О КАМЕРНЫХ АСПЕКТАХ ПСИХОЛОГИИ СЛЕДОВАТЕЛЯ*

(диалоги с профессором В. Л. Васильевым о профессиональной

компетентности, одаренности и профнепригодности следователей)

О КОШКЕ, КОТОРАЯ УЖЕ СОБАКА

—  Изучаются ли психологами особенности личности следователя, который, поддавшись самовнушению, хватается за определенную версию о виновности того или иного человека, убеждая себя в том, что преступление было совершено именно так, как он себе представляет, именно этим подозреваемым, и начинает даже фальсифицировать материалы дела, иначе говоря, самым натуральным образом фабриковать улики?

—  Алла Петровна, вы говорите сейчас об одной из самых болезненных проблем предварительного следствия и оперативно-сыскной деятельности, которая актуальна для полицейских всех стран мира. Она питает сюжеты многих детективных фильмов, рассказов, новелл и романов. Вся беда в том, что человек, конечно, идеалист — на этом, кстати, основана наша влюбленность в «не то», когда через месяц-два начинаешь понимать, что полюбил не того человека, но вынуть эту занозу из сердца уже очень трудно. Механизм импринтинга действует и в первом и во втором случаях; основанный на подсознании, он очень интересен и сложен. То, что происходит со следователем — совсем не обязательно сознательная подтасовка: он может быть внутренне убежден, что перед ним преступник, а если «преступник» ему еще и «подыгрывает» (что вполне вероятно, в случае если они психологически несовместимы), то есть начинает гневаться, вспыхивать, кричать, называть его разными неприятными словами типа «мент» и тому подобное, в результате назревает конфликт. Конфликт разворачивается и активизирует ситуацию, когда под свои эмоции следователь начинает собирать информацию, компрометирующую противника (уже не подозреваемого, а врага, обратите внимание), чтобы задавить его. На этом непростом механизме, на этом психологическом подтексте основаны очень многие трагические ошибки следственных органов. Как вы помните, прежде

* Без исправлений.

чем разоблачили Чикатило, за совершенные им преступления были осуждены многие невинные люди, а одного из них даже расстреляли.

Существуют по крайней мере два примера формирования механизма подобного заблуждения. Психологи проводили интересный эксперимент: испытуемому (предположим, нашему кандидату в следователи) предлагали тест, в котором использовалась не лингвистическая основа формирования и определения понятия, а своеобразная символика. Итак, перед испытуемым один за другим представали десять рисунков кошки. На первом рисунке он видел самую обычную кошку. На следующем рисунке была изображена та же кошка, но в ней уже появилось что-то собачье — опытный художник по заданию психолога начал наслаивать на образ кошки собачьи черты: уши уже стоят не так, как у кошки, они стали чуть-чуть «лопушистей», усы чуть покороче. Как вы догадываетесь, в конце этой серии, на десятом рисунке красовалась уже не кошка, а собака. То есть постепенное изменение отдельных внешних деталей в конце концов сместило саму психологическую сущность образа. Так вот, когда мы предъявляем эти рисунки испытуемым и на каждом этапе требуем ответа на вопрос «Что это такое?», большинство из них и во втором, и в третьем рисунке все еще видят кошку, но в какой-то момент, как вы догадываетесь, тестируемые начинают возмущаться: «Что вы меня дурачите?! Тут уже не совсем кошка, тут кошка-собака или собака». Как показывает этот эксперимент, есть люди, которые и на десятом рисунке видят кошку, хотя от нее там ничего не осталось и даже любой ребенок уверенно скажет, что на нем изображена собака. Но такова специфика личного восприятия этого субъекта: ему кажется, что это по-прежнему кошка.

—  Так кто же нам нужен в качестве следователя и адвоката — тот, кто уже на втором этапе «прозреет»: «Да это же собака, уже собака!»

— Нет! Нет! Ни в коем случае! Нас устраивает человек, который осознает, как им манипулируют: «Конечно, это кошка, но не совсем...» Вот это и есть психологическая наблюдательность — когда человек в состоянии отметить, что это не совсем та кошка, которая была вначале.