§ 2. ПРАВОСУБЪЕКТНОСТЬ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ОРГАНИЗАЦИИ

Сущность правосубъектности социалистических организаций.

Точно так же, как правосубъектность граждан, гражданская правосубъектность социалистических организаций, их юридическая личность, становится непосредственным предметом теоретических исследований только в условиях перехода к нэпу и проведения первой кодификации советского гражданского законодательства. Хотя институт юридического лица применительно к социалистическим организациям используется уже в законода-^, тельных актах, изданных начиная с 1918 г.,210 своего реального проявления в сколько-нибудь значительных масштабах этот институт не мог получить до тех пор, пока продолжался процесс замены товарно-денежных отношений системой прямого централизованного распределения. Но как только он уступил место противоположному процессу — внедрению товарно-денежных начал в сферу имущественных отношений, включая отношения с участием социалистических организаций, так гражданская правосубъектность последних, закрепленная уже, помимо отдельных нормативных актов, в общих нормах первых советских гражданских кодексов, выдвигается в число наиболее существенных и значительных проблем советской цивилистической теории.

В литературе 20-х годов эта проблема исследуется с разной степенью интенсивности по отношению к государственным юридическим лицам, с одной стороны, и кооперативно-колхозным организациям, с другой.

Что касается кооперативно-колхозных организаций, то, поскольку колхозы к этому времени еще не получили большого распространения, в качестве модели для анализа рассматриваемого вопроса используются почти исключительно низовые ячейки промысловой и, в особенности, потребительской кооперации. А так как потребительская кооперация в определенном объеме существовала и до революции, это иногда порождало иллюзию, будто речь идет о достаточно известном феномене, не изменившем ни своей социальной сущности, ни правового содержания. Выразители подобных представлений обращали внимание преимущественно на' чисто догматическую сторону дела, на выявление отдельных юридических признаков, отличающих кооператн-

210 См. подробнее: Венедиктов А. В. Организация государственной промышленности в СССР. Т. I, Л., 1957, с. 417, я ел.

127

вы от других предусмотренным Гражданским кодексом объединений лиц, в первую очередь таких, как гражданскоправовые товарищества. При этом нередко гражданскоправовое товарищество рассматривалось как родовое явление, а кооператив как такая разновидность этого явления, которая представляет собой гражданскоправовое товарищество с переменным составом членов и капиталов. Некоторые разногласия среди сторонников этих взглядов существовали лишь в трактовке природы кооперативного устава, одни объявляли его договором, не заключающим в себе ничего специфического по сравнению с любыми вообще договорами товарищества, а другие признавали устав внедоговорным актом, принятие которого кооперативами отличает их от всех иных товариществ. Когда же дело доходило до определения понятия кооперативных юридических лиц, дискуссия ограничивалась лишь вопросом о численности правовых признаков, которые должны быть включены в соответствующее определение.

Для того, чтобы составить сравнительно полное представление о характере определений такого рода, достаточно воспроизвести определение Г. М. Колоножникова, который включил в свою формулу едва ли не все признаки, отмеченные другими авторами. Он писал: «Кооперативное товарищество — это: 1) соединение, 2) под особой фирмой, 3) неопределенного числа, 4) лиц, 5) свободно вступающих и выходящих из него для достижения ими, 6) в качестве самостоятельного юридического лица, организованного 7) на началах равенства и самоуправления, для 8) целей укрепления и воспособления их трудовым хозяйствам, 9) посредством соединения их общих усилий, 10) в области кредита, потребления и производства, а также 11) ведения культурно-просветительной работы».211

Приведенное определение, как видно уже из самого его текста, не выходит за пределы сложившихся в дореволюционное время цивилистических представлений о кооперации. Не затрагивая вовсе вопроса о социальной сущности_кооперации в усло-^•виях диктатуры пролетариата, оно, как" и многие другие определения, распространенные в 20-х годах, строится по принципу нахождения признаков сходства и различия между кооперативными организациями и частными объединениями, образование которых допускалось законодательством периода нэпа. Было бы, однако, глубочайшим заблуждением усматривать попытки выявления социалистической сущности советской кооперации в одном лишь факте противопоставления кооперативных организаций капиталистическим предприятиям.

А. Терехов, например, в работе «Советское кооперативное право» (1924 г.) писал: «Кооператив имеет своей целью удов-

21 lKoлo нож пиков Г М Понятие и юридическая природа кооперативных товариществ —Известия Донского ун-та, 1921, кн I, с. 99.

128

летворение материальных и культурных нужд своих членов. Этим кооператив отличается от капиталистических товариществ. Последние имеют своей целью извлечение прибыли».212 Но дело в том, что совершенно аналогичное противопоставление проводилось и в буржуазной литературе применительно к дореволюционной кооперации. «Кооперация, — писал в 1906 г. М. И. Туган-Барановский, — есть такое хозяйственное предприятие нескольких добровольно соединившихся лиц, которое имеет целью не получение наибольшего барыша на затраченный капитал, но доставление его сочленам, благодаря общему ведению хозяйства, каких-либо выгод иного рода».213

Из этого следует, что социальная сущность советской кооперации для своего выявления предполагает не только размежевание предприятий кооперативных и капиталистических, но и анализ социалистической природы самих кооперативных предприятий в условиях диктатуры пролетариата. Однако такой анализ в одних случаях подменялся заявлениями, будто любая кооперация, а 'не только утверждающаяся после победы пролетарской революции, имеет своей целью социалистическое переустройство общества.214 В других же случаях необходимость подобного анализа отвергалась на том основании, что участие кооперации в социалистическом строительстве «является моментом социально-политическим, а не правовым».215

Классово обезличенный, догматический подход к исследованию правовой природы советской кооперации встретил решительную критику со стороны П. И. Стучки, вскрывшего также всю ошибочность стремлений объявить ее формой частнохозяйственной деятельности, покоящейся на договорной основе, особой разновидностью обычного гражданскоправового соглашения о товариществе. Он подчеркивал, что советские кооперативы — это «органдзадии^трудящихся.., организации массовые, возникающие по добровольному соглашению», что «при социалистическом производстве потребительские объединения создают непосредственную смычку между социалистическим производством. .. и потреблением», что «при широкой массе крестьянства и мелкой буржуазии трудовое и промысловое кооперирование крестьянства является, с одной стороны, „переходом от мелкого производства к более крупному" (Ленин), с другой стороны, средством введения его в централизованную систему в интересах вовлечения в единый план».216 Но вместе с тем и сам П. И. Стучка, переходя к характеристике положения кооперации по

212 Терехов А. Советское кооперативное право. Харьков, 1924, с. 15.

213 Т у г а н - Б а р а н о в с к и и М. И. Экономическая природа кооперативов и их классификация.—«Курсы кооперации», т. 1, М., 1906, с. 10.

214 См, например- Терехов А. Советское кооперативное право, с. 16.

215 По в о л о ц к и и Л. И.  Основные началы кооперативного права СССР. Л , 1927, с. 133

216 Стучка П. И Курс советского гражданского права. Т II, с 133

q о с Иоффе                                                      129

советскому праву, утверждал, что в той мере, в какой кооператив выступает в области гражданского права, т. е. действует в качестве юридического лица, он носит частный характер, обнаруживая социалистические тенденции, лишь поскольку его деятельность относится к сфере регулирования иных отраслей советского права.217 И только в связи с широким развертыванием колхозного строительства в конце 20-х — начале 30-х годов, когда взгляды на кооперацию как на частное предприятие вступили в особенно вопиющее противоречие с действительностью, они полностью исчезают со страниц советской цивилистической литературы, уступив место другим, отражавшим подлинное положение вещей, теоретическим построениям.

Подобно исследованию кооперативных организаций догматический подход давал себя знать и в анализе гражданской пра-восубъектности государственных трестов, а также других государственных организаций, наделенных правами юридического лица по законодательству 20-х годов. Оценка их правовой природы зачастую не шла дальше простой констатации того факта, что они выступают в качестве «обособленных центров» сосредоточения гражданских прав и обязанностей.218 Иногда же под влиянием сменовеховских концепций государственные тресты, в той мере, в какой они способны к участию в гражданском обороте, объявлялись своеобразными частными предприятиями, построенными по образцу предприятий капиталистических219 или по крайней мере с использованием опыта капиталистического предпринимательства, хотя и с устранением многих его пороков.220

Утверждения такого рода, как и аналогичные выводы относительно природы советской кооперации, подверглись острой критике со стороны П. И. Стучки. Но оставаясь и здесь верным своей двухсекторной теории, П. И. Стучка приходил к выводу, что госорганы сохраняют социалистическую природу лишь в сфере производства, а также в сфере отношений с планово-регу-лирующими органами, т. е. там, где они подчиняются нормам административно-хозяйственного права, а их юридическая личность не находит непосредственного приложения. Если же, как писал далее П. И. Стучка, «предприятия и госучреждения в обороте, в отношениях как с частником или кооперативом, так

217 Там же, с. 110.

218 См., например: Карасе А. В. Советское промышленное пра-во. М, 1925, с. 98.

219 См., например: Шретер В. Н. Проект общесоюзного закона о трестах.—«Советское право», 1926, № 4, с. 108—121. Еще более прямолинейно аналогичные взгляды выражал Н. А. Арефьев (В кн.: Вопросы промышленного права. М., 1925, с. 115—116), заявлявший, что государственные хозяйства вынуждены строиться на таких же индивидуалистических началах, какие господствуют на Западе, а потому трест «есть сколок акционерного общества», в отношении которого права общего собрания акционеров осуществляет ВСНХ.

220 См., например: Мартынов Б. С.   Государственные тресты. М., 1924, с. 7.

130

и между собой участвуют по нормам ГК (где именно и проявляется их юридическая личность. — О. Я.), то они в этом обо-Роте как раз действуют не в своем специфическом качестве социалистических предприятий или учреждений».221 Как видно, автор не приписывает признаков частного предприятия государственным юридическим лицам, в отличие от характеристики, Данной им кооперативным организациям. Он ограничивается указанием лишь на негативный момент — на то, что, действуя как юридические лица, госорганы уже не выступают в своем специфически социалистическом качестве. Тем самым и критика ошибочных концепций оказывается в данном случае гораздо более последовательной, хотя и не становится последовательной до конца.

Нужно также со всей определенностью подчеркнуть, что уже в 20-х годах при исследовании юридической личности госорганов доминирующее распространение получают не те концепции, против которых П. И. Стучка направлял острие полемики, а совершенно иные теоретические построения. Авторы таких построений отдавали себе достаточно ясный отчет относительно социалистической сущности государственных юридических лиц в СССР и, подходя к ним с этих позиций, стремились выявить подспудные истоки государственного признания гражданской правосубъектности за трестами и другими государственными организациями.

Одна из первых попыток такого рода представлена в работе С. Н. Ландкофа «Субъекты права (лица)», опубликованной в 1928 г. в серии комментария к ГК РСФСР, который издавался под редакцией С. М. Прушицкого и С. И. Раевича. Автор обращает внимание на то, что, поскольку в системе советского хозяйства государство стало самым мощным хозяйствующим субъектом страны, возникла необходимость в специальном разрешении вопроса об организационно-имущественном обособлении государственных предприятий от самого государства. Решение этого вопроса путем создания действующих на началах хозрасчета хозяйственных объединений (трестов, комбинатов) потребовало предоставления каждому из них имущественной самостоятельности, т. е. прав юридического лица. «Таким образом, коллективная государственная собственность, разбиваемая по соображениям целесообразности на отдельные части, является той материальной базой, которая требует, ради технических удобств, юридического олицетворения. Комплексное имущество объединения, которое все целиком предназначено для выполнения определенной хозяйственной функции независимо от постоянной перемены отдельных его частей, является субъектом права с ограниченной ответственностью».222 Иначе говоря, госу-

221 Стучка П. И. Курс советского гражданского права. Т. II, с. 77.

222 Ландкоф С. Н. Субъекты права (лица), с. 55.

9*                                                                      131

дарственное юридическое лицо — это персонифицированная часть государственного имущества.

Для характеристики сущности государственных юридических лиц С. Н. Ландкоф считал, таким образом, вполне достаточным обрисовать их материальную основу, полностью оставляя в стороне вопрос об их людском субстрате. Это, естественно, не могло не обусловить фетишизации общественных отношений с участием государственных юридических лиц, становящейся предельно очевидной при установлении правоотношений между госорганами, социально-правовые контакты которых пришлось бы объявить отношением друг к другу вещей в смысле обособленных комплексов имущества. Кроме того, С. Н. Ландкоф неправильно представлял себе и материальную основу госорганов, ибо вместо анализа общественных отношений, складывающихся на базе и в процессе управления государственной социалистической собственностью, он говорил лишь о соображениях целесообразности и о некоторых технических удобствах, обеспечиваемых расчленением государственного имущества на юридически обособленные части.

Между тем цивилистическая мысль того времени в лице ряда своих представителей вполне осознавала соединенное действие двух факторов в формировании юридических лиц — материальной основы и людского субстрата.

Так, Е. А. Флейшиц еще в 1924 г. писала, что в юридической личности госоргана персонифицируется не самое имущество, а именно госорган как хозяйственная организация. Но поскольку, по ее представлениям того времени, юридическим лицом способен быть только собственник имущества, а объекты, закрепленные за госорганами или приобретаемые ими, принадлежат на праве собственности государству, тресты и иные государственные организации расценивались тем же автором как формирующиеся, но еще не сложившиеся («недоразвившиеся») юридические лица.223

П. И. Стучка, имея в виду государственные учреждения, говорил, что «к юридическим лицам относятся и учреждения, не подходящие вовсе или так просто под понятие объединения лиц, но также представляющие собой коллективную личность».224 Это высказывание не получило дальнейшего развития в работах самого П. И. Стучки. Трудно поэтому с достаточной определенностью установить, что он подразумевал под коллективной личностью госорганов и о каком конкретном коллективе шла речь. Но уже самое провозглашение тезиса о коллективном характере государственных юридических лиц не оставляет никаких сомнений в том, что автор не сбрасывал со счетов их людской суб-

223 ф л е и ш и ц Е. А. Торгово-промышленное предприятие. Л., 1924, с 20—25, 79.

224 С т у ч к а П. И. Курс советского гражданского права. Т. II, с. 80.

132

страт и не сводил проблему исключительно к выявлению их материальной основы.

То же самое можно сказать и о наиболее широко освещенной в литературе 20-х годов теории юридической личности госорганов, автором которой был А. В. Венедиктов и которая нашла свое отражение в его опубликованной двумя изданиями в 1928 г. книге «Правовая природа государственных предприятий».

А. В. Венедиктов придерживался в этой работе взглядов,, согласно  которым государственный трест обладает двоякой природой: «В разных областях отношений трест выступает то как орган государства, то как юридическое лицо гражданского права». Как орган государства он выступает в отношениях, лишенных товарного содержания. Такова область «внутренних отношений», отношений треста с ВСНХ и другими планово-ре-гулирующими учреждениями. Как юридическое лицо трест выступает в случаях, когда закрепленное за ним государственное имущество должно быть включено в сферу товарного обращения. Таковы отношения с «третьими лицами», т. е. с гражданами, кооперативными и даже государственными организациями, когда последние проявляют всецело и исключительно свою функцию юридических лиц. Только такие отношения приобретают характер отношений правовых. «Отношения с „третьими лицами" — вот та сфера, в которой в первую и главную очередь проявляется юридическая личность треста». Напротив, своим вышестоящим органам трест противостоит «не как юридическое лицо гражданского права, а как орган того же государства, отношения 'которого, как госоргана, с другими госорганами являются отношениями организационно-техническими, а не правовыми». Этот последний вывод был обусловлен тем, что, как объяснял тут же А. В. Венедиктов, «правовые отношения всегда субъектны, всегда предполагают наличие субъектов права, общественно-производственные отношения которых опосредствуются как правовые». Но госорганы, в каких бы отношениях они ни выступали, всегда «скрывают за собой одного и того же субъекга — государство». Во «внутренних» же отношениях государство в лице определенных его органов функционирует на обоих полюсах. Такие отношения лишены, следовательно, дву-субъектности, а потому и не могут квалифицироваться как отношения правовые. Правда, этот ход рассуждении не помешал А. В. Бенедиктову признать правовой характер за отношениями, складывающимися между государственными трестами, хотя и они, как автор тогда утверждал, олицетворяют собой 'всегда одного и того же субъекта — самое социалистическое государство. Выход из столь затруднительного положения А. В. Венедиктов находил в указании на то, что «атомизированный механизм товарного хозяйства, с одной стороны, требует персонифицированного товаровладельца, с другой же — допускает, чтобы

133

один и тот же хозяйствующий субъект в товарном обороте выступал не в одном, а в нескольких лицах».225

Изложенные выводы в одной своей части были несомненно ошибочными и потому не только не вошли в научный арсенал советской цивилистической теории, но и оказались впоследствии пересмотренными самим автором. Так обстоит с отрицанием правовой природы «вертикальных» (или, по терминологии А. В. Бенедиктова, «внутренних») отношений, лишенных граж-данскоправового 'содержания, но бесспорно облекаемых в административно-правовую форму. Такой же оценки заслуживает трактовка экономической сущности юридического лица как товарной формы государственной собственности, ибо подобная трактовка неизбежно сопряжена с признанием в том или ином виде права собственности на государственное имущество за самими госорганами. Нужно лишь обратить внимание на то, что последнее положение, как и сведение людского субстрата госоргана к советскому государству в целом, отвергнутое самим А. В. Бенедиктовым, защищается и в современных условиях некоторыми представителями как правовой, так и экономической науки.

Но гораздо более существен тот факт, что теория А. В. Ве-недиктова, развитая в 20-х годах, заключала в себе и много рационального, безоговорочно принятого нашей наукой и широко используемого ею в качестве повседневно применяемого рабочего инструментария. Не вызывают, в частности, никаких сомнений его суждения о субъектном характере правовых отношений уже просто как отношений общественных. В связи с этим вполне оправдана одна из исходных посылок теории А. В. Бенедиктова, состоящая в том, что притязать на научность может лишь такая конструкция юридического лица, которая учитывает образующий его людской субстрат, хотя впоследствии эта посылка и вызвала к себе со стороны некоторых авторов весьма критическое отношение. Правильна также сама по себе идея экономической обусловленности юридической личности госорганов наличием товарно-денежных отношений, несмотря на то, что, как уже было отмечено, она не нашла в работах А. В. Бенедиктова того времени необходимого конкретного воплощения.

При всем, однако, различии, если не противоположности, теорий А. В. Бенедиктова и С. Н. Ландкофа их объединяет тот общий момент, что обе они опирались на меновую концепцию, а потому вышли из употребления одновременно с тем, как эта концепция была отвергнута и заменена учением о едином хозяйственном праве. Приходится вместе с тем констатировать, что длившийся вплоть до 1938 г. период безраздельного господ-

225 в е н е д и к т о в А. И.   Правовая природа государственных предприятий. Л., 1928, 2-изд., с. 68—88.

ства учения о едином хозяйственном праве оказался малоплодотворным для разработки советской теории юридических лиц. В Курсе советского хозяйственного права, опубликованном в 1935 г., С. Н. Братусь, обращаясь к правовому положению госорганов, не шел дальше общей характеристики хозрасчетной организации как субъекта, который персонифицирует государственную социалистическую собственность.226 Аналогичными указаниями ограничивалась и приведенная здесь же общая обрисовка юридической личности кооперативно-колхозных организаций: в данном случае этот институт фигурирует как метод персонификации кооперативной собственности.227 Учение о юридических лицах и не могло занять подобающего ему места в Курсе хозяйственного права, так как, соответственно самой идее построения, этот Курс специально такого учения не выделяет. Вопрос о юридических лицах рассматривался в нем как один из вопросов общего учения о лицах в разделе, посвященном организационной структуре народного хозяйства СССР.

Но если хозяйственноправовая концепция 30-х годов не сделала каких-либо новых шагов в разработке цивилистической теории советских юридических лиц, то она все же знаменовала собой в этом вопросе новый этап с точки зрения анализа социальной сущности, организационной структуры и экономических предпосылок участия в имущественных отношениях государственных и кооперативных организаций.228 Теперь уже не только не ставится под сомнение социалистическая природа юридической личности как государственных, так и коорератив-но-колхозных организаций, но и подвергаются уничтожающей критике прямые или даже косвенные высказывания противоположного характера. Выявляются столь важные для самого признания государственных предприятий юридическими лицами двух- и трехзвенная системы их подчинения, а ^соответственно этому — организация работы предприятия на началах полного или внутреннего хозрасчета. Центральное место среди кооперативно-колхозных организаций отводится колхозам с изучением различных их уставных форм, методов организации, структуры имущества и т. д. Именно поэтому, несмотря на бросающиеся в глаза различия в подходе к юридическим лицам со стороны хозяйственноправовой и пришедшей ей на смену концепции, конкретно-фактический материал, который первая накопила и обобщила, явился для второй исходным пунктом в ее собственных научных изысканиях.

Такие изыскания в период с 1938 по 1955 г. шли по разным направлениям. Но, несомненно, центральное место среди них заняло то направление, родоначальником которого был А. В. Ве-

226 Курс советского хозяйственного права. Т. I. Под ред. Л. Гинцбур-га и Е. Пашуканиса, с. 251.

227 Там же.

228 См. там же, с. 257—368.

135

ьедиктов и которое приобрело известность под наименованием теории коллектива.

Эта теория впервые формулируется А. В. Бенедиктовым в 1940 г. в его статье «Органы управления государственной социалистической собственностью»,229 а свое фундаментальное обоснование она получила в опубликованной в 1948 г. книге ^Государственная социалистическая собственность». Как и раньше, А. В. Венедиктов связывает юридическую личность госорганов с сохранением товарно-денежных отношений в советской экономике, отказываясь лишь от освещения имущественных прав государственных юридических лиц с помощью понятия •юварной формы государственной собственности. Такой методологический подход к рассматриваемой проблеме, не вызывающий каких-либо возражений, позволил А. В. Бенедиктову, благодаря неуклонному следованию ему, правильно решить ряд относительно частных вопросов, связанных с этой проблематикой.

В частности, закрепляя в ст. 19 правило о том, что юридическими лицами являются государственные предприятия и их объединения, переведенные на хозяйственный расчет, ГК 1922 г. не формулировал такой же общей нормы для признания юридической личности за государственными учреждениями. Это дало повод М. С. Липецкеру в учебнике 1938 г. утверждать, что все учреждения, прямо не признанные юридическими лицами, таковыми и не являются, а в качестве носителя гражданских прав и обязанностей, возникающих из деятельности учреждений, выступает непосредственно государство.230 Позиция М. С. Липец-кера -была в 1939 г. несколько смягчена Д. М. Генкиным, предложившим отличать государственные бюджетные учреждения от органов государственного управления с тем, чтобы первые считались юридическими лицами, а за последними это качество не признавалось.231 Но уже в 1954 г. на дискуссии о юридических лицах М. О. Рейхель вновь воспроизводит взгляд, ранее защищавшийся М. С. Липецкером ч затем получивший весьма широкую поддержку.232 Понятно, что если согласиться с таким взглядом, то было бы невозможно объяснить природу имущее г-еенных отношений с участием государственных учреждений, которые прямо в законе юридическими лицами не признаны, однако в силу самой системы их организации способны к установлению этих отношений. А. В. Венедиктов еще в 1928 г. первым обратил внимание на то, что отмеченная способность есть следствие наделения руководителей соответствующих учреждена 1) «Советское государство и право», 1940, № 5—6, с 24—51. 2) Государственные юридические лица в СССР. — «Советское государство и право», 1940, № 10, с 62—87.

230 Гражданское право. Ч. I. M., 1938, с. 208.

231 Генкин Д. М. Юридические лица в советском гражданском праве.—«Проблемы социалистического права», 1939, № 1, с. 99.

232 «Советское государство и право», 1954, № 8, с. 117.

136

ний правами распорядителей кредитов, и предлагал все учреждения такого рода считать юридическими лицами. В действующем гражданском законодательстве это предложение воплощено в виде общей нормы, закрепленной ст. 11 Основ и соответствующими ей статьями всех без исключения гражданских кодексов союзных республик.

Но дело не столько в отдельных, хотя иногда и очень важных, частностях, сколько в разработке общего учения о советских государственных юридических лицах. Главные положения этого учения, как оно воплотилось в теории коллектива, сводятся к тому, что в основе гражданской правосубъектности госорганов лежит не только единство государственной социалистической собственности, но и оперативное управление ее составными частями. Единство государственной собственности означает, что за каждым госорганом как юридическим лицом стоит собственник находящегося в его управлении имущества — советский народ, организованный в государство. Оперативное же управление выделенной госоргану частью государственного имущества по воле народа, проводником которой является назначенный государством ответственный руководитель (директор, заведующий, начальник и т. п.), осуществляет не только этот руководитель, а возглавляемый им коллектив рабочих и служащих госоргана в целом, поскольку именно в их производственных и иных действиях воплощается деятельность самого государственного юридического лица. Сообразно с этим «советский социалистический хозяйственный орган (госпредприятие) может и должен быть определен как организованный государством коллектив рабочих и служащих во главе с его ответственным руководителем, на который государство возложило выполнение определенных государственных задач и которому оно предоставило для осуществления этих задач соответствующую часть единого фонда государственной собственности».233

Изложенная теория первоначально вызвала критику в гораздо большей степени, чем поддержку. В общетеоретическом плане ее поддержал в конце 40-х — начале 50-х годов только С. Н. Братусь — сперва в книге «Юридические лица в советском гражданском праве» (1947 г.), а затем в Курсе гражданского права «Субъекты гражданского права» (1950 г.).234 Ее не могли также не использовать многие авторы, специально исследовавшие проблему гражданскоправовой ответственности,235 ибо

233 в е н е д и к т о в А. В. Государственная социалистическая собственность, с. 591.

234 См. также положительные отклики на эту теорию в рецензиях, посвященных книге А. В. Бенедиктова «Государственная социалистическая собственность» и принадлежащих перу В. М. Догадова. (Л., Вести Ленингр. ун-та, 1949, № 4, с. 161—162). и 3. И. Шкундина («Новый мир», 1949, № 5, с. 302—309).

235 См., например: Матвеев Г. К. Вина в советском гражданском праве. Киев, 1955, с. 201—236.

137

распространить на юридические лица такие условия возложения этой ответственности, как вина или причинная связь, без выявления коллективной природы госорганов вообще едва ли возможно.

Небезынтересно, однако, что распространению влияния теории коллектива в определенном смысле способствовали и ее критики, так как все они оказались единодушны в одном выдвигавшемся против этой теории возражении: идея коллектива стирает грани различия между госорганами и кооперативно-колхозными организациями. Но в таком случае по крайней мере негативно признавалось, что кооперативно-колхозные организации как юридические лица уже вне всякого сомнения являются определенным образом организованными коллективами. Это позволило впоследствии и самому А. В. Бенедиктову, не прекращавшему дальнейшей разработки своей теории, представить ее как общую для всех советских юридических лиц с разграничением в пределах единого понятия коллектива отдельных видов по-разному организованных коллективных образований (государственных, кооперативно-колхозных и общественных организаций).236 Впрочем, определенные шаги в том же направлении, хотя и с несколько иной стороны, были им сделаны уже в книге «Государственная социалистическая собственность».

Обращаясь к юридической личности вышестоящих кооперативных звеньев — кооперативных союзов, А. В. Венедиктов подчеркивал, что в них происходит отделение «управления» имуществом от права собственности аналогично тому, как такое отделение происходит в государственных органах. На этом основании автор приходил к выводу, что за кооперативным союзом (имелась в виду промысловая кооперация) как юридическим лицом стоят: «I) коллектив членов всех объединяемых им артелей — в качестве действительного собственника имущества союза как кооперативного объединения...; 2) коллектив рабочих и служащих союза, возглавляемый правлением союза и собранием уполномоченных всех артелей, как тот коллектив, который непосредственно осуществляет задачи данного юридического лица (союза) и в непосредственное оперативное управление которого выделено имущество, предназначенное для осуществления этих задач».237

Здесь уже речь идет о кооперативных коллективах, не столько отличающихся от государственных, сколько сходных с последними даже по системе своей организации. Недаром Д. М. Генкин, всегда остававшийся одним из наиболее решительных противников теории коллектива, уязвимость приведенных рассуждении А. В. Бенедиктова в том как раз и усматри-

236 См., например: Венедиктов А. В. О государственных юридических лицах в СССР.—Вести. Ленингр. ун-та, 1955, № 3, с. 83—107.

237 в ен еди к т о в А. В. Государственная социалистическая собственность, с. 68.

138

вал, что они якобы приводят к конструированию собственности кооперативной системы на основе принципа единства фонда, на самом деле характерного лишь для государственной социалистической собственности.238 И только в виде труднообъяснимого парадокса можно, предвосхищая последующее изложение, сослаться на то, что основанная на тождественных научных посылках идея общего понятия оперативного управления, применимого как к государственной, так и ко всем другим формам социалистической собственности, была выдвинута впоследствии самим Д. М. Генкиным и прочно вошла в арсенал широко используемых в нашей науке цивилистических категорий.

Дело, однако, не ограничивалось одной только критикой теории коллектива. Ей были противопоставлены и три другие теории.

Первая из них, кратко именуемая теорией государства, принадлежит С. И. Аскназий.239 Исходя из того, что единым и единственным собственником государственного имущества является самое социалистическое государство и что 'при установлении гражданских правоотношений с участием госорганов в их основе лежит государственная собственность, С. И. Аскназий пришел к выводу, что за каждым государственным юридическим лицом стоит Советское государство в целом как всенародный организованный коллектив. Индивидуализацию же госоргана следует искать не в стоящем за ним людском коллективе, а в специфике того участка, на котором осуществляется его деятельность. «За каждым данным предприятием, — формулирует свой конечный вывод С. И. Аскназий, — оказывается один и тот же субъект, однако не в единстве всех своих функций, а организующий именно данный участок своей работы, на котором должен быть достигнут определенный хозяйственный эффект. .. Таким субъектом является государство, взятое, однако, не в единстве всех своих функций, а действующее лишь на определенном участке социалистической 'системы, т. е. хозяйственно использующее определенное имущество при посредстве определенного коллектива работников».240

Вторая теория — теория директора — в наиболее развернутом виде представлена в работах Ю. К. Толстого.24' Эта теория основывается на том, что единственным субъектом, управомо-

238 «Советское государство и право», 1954, № 8, с. 113.

239 См.: А с к и а зи и С. И. Об основаниях правовых отношений между государственными, социалистическими организациями.—Учен. зап. Ленингр. юрид. ин-та. Вып. IV. Л., 1947, с. 5—47.

240 Там же, с. 33.

241 Автор изложил ее сперва в автореф. канд. дис. 1953 г., затем в книге «Содержание и гражданскоправовая защита права собственности в СССР», Л., 1955, с. 60—92.

См. также выступление М. В. Гордона на дискуссии о государственных юридических лицах в 1954 г.—«Советское государство и право», 1954, № 8, с. 118.

ченным выражать волю госоргана в сфере правоотношений, является его руководитель — директор, воля которого определяется волей государства и в то же время не зависит от воли работников госоргана. Он же, директор, в соответствии с плановыми заданиями государства осуществляет правомочия по владению, пользованию и, в известных пределах, распоряжению выделенным в оперативное управление госоргана имуществом. Следовательно, «за каждым государственным юридическим лицом стоят: 1) само социалистическое государство как единый и единственный собственник предоставленного госоргану имущества; 2) ответственный руководитель госоргана, который получает от государства средства производства и другое имущество и, не становясь, разумеется, его собственником, утверждается как уполномоченный Советского государства по управлению этим имуществом согласно планам, преподанным государством».242

Третья теория — теория социальной реальности — в основных своих чертах, хотя и без использования этого наименования, была изложена в 1948 г. Н. Г. Александровым. Усмотрев юридический натурализм в самих попытках обнаружения людского субстрата юридического лица, Н. Г. Александров определял его как «особое отношение между людьми по поводу имущества, отношение, заключающееся в том, что известный имущественный комплекс для обеспечения тех или иных общих интересов передается в управление тем или иным дееспособным лицам („органам" юридического лица). Последние от имени юридического лица приобретают имущественные правомочия, реализуемые для пополнения данного имущественного комплекса, и принимают имущественные обязанности, выполняемые за счет средств этого комплекса».243 Но если Н. Г. Александров говорил о конкретных людях хотя бы в связи с характеристикой органов юридического лица, то на дискуссии 1954 г. С. И. Виль-нянский объявил бесплодной какую бы то ни было постановку вопроса о людском субстрате юридических лиц,244 а Д. М. Ген-кин как на самой этой дискуссии, так и в работе 1955 г. отмечал, что вполне достаточно признания юридического лица такой же социальной реальностью, какой являются другие субъекты права, чтобы отпала необходимость в поисках иного его общественного содержания.245

242 Толстой Ю. К. Содержание и гражданскоправовая защита права собственности в СССР. Л., 1955, с. 88.

243 Алекс а ндр ов Н. Г. Трудовое правоотношение. М., 1948, с. 202.

244 «Советское государство и право», 1954, № 8, с. 116.

245 См. там же, с. 111. См. также: Генкин Д. М. Значение применения института юридической личности во внутреннем и внешнем товарообороте СССР. — Сб. научн. трудов Московск. ин-та народного хозяйства им. Г. В. Плеханова. Вып. IX, 1955, с. 8, 16—17. Незадолго до дискуссии в защиту той же позиции выступил Б. Б. Черепахин (см, Ленингр. юрид. нн-т им. М. И. Калинина. Научн. сессия. Тезисы докладов. Л , 1953, с. 12).

140

Можно без всякого преувеличения сказать, что сторонники теории социальной реальности не столько решали проблему юридического лица, сколько уклонялись от ее разрешения. Что юридическое лицо — социальная реальность, это, конечно, не подлежит никакому сомнению и как нечто само собой разумеющееся признается и авторами других только что рассмотренных теорий: иначе они не обращались бы ни к выявлению людского субстрата, ни к характеристике экономической основы юридического лица. Но социальных реальностей существует огромное множество. Ими являются также само право, правовые нормы, отдельные юридические акты, правоотношения и т. п. Какую бы из перечисленных реальностей мы ни взяли, она получает в науке и более конкретную характеристику, всегда включающую указания на субъектный момент: норма права выражает волю государства, правоотношение устанавливается между конкретными лицами и т. д. Иначе и быть не может, так как общественная природа того или иного явления остается не распознанной и не раскрытой до тех пор, пока не получен ответ на вопрос — отношения между какими людьми, группами людей, классами данное явление выражает. Одно только упоминание об отношениях, на базе которых органы юридического лица пополняют и расходуют его имущество, ответа на этот вопрос не дает.

Не обеспечивается теорией социальной реальности и сколько-нибудь ощутимый эффект чисто практического порядка. Ею невозможно воспользоваться при решении проблемы граждан-скоправовой ответственности и многих других проблем, для которых учение о юридических лицах обладает прикладной значимостью. Действительно, возложение ответственности предполагает определенный волевой акт — акт неправомерно-виновного поведения, находящегося в причинной связи с возникшими отрицательными последствиями. В чем воплощается такое поведение у привлекаемых к ответственности юридических лиц, если они— не более чем социальная реальность?

Д. М. Генкин, имея в виду гражданскоправовую ответственность госорганов, пытался обосновать ее ссылкой на ч. 2 ст. 119 ГК, РСФСР 1922 г., вводившую ответственность за чужую вину.246 Но тогда нужно было бы признать, что все работники госоргана, в том числе директор, не включаются в его состав, а противостоят ему как те лица, которым госорган перепоручает выполнение своих обязательств. Поскольку же все функции госоргана выполняют его работники, то сам госорган, если работники не входят в его состав, превращается в какую-то передаточную инстанцию по отношению к «другим лицам» и «центр приурочения ответственности» за действия этих лиц. Полная

246 Г е и к и н Д. М. Значение применения института юридического лица во внутреннем и внешнем товарообороте СССР, с. 14.

141

несовместимость таких построении с действительной сущностью государственных юридических лиц настолько очевидна, что в особом доказывании едва ли нуждается.

Нельзя пройти и мимо того факта, что в пределах такой социальной реальности, как юридическое лицо, имеются различные ее разновидности, например государственные и кооперачив-но-колхозные организации. Важно поэтому выявить не только специфику юридического лица по сравнению с другими социальными реальностями, но и особенности каждой более частной социальной реальности в границах общего понятия юридического лица.

Д. М. Генкин учитывает выдвинутое требование, когда обращается к правовому положению кооперативно-колхозных организаций: «Для колхоза, промысловой артели, сельского потребительского общества как юридических лиц характерно наличие коллектива членов, выражающих в правовом отношении волю этих организаций».247 Иной подход обнаруживается им применительно к государственным организациям: «Госорган—это не сбособленное имущество, а юридическое лицо, являющееся социальной реальностью, наделяемое имуществом для достижения возложенных на юридическое лицо задач».248 Но приведенная характеристика вполне распространима и на кооперативно-колхозные организации, признанные юридическими лицами. А если там она нуждается в дополнении указанием на коллектив членов, выражающих волю юридического лица, то должен быть отмечен и существенный признак, специфический именно для государственных юридических лиц. Не приводя такого признака, сторонники теории социальной реальности едва ли могут оспорить бросающуюся в глаза незавершенность их учения, остающегося пока лишь в рамках постановки проблемы, очень далекой от ее разрешения.

С этой точки зрения как теория государства, так и теория директора обладают сравнительно с теорией социальной реальности несомненными преимуществами. Они совпадают с теорией коллектива в том смысле, что так же, как и последняя, стремятся к выявлению конкретных отношений между людьми, получающих в институте юридического лица свое правовое закрепление. Вместе с теорией коллектива они рассматривают кооперативно-колхозные организации как юридические лица, построенные по модели коллектива, опирающегося на членство. И лишь в характеристике людского субстрата государственных юридических лиц они расходятся не только с теорией коллектива, но и друг с другом, сводя такой субстрат либо к одному лишь всенародному коллективу (государству), либо также к директору как назначенному государством ответственному руко-

247 Там же, с. 9.

248 Там же, с. 17.

142

родителю госоргана. Это расхождение настолько существенно, что полемика между сторонниками названных теорий не усгу-пает в своей остроте той критике, которой подвергается теория социальной реальности или теория коллектива.

Главный недостаток теории государства усматривается в том,. что она не раскрывает сущности правовых отношений, устанавливаемых между госорганами, ибо если за каждым госорганом стоит государство и только государство, то правовые отношения между двумя государственными организациями становятся отношениями государства с самим собой. Эта теория зиждется всецело на том, что экономическую основу госоргана как юридического лица образует государственная социалистическая собственность, и упускает из виду осуществляемое госорганом оперативное управление выделенным ему имуществом. Но если субъектом права государственной собственности является государство, то этого отнюдь нельзя сказать о субъекте оперативного управления, которое, таким образом, оказывается бессубъектным в трактовке подобного рода. Что же касается граж-данскоправовой ответственности и других конкретных практических проблем, то на почве теории государства они неразрешимы в такой же мере, как и с позиций теории социальной реальности.

Главный недостаток теории директора усматривается в том„ что она приводит к отождествлению государственного юридического лица с его органом, каковым и является директор. Вследствие этого отношения, которые складываются между госорганом и его директором, независимо от того, считать ли их двусубъектными или выражением связи целого и части, выступают как отношения одного и того же субъекта (целого) с самим собой. Эта теория зиждется на том, что юридически целенаправленные акты в сфере гражданского оборота вправе совершать лишь орган юридического лица. Но участие госоргана в гражданском обороте не исчерпывается заключением договора,. а требует также его исполнения, которое не может быть обеспечено только действиями директора. Гражданские правоотношения с участием госорганов, кроме того, формируются или преобразуются в связи с совершенными деликтами либо привлечением к ответственности за нарушение договорного или иного обязательства. На вопрос об определении оснований такой ответственности применительно к государственным юридическим лицам сами авторы теории директора вовсе не отвечают. Практически же этот вопрос должен ими решаться по правилам об ответственности за действия директора как за свою вину и за действия других работников — как за чужую вину, если нет оснований для вменения директору вины в ненадлежащем выборе работника или неосуществлении должного надзора за ним. А в таком случае теория директора страдает хотя и в несколько уменьшенном объеме, но по сути дела теми же практическими

ми недостатками, что и теория социальной реальности в том виде, в каком ее развивал Д. М, Генкин.

Неудивительно поэтому, что в ходе дальнейшего развития советской цивилистической мысли ни теория государства, ни теория директора не встретили поддержки с чьей-либо стороны. Не приводили для подкрепления этих теорий новых аргументов и сами их авторы. В работах, появившихся начиная с 1956 г., если и фигурирует какая-либо иная концепция, кроме теории коллектива, то лишь концепция социальной реальности. Но она представлена уже в варианте, существенно отличающемся от первоначального, о чем свидетельствует одна из немногочисленных публикаций^ ее защиту—работа Б. Б. Черепахина «Воле-образование и волеизъявление юридического лица».249

Как и другие сторонники теории социальной реальности, автор не допускает самой постановки вопроса о том, кто стоит за фигурой юридического лица. Этот вопрос, с его точки зрения, в такой же степени неправомерен, как и по отношению к гражданину, хотя он тоже становится субъектом права в своем качестве социальной реальности, а не психо-физической особи. Тем не менее Б. Б. Черепахин не отрицает роли ни директора, ни" коллектива работников в существовании и осуществлении юридической личности госорганов. По его мнению, сделкоспособ-ность государственных юридических лиц приурочивается к их органам, а деликтоспособность — к деятельности всего возглавляемого этими органами коллектива. Такой ход рассуждении позволил автору утверждать, что ответственность государственного юридического лица за действия своих работников, в которых воплощается его деятельность, есть ответственность за свои, а не за чужие действия. Но тем самым он покинул в известной мере и почву теории социальной реальности, примкнув отчасти к теории директора и в еще более значительных масштабах к теории коллектива.

Именно последней теории в период второй кодификации советского гражданского законодательства было суждено, наряду с критическими соображениями, встретить самую широкую поддержку в литературе, а затем и определенное законодательное признание.

Опровержение некоторых критических аргументов, выдвинутых против теории коллектива, особых затруднений не вызывало. Так обстояло, например, с указанием критиков на то, что если за госорганом стоят два коллектива — коллектив работников и государство в целом, то в рамках последнего и теории А. В. Бенедиктова не удалось избежать «отношений с самим собой» в области правовых контактов между самими госорганами. Не следует смешивать отношения между частями целого (между госорганами как органами государства) с отношением

249 «Правоведение», 1958, № 2, с. 43—50.

144

целого к самому себе: последнее исключено, а первое вполне возможно, хотя бы целое само предопределяло характер отношений между своими частями.

Другие критические аргументы ставили сторонников теории коллектива в весьма затруднительное положение. Так обстояло, в частности, с указанием на трудовой коллективный договор, который заключается между администрацией предприятия и профсоюзом, объединяющим весь коллектив его работников, т. е. между частью и целым, в которое входит эта часть. Представляется, однако, что субъектом коллективного договора является именно администрация, а не предприятие в целом (как в свое время полагали сами сторонники теории коллектива) и, значит, в нем участвуют два разных коллектива. Правда, один из них по отношению к другому выступает как часть по отношению к целому. Но правовые связи между частью и целым столь же возможны, как и между разными частями единого целого.

Третьи критические аргументы обращали внимание на действительно уязвимые места теории коллектива и тем самым содействовали ее дальнейшему совершенствованию. 'Так именно обстояло с выяснением роли коллектива в формировании юридически значимой воли госоргана как юридического лица. Сторонники этой теории показали, однако, что исходящий от юридического лица, как и от любого другого субъекта, волевой акт представляет собой определенный процесс, лишь завершающийся изъявлением юридически значимой воли, но не сводящийся к такому изъявлению. И если обладающее правовой силой в сфере гражданского оборота волеизъявление приурочивается к актам органов государственных юридических лиц, то подготовка таких актов и реализация возникших из них прав и обязанностей предполагают деятельность всего коллектива рабочих и служащих госоргана.250 Что же касается деликтоспособности, то применительно к ней теперь уже закон в лице Основ гражданского законодательства 1961 г. и республиканских гражданских кодексов 1963—1964 гг. прямо признает деятельность рабочих и служащих деятельностью самого юридического лица.

Позиции теории коллектива получили легальную поддержку и в ряде других направлений. Нормативные акты, изданные в конце 50-х годов и в последующие годы, усилили роль производственного коллектива благодаря образованию постоянно действующих производственных совещаний, введению обязательного обсуждения на них многих хозяйственных вопросов впредь до принятия окончательного решения-директором, передаче для совместного осуществления администрацией и фабзав-

250 См. подробнее: Мусин В. А.  Волевые акты государственного предприятия и проблема сущности юридического лица, — «Правоведение», 1963, № 1.

145

месткомом правомочий, связанных с управлением поощрительными фондами, и др. Свое открнсталлизованное воплощение этот законотворческий процесс нашел как в принятом 4 октября 1965 г. Положении о социалистическом государственном производственном предприятии,251 так и вообще в относящемся к тому же времени законодательстве об экономической реформе.252

Под влиянием этих фактов численность сторонников теории коллектива начинает все более возрастать. К ним присоединяются и некоторые из былых противников этой теории,253 воспроизводимой в качестве единственно правильной как в учебной литературе,254 так и (иногда с некоторыми модификациями^20& в литературе монографической.

В работах последнего времени центральное место занимает уже не вопрос о людском субстрате государственных юридических лиц, а проблемы иного характера, такие, как организация хозрасчета на государственных предприятиях, сочетание гражданской правосубъектности юридического лица с административной правосубъектностью его внутренних подразделений, правовое положение государственных предприятий в отношениях друг с другом и с вышестоящими органами и т. п.256 В 'связи с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 2 марта 1973 г. «О некоторых мероприятиях по дальнейшему совершенствованию управления промышленностью»257 и созданием на его основе промышленных и производственных объединений усиленное внимание привлекает к себе 'правовое положение как самого объединения, так и отдельных его частей.

251 СП СССР, 1965, № 19—20, ст. 155.

252 СП СССР, 1965, № 19—20, ст. 152—154.

253 См., например, заявление, сделанное Р. О. Халфиной по поводу эволюции ее взглядов в книге «Государство, право и экономика», под ред. В. М. Чхиквадзе. М., 1970, с. 353.

м4 См., например: Советское гражданское право. Т. I. Учебник для юридических вузов. Л., 1971, с. 114.

255 См., например: Грибанов В. П.  Юридические лица. М., 1961, с 62, где теория коллектива обосновывается путем одновременного привлечения не двух, а трех коллективов — государства, рабочих и служащих, администрации во главе с ответственным руководителем.

256 См.: Танчук И. А. Правовые вопросы хозрасчета в условиях экономической реформы.—Учен. зап. ВНПИСЗ, 1967, вып. 10; Б а с и н Ю. Г. Хозяйственный расчет и его правовые формы. — «Советское государство и право», 1968, № 7; Певзнер А. Г. Хозрасчет в производственных объединениях. М., 1968; Рахмилович В. А. Хозрасчет и имущественная ответственность органов хозяйственного управления. — «Советское  государство и право», 1968, № 10; Братусь C.'H. Ленинские принципы социалистического хозяйствования и правовые проблемы экономической реформы. — В кн.: Ленинские принципы социалистического хозяйствования и правовые проблемы экономической реформы. Свердловск, 1969; Калмыков Ю. X. Хозяйственный расчет и гражданское право. Саратов, 1969; Лаптев В. В. Правовые отношения в хозяйственной системе. — «Советское государство и право», 1970, № 6; Собчак А. А. Содержание и границы самостоятельности предприятий.—«Советское государство ч право», 1971, № 3.

257 СП СССР, 1973, № 7, с. 31.

146

Что касается производственных объединений, то вопрос об их правовом статусе более или менее ясен. Поскольку входящие в их состав производственные единицы не обладают качествами, обязательными для самостоятельных предприятий, сами объединения становятся укрупненными предприятиями с признанием за ними прав юридического лица. Возникающая здесь своеобразная научно-практическая проблематика обусловлена лишь тем, что, не будучи юридическими лицами, производственные единицы могут все же заключать хозяйственные договоры. Но такие договоры считаются заключенными от имени объединения и под его ответственность. Они знаменуют поэтому не формирование специфической, ранее не - встречавшейся правосубъектности производственных единиц, а использование таких методов осуществления правосубъектности объединений, которые доступны обычным предприятиям только в случаях образования филиалов.

Сложнее обстоит дело с промышленными объединениями, которые, в отличие от объединений производственных, не упраздняют юридической личности объединившихся предприятий, но предполагают образование наряду с ними особого органа — управления, руководящего работой всего объединения и осуществляющего в процессе такого руководства также отдельные оперативно-хозяйственные функции. Каков правовой статус этого органа и как он соотносится с правовым статусом объединения в целом?

Поставленный вопрос не нашел в правовой науке однозначного разрешения. Ю. Г. Басин, например, предлагал считать юридическими лицами и объединение, и входящие в его состав предприятия: объединение—в пределах централизованных фондов и заключения договоров в интересах всей представляемой им хозяйственной системы, а предприятия — в пределах закрепленного за ними имущества и договоров, обслуживающих их собственные хозяйственные потребности. И только в той мере, в какой управление или иной руководящий орган выполняет собственные оперативно-хозяйственные функции, выступая от своего имени, а не от имени объединения, юридическим лицом, по концепции Ю. Г. Басина, становится также сам этот орган.258 Как единый субъект права объединение расценивается н авторами, включающими в сферу его оперативного управления помимо централизованных фондов, также имущество, закрепленное за объединенными предприятиями.259 Но, не говоря уже о том, что «двойное» оперативное управление одним и тем же имуществом не согласуется с юридической самостоятель-

258 Б а с и н Ю. Г. Юридические формы хозрасчета системы объединений.—«Советское государство и право», 1972, № 3, с. 95—100.

^э Ц и м е р м а н Ю. С., Р у т м а н Л. М. Производственные объединения в новых условиях управления промышленностью. — «Советское государство и право», 1971, № 2, с. 79.

Ю*                                                           147

постью объединенных предприятий, его оборотной стороной неизбежно явилось бы «разделенное» оперативное управление, столь же неприемлемое, как неприемлема в условиях социалистического хозяйствования «разделенная» собственность.

Выдвигалась и другая конструкция, приурочивающая права юридического лица только к руководящему органу, но не к самому объединению.260 Именно эта конструкция получила поддержку в Общем положении о всесоюзном и республиканском промышленных объединениях,261 п. 5 которого признает юридическим лицом не объединение, а только его управление.

Непосредсгвенной теоретической реакцией на это законодательное правило явилось утверждение, что отныне не только о юридической личности, но и вообще о какой бы то ни было правосубъектности объединения не может быть речи.262 Тем не менее тут же отмечалось, что «хозяйственная система, не являясь субъектом права, имеет важное правовое значение. Ей устанавливаются плановые задания, выделяются ассигнования из государственного бюджета, фонды на материально-техническое снабжение, кредитные лимиты».263 Еще более показателен тот факт, что в самом Положении промышленное объединение рассматривается как единый производственно-технический комплекс (п. 1), а самостоятельные балансы управления и предприятий предложено включать в сводный баланс объединения (п. 29). Тем самым административная (административно-хозяйственная, административно-плановая) правосубъектность промышленных объединений уж во всяком случае не может быть поставлена под какое-либо сомнение. Такая правосубъектность молчаливо предполагается в публикациях, ограничивающихся указанием лишь на то, что промышленное объединение не является юридическим лицом.264 Вместе с тем она без всяких колебаний констатируется теми, кто подчеркивает, что «проблема правосубъектности не исчерпывается вопросом о юридическом лице» и что «субъектами юридических отношений, опосредствующих плановое управление, могут быть организации.., не являющиеся юридическими лицами».265

Очевидно также, что отсутствие в Положении прямого указания на юридическую личность промышленного объединения отнюдь не закрывает пути к ее доктринальному обоснованию.

260 р а х м и л о в и ч В. Государственные 1^редприятия и их объединения—юридические лица.—«Советская юстиция», 1968, № 8, с. 10.

261 СП СССР, 1973, № 7, с 32.

262 Л а п т е в В. В. Правовое положение объединений в промышленности —«Советское государство и право», 1973, № 8, с. 11.

263 Там же.

264 и л ь и н И. К. Промышленные объединения и совершенствование управления промышленностью. — «Советское государство и право», 1973, № 11, с. 4.

265 р а х м и л о в и ч В. А. Хозрасчет в промышленных объединениях. — «Советское государство и право», 1973, № 8, с. 25.

148

Истории советской цивилистической мысли известны случаи предвосхищения прямого законодательного признания прав юридической личности благодаря анализу конкретных субъективных прав, предоставленных по закону организациям определенных видов. Если предпосылки для подобного анализа содержатся. в законодательстве о промышленных объединениях, то и извлечение соответствующего общего вывода не представляло бы собой ничего неожиданного.

Необходимо в то же время отметить, что на дискуссию о правовом положении объединений и еще в большей степени па общую дискуссию о юридическом лице наложили в последние годы отпечаток некоторые тенденции, наметившиеся в развиваемом рядом авторов учении о хозяйственном праве. Наиболее характерная их устремленность обращена к ликвидации грани между юридическими лицами и иными организационно-правовыми образованиями, к критической оценке либо даже к прямому отрицанию самого понятия юридического лица. Чтобы уяснить сущность таких тенденций, нужно вспомнить об одной из важнейших особенностей понятийного аппарата любой, в том числе юридической, науки, состоящей во взаимном согласовании отдельных элементов этого аппарата, которое опирается на субординационное или координационное их взаимодействие.

Координационные связи устанавливаются между такими научными понятиями, которые, не перекрещиваясь друг с другом в логическом объеме, выступают как однородные по характеру отражаемых в них объектов, а потому могут быть объединены на базе более широких обобщений. При этом равновеликость логических объемов сопоставляемых понятий обусловливает их прямую, а разновеликость — косвенную координацию. Поскольку, например, понятия административного проступка и уголовного преступления как общеотраслевые равновелики по объему, а как однопорядковые объединены в категории правонарушения, они находятся в отношениях прямой координации. Напротив, понятия административного проступка и преступления против личности состоят в отношениях косвенной координации, ибо их объемы разновелики, и они могут стать соизмеримыми лишь после того, как общеотраслевой категории административного проступка внутриотраслевое понятие преступления против личности будет противопоставлено через отраслевую же категорию уголовного преступления.

Субординационные связи также предполагают однородность понятий по характеру отражаемых ими объектов. Но они либо перекрещиваются в объемах, и тогда возникает логическая субординация, либо, оставаясь вне объемного взаимопересечения, выполняют служебную роль одно по отношению к другому, и тогда возникает субординация функциональная. Наиболее привычна благодаря своей повседневной обиходности логиче-

149

екая субординация, сообщающая о себе всякий раз, когда сопоставляются видовые и родовые понятия, например, правовой и и социальной нормы или гражданского и вообще социалистического правоотношения. Сравним, однако, такие явления, как правосубъектность и представительство. Представительство не составляет вида правосубъектности и не восходит к ней как к своему 'ближайшему или более отдаленному роду. Но в определенных обстоятельствах правосубъектность реализуется череч представительство, а представительство при всех условиях обслуживает реализацию правосубъектности. Поэтому и его понятие опирается на правосубъектность как на свою исходную категорию, хотя в смысле логического объема не уступает этой категории ни в малейшей степени.

Но строится ли субординационная связь как логическая или функциональная, она, подобно связи координационной, тоже бывает прямой и косвенной. Все зависит от того, примыкают ли взаимосвязанные понятия друг к другу непосредственно или разделены определенными промежуточными звеньями. Нет никаких сомнений в том, что с общей кагегорией социальной нормы понятие юридической нормы состоит в прямой, а понятие отраслевой нормы — в косвенной логической связи. С не меньшим основанием можно утверждать, что к категории правосубъектности от понятия представительства ведет прямая, а от понятия полномочия представителя — косвенная функциональная связь.

При выработке научных понятий важно не только соблюсти требования, предъявляемые к их образованию, но и безошибочно определить место, отводимое вновь созданному понятию в общем понятийном аппарате данной науки или системы наук. Неправильно 0'бразованное понятие не работает. Но оно не работает само по себе, не вызывая аритмии в функционировании всего научно-понятийного аппарата. Когда же допускаются погрешности в установлении координационных или субординационных связей между двумя или несколькими понятиями, это сказывается как на понимании каждого из них в отдельности, так и на соединенном использовании целой их совокупности

Такие именно погрешности и наблюдаются в предложении А. Б. Годеса, одного из сторонников теории хозяйственного права, присоединить к субординационному логическому ряду «субъекг права — юридическое лицо» еще одну логическую рубрику—внутрихозяйсгвенное юридическое лицо как субъект права с ограниченной правоспособностью. При этом, как разъясняет автор, если юридическое лицо — хозрасчетное предприятие в целом, то внутрихозяйственным юридическим лицом является цех, участок или аналогичное другое внутреннее звено предприятия.266

ass Учен. зап. ВНИИСЗ. Вып. 10, М., 1967, с. 130.

150

Известно, однако, что юридическое лицо — субъект гражданского права. Этого не отрицают как сам А. Б. Годес, так и его единомышленники по концепции хозяйственного права.267 Как таковое юридическое лицо способно быть носителем субъективных гражданских прав и обязанностей. А раз внутрихозяйственное — это тоже юридическое лицо, но лишь с ограниченной правоспособностью, оно должно соотноситься с «полным» юридическим лицом как вид с родом и, таким образом, состоять с ним в отношениях логической субординации. Тем самым проливается свет и на тайный смысл приписываемого внутренним звеньям предприятия свойства ограниченной правоспособности. Такое свойство означает не что иное, как способность обладать хотя и не всеми, но уж во всяком случае отдельными правомочиями и обязанностями из числа доступных предприятию как юридическому лицу в общепринятом его понимании. И как только это становится очевидным, так сразу же выясняется беспочвенность самого новообразованного понятия: внутрихозяйственных юридических лиц не бывает уже потому, что ни одно гражданское право и ни одна гражданская обязанность никогда не принадлежали и не могли принадлежать не хозрасчетному целому, а внутрихозрасчетной части — не единому предприятию, а отдельному его подразделению.

Ыо если рассматриваемая концепция не выдерживает критики с точки зрения логической, то, быть может, она оправдана в плане функциональной субординации, или если не субординации, то по крайней мере координации соответствующих поня-iin'i? Поскольку внутренним звеньям закрыт доступ к внешним отношениям, в которых реализуется юридическая личность предприятия, функциональная субординация понятий «полного» и «внутрихозяйственного» юридического лица мыслима не в большей степени, чем логическая. Что же касается координационной связи, то, не говоря уже о ее несовместимости с реальным соотношением таких образований, как цех и предприятие, она не согласуется с самой идеей противопоставления лицу, действующему «вовне» с 'полнообъемной правоспособностью, субъекта, функционирующего лишь «внутри» и только с ограниченной п р а воспособностью.

Остается поэтому предположить, что, выдвинув научное понятие на словах, А. Б. Годес фактически не пошел дальше образования нового термина, призванного, несмотря на свое «ци-вплистическое» звучание, обозначить далеко не «цивильные» явления. Но едва ли возможно раздвинуть рамки использования сложившейся терминологии путем переноса из привычной в парадоксальную для нее ситуацию. По этой причине «внутрихозяйственное юридическое лицо» — термин не более перспек-

267 См., например: Лаптев В В. Правовое положение государственных промышленных предприятий в СССР. М., 1963, с. 21—22.

тивный, чем «обязательство по внутрихозяйственным поставкам», как именует тот же автор завершающееся созданием готового продукта перемещение из цеха в цех сырья, материалов, полуфабрикатов и других материальных ресурсов.268

Наряду со стремлением продолжить логический ряд «субъект права — юридическое лицо» по нисходящей линии делаются шаги к тому, чтобы в рамках хозяйственного права исключать из этого ряда категорию юридического лица и в то же время удлинить его при помощи понятия «компетенция» в восходящем направлении. Так, В. В. Лаптев полагает, что, поскольку юридическое лицо — носитель гражданских прав и обязанностей, хозяйственноправовая трактовка правосубъектности несовместима с понятием юридического лица и вообще не испытывает в этом понятии какой-либо надобности. По его мнению, гораздо существенней тот факт, что, помимо предприятий, есть вышестоящие звенья социалистической хозяйственной системы, имеющие с предприятиями в сфере правосубъектности то общее, что они наделены определенной компетенцией, хотя бы ни теоретически, ни легально не признавались юридическими лицами. Не юридическое лицо, а правосубъектный хозорган как носитель соответствующей компетенции — вот что стоит в центре хозяйственного права как особой отрасли советского права.269

И если в ходе дальнейшего исследования той же проблемы отрицание категории юридического лица не встретило поддержки даже со стороны приверженцев хозяйственноправовой концепции, то понятие компетенции привлекло к себе значительное внимание и получило многообразное освещение. При этом его разработка велась не обособленно, а в сочетании с такими тесно связанными с ним юридическими феноменами, как право-субъектность в целом, а также право- и дееспособность как конкретное выражение правосубъектности.

Правоспособность, дееспособность и компетенция юридических лиц. Советская цивилистическая теория, как и советский гражданский закон, на протяжении всей истории их 'существования исходили из того, что, подобно правосубъектности граждан, правосубъектность юридических лиц раскрывается через категории право- и дееспособности, специфика которых, в сравнении с право- и дееспособностью граждан, состоит в одновременности возникновения и специальном их содержании (специальные право- и дееспособность). Но если правосубъектность граждан конкретизируется только в категориях право- и дееспособности, то применительно к юридическим лицам употребляется также понятие компетенции. Возникает поэтому вопрос,

268 г одес А. Б.   Регулирование  внутрихозяйственной  деятельности предприятий.—«Советское государство и право», 1968, № 9, с. 115.

269 Л а п т е в В. В. К совершенствованию хозяйственного законодательства. — «Советское государство и право», 1967, № 7, с. 96.

в каком соотношении компетенция юридических лиц находится с их гражданской право (дее) способностью?

Авторы, придерживающиеся хозяйственноправовой концепции настаивают на том, что понятием компетенции обнимаются «как права и обязанности, принадлежащие данному субъекту, так и возможность приобретения прав и обязанностей при определенных юридических фактах (например, при заключении хозяйственного договора)».270 Следовательно, компетенция—более широкое понятие, чем правоспособность и дееспособность. А поскольку гражданское право в трактовке правосубъектностн никакими другими категориями, кроме право- и дееспособности, оперировать не может, то компетенция в области социалистического хозяйствования выходит за рамки гражданского права и всех иных «традиционных» отраслей советского права, образуя специальную хозяйственноправовую категорию.

Нельзя, однако, представлять дело так, будто сторонники хозяйственноправовой концепции обнаруживают единство взглядов на понятие компетенции или что их взгляды всегда оставались стабильными. Характерна, в частности, эволюция воззрений В. К. Мамутова. В свое время он расценивал правоспособность как одну из составных частей компетенции,271 а тем самым, выводил компетенцию за рамки «традиционных» отраслей права и включал ее в 'право хозяйственное. Но впоследствии автор пришел к 'выводу, что правоспособность и компетенция — явления, расположенные в разных плоскостях: первая означает лишь возможность правообладания, а вторая воплощается в конкретных правах и обязанностях, тем отличающихся от обычных обязанностей и субъективных прав, что они приобретаются непосредственно в силу закона, а их объем не может быть изменен по воле правосубъектных лиц.272

Вследствие такой эволюции взгляды В. К. Мамутова в сущности утратили свою хозяйственноправовую окраску и едва ли сколько-нибудь отличаются от того понимания компетенции, которое развивают отдельные авторы, не покидающие почвы единого гражданскоправового регулирования социалистических имущественных отношений. Для иллюстрации достаточно привлечь высказывания А. А. Пушкина, уделившего в своей докторской диссертации «Правовые формы управления промышленностью в СССР» немало внимания проблеме компетенции без того, однако, чтобы из предложенного им решения следовал

270 Хозяйственное право (Уче'5;ие пособие для юридических зу-зов под ред. В. В. Лаптева). М., 1970, с. 45.

271 Мамутов В. К. Компетенция государственных органов в решении хозяйственных споров. М., 1964, с. 16.

272 М а м у т о в В. К. О соотношении понятий компетенции и правоспособности  государственных  хозяйственных  органов. — «Правоведение», 1965, № 4, с. 59.

153

вывод о существовании особой отрасли хозяйственного права.273

А. А. Пушкин, так же, как и В. К. Мамутов, не обнаруживает какой-либо общности между правоспособностью и компетенцией. Но компетенция для него — совокупность не правомочий и обязанностей, а одних только принадлежащих госоргану властных прав в области планирования, финансирования, капитального строительства и т. п. Эти властные права не образуют правоспособности, так как носят наличный, а не возможный характер. Вместе с тем к правоспособности вообще нельзя сводить административную правосубъектность, ибо в ее состав включаются также конкретные властные правомочия, возникающие вне правоотношений, в силу прямого указания закона. Компетенция в области хозяйствования п есть не что иное, как административно-хозяйственная правосубъектность, представляющая один из видов административной правосубъектности и существующая независимо от правосубъектности гражданской.

Этот конечный вывод ничего общего с хозяйственноправовой концепцией не имеет, хотя он основывается на тех же теоретических посылках, на которые опирается В. К. Мамутов, расходящийся с А. А. Пушкиным лишь в отнесении к компетенции как прав, так и обязанностей независимо от их властной или иной природы. В то же время нельзя не обратить внимание на уязвимость обеих изложенных точек зрения.

Если компетенция—это  административно-хозяйственная правосубъектность, как полагает А А. Пушкин, то в специальном выделении подобной категории вообще нет необходимости, ибо оно ведет не более чем к удвоенному обозначению одного и того же явления. Признание же компетенции не просто пра-восубъектностью требует специального обоснования причин, из-за которых к ней относятся только властные, а не иные правомочия (А. А. Пушкин), только правомочия, а не обязанности (он же), только такие правомочия и обязанности, которые возникают в силу закона и вне правоотношения (В. К. Мамутов, А. А. Пушкин),— все равно, опираются ли они на начала субординации или координации (В. К. Мамутов).274

Перечисленные и другие подобные недостатки устраняются при 'подходе к понятию компетенции с позиций, которые нашли обоснование в трудах А. В. Бенедиктова. Он писал, что «государство определяет компетенцию каждого госоргана, т. е. предмет его деятельности (его задачи и функции) и объем прав

273 П у ш к и н Л. А. Правовые формы управления промышленностью в СССР. Автореф. докт. дис., Харьков, 1964, с. 10—11.

274 Следует отметить в то же время, что если В. К. Мамутов включает в компетенцию лишь такие права, которые возникают непосредственно в силу закона и не могут быть уменьшены в своем объеме по воле управо-моченных лиц, то В. В. Лаптев говорит как о компетенции о любых вообще субъективных правах хозорганов, находящихся вне правоотношения (Л а п-тез В. В. Правовое положение государственных промышленных предприятий в СССР. с. 40). Он не приводит для характеристики компетенции как

154

и обязанностей, необходимых для осуществления его задач,».275 Поскольку речь идет о правах н 'обязанностях, определяемых государством, а не создаваемых его актами, то ясно. что имелись в виду не сами эти права и обязанности, а лишь возможность обладания ими, т. е. правосубъектность госоргана. Для обозначения же правосубъектности понятие компетенции необходимо потому, что юридическое лицо — гражданскоправовая категория, между тем как госорганы могут быть субъектами не только гражданских правоотношений. Отсюда сторонники единого гражданскоправового регулирования имущественных отношений, следуя за А. В. Бенедиктовым, приходили к выводу, что компетенция — собирательное понятие для гражданской, административной и всех других видов правосубъектности, принадлежащих госорганам.276 Эю позволяло им также утверждать, что компетенция никакой особой отраслевой принадлежностью не обладает и не может быть использована для выделения хозяйственного права в специальную отрасль советского права.

Но и среди тех, кто не разделяет хозяйственноправовой концепции, единство воззрении на сущность компетенции еще не достигнуто. Дискуссия продолжается, и первый шаг в развертывании такой дискуссии на почве единства гражданскоправового регулирования социалистических имущественных отношений сделал Ю. Г. Басин в статье «Правовые формы реализации оперативно-хозяйственной самостоятельности   предприятий», опубликованной в № 6 журнала «Правоведение» за 1967 г. Отмечая взаимную связь, существующую между 'прапосубъект-ностью и компетенцией, которые выражают правэзое положение их носителей, перекрещиваются по содержанию н объему, содействуют осуществлению друг друга,  автор решительно выступает против сведения компетенции к одному виду правосубъектности или к обобщенному обозначению нескольких ее видов. Такое сведение, как он полагает, недопустимо потому, что, во-первых, компетенция предполагает выполнение властных функций, тогда как по крайней мере один из видов правосубъектности госорганов (гражданская правосубъектность) подобных функций в себе не воплощает; во-вторых, властные функции, сосредоточенные в компетенции, могут осуществляться в самых различных областях, тогда как «властная правосубъектность» госоргана возможна лишь в одной об части (в сфере административного права); в-третьих, празос\бъект-

субъективных прав никаких других ограничительных признаков, fpo.we пребывания их вне правоотношения, однако тут же объявляег наводящимся вне правоотношения субъективное право собственности (см указ. работу, с. 40—41), нисколько не смущаясь тем, что это право не обнимается понятием компетенции при любой его трактовке.

275 В ен еди к т о в А. В. Государственная социалистичес;- ч собственность, с. 613.

276 См., например: Калмыков Ю. X. Хозяйственный расчйг с. гражданское право, с. 166.

i5o

ность (правоспособность) — общая (абстрактная) предпосылка правообладания, тогда как компетенция должна быть вполне конкретной для каждого ее носителя. Она поэтому и представляет собой конкретно определенную способность выполнять функции управления во всех сферах деятельности, в которых госорган к выполнению таких функций законом уполномочен.277

Для Ю. Г. Васина, следовательно, компетенция — не наличное правомочие, а лишь способность к выполнению властных функций, т. е. определенная правоспособность. Последняя не тождественна, однако, ни какому-либо отдельному виду правоспособности, так как обозначает способность к властвованию в различных сферах, ни совокупности всех принадлежащих госоргану видов правоспособности, так как не выходит за пределы одних только властных полномочий. Можно поэтому констатировать, что компетенция и здесь трактуется как собирательное понятие, но не для всех видов правосубъектности госорганов, а для суммы тех «частей» их правосубъектности, которые заключают в себе возможность властвования. Модель, следовательно, такая же, как и у А. В. Бенедиктова, но лишь с уменьшенным логическим объемом. А как раз такое «уменьшение» не имеет под собой достаточных фактических оснований.

Утверждение, будто компетенция должна быть обязательно властной по своему содержанию, есть не более чем постулат, на котором зиждется рассматриваемая конструкция. Постулат же этот не только недоказуем, но и легко опровержим. Например, Положение о социалистическом государственном производственном предприятии по многим вопросам проводит размежевание компетенции предприятия и тех вышестоящих органов управления, которым оно подчинено. Не подлежит, однако, сомнению, что если компетенция органа управления в отношении подчиненного ему предприятия выступает как средоточие властных полномочий, то компетенция предприятия в отношениях с его вышестоящим органом ничего властного в себе не заключает. Отвлекаясь от возлагаемых иногда на предприятие «попутных» функций (например, ответственности за противовоздушную оборону), нужно признать, что оно не имеет каких-либо властных 'полномочий в любых своих «внешних» отношениях (отношениях с третьими лицами). Остаются, следовательно, лишь складывающиеся на предприятии внутренние отношения. Здесь же в качестве властвующего над иными подразделениями субъекта выступает не предприятие как единое целое, а лишь его администрация. Поэтому, стоя на почве выдвинутой им концепции, Ю. Г. Басин вынужден присоединиться к авторам, которые считают, что носителем компетенции является не предпри-

277 Басин Ю. Г. Правовые формы реализации оперативно-хозяйственной самостоятельности предприятий.—«Правоведение», 1967, № 6, с. 42 и ел.

156

ятие как таковое, а администрация предприятия.278 Но так как, согласно прямым указаниям закона, любая служебная деятельность всякого работника есть деятельность самого юридического лица, то, оставаясь последовательным, нужно было бы признать, что принадлежит компетенция администрации, а осуществляет ее также предприятие в целом: вывод, очевидный по своему прямому несоответствию тому, что происходит на самом деле. Не предприятие осуществляет права администрации, а администрация действует от имени предприятия. Компетенция не составляет в этом случае какого-либо исключения. А если 'принадлежит она именно предприятию, то совершенно исключено сведение ее содержания к одним только властным полномочиям.

Иное понимание компетенции защищает В. Ф. Яковлева.279 Она солидаризируется с Ю. Г. Басиным в том, что компетенция обнимает лишь властные юридические возможности. В то же время В. Ф. Яковлева решительно выступает против сведения компетенции к какой-либо части нескольких видов правосубъектности или к общему их выражению. Для нее компетенция и правосубъектность — понятия разноплоскостные.

Казалось бы, что в таком случае автор, в принципе стоящий на 'позициях единства гражданскоправового регулирования социалистических имущественных отношений, должен был хотя бы в этом конкретном вопросе присоединиться к хозяйственно-правовой концепции. В действительности же ничего подобного не произошло, причем не произошло главным образом потому, что, отвергнув возможность существования субъективных прав вне правоотношений, В. Ф. Яковлева не выводит за рамки правоотношений и те властные правомочия, которые, по ее мнению, концентрируют в себе компетенцию предприятия. А если компетенция — не особое явление, отличное и от правоспособности, и от правоотношений, если она — совокупность специфических субъективных прав властного характера, проявляющихся через правоотношения, то не возникает надобности связывать с ней образование хозяйственного права как особой отрасли права. Перед нами юридически закрепленный вид управленческой деятельности, основанный на административных правомочиях и выражающих их административных правоотношениях.

Как разъясняет автор, такие правоотношения появляются вследствие того, что одновременно с созданием предприятия оно включается в соответствующую хозяйственную систему с подчинением органу, который эту систему возглавляет. Тем самым у вышестоящего органа возникают перед предприятием определенные властные правомочия, специфика которых состоит в том, что они позволяют совершать акты, обязывающие подчи-

278 См., например: Мицкевич А. В. Субъекты советского права. М., 1962, с. 119—120.

279 Яковлева В. Ф. Гражданскоправовые вопросы специализации промышленности в СССР. Л., 1968, с. 17—27.

157

нешпго субъекта (например, устанавливать обязательные для него производственные задания), но сами по себе еще не дают оснований требовать от последнего какого-либо конкретного поведения Именно эти правомочия в своей совокупности образуют компетенцию. В процессе и\ осуществления (например, после установления производственного задания) между теми же субъектами возникает новое правоотношение, отличающееся от компете'цин как тем, что оно создает право на конкретное по-веде те обязанного лица, так и тем, что носитель компетенции может в этом правоотношении выст\пать в качестве субъекта не только \правомоченного, но и обязанного (например, обязанного не вносить без согласования с предприятием изменений в установленное для него производственное задание).

Аналогичный ход рассуждении применяется и к компетенции предприятия, которая существует и осуществляется лишь в отношениях с его внутренними подразделениями (цехами, участками и т п ) Подчинение этих подразделений предприятию воплощается в правоотношении, \правомочивающем предприятие совершать властные акты, которые приобретают для их адресатов обязывающее действие, что и 'составляет сущность компетенции. После совершения властного акта между предприятием и его подразделениями останавливается новое правоотношение, иногда не только управомочивающее, но и обязывающее предприятие, а в пределах управомоченности дающее ем) возможность требовать соответствующего конкретного поведения от своего цеха или иного внугреннего подразделения-

При всей оригинальности описанной конструкции она не свободна как от своих собственных, так и от тех недостатков, которые остаются общими для нее и ее предшественниц.

Неоспорим, прежде всего, тот факт, что властные функции не принадлежат предприятию и не осуществляются им в сфере «внешних» отношении — отношений с третьими лицами, хотя именно в этой сфере закон проводит размежевание компетенции предприятия и его вышестоящих органов. В результате исключается какая бы то ни было легальная почва для сведения компетенции предприятия к властным полномочиям.

Очевидно, далее, что внутри предприятия правоотношения могут устанавливаться только между его внутренними подразделениями и администрацией, но не предприятием в целом. Поэтому отождествление компетенции с властными правомочиями неизбежно приводит к выводу, что подобное юридическое качество у предприятия вовсе отсутствует и если принадлежит кому-либо, то только его директору, а также некоторым другим должностным лицам, относящимся к администрации.

Наконец, не увенчалась успехом попытка объявить компетенцию совокупностью властных правомочий, выраженных в правоотношении. Правоотношение всегда двусторонняя связь, позволяющая управомоченному совершать определенные дей-

158

ствия и требовать определенного поведения от обязанного лица. Если последняя возможность отсутствует и дело ограничивается лишь возможностью первого порядка, налицо правосубъ-ектность, пока еще не породившая правоотношения

Но как раз отмеченными качествами и характеризуется компетенция в работе В. Ф. Яковлевой, когда она говорит, что выражающие компетенцию «правоотношения» позволяют совершать обязательные для подчиненного акты, не обеспечивая непосредственных предпосылок к тому, чтобы требовать какого-либо конкретного поведения от обязанных лиц. Ясно, что это правосубъектность, а не правоотношение, причем одна только административная правосубъектность, раз она исчерпывается властными правомочиями. А в таком случае понятие компетенции перестает быть сколько-нибудь самостоятельным, превращаясь всего лишь во второе обозначение того, что обычно принято именовать административной правосубъектностью.

Обзор разнохарактерных взглядов на сущность компетенции предприятия с очевидностью свидетельствует, что критическую и практическую проверку выдержал только один из них и именно тот, который определяет ее как обобщенное выражение всех принадлежащих предприятию видов правосубъектности. Несмотря на межотраслевое значение компетенции в таком ее понимании, она существенна и для гражданского права, ибо гражданские правоотношения между социалистическими организациями в своем подавляющем большинстве возникают из сложных юридических составов, в которые, наряду с гражданскоправовыми актами (договорами, иными сделками), входят также акты планирования и регулирования хозяйственной деятельности. Важно поэтому установить, кто компетентен к совершению соответствующих актов, чтобы сложный юридический состав сформировался в полном объеме, а опирающееся на него правоотношение было действительно установлено.280

Но анализ компетенции предприятия и его вышестоящих органов в очерченном направлении невозможен в рамках одного лишь учения о правосубъектности. Он должен быть совмещен с изучением развития советской цивилистической мысли в связи с гражданскоправовым исследованием различных институтов, и прежде всего тех, которые входят в сосгав права собственности и обязательственного права.

280 Как и другие важнейшие цивилистические проблемы, проблема гражданской правосубъектности, включая разносторонние конкретные ее аспекты  (соотношение с компетенцией, правоспособностью,  субъективными правами и т п), продолжает занимать одно из центральных мест в советской правовой литературе — как учебной, так и научной, представленной монографическими, в том числе докторскими, исследованиями См, например, авторефераты докторских диссертаций В. С Якушева и И С Красько (Якушев В С. Юридическая личность государственного производственного предприятия по советскому гражданскому праву  Свердловск, 1973, Красько И С. Общие теоретические проблемы советского хозяйственного права. Харьков, 1973).

159