эксплуатационный характер. <16> Здесь, правда, нужно оговориться, что запрет, устанавливаемый при применении п. 1 ст. 1065 ГК РФ, может также не иметь окончательного характера, ибо в том случае, если осуществляемая деятельность утратит в дальнейшем характер потенциально вредоносной, исполнительное действие соответствующего судебного решения должно быть прекращено.

Со своей стороны полагаем, что идея о полном совпадении между собой материального содержания антиисполнительного требования и требования, основанного на ст. 1065 ГК РФ, все-таки может быть оспорена, но по несколько иным основаниям. Дело в том, что указанная норма, как следует из самого факта ее закрепления в главе 59 ГК РФ, направлена на предотвращение таких ситуаций, следствием которых может стать возникновение деликтных притязаний, вытекающих из ст. 1064 ГК РФ. Вместе с тем сомнению может быть подвергнут сам исходный тезис о том, что любое неосновательное исполнение сопровождается появлением таких обязательств. Возможные ситуации здесь, как представляется, куда более многообразны, а следовательно, и материальное содержание антиисполнительного требования богаче, чем то, которым обладает требование из ст. 1065 ГК РФ. Во-первых, говорить о потенциальном возникновении деликтных обязательств не приходится в том случае, когда принудительно осуществляемое в ходе исполнительных процедур притязание было направлено на передачу индивидуально-определенного имущества. Неосновательное исполнение при таких обстоятельствах будет приводить к неправомерному переходу соответствующих вещей из владения должника во владение взыскателя, и в отсутствие материально-правовой каузы для такого предоставления порождать не деликтное, а виндикационное требование должника <17>. В свою очередь, ст. 1065 ГК РФ, обладая антиделиктным, а не антивиндикационным содержанием, не сможет послужить основанием для предотвращения неправомерных исполнительных действий в этих категориях случаев. И следовательно, антиисполнительное требование должно обладать в этом случае иной природой. -------------------------------- <17> В связи с этим отметим, что категория вреда может пониматься в двух разных смыслах: в широком - как всякое последствие, наступающее для потерпевшего в результате противоправной деятельности нарушителя, и в узком - как такое умаление его правовой сферы, которое связано с уменьшением состава его прав и (или) неполучением выгоды. Именно в этом последнем значении данное понятие фигурирует в ст. 1064 ГК РФ, вследствие чего, в частности, становится возможным разграничение деликтного и виндикационного требований. Все то время, пока вещь сохранилась в натуре, даже если она не находится во владении субъекта вещного права, говорить о причинении вреда (применительно к самой вещи) нельзя, ибо состав его имущественных прав не уменьшился - имущество может быть истребовано предусмотренным ст. 301 ГК РФ иском (см. об этом: Иоффе О. С. Обязательства по возмещению вреда. Л., 1951. С. 9; Смирнов В. Т., Собчак А. А. Указ. соч. С. 58, 144 - 145).

Во-вторых, утверждение, что неосновательное исполнение ведет к возникновению деликтных обязательств, может быть подвергнуто сомнению и применительно к тем случаям, когда ранее существовавшее притязание должника носило характер активного требования (facere), с которым корреспондировала обязанность должника предоставить родовое имущество (в том числе денежные средства), совершить в его адрес определенные действия (например, выполнить работы, оказать услуги). Здесь уместно ставить вопрос о том, что следствием неправомерного принуждения будет не причинение вреда, а возникновение неосновательного обогащения (сбережения) взыскателя, что породит обратное кондикционное, а не деликтное притязание. А если так, то требование о недопустимости принудительного исполнения приобретет (зеркальным образом) значение антикондикционного и, следовательно, его невозможно будет вывести из содержания ст. 1065 ГК РФ. Последний тезис следует рассмотреть подробнее, ибо он отсылает нас к дискуссии о конкуренции деликтного и кондикционного исков, порожденной тем, что в целом ряде случаев последствия вторжения в правовую сферу иного лица одновременно могут рассматриваться и как вред в смысле ст. 1064 ГК РФ, и как неосновательное обогащение согласно ст. 1102 ГК РФ <18>. Это вызывает неопределенность в том, какой способ защиты должен быть использован для преодоления сложившейся ситуации. Именно с таким развитием событий мы и сталкиваемся в том случае, когда должник претерпевает умаление своих прав и законных интересов, совершая принудительное предоставление в пользу взыскателя <19>. -------------------------------- <18> Речь идет о так называемой кондикции из вмешательства, когда в результате причинения вреда правонарушитель получает какую-то выгоду для себя, неосновательно обогащаясь (хищение вещей, определенных родовыми признаками, неправомерное использование чужого имущества и т. д.) (см.: Новак Д. В. Неосновательное обогащение в гражданском праве. М., 2010. С. 232, 333; Толстой Ю. К. Проблемы соотношения требований о защите гражданских прав // Правоведение. 1999. N 2. С. 138). <19> Так, при принудительном изъятии денежных средств и иного имущества, определяемого родовыми признаками (и дальнейшем его смешении с таким же имуществом взыскателя), право собственности на него возникает у последнего. Здесь одновременно наличествует и вред должника (совокупность его имущественных прав уменьшилась в результате противоправных действий взыскателя), и неосновательное обогащение взыскателя (о возникновении права собственности при неосновательной передаче родовых вещей у неосновательно обогатившегося см.: Гербутов В. С. Обзор диссертаций на тему неосновательного обогащения // Вестник гражданского права. 2008. N 2; Он же. Кондикция владения. К учению об обогащении по российскому праву // Вестник гражданского права. 2009. N 4. Там же можно найти критический разбор иных точек зрения).

Заметим, что по вопросу о соотношении вышеуказанных способов защиты в настоящее время высказываются две основные точки зрения. Согласно первой из них кондикционное притязание имеет субсидиарное значение и может применяться лишь в тех случаях, когда восстановление прав потерпевшего не может быть осуществлено посредством предъявления деликтного иска <20>. Если следовать ей, то по общему правилу для преодоления последствий неосновательного исполнения в вышеперечисленных случаях должник должен будет применить способ защиты, предусмотренный ст. 1064 ГК РФ. Согласно другой позиции указанные способы защиты свободно конкурируют между собой <21> и потому должник сможет воспользоваться кондикционным иском, не заявляя деликтных требований. -------------------------------- <20> См.: Маковский А. Л. Обязательства вследствие неосновательного обогащения (глава 60) // Гражданский кодекс РФ. Часть вторая: Текст, комментарии, алфавитно-предметный указатель / Под ред. О. М. Козырь, А. Л. Маковского, С. А. Хохлова. М., 1996. С. 599; Новак Д. В. Неосновательное обогащение в гражданском праве. С. 282 - 283; Смирнов В. Т., Собчак А. А. Указ. соч. С. 121. <21> См., напр.: Толстой Ю. К. Проблемы соотношения требований о защите гражданских прав. С. 144; Гражданское право: Учеб. В 3 т. Т. 3 / Под ред. А. П. Сергеева. М., 2010. С. 97 - 98 (автор главы - Е. А. Крашенинников).

Не имея возможности углубляться в данную тематику, отметим, что, даже если придерживаться идеи о преимущественном значении деликтного иска при его конкуренции с кондикцией, он все равно не способен будет преодолеть негативные последствия неосновательного исполнения во всех без исключения случаях. Например, если неправомерное взыскание состоялось без вины взыскателя (он не знал о прекращении спорного правоотношения и потому не прекратил процедуру принудительного исполнения), возврат полученного должником станет возможным только путем предъявления кондикционного требования. Отсюда следует, что антиисполнительное требование, направленное против любых видов неосновательного исполнения, в том числе и такого, которое не порождает в качестве своего последствия возникновение обязательства по причинению вреда, должно включать в себя независимый антикондикционный элемент, что подтверждает нашу идею о его более общем, нежели требование из ст. 1065 ГК РФ, значении. Наконец, в-третьих, вызывает также сомнения тот факт, что негативные для должника публично-правовые последствия принудительного исполнения (взыскание исполнительского сбора, привлечение к административной ответственности по ст. 17.15 КоАП РФ и т. д.) могут породить деликтное притязание должника к взыскателю в случае их наступления в условиях материально неосновательного исполнительного производства. Так, если мы рассматриваем исполнительский сбор в качестве средства возмещения (пусть частичного) затрат государства на оказание такой "публичной услуги", как принудительное исполнение, расходы за необоснованно осуществляемое исполнение справедливо было бы возложить на взыскателя, инициировавшего его в условиях отсутствия у него действительного материального интереса. Такой ответ, однако, будет невозможным, если мы будем квалифицировать его в качестве меры ответственности, налагаемой на должника за неподчинение приказу органа судебной власти, выраженному в предъявленном к исполнению исполнительном документе. При таком понимании, которое, в частности, разделяет КС РФ <22>, исполнительский сбор представляет собой наказание за нарушение должником установленного порядка управления и его наложение не может быть поставлено в зависимость от того, в каком состоянии находились материальные взаимоотношения сторон на момент его взыскания. А если так, говорить о его переложении на взыскателя путем предоставления должнику деликтного иска не представляется возможным. Вместе с тем очевидно, что интерес должника, находящегося под угрозой неосновательного исполнения, заключается также в том, чтобы отвратить от себя риск привлечения к публичной ответственности, и потому антиисполнительное требование направлено и на предотвращение этих последствий, даже если они и не приводят к возникновению требования по возмещению вреда <23>. -------------------------------- <22> См.: п. 3 мотивировочной части Постановления КС РФ от 30.07.2001 N 13-П. <23> Аналогичные соображения могут быть высказаны и в отношении административных штрафов, налагаемых по ст. 17.15 КоАП РФ. Несмотря на то что данная мера является инструментом воздействия на волю должника, противящегося реализации спорного притязания, она может быть рассмотрена и в качестве наказания за неуважение к суду, выразившееся в несоблюдении его приказа. В таком случае о возмещении соответствующего штрафа за счет взыскателя, если он был взыскан в условиях материально неосновательного принудительного исполнения, говорить не приходится, ибо основание к привлечению должника к ответственности лежит в сфере процессуального, а не материального права. Это, однако, не означает, что у должника отсутствует интерес в предотвращении такого развития событий, при котором штраф может быть взыскан. А если так, антиисполнительное требование, призванное защитить указанный интерес, и в этом отношении не может быть квалифицировано в качестве антиделиктного.

Учитывая многоаспектность угроз, от которых интересы должников должны защищаться рассматриваемым способом защиты, материально-правовое содержание последнего, на наш взгляд, следует искать на более высоком уровне абстракции, что позволило бы объединить разные категории антиисполнительных требований (антивиндикация, антиделикт, антикондикция и т. д.) и составить о них обобщающее представление. Для этого наше внимание должно переключиться на ту цель, которая ими преследуется: предупреждение неосновательного вмешательства в правовую сферу должника, юридическое значение которой обусловлено признанием общей идеи о том, что правовое регулирование может считаться адекватным лишь тогда, когда оно не только позволяет преодолеть последствия социально-правовых конфликтов, но и эффективно препятствует их возникновению <24>. Эта идея, в частности, находит свое выражение в таком закрепленном в ст. 12 ГК РФ способе защиты, как пресечение действий, нарушающих право или создающих угрозу его нарушения, применение которого позволяет заблаговременно обезопасить заинтересованных лиц от неблагоприятного развития событий еще тогда, когда оно предвидится, но не стало свершившимся фактом. Сюда относятся и такие примыкающие к нему по своей направленности специальные меры, как уже рассмотренный иск из п. 1 ст. 1065 ГК РФ (являющийся не чем иным, как разновидностью вышеуказанного способа защиты), приостановление или отказ от исполнения договора ввиду предвидимых нарушений со стороны контрагента (ст. 328 ГК РФ) и т. д. Статья 12 ГК РФ, однако, играет при этом обобщающую роль, ибо посредством нее законодатель попытался придать универсальное значение той мысли, что любое нарушение права должно быть предотвращено еще до того, как наступят последствия его совершения. По сути, речь здесь идет об установлении правила генеральной превенции, которая наряду с генеральным деликтом и генеральной кондикцией становится важнейшим правовым инструментом, необходимым для обеспечения стабильности экономического оборота, хотя и решает несколько иные задачи: не преодоление последствий нарушений, а недопущение самого перехода материальных правоотношений в конфликтную стадию их существования <25>. -------------------------------- <24> С этой идеей связано понятие правопорядка, т. е. такого положения вещей в обществе, при котором субъекты беспрепятственно удовлетворяют свои интересы, реализуя принадлежащие им субъективные права и обязанности, и установление которого является целью правового регулирования. Предупреждение правовых конфликтов, таким образом, как раз и выступает одним из средств обеспечения правопорядка (см.: Поляков А. В. Общая теория права: Проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода. Курс лекций. СПб., 2004. С. 853). <25> Отметим, что, пытаясь решить задачу закрепления в законе механизма генеральной превенции, законодатель избрал не совсем удачные формулировки. Буквальное прочтение абзаца третьего ст. 12 ГК РФ позволяет нам прийти к ошибочному выводу о том, что предвидимое нарушение может быть предотвращено только в том случае, когда действия, способные привести к противоправному последствию в будущем, совершаются в настоящем времени. Это оставляет за скобкой те ситуации, когда реальная угроза правопорядку возникает до того, как потенциальный нарушитель начал действовать (как это имеет место, например, тогда, когда взыскатель еще не инициировал возбуждение неосновательной исполнительной процедуры, но, не желая отказываться от взыскания, дает понять, что намерен это сделать). Полагаем, однако, что не вполне четкая регламентация не может препятствовать предоставлению превентивной защиты и в этих категориях случаев, а положение абзаца третьего ст. 12 ГК РФ для этой цели должно быть истолковано расширительно, что вполне оправдывается той общезначимой функцией, которую оно призвано выполнять.

Описание материально-правового содержания универсального предупредительно-пресекательного способа защиты будет сходно с той характеристикой, которая нами уже была дана применительно к требованию о предотвращении вредоносной деятельности, что неудивительно, если учитывать видовое значение последнего по отношению к рассматриваемому способу защиты. Он воплощается в субъективном праве заинтересованного лица требовать от потенциального нарушителя воздержания от действий, нарушающих или способных затронуть его правовую сферу (притязание non facere), - праве, которое может быть осуществлено при наличии реальной угрозы интересам его обладателя со стороны соответствующего субъекта. Это право является относительным (адресовано конкретному субъекту), а с точки зрения выполняемой им функции - охранительным. Отличие от предусмотренного п. 1 ст. 1065 ГК РФ способа защиты заключается в том, что оно не характеризуется узкой антиделиктной направленностью, а, обладая широкой сферой применения, способно оказать помощь в любой ситуации, в которой заинтересованному лицу требуется заблаговременно отвести от себя опасность, исходящую от третьих лиц. Общезначимость предупредительно-пресекательного способа защиты позволяет нам распространить его действие и на сферу взаимоотношений взыскателя и должника, возникающих в связи с угрозой принудительного исполнения утратившего материальную обоснованность судебного акта. Антиисполнительное требование в этом контексте становится одной из его разновидностей, при этом материальный объем правила генеральной превенции позволяет охватить всю широту интересов, которые могут быть затронуты неосновательным исполнением в самых разнообразных случаях, и защитить их должным образом. Возражения, которые могут быть выставлены против предлагаемого подхода, могут заключаться в оспаривании той идеи, что законодатель, устанавливая правило абзаца третьего ст. 12 ГК РФ, действительно предполагал предоставление заинтересованным лицам возможности заблаговременно пресечь возникновение противоправных последствий во всех без исключения случаях. Сомнения здесь могут вызвать ситуации, в которых складывается угроза неосновательного обогащения, ибо в литературе указывается на то, что глава 60 ГК РФ, устанавливая механизм возврата полученного неосновательного обогащения, не предполагает, что такое обогащение может быть предотвращено властью суда еще до того, как оно возникло <26>. И действительно, в некоторых случаях суд не вправе принимать антикондикционные возражения ответчика, ссылающегося на то, что удовлетворение требований истца может привести к возникновению у него неосновательного обогащения (либо создать угрозу возникновения последнего). Так, если собственник, получив от арендатора возмещение за украденную у последнего вещь, обнаруживает ее во владении третьего лица и предъявляет виндикационный иск, фактический владелец не вправе защищаться от этого иска ссылкой на то, что ее возвращение приведет к недолжному обогащению истца (получающего в итоге и возмещение, и вещь) <27>. Эта логика может быть распространена и на случаи предъявления должником возражения против принудительного исполнения, которое, как мы указали ранее, зачастую имеет антикондикционную направленность. Сама по себе закономерность возникновения по итогам исполнения судебного акта неосновательного обогащения у взыскателя по аналогии с рассмотренным случаем не должна вести к образованию превентивного требования должника, направленного на недопущение такого развития событий. Его интересы должны защищаться ex post - путем предъявления кондикционного требования уже после того, как неосновательное обогащение возникло, но не в преддверии его возникновения. -------------------------------- <26> См.: Новак Д. В. Действия, направленные на неосновательное обогащение, как форма злоупотребления правом // Витрянский В. В., Суханов Е. А. Основные проблемы частного права: Сб. ст. к юбилею д-ра юрид. наук, проф. Александра Львовича Маковского / Отв. ред. В. В. Витрянский, Е. А. Суханов. М., 2010. С. 172. Приводя соответствующее утверждение, Д. В. Новак, однако, признает это ненормальным явлением и указывает на то, что предупреждение неосновательного обогащения должно производиться путем обращения к ст. 10 ГК РФ. <27> Анализируя похожую ситуацию, Д. В. Новак говорит об отсутствии у такого собственника легитимации на виндикационный иск: принятие им возмещения свидетельствует о намерении совершить отчуждение утраченной вещи, в связи с чем его право в отношении ее прекращается на основании п. 1 ст. 235 ГК РФ (см.: Новак Д. В. Действия, направленные на неосновательное обогащение, как форма злоупотребления правом). Полагаем, что оснований делать такой вывод применительно к действующему законодательству не имеется. Получение стоимостного эквивалента вещи (что происходит поневоле - в связи с ее отсутствием во владении контрагента) является "суррогатным" способом защиты и автоматически не приводит к утрате интереса в реальном восстановлении нарушенного права собственности на тот случай, если исчезнувшее имущество вдруг обнаружится. А если так, нельзя сделать вывод о том, что его принятие свидетельствует о сформировавшейся воле собственника отчудить вещь и лишить себя возможности заполучить ее в дальнейшем посредством виндикационного иска.

Полагаем, однако, что подобные рассуждения не могут опорочить идею генеральной превенции (и исключить возможность предъявления должником антиисполнительного требования в том случае, когда неосновательное исполнение приводит к возникновению обогащения на стороне взыскателя), ибо указанный выше случай существенно отличается от тех ситуаций, в которых должен действовать рассматриваемый нами механизм превентивной защиты. Для того чтобы увидеть это различие, необходимо вспомнить, что объективно противоправные последствия могут быть следствием как правомерных, так и неправомерных действий субъекта экономического оборота. В приведенном примере, при котором превентивные антикондикционные возражения не допускаются, неосновательное обогащение возникает вследствие реализации истцом правовых возможностей, предопределенных содержанием принадлежащего ему материального субъективного права (виндикационного требования). Да, в итоге истец повторно восстанавливает свой интерес, но говорить о том, что повторное восстановление является противозаконным, ошибочно: обогащение возникает лишь постольку, поскольку в результате таких действий утрачивает свою обоснованность первоначально совершенное предоставление арендатора. Такой рефлекторный результат реализации истцом своего права не может опорочить его действий, в связи с чем антикондикционное возражение, направленное на предотвращение такой ситуации, становится неуместным. В свою очередь, при неосновательном исполнении действия взыскателя, настаивающего на продолжении исполнительных процедур, являются неправомерными, ибо в условиях прекращения (изменения) ранее существовавшего притязания, связывавшего его с должником (и неспособности судебного акта играть роль материально-правовой causa для взыскания), для совершаемого предоставления отсутствуют необходимые основания в виде принадлежащего взыскателю субъективного права. И потому в данном случае выставление антиисполнительного требования, направленного на превенцию неосновательного обогащения, оправданно <28>. -------------------------------- <28> Подчеркнем, что в доктрине различаются случаи, когда обогащение было неосновательным с самого начала (ab initio sine causa), с одной стороны, и возникло в связи с отпадением ранее имевшейся материально-правовой каузы, с другой стороны (см.: Новак Д. В. Неосновательное обогащение в гражданском праве. С. 269). В этом смысле превентивные антикондикционные требования (возражения) не должны допускаться против тех экономически и юридически оправданных действий, которые приводят к отпадению материально-правового основания ранее совершенного предоставления, однако вполне уместны, если направлены на предотвращение изначально неосновательных предоставлений - постольку, поскольку эти действия лишены каких бы то ни было признаков правомерности. Антиисполнительные требования (в случаях, когда они имеют антикондикционное содержание) всегда направлены на предотвращение именно последнего вида обогащения и потому должны быть допущены без ограничений.

В этом смысле правило генеральной превенции, установленное абзацем третьим ст. 12 ГК РФ, может применяться для предотвращения лишь таких противоправных последствий, которые вызваны не любыми, а исключительно неправомерными действиями посягающего субъекта. Антиисполнительные требования в связи с этим удачно вписываются в данный способ защиты, становясь его разновидностью, ибо использование утратившего свою материальную обоснованность судебного акта для вторжения в правовую сферу должника является неправомерным во всех без исключения случаях. Вышесказанное позволяет нам сделать два основополагающих вывода. Во-первых, тезис о том, что неосновательное исполнение должно быть предотвращено еще до того, как проявятся его неблагоприятные для должника последствия, может быть выведен из действующего законодательства, а надлежащий способ защиты, выраженный в правиле генеральной превенции, в нем уже закреплен (абзац третий ст. 12 ГК РФ). Во-вторых, самостоятельность антиисполнительных требований определяется не тем, что они обладают неким неизвестным доселе материально-правовым содержанием, а тем, что для их осуществления должна быть предусмотрена специальная процессуальная регламентация. Последнее обусловлено тем, что предвидимое нарушение, от которого защищает антиисполнительное притязание, осуществляется в процессуальной форме (посредством действий органов принудительного исполнения), а потому устранение угрозы должно осуществляться путем лишения взыскателя возможности использовать формально не погашенный исполнением судебный акт в своих интересах. Это заставляет нас сосредоточиться на том, какими признаками должна обладать процедура, предназначенная для реализации антиисполнительных требований, и исчерпывающим образом описать ее основные параметры <29>. -------------------------------- <29> Оговоримся, что сделанные нами выводы нуждаются в одном существенном уточнении. Дело в том, что сформулированное в абзаце третьем ст. 12 ГК РФ правило генеральной превенции закреплено в качестве частноправового способа защиты и применяется там, где речь идет о частных правоотношениях сторон. Однако потребность в предъявлении антиисполнительного требования возникает и тогда, когда речь идет о реализации публично-правовых притязаний. В этом случае возможность выставления соответствующих возражений не может быть выведена из абзаца третьего ст. 12 ГК РФ и должна обосновываться отдельно в качестве публично-правового способа защиты.

Иск против принудительного исполнения как средство осуществления антиисполнительных требований

Общие замечания

Ответ на вопрос о должной процедуре предопределяется той характеристикой, которую мы дадим взаимному состоянию должника и взыскателя, столкнувшихся с фактами изменения материально-правовой действительности после вынесения судебного акта. На наш взгляд, ситуация, при которой взыскатель продолжает настаивать на претворении в жизнь судебной резолюции, несмотря на прекращение (изменение) подтвержденного судом принадлежавшего ему притязания, обладает всеми признаками того, что в науке процессуального права принято называть спором о праве. Как известно, спорность права есть его объективное состояние, что означает различные помехи, сопротивления, препятствия к его осуществлению, а также такое взаимное положение материально заинтересованных субъектов, которое характеризуется неопределенностью и неуверенностью в наличии между ними правовых связей и их содержании <30>. Преодоление препятствий и неопределенности невозможно без посредничества публичной власти ввиду противостояния самоопределяющихся воль участников соответствующих отношений, которые не желают собственными действиями превозмочь возникший конфликт <31>. В рассматриваемом случае неопределенность правового положения должника обусловлена распространением на него исполнительного действия судебного решения. Это создает видимость того, что притязание взыскателя в отношении его продолжает оставаться существующим и неисполненным, в то время как оно уже прекратилось ввиду обстоятельств, имевших место после вынесения судебного акта. В свою очередь, должник не в силах самостоятельно реализовать свое антиисполнительное требование и устранить неопределенность. Отказаться от дальнейшего взыскания может в силу принципа диспозитивности только сам взыскатель, должнику же для предотвращения принудительного исполнения требуется посредничество публичной власти. Поэтому все то время, пока исполнительное действие судебного решения формально не прекращено и взыскатель не отказался от намерения его принудительной реализации, стороны - в условиях фактического отсутствия подлежащего исполнению субъективного права - будут находиться в состоянии правового спора по отношению друг к другу. -------------------------------- <30> См.: Чечина Н. А. Норма права и судебное решение // Избранные труды по гражданскому процессу. С. 109 - 111. <31> См.: Ильин А. В. Разрешение судами споров, возникающих по поводу распределения бюджетных средств. М., 2011. С. 23.

А если так, то для реализации антиисполнительного требования должника необходимо задействовать судебную процессуальную форму, являющуюся универсальным средством разрешения споров, а процессуальным средством его защиты должен стать иск, который по характеру осуществляемого посредством него притязания должен получить наименование иска против принудительного исполнения. Отметим, что антиисполнительное требование и иск против принудительного исполнения соотносятся между собой как способ и средство защиты интересов должника. Такое противопоставление вызвано тем, что "правовой рецепт", рекомендуемый потерпевшему, столкнувшемуся с нарушением (угрозой нарушения) своих прав, всегда включает в себя две равно важные составляющие. Во-первых, указание на то, каков должен быть объем вторжения в сферу интересов правонарушителя, необходимый для восстановления прав потерпевшего, пресечения правонарушения либо отведения угрозы его совершения, определяющий меру требуемой защиты. Этот вопрос является материально-правовым, ибо решается в зависимости от того, каким содержанием обладает субъективное право потерпевшего, осуществление которого позволит преодолеть правовой конфликт. Во-вторых, указание на то, какие активные действия следует предпринять заинтересованному лицу для воплощения предписанной меры защиты. Эта сторона имеет процессуальное значение, ибо в силу признаваемой в современном гражданском обществе монополии государства на применение силы принудительное осуществление предписанной меры защиты нуждается, как правило, в процессуальном опосредовании. Для этого потерпевший, заинтересованный в приведении в действие юрисдикционного механизма, оснащается необходимыми средствами защиты, центральное значение среди которых в силу своей универсальности получает иск, т. е. обращенное к суду требование о применении к нарушителю принуждения, необходимого и достаточного для фактического воплощения принадлежащего истцу материального права <32>. -------------------------------- <32> См.: Осокина Г. Л. Иск (теория и практика). М., 2000. С. 9 - 30; Гражданское право: актуальные проблемы теории и практики / Под общ. ред. В. А. Белова. М., 2007. С. 918 - 925 (автор очерка - А. Б. Бабаев).

В рассматриваемой ситуации эта дихотомия выражается в противопоставлении антиисполнительного требования как субъективного права с корреспондирующей с ним обязанностью взыскателя воздерживаться от инициирования (поддержания) исполнительных процедур и иска против принудительного исполнения как средства, позволяющего обеспечить такое воздержание помимо воли взыскателя путем лишения судебного решения его исполнительного эффекта. Однако эта дихотомия не препятствует тому, чтобы воспринимать антиисполнительное требование и иск, предоставляемый для его реализации, в качестве элементов единого механизма защиты должника. При этом существование у такого иска своего собственного материального содержания (абзац третий ст. 12 ГК РФ) позволяет говорить о том, что он может быть отграничен от прочих средств исковой защиты самостоятельными материально-правовыми условиями удовлетворения.

Основание иска против принудительного исполнения

Как и любой прочий иск, иск против неосновательного обогащения индивидуализируется через совокупность своих элементов, к числу которых относятся основание и предмет. В свою очередь, основание иска включает в себя (а) обстоятельства, с которыми закон связывает возникновение материального притязания, подлежащего реализации в судебном порядке (активное основание иска), а также (б) факты, свидетельствующие о невозможности осуществить данное право без принудительного участия государства (пассивное основание иска) <33>. Установление судом фактов основания и позволяет говорить о том, что имеются все условия, свидетельствующие о необходимости удовлетворения заявленного должником требования. -------------------------------- <33> См., напр.: Гурвич М. А. Право на иск // Избранные труды. Т. 1. Краснодар, 2006. С. 183; Осокина Г. Л. Гражданский процесс. Общая часть. С. 451 и др.

Поскольку предметом судебного осуществления при использовании данного средства защиты является материально-правовая обязанность воздержания взыскателя (который вследствие изменения или прекращения ранее подтвержденного судом притязания не должен предпринимать действий, направленных на его принудительную реализацию), к числу фактов активного основания иска мы должны относить те самые правоизменяющие и правопрекращающие факты, которые, с одной стороны, уничтожили (трансформировали) первоначальное притязание взыскателя и, с другой стороны, предопределили возникновение потребности должника в недопущении его принудительной реализации. Для того чтобы точно определить круг таких правопрекращающих (правоизменяющих) фактов, следует учитывать, что иск против принудительного исполнения направлен не на опровержение законной силы судебного решения, гарантирующей незыблемость выводов суда о сложившихся к моменту его вынесения материальных взаимоотношениях сторон, а лишь на преодоление его исполнительного эффекта, потерявшего свою обоснованность в связи с изменчивостью материальных притязаний. В этом смысле значение фактов активного основания иска могут получить только те правопрекращающие (правоизменяющие) обстоятельства, выводы о наличии или отсутствии которых не были включены в объем судебного установления по первоначально рассмотренному делу и не вошли в пределы res judicata. К числу таких обстоятельств прежде всего относятся те материально-правовые факты, влияющие на судьбу обращенных к принудительной реализации правоотношений, которые произошли после его вступления в законную силу. Их невключенность в пределы res judicata связана с тем очевидным обстоятельством, что они произошли после завершения фактоустановительной деятельности суда и, следовательно, не являлись и не могли являться предметом судебного исследования. Среди возможных фактов активного основания иска против принудительного исполнения следует также отметить те правоизменяющие и правопрекращающие обстоятельства, которые произошли в период между принятием решения в суде первой инстанции и вступлением его в законную силу. Тот нюанс, что фактоустановительная деятельность суда может продолжаться и в апелляционной инстанции, не должен смущать нас, ибо в рамках апелляции суд исследует правоотношения в том виде, в котором они сложились на момент первоначального рассмотрения дела, что обусловлено контрольно-проверочным предназначением апелляционного производства <34>. Произошедшие после вынесения первоначального судебного акта изменения в ходе апелляционного пересмотра не принимаются во внимание, ибо их учет не может пролить свет на то, правильно ли действовал нижестоящий суд в тех условиях места и времени, которые сложились на момент принятия обжалуемого решения, является ли последнее законным и обоснованным <35>. Находясь за орбитой судебного исследования, эти новые факты в пределы res judicata не включаются и, следовательно, могут выступать в качестве обстоятельств, обосновывающих антиисполнительный иск должника. -------------------------------- ------------------------------------------------------------------ КонсультантПлюс: примечание. Монография Е. А. Борисовой "Проверка судебных актов по гражданским делам" включена в информационный банк согласно публикации - Городец, 2005. ------------------------------------------------------------------ КонсультантПлюс: примечание. Монография "Система пересмотра судебных актов в механизме судебной защиты" Л. А. Тереховой включена в информационный банк согласно публикации - Волтерс Клувер, 2007. ------------------------------------------------------------------ <34> См. об этом: Рихтер А. К. О полной и неполной апелляции // Журнал Министерства юстиции. 1907. N 3. С. 12 - 14; Борисова Е. А. Проверка судебных актов по гражданским делам. М., 2006. С. 105; Сахнова Т. В. Курс гражданского процесса: теоретические начала и основные институты. М., 2008. С. 621; Терехова Л. А. Система пересмотра судебных актов в механизме судебной защиты. М., 2005. С. 100 - 101 и др. <35> Допустить их исследование здесь означало бы превратить апелляционный суд из субъекта, выполняющего сугубо контрольные функции, в орган, первоначально рассматривающий дело, индивидуализированное иным фактическим составом, нежели тот, который имел место на предшествующих стадиях процесса, что нарушало бы правило двух инстанций.

Наконец, иск против принудительного исполнения также может быть основан на фактах, произошедших в период между завершением рассмотрения дела по существу в суде первой инстанции (ст. 189 ГПК РФ, ч. 1 ст. 164 АПК РФ) и вынесением судебного решения. Это связано с тем, что именно окончание данного этапа судебного разбирательства имеет пресекательное для выставления новых доводов и возражений значение, так как в ходе происходящих впоследствии судебных прений стороны вправе защищать свои позиции, основываясь лишь на том фактическом и доказательственном материале, который был собран и исследован судом до этого (ч. 1 ст. 191 ГПК РФ, ч. 4 ст. 164 АПК РФ). Все факты, влияющие на спорное правоотношение и имеющие место после перехода к судебным прениям, при принятии решения не учитываются, и, следовательно, обоснование ими своих возражений против принудительного исполнения должно считаться допустимым и не входящим в противоречие с его законной силой. В свою очередь, правопрекращающие и правоизменяющие обстоятельства, случившиеся в период рассмотрения дела по существу в суде первой инстанции и тем более до этого, не могут быть положены в основание иска против принудительного исполнения. Они включаются в предмет судебного установления при первоначальном рассмотрении дела, из чего следует, что доказательства их наличия либо отсутствия должны быть представлены сторонами в период судебного разбирательства, но никак не в дальнейшем. При этом бремя доказывания данных фактов при предъявлении исполнительных исков лежит на ответчике, и неисполнение им этого бремени ведет к тому, что суд устанавливает их отсутствие в невыгодном для ответчика смысле <36>. Такой вывод суда включается в объем законной силы судебного акта и не может быть опровергнут должником в рамках самостоятельного процесса, в том числе в рамках процесса против принудительного исполнения. -------------------------------- <36> См.: Попов Б. В. Распределение доказательств в гражданском процессе между сторонами. Харьков, 1905 // СПС Гарант; Яблочков Т. М. Материально - и процессуально-правовые основы учения о распределении бремени доказывания // Вестник гражданского права. 1917. Вып. 3 - 5 (март - май). С. 52 - 58.

К числу фактов пассивного основания иска следует отнести обстоятельства, свидетельствующие (а) о неправомерном нарушении взыскателем своей обязанности воздерживаться от реализации прекратившегося (изменившегося) притязания в принудительном порядке либо (б) об угрозе такого нарушения. А. Нарушение соответствующей обязанности можно констатировать в тех случаях, когда (i) взыскатель инициировал возбуждение процедуры исполнения после прекращения (изменения) подтвержденного судом притязания либо (ii) процедура исполнения продолжается после наступления правопрекращающего (правоизменяющего) обстоятельства и взыскатель не предпринимает действий, направленных на его завершение. Б. Угрозу нарушения соответствующей обязанности создает тот факт, что в условиях прекращения материальных оснований для дальнейшего принудительного исполнения взыскатель (i) имеет на руках формально неисполненный исполнительный документ либо (ii) сохраняет реальную возможность его получения и в любой момент может инициировать процедуру исполнительного производства. Это делает положение должника по отношению к взыскателю двусмысленным, вследствие чего у должника возникает интерес в устранении неопределенности посредством получения решения о признании ранее принятого акта не подлежащим исполнению. Здесь, однако, необходимо учитывать, что угроза неосновательной реализации исполнительного документа, легитимирующая должника на обращение в суд, должна быть реальной, а не мнимой. Взыскатель в условиях, когда исполнительный документ не предъявлен к исполнению, должен дать повод полагать, что, несмотря на прекращение спорного притязания, он намерен добиваться принудительного исполнения. Для того чтобы выявить наличие соответствующей злой воли ("зарегистрировать" ее) и обосновать необходимость применения превентивных мер, должнику при условии, что намерение взыскателя добиваться исполнения решения не было выражено напрямую, следует направить адресованное ему обращение с просьбой совершить действия по отказу от взыскания. Игнорирование этой просьбы и будет свидетельствовать о сохранении у взыскателя интереса к дальнейшему исполнению.

Предмет иска против принудительного исполнения

Предметом иска против принудительного исполнения является обращенная к суду просьба о лишении конкретного судебного решения его исполнительного эффекта. Применительно к материально-правовой сфере выносимое в результате удовлетворения этой просьбы судебное решение будет содержать в себе констатацию прекращения (изменения) ранее подтвержденного судебным актом правоотношения сторон в связи наступлением тех материальных обстоятельств, которые были положены должником в основание своего иска. Процессуальный аспект его удовлетворения будет заключаться в прекращении исполнительного действия ранее вынесенного судебного акта и в адресованном органам принудительного исполнения запрете на его дальнейшее принудительное исполнение. Отметим, что конкретные последствия вынесения соответствующего решения будут различаться в зависимости от того, на каком этапе развития взаимных отношений сторон оно их настигло. (А) Если решение по иску против принудительного исполнения принято в период после возбуждения исполнительного производства, оно должно вести к вынесению судебным приставом-исполнителем постановления о прекращении исполнительного производства. (Б) Если исполнительное производство в момент вынесения судебного решения не ведется, однако исполнительный документ взыскателю выдавался, следствием удовлетворения иска должника должен стать отзыв этого документа у взыскателя или любого иного лица, которое им располагает на законном основании (например, у банка, если взыскатель передал его на реализацию в порядке ст. 7 Закона об исполнительном производстве). (В) Если взыскатель еще не успел к моменту вынесения судебного акта по иску должника получить в суде исполнительный документ, суд должен установить запрет на его будущую выдачу. Не исключены также ситуации, при которых иск против принудительного исполнения будет содержать в себе просьбу должника лишь о частичном аннулировании исполнительного действия судебного акта. Это возможно, если притязание должника ввиду наступления того или иного факта было прекращено не полностью (например, случаи частичного зачета). В таких ситуациях суд должен будет вынести предписание в адрес органов принудительного исполнения о недопустимости продолжения исполнительного производства в той части, в которой исполнительный эффект судебного акта следует считать прекратившимся. При этом если исполнительный документ находится на руках у взыскателя, должен последовать его отзыв и выдача нового документа, в который будут внесены новые данные о том, в какой именно части ранее вынесенный судебный акт подлежит исполнению. Таким же уточненным содержанием должен обладать и тот исполнительный лист, который в условиях частичной утраты ранее принятым решением своей исполнительной силы будет выдаваться взыскателю по его просьбе впервые.

Процессуальные особенности рассмотрения

Возможные возражения против искового порядка реализации антиисполнительных требований могут быть вызваны тем, что данная процессуальная форма, максимально пригодная для целей справедливого разрешения споров, в то же самое время довольно громоздкая, что является обратной стороной ее положительных характеристик. В условиях принудительной реализации судебного акта длительное, с соблюдением обычных правил, рассмотрение дела о возможности его дальнейшего исполнения на первый взгляд не отвечает ни интересам должника, ни интересам взыскателя. Должник, который находится под угрозой неосновательного принуждения, заинтересован в наискорейшем, максимально оперативном отведении от него соответствующей опасности. Взыскатель со своей стороны заинтересован в том, чтобы рассмотрение дела не воспрепятствовало быстрой и эффективной реализации ранее принятой резолюции. Он не должен страдать от того, что должник пытается заблокировать ход исполнительного производства путем предъявления к нему своих, может быть, безосновательных требований. Эти рассуждения, на наш взгляд, не могут опорочить саму идею иска против принудительного исполнения, однако имеют принципиальное значение для конструирования процессуальной формы его рассмотрения, которая, безусловно, должна обладать определенной спецификой. Во-первых, для ускорения процесса необходимо установление сокращенных сроков рассмотрения подобных дел. Фактическая возможность этого предопределена тем обстоятельством, что само притязание взыскателя уже подтверждено вступившим в законную силу судебным решением, а суду надлежит лишь установить его последующее полное или частичное прекращение. По этой же причине нужно определить, что иск против принудительного исполнения должен подаваться в тот суд, который рассматривал первоначальное дело по первой инстанции, ибо именно в нем сконцентрирован весь доказательственный материал, относимый к спорному притязанию, что существенно облегчит вынесение судебного решения по вопросу о его дальнейшей судьбе. Во-вторых, учитывая интерес взыскателя в эффективной реализации ранее принятого судебного акта, необходимо закрепить правило о том, что само по себе предъявление иска против принудительного исполнения до его рассмотрения не должно автоматически вести к приостановлению исполнительных процедур. Такое приостановление если и возможно, то лишь в качестве меры, принимаемой судом в исключительных случаях при предоставлении должником встречного обеспечения. Дискреционность общих норм, посвященных обеспечению иска, позволит суду учесть не только вероятностную основательность заявленного должником иска, но и его предшествующее процессуальное поведение (например, заявление аналогичных исков против принудительного исполнения, признанных судами безосновательными, в прошлом и т. п.), оценить совершаемые им действия на предмет их добросовестности и отсутствия недопустимых злоупотреблений. Все это в совокупности и позволит обеспечить баланс между интересом должника в наиболее быстром преодолении угрозы неосновательного принуждения и интересом взыскателя в эффективной реализации ранее принятого судебного акта.

Состояние текущего законодательства

Отметим, что действующее процессуальное законодательство о возможности предъявления должниками исков против принудительного исполнения на первый взгляд не упоминает, вследствие чего отсутствует необходимый процессуальный регламент их рассмотрения. Судебная практика, однако, попыталась приспособить для целей реализации антиисполнительных требований должников такой институт, как прекращение исполнительного производства, опираясь при этом на положение п. 2 ч. 1 ст. 43 Закона об исполнительном производстве, устанавливающего, что утрата возможности исполнения исполнительного документа, обязывающего должника совершить определенные действия (воздержаться от совершения определенных действий), является одним из оснований для завершения исполнительных процедур. Для этого данная норма была истолкована расширительно <37> - как такая, которая имеет отношение ко всем видам исполнительных производств и говорит о любой невозможности исполнения, в том числе и юридической, вызванной прекращением (изменением) притязания, для реализации которого и был выдан исполнительный документ <38>. -------------------------------- <37> Расширительное толкование здесь необходимо потому, что буквальное прочтение формулировки "совершить определенные действия (воздержаться от совершения определенных действий)" отсылает нас к ст. 105 Закона об исполнительном производстве, регулирующей порядок принудительного исполнения требований неимущественного характера. <38> См., напр.: Постановление ФАС Восточно-Сибирского округа от 27.08.2008 N А74-2378/05-Ф02-4097/08 по делу N А74/2378/05, Определение ВАС РФ от 26.04.2012 N ВАС-7056/07 по делу N А72-913/2006-23/64.

Соответствующий тренд судебной практики наглядно демонстрирует как безусловную практическую потребность в превенции неосновательных исполнительных процедур, так и отсутствие понимания того, как соответствующий способ защиты должен реализовываться. Институт прекращения именно приспосабливается для этих целей, ибо, будучи инструментом завершения исполнительного производства по бесспорным основаниям, он не может являться надлежащей процессуальной формой для разрешения материально-правовых конфликтов между взыскателем и должником, возникающих по вопросу о дальнейшем исполнительном действии судебного акта. Присваиваемое ему значение суррогата иска против принудительного исполнения нарушает закрепленные в законе доктринальные представления о дифференциации процессуальных форм, согласно которым для рассмотрения споров существует исковое производство, в то время как прочие процедуры, к числу которых относится и процедура прекращения, призваны опосредовать разрешение сугубо процессуальных вопросов <39>. Кроме этого, она и по условиям своего применения (после возбуждения исполнительного производства судебным приставом-исполнителем) не может полностью удовлетворить потребность должника в превенции неосновательного исполнения, ибо соответствующий интерес имеется и до открытия исполнительного производства, а также когда принудительное взыскание осуществляется в иных, нежели исполнительное производство, исполнительных процедурах (например, исполнение судебных решений банковскими учреждениями). -------------------------------- <39> См.: Осокина Г. Л. Гражданский процесс. Особенная часть. М., 2007. С. 217 - 218; Чечина Н. А. Судебные определения // Избранные труды по гражданскому процессу. С. 337; Сахнова Т. В. Указ. соч. С. 404 - 405. Именно по этой причине в ряде случае суды отказываются удовлетворять антиисполнительные требования должников, предъявленные посредством заявлений о прекращении исполнительного производства, правомерно указывая на то, что такая процедура не предназначена для разрешения споров о праве (см., напр.: Определение ВС РФ от 06.05.2011 N 18-В11-16, Определение Московского областного суда от 03.11.2011 по делу N 33-23986; Определение ВАС РФ от 18.12.2008 N 16280/08).

Сделать окончательный вывод о том, что разговор об иске против принудительного исполнения можно вести только с позиции de lege ferenda, мешает нам наличие в АПК РФ ст. 172, которая указывает на возможность принятия арбитражным судом решений по требованиям относительно спора о признании не подлежащими исполнению исполнительных документов. Несмотря на то что судебная практика интерпретирует данную норму как касающуюся только тех документов, которые исходят от иных, нежели судебные, органов <40>, ничто не мешает нам толковать ее буквально, распространив ее действие и на выдаваемые судом исполнительные листы. А если так, то налицо как признание самого существования антиисполнительных требований, пригодных для реализации через суд в исковом порядке, так и указание на то, каким содержанием должен быть наполнен судебный акт, принимаемый по итогам его удовлетворения. -------------------------------- <40> См.: Определения ВАС РФ от 14.01.2008 N 17380/07 по делу N А60-965/2007-С4, от 22.08.2007 N 10237/07 по делу N А33-19765/2006 (см. также: Комментарий к Арбитражному процессуальному кодексу Российской Федерации (постатейный) / Т. К. Андреева, С. К. Загайнова, А. В. Закарлюка и др.; Под ред. П. В. Крашенинникова. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2009 // СПС "КонсультантПлюс" (автор комментариев к ст. 172 АПК РФ - С. К. Загайнова)).

Не подлежит сомнению, что регламентация, данная в ст. 172 АПК РФ, довольно скупа и не может считаться достаточной для того, чтобы вместить в себя все особенности, которыми может сопровождаться процессуальная реализация антиисполнительных требований. Это позволяет нам сделать вывод, что действующее процессуальное законодательство нуждается в дополнениях, посредством которых законодатель недвусмысленно укажет на возможность предъявления должниками исков против принудительного исполнения и определит процессуальный порядок их реализации. Такая мера приведет к закреплению в российском законодательстве полноценного механизма защиты должников от неосновательного исполнительного действия судебных актов и сделает невозможным их использование для неправомерного вторжения в сферу законных интересов добросовестных участников экономического оборота.

Название документа