Биографический очерк

Иван Александрович Ильин принадлежит к числу наиболее выдающихся деятелей русской послереволюционной эмиграции. Он оставил после себя огромное по объему творческое наследие*(1), включающее в себя научно-исследовательские и публицистические работы по самым различным отраслям гуманитарного знания - правоведению, государствоведению, философии, этике, литературоведению, культурологии, искусствоведению, и др. Большинство этих работ стало известно в России лишь в последнее десятилетие, поэтому освоение их идейного богатства только начинается.

Для современного русского общества особое значение имеют книги и статьи И.А. Ильина, посвященные осмыслению трагической судьбы России и размышлениям о ее будущем. Во многих своих суждениях о том, что будет происходить в России после крушения коммунистического строя, русский мыслитель оказался провидцем. Он предвидел многое из того, что случилось с Россией после 1991 года. Ясно осознавая, что крах коммунизма повлечет за собой новую катастрофу для русской цивилизации - причем не менее пагубную, чем катастрофа 1917 года - И.А. Ильин пытался наметить в своих работах пути выхода из этой катастрофы. Особую ценность этим его предвидениям и наметкам придает то, что они опираются не на умозрительные фантазии, а на результаты глубокого научного анализа исторического опыта России, действительного состояния русского общества, предельно обнажившегося в революции 1917 г. и в последовавшей за нею гражданской войне.

В своих исследованиях по государствоведению и правоведению И.А. Ильин особое внимание уделял проблемам формы правления и правосознания. И это не случайно. В кризисе правосознания он видел одну из главных причин русской революции 1917 г., с выработкой нового правосознания связывал возрождение России - он был твердо убежден, что "ревом, ломом и погромом Россию не спасешь"*(2) Проблему формы правления И.А. Ильин тесно увязывал с проблемой правосознания. Раскрывая сущность монархии и республики, он старался выявить особенности монархического и республиканского правосознания.

В общем объеме творческого наследия И.А. Ильина работы по правоведению занимают не слишком большое место. И в научных исследованиях, и в публицистике он выступал чаще в качестве социолога или политолога. Тем не менее он всегда оставался при этом правоведом и непременно обращал свое внимание на правовые формы анализируемых им экономических и политических отношений.

Свое научное и публицистическое творчество И.А. Ильин не отрывал от своей жизни. Это творчество составляло для него не просто смысл или цель жизни, но сам процесс жизни. За год с небольшим до своей смерти он признался в одном из писем: "Жизнь проведена в неустанных нервных напряжениях, вызывавшихся актом исследовательским. Его состав: художественное отождествление с предметом (что часто бывает мучительно изнурительно, ибо тьма теперь преобладает) и требование максимального точномыслия. Так всегда и во всем. Так продолжается и теперь. Пишется легко и много"*(3).

Творчество И.А. Ильина неотъемлемая часть его жизни. Его произведения невозможно понять, не зная того, как текла его жизнь, как создавалась его судьба. Впрочем судьба И.А. Ильина тоже одно из его произведений и, без сомнения, - самое замечательное из всех созданных им.

* * *

Иван Александрович Ильин появился на свет в Москве 28 марта / 9 апреля 1883 г. Его отец - Александр Иванович Ильин - был губернским секретарем, присяжным поверенным округа Московской судебной палаты. Дед по отцовской линии - Иван Иванович Ильин (1799-1865) - состоял на военной службе и дослужился до чина инженер-полковника. Под его руководством возводился Большой Кремлевский Дворец. По окончании строительства он был назначен комендантом этого Дворца и пребывал в этой должности до самой своей смерти. В Кремлевском Дворце проживала и семья Ивана Ивановича, здесь родился Александр Иванович, и крестным отцом его был сам царь Александр II. В свои детские годы Иван Александрович проживал с родителями также неподалеку от Кремля. "Детство мое, - вспоминал он в зрелые годы, - квартира в Шереметевском пер.*(4) IV этаж - лицом на Кремль с дворцом и на дворовую церковь Шереметевых ("Нарышкинское барокко"). Шесть лет "патриотических" чувств и любования"*(5). (Выделено мною. - В.Т.).

Мать Ивана Александровича Ильина - Екатерина Юльевна (девичья фамилия - Швейкерт) - после окончания Московской четвертой женской гимназии работала домашней учительницей. Она происходила из семьи немецкого дворянина, состоявшего на гражданской службе в России. Дед Ивана Александровича по материнской линии - Юлиус Швейкерт - являлся коллежским советником, то есть состоял в гражданском чине, равнозначном военному чину полковника. В девичестве Екатерина Юльевна исповедовала лютеранство, после вступления в брак с А.И. Ильиным в 1880 г. перешла в православие*(6).

Таким образом, Иван Александрович был по крови наполовину немцем. Однако всегда считал целиком и полностью русским. Поздравляя весной 1950 г. семью своего друга Е.Е. Климова с пасхой он писал: "Дай Вам всем Господь утешения, духовной радости и созерцания! Подумайте только: ну как если бы Вы родились аргентинцами? Или папуасами! Или немцами? Или самоедами (сырую рыбу кушать - за хвост и в рот...). Я сколько раз в жизни благодарил Господа Бога за то, что Русским родился... Вот милость, вот отрада! И это надо беречь, и благодарить, и радоваться. А чтобы Вы это еще почувствовали, посылаю Вам русских стихов. Ждите: пробьет час возврата!"*(7). (Выделено мною. - В.Т.).

О гимназическом периоде жизни Ивана Ильина сохранилось мало сведений. Известно, что первоначально он учился в 5-й Московской гимназии, располагавшейся на Поварской улице в бывшем доме философа-славянофила А.С. Хомякова. Но в январе 1898 г. был переведен (вместе с братом Александром*(8)) в 1-ю Московскую гимназию, которая находилась на улице Волхонка неподалеку от Храма Христа Спасителя*(9).

Окончив в мае 1901 г. гимназический курс обучения с золотой медалью, И.А. Ильин подал в июле того же года прошение ректору Императорского Московского университета о принятии его на юридический факультет.

Учеба И.А. Ильина в Московском университете проходила в сложной обстановке. С 1901 г. в среде московского студенчества усиливались революционные настроения. Сходки, митинги студентов становились обыденной практикой. Студенты все более втягивались в политическую борьбу. Студенческие волнения особенно усилились в 1904 г. В следующем - 1905 году - началась революция. Москва оказалась в самом ее водовороте. Студенты принимали активное участие в революционных акциях. И нелегко было кому-либо из них оставаться в стороне от революционного буйства.

Студент И.А. Ильин, кажется, искренно хотел оставаться в стороне, пытался смотреть на происходящее как посторонний. Но окружавшая его жизнь оказывалась сильнее любых личных устремлений. 11 октября 1905 г. Иван Александрович записывал в своем дневнике: "Как кипит жизнь, как все борется, организуется, требует, живет!.. Несмотря на то, что я пока в стороне ото всего, я чувствую себя в каком-то огне и жару... Я сегодня изучал теоретико-познавательную логику Шуппе*(10), психологическую теорию права Петражицкого*(11) и сейчас сажусь за Кистяковского*(12). Мучительно заниматься отвлеченной наукой, но так нужно. Разлад, разбросанность чувств, рассеянность мыслей, хаос и усталость. Партии, программы, платформы, союзы, организации, побоища, выстрелы, смерти... А я с своей теорией познания, с а.*(13) миросозерцанием, с сердцем прикованным к Берлину, и с метафизическими запросами; но это не упрек себе - Боже упаси; хорошо все это, но недостаточно светло..."*(14).

На следующий день после того, как была сделана в дневнике приведенная запись, то есть 12 октября, И.А. Ильин выступал на студенческом митинге в Московском университете. 13 октября председательствовал на собрании студентов. В дневнике его в этот день появится запись: "Говорил так себе, председательствовал хорошо. Завтра, кажется, опять говорю. Но говорить перед простой, средней публикой не стоит. Я больше и не буду. Завтра партийный "митинька"*(15).

Студенты юридических факультетов, обучавшиеся в российских университетах первые годы XX в., особый интерес проявляли к философии. И это было неудивительно в той обстановке, в которой они жили. И.А. Ильин также увлекся философией.

Большую роль в пробуждении интереса к философским наукам у молодых людей, учившихся в рассматриваемые годы на юридическом факультете Московского университета, сыграл приват-доцент (с 1896 г.), а с 1903 г. профессор кафедры энциклопедии права и истории философии права П.И. Новгородцев. Спустя годы И.А. Ильин напишет в своих воспоминаниях о нем: "Двадцать два года я знал Павла Ивановича. Я помню его еще в звании доцента, до защиты им докторской диссертации. Мы, начинающие студенты, слушали его по-особенному, многого не понимая, напряженно ловя каждое слово, напряженно внимая: он говорил о главном; не о фактах и не о средствах, отвлеченно, но о живом; он говорил о целях жизни и, прежде всего, о праве ученого исследовать и обосновать эти цели. Вокруг него, его трудов, докладов и лекций шла полемика, идейная борьба, проникавшая даже в газеты; с ним соглашались, ему возражали; раздраженно выступали "материалисты", энергично смыкали свои ряды "философы". Слагалось идейное бродило, закладывались основы духовного понимания жизни, общественности и политики"*(16). Уроки П.И. Новгородцева наложили отпечаток на все творчество И.А. Ильина. "Духовное понимание жизни, общественности и политики" стало определяющей нитью его произведений.

В мае 1906 г. И.А. Ильин получил диплом 1-й степени об окончании юридического факультета Московского университета. Ему было предложено остаться на два года при университете "для подготовки к профессорскому званию по кафедре истории философии права и энциклопедии права". В ходатайстве "к Московскому Юридическому факультету об оказании г. Ильину необходимой поддержки в его научных занятиях" профессор П.И. Новгородцев писал: "Я познакомился с г. Ильиным в то время, как он перешел на второй курс и стал заниматься под моим руководством изучением философии в классических произведениях древнего и нового времени. Первая работа его, написанная на тему о политических идеалах Платона, сразу показала то, что я имею в его лице даровитого и вдумчивого ученика, увлеченного предметом своих занятий. С тех пор и до окончания курса г. Ильин принадлежал к числу самых ревностных посетителей и участников моих практических занятий и вместе с тем продолжал свои занятия по философии. Эти занятия не прерывались и тогда, когда вместе с товарищами и со всем Университетом он переживал тревожные дни студенческих волнений. Его последнее, чрезвычайно основательное и обширное сочинение - "Учение Канта о вещи в себе в теории познания" написано в последние годы, когда общая забастовка и расстройство академической жизни многих выбило из колеи и лишило возможности заниматься наукой. Чрезвычайно живой и увлекающийся, он вместе с тем отличаете редкой настойчивостью в труде и величайшей преданностью науке. Сочинения, написанные г. Ильиным, показывают, что он удачно соединяет известный обобщающий дар со способностью прилежного и тщательного анализа"*(17).

Текст указанного ходатайства подписали П.И. Новгородцев и Е.Н. Трубецкой*(18). На рукописной копии этого документа, сохранившегося в архиве, стоит дата 7 июня 1906 г.

В течение трех лет, последовавших за окончанием университетского курса обучения, И.А. Ильин занимался историей философии права.

В архивных фондах сохранился датированный 25-м сентября 1908 г. отзыв приват-доцента П.И. Новгородцева о занятиях И.А. Ильина во время его учебы в магистратуре Московского университета. "В качестве руководителя г. Ильина я могу утверждать, - отмечал Павел Иванович, - что работы, представленные им в подтверждение успешности его занятий, свидетельствовали о крайне тщательном и серьезном отношении его к своим задачам. Г. Ильин действительно входит в существо изучаемого предмета и подолгу останавливается на каждой теме. В этом отношении он проявляет совершенно выходящую из ряда трудоспособность, соединенную с величайшей преданностью избранной им специальности. Его приходилось не побуждать, а останавливать в занятиях, опасаясь для него переутомления от чрезмерной работы"*(19).

20 февраля 1909 года И.А. Ильин был допущен к экзамену на степень магистра по предметам истории философии права и государственного права и в мае того же года сдал его с оценкой "весьма удовлетворительно". В своем ходатайстве об отправке Ильина в научную командировку за границу, написанном 22 октября 1909 г., П.И. Новгородцев дал следующий отзыв о своем ученике: "Г. Ильин после пятилетних занятий под моим руководством блестяще сдал экзамен на степень магистра в истекшем академическом году. Он обнаружил совершенно необычную для своих лет эрудицию и обратил на себя внимание факультета как своими познаниями, так и присущим ему даром изложения. Подготовка г. Ильина оказалась одинаково серьезной как в юридических дисциплинах, по которым ему пришлось подвергаться испытанию, так и в области философии права. Все данные заставляют считать, что из него выработается не только дельный преподаватель, но и даровитый ученый, который сделает честь воспитавшему его Университету"*(20).

* * *

С сентября 1909 г. началась преподавательская деятельность И.А. Ильина. В учебном заведении под названием Московские Высшие Женские Юридические Курсы*(21) он стал читать лекции по истории философии права и вести семинары по дисциплине "Общая методология юридических дисциплин". Одновременно он приступил к преподаванию и в Московском коммерческом институте*(22), в котором директором являлся с 1906 г. П.И. Новгородцев.

В 1910 г. И.А. Ильин стал приват-доцентом Московского университета по кафедре энциклопедии права и истории философии права. В этом же году была опубликована его первая научная работа - "Понятия права и силы"*(23).

В начале 1911 г. И.А. Ильин выехал в научную командировку в Западную Европу "для того, чтобы подготовить диссертацию на избранную им тему "Кризис рационалистической философии права в Германии в XIX веке", с другой стороны, для того, чтобы ознакомиться с характером и приемами университетского преподавания по предмету его специальности"*(24). Вместе с ним за границу отправилась и его супруга Наталья Николаевна Вокач.

Из содержания писем И.А. Ильина к родственникам видно, что он побывал в Берлине, в Мюнхене, в Дрездене, в Бамберге, в Нюрнберге, в Болонье, во Флоренции, в Риме, в Неаполе, в Вене, в Геттингене, в Париже, в Бретани, в Кельне.

В течение первого месяца пребывания за границей Ильин, отложив свои научные занятия, ездил по городам Германии и Италии, осматривая достопримечательности. Только в Геттингене, куда он прибыл в начале мая 1911 г., приступил к тому ради чего поехал за границу. В письме к Л.Я. Гуревич, отправленном 14 мая, Иван Александрович сообщал: "Я не писал тебе долго потому, что почти тотчас же по приезде в Геттинген сделал большое внутреннее усилие и ушел в учение. Усилие было нужно тем большее, что за месяц жадного, пьющего зрения душа отвыкла от категорий рационального..."*(25).

Увиденное в городах Западной Европы произвело на Ильина глубокое впечатление. "Целые гнезда выжжены во мне тем, что я видел, главное во Флоренции, - признавался он своей двоюродной сестре. - И возвращаясь к этим гнездам, я сам невольно удерживаю дыхание и умолкаю, чтобы не коснуться недостойно этих мест. Что-то постарело за этот месяц во мне, что-то свернулось и ушло в себя. Знание не только радость и боль, знание - старость и молчание. Что-то медленно, но тяжко и бесповоротно перелаживается во мне, и говорить об этом невозможно. Какие-то углы и опоры вышли из равновесия перед тем, как уложиться окончательно и по-новому"*(26). Однако многое из того, с чем пришлось Ильину столкнуться за границей, вызвало в нем отвращение. Особенно сильно не понравился ему быт немцев. "Германия нам надоела до невыносимости (собственно - немцы, конечно); мечтаем расстаться с ними", - жаловался Иван Александрович в письме к Л.Я. Гуревич, отправленном из Геттингена 11 июля 1911 г. И подобные жалобы почти в каждом его письме отсюда. 30 июля 1911 г.: "Мы просидим еще в Геттингене около недели, и до отъезда я напишу тебе. Вот уже месяц, как тут стоит деморализующая жара, духота и томление. Мещанство мелких немцев надоскучило в высокой степени"*(27). 7 августа: "Уезжаем из Геттингена завтра утром: Радуюсь отъезду из здешней дыры, порядком мне надоевшей"*(28).

Возвратился И.А. Ильин в Россию в мае 1912 г. С сентября месяца И.А. Ильин возобновил свою преподавательскую деятельность на юридическом факультете Московского университета. Ему было поручено читать лекционный курс "Введение в философию" и вести семинар по "Общей методологии юридических наук". Одновременно Иван Александрович получил прежние лекционный курс и семинар на Высших Женских Юридических Курсах В.А. Полторацкой. В дополнение он взялся вести уроки философии в доме профессора Г.Н. Габричевского. Спустя некоторое время П.И. Новгородцев предложил Ильину преподавать общую теорию права в Московском Коммерческом институте.

Будущий писатель-эмигрант Роман Гуль учился в рассматриваемое время на юридическом факультете Московского университета. "Я занимался главным образом в семинарах профессора (тогда приват-доцента) И.А. Ильина, - вспоминал он впоследствии. - ...Высокий, очень худой, красивый, но мефистофельский (хотя и блондин) Иван Александрович был блестящим оратором и блестящим ученым"*(29).

Вместе с Ильиным в Коммерческом институте преподавал также Н.Н. Алексеев*(30). Николай Николаевич впоследствии отмечал в мемуарах: "...Ильин умел вдолбить" в своих студентов "сухие элементарные понятия общей теории права - его практические занятия по этому предмету в Коммерческом институте собирали не одну сотню студентов. Нарочитую серьезность своего устного изложения он старался смягчить остротами, которые были рассчитаны на невысокий вкус, но нравились студентам. Про него была сочинена эпиграмма: "Рассеять может всякий сплин доцент из молодых - Ильин"..."*(31).

Сам Иван Александрович вспоминал много лет спустя о своем преподавании в этом учебном заведении: "Просеминарий в Коммерческом Институте давал мне удовлетворение. Огромная аудитория (maximum). Большая посещаемость (1200 человек нормально, 900 к концу семестра). Высокая кафедра с винтовой лестницей. Живая свободная импровизация, доводящая сущность права и правопереживания во всех его элементах до образной ясности, до очевидности на всю жизнь"*(32).

Двухлетие, предшествовавшее началу первой мировой войны, было самым благополучным периодом в судьбе И.А. Ильина. Его жизнь стала размеренной и упорядоченной - лекции в учебных заведениях, выступления в научных обществах, работа в библиотеках, писание статей и книг, походы в театры, в гости к знакомым и т.п. Неудивительно, что главные его научные интересы сосредотачиваются в эти годы на психологии и философии. В духовных явлениях Иван Александрович находит то разнообразие, которого не видит в окружающей его действительности. "Я живу тихо. Вокруг все кишит человеко-образными. Людей мало. Но зато тем дороже и чудеснее эти человеки"*(33), - делится он впечатлениями о своей жизни с Л.Я. Гуревич. "Лекции меня утомляют все меньше и меньше, - продолжает он свои излияния. - Иногда (по субботам) прочитав 5 часов лекций (от 10 - 1 и от 2 - 4), я прихожу домой и сажусь читать или заниматься. То, о чем я читаю (лекции), постоянно волнует меня. Слушаю, как в душе растут травы и деревья и все крепнет и сбрасывает свою субъективичность - она Сама... Очевидность духовных обстояний"*(34).

Среди философов наибольший интерес вызывают у Ильина в рассматриваемое время создатели различных идеалистических систем и индивидуалистических концепций. В 1911 г. он публикует в журнале "Вопросы философии и психологии" (N 22. Кн. 106(2). С. 55-93) статью "Идея личности в учении Штирнера... Опыт по истории индивидуализма". В 1912 г. в том же издании (N 23. Кн. 111(2). С. 1-39 и кн. 112(2). С. 290-344) выходит его статья "Кризис субъекта в наукоучении Фихте Старшего. Опыт систематического анализа"*(35). В журнале "Русская мысль" в 1912 г. (N 33. Кн. 5. С. 1-36) была опубликована статья И.А. Ильина "О любезности: Социально-психологический опыт"*(36).

Однако в качестве главного объекта своих научных исследований молодой правовед выбрал философию Г.В.Ф. Гегеля. Интерес к этому великому немецкому мыслителю возник у Ильина еще в 1908 г. в процессе чтения гегелевской "Феноменологии духа". "Я скоро почувствовал огромный глубокий смысл, честные усилия в поисках истины и ясности, богатство воззрений на духовную жизнь и на историю человечества"*(37), - так описывал впоследствии Иван Александрович те ощущения, которые вызвало в нем данное произведение Гегеля.

Видимо, уже тогда Ильин задумал создать книгу, раскрывающую смысл гегелевской философии. Это произведение будет завершено им в 1916 г. и выйдет в свет спустя два года*(38). Представляя его сокращенный вариант для издания на немецком языке, Ильин писал (приблизительно в конце 1945 г.)... "Данное исследование, изданное в 1918 году в Москве на русском языке (в двух томах), преследует цель отыскать ключ к философии Гегеля и предложить его всем тем, кто обладает некоторой толикой доброй воли. Автор посвятил своему исследованию восемь лет жизни, с одной стороны, чтобы полностью овладеть источниками (20 томов, до 8000 страниц текста) и скрупулезным образом обосновать интерпретации, с другой - чтобы добиться предельно убедительной ясности изложения"*(39). В предисловии к изданию своей книги о гегелевской философии на немецком языке, вышедшему в Берне в 1946 г.*(40), Ильин также признавался в том, что ее создание потребовало от него многолетнего напряженного труда. "Годы прошли в изучении текста, в собирании материала и созерцательном вживании. Мне могли помочь лишь подлинные тексты, такие, которые Гегель собственноручно написал или продиктовал, проверил, нашел зрелыми и при жизни отдал в печать. Все тексты (более 11000 страниц) требовали медленного чтения, духовной "лупы", концентрированной медитации и полного понимания*(41).

Обращение Ильина к произведениям Гегеля произошло в то время, когда гегелевская философия вновь стала притягивать к себе внимание немецких ученых. Возрождение гегельянства стало заметным фактом интеллектуальной жизни немецкого общества именно в пору пребывания в Германии молодого русского правоведа*(42). Однако выбор Ильиным философии Гегеля в качестве главного объекта научных исследований был продиктован не столько этим фактором, сколько характером самой гегелевской философии. Иван Александрович увидел в ней богатейший кладезь важнейших истин, способных осветить самые глубокие тайны мироздания.

В тезисах к диссертации Ильин представлял свое исследование основ гегелевской философии в качестве необходимой предпосылки для изучения идей Гегеля о государстве и праве. "Философия Гегеля есть целостное метафизическое учение, посвященное единому предмету и созданное единым методом. Исследование его философии права и государства должно начинаться с усвоения этой единой и общей метафизической основы"*(43). Между тем в предисловии к книге о гегелевской философии (причем в первых же его строках) Иван Александрович придавал своему исследованию более широкое значение. "В преддверии новых исканий и достижений, в борьбе за духовную чистоту, за подлинность опыта и предметность познания философии естественно обращаться к своему прошлому, для того чтобы находить в его лучших созданиях вдохновение и напутствие. Истинно великое и значительное всегда остается очагом духа, способным зажечь новые огни и дающим верный знак о новых грядущих победах. Гениальное создание служит как бы дверью для всякого, отыскивающего доступ к самому предмету, но надо суметь не загородиться этою дверью от предмета, а открыть ее для себя и для других; открыть для того, чтобы начать борьбу за самостоятельный, подлинный опыт и за истинное, предметное знание. В этом - высшая и основная задача истории философии"*(44).

Начало Первой мировой войны застало И.А. Ильина и его супругу в Вене. Австрия вступила в войну с Россией немного позднее Германии, и это позволило Ильиным беспрепятственно переехать в Швейцарию, а затем - через Италию, Грецию, Сербию, Болгарию - добраться до Одессы. После непродолжительного отдыха в Крыму (у родственников жены) Иван Александрович возвратился в Москву*(45).

Согласно секретному циркуляру военного министерства преподаватели вузов освобождались от воинской повинности. Ильин соответственно не был призван в действующую армию. Однако он не остался в стороне от войны.

В октябре 1914 г. князь и профессор Е.Н. Трубецкой организовал в Москве чтение публичных лекций по "идеологии войны". Был приглашен выступить перед московской публикой и приват-доцент И.А. Ильин. Его первая лекция носила многозначительное название - "Духовный смысл войны"*(46).

В ноябре 1914 г. Ильин прочел доклад "Основное нравственное противоречие войны" на заседании Московского Психологического Общества.*(47) В конце того же года он был опубликован в виде статьи в журнале "Вопросы философии и психологии"*(48). Мысли, которые Иван Александрович выразил в данной статье, заслуживают особого внимания. Позднее он разовьет их в своей книге "О сопротивлении злу силой", изданном в Берлине в 1925 г.*(49)

В статьях и письмах, написанных в годы первой мировой войны, И.А. Ильин не скрывал своего отрицательного отношения к любой подобной бойне. Однако при этом он выражал твердое убеждение в том, что в условиях, когда Россия оказалась втянутой в войну, совершенно недопустимым является распространение в русском обществе пораженческих настроений.

Эти настроения были присущи многим представителям российской интеллигенции. Так, правовед Б.А. Кистяковский открыто заявлял в начале войны в частных разговорах со своими коллегами о том, что русские войска должны сдаться немцам. Ф.А. Степун*(50) говорил в 1915 г. И.А. Ильину, что он "с одинаковым отвращением относится как к идее победившей Германии, так и к идее победившей России"*(51). Иван Александрович отвечал на данное высказывание Степуна, что "непобедившая Россия будет разгромленной, униженной и рабской Россией, лишенной правосознания и разнузданной"*(52). Эти слова Ильина оказались пророческими - ход событий показал, что после начала первой мировой войны Россию могла спасти только быстрая победа над Германией. При любом другом исходе войны Россия взрывалась и гибла.

Повседневная жизнь И.А. Ильина в военные годы была заполнена, главным образом, лекциями в различных учебных заведениях (17 часов в неделю) да работой над книгой о гегелевской философии. Правда, в начале 1915 г. ему пришлось на какое-то время отвлечься от этой книги и посвятить все свободное время написанию параграфов об общем учении о праве и государстве для учебного пособия "Основы законоведения"*(53).

Душевное состояние Ильина в указанные годы хорошо отражают его письма. "Полжизни занято войной, остальное отдано работе. Война угнетает иногда до такой степени, что начинаешь задыхаться"*(54), - писал он 19 июня 1915 г. своей "другине и сестре" Л.Я. Гуревич. Подобное же признание он делал и в письме к историку В.И. Герье от 3 июля того же года: "Жизнь мы ведем очень тихую и совершенно уединенную. Работаем. Угнетает война..."*(55). Ильин как будто предчувствовал, что эта война не будет для России победоносной, что события ее - лишь прелюдия к величайшей русской трагедии...

* * *

Февральскую революцию 1917 г. И.А. Ильин воспринял так же, как и большинство русских интеллигентов, - он увидел в ней акт освобождения русского народа, спасения русского государства от разложения. Он принял активное участие в революционных событиях. "Почти три месяца работал, не щадя живота, организуя и говоря публично. Теперь оторвался и уехал есть и писать"*(56), - сообщал он о своей жизни в первые месяцы после февральской революции в письме Л.Я. Гуревич от 5 июня 1917 г. В 20-х числах мая - начале июня Иван Александрович пишет серию брошюр под общим названием "Задачи момента". В течение лета-осени указанного года они выходят в свет. Первой была издана брошюра "Партийная программа и максимализм", затем была выпущена брошюра "О сроке созыва Учредительного собрания"*(57), третьей брошюрой серии стала книжечка под названием "Порядок или беспорядок?"*(58), за ней последовали - "Демагогия и провокация"*(59), и наконец, брошюра "Почему "не надо продолжать войну"?"*(60). Всего же Ильиным было написано восемь подобных брошюр. Сам Иван Александрович именовал их довольно презрительно - "пасквили для народа"*(61). В письме к своей сестре Л.Я. Гуревич он следующим образом объяснял свою активность и собственную позицию в революционных событиях 1917 г.: "Я был при старом режиме буржуазным радикалом и федералистом-демократом (приблизительно) вне партий. Я и сейчас вне партий (не могу отказаться от драгоценного права на глупость!). Но в остальном. Я прежде всего сейчас патриот, стоящий за настоящую аристократию духа". Далее он писал о своей вере в будущее могущество России, добавляя при этом: "И только этой верой держусь. И потому с непрерывною болью работаю - думая о будущих поколениях нашей чудесной, временно падшей, России". (Выделено мной. - В.Т.)

И.А. Ильин приветствовал февральскую революцию только потому, что усмотрел в ней благо для России. Ему показалось, что она несет в себе предпосылки благотворного обновления русского общества. Будучи человеком по природе страстным, Ильин многое в общественных явлениях воспринимал через призму чувства. Его отношение к февральской революции не было результатом здравых размышлений, оно держалось всего лишь на вере и надежде, то есть на весьма шатком основании. Разочарование Ильина в революции было в этих условиях неизбежным.

В своей статье "Куда идет революционная демократия?", опубликованной 8(21) октября 1917 г. в газете "Утро России", Ильин писал: "Словно бесом, злобным и жадным, слепым и глухим, одержима наша Россия, и пути, по которым бредут народные массы, поощряемые демагогами, суть пути насилия и позора"*(62). Далее он признавался, что еще весной государственно мыслящие люди видели, как "под охраною словоохотливого вождя*(63) крепнет партия развала"*(64). Через четыре дня в речи на 2-м Московском совещании общественных деятелей Ильин говорил: "Что осталось сейчас от власти? Семь месяцев она совершенствовала линию своего поведения и, наконец, излилась в своего рода словоблудие. Что осталось от революции? Революция превратилась в своекорыстное расхищение государства"*(65).

Окончательное разочарование в февральской революции дало Ильину возможность оценить ее с точки зрения здравого смысла. Его высказывания о революции и революционерах приняли резко критический характер. "Отпадение старой власти создало в революционных кругах уверенность, что властвовать от лица государства уполномочен всякий, кто захочет. Полномочие править и повелевать стало рассматриваться как бесхозная вещь, которая может принадлежать всем и каждому, первому, кто ее подберет и захватит. В воздухе носился разрешающий и успокаивающий возглас "все всем можно"; и правопорядок держался только инерцией и старым запасом напуганности"*(66)(выделено мною. - В.Т.), - так писал он о революции в статье "Чего ждать?", опубликованной 21 октября (4 ноября) 1917 г. в газете "Утро России".

После октябрьского переворота и прихода к власти большевиков оценки Ильиным февральской революции и политики Временного правительства стали предельно жесткими. В статье под названием "Кошмар", опубликованной в газете "Утро России" 10 (23) ноября 1917 г., он нарек все происходившее в России с февраля и до ноября 1917 г. кошмарным сном. "В чем же спасение? Где выход?" - вопрошал он и отвечал сам себе: "Спасение в том, чтобы все очнулись. Совсем очнулись; окончательно пришли в себя. Чтобы все поняли: кошмарное плавание было только кошмаром; дурной сон кончился. Мы не погибли еще; мы на земле, и под ногами у нас твердая почва. Мы еще живы, мы имеем волю, у нас есть еще силы и любовь к родине. Выход в том, чтобы создать единение во имя родины и свободы, создать патриотическое единовластие и полновластие. И для этого прежде всего всех разбудить, всех, кто еще бормочет и вскрикивает в кошмаре. Всем показать правду, всех убедить в неумолимой и трезвой действительности и в ее роковых невозможностях"*(67).

Захват власти в России большевиками Ильин воспринял в качестве поворотного пункта не только в судьбе России, но и в своей собственной судьбе. Парадоксально, но это событие, которое представлялось ему в то время самой ужасной во всей русской истории катастрофой, как будто вдохнуло в него новую жизнь. Он был непосредственным свидетелем того, как большевики захватывали власть, он вполне сознавал, какие страшные последствия будет иметь большевистский переворот для судьбы России. И тем не менее он не только не упал духом, а напротив, как будто даже воодушевился: Его статьи, написанные сразу после этого переворота, проникнуты трагизмом, но это - возвышенный, даже торжественный, оптимистический трагизм. Вот что писал Ильин в статье "Ушедшим победителям"*(68), посвященной памяти юнкеров, погибших в Москве во время боев с большевистскими военными отрядами: "Россия должна быть свободна от ига и будет свободна от него; от всякого ига; ибо русские предатели не лучше иноземцев и толпа не лучше тирана. Вы поняли это, и вы были правы. Вы, не колеблясь, поставили чувство собственного достоинства выше жизни; родину - выше класса; право - выше силы; свободу - выше смерти. Вы сумели узнать врага народа, укрывшегося за личиною демократа, и врага России, принявшего облик революционера. Вами двигало чувство национальной чести и верное государственное понимание. Вас вдохновляла любовь к родине. Знайте же: вы были глашатаями нового русского правосознания и Россия пойдет за вашим зовом. В вашем лице русский народ воистину сложил с себя рабское звание и утвердил свою гражданскую свободу. На этих основах, и только на них, возродится истинная мощь нашей чудесной и несчастной родины, создастся ее духовный расцвет"*(69).

Трагические события 1917 г. в России были крахом не только старой русской государственности. В результате этих событий распались все почти старые формы, в которых протекала жизнь русского общества, - русские люди как будто заново родились. Именно таким - заново родившимся - и сознавал себя Ильин в конце этого рокового для России и русских года.

После захвата государственной власти в России большевиками многие представители русской интеллигенции постарались покинуть свою родину. И.А. Ильин в подобных условиях мыслил по-другому. "Был некий здоровый, органический инстинкт, который говорил нам, что надо не уходить, а принять борьбу на месте, цепко отстаивая русскую жизнь и русскую культуру шаг за шагом от надвигающегося разрушения, - объяснял он свой выбор. - Когда на родину идет стихийная беда в виде телесной или духовной заразы, то нельзя оставлять свою страну и спасать себя или даже живой "кусок" родины в своем лице. Было когда-то, до революции, общее здоровье и им мы пользовались на месте, совместно и сообща; пришла общая беда, и ее мы должны принять на месте, совместно с нашим народом и сообща с ним. Или мы - кочевники, меняющие зараженное и обглоданное пастбище на другое, нетронутое? Или мы - зайцы, робко бегущие прочь, как только злой охотник спустит на нас злых собак? Или наша Россия есть дикое поле, на котором селится и властвует первая вторгшаяся шайка разбойников, не встречая ни протеста, ни противодействия?.. Пусть наши белые, свергающие, - свергают и свергнут; и те из нас, кто душою безоговорочно с ними, сумеют найти формы тайного содействия им. Но нужны еще отстаивающие и охраняющие внутри, ведущие цепкую, стойкую, черную работу, направленную на то, чтобы не выдать злодеям нашу Россию и сберечь от нее все, что возможно"*(70). (Выделено мною. - В.Т.).

Учебные заведения, как и многие другие учреждения некоторое время после захвата власти большевиками продолжали работать так, как и прежде. И.А. Ильин продолжал преподавать на юридическом факультете Московского университета. Одновременно он, как и ранее, читал лекционные курсы в Коммерческом институте, на Высших Женских Юридических и Историко-филологических курсах, учрежденных В.А. Полторацкой, и в Народном университете имени Шанявского.

К весне 1918 г. Ильин завершил свой многолетний труд над книгой по философии Гегеля. В мае месяце она вышла в свет. Экземпляры второго тома данной книги ее издатель Г.А. Леман-Абрикосов вручил Ильину 19 мая 1918 г. - в тот самый день, когда Иван Александрович защищал свою магистерскую диссертацию.

За месяц с небольшим до этой даты, случилось событие, которое едва не расстроило планы молодого ученого. 15 апреля Ильин был арестован на основании ордера, выданного ВЧК, и заключен под стражу. Его обвинили в причастности к деятельности контрреволюционной организации, содействовавшей формированию "Добровольческой армии". 24 апреля 1918 г. Ильин был освобожден из заключения и отдан на поруки Правлению Общества младших преподавателей. При этом с него была взята подписка о явке к следователю по первому же требованию последнего.

Одним из оппонентов Ильина при защите им диссертации был его учитель П.И. Новгородцев. За день до диспута Ивану Александровичу стало известно о том, что его учитель-оппонент может быть подвергнут аресту. Он немедленно сообщил ему об этом и уговорил поберечься и не ночевать дома. Утром 19 мая стало известно, что ночью в квартире у Новгородцевых шел обыск и что для ареста Павла Ивановича там оставлена засада. В два часа дня совет юридического факультета собрался для диспута по диссертации Ильина - Новгородцев отсутствовал. При одном же оппоненте - им был профессор Е.Н. Трубецкой - диспут состояться не мог. Но спустя полчаса прибыл-таки Павел Иванович, и диспут начался. Он длился четыре часа. Выступавшие на диспуте высоко оценили труд Ильина. В результате - за свой первый том работы о философии Гегеля Ильин был удостоен магистерской степени, а за второй том - степени доктора государственных наук. Такой успех в то время был огромной редкостью.

Ильин в свою очередь отдал должное высоконравственному поступку своего учителя. Спустя шесть лет в статье, посвященной памяти П.И. Новгородцева, Иван Александрович напишет о нем, вспоминая о диспуте по своей диссертации: "Его самообладание, его духовная сила - были изумительны. Тревожно простился я с ним, уходящим; я знал уже, что такое подвал на Лубянке.

- Поберегите себя, Павел Иванович! Они будут искать вас...

- Помните ли вы, - сказал он, - слова Сократа, что с человеком, исполняющим свой долг, не может случиться зла ни в жизни, ни по смерти?..

Это было указание на Божию волю и принятие ее.

С тех пор я с ним не виделся..."*(71).

В течение лета 1918 г. продолжалось следствие по делу о контрреволюционной организации, содействовавшей формированию "Добровольческой армии". 11 августа 1918 г. И.А. Ильин был вновь арестован*(72). Более двух месяцев ему пришлось провести в заточении в Таганской тюрьме*(73).

По всей видимости, 17 августа 1918 г. - в день, когда завершилось следствие, Ильин был освобожден из-под ареста. Из содержания ряда документов видно, что в 20-х числах октября указанного года доктор государственного права И.А. Ильин вел занятия в московских учебных заведениях. Так, в Народном университете имени А.Л. Шанявского он читал курс "общей теории государства и права" и вел практические занятия по государственному праву*(74), на Высших женских юридических и историко-филологических курсах он читал лекции по таким дисциплинам, как "введение в философию", "логика", "история философия права"*(75). Вместе с тем Ильин продолжал свою преподавательскую деятельность в Коммерческом институте, где его лекции слушали 2500 студентов*(76), и в Московском университете. Об этом периоде времени он впоследствии вспоминал: "Осенью нас настигла "первая реформа"*(77): все "трехлетние" приват-доценты были переименованы в "профессоров". "Реформа" была встречена молчаливым презрением... ведь еще Хлестаков сказал: "пусть называются"...Но атака уже готовилась по всей линии. И уже попадались на университетском дворе подозрительные фигуры, которые, сильно грассируя, спрашивали: "товарищ, где здесь записывают в красные профессора?"; и уже поговаривали о рабфаке, а в Совете профессоров стали появляться какие-то темные личности "с мандатами"; и уже бывали случаи, что арестованные профессора - в чеке или Бутырках - принимали зачеты у арестованных студентов и давали им указания по "литературе предмета"...*(78)

3 ноября 1918 г. И.А. Ильин снова был подвергнут аресту*(79). И опять по тому же самому делу о контрреволюционной организации, содействовавшей формированию "Добровольческой армии". Но на этот раз чекисты, которые вели это дело, были настроены значительно более решительно. Однако незадолго до суда Ильин был все же выпущен на свободу. Некоторую роль в таком повороте событий сыграли, по-видимому, ходатайства учебных заведений, в которых преподавал Ильин, об освобождении его под поручительство. 19 декабря Ильин был вызван повесткой на заседание Революционного Трибунала, которое было назначено на 26 декабря, но состоялось лишь через день - 28 числа. На этом заседании Ильин был полностью оправдан. Трибунал постановил: "признать участие граж. Ильина в контрреволюционной организации не доказанным, объяснения его об отношении с Барии и Ланской заслуживающими доверия, а самого его для революции не опасным. Дело об Ильине в порядке постановления VI Съезда Советов об амнистии прекратить навсегда"*(80).

Главным фактором, обусловившим столь удачный для Ильина исход дела о его причастности к контрреволюционной организации, стало письмо Председателю Совета народных комиссаров В.И. Ленину, направленное 24 августа 1918 г. историком А.И. Яковлевым. Отец последнего - известный чувашский просветитель И.Я. Яковлев - являлся в свое время другом отца Ленина. Естественно, что Владимир Ильич и Алексей Иванович были хорошо знакомы. В упомянутом письме А.И. Яковлев сообщал Ленину: "В Московском Революционном Трибунале производится так называемое дело Бари и К°. Одним из подсудимых по этому делу является мой товарищ, профессор по кафедре философии права Иван Александрович Ильин. В виду того, что состояние И.А. Ильина под судом по настоящему делу является, по моему убеждению, плодом какого-то недоразумения, а между тем влечет за собою весьма значительные неприятности для него, я решаюсь обратиться к Вам с настоящим письмом и довести до Вашего сведения то, что при естественном производстве дела, вероятно, Вас минует"*(81). В заключении своего письма к Ленину Яковлев писал: "Не страшись я отнять у Вас и без того расхватанное время, я бы стал просить у Вас полчасика-час, чтобы поговорить об Ильине, просить Вас прекратить его дело и заодно задать Вам несколько интересующих меня вопросов относительно развертывающейся теперь исторической драмы, в которой Вы являетесь главным действующим лицом"*(82).

В.И. Ленин удовлетворил просьбу А.И. Яковлева и пригласил его к себе на разговор.

Благоприятный для Ильина приговор Московского Революционного Трибунала был в значительной степени предопределен и тем, что он являлся автором фундаментального труда по философии Гегеля. Этой философией был увлечен В.И. Ленин, поэтому "гегельянство" Ильина оказывалось в глазах большевиков чуть ли не главным свидетельством его благонадежности.

Книга о Гегеле спасет Ильина от расстрела еще раз - спустя год с небольшим после описанных событий.

24 февраля 1920 г. он вновь был подвергнут аресту*(83) - на этот раз по делу о так называемом "Тактическом центре", политического объединения, созданного для координации деятельности антибольшевистских организаций в г. Москве. Однако 26 февраля - после короткого допроса - Ильина к большой его неожиданности освободили.

Вместе с Ильиным по указанному делу был арестован и его друг - правовед М.С. Фельдштейн. После своего освобождения Иван Александрович зашел в гости к его матери - Р.М. Гольдовской с надеждой узнать кое-что о судьбе Михаила Соломоновича. "У Гольдовских, - вспоминал он годы спустя, - мне рассказали следующее. Радек*(84) был у Ленина, когда Ленину сообщили, что среди вновь арестованных значится проф. И.А. Ильин. Радек передавал, что узнав об этом, Ленин рассердился, немедленно позвонил в Чеку и сказал Агранову, ведшему это дело: "Вы опять арестовали профессора Ильина? Это общественный скандал! Немедленно допросите его, освободите и оставьте его впредь совсем в покое!" Выслушав этот рассказ о себе, Иван Александрович спросил в изумлении: "Что я ему? Чего это он?" На это ему отвечали, что Ленин читал его труд о Гегеле и высоко его ценит.

Далее Ильин приводит в своих воспоминаниях другие не менее удивительные факты на сей счет. "Потом "ручные" коммунисты (а такие были) говаривали мне, что у меня есть хорошая отметка в Гепеу: меня считают "гегельянцем". Я обычно отвечал, что это недоразумение: я никогда не был гегельянцем и что Маркс ничего общего с Гегелем не имеет; ... Мне отвечали: "Молчите и не возражайте! Когда мы исчезнем, тогда вы и заявите, что вы не гегельянец; а до тех - это ваша заручка". Позднее, в эмиграции, мой друг Андрей Иванович Бунге говорил мне, что в советском журнале "Огонек" он видел воспоминания о Ленине, составленные его учениками. Там рассказывалось, что Ленин говаривал своим ученикам: "Напишите о Марксе так, как Ильин написал о Гегеле! Почему вы не пишите так? А потому, что не можете!..." Этих воспоминания я никогда не видал и передаю со слов Бунге. Однако это подтвердило мне, что Радек, по-видимому, не врал"*(85).

О том, что Радек действительно "не врал", свидетельствуют и сохранившиеся документы. Так, в Центральном архиве ФСБ РФ находится "Талон N 356", поручающий начальнику внутренней тюрьмы немедленно освободить "из-под стражи Ильина Ивана Александровича N 451". Выдан этот талон на основании справки Агранова 26 февраля 1920 г.*(86)

Сохранился и протокол допроса Ильина, состоявшегося в указанный день во Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Из текста его видно, что на вопрос о своей партийности, Иван Александрович отвечал: "Всегда был и есмь беспартийный". А о своих политических убеждениях сообщал следующее: "Сочувствую всякой государственной власти, воспитывающей в народе нормальное правосознание"*(87).

Осенью 1921 г. все преподаватели философских дисциплин, не являвшиеся членами коммунистической партии, были уволены с факультета общественных наук*(88) Московского университета и зачислены в штат созданного при университете Философского института. Среди них был и профессор И.А. Ильин. Впоследствии он писал в своих мемуарах об этом событии: "Осенний и весенний семестры 1921-1922 были моими последними семестрами в Московском Университете. Я объявил два "семинария" в Философском Институте: 1. "Философия Гегеля" и 2. "О методе философии". Семинарии были предназначены для студентов и студенток, кончающих филологический факультет по философскому отделению. Их было около 60 человек: Я знал, что им тут все будет странно, ново, опрокидывающее. Это были сплошь молодые, но уже закоренелые рассудочники-диалектики, воображавшие, что для философии достаточно кое-что прочесть и бойко о прочтенном рассуждать. Опыт духа, чувства, сердца - они просмотрели. Вложение в философский опыт всего человека казалось им неслыханной претензией; об ответственности этого делания им, по-видимому, никто не говорил; о нравственном и религиозном смысле философствования они сначала не хотели и думать. Постепенно, однако, атмосфера устанавливалась... Ко второму семестру атмосфера была превосходная. Аудитория загорелась, и занятия давали мне большое удовлетворение"*(89).

Профессор Ильин был не просто преподавателем, он был преподавателем-проповедником. Он передавал своим слушателям не только знания, но и свое мировоззрение. Он прививал им свои взгляды на общественную жизнь, свою увлеченность духовной стороной общественного бытия. Семинаристы его последних московских "семинариев" создали осенью 1922 г. секцию по философии религии и на ее заседаниях продолжали изучать и обсуждать те проблемы, которые ставил перед ними на своих занятиях профессор Ильин*(90). Все это происходило в то время, когда большевистская власть организовывала жестокие гонения на церковь и массовые расправы с религиозными служителями.

Учебные занятия со студентами, приносившие Ильину небольшой материальный доход и дававшие ему, как он сам признавался, большое удовлетворение, не могли отвлечь его от мрачных мыслей о своем будущем и о судьбе России. Сознавая прежде с полной ясностью, что большевики воцарились в России надолго, он все же носил в себе надежду, пусть и хрупкую, на то, что в русском народе найдутся силы, способные победить это зло. В течение 1918, 1919, 1920 гг. - в результате перемен в ходе гражданской войны - эта надежда то оставляла его, то опять в нем появлялась. Окончательное поражение Белой Гвардии в войне с большевиками, ставшее несомненным фактом к началу 1921 г., лишило Ильина каких-либо надежд на скорое избавление России от большевиков.

Временами его охватывало полное отчаяние. Об одном из таких случаев И.А. Ильин вспоминал в письме к своей тете Л.И. Гуревич, написанном 24 декабря 1921 г. Он сообщал в нем о смерти своего отца*(91). "Это была не смерть, - писал Иван Александрович Любови Ивановне, - это было освобождение созревшего духа, - "безболезненное, непостыдное, мирное"; духа - переболевшего и победившего вся свою сильную и непокорную земную страстность. Было поистине что-то больше чем человеческое в тех простых и сдержанных слезах, с которыми он говорил последние годы о полянских крестьянах*(92). У меня есть старый вопрос: не умирает ли человек вообще тем безболезненнее, чем более дух его при жизни очистился и созрел для мудрого, божественного бесстрастия?"*(93) Рассказывая далее о чувствах, охвативших его после смерти отца, Ильин признался: "Меня посетила минута малодушия; я думал с завистью о нем, ушедшем; жизнь стала так бесконечно страшнее и противоестественнее смерти, что смерть иногда кажется освобождающим покоем. Я никогда не думаю о самоубийстве и считаю его постыдным бегством; но в минуту малодушия душа иногда просит: "Отзови! Освободи!"... О, да! Если бы не любовь к родине, не чувство призвания и не жена моя - я бы давно разорвался от горя и отвращения..."*(94). (Выделено мной. - В.Т.)

В 1921 г. профессор Ильин стал членом правления Московского Юридического общества. В 1917 г. оно фактически прекратило свою деятельность. На первом после пятилетнего перерыва в ее работе заседании этой организации, состоявшемся весной 1922 г., И.А. Ильин произнес речь "Основные задачи правоведения в России"*(95).

Мысли, которые он высказал в ней, и сейчас - спустя восемьдесят лет - в высшей степени современны. В самом начале своего выступления в Юридическом обществе Ильин заявил, что силою вещей ему приходится принять на себя "бремя почти непосильное - формулировать здесь те общие задачи, которые воздвигнуты историческими событиями перед русским правоведением"*(96). Это бремя, говорил он далее, должны поднять именно те русские правоведы, которые переживали выпавшую на долю России историческую трагедию в самой России - те, кто стоял в самом смерче и, изнемогая от скорби и стыда, созерцал это беспримерное бедствие, кто все видел, все перенес, все изболел и осмыслил, кто приобрел "тот духовный опыт, который будет потом светить нашим потомкам в поколениях"*(97), кто видел "и старое со всеми его недугами и во всей его государственной силе, и безмерное испытание войны, и упадок инстинкта национального самосохранения, и неистовство аграрного и имущественного передела, и деспотию интернационалистов, и трехлетнюю гражданскую войну, и психоз жадности, и безволие лени, и хозяйственную опустошительность коммунизма, и разрушение национальной школы, и террор, и голод, и людоедство, и смерть..."*(98).

Конечно, опыт, приобретенный русскими правоведами, не только правовой и политический, - отмечал Ильин, - он одновременно и нравственный, и религиозный, исторический и духовный вообще. "Но прежде всего это есть новый опыт в праве и в государстве"*(99). Поэтому, - высказывал свое мнение Ильин, - основная задача русского национального правоведения, и призвание его, и обязанность, заключается в том, чтобы осмыслить этот опыт. "Мы должны понять, и запомнить, и научить наших детей: этот опыт и эта мудрость куплены ценою великих национальных страданий; это одно из драгоценнейших достояний русской духовной культуры, добытое мукой и гибелью; а понести его, и соблюсти, и раскрыть должна русская юридическая наука"*(100).

Для решения этой основной задачи необходимо, по мнению Ильина, чтобы каждый русский правовед, живший в России "в эпоху величайшего правового и государственного разложения", попытался установить "органически-причинную" и в то же время "духовно-символическую" связь между своим собственным правосознанием и всем тем, что произошло в России. "Эти события, - пояснял Ильин, - с такою свирепою силою катились через наши души, что каждый из нас не только может найти их в себе, но должен, обязан найти себя в них"*(101). "Политическое событие есть всегда объективировавшийся сгусток множества личных душевных состояний и напряжений; ритм исторического процесса вырастает всегда из множества индивидуально-духовных, хотя и взаимодействующих, ритмов. Из действия миллиона здоровых правосознаний не возникнет общественно больное явление; а миллион разлагающихся правосознаний в их взаимодействии и сотрудничестве что даст кроме государственной гибели? И потому каждый русский человек обязан найти в своем правосознании символ национально-государственного распадения, именуемого революцией, а в революции - химерически увеличенный образ своего правосознания"*(102).

По мнению Ильина, причина кризиса, вылившегося в русскую революцию, носит духовный характер, она таится в свойствах русского правосознания - общего, публичного и частного. "Задача русской интеллигенции - понять это и познать дефекты и недуги своего и общенационального правосознания. Задача русского правоведения - прийти в этом на помощь интеллигенции и всему народу: юристы должны осуществить это самопознание прежде всех и глубже всех и повести по этому пути за собой интеллигенцию и народ. Это и будет основою государственного обновления"*(103).

В качестве дальнейших задач, выполнение которых должна взять на себя "русская интеллигенция во главе с русскими юристами", Ильин называл "историко-объяснительную", "философско-научную" и "жизненно-государственную".

"Историко-объяснительная" задача состоит, по его словам, "в том, чтобы усмотреть историческую необходимость революции, ее коренные причины в прошлом"*(104). Русскую революцию не следует воспринимать, считал Ильин, в качестве некой, никем не подготовленной и непредвидимой катастрофы - в виде события, выдуманного и сорганизованного крупой крайних коммунистов. Нет, подчеркивал он, причина прежде всего - в стихии, а потом только и между прочим - в ее проводнике и разрядителе. Чтобы понять революционные события последних лет недостаточно определить особенности климата и почвы в России или констатировать ее экономическую и техническую отсталость. Необходимо "вскрыть те духовные основы (чувствования, верования, навыки, склонности, слабости, воззрения, способы действия), которые слагались и вынашивались в течение ряда веков в России, передаваясь из поколения в поколение, и которые сделали возможным великое разложение"*(105). Они питали собою дефекты дореволюционного строя и, в свою очередь, поддерживались и закреплялись им. Он был до известной степени комбинацией этих духовных основ, их оформлением, не преодолевшим их отрицанием. Революция развязала отрицательные силы, узаконила их и сама стала их новою комбинациею. Она есть "порождение русского национального правосознания в его крайних вывихах и в его средней низине"*(106). "Как бы неожиданна, как бы резка ни была смена лиц у кормила и смена направлений по компасу, - историческое разумение не может и не должно ослепляться этою видимостью; совершилось только то, что могло совершиться и не могло не совершиться, и притом потому, что скрыто, потенциально уже имелось налицо; неожиданность крушения свидетельствует только о подслеповатости неожидавших, но не разрешает им пребывать в наивности бессмысленного удивления"*(107).

Далее Ильин указывал на те "недуги и дефекты русского национального правосознания", которые, веками слагаясь и зрея, привели русское общество к катастрофе. В их числе он называл прежде всего "слабое, поврежденное чувство собственного духовного достоинства" в русском человеке, отсутствие в нем способности "к внутренней духовно-волевой самодисциплине и к внешнему общественно-политическому самоуправлению". Автономное правосознание - в вопросах имущества, обязательства, чести, долга, лояльности, служения - или совсем не жило в душе русского человека, полагал Ильин, или пульсировало слабо и неверно; "в нем не выросли и в него не вросли те внутренние грани государственного разумения и правовой мотивации, без которых свобода есть разнузданность, власть - доходное место, государство - общественный пирог, а выборы - подкуп слабого обманщиком"*(108). Поэтому государство, делал вывод Ильин, строилось в России "не по типу корпорации, а по типу учреждения и тем закреплялись гетерономные мотивы русского правосознания и не воспитывались автономные.

На почве такого "исконно дефективного" правосознания сложилась, по мнению Ильина, слабость "национально-государственной скрепы" - недооценка взаимного уважения и взаимного доверия гражданина к гражданину, класса к классу, граждан к власти и власти к гражданам. Вместо этого: "господство системы взаимного подозрения, исключения, враждования, презрения - системы, насыщающей историческую атмосферу скрытою гражданскою войною. Индивид является органически не-врощенным в ткань родной страны до отождествления с нею; напротив, он тяготеет к атомизации, к распылению, к уходу в ложную, мнимую самобытность обреченного на беспомощность существа. Столетиями власть держала в покорности индивидуумов, и классы, и инородческие окраины, но не вращивала их в государственную ткань на основе свободно ощущенной и благодарно принятой солидарности... Бремя государственности было исторически велико и сурово, а духовным противовесом служила не духовная энергия здорового и патриотического правосознания, а санкционированная религиею пассивная терпеливость темного и покорного создания"*(109). В этих условиях верхние слои русского общества "длительно и традиционно злоупотребляли своим преобладанием, обоснованным их культурностью, но не обоснованным или недостаточно оправдывавшимся их воленаправлением и их социально-политическим образом действий"*(110). Тем самым "в русском национальном правосознании подрывалось здоровое, общественно необходимое, государственно обоснованное и духовно освященное чувство социального неравенства, функционального ранга, публично-правового во-главе-стояния"*(111). В связи с этим "необходимая привилегированность высшего служения и духовной культурности дискредитировалась и превращалась в непредметную, а потому несправедливую привилегию. Необходимое, полное практической серьезности, государственное принуждение дискредитировалось и превращалось в насилие класса над классом. Это вскармливало завистливую химеру равенства снизу и покаянную химеру равенства вверху"*(112).

В качестве другого серьезного недуга русского исторического правосознания Ильин выделял "больное восприятие собственности и хозяйственного процесса", проявлявшееся наиболее ярко в неверии в "труды праведные", в склонности считать более доходным "напор не на природу, а на имущество соседа". По словам Ильина, русское простонародное правосознание "ценит в собственности не воплощение своих предков и себя, не творчество, не качество, не fidem*(113) и не justum tutulum*(114), но количество, объем, власть, почет и возможность разнуздания своих страстей; и потому оно почти всегда готово отдать и fides и titulus, и правовую крепость, и даже tempus*(115), за nudum corpus*(116) захваченного блага. "Что взято - то свято", жизнь коротка, "умрешь - с собой ничего не возьмешь", а богатство само купит себе и правовой титул и спасение души - и вот detentio*(117) ценится в народном сознании выше proprietas*(118), ненасытный animus*(119) пренебрегает этико-правовою формою имущества и furtum*(120) почти приравнивается к acquisitio naturalis"*(121).

Для объяснения причин разрушительной русской революции историку-правоведу придется, считал Ильин, исследовать "историю русской национально-духовной культуры". По его словам, в этом исследовании историк права увидит, что "в России еще не изжит частно-правовой подход к государству, а публично-правовой еще не воспитан; что размеры национально-государственной задачи - и по объему, и по сложности, и по глубине - были не по плечу исторически отсталому и шаткому русскому правосознанию; что эти задачи требуют от персонального субстрата России той высокой, солидаристически-корпоративной и патриотически-сознательной спайки, которая не присуща массам, выросшим под опекою деспотического учреждения, что дореволюционный государственный строй своими традиционными заблуждениями и ошибками сам породил и вскормил своего антипода во всей его буреломно-отрицательной силе"*(122). И многое другое, надеялся Ильин, осмыслится и объяснится в исследовании русскими правоведами истории русской "национально-духовной культуры"... и шаткость русского патриотизма, с его способностью "предать дело публичного спасения за частный прибыток;... и русские идеологические заблуждения XIX в.;... и политическая безвольная немощь русского либерализма; и политическое бессилие православной церкви за последние двести лет;... и неудачи русской политики в национальном вопросе; и возникновение идеи "внутреннего врага": Но главное - тогда только обнаружатся, познаются и утвердятся те здоровые и глубокие основы русского правосознания, на которых вопреки всему выросло государственное и духовное величие нашей родины в ее недоосознанной еще другими народами самобытности, мудрости и славе"*(123).

В качестве главной философско-научной задачи русского правоведения Ильин выдвигал поиск и изучение нормального правосознания. С его точки зрения, "нормальное правосознание - это то, которое соответствует норме, которое в своей основе, в своем строении, в мотивации и в силе - верно"*(124). Проблема нормального правосознания является проблемой древней, как мир. Две основных характеристики его достаточно ясно выражаются в наставлениях Библии, Конфуция, "Законов Ману" и других подобных древних книгах. Во-первых, это убеждение в том, что нормальное правосознание есть "здоровое, сильное и творчески-зиждущее правосознание" и, во-вторых, что корни нормального правосознания "связана с нравственною добродетелью и с религиозностью"*(125).

"Нормальность правосознания, - утверждал Ильин, - есть главная основа государственной организации и огражденной ею духовной культуры"*(126). "Строить право - не значит придумывать новые законы и подавлять беспорядки; но значит воспитывать верное и все углубляющее и крепнущее правосознание.

Строить государство - не значит завоевывать территории и ради этого изнурять платежеспособность населения; но это не значит и вливать политически незрелую массу в правительство, предоставляя ей удостовериться в своей политической немощи путем погубления духовной культуры и персонального субстрата страны.

Но это значит воспитывать в народе государственный образ мыслей, государственное настроение чувства, государственное направление воли"*(127).

В связи с этим настоящей целью права и государства И.А. Ильин объявлял устроение и ограждение "национального и тем самым именно через это осуществляющегося общечеловеческого духовного расцвета". "Расцвет национальной духовной культуры и ее коллективного субъекта как такового, - продолжал свою мысль Ильин, - есть расцвет родины. Так что законы и государство образуют положительно-правовую форму родины; а родина - т.е. национальная духовная культура и ее живой и природный субстрат, составляет содержание и цель государства и права.

Субъект права, который не любит свою родину, не будет блюсти и не может блюсти ее интереса; ему не по пути с его собственным государством; начав постепенно действовать, он его тотчас предаст и быстро погубит"*(128). Отсюда следующий вывод Ильина: "приятие родины, права, государства и власти личною любовью, уважением, доверием, волею и мыслью - составляет самую основную сущность нормального правосознания и государственного национально-духовного расцвета. Заставить любить и желать нельзя; но воспитывать волю, но взращивать любовь, но образовывать мысль можно и должно"*(129).

В заключении своей речи "Основные задачи правоведения в России" И.А. Ильин говорил о том, что "юридическая наука должна строиться не просто как наука о "праве", но как наука о "праве в нормальном правосознании": ибо мало думать о праве, надо его испытывать и видеть"*(130). Иначе говоря, он призывал поставить юриспруденцию на прочное основание настоящего правового опыта. Глубокий дефект современной юриспруденции, не только русской, но и вообще мировой, Ильин видел в том, что она "не сознает своей опытной природы и не сознает природы своего опыта; и потому она - или наблюдает и описывает внешние явления (поверхностные отражения правовых событий), или размышляет одним умом над отвлеченными различениями, комбинируя их то ради классификации, то ради профессионального злоупотребления"*(131).

России необходимо, - заканчивал свою речь Ильин, - "поколение прозревших и перевоспитавших себя правоведов, которые сумели бы начертать и осуществить систему верного социального воспитания - воспитания в массе нормального субъекта права. Это поколение не будет уже беспочвенно мечтать о химерической утопии и по-детски требовать немедленного осуществления любимой химеры. Оно сумеет предохранить свою родину от повторения злосчастных ошибок прошлого - и в то же время оно сумеет усвоить верную мудрость старого.

Россия нуждается в том, чтобы ее правоведы и вожди постоянно воспитывали в самих себе художников естественной правоты"*(132).

4 сентября 1922 г. И.А. Ильин был вновь арестован. Но этот арест отличался от всех предыдущих. ГПУ включило профессора Ильина в список представителей "активной антисоветской интеллигенции" Москвы, подлежавших высылке "за границу или в определенные пункты Р.С.Ф.С.Р"*(133).

В Центральном архиве ФСБ сохранился протокол допроса арестованного Ильина, произведенного в указанный день помощником начальника IV отделения Секретного отдела ГПУ Бахваловым*(134). Иван Александрович отвечал на задававшиеся ему вопросы довольно откровенно. "Скажите, гр-н Ильин, ваши взгляды на структуру советской власти и на систему пролетарского государства", - спрашивал Бахвалов. "Считаю советскую власть, - отвечал Ильин, - исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сот лет"*(135). "Ваши взгляды на задачи интеллигенции и так называемой общественности", - задавал новый вопрос Бахвалов. "Задача интеллигенции - воспитать в себе новое мировоззрение и правосознание и научить ему других; задача старой русской общественности - понять свою несостоятельность и начать быть по-новому"*(136), - говорил Ильин в ответ. "Ваши взгляды на политические партии вообще и на РКП, в частности", - продолжал спрашивать Ильина Бахвалов. И Ильин отвечал ему: "Политическая партия строит государство только тогда и только постольку, поскольку она искренно служит сверхклассовой солидарности; я глубоко убежден в том, что РКП, пренебрегая этим началом, вредит себе, своему делу, своей власти и России"*(137).

По окончании допроса Ильин дал подписку в том, что принимает на себя обязанность никуда не выезжать из Москвы без разрешения IV отделения ГПУ и что обязуется явиться в стены данного учреждения 5 сентября не позднее 12 часов. После этого он был отпущен домой.

Когда на следующий день Ильин явился в ГПУ, ему было предъявлено постановление о привлечении его в качестве обвиняемого и выдвинуто обвинение в том, что "он с момента октябрьского переворота и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-Крестьянской властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в момент внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал"*(138). На основании данного постановления Ильин был заключен под стражу. Но одновременно с этим Ильину было предложено дать подписку в том, что он обязуется "1. Выехать за границу согласно Коллегии ГПУ за свой счет, 2. В течение 7 дней после освобождения ликвидировать все свои личные и служебные дела и получить необходимые для выезда за границу документы". По истечении семи дней Ильин должен был явиться в Секретный отдел IV отделения ГПУ. Подписка заканчивалась следующими словами: "Мне объявлено, что неявка в указанный срок будет рассматриваться как побег из-под стражи со всеми вытекающими последствиями, в чем и подписуюсь"*(139). Наряду с этим Ильин дал подписку и в том, что обязуется "не возвращаться на территорию РСФСР без разрешения органов Советской власти" и что статья 71-я Уголовного кодекса РСФСР, "карающая за самовольное возвращение в пределы РСФСР высшей мерой наказания", ему объявлена*(140).

11 сентября Иван Александрович был освобожден "для устройства личных и служебных дел на 7 дней с обязательством по истечении указанного срока явиться в ГПУ и немедленно выехать за границу"*(141).

26 сентября 1922 г. И.А. Ильин взошел вместе со своей супругой Н.Н. Вокач-Ильиной на пароход "b Oberburgermeister Haker", отправлявшийся из Петроградского порта в германский город Штеттин. Отъезжая из Москвы в Петроград, он простился со своей матерью. Студенты, провожавшие своего любимого профессора, рассказывали впоследствии о трогательной сцене этого прощания - на вокзальном перроне стоял "высокий-высокий Ильин и маленькая Екатерина Юльевна, вся в слезах, и осеняющие друг друга крестным знамением"*(142). Мать и сын хорошо понимали, что больше они в этой жизни друг с другом не увидятся... Так и случилось на самом деле. Редкие письма, без подписи, без имен, переправляемые через границу с помощью нарочных, стали с тех пор для них единственным способом общения друг с другом*(143).

* * *

1 октября 1922 г. супруги Ильины прибыли в Берлин*(144). К этому времени здесь уже обосновалась целая группа эмигрантов из России. Среди них было немало и правоведов. Не случайно, что именно в Берлине состоялся съезд русских юристов - его работа началась в тот самый день, когда в столицу Германии прибыл профессор Ильин*(145).

Среди российских эмигрантов, поселившихся в рассматриваемое время в Берлин, было немало тех, кто желал забыть Россию как кошмарный сон - кто, хотел онемечиться, укорениться в Германии. И германские власти старались всемерно помочь таким людям - быстро выдавали им необходимые документы, предоставляли жилье, даровали налоговые льготы, приглашали на высокооплачиваемые должности преподавателей в немецкие университеты. Благо, почти все русские интеллигенты-эмигранты хорошо владели немецким языком.

Однако большинство русских, занесенных злосчастной судьбой в эту страну, еще совсем недавно воевавшую с Россией, было проникнуто стремлением сохранить на чужой и чуждой им земле свою русскость. Свое разлучение с Россией они не считали отлучением от Отечества. Выступая 14 ноября 1922 г. в Берлине перед русскими профессорами-изгнанниками, Ильин говорил: "...Разлука существует только с географическим и этнологическим субстратом, но никак - не с Отечеством*(146). Где бы я ни был и что бы я ни делал, мое Отечество всегда во мне как духовная сущность моей души, меня самого. У патриота вся жизнь пропитана Отечеством; ход его мыслей, ритм его воли, огонь его страстей - все связано с Отечеством по его душевному складу и устремлениям. Невозможно лишить Родины человека духовного; невозможно заставить его жить без нее. С нею разлучить его может только смерть, потому что, опять же, Родина стоит того. Вот и мы, неся с собою и в себе свою Отчизну в первозданных глубинах своего духа, перенесли ее и сюда, оставив дома духовно больной, ослабевший, вконец запутавшийся субъективно субстрат. И тем не менее, превозмогая жесточайшую боль, разделенные пространством, но единые духом, мы все равно считаем высшим счастьем иметь Родину и то, что она у нас есть"*(147).

Вскоре после своего приезда в Берлин Ильин получил приглашение занять место профессора в учебном заведении под названием "Русский Юридический факультет", созданном русской эмигрантской интеллигенцией в Праге*(148). Деканом данного факультета являлся в то время учитель Ильина профессор П.И. Новгородцев. Преподавание в этом учебном заведении могло дать Ильину стабильный и вполне достаточный для безбедной жизни доход. Однако он отказался от работы и жизни в Праге. В письме к П.Б. Струве от 3 ноября 1922 г. Иван Александрович следующим образом объяснял свой выбор... "Я полагаю, что мне и нам (Франку, Бердяеву, Кизеветтеру)*(149) вернее, правильнее осесть в Берлине, глее русского духовно-культурного очага еще нет, где его надо создать, где для этого уже открыты и разработаны все пути и возможности и где мы уже каптированы целым рядом переговоров и соглашений. Здесь уже открывается нами философско-религиозная академия*(150) на средства американско-христианского союза*(151) и русский институт на средства голландско-христианского союза; последний институт научный и популяризаторский"*(152). "Религиозно-философская академия" будет создана в конце 1922 г.*(153) при активном участии Н.А. Бердяева, но ее деятельность развернется с 1924 г. во Франции. Русский Научный институт, о котором упоминает в приведенном письме Ильин, будет функционировать в Берлине до осени 1937 г. С этим учреждением будет связан почти весь берлинский период жизни И.А. Ильина.

Официальное открытие Русского Научного института состоялось 17 февраля 1923 г. Было создано три факультета: юридический, коммерческий, историко-филологический. Первым директором его был избран профессор В.И. Ясинский (1884-1933). И.А. Ильин был членом организационного комитета, в который входили помимо него такие известные представители российской интеллигенции, оказавшиеся в эмиграции, как Ю.И. Айхенвальд, Н.А. Бердяев, А.Ю. Каминка, Л.П. Карсавин, А.А. Кизеветтер, Н.О. Лосский, С.Л. Франк и др. Основную массу студентов должны были составить по замыслу И.А. Ильина учащиеся русских юнкерских училищ*(154), созданных Главным Командованием Русской армией*(155), расположившейся после своего отступления из Крыма лагерем на Балканах. 4 апреля 1923 г. Иван Александрович сообщал П.Б. Струве: "Научный Институт работает. Атмосфера прояснилась и окрепла; твердый и волевой элемент провел грани и ничего нежелательного нет даже и на горизонте. Очень хотелось бы, чтобы Ваши лекции состоялись. Савицкий*(156) расскажет Вам об аудитории; много серьезных экономистов. С Балкан началось прибытие отбираемого студенчества. С Главным Командованием солидарная работа рука об руку. Финансов хватит пока до сентября. Совет послов*(157) сначала опасался от нас немецкой ориентации, но потом, получив доказательства, что у нас одна ориентация - русско-патриотическая и что мы ни копейки у немцев не брали, не просили и не собираемся брать, - прислал нам сочувствия и обещал немножко средств"*(158).

Открытие Русского Научного института было ознаменовано публичной речью И.А. Ильина на тему "Проблема современного правосознания". Некоторое время спустя данная речь была опубликована в виде отдельной брошюры объемом в 32 страницы*(159).

Главные идеи, высказанные Ильиным в названной речи, составили основу его статьи "Большевизм и кризис современного правосознания", которая была опубликована в 1926 г. в одном из немецких журналов*(160). Кроме того, некоторые мысли этой речи были воспроизведены Ильиным в лекциях на тему "Мировые причины русской революции", прочитанных им в Берлине зимой и весной 1928 г.*(161)

Сокращенный и переработанный вариант речи "Проблема современного правосознания" составит первую главу*(162) самой значительной работы Ильина в области правоведения - "О сущности правосознания". Данная работа была написана им еще в 1919 г. В письме к И.С. Шмелеву от 10 марта 1948 г. Ильин вспоминал: "Мою книгу о Сущности Правосознания я заканчивал в ожидании ареста... моя квартира была запечатана, в Москве расстреливали, Деникин был у Орла, я укрывался на даче. Сидел перед окном и писал предпоследнюю главу "Правосознание и религиозность". Посмотришь в окно: если поедут, то вон оттуда - это минут десять - я увижу. Итак: есть еще 10 минут - пишу"*(163).

Но в большевистской России она, естественно, не могла быть опубликована. Однако Ильин не стал публиковать свою книгу о правосознании и за границей. Основная причина отказа от ее публикации заключалась, по всей видимости, в том, что Иван Александрович продолжал разрабатывать тему правосознания во время своей жизни в эмиграции. До конца своих дней он работал над книгой о сущности правосознания, совершенствуя ее содержание и стиль. Р.М. Зиле, познакомившийся с Ильиным в 1928 г. и все последующие годы состоявший с ним в переписке, говорил в 1955 г. в речи, посвященной его памяти: "В 1919 г. Ильин заканчивает исследование о сущности правосознания; оно читалось в виде курса лекций в московских высших учебных заведениях, обсуждалось не раз в заседаниях Московского Юридического Общества и в частных собраниях московской доцентуры и профессуры. Однако эта книга, под названием: "Учение о правосознании", до сих пор не увидела света. Между тем это не просто только ценнейший вклад в юридическую литературу, но подлинно новое, живое слово о той духовной атмосфере, в которой нуждается право и государство для своего процветания"*(164).

Книга "О сущности правосознания" вышла в свет в 1956 г. - спустя два года после смерти ее автора*(165). Ее вполне можно назвать также книгой о сущности права и государства.

Ильин считал правосознание явлением, не просто сопутствующим праву, но для права в прямом смысле жизненно необходимым. В его представлении правосознание - это жизнь права. Право, отчужденное от правосознания, бессильно и не способно исполнить свое назначение. Такому представлению о правосознании соответствовало вполне определенное понимание сущности права, его роли права в общественной жизни. "Духовное назначение права, - утверждал Ильин, - состоит в том, чтобы жить в душах людей, "наполняя" своим содержанием их переживания и слагая, таким образом, в их сознании внутренние побуждения, воздействуя на их жизнь и на их внешний образ действий. Задача права в том, чтобы создавать в душе человека мотивы для лучшего поведения" (Выделено мною. - В.Т.).

Тема правосознания затрагивалась Ильиным также при разработке им проблемы соотношения монархии и республики. Он предполагал воплотить свои исследования данной проблемы в большую книгу, состоящую из введения, 12 глав и заключения. К сожалению, Ильину не удалось завершить этого труда. Он успел написать лишь введение и первые семь глав*(166). Во введение Ильин писал о затруднениях, с которыми ему пришлось столкнуться в процессе исследования монархии. Задача установить сущность монархического строя в отличие от республиканского трудна, отмечал он, "потому, что сущность монархии, как и сама сущность права, - имеет природу сверх-юридическую. Это означает, что для разрешения вопроса об отличие монархии от республики необходимо, не выходя из пределов науки, выйти за пределы юриспруденции. Надо, не порывая с научным материалом государственных законов, политических явлений и исторических фактов, проникнуть в их философский, религиозный, нравственный и художественный смысл и постигнуть их как состояния человеческой души и человеческого духа"*(167).

В первой главе своей книги "О монархии" Ильин показывает бесплодность попыток современной юриспруденции отличить монархию от республики по правовому положению верховного государственного органа. По его словам, "при тщательном историческом изучении отличие монархии от республики растворяется в целом множестве неуловимых переходов и нахождение единого и определенного формального критерия представляется неосуществимым"*(168). Этот свой вывод он подтверждает ссылками на многочисленные исторические факты*(169).

Подлинное отличие монархии от республики Ильин обнаруживает главным образом в сфере правосознания. После кратких рассуждений о сущности правосознания как такового Ильин делает вывод о том, что "постигнуть жизнь и смысл государственной формы невозможно помимо правосознания. Ибо всякая государственная форма есть прежде всего "порождение" или "произведение" правосознания, - конечно, не личного, но множества сходно живущих, сходно "построенных" и долго общающихся личных правосознаний"*(170). Из этого положения Ильин выводит мысль о том, что "сущность монархического строя , в отличие от республиканского, должна исследоваться не только через изучение юридических норм и внешних политических событий. Но прежде всего через изучение народного правосознания и его строения"*(171).

Сравнивая монархическое правосознание с республиканским, Ильин проводит следующие различия:

1. Монархическое правосознание, по его словам, "тяготеет к олицетворению государственной власти и всенародного коллектива"; республиканское же "тянет к растворению личного и единоличного начала, а также и самой государственной власти в коллективе"*(172).

2. Для монархического правосознания характерно рассматривать государство в качестве семьи, а носителя верховной государственной власти как отца, главы этой семьи. "Для республиканского же правосознания патриархально-семейственное восприятие государства и верховной власти чуждо или даже неприемлемо... Республиканское правосознание постепенно теряет идею родовой сопринадлежности, чувство кровной связи через общего предка. Оно несет с собой идею кровнонесвязанной совокупности, идею множества "рядом жителей", человеческих "атомов", которым должны быть обеспечены прежде всего "свобода", потом "равенство" и наконец столько "братства", сколько его останется после расщепляющей свободы и после всеснижающего равенства"*(173).

3. Монархическое правосознание "склонно культивировать ранг в ущерб равенству, а республиканское правосознание склонно культивировать равенство в ущерб рангу"*(174).

4. Монархическому правосознанию присущ культ традиции, оно консервативно, не склонно "к скорому и легкому новаторству"; "оно неохотно решается на радикальные реформы и, во всяком случае, берется за них только тогда, когда они назрели". По мнению Ильина, "эта склонность беречь наличное, опасаться неизвестного нового, взвешивать его всесторонне и отклонять его" обусловлена "религиозными, родовыми и ранговыми основами монархического правосознания". "Напротив, республиканскому правосознанию, не связанному ни религиозными, ни родовыми, ни сословными, ни ранговыми мерилами, всякая реформа, благоприятствующая "свободе", уравнению и удовлетворению действительных или мнимых вожделений простого народа, кажется естественной, подобающей и только напрасно задерживаемой "реакционерами". Новое не отпугивает республиканцев, а привлекает... Слова " прогресс", "гуманность", "свобода", равенство" переживаются так, как если бы каждое из них выражало некую неоспоримую "аксиому" "добра" и "света"*(175).

Из двух форм правления - монархии и республики - Ильин явное предпочтение отдавал первой. Однако, как ни странно, его вряд ли можно назвать монархистом в строгом смысле этого слова.

Приверженность к монархическим идеалам не мешала Ильину весьма критически отзываться о русских монархистах и их организациях, негативно оценивать поступки русских царей. Так, быстрое и неожиданное крушение в России монархии он объяснял помимо прочего тем, что "настоящего, крепкого монархического правосознания в стране не было. В трудный, решающий час истории верные, убежденные монархисты оказались вдали от Государя, не сплоченными, рассеянными и бессильными, а бутафорский "многомиллионный Союз Русского Народа", в стойкости которого крайне-правые вожаки ложно уверяли Государя, оказался существующим лишь на бумаге"*(176). По мнению Ильина, русская катастрофа 1917 г. разразилась во многом по вине двух последних царей - Николая II и его брата Михаила. "Царствующая русская Династия, - писал Ильин, - покинула свой престол тогда, в 1917 году, не вступая в борьбу за него; а борьба за него была бы борьбой за спасение национальной России"*(177). "В действительности дело обстояло так, что и Государь и Великий Князь отреклись не просто от "права" на престол, но от своей, религиозно освященной, монархической и династической обязанности блюсти престол, властно править, спасать свой народ в час величайшей опасности и возвращать его на путь верности, ответственности и повиновения своему законному Государю... Все это есть не осуждение и не обвинение; но лишь признание юридической, исторической и религиозной правды. Народ был освобожден от присяги и предоставлен на волю своих соблазнителей"*(178).

Ильина привлекала не сама по себе монархическая форма правления, но создаваемая ею возможность иметь в качестве главы государства лицо, не связанное с какими-либо классами и политическими группировками. Идеалом Ильина являлась не просто монархия, но правление царя, стоящего вне партий, классов и сословий. Выступая в апреле 1926 г. на проходившем в Париже Российском Зарубежном съезде, он говорил: "Не здесь и не сейчас развертывать мне красоту и глубину - религиозную, художественную и политическую силу подлинной царской идеи; но основного я не могу не коснуться здесь. Царь вне партий, классов и сословий. Широко его сердце - всей стране есть в нем место. Он не царь большинства, и не царь меньшинства, - а царь всея страны, всего народа"*(179).

Великий князь Кирилл Владимирович, провозгласивший себя 31 августа 1924 г. новым "российским императором", не соответствовал "подлинной царской идее" - поэтому Ильин относился к нему крайне отрицательно. В письме к П.Н. Врангелю от 4 октября 1924 г. Иван Александрович характеризует новоявленного "российского императора" в качестве "слабого, неумного и, главное, каптированного масонами и окруженного ими лица"*(180).

В лекционном курсе "Понятия монархии и республики", читавшемся в 1929/1930 учебном году в Русском Научном институте, Ильин проводил мысль о том, что царь существует для страны, для нации, а не страна для царя. "Власть монарха не высшая, не самодовлеющая цель; служение и верность ему тем более не являются самодовлеющей целью", - подчеркивал он и далее делал совершенно крамольное для истинного монархиста заявление: "Монархизм, предпочитающий царя родине, при неизбежности выбора - не есть политическая добродетель; он столь же нелеп, как тезис ожесточенного демократа - пусть страна моя станет демократией, хотя бы ценою собственной гибели... Царь, извращающий, роняющий, унижающий собственное звание - нуждается со стороны подданных не в повиновении, а в воспитывающем его неповиновении"*(181).

Высоко оценивая монархическую форму правления, Ильин тем не менее не считал правильным навязывать ее России ни в настоящем, ни в будущем*(182). Он выступал против того, чтобы России вообще что-либо навязывалось. В одной из своих статей он писал: "Помышляя о грядущей России и подготовляя ее в мыслях, мы должны исходить из ее исторических, национальных, религиозных, культурных и державных основ и интересов. Мы не смеем, - ни торговать ими, ни разбазаривать наше общерусское, общенародное достояние. Мы не смеем обещать от лица России - никому, ничего. Мы должны помнить ее, и только ее. Мы должны быть верны ей, и только ей. Поколение русских людей, которое поведет себя иначе, будет обозначено в истории России, как поколение дряблое и предательское"*(183).

На склоне своих лет Ильин прямо заявлял, что после событий, произошедших в России и в мире в течение первой половины XX в., лозунги "демократии", "федерации", "республики", "монархии" и т.п. "сами по себе ничего не означают". "Прошло то время, когда русская интеллигенция воображала, будто ей стоит только заимствовать готовую государственную форму у Запада и перенести в Россию - и все будет хорошо. Ныне Россия в беспримерном историческом положении: она ничего и ни у кого не может и не должна "заимствовать". Она должна сама создать и выковать свое общественное и государственное обличие, такое, которое ей в этот момент исторически будет необходимо, которое будет подходить только для нее и будет спасительно именно для нее; и она должна сделать это, не испрашивая разрешения ни у каких нянек и ни у каких соблазнителей или покупателей"*(184).

Первые десять лет пребывания И.А. Ильина в эмиграции были, пожалуй, самым интенсивным периодом в его жизни. Помимо преподавания в Русском научном институте*(185), Иван Александрович регулярно выступал с публичными лекциями в различных городах Германии, Австрии, Бельгии, Франции, Швейцарии, Чехии, Латвии. Составленный им самим список его выступлений на немецком языке показывает, что за период с осени 1922 г. и до конца 1932 г. он прочитал 105 докладов на темы русской культуры, большевизма и большевистской революции в России, внутренней политики советской власти, взаимоотношений Германии и России*(186). А ведь он читал публичные лекции и на французском языке, и, конечно, - на русском, в различных организациях русских эмигрантов.

Особенно много выступал Ильин в Чехии зимой 1929 г. Усталость его от этих выступлений была безмерной, но и удовлетворение, которое он испытывал от того, как его слушали, было необыкновенным. "С тех пор, что я выслан, я не имел еще такой трудной, напряженной и утомительной зимы, - сообщал он Н.Н. Крамарж в письме от 26 февраля 1929 г. - Люди наконец начали просыпаться здесь и зашевелились; слагается и зреет с низов настоящее анти-коммунистическое движение, которое чревато большими последствиями. Моя первая обязанность, патриотическая, безотказная, - помочь, укрепить, раздуть огонь. Обстоятельства показали, что передо мною двери открылись настежь и что заменить меня некому. Просыпается один слой за другим; хотят знать правду и предрасположены к доверию. У меня за эту зиму бывали периоды, что я выступал и семь дней подряд (лекция длится два часа) и девять раз в десять дней. Я часто имею перед собою тысячи людей, безмолвно и неотрывно слушающие два часа подряд"*(187).

Зимой и весной 1931 г. Иван Александрович выступал в Риге - прочитал на русском языке семь лекций за восемь дней. "Это было очень утомительно для тела, но утешительно и отдохновительно для души. Прием был очень хороший; аудитория всегда была полна"*(188), - делился он своими впечатлениями с Н.Н. Крамарж в письме от 28 марта указанного года. "В первой половине марта я читал четыре лекции в Риге и два закрытых доклада, - писал он ей же 10 мая 1931 г. - Атмосфера создалась очень горячая; там русские люди чувствуют себя на своей исконной земле, не эмигрантами, а оседлыми"*(189).

Летом 1925 г. наиболее активные деятели русской эмиграции собрались в Париже и приняли решение о созыве Российского Зарубежного съезда. Тогда же был образован Организационный комитет и Исполнительное бюро по созыву съезда во главе с П.Б. Струве. В декабре 1925 г. в состав Организационного комитета был избран Ильин. Он возглавил Берлинское отделение этого комитета. Съезд открылся 4 апреля 1926 г. Первым держал речь Струве. Ильин выступил в прениях по его докладу. Заключительное заседание съезда состоялось 11 апреля.

В 1927-1930 гг. Ильин издавал и редактировал журнал "Русский Колокол". О том, как был создан этот журнал и о характере его, Иван Александрович рассказал в своих письмах к П.Б. Струве. "У меня есть существенная и важная новость, - писал он Петру Бернгардовичу 18 июня 1927 г. - Недавно ко мне явился хороший русский патриот, недавно выехавший оттуда и сохранивший здесь свое состояние, человек очень почтенный и привлекательный*(190). Он читал разные мои вещи и явился с определенным предложением. После всестороннего обсуждения он предложил мне издавать ежемесячный идеологический журнал, который он намерен соответственно обеспечить. Предложение это я принял. Он хочет, чтобы я писался редактором-издателем и вел журнал лично и ответственно... Я думаю, что следует сделать этот журнал волевым монолитом, взять тон твердый, прямой и писать для русского патриота независимо от его прошлого и от его местонахождения; и тем некоторым образом заткать волевую ткань на желанных России и необходимых ей предметных основаниях. Мне кажется, что это направление должно было бы идейно объединить жесткие элементы белого фронта, а журнал должен крепить наши паруса"*(191). Через пять дней - 23 июня - Ильин сообщал Струве о том, что деньги на журнал поступили, "источник их - русский, идейный... Предполагается название: "Русский Колокол"; подзаголовок: "Журнал волевой идеи"*(192).

Первый номер данного журнала вышел в свет в Берлине 22 сентября 1927 г.*(193) Второй - 28 ноября*(194). К маю 1930 г. было выпущено девять номеров. Своим тиражом - не менее 1000 экземпляров*(195) - "Русский Колокол" превосходил все тогдашние эмигрантские журналы. Он распространялся по всему миру - от Харбина и Явы до Сан-Франциско, от Калькутты и Тегерана до Афин и Парижа. Ильин создал при журнале целый торговый аппарат - широкую сеть распространителей (120 человек), работающих, как он сам отмечал, "идейно и безвозмездно"*(196). На подобных началах работал и сам Ильин (редактор) и другие сотрудники журнала. "Колокол накрыл меня, как ребенка в старой немецкой сказке (за то, что не хотел ходить к обедне). Все уходит в него - время, силы, творчество, личная жизнь и отдых..."*(197), - сообщал Иван Александрович своему другу И.С. Шмелеву 14 сентября 1927 г. "Никто, кроме Наталии Николаевны,*(198) и не подозревает, какую работу я несу по "Колоколу", - признавался он в письме к Н.Н. Крамарж от 5 мая 1928 г. - Каждую статью (и чужую) рожаешь месяцами в заботах, в мучительном чувстве ответственности, в отшлифовании формы*(199).

Труды Ильина не были напрасны. Его журнал выделялся из всей эмигрантской периодики высоким качеством своего содержания. "Русский Колокол" я прочитал с большим вниманием и волнением, - делился с Ильиным своим впечатлением от первого номера журнала писатель Шмелев. - Да, все продумано и, как бы, отжато, - и, что необычайно для философско-политич. Статей, художественно-ярко, выпукло и берет! Я почувствовал, воистину, - святой огонь, незримые слезы, веру, чистоту, подвижничество, - на страже стояние. И какая ясная правда! И какой размах!"*(200)

Издание "Русского Колокола" Ильин воспринимал как дело всей своей жизни - как служение России. В письме к Н.Н. Крамарж от 22 апреля 1928 г. он следующими словами определял идейное направление своего журнала: "С мая началось мое горение и кипение. Я поставил перед собою задачу - служить России и только России. Не лицам, не кружкам и не партиям. Печатать о том, что всего нужнее России - и сейчас, сию минуту (для боевой борьбы), и на сто лет вперед (обновленный лик России)"*(201). "... По совести считаю Русский Колокол делом, необходимым для России, - всюду смута, шатание и соблазн, а России нужна интеллигенция верующая, твердая, государственно мыслящая и волевая... Я стараюсь выделять священное в русской истории и то, что должно объединить наши лучшие силы"*(202), - так характеризовал Ильин свой журнал в письме к С.В. Рахманинову 2 декабря 1928 г.

Обращение Ильина к великому русскому музыканту было вызвано печальными для "Русского Колокола" обстоятельствами. Русский промышленник-эмигрант, взявшийся в мае 1927 г. финансировать его издание, спустя год оказался вовлеченным в эмигрантские распри и стал тратить свои средства на поддержку враждовавших между собой эмигрантских группировок. Ильину же он перестал давать деньги на его журнал. С лета 1928 г. Иван Александрович многократно обращался к различным богатым русским эмигрантам с просьбами о помощи. Но, несмотря на то, что для продолжения издания своего журнала Ильин просил всего 75 долларов в месяц*(203), он отовсюду получал только отказы*(204). В результате издание "Русского Колокола" пришлось прекратить. Выпустив в свет в апреле 1930 г. 9-й номер журнала, Ильин намеревался издать еще 10 и 11 номера, состоящие только из его собственных статей. Но этому намерению не суждено было сбыться.

Падение "Русского Колокола" было вполне закономерным. Он звенел не тем звоном, который хотели бы слышать богатые русские эмигранты и наиболее активные деятели русской эмиграции. Они были проникнуты в подавляющем большинстве своем эгоистическими, узкопартийными интересами, разделены на мелкие враждовавшие между собой группировки. В "Записке о политическом положении", составленной И.А. Ильиным в октябре 1923 г. и направленной тогда же генералу П.Н. Врангелю, русская эмиграция характеризовалась следующим образом: "Здесь не изжиты все недуги старой общественности: это беспочвенное и безыдейное важничание, это осторожное нерискующее честолюбие, это сочетание выжидающей пассивности с максимальными претензиями, политиканствующая ложь, интрига, клевета; без Бога, без вдохновения и без хребта... После революции, погубившей русский национальный центр (престол), все это - от бывшего министра до бывшего студента - болеет худшим видом бонапартизма... бессознательным честолюбием непризванных политиканов - хочет фигурировать, председательствовать, говорить "от лица", принимать "резолюции", играть роль, ловя пылинки власти и создавая в этой ловле суетливую толчею на месте"*(205).

Российский Зарубежный съезд, замышлявшийся для объединения русской эмиграции в единую национальную организацию, не смог выполнить своего предназначения. Призывы П.Б. Струве объединиться и направить все силы на возрождение России, забыть о личных выгодах, возврате имуществ, мести, сведении личных счетов не нашли поддержки среди делегатов съезда.

И.А. Ильин, выступая на съезде, говорил: "Вот поднимаемся мы, зарубежные русские, со всех концов чужих земель. Из всех стран нашего рассеяния. Впервые делается попытка не партийного, надпартийного русского национально-патриотического сговора; впервые за восемь-девять лет; впервые через семь лет после того, как у нас в России замучили нашего Царя - и не стало нашего государства. Вот уже девятый год, что мы, допустившие до этого, держим наши головы поникшими и наши глаза опущенными. Вот съедемся мы - и посмотрим друг другу впервые в глаза; и спросим себя - поняли ли мы случившееся? Умудрились ли мы? Очистились ли? Обновились ли духовно? Научились ли тому, что Россия строилась и цвела духом монархическим, и что она распалась от водворения в ней духа республиканского - духа партийной политической интриги, классового интереса и жадного честолюбия?"*(206). Ход съезда показал, что российские политические деятели не поняли случившегося в России в 1917 г., не умудрились, не обновились духовно. Дух взаимной вражды возобладал среди его делегатов.

В последующем раскол в среде русской эмиграции только усиливался, а сопровождавшая его борьба между различными эмигрантскими группировками становилась мельче и омерзительнее. "Как бесконечно я устал от людской злобы и пошлости, и неискренности, - жаловался Ильин в письме к Н.Н. Крамарж от 3 июля 1930 г. - Стряпают, стряпают - и все личное, и все интрига. А о России нашей и о том, что там делается, - даже и думать страшно. Поистине есть от чего сделаться мизантропом в наши дни"*(207).

Ильин не хотел иметь дело ни с левыми ни с крайне правыми политическими деятелями русской эмиграции. Он не принимал разрушительного для России республиканизма первых, ему претил и монархизм черносотенцев. Он считал их монархические воззрения искусственными. "Черносотенство есть противогосударственная, корыстная правизна в политике", - писал Ильин в 1926 г. в своей статье "Черносотенство"*(208). Поясняя это свое определение, он отмечал: "Государство и государственная власть суть учреждения не классовые, а всенародные; их задача в созидании общего блага, а не личного, не частного и не классового. Люди могут расходиться в понимании общего блага, но не смеют ставить чью бы то ни было частную корысть выше интереса родины. И если они это делают, то они разрушают государство и родину, безразлично - делают это правые или левые"*(209). Корыстную политику слева Ильин связывал с большевизмом, в корыстной политике справе усматривал сущность черносотенства. "Русский черносотенец, - подчеркивал он далее, - не понимает и не приемлет общенародного интереса. Ему нужен "царь" для того, чтобы "царь" закрепил и обеспечил, во-первых, - его личную карьеру, во-вторых, - интерес его клики, в-третьих, - интерес его класса"*(210). "Русские правые круги должны понять, - делал отсюда вывод Ильин, - что после большевиков самый опасный враг России - это черносотенцы. Это исказители национальных заветов; отравители духовных колодцев; обезьяны русского государственно-патриотического обличия. Не надо договариваться с ними; не следует искать у них заручек; надо крепко и твердо отмежеваться от них, предоставляя их собственной судьбе. Не ими строилась Россия; но именно ими она увечилась и подготовлялась к гибели. И не черносотенцы поведут ее к возрождению. А если они поведут ее, то не к возрождению, а к горшей гибели. У них не мудрость, а узость; не патриотизм, а жадность, не возрождение, а реставрация!"*(211)

Очевидно, что при таких своих воззрениях Ильин не мог найти поддержки ни среди левого крыла русской эмиграции, ни среди крайне правых ее деятелей. "Я отлично вижу, как бойкотируют и замалчивают меня и крайние правые и весь левый сектор, - писал Ильин Н.Н. Крамарж в письме от 1 августа 1929 г. - Но это есть признак того, что я иду по верному пути. Пусть их - Россия сбросила их, как змея изжитую кожу"*(212).

Одной из причин падения "Русского Колокола" был мировой экономический кризис, разразившийся в конце 20-х гг. XX в. В результате его останавливались предприятия, миллионы людей лишались работы. Безработными становились и многие из рядовых русских эмигрантов, покупавших и читавших журнал Ильина. В письме к С.В. Рахманинову от 2 декабря 1928 г. прямо объяснял недостаток материальных ресурсов для издания "Русского Колокола" тем, что русская эмиграция бедна. "Она покупает недостаточно и, главное, задерживает платежи. Деньги переводятся с честностью идейных людей; но выплаты затягиваются"*(213).

В условиях мирового экономического кризиса многие эмигрантские организации, оказывавшие материальную помощь русским беженцам, стали закрываться. Угроза нависла и над учебными заведениями русской эмиграции.

Русский Научный институт в Берлине держался до 1932 г. И все десять своего существования до этого он исправно платил русским преподавателям. Ильину плата за учебные курсы в этом институте покрывала половину материальных расходов его семьи. Другая половина покрывалась гонорарами за публичные лекции и статьи в газетах и журналах. Заработки Ильина обеспечивали ему с его женой сносные условия проживания в Берлине. Они вполне могли позволить себе отправиться летом в путешествие по Европе единственно ради отдыха. "Наши переезды летние всегда мотивированы главным образом - ненасытными поисками красоты и величия, покоя и созерцания... В этом году мы были после Праги - в Гмундене, на Боленском озере, в Рагане, на Фирвальдштеттском озере, на Луганском озере, на Комо, в Болонье, Римини и Равенне. Мы приехали бодрые и свежие"*(214), - так описывал Ильин свое летнее времяпровождение в письме к Н.Н. Крамарж осенью 1930 г. Иван Александрович мог даже выделять часть своих личных средств на издание "Русского Колокола".

С 1932 г. многое в жизни Ильина стало меняться. Русский Научный институт в Берлине перестал платить преподавателям за читаемые лекционные курсы. Вследствие частых болезней Ильин вынужден был отказываться от публичных выступлений. Это еще более усугубляло его материальное положение.

С приходом гитлеровской партии к власти в Германии Ильин, как и другие русские эмигранты сходных с ним убеждений, стал подвергаться преследованиям со стороны администрации Берлина. "Гонение на меня в Германии началось еще в 1933 году за то, что я дерзал быть русским патриотом с собственным суждением"*(215), - вспоминал впоследствии Ильин. В апреле-июле 1933 г. германская политическая полиция (гестапо) предприняла попытку разоблачить его как "франкофила". При этом Ильину предлагалось стать осведомителем и регулярно сообщать в полицию сведения о настроениях в среде русских эмигрантов, проживавших в Берлине. Ильин ответил на это предложение отказом. В результате в августе того же года в жилище Ильиных сотрудниками гестапо был произведен обыск, сам Ильин был на некоторое время задержан, ему было объявлено о запрете заниматься какой-либо политической деятельностью под угрозой заточения в концлагерь. В апреле 1934 г. Ильину было предложено заняться пропагандой антисемитизма в среде русской эмиграции. Ильин категорически отказался делать это. В результате в июне 1934 г. его преподавательская деятельность в Русском Научном институте была приостановлена, а в следующем месяце он был уволен из этого учебного заведения.

Несмотря на такой поворот своей судьбы, Ильин продолжал оставаться в Германии. Единственной организацией, в которой он мог проповедовать свои идеи и зарабатывать себе на жизнь, оставалась церковь. Вплоть до февраля 1938 г. Ильин регулярно выступал в евангелических храмах и соборах, на съездах евангелического духовенства с лекциями о корнях современного религиозного кризиса, о мученичестве Православной Церкви.

В августе 1937 г. преследования Ильина со стороны гестапо возобновились с новой силой. Поводом для них послужили многочисленные и весьма обширные, состоявшие иногда из десятков пунктов, доносы на Ильина русских эмигрантов-членов так называемого русского национал-социалистического движения.

В октябре того же года Ильин дважды вызывался на допросы в гестапо. Его спросили - не служил ли он в Москве большевикам? Ильин ответил - нет. Тогда ему задали следующий вопрос: почему его не расстреляли сразу, а выслали только через пять лет? Ильин ответил - Бог не допустил. После этого Ильина обвинили в том, что он будто бы является "тайным масоном". Ильин отрицал свое участие в масонстве*(216).

В феврале 1938 г. Ильин был вновь вызван в Гестапо. После того, как Ильин вновь ответил отказом на предложения гестапо о его сотрудничестве с германскими властями, ему было объявлено о запрете на какие-либо публичные выступления, как на русском, так и на немецком языках, под угрозой заключения в концлагерь. Сообщая об этом С.В. Рахманинову, Ильин заметил в письме к нему: "К сожалению, я узнал стороною, но из достоверного источника, что все это преследование имеет цель - заставить меня принять точку зрения германского "расизма" и использовать мое имя и мои силы в надвигающемся "завоевании Украины". Это я сообщаю Вам строго доверительно(!)"*(217). Любопытно, что письмо к Рахманинову, в котором Ильин писал о намерении немцев завоевать Украину, датируется 14 августа 1938 г., т.е. о нападении Германии на СССР в самой Германии говорили еще за три года до того, как оно реально осуществилось*(218).

В мае 1938 г. Ильин приступил к подготовке своего окончательно отъезда из нацистской Германии. Ему стало ясно, что русскому человеку, любящему свое отечество, нет места в этой стране.

* * *

9 июля 1938 г. Ильин и его супруга Наталья Николаевна покинули Германию и переехали в Швейцарию. Им удалось переправить в эту страну свои вещи, мебель, картины, библиотеку и самое главное - рукописи Ивана Александровича, занимавшие несколько чемоданов. "Меня вынесло из Германии как на крыльях ангелов... нигде ни зацепки, - радостно сообщал он И.С. Шмелеву в октябре указанного года. - Все спасено... до писем Врангеля, Шмелева, до записей и альбомов включительно"*(219).

Радость, которую Ильин испытывал после спасения своих рукописей от возможной гибели в условиях Германии, объяснялась просто. Это были рукописи еще неопубликованных его книг, черновые наброски будущих его произведений. В письме к Н.Н. Крамарж от 23 апреля 1935 г. Иван Александрович писал: "И ведь только я один и Наталия Николаевна - мы знаем одни, что я, в сущности говоря, еще не начинался. Все главное, что я должен и призван выговорить, еще не видало света; все только еще в черновых рукописях или отрывках и конспектах..."*(220).

1 августа 1938 г. супруги Ильины подали прошение швейцарским властям о выдаче им вида на жительство в данной стране. С.В. Рахманинов предоставил Ивану Александровичу деньги в размере 4000 швейцарских франков для внесения требуемого залога (кауции)*(221).

В качестве своего постоянного места жительства в Швейцарии Ильины выбрали пригород Цюриха - Цолликон, в который и переехали 31 октября. 23 ноября Цолликонский совет дал Ильиным разрешение на проживание здесь в течение года. Но кантональная полиция спустя пять дней аннулировала это разрешение и в грубой форме предложила Ильиным возвратиться в Германию. Иван Александрович обратился в более высокие инстанции и 1 декабря получил окончательное разрешение на пребывание в Швейцарии. Так начался последний - швейцарский - период его жизни.

Жизнь в Швейцарии оказалась для Ильина не менее трудной, чем жизнь в Германии. Швейцарские власти не позволили русскому ученому устроиться на какую-либо постоянную работу и запретили ему заниматься политической деятельностью. В письме к Н.В. Борзову от 17 августа 1948 г. Иван Александрович следующим образом описывал свою жизнь в формально свободном, демократическом, а фактически в самом что ни на есть полицейском государстве по имени Швейцария: "Я здесь живу вот уже десять лет в таком бесправии, какого я никогда и нигде еще не переживал. Мне запрещен заработок. Почему? Потому что я не принадлежу к "привилегированным" мира сего. Целый ряд евреев и масонов в аналогичном со мною положении имеют все права. Так же обстоит и с иезуитами. По понятным причинам я изучал детально сей вопрос и могу сказать, что в современной демократии ничего не стоит оказаться рабом. Свобода и равенство - это пустой разговор... есть привилегированные и зажимаемые. Меня уважают все инстанции, к чему я имею письменные доказательства. С особого разрешения я могу напечатать книгу и даже поместить по просьбе какого-нибудь швейцарского журнала "рецензию" на какую-нибудь книгу. Но это и все. Выкручиваюсь я - негласным трудом, который всегда может прекратиться. Уповаю же на милость Божию"*(222). (Выделено мною. - В.Т.)

Положение Ильина усугубляли болезни, которые в последнее десятилетие его жизни накатывались на него одна за другой. Но огонь творчества - из искры Божьей - продолжал гореть в нем и боли душевные и телесные замирали перед этим огнем. Ильин писал книгу за книгу и находил возможности их публиковать. Он продолжал работать во время пребывания в Швейцарии над произведением о монархии и республике, над книгой по философии религии ("Аксиомы религиозного опыта")*(223). Еще в Берлине Ильин завершил и в 1938 г. выпустил книгу, посвященную философии жизни, под названием "Ich schaue ins Leben. Ein Buch der Besinnung (Я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий)"*(224). В 1943 г. в Берне вышла в свет вторая его книга данной серии - "Das verschollene Herz. Buch der stille Besindungen (Замирающее сердце. Книга тихих созерцаний)"*(225). В 1945 г. в Цюрихе была опубликована третья часть размышлений Ильина о жизни - "Blick in die Ferne. Ein Buch der Einsichten und der Hoffnungen (Взгляд в даль. Книга размышлений и упований)"*(226).

Но самой главной темой творчества Ильина в рассматриваемый период стала проблема будущего России, ее политической и общественной организации, тема русской национальной идеологии, соответствующей реалиям новой эпохи.

Оказавшись в эмиграции, Ильин продолжал внимательно следить за тем, что происходило в большевистской России. Анализу процессов, совершавшихся в 20-30-е гг. в СССР, он посвятил целый ряд своих произведений*(227). Но еще в 1927 г. он поставил перед собой в качестве главной задачи исследование перспектив будущего политического и социального развития России. "Знаете, нам надо жить не эмигрантщиной и не ближайшей злобой дня, - обращался он в письме к И.С. Шмелеву от 14 сентября указанного года. - Надо уйти в ту глубину России, которая чревата будущим. Я ведь совершенно серьезно отношусь к пророчественности... но только дело здесь совсем не в предсказывании, когда кто ногу сломит или кто чем заболеет, а в том, чтобы уходить в наличную глубину, из которой видны духовные пути грядущего"*(228). (Выделено мною. - В.Т.). В 1950 г. Иван Александрович признавался в письме к Н.В. Борзову: "О себе же я пишу мало, ибо я весь в "предметах" - Россия, религия, мои труды, и затем помощь там, где люди делают верное дело; к этому сводится моя личная жизнь... Главное горе ее в том, что у меня складываются в готовом виде основные работы моей жизни и я не вижу перспективы для их напечатания... Поймите - я как ученый и писатель почти умер при жизни и притом в самом разгаре творчества, когда идет полным ходом сбор моего духовного урожая, зревшего в течение десятилетий! И все, что я уже написал и еще пишу, и еще напишу, - все посвящено возрождению России, ее обновлению и ее расцвету... И все это никому не нужно и после моей смерти пропадет впустую... Вот мое жизненное горе, которое я несу с великою болью..."*(229). (Выделено мною. - В.Т.).

Среди работ Ильина, посвященных будущему России, особое значение имеют статьи, написанные им в 1948-1954 гг. для периодических бюллетеней эмигрантской патриотической организации "Русский Обще-Воинский Союз" и объединенные общим названием "Наши задачи"*(230). В течение шести лет они рассылались руководством РОВС членам Союза без указания имени их автора. В 1956 г. эти статьи были изданы РОВС в двух томах в Париже*(231).

Из этих статей Ильина особый интерес для нас представляет написанная им в 1950 г. статья "Что сулит миру расчленение России". Главный ее вывод гласит: "Россия, как добыча, брошенная на расхищение, есть величина, которую никто не осилит, на которой все перессорятся, которая вызовет к жизни неимоверные и неприемлемые опасности для всего человечества"*(232).

Весьма интересна и мысль, высказанная Ильиным в 1951 г. в статье "Необходимо ограничить публичную дееспособность: "Будущее скрыто от человеческого взора. Мы не знаем, как сложится государственная власть в России после большевиков. Но знаем, что если она будет антинациональной и противогосударственной, угодливой по отношению к иностранцам, расчленяющей страну и патриотически безыдейной, то революция не прекратится, а вступит в фазу новой гибели"*(233). (Выделено мною. - В.Т.).

В письме к архимандриту Константину (Кириллу Зайцеву), написанном за три года до своей смерти, Иван Александрович предельно ясно определил смысл своего творчества, а значит, и жизни: "Годы идут, а я заканчиваю книгу за книгой и складываю их у ног Господа моего: угодны они Ему, то Он сохранит их, как милостиво хранил доселе... Неугодны - то и я в них не заиньтересован... Все они об одном: как поставить нам, русским, а за ними и другим, верный духовный акт. Акт веры, акт православия, акт художества, акт совести, акт очевидности, акт характера"*(343). (Выделено мною. - В.Т.)

* * *

Иван Александрович Ильин умер 21 декабря 1954 г. Его похоронили на кладбище Цолликона. В 1963 г. рядом с его могилой появилась могила его спутницы по жизни - жены Натальи Николаевны.

Готовясь к уходу в мир иной, Ильин составил себе эпитафию на немецком языке. В переводе на русский язык*(234) она выглядит следующим образом:

"Все чувствовал Много страдал Любовно смотрел Кое-чему был виною И мало понимал. Спасибо тебе, вечная благость!"

Эта эпитафия и была выбита на памятнике, стоявшем у могилы Ивана Александровича Ильина. Что хотел сказать ею нам великий русский мыслитель, национальный гений России XX века - столетия величайшей русской катастрофы?

В.А. Томсинов