5rik.ru

Богатство народов содержит идеи, восходящие к Кенэ, с одной стороны, к Мандевилю и Локку - с другой. Этот факт считается общепризнанным, но способ, который использует Адам Смит для комбинирования этих элементов, не так прост, хотя в исследованиях на него обращалось мало внимания. Влияние Кенэ на Смита очевидно, поскольку оно проявляется на уровне экономического анализа. Родовая связь некоторых фундаментальных положений Смита с идеями Мандевиля также не вызывает сомнений и это побудило нас локализовать влияние Мандевиля в вопросе разделения и обособления общей теории общественной жизни Адама Смита, какой она представлена в Теории нравственных чувств, и его частной теории экономических явлений, то есть Богатстве народов. (Адам Смит готовил к изданию труд, посвященный политике, над ним он работал вплоть до свой смерти.) Этот вывод имеет фундаментальное значение, но мы не будем к нему обращаться, пока не появится необходимость взглянуть на проблему с позиций Локка, когда мы будем анализировать теорию стоимости Адама Смита.

Влияние Локка, как я думаю, недооценивается Шумпетером в силу его строго ограниченной точки зрения, поскольку оно проявляется на метаэкономическом уровне. К счастью, другие авторы полностью признавали факт такого влияния. Хасбах (Hasbach) допускал, что фундаментом естественного закона Адама Смита были основные положения Второго Трактата о системе правления (1893, р. 761). Кроме того, независимо один от другого Хэлвей и Мюрдаль приходят практически к одному выводу. Хэлвей настаивает на разнице между теориями стоимости Пуфендорфа и Хатчесона (польза и дефицит) и Локка (труд) (19011904,1, p. 173175). По поводу Локка он добавляет: «Его теория стоимости одновременно и в целом является юридической теорией права собственности». Действительно, что бы ни говорил Шумпетер, у Локка есть, по меньшей мере, начало исследования теории стоимости, что видно из следующего положения:«... именно труд накладывает печать стоимостной разницы на всякую вещь», а также из его высказывания, что труд составляет 9/10, а может, и все 99/100 стоимости товаров (Two Treatises, II, § 40).

Хэлвей к этому добавлял: «Если Адам Смит следует... традиции Локка, не потому ли это происходит, что он подчиняется, сознательно или нет, тому же мотиву (касающемуся собственности)?», а кроме того, он настаивал на наличии нормативных аспектов у Адама Смита. Мюрдаль подчеркивал этот же момент, как мы увидим в нашем подробном исследовании текста Адама Смита, где проявляются несколько очень близких параллелей с Локком (см. ниже. Приложение, § а, с). Возвращаясь к замечанию Хэлвея, скажем, что тот факт, что Адам Смит в этом смысле отошел от традиционного взгляда и от взглядов своего учителя Хатчесона, предпочитая следовать Локку, представляет интерес, поскольку Рикардо будет в такой степени следовать ему, что мы можем сказать, что в данном вопросе Адам Смит делает первый шаг в повороте (уклоне), который Шумпетер называет «поворотом Рикардо».

Что касается связей между Адамом Смитом и Кенэ, мы имеем авторитетные мнения трех авторов: во-первых, издателя Смита, Эдвина Кэннена, а также Маркса и Шумпетера. Кэннен опубликовал на основании рукописи некоего студента Лекции Адама Смита Lectures on justice, police, revenue and arms («О справедливости, поддержании порядка, доходах и оружии»), датируемые 1763 г., и, таким образом, опережающие на тринадцать лет день публикации Богатства народов (Smith, 1896), в которых, как указывает заглавие, - учитывая также очень широкий смысл слова поддержание порядка - экономика еще не обособилась от категории государственного человека. Эти лекции весьма ценны для изучения прогресса идей Смита. Другой источник - гораздо более поздний, это относительно краткий и неполный черновик Богатства, опубликованный в 1937г. (Scott). Согласно издателю, этот черновик был составлен до путешествия автора на континент, где он встречался, в частности, с Кенэ и несколькими из его учеников. Таким образом, представляется возможным проанализировать, какое воздействие имела эта встреча на дошедший до нас вариант Богатства народов.

В действительности еще до публикации этих Лекций Кэннен выдвинул гипотезу о подобного рода влиянии в некоторых аспектах: так, схема распределения, «вставленная» Смитом в шестую главу первой книги (Carman, Histoire, 1898, р. 186188), и текст Лекций только подтверждают и расширяют такой взгляд. Таким образом, от Кэннена в его вводных статьях к Лекциям (1896) и к Богатству (1904, р. XXIX sq), которое снабжено подробным указателем параллельных мест в двух текстах, мы получаем ясное признание того, каким образом знакомство с Кенэ и его теорией повлияло на общий план Богатства народов Смита. Действительно, влияние было заметным¹.

Естественно, мысль о наличии такого влияния высказывается не впервые; так, изложение физиократической системы или «сельскохозяйственной» системы в IV томе (глава IX) - вслед за гораздо более длинным изложением «коммерческой или меркантильной системы» , удачно охарактеризованное (1954, р. 186) как «благосклонное и превосходное», отдельные высказывания и противоречия, по замечанию Маркса, происходящие из-за того, что Смит ставит в один ряд физиократическую теорию и свою собственную (например, II, 2, § 2: «совокупность годового продукта, получаемого на земле, и труда каждой страны...»), особое пристрастие к различению производительного труда и непроизводительного труда (II, гл. 3), заимствованное у Кенэ, которому была уготована долгая карьера², - все это, для Маркса, например, было свидетельством непосредственной связи между Кенэ и Смитом

Но сравнение с Лекциями дает еще более убедительные факты. Так, уже в плане работы: за томом I, который по существу стал результатом трудов самого Смита и в качестве первоосновы рассматривает труд, следует том II, который дает трактовку капитала и во многом напоминает новое начало с таким, по наблюдению Кэннена, введением, которое предлагает несколько стесненный переход. Шумпетер дает такое объяснение (р. 565): Смит заимствовал у Кенэ концепцию «авансовой экономики» - в отличии от «экономики синхронизации», то есть его глобальную модель экономического процесса. Данное обстоятельство обусловлено другим аспектом, на который обращает внимание Маркс: четкое различение между производством («годовой продукт» Кенэ) и другими аспектами процесса («распределение») сохраняется при переходе от земли к труду как определяющему фактору в «производстве».

Здесь мы, может быть, затрагиваем самую суть теоретической оригинальности Адама Смита, что осталось не замеченным Шумпетером, точка, в которой он соединяет воедино глобальную модель экономического процесса, восходящего к Кенэ - включая дихотомию производствораспределение - и взгляд на «производство». Я под этим понимаю теорию стоимости, основанную на таком понимании труда, которое в сути своей восходит к Локку³ и которое, что я попытаюсь показать, усматривает у Смита ничем не ограниченный индивидуализм, какого еще не знал Кенэ.

Здесь мы имеем исследование того, что Маркс называл «сущностью богатства». Маркс противопоставлял меркантилистов, которые, на его взгляд, не признавали «объективной сущности богатства» (денег или сокровища) Адаму Смиту, который впервые увидел в труде его «субъективную сущность». В то же время как позиция Кенэ, который делал акцент на производстве, но не доходил до труда как такового, «абстрактного труда», представлялась промежуточной. Повторяя Энгельса, Маркс называл Смита «Лютером политической экономии» (Рукописи 1844, trad. franc., p. 80; Grundrisse, Introd.; trad. Oeuvres, I,p. 258). Естественно, это соответствует переходу - онтологическому сдвигу - от потребительной стоимости (Кенэ) к меновой стоимости (Смит). Особо отметим, что мыслью, будоражившей всю череду философов, от Кенэ до Маркса, были поиски «сущности (природы) богатства», уникального фактора, самодостаточного в своей бытийной сущности, сущности как «субстанции», а именно «сущности стоимости», как неоднократно говорил Маркс (например, в Теории прибавочной стоимости).

Более того, вопрос в меньшей степени затрагивал само богатство, чем рост, создание богатства. Для его создания требуется, как казалось, живой действующий субъект. У Кенэ в этой функции рассматривалась природа, у мыслителей начиная с Адама Смита - человек (Myrdal, 1953, р. 7274). Впрочем, решение, предложенное Смитом - отдельный человек как создатель стоимости - параллельно указанию деистов на Бога как создателя (Великого Архитектора, Часовщика и т. п.), не лишенного своих Моральных чувств.

В качестве гипотезы я рискнул бы признать за Кенэ дополнительное влияние на теорию стоимости Смита: а именно влияние катализирующего свойства. В Лекциях 1763 г. представлены не более чем первые ростки этой теории. Я могу назвать только два положения: «В условиях дикого народа каждый пользуется плодами своего собственного труда без ограничений» (р. 162) и «... труд, а не деньги, это и есть истинная мера стоимости» (р. 190, это одно из редких высказываний, когда в данном тексте появляется слово «стоимость»). Два этих утверждения будут воспроизведены в основной разработке Богатства. Кроме того, в негативном плане, идея «естественной цены» в одном из мест книги распространяется на труд (р. 176). Здесь речь идет о высказывании, которое, с учетом содержащегося в нем вывода по вопросу о зарплате, сильно контрастирует с тем интересом, который проявляет Смит к этому вопросу в Богатстве народов (об этом свидетельствует, например, длинное эмпирическое исследование в т. I, гл. VIII). Даже в черновиках более позднего периода теория трудовой стоимости отсутствует. Этот факт тем более поразителен, что в этих текстах с самого начала прослеживается эволюция в понимании разделения труда (что, впрочем, соответствует английской традиции). Возникает соблазн сделать предположение, что именно встреча с Кенэ подтолкнула Смита, из соображений его оппозиционности к сельскохозяйственной теории Кенэ, развить свои взгляды, сформулированные в 1763 г., в четко артикулированную теорию. По отношению к Кенэ Адам Смит осуществляет субституцию меновой стоимости потребительной стоимостью. Для Кенэ богатство существенным образом состоит в ценностях материального плана, которые предоставляются природой для удовлетворения человеческих нужд. Труд призван помогать природе, но это второстепенный момент. Адам Смит уделяет понятию потребительной стоимости несколько строк (I, IV, in fine), обосновывая богатство меновой стоимостью, создаваемой трудом. Разработка этого понятия начинается с «природного состояния» Локка, как мы это увидим в текстологическом исследовании, в приложении.

Нас, естественно, особенно притягивает - ктото скажет, как бы «невидимой рукой» - теория стоимости Адама Смита. Не теряет своей актуальности также и вопрос о влиянии Смита на тех, кто был после него, поскольку таким образом может быть отслежена линия преемственности от Локка до Маркса при посредничестве Смита и Рикардо. Ясно, что такая преемственность находится в тесной связи с фундаментальными ценностями этих авторов, и, как заметил Мюрдаль, симптоматично, что в данном случае проявляется двойной смысл французского слова valeur {по-французски понятия стоимости и ценности (в случае с "фундаментальными ценностями") обозначаются одним и тем же словом - valeur - прим. пер.} ,- вот область, где, так сказать, кристаллизуются интересующие нас темы. Кроме того, решение задачи оказывается весьма проблематичным: Адама Смита даже его адепты обвиняли в эклектичности, и, как кажется, он остался никем не понятым вплоть до наших дней, в какой-то мере за исключением Маркса. Итак, перед нами полигон для проверки правильности хода наших размышлений: можем ли мы при помощи того скромного набора инструментов, который находится в нашем распоряжении, воспринимая Адама Смита вполне серьезно, как антрополог хорошего информанта, а его пристрастия как именно пристрастия, объединить единым смыслом систему положений, имевших большое влияние даже тогда, когда выяснялось, что они противоречат одно другому?

Другая черта, притягивающая наше внимание, проявляется в том завораживающем воздействии, которое произвела на современный менталитет теория стоимости, будучи основанной на количестве труда. Такой феномен легко объясним, если принять не строгую теорию Маркса, но, по крайней мере, вульгарную марксистскую форму этой теории: а именно, что все товары, поскольку они обмениваются один на другой в определенных пропорциях на рынке, неизбежно должны включать в себя нечто общее, нечто социальное по своей природе, помимо рынка - в одних и тех же пропорциях. Это кажется очевидным для ума, приученного мыслить в понятиях сущностей (субстанций), а не в понятиях отношений. Тот факт, что в конце процесса труда стоимость увеличивается по отношению к началу процесса, может быть легко понят как явление «прибавочной стоимости», если допустить, что труд есть товар - единственный товар - который мог бы произвести стоимость, большую, чем его собственная. Аргументация безупречна - и, естественно, идея человека как индивида, творчески воздействующего на определенный участок своей среды, не содержит в себе ничего отталкивающего для индивидуалистской мысли.

Укажем на забавную и неожиданную антропологическую параллель, прослеживающуюся в одном из элементов классического эссе Мосса о дарах, который подвергся критике Леви-Стросса (Vauss, 1950, р. XXXVIII sq.). Mocc обращает внимание на одно понятие маори, hau (качество, присущее объектам). С помощью данного понятия можно выразить все обязанности (давать, возвращать, и т.д.), которые, как отметил исследователь, находятся в связи с комплексом «обмен дарами». Критик, т.е. Леви-Стросс, считает, что такое решение ложно, в частности, потому что нет оснований сводить комплекс отношений к предполагаемой сущности (субстанции), которая оказывается ничем иным как материализацией, или гипостазисом, отношений как таковых. [См. примечание].

Прежде чем рассматривать теорию трудовой стоимости, мне предстоит определить место этого понятия в Богатстве народов, указывая в общих чертах на место труда в первой книге этого произведения. «Труд» - это первое слово, с которым встречается читатель, поскольку введение начинается со следующего догматического утверждения:

Совокупный годовой труд всего народа - это фонд, который изначально призван обеспечить все жизненные нужды - телесные и душевные...

Такое начало заставляет вспомнить о Кенэ, который сказал бы по этому поводу: «Годовой продукт, получаемый от земли и от труда...». Далее, заглавие I книги начинается с таких слов: «Причины совершенствования трудовых производительных сил...» Здесь помимо основной темы мы встречаем важную второстепенную тему: Богатство народов с самой первой книги пронизано идеей, что прежде и ныне имел и имеет место процесс совершенствования (improvement), развития, роста, прогресса (MacFie, 1967). Динамизм и оптимизм выступают стимулирующими и направляющими факторами для всего исследования Смита. Нечто подобное мы отмечали у Мандевиля, и единственный раз мы испытываем соблазн говорить о том, что в книге Смита выражается реакция на рост английской экономики в период подготовки или накануне индустриальной революции⁴. Как бы там ни было, такая реакция смягчает, напрмер, впечатление о конфликте интересов работников и их нанимателей, поскольку в период роста, как Адам Смит говорит об этом в главе VIII, зарплата поддерживается растущим спросом на рабочую силу на уровне, значительно превышающем прожиточный минимум.

С первых страниц I книги читатель как бы очаровывается открывающейся картиной разделения труда и его эволюции. Хэлвей заметил, что Смит произвел замену в том порядке факторов, который встречается у его учителя Хетчесона (1901, I, p. 163166). Для Хетчесона разделение труда выступает причиной обмена, в то время как у Смита сам обмен, «тенденция к вымениванию и обмену» (to truck, barter, exchange), называется разделением труда и его эволюцией. Хэлвей делает прозорливый вывод о том, что Смит предлагает таким образом доказательство или иллюстрацию «теоремы тождества интересов». Обмен рождается из эгоистического интереса. Именно эгоистический интерес - а не что-то другое, например, тяга к объединению - выступает, таким образом, причиной положительных результатов разделения труда⁵. Можно также отметить, что перед нами первый пример проявления другой часто встречающейся и характерной черты Богатства (я имею в виду связь труда и обмена, связь очень тесную, наводящую на соответствующие размышления.) Так, в начале главы IV (конец § 1) открытие важной роли обмена для жизни общества заставляет Адама Смита написать: «каждый человек в определенной мере становится товаром» (см. приложение § b).

Первая глава книги - это своего рода гимн труду и его прогрессу: английский крестьянин живет гораздо лучше, чем какой-нибудь африканский король. Как я уже говорил, эта тема превратилась в своего рода общественное место, признак влияния Локка в суждении, которое я только что процитировал (Bonar, 1927, р. 93). Смит пошел еще дальше: этот процесс имеет последствия в моральной сфере, поскольку реальная цена труда (отличная от его номинальной цены) увеличивается в ходе этого процесса, и работник видит, что его жизнь улучшается пропорционально росту продуктивности его труда, что соответствует его пониманию справедливости (I, VIII; 1904,1, p. 80).

В трех первых главах первой книги рассматривается разделение труда как таковое и разделение труда в связи с размерами рынка; четвертая глава посвящена деньгам, как технической неизбежности, а три следующих главы - стоимости (меновой стоимости) и цене. Данный порядок ни в коем случае не претендует на линейность: V глава, главным образом, утверждает, что стоимость состоит в труде, и что только труд может реально ее измерить - в целом, утверждение метафизического свойства. Глава VII, наоборот, носит эмпирический характер: автор описывает колебания цены (рыночной) вокруг показателя, которому он, исходя из своих наблюдений, дает определение «естественной» цены. Занимающая промежуточное положение между двумя названными главами, VII глава претендует на то, чтобы быть представленной в качестве как логичного, так и допустимого перехода от V, метафизической, главы к главе VII, эмпирической.

Положения теории трудовой стоимости группируются в нескольких параграфах глав V и - особенно - VI, поэтому, учитывая их сложность, есть необходимость рассмотреть их более детально. Здесь я отсылаю читателя к Приложению (см. ниже), которое я снабдил необходимой текстологической экспликацией, чтобы хотя бы в какой-то мере облегчить настоящую разработку. По желанию читателя, можно обойтись без чтения Приложения, на которое я ссылаюсь только в случаях крайней необходимости; однако этого не слдует делать, если читатель хочет проверить, в какой мере положения основного текста находят подтверждение в деталях.

Приступая к рассмотрению принципа стоимости, Адам Смит исходит из того, что фактически является естественным порядком вещей. Он обнаруживает этот принцип в труде аналогично тому, как Локк это делал в отношении собственности: бобр стоит двух оленей в том случае, «если и соответствующий труд», затрачиваемый на их добычу, стоит столько же. Затем он пытается применить только что сделанное открытие к цивилизованному, или современному, порядку вещей. Его обвиняли в непоследовательности данной разработки. В его определении стоимости существует переход от количества труда, содержащегося или воплощенного в товаре, к количеству труда, которое его обладатель может получить, прямо или косвенно, при обмене этого товара: количество, которое он может «зарезервировать, или заказать, для себя» путем такого обмена. Известно, что именно здесь находится развилка, откуда Рикардо и Мальтус пошли разными путями (Schumpeter, 1954, р. 590).

Мы задаемся вопросом, почему Адам Смит ввел свою вторую формулу. Для начальных условий меновой торговли две названные формулы эквивалентны, но вторая превосходит первую по двум параметрам. Прежде всего, в абстрактном смысле, она охватывает производство и обмен, и, в соответствии с тем, что мы сказали о связи между двумя этими аспектами экономической действительности у Смита, мы можем предположить, что он видит в такой особенности преимущество, заслуживающее внимания. Кроме того, и прежде всего, только вторая формула помогает, по мысли Адама Смита, увидеть общее как в первобытном порядке вещей, так и в цивилизованном порядке вещей. Причем в условиях последнего цена товара состоит из трех элементов (см., например Приложение, § е; 1904, р.52). «Зарплата, как и прибыль и рентная плата, выступают тремя первоисточниками всякого дохода, как и всякой обменивающейся стоимости» (1904, р. 54). В этом фактически выражена операционная формула Смита, которая не имеет ничего общего с теорией количества труда. В то же время в главе VI, где автор пытается осуществить переход от теории к практике, он утверждает, что в конечном итоге труд определяет стоимость всех его элементов (Приложение, § е); и это становится возможно только благодаря второй формуле, которая, таким образом, является единственной, позволяющей Смиту провозгласить, что труд есть предельная сущность (субстанция), из которой сделаны все вещи.

В своих конкретных сравнениях он использует пшеницу при рассмотрении длительных периодов, деньги, но не труд при рассмотрении коротких периодов. Однако для него речь идет о чем-то большем, нежели простое измерение, он пишет о существе производства, или, если быть более точным, об уникальной производительной сущности (субстанции). Смиту, видимо, вообще присуще, чтобы реальная ситуация была рассмотрена в свете нормы, производной от «первобытного» порядка. Норма есть мета-экономика, по выражению Шумпетера; в то же время можно быть полностью уверенными в том, что, по глубинной мысли Адама Смита, эта норма имеет для него гораздо большее значение.

Но, если, действительно, в целом это та самая перспектива, которую Адам Смит предлагает для его прочтения, теперь нам предстоит столкнуться с главной трудностью, на которую я до сих пор, очерчивая перспективу, намеренно не обращал внимания. Мы не понимаем - как этого не понимал и Рикардо почему Адам Смит считал свое первое определение, то есть определение, учитывающее содержание труда, фактически неприменимым к наблюдаемому процессу. Более того, он выразил эту трудность языком, который одновременно и труден для понимания, и, для нас, кажется противоречивым (см. Приложение § e, вторая часть). Речь идет о параграфе, содержащем рассуждения индуктивного свойства. Этот параграф состоит из двух частей, назовем их часть а и часть b. Часть а содержит краткое утверждение о том, что работник должен делиться продуктом своего труда с нанимателем. Это представляет собой модификацию первобытного порядка, где работник оставлял все для себя. Но часть b говорит, или, по всей видимости, говорит, что количество труда, содержащееся в товаре, еще не составляет всю стоимость товара: «добавочное количество должно быть отнесено на счет прибыли капитала...». На первый взгляд, можно было бы предположить, что часть а и есть подлинное положение Смита, а часть b это положение, обусловленное влиянием физиократов (необходимо помнить о капитале!). Но для окончательного заключения этого не достаточно. Фактически в части b выражение «количество труда... использованное для приобретения или производства товара» в действительности выражает зарплату, выплачиваемую работнику, который производит этот товар, а еще точнее стоимость этой зарплаты. Таким образом, Адам Смит делает вид, что путает стоимость зарплаты со стоимостью, произведенной рабочим. Конечно, он не путает эти понятия, и для доказательства этого следует сопоставить часть b и часть а. Как мы увидим в Приложении, §f, часть В может быть воспринята как теорема, трактующая цену, но выраженная в терминах стоимости. Этой теореме можно придать форму уравнения (Приложение §g):

Q₁ + прибыль (+ рента) = Q₂

где Q₁ (количество труда № 1) обозначает зарплату, a Q₂ (количество труда № 2) обозначает, так сказать, цену произведенного товара, выраженную в труде. Уравнение, то есть часть В, показывает актуальное положение вещей, но выраженное в терминах («количество труда»), призванных приблизиться, насколько это возможно, посредством толкования стоимости, к первобытной ситуации. Главная часть теоремы соответствует в уравнении фрагменту «= Q₂ », то есть : товар обменивается на определенное количество труда (определение стоимости в процессе обмена). Однако наш вопрос не снимается: почему Адам Смит думал, что данное уравнение противоречит его первому определению стоимости, стоимости в производстве, или заключенной в товаре.

Теперь настало время обратиться к Марксу, который много писал по этому вопросу. В своих рукописных заметках по истории политической экономии, опубликованных под заголовком «Теории прибавочной стоимости» (Theorien ueber Mehrwert), он обращается к этому пункту по меньшей мере три раза⁶. : сначала в связи с самим Адамом Смитом, потом снова при рассмотрении идей Рикардо, прежде всего в связи с «издержками производства» (Kostenpreis), и еще один раз в связи с теорией ренты. Характерно, что в последнем случае Маркс не только переходит от ренты к стоимости, но и заново интерпретирует движение мысли Адама Смита в Богатстве народов. Я полагаю, что в полной мере Марксу это не удалось, поскольку, как и Шумпетер, он одновременно занят тем, что отделяет аналитически безупречные суждения от тех, которые таковыми не являются. Маркс более всего занят противоречиями Адама Смита, он выделяет суть некоторых из них, как, например, эклектическое объединение уже упоминавшейся теории физиократов с теорией Смита; Маркс неоднократно дает характеристику первопричине этих противоречий:

У Смита это имеет свое оправдание (за исключением отдельных специальных исследований - о деньгах), так как его задача была в действительности двоякой. С одной стороны, это была попытка проникнуть во внутреннюю физиологию буржуазного общества; с другой же стороны, Смит стремится: отчасти впервые описать проявляющиеся внешним образом жизненные формы этого общества, изобразить его внешне проявляющуюся связь, а отчасти - найти еще для этих явлений номенклатуру и соответствующие рассудочные понятия, т. e. отчасти - впервые воспроизвести их в языке и в процессе мышления... один взгляд более или менее правильно выражает внутреннюю связь, другой же, - выступающий как столь же правомерный и без всякого внутреннего взаимоотношения с первым способом понимания, без всякой внутренней связи с ним, - выражает внешне проявляющуюся связь (К. Маркс и Ф. Энгельс, ПСС изд. 2, Т. 26, ч. II, С. 177-178).

Эта наивность, с какою Смит, с одной стороны, смотрит на вещи глазами агента капиталистического производства и изображает их совершенно так, как они представляются этому последнему и им мыслятся, как они определяют его практическую деятельность и как они по видимости происходят на деле, в то время как Смит, с другой стороны, местами вскрывает более глубокую связь явлений, - эта наивность придает его книге немалую прелесть (там же, С. 237).

В других местах Маркс противопоставляет два этих взгляда Смита как эзотерический и экзотерический соответственно. Противопоставлению подвергаются V и VII главы, а из того, что рассматривается в нашем параграфе, это относится к части А как противопоставленние части В, за тем исключением, что часть В представляет экзотерический взгляд в эзотерической оболочке. Но Маркс заглядывает еще дальше. В одном фрагменте говорится:

Фактически эта глава не содержит ничего, относящегося к делу, кроме определения минимума заработной платы alias [иначе говоря - лат.] стоимости рабочей силы. Здесь Смит инстинктивно выдвигает свое более глубокое воззрение, а затем опять оставляет его, так что даже вышеупомянутое определение ни к чему у него не приводит.

Такая более или менее окончательная оценка Маркса, венчающая критический анализ отдельных положений Богатства народов, должна нас вполне удовлетворить не только в отношении книги Адама Смита, но и в смысле проницательности самого аналитика. Я бы добавил, что она оправдывает нашу работу и соответствует чувствам того, кто пытается воспринять Адама Смита таким, как он себя подает, пусть даже в пределах ограниченной шкалы. В общем здесь идет речь об оправдании способа восприятия Маркса.

Обобщим вкратце то, что Маркс говорит в связи с нашей проблемой. Согласно Марксу, в путаных формулировках Смита существует некая нераскрытая истина, которую не увидел Рикардо. То, что имел в виду Смит, это не просто обмен одного товара на другой, но особого вида обмен между нанимающим капиталистом и рабочим, обмен имущества или денег - то есть обмен реализованного труда или застывшего, обращенного в твердое состояние труда - на живой труд. Вспомним теперь любимое выражение Адама Смита: «зарезервировать или заказать для себя» труд (to purchase or command... labour). Маркс же нам в сущности говорит: действительно, в этом особом обмене количество труда, включенного в зарплату, которую выплачивает капиталист, меньше, чем количество труда, которое работник отдает в обмен, и эта разница, или, в терминологии Смита, добавленное количество - что соответствует прибавочной стоимости Маркса , «должна быть добавлена», чтобы принести прибыль капиталисту. Эта теорема Маркса повторяет теорему Адама Смита, и уравнение, приведенное выше, может быть прочитано именно таким образом, особенно потому, что Q₂ должно представлять труд, а не товар (цена или стоимость которого могут быть снова разложены на три элемента).

В то же время, если это на самом деле то, что Адам Смит хочет сказать, почему он изъясняется таким неясным языком? Почему он прибегает к понятию стоимости, анализируя обмен, и отказывается от этого понятия, анализируя процесс производства? Почему он смешивает - или, скорее, по всей видимости, смешивает - стоимость, созданную трудом, со стоимостью труда (зарплатой)? Потому, говорит Маркс, что он не отличал от труда рабочую силу (Arbeitsvermoegen), которая и выступает фактически тем, что покупает наниматель. В целом Маркс не принимает доказательства теоремы Смита в оригинальном его виде, он только показывает, что при всей его смутности оно дает Марксу возможность составить свое представление о точке зрения автора.

Можем ли мы двигаться дальше и составить для себя более полное представление о гипотезе Смита? Если, как я заключаю в Приложении (§g), не только акцент на труде как мере стоимости, но и предпочтение способу определения стоимости в процессе обмена имеют свои корни в теореме, или уравнении, которое мы только что выделили, тогда почему Смит не удовлетворился специальной гипотезой, которую он, по словам Маркса, мог бы выдвинуть, и почему он захотел растворить ее в общей теории, которая, помимо того, что весьма неудобна, ведет к сомнительным интерпретациям (труд как мера, стоимость в процессе обмена)? Оказался ли он более прозорлив, чем Рикардо, или искаженно воспринял то, чему позднее суждено было стать социалистическими импликациями в его онтологическом учении? Каковы противоречия между двумя подходами: последним и либеральным, основанным на собственности? Сожалел ли он о том, что не обратил внимания на трудности и только на более высоком уровне - на уровне «меры» - высказался о принципах справедливой оплаты труда? Такого рода предположения были бы бессмысленны. Но, пожалуй, есть другой выход: можно вообразить, что не только «живой труд», но и «реализованный труд» в определенных условиях - в качестве капитала - обладали способностью производить стоимость. Может быть, какой-нибудь новый Джон Локк не испугался бы пойти по такому пути? В действительности же оказалось, что только один из более поздних авторов попытался усовершенствовать теорию Рикардо (Schumpeter, 1954, р. 595, п. 16).

Правильней будет исходить из взгляда Маркса на убиквитарное противоречие Адама Смита и задаться вопросом, почему всетаки Смит предпочел ограничиться «внешним видом» в этом особом случае.

Я думаю, что в Приложении (g) мне удалось показать, что две части А и В из интересующего нас параграфа являются операторами перехода из первобытного состояния к состоянию цивилизованному, причем каждая из частей рассматривается, как бы мы сегодня сказали, с точки зрения определенной роли (или функции). Часть А отождествляет современного рабочего с первобытным охотником как производителем: «всякий продукт труда принадлежит (или: не принадлежит) трудящемуся». Часть В отождествляет нанимателя-капиталиста с первобытным охотником как с участником обмена: на первом этапе он расходует зарплату, как охотник расходовал свои усилия, с целью обеспечить себе имущество, на втором этапе он обменивает продукт, как охотник обменивал свою добычу.

С этой точки зрения, две части А и В не только не находятся в противоречии, но они оказываются логичной системой, необходимой для осуществления полного перехода от первобытного состояния к современному состоянию. Ясно, что труд и обмен, взятые вместе, стоят в центре внимания Адама Смита. Мы уже видели выше, а в другом месте это видно еще лучше (Приложение, I ч.), что две эти категории проходят красной нитью через всю вступительную часть Богатства народов. Нам нужно отстраниться от более изощренных отношений между производством и обменом, которые будут вводиться представителями последующих поколений ученых, и попытаться точно проследить взгляд самого Адама Смита.

Что мы видим на уровне анализа экономических фактов? Сделки. По отношению к производству сделка состоит в выплате заработка за предоставленный труд: труд покупается нанимателем, его можно оценить по его стоимости. И это все. Это все, что мы можем сказать о «производстве». Чтобы узнать о нем больше, нам придется пойти на рынок, где произведенный товар обменивается на другие. Именно там мы можем обнаружить его цену и, соответственно, его стоимость, то есть «количество труда», которое мы можем приравнять к тому, которое мы обнаружили в процессе его производства, как в нашем уравнении. (Прибыль и рента также устанавливаются на основании сделок.) Все это имеет свой смысл, поскольку нельзя присвоить товару его стоимость до того, как он будет обменен на рынке: мы хорошо знаем, что, согласно Марксу, труд, затраченный на производство товара сверх нормы, которую можно назвать «социально необходимой», не будет оплачен, он безвозвратно потерян.

Если мы перепишем все то же уравнение в терминах Маркса, заменяя прибыль и т. д. на «прибавочную стоимость», то мы получим:

Стоимость труда + прибавочная стоимость = стоимость, произведенная трудом и реализуемая только в процессе обмена.

Перед нами открывается замеченная также и Марксом схожесть Смита и самого Маркса, но уже в суждении общего характера относительно любого товара: Адам Смит предпочел второе из своих определений стоимости, а именно стоимости, открывающейся в обмене, поскольку, с его точки зрения, основанной исключительно на наблюдении сделок, обмен необходимо рассматривать для выявления эквивалента того, что будет прибавочной стоимостью у Маркса.

По всей видимости, Смит пока еще не мог определить стоимость, или прибавочную стоимость как уже представленную - при определенных условиях - в произведенном товаре и предвосхищающую свою будущую судьбу на рынке. Оставалось сделать один шаг - что и делает Рикардо, сам того не заметив, - который, впрочем, должен был модифицировать дифференциацию производства и обмена и придать производству одну черту, которая становится эмпирически наблюдаемой, как это представлялось Смиту, только в обмене. Этот новый шаг, конечно, согласуется с общим духом классической политической экономии в той ее части, где она тяготеет к видению экономического процесса укорененным в некоторой сущности (субстанции): производстве, труде, скорее, чем в каких-либо отношениях.

Одновременно та же самая тенденция присутствовала в работах Адама Смита, на более общем уровне, в его онтологическом учении о труде. Проинтерпретируем его: А) продукт труда принадлежит (или не принадлежит) целиком работнику; В) но, с точки зрения стоимости, и исходя из условий сделок, необходимо рассматривать вещи иначе, поскольку здесь труда не достаточно: стоимость неотделима от обмена.

Только у учеников Адама Смита обмен будет отнесен к явлениям вторичного плана в сравнении с производством или трудом. Без сомнения, мы видели, что Адам Смит уже предлагал ввести иерархию в пару своих концептов, усматривая исключительную роль труда в ее «первобытном» устройстве. Но он живо отмечал, что на деле труд - это еще не все. В начале главы, посвященной зарплате (гл. VIII); он рассуждает о том, чем могли бы обернуться полезные плоды разделения труда, если бы оно осуществлялось без накопления капитала или без получения в собственность земли. Затем он отмечает, что (к несчастью, может быть) накопление и присвоение проявляются «задолго до наиболее заметных усовершенствований в сфере трудовых производительных сил», что по-своему может быть понято как признание того факта, что разделение труда связано с формами до присвоения, и что труд или производство не объясняются сами собой. В то же время он старался проводить, насколько это было в его силах, идею об особой роли труда.

Нам остается сформулировать последнее наблюдение по поводу этой «части В». Мы пришли к выводу, что содержание этого отрывка объяснялось желанием Адама Смита установить параллель, насколько полную, настолько и вероятную, между первобытным и наблюдаемым порядками. Именно этой мыслью продиктовано отождествление количества труда, с одной стороны, и зарплаты, как бы «стоимости труда», - с другой. Но нельзя забывать, что это отождествление стало возможным только потому, что Адам Смит в действительности смешивал две эти различные категории. О таком смешении труда как стоимости и стоимости груда свидетельствуют и другие отрывки, изложенные в Приложении (d). Если наш анализ корректен, тогда это смешение - реальное - не продиктовало такую форму части В, как принято было думать, но только сделало ее возможной. Можем ли мы изменить порядок факторов на обратный и предположить, что именно названная трудность в применении теории прибавочной стоимости к цивилизованному порядку подтолкнула Адама Смита к осуществлению такого смешения? Его цель - обход препятствий или стремление преодолеть своего рода чувство неполноценности. Преувеличена ли в целом роль труда или чрезмерно обобщен факт тождественности стоимости и труда? Как мне кажется, в рассматриваемой главе все ясно в отношении труда как «меры». Необходим также анализ текстов, детально рассмотренных в другом месте. Отдавая себе отчет в невозможности представить соответствующие доказательства, мы встки готовы предположить, что именно нужда сделать из труда этого deus ex machim любого дела, натыкаясь на трудности в виде фактов или, как говорил Маркс, «очевидностей», привела Адама Смита к его заблуждениям относительно стоимости труда (повсюду неизменной, и т.д.). Не в этом ли кроется объяснение догматичности части изложения и громогласности тона, такого неуместного во всех этих отрывках.

Препятствием, которое встретил Адам Смит, была невозможность вычленить стоимость из сделки, где она фактически проявляется, то есть из обмена. Именно это препятствие не увидят на своем пути его последователи, наследники онтологических убеждений своего учителя. В этом смысле можно сказать, что начальная форма теории добавочной стоимости, предложенная самим Смитом, гораздо в меньшей степени, в сравнении с последующей формой, отошла от взгляда, который не вычленял производство из обмена, поскольку, если она даже устанавливала между ним отличия и иерархические отношения, то на исследуемом уровне она пока еще не изображала производство в виде самодостаточной сущности.

Здесь нам следует вернуться чутьчуть назад: мы видели, что два положения: «в условиях дикого народа каждый пользуется без ограничений всеми плодами своего собственного труда» и «труд есть истинная мера стоимости» - присутствуют уже в «Уроках» 1763 г. (см. выше). Причем второе из этих положений, согласно представленной гипотезе, обусловлено трудностью совмещения с актуальным порядком тезиса о стоимости как количестве труда, включенного в товар. В связи с этим возникает необходимость нюансировать то, что было сказано о физиократической теории как теории, сыгравшей роль катализатора для теории стоимости Смита. Встреча с Кенэ должна была подтолкнуть Адама Смита к мысли во что бы то ни стало опубликовать теорию, которая до сих пор сохраняла имплицитный характер в силу своей сложности. Если все было именно так, тогда ничего не могло бы лучше свидетельствовать о силе, с которой Адам Смит ощущал необходимость полагать труд как СТОИМОСТЬ.

Такая экзальтация непосредственно соответствует определенной этической потребности. Это ясно всем, включая Шумпетера (1954, р. 558 и т.д.). В Теориях прибавочной стоимости Маркс дважды упоминает о симпатии Адама Смита к производящим работникам и один раз о его иллюзиях по этому поводу. В этом вопросе я настаивал, следуя Мюрдалю, на метафизическом, или метаэкономическом, аспекте теории, и нам предстоит к нему вернуться для того, чтобы сделать окончательные выводы.

Теория прибавочной стоимости Адама Смита в основном является аргументом естественного права. Ему не удается со всей эффективностью использовать ее для своего эмпирического исследования, разве что в самой незначительной мере, но он счел необходимым расположить под ее эгидой описания и конкретный анализ экономического процесса, каким он его на самом деле видел.

Недостаточно будет сказать, что Адам Смит поставил в один ряд два разных взгляда - эзотерический и экзотерический. Во всяком случае, что касается стоимости, смысл этого наложения заключается в том, что, поскольку, с одной стороны, эзотерический взгляд натыкался на препятствия в анализе фактов, а, с другой стороны, Адам Смит был настолько убежден в глубокой истинности своих суждений, что не смог больше отказывать своей теории в праве считаться истинной, он не захотел подгонять факты, какими их видел сам, под жернова этой теории.

Именно поэтому он не смог решиться на то, чтобы аннулировать, перед лицом прав труда, права обмена, и пришел к мысли сконструировать два этих элемента в таком забавном сочетании, на которое мы указали. Именно поэтому ему приходилось предпринимать большие усилия, то сближая с максимальной силой, на какую был способен, эзотерический взгляд с экзотерическим, то, наоборот, воздвигая над препятствиями великий принцип, которому отводил роль принципа, господствующего над всей сценой - вплоть до смешения всего и блуждания в тождествах - и окружая этот принцип фортификациями в виде риторических построений, и провозглашать то, в общем, то, чего он не мог доказать.

Смысл его теории, которая может читаться на различных уровнях, состоит в том, что создателем богатств, стоимости является человек. Человек, а не природа, как у Кенэ. Этот человек, создатель стоимостей, есть человек индивидуальный, индивидуальный в своей живой, активной связи с природой, или материей. Такая природная связь человека с вещами особым образом отражается в эгоистическом обмене между людьми, который, будучи суррогатом труда, предписывает ему свой закон и позволяет идти по своему пути развития. Как и в случае с собственностью Локка, имеет место восторженное преклонение перед индивидуальным субъектом, человеком-эгоистом, в такой же степени обменивающим, как и производящим, человеком, который во всех своих трудах, со своим частным интересом и своими барышами трудится... на общее благо, ради богатства народов.

Теперь я хотел бы на некоторое время вернуться назад, чтобы окинуть коротким взглядом трактовку нашей проблемы у Шумпетера. На первый взгляд, создается впечатление, что Шумпетер отрицает всякую реальную преемственность между теорией Локка, обосновывающей собственность трудом, и теорией Смита, обосновывающей трудом стоимость. Близко сопоставив определенное количество отдельных отрывков, мы найдем, что Шумпетер проводит четкое различие между теорией прибавочной стоимости в строгом смысле экономического анализа и другими взглядами, имеющими отношение к труду или трудящимся, независимо от того, идет ли речь о юридической доктрине Локка (1954,120) или, менее определенно, о заявлениях или цитатах, восхваляющих роль труда и права трудящихся (ibid., 310, Локк и Адам Смит; 558,479, Локк, Смит, социалисты, последователи Рикардо). Но в таком случае возникает вопрос: а была ли у самого Адама Смита теория прибавочной стоимости? Несмотря на то, что один из отрывков утверждает противоположное (ibid.,590), окончательный ответ будет следующим: нет. Наиболее определенно говорят об этом выдержки со страницы 310 и из примечаний на страницах 188189: Адам Смит «не претендовал на валидность» теории прибавочной стоимости сверх «специального случая» с первобытным обменом⁷. То, что труд сам по себе производит всю совокупность продукта (р. 558) или является единственным фактором производства (р. 479), нельзя назвать экономическим положением (р. 558), следовательно, это не теория стоимости. И положение, согласно которому стоимость товара измеряется количеством труда, на который он может быть обменен, ничуть не ближе к таковой, поскольку оно просто утверждает выбор мерила или денежных знаков.

Даже если это истинно с точки зрения экономического анализа, все это весьма недостаточно для понимания Адама Смита и для истории идей. Шумпетер вычленил цепочку или комплекс утверждений, которые, что совершенно ясно, для Адама Смита настолько сочетаются друг с другом, образуя единый ансамбль, что он как бы рассаживает их по отдельным клеткам в своей голубятне. Как он сам писал по поводу теории Маркса: «Мы упускаем что-то весьма существенное для понимания системы, если членим ее на составляющие ее положения и указываем для каждого его собственную отдельную нишу» (р. 384). Применительно к более глубокому уровню исследования не правильно ли будет говорить, что Адам Смит намеревался ограничить свою теорию естественным порядком. Следующие положения: 1) что труд производит весь продукт целиком; 2) что если не включенный труд, то труд, полученный в результате обмена, учитывает стоимость товара; 3) что все компоненты цены в конечном итоге могут быть измерены трудом, - будучи положениями, которые проистекают из столкновения с препятствием в ходе обобщения теории прибавочной стоимости для случая с цивилизованным порядком, выступают своего рода остаточными аспектами этой теории. Что касается родства идей: если допустить (р. 310), что часть текста Адама Смита, которая не содержит теории прибавочной стоимости в собственном смысле слова, стала источником теорий прибавочной стоимости в собственном смысле слова у Рикардо и Маркса, тогда почему юридическое утверждение Локка не может быть также признано в качестве тесно связанного с попыткой Смита построить теорию прибавочной стоимости?

Более того, трактовка Шумпетера позволяет скрыть весьма значимое сходство теорий Смита и теорий двух его учеников, Рикардо и Маркса. Я имею в виду их общий провал. Можно было бы утверждать, что Рикардо не более, чем Смит располагал настоящей теорией прибавочной стоимости. Его теория ничуть не более эффективна, чем теория Смита. Он должен довольствоваться тем, что дал ее вариант, вариант, приближенный к ней на 93%. Частично именно по этой причине в дискуссию решается вступить Маркс. Добивается ли он успеха? Ему удается более твердо, чем когдалибо утвердить право концепта стоимости на существование, придать стоимости такую абсолютность смысла, до которой не смог дойти даже Рикардо (Schumpeter, p. 597). Но всего этого удалось добиться, в конечном итоге, в результате отделения стоимости от цены, которую она призвана была объяснить. Само выражение «меновая стоимость» утратило всякий смысл. «Стоимость» превратилась в метафизическую сущность, не имеющую реальных связей ни с обменом товаров - за исключением товаров сельскохозяйственной группы, ни с индивидуальным производителем. Действительно, выражаясь языком Шумпетера, то есть языком строго экономическим, никогда не существовало теории прибавочной стоимости, достойной быть отмеченной, все они оставались несовершенными, проистекая из метанаучных взглядов.

Такое обстоятельство не умаляет важности данного вопроса для нашего исследования, но наоборот. Поэтому было бы уместным хотя бы в общих чертах уточнить судьбу этой идеи вплоть до Маркса. Выше я косвенно указывал на этап развития экономической идеи в период после Смита, этап, связанный с деятельностью поколения ученых, уже знакомых с трудом как сущностью (субстанцией) процесса производства. Этот этап состоял в понимании продукта как уже представленного - при определенных условиях - в процессе производства, то есть, другими словами, он состоял в привнесении в процесс производства определенной черты - стоимости - которую Адам Смит воспринимал - и вполне справедливо - как рождающуюся только в процессе обмена. Я включил оговорку «при определенных условиях», и в то же время ктото мог бы покритиковать меня, поскольку то, каким образом я характеризую этап развития идеи после Смита, не может быть применено к Марксу. Он в полной мере учитывал «социальные условия» производства, «социально необходимое» количество труда и т. д. Перед нами типичная ситуация, которая не раз еще проявится, когда мы будем заниматься непосредственно Марксом, и которую я не рассчитываю разобрать полностью на данном этапе исследования. Я скажу только, что, если заглянуть под оболочку социального контекста, производство покажется обособленным, материализованным, сконструированным в виде метафизического объекта, весьма удаленного от опыта, который, кроме того, может быть подвергнут сомнению относительно функций, которые он выполняет, и относительно отличительных черт, на основании которых он выделяется, и который может быть увиден в свете различных построений. Зерно проблемы состоит в том, что субстанциалистский подход, который мы наблюдали в деле на примере Кенэ и Смита, другими словами, индивидуалистская тенденция, сумел сохраниться при всех оговорках и ограничениях, как формальных, так и реальных, связанных с «социальными условиями».

Марксова критика теории стоимости Рикардо, автор которой адепт той же перспективы, весьма показательна и поособому интересна для нас. Маркс показывает, что строгий Рикардо, если и видит определенную ограниченность своей теории, остается слепым по отношению к самым ярким и существенным проявлениям этой ограниченности. Что касается Маркса, чаще всего, если не всегда, допускается, что в главной части его экономической теории (изложенной в Критике и Капитале, I и III), он полностью отмежевывает свою теорию стоимости от своей же теории цены (Baumol, 1974). Это истинно, даже если в начальный период творчества (Критика, и Капитал, I) Маркс избегает открыто говорить читателю, что стоимость вещи не имеет ничего общего с ее ценой, но, наоборот, в большой мере включает в себя ее антипода⁸. Два следующих момента, как представляется, не находят такого широкого признания. Во-первых, то, что это не подлинные продукты сельского хозяйства и не подлинная рабочая сила. Во-вторых, необходимо понимать, каким образом Маркс приходит к такой позиции, и что это означает для судьбы теории в целом. Такая решительная позиция стала, по всей видимости, результатом длительной работы именно над трудными и несовершенными местами теории Рикардо. Отражение этого результат a posteriori мы видим в замечаниях, относительно датировки которых нам говорят, что они были составлены в 1863 г. Я уже ссылался на эти замечания в связи с анализом идей Адама Смита, изложенным в «Теории прибавочной стоимости» или Mehrwert (Werke, т. 26.2). В сущности теория меновой стоимости Рикардо, базирующаяся на количестве труда, включенного в товар, наталкивалась на препятствие состоявшее в том, что при единообразии коэффициента прибыли инвестирование в виде капитала в разных отраслях промышленности было разным. (Именно это обстоятельство, по мнению Маркса, не учитывал Рикардо). Теперь можно понять в общих чертах суть проблемы: прибыль, которая представляется единообразной относительно коэффициента во всей экономике, относится к инвестициям в целом, в то время как произведенная прибавочная стоимость представляется пропорциональной относительно только инвестиций в виде труда и в силу этого варьируется относительно все тех же инвестиций в целом в зависимости от пропорции между фиксированным инвестированием и выплачиваемой зарплатой (постоянный и переменный капитал Маркса). Если прибыль состоит из прибавочной стоимости, произведенной работниками, тогда, чтобы прибыль получалась единообразной, должно осуществляться пропорциональное налогообложение для различных отраслей промышленности, производящих прибавочную стоимость с различным коэффициентом. Марксу удалось четко выразить и усовершенствовать экономическую теорию по многим прочим пунктам, включая введение собственно концепта прибавочной стоимости. Но фундаментальным нововведением Маркса, которое, как он полагал, помогло ему спасти теорию прибавочной стоимости, стало изобретение своего рода накопителя, вмещающего интегрированную сумму всей прибавочной стоимости, произведенной в экономике (за исключением сельского хозяйства) и перераспределяющего ее в соответствии с общим коэффициентом прибыли таким образом, что цена каждого товара (Kostenpreis или цена издержек производства) более или менее соответствует расчетам капиталиста, исходящего из своих расходов и прибыли, и не зависит больше от стоимости, воплощенной в товаре трудом, который ее произвел. Естественно, Марксу как ученому делает честь то обстоятельство, что его честность принудила его к столь радикальному усложнению теории, а одновременно это знаменует существенный сдвиг в функционировании теории как таковой. Это можно назвать апофеозом стоимости, получившей абсолютный статус («реальная» стоимость Рикардо представляла собой промежуточный этап, cf. Myrdal, 1953, р. 61 sq., Schumpeter, p. 597-598), но ценой утраты всяких связей с обменом и более или менее окончательного разрыва с экономической почвой ради того, чтобы существовать отныне в эмпирике. За исключением, следует повторить еще раз, сельского хозяйства и объяснения сущности ренты, экономическая функция теории в целом была заменена функцией политической, что, может быть, свидетельствует о том, что Маркс и сам не видел всей полноты осуществленного им изменения. Теория должна была объяснить коэффициент обмена между различными товарами (их «нормальную» цену) и рассматривать его в связи с количеством труда (социально необходимого), затрачиваемого на нее всякий раз индивидуальными работниками. Именно все это у Маркса исчезает, что соответствует в чистом и простом виде неудаче теории в ее изначальной форме. Кроме того, я считаю весьма важным моментом то, что индивидуалистская теория, для того чтобы выжить под прежним именем, вынуждена была соединиться с холистской схемой и обрести таким образом убежище на неподдающихся фальсификациям «небесах». От нее оставалось, с одной стороны, метафизическое понимание того, что «производство», то есть в данном случае создание стоимости, до наших дней остается фактом, характеризующим индивидуального человека, а не - в противоположность очевидности - фактом, характеризующим группу людей, объединяющихся по определенному принципу с учетом их различных ролей. С другой стороны, понимание того, что работники как творцы, созидающие богатства, коллективно отрешены от обладания частью произведенного ими продукта, «эксплуатируются» собственниками средств производства в пропорции, соответствующей отношению между прибавочной стоимостью, которую они создают - сущность, которая, как предполагается, существует, но ни в один из моментов не поддается измерению - и зарплатой, которую они получают. В целях совершенствования теории Маркс был вынужден ввести концепт «социально необходимого» труда, что означало уже обращение к обществу как целому. Но какое воздействие может иметь такой концепт, если окончательно признается, что стоимость вещи не выражается в ее цене, а если и выражается то только в том смысле, что прибавочная стоимость, которую она включала в себя, смешалась с прибавочной стоимостью всех прочих товаров, чтобы дать им подняться до той цены, которую они имеют фактически?

Что касается рабочей силы, необходимо, чтобы она попрежнему обменивалась по своей стоимости, поскольку 1) она не имеет, по всей видимости, «цены производства»; 2) это необходимо для определения прибавочной стоимости (Капитал, I, III гл. VII раздел 2; (oevres, I, p. 746,1029). Отсюда проистекает вывод, что рабочая сила не является больше, как предполагалось в основании теории, товаром, подобным другим.

Я уже говорил, что стоимость у Маркса в отношении сельского хозяйства имела еще одну строго экономическую функцию. Связь теории стоимости с теорией земельной ренты у Маркса иногда упускается из виду. В этом отношении Рикардо был радикальным образом пересмотрен. Он соглашался только с относительной рентой, а Маркс допускает существование ренты абсолютной, и он учитывает именно такую ренту, полагая, что продукты сельскохозяйственной деятельности не подчиняются капиталистическому закону обмена по «цене производства» и обмениваются или могут обмениваться по их стоимости. Поскольку сельское хозяйство в сравнении с промышленностью в стоимости имеет более низкую долю по сравнению с постоянным капиталом, стоимость сельскохозяйственных продуктов превосходит стоимость затрат на их производство, а земельные собственники, владея монополией на землю, в состоянии поднять цены и собирать ренту в виде разницы между стоимостью производства и ценой производства (Капитал, III, раздел 6). Эта теория весьма изобретательно передает историческую связь между классами, какой ее увидел Маркс. Наследники власти, ушедшей в прошлое, способны, благодаря «монополии», которой они располагают по отношению к природному фактору производства, избежать закона рынка, которому подчинены их победители капиталисты, и эксплуатировать собственность, сверх того покрываемую товарами, которые поступают на рынок, то есть их стоимость, благодаря относительно большому количеству труда, который (непосредственно) входит в процесс сельскохозяйственного производства.

*

Первая часть этого исследования, которая посвящена нескольким работам или авторам, знаменующим собой основные вехи генезиса экономики, подходите концу. В то же время я хотел бы отметить несколько моментов, которые до сих пор не были достаточно четко выражены или, в силу ограничения дискуссии проблемой стоимости, оказались оттесненными из центра нашего внимания и могут совсем исчезнуть на фоне идей Маркса, анализ которого последует далее.

Во-первых, я неоднократно в продолжение всего повествования указывал на субстанциалистскую перспективу, пронизывающую движение, благодаря которому экономика выходит на поверхность. Я обозначал с помощью этого выражения тенденцию делать акцент на действующем лице или уникальном элементе как самодостаточной сущности - исключая или имплицитно подчиняя другие действующие лица или элементы - при том что эта самодостаточная сущность полагает смысл, или витальное ядро области, как целое. Эта черта напоминает по сути «поворот Рикардо», который в действительности, как мы видели, впервые проявляется уже у Адама Смита, и читатель Шумпетера не может не обратить на нее внимание, как на красную нить, пробегающую сквозь всю эту часть Истории экономического анализа (см., например, предназначение триады факторов, р. 557 sq.).

Эта черта, как мне кажется, объясняет значительную часть непоследовательных суждений, в которых Шумпетер, в отличие от Маршалла, упрекает Адама Смита. Последнему, А. Смиту, согласно Шумпетеру, не доставало собрать «воедино все самые перспективные гипотезы», выдвигавшиеся его предшественниками (р. 308). Мы видели, какой была судьба категории стоимости в руках трех классиков. Каким образом первый представитель этих поисков сущности мог отдавать должное, полагая, что он ее познал, дефиниции стоимости Галиани, «обозначающей отношение субъективной эквивалентности между количеством одного товара и количеством другого товара» (ibid., р. 301) Релятивистский аспект был, без сомнения, балластом, от котрого предстояло избавиться, и вот, каким бы невероятным ни казался такой сдвиг, этот аспект удаляется все больше и больше, а со временем - в несколько последовательных приемов, усилиями Смита, Рикардо и Маркса - полностью. Кроме того, «субъективный» аспект был чужд фундаментальной установке этих классиков, поскольку его присутствие означало бы локализацию стоимости в отношениях обмена между людьми, в то время как они занимались тем, чтобы все больше и больше определять ее место в вещах как продуктах. Естественно, оба эти аспекта взаимосвязаны, а на другом уровне такая же революция происходит в мысли между Галиани и Смитом⁹, и мы с ней встречаемся в двух трактатах... Новый образ мышления, очевидно, согласовался с духовным состоянием эпохи, и было бы неуместным удивляться тому, что Рикардо одержал победу над Мальтусом в их противостоянии не просто как лучший диалектик из двух, ной как мыслитель, преимущественно «аналитического» (а не «социологического») направления. Это было противостояние того, кто изолирует переменную, фактор, с тем, кто предпочитает учитывать личности авторов.

Второй момент, который я выделяю, имеет вид тавтологии: существует строгая конгруэнтность между общими идеологическими рамками, которые довлели н ад экономикой, обуславливая и ориентацию, и главное содержание экономической доктрины. С одной стороны - освобождение от уз политики и установление специальной связи со сферой общей морали. С другой - естественная гармония интересов, пригащп «laisser-faire», свободная торговля и, наконец, экономический либерализм как универсалистское учение. Иначе говоря, эти учения не могли быть заменены другими, они были вплетены в экзистенцию даже самой экономической мысли как идеологической категории, они были ничем иным как прямым подтверждением в экономических терминах экономического измерения. Именно поэтому мы их найдем более распространенными в общей массе людей, чем среди специалистов. Многое из их положений со временем изменится, особенно после того, как экономическая категория угвердится окончательно, хотя Гуннар Мюрдаль и смог показать, каким образом нормативный аспект, пребывая в подавленном и скрытом состоянии, сумел выжить и остался привязанным к данной дисциплине.

Здесь необходимо сделать одно дополнительное замечание, по поводу теории Адама Смита. Хотя мы настаивали на его онтологичности, мы встретили, сами того не желая, примеры, свидетельствующие о наличии в его теории отмеченного уже Марксом противоречия между онтологической и эмпирической составляющими его учения. Хэлвей, со своей стороны, признавал пределы «естественной гармонии интересов» в Богатстве народов (1901,1, p. 172 sq.). В тексте 1927 г., посвященном «Адаму Смиту и принципу «laisser-faire» (1958, р. 213245), Яков Винер показывает, что гармоничный порядок природы беспредельно господствует в Теории нравственных чувств, но никак не в Богатстве народов. Там зачастую не только тнеполная и выведена на статистический уровень гармония но имеются также и пробелы в естественном порядке (конфликт между хозяевами и работниками и т. д.). В результате даже в тех случаях, когда правительство по природе не способно лечить большинство экономических болезней, Адам Смит проявляет уступчивость; в то же время его вмешательство вполне оправдано в некоторых случаях, из которых Винер составил весьма впечатляющий список (cf. в том же смысле Rosenberg, 1960). В целом Адам Смит оставляет впечатление мыслителя, осознающего, что жизнь и экономический прогресс основываются на институциональных предпосылках. В общем и целом, если сдвиг, который мы исследовали, у него оказывается полным в плане принципов, то он еще не проник в полной мере в его практику. В этом смысле он будет продолжен и доведен до конца у Рикардо.

Я перехожу к моему третьему и главному моменту. Речь идет об относительных оценках, а также иерархических, в большой мере неожиданных, но в то же время присутствующих в идеологии и в различных суждениях. Рождение экономики фактически включает сдвиг на уровне предпочтений, как мы это видели на нескольких примерах, от отношений между людьми к отношениям между людьми и природой или, скорее, между человеком (в единственном числе) и вещами. Венец такого поворота - это изменение внутри категории богатства как такового или, скорее, достижение категории богатства, на которое я ссылался во введении. Это изменение оставило в экономической мысли след в виде теории земельной ренты. Если бы мы могли здесь остановиться, чтобы рассмотреть ее в деталях, я думаю, что нам удалось бы показать ее главное положение, но, с другой стороны, депо представляется настолько очевидным, что информированный читатель или ктонибудь, кто прочтет у Шумпетера все от начала и до конца по этому вопросу, без труда поймет суть предмета. Вместе с субстанциалистским акцентом на труде (и - в качестве дополнения - на капитале) в классической экономике собственность на землю и рента занимают маргинальное и совершенно не нормальное для себя место, что указывает на глубокую гетерогенность в восприятии действительности.

Как отмечал Маркс, они сохраняются там как рецидивы ушедшей в прошлое эпохи, с большим трудом интегрированные в рамки богатства, освобожденного от политической власти, и это может быть легко понято, поскольку собственность на землю - это новая форма того, что было неразделимым союзом праеа на землю и власти над людьми в той системе, где движимое богатство пребывало в подчиненном и презираемом состоянии. Как, должно быть, и предполагал переход от Кенэ к Адаму Смиту, собственность на землю и рента, с одной стороны, капитал и прибыль, с другой, не совместимы, и это вопрос из разряда: либо, либо - либо одно признается, а другое недооценивается, либо наоборот¹⁰. Эта ситуация найдет свое продолжение у Рикардо и других в том смысле, что рента будет оставаться чуждым элементом, от которого необходимо избавиться тем или иным способом. Рикардо делает это, не признавая сначала абсолютную ренту, впоследствии объясняя относительную ренту законом снижающихся доходов. Но это уже дифференцированное рассмотрение, в некоторой степени рациональное, из разряда тех, от которых классическая политэкономия в целом отстранялась. Очень интересно наблюдать, как гетерогенность ренты становится причиной введения, или повторного введения, как бы на полях, субстанциалистской системы, способа мышления оппозиционного по духу, в большей или меньшей степени «маргинального».

Случай с рентой - это иллюстрация частного аспекта общего сдвига в ценностях от отношений между людьми к отношениям между людьми и вещами. В то же время экономика не технологична: речь идет о человеческих отношениях, рассматриваемых в качестве крайнего проявления акцента на вещах и (растущей степени) обладания ими (cf. определение Дж. Милля). Еще один момент, о котором не следует забывать, это то, что обладание вещами есть от начала и до конца собственность индивида, а не общества как единого целого. Именно так было начиная с частной собственности Локка и до Маркса, при этом действующим лицом производства оставался, вопреки всем очевидным процессам, совершающимся на мануфактуре и в современной промышленности, индивидуальный человек - человек естественного (первобытного) порядка и представитель традиционного ремесленничества.

Я прихожу к выводу, что рождение экономики, переход в сфере ценностей от одного типа отношений к другому и окончательное восхождение на престол современного Индивида - событие, подготавливавшееся всей долгой историей (Dumont, 1965) - это взаимосвязанные аспекты одного и того же феномена¹¹. На уровне общей идеологии этот Индивид - это мы сами, поскольку я не вижу, чтобы позднее произошла какаялибо радикальная модификация, которая бы отделила нас от него. На практике мы оказались теми, кто вместе с Локком, в теории, возвел частную собственность на трон, прежде занимаемый принципом подчинения, теми, кто выбрал бытие индивидов, владеющих и производящих, и повернулся спиной к социальной целостности с включенной в нее субординацией и к своему соседу, по крайней мере как к занимающему по отношению к нам более высокое или более низкое положение¹². Отсюда, как я полагаю, вытекает важное для нас следствие. И это будет мой четвертый и последний момент.

Благонамеренные мыслители, а особенно экономисты, как, например, Джон Мэйнард Кэйнс (John Meynard Keynes), несколько раз высказывались относительно того, что нам следовало бы прекратить вести себя подобно рабам экономического процесса. Мы, по всей видимости, слишком долго рассматривали экономические вопросы в качестве вопросов цели, и теперь настал момент вернуть экономике статус средства, служащего истинным человеческим целям, а именно целям социальным.

Это положение весьма неоднозначно, но, будучи принятым буквально, оно приведет в недоумение всякого, кто задумывается о началах экономической мысли. Действительно, если связи экономики с Индивидом как связи идеи с ценностью так тесны, как я об этом говорил, тогда подобного рода программе придется столкнуться с самой укоренившейся, самой центральной и общепризнанной из современных ценностей, и такая программа будет разрушена. Если же, вопреки всякой вероятности, она окажется сильнейшей из противоборствующих сторон, она будет подрывать или ослаблять эту ценность, но что тогда будет с нами? Другими словами, экономика - это одна из главных наших категорий, и внутренние побудительные мотивы нашей идеологии таковы, что при любом порядке вещей было бы невозможно вернуть ее в ранг служанки, избежав при этом существенных потрясений в других сферах. [См. примечание.]

Даже тот исторический минимум, который мы изложили выше, предполагает, что низвержение экономики означало бы новое пришествие принципа подчинения, и что в ходе такого поворота нас ожидали бы жестокие разочарования. Действительно, принцип подчинения в его нормальной форме, как ценность, до получения более подробных сведений исключен из нашей идеологии. Он не мог бы быть заново введен, как только в постыдной, патологической форме, то есть в виде подавления.

Кому-то показалось, что мы слишком глубоко копаем? Напротив, мы всего лишь осматриваемся вокруг: все, что произошло и что происходит в нашем мире, непосредственно проверяет и уточняет наше предположение. Действительно, существуют страны, социалистические или тоталитарные, которые положили конец в принципе, а в определенной мере и на деле, автономному существованию экономики и поставили ее на службу политических и социальных целей. Мы знаем, что эти страны осуществили все это через подавление, через презрение Индивида, через навязывание субъектам принципа подчинения. Полагать, что можно было бы достичь тех же результатов, не прибегая к тем же средствам, в современных условиях лишено всякого основания. Я не пытаюсь здесь представить в новой форме старую защиту частной собственности, я просто сопоставляю то, что мы обнаружили у истоков экономической категории, с хорошо известными фактами недавней или современной действительности. В качестве золотого эталона первым учеником Кэйнса мог бы предстать Адольф Гитлер (Polany, 1957a).

Кто-то возразит, указывая на то, что только в прошлом вещи и экономические взгляды были тесно связаны с Индивидом. Ведь самые важные действующие лица экономики в реальной жизни - это крупные организации разных типов, и если наука будет следовать реальности, индивид перестанет быть любимчиком экономистов, так что представленная мной в общих чертах картина взаимоотношений между индивидуализмом и экономизмом, даже если допустить, что эта картина истинна с самого начала, она в любом случае безнадежно устарела. Главное - мы отделены от Локка и Адама Смита периодом развития экономики как подлинной науки, экономики, которая сумела, по крайней мере в последние пятьдесят лет, освободиться от идеологического влияния начального периода и развить аналитический аппарат, свободный от ценностных вкраплений и в этом смысле безупречный.

Прежде всего я отвечу, что речь по существу не идет о внешней реальности, ни о науке, но об идеологии большей части смертных, о вас и обо мне, об идеологии, которая в этом смысле не менялась сколь-нибудь заметно со времени нашего появления в мире. Естественно, может оказаться, что разногласие между идеологией и современной экономической реальностью становится ощутимым, и этот фактор будет подрывать авторитет экономики с собственно экономической точки зрения.

Что касается экономического анализа в целом, он действительно больше не коренится в индивидуалистской оценке, не проистекает обязательно из его адаптации к недавним изменениям. Еще только предстоит доказать, что дело обстоит именно так. Хотя по всей видимости, это маловероятно; можно было бы, как мне кажется, показать, что в любом случае существуют концепты, получаемые экономической наукой извне, из общего экономического контекста, и которые в этом смысле не свободны. Поэтому я не думаю, что с моей стороны будет злоупотреблением по отношению к некоторым высказываниям Кеннета Галбрайта (Kenneth Galbraith) сказать, что то, что истинно в отношении специализированной теории, применяемой в частной отрасли, не истинно для экономического исследования вообще. Кроме того, дальнейший анализ работ Маркса покажет, как становится возможным раскрытие индивидуалистского фундамента в построениях, которым весь мир, без сомнения, присвоил бы prima facie социологический, если не сказать холистский, статус, и на основании которых строятся утверждения, что индивид как бы испарился. Что касается существования внутри политической экономии корпуса положений и процедур собственно научного характера в обычном смысле этого слова, они ускользают от наших посягательств и не входят в предмет рассмотрении. Дело не в том, что один из наименее компетентных авторов, а именно автор настоящей книги, не может решиться проследить до самых истоков связь между глобальной идеологией и экономическим анализом, но в том, что, после того, как некоторому положению будет придан научный статус, оно становится независимым от своей истории, а мы, наоборот, не должны от этого ничего ожидать для наших настоящих целей. Именно преувеличенная оценка такого рода знания таит в себе опасность: экономист, если он великодушен, желает использовать свое знание, предполагая его достаточность, на службе социальных целей, но не догадываясь при этом, что открывает таким образом ящик Пандорры.

Факты, представленные нам, достаточно вески, чтобы оправдать необходимость специальной рефлексии. Они показывают, что до сих пор нашим уделом остается альтернатива между богатством как целью и патологическими формами принуждения и подчинения. По всей вероятности, именно здесь кроется завязка драмы тоталитаризма. Именно здесь, в частности, добродушные доктринеры, претендующие на то, чтобы подарить нам свободу от «собственнического (эгоистического) индивидуализма», делают вид незадачливых учеников чародея. Согласно тому, что мы сегодня знаем, неподконтрольные социальные представления являются более мощными по «долготе звучания», чем любое притязание тоталитарного характера. Но мы знаем также, что в «интервалах» было разрушено большое количество человеческих жизней, и многие условия существования жизни человечества были поставлены под угрозу. Есть и другие ограничения для современного «артифициализма», помимо тех, которые уже назвала экология, ограничения, которые связаны с социальной природой человека как мыслящего существа. Может быть, теперь наступает момент, когда надо начинать знакомиться с такого рода необходимостью, которая ускользает от нас, поскольку она, как видится, идет вразрез с самыми дорогими для нас чаяниями последних веков,

ибо это не то, что пробуждает в нас протест и страдание, но тот факт, что это не так, как должно было бы быть; но как только мы признаем, что вещи таковы, каковыми они должны быть по необходимости, то есть не произвольны и не случайны, мы сразу же признаем, что они должны быть такими (Гегель; разрядка автора)¹³.

в начало

Примечания

1. Известно, что существовали и другие версии «Уроков» Адама Смита, с которыми я, впрочем, не знаком (Viner, в Rae 1965). Я с трудом могу понять смысл противоположного утверждения, согласно которому влияние Кенэ было преувеличено.↑

2. См. рассуждения Маркса по этому вопросу в Теории прибавочной стоимости. Необходимость такого небезопасного различения между производительным и непроизводительным трудом есть не что иное как скрытый перенос акцента на производство как вид отношений между человеком и вещами. Слуга не производит. До наших дней категория «услуги» не всегда последовательно и однозначно (представителями данной школы) увязывается с главной категорией «благ». В данном случае мы имеем дело с разновидностью иерархических отношений, непризнанных таковыми (см. Приложение, р. 225). Маркс очень ясно выразил обратную ситуацию (см. цитату выше).↑

3. Текстологическое исследование (в Приложении) покажет, что, взятая в своем непосредственном контексте, эта теория проявляет свою связь с текстом Локка. Вместе с тем это мое замечание не означает, что я хочу умалить достоинств Адама Смита как самостоятельного мыслителя, не забывая, впрочем, как широко была распространена общая идея, представлявшая труд как источник богатства и компонент богатства. Помимо разъяснения роли Мандевиля и других авторов (см. Leslie Stephen, 1962, II, р. 245, 253254) мы обязаны Марксу ссылками на работу Беркли, The Querist, 1750, вопрос 38, который, по всей видимости, показывает, что эта идея была весьма привлекательна для мыслителей той эпохи (Marx, немецкое издание Mehrwert [см. главу 7, прим. 2], 26.1, р. 346).↑

4. Сам Адам Смит видит себя включенным в контекст развивающейся экономики, как соответствующий периоду его жизни, так и в плане всей человеческой истории. В своем окружении он говорил о соответствующей тенденции: «... желание улучшить условия нашей жизни, желание, впрочем, свободное от горячности и страсти, поселяется в нас еще до рождения и не покидает до самой могилы», и о средствах реализации такой цели - «увеличение доходов» за счет экономии и накопления. (Wealth, II; 3; 1904, vol. I, p. 323324; cf. Halevy, I, p. 161, 334, n 7).↑

5. Шумпетер, следуя за Марксом, говорит нам, что Адам Смит в сравнении с Петти не сказал ничего нового по этому вопросу (1954, р. 214).↑

6. Ссылка на Теорию прибавочной стоимости (о том, как обращаться со ссылками на Маркса, см. раздел 7, n 2).↑

7. Разногласия по этому вопросу, вероятно, связаны с тем, что Шумпетер так и не смог дать окончательного определения, см. прим. его издателя (р. 181,n 12; р.308,n.16).↑

8. На самом деле в тексте есть высказывания, из которых следует, что связь между стоимостью и ценой сохраняется. И это было неизбежно, поскольку именно в этот период рождается понятие (меновой) стоимости. В начале Критики (1859) товары обмениваются по их меновой стоимости. (Мы намеренно опускаем из виду колебания цены вокруг стоимости). В обращении к Первому Интернационналу 1865 г. («Зарплата, Цена и Прибыль») по крайней мере три рарза проводится отождествление цены и меновой стоимости и прибыли, а в первой главе Капитала мы встречаемся с превращением «меновой стоимости», обозначаемой полрежнему именно так, в чистую и простую «стоимость». Впоследствии, если я не ошибаюсь, понятие «меновой стоимости» встречается крайне редко и заменяется понятием простой «стоимости» везде, где оно содержательно не противоречит понятию потребительной стоимости. В то же время в некотрых случаях создается впечатление, что стоимость и цена не разделены окончательно. Установление факта превращения понятий потребовало бы более детального исследования; наиболее ясно это показано в критических заметках А. Вагнера (1880), где в качестве доказательства приводятся цитаты из немецкой версии Капитала, более показательные в данном случае по с сравнению цитатами из французской версии: «меновая стоимость» выступает формой, «формой-феноменом», а собственно «стоимость» - содержанием, «свойством, присущим» продукту труда, то есть количеству овеществленного труда. С этого момента, как кажется, продукт труда наделяется стоимостью независимо от типа общественного уклада, а в условиях капитализма он обретает меновую стоимость (I, §, впрочем, это положение противоречит содержанию предыдущего фрагмента).

К чему такое усложнение, которое по сути оказывается подменой собственно «стоимости» меновой стоимостью? Маркс заметил, что тавар не обменивается по своей меновой стоимости (вернее, по такой меновой стоимости, какой ее понимал Маркс). Однако в этом пункте он не отказывается от своего ошибочного определения, имея в виду другое, истинное. Он сохраняет свое определение «стоимости», выводя на феноменологический уровень отношения стоимости к обмену. Это был шаг вперед в направлении, пойти по которому отказался Адам Смит: обмен оказался чистым феноменом, реально только производство, поэтому понятие стоимости было произвольно перенесено из сферы феноменов в сферу реальности. Причиной такого переноса стала потребность Маркса в прибавочной стоимости, то есть в стоимости, для того чтобы сформулировать свою теорию прибыли и образования капитала. Отказываясь четко говорить об этом в данном месте, Маркс делает лишь намек, как бы предлагая обратиться к III книге «Богатства...» Адама Смита.

В продолжение всей вводной части Капитала обыгрывается одна и та же идея (намек) и отвергается то, что реально могло бы послужить раскрытию понятия стоимости. Действительно, если коэффициент обмена, меновая стоимость товаров, не определяется количеством содержащегося в них труда, тогда логично будет заключить, что: 1) нет веских оснований называть это количество «стоимостью» (Schumpeter, р. 598, п. 20; Baumol); 2) лишается любых оснований предположение, что товары обладают общей субстанцией, во всяком случае общей количественной субстанцией.↑

9. Фактически Галиани ставит два этих взгляда в один ряд (Schumpeter, 1954, р. 302).↑

10. У Адама Смита эта трудность приводит к противоречию (см. фрагмент, где Маркс говорит о его «инстинкте»): рента может выступать, а может и не выступать в роли составной части цены. Земля есть «монополия», что в реальности означает своего рода захват (engrossment). А. Смит использует это выражение, когда протестует против препятствий, воздвигаемых феодальным законом и мешающих куплепродаже земли: Wealth, III, гл. II; Smith, 1896 (Lectures). Попутно отметим, что наше объяснение противоречия, возникающего в связи с введением понятия прибавочной стоимости, в некоторой степени неполно, поскольку мы оставляем в стороне связь с проблемой ренты.↑

11. «Личность неизбежно должна обеспечивать себя внешним пространством в форме идеи свободы, для того чтобы существовать в форме идеи.» Именно с этих слов Гегель начинает ту часть своего повествования, которая посвящена собственности, то есть первую часть Абстрактного Права, в начале Философии Права (§ 41). Без сомнения, он видит в этом не более чем абстрактное, то есть меньшее по значимости, определение, но «внешняя сфера свободы» человека как Индивида - это для него «то, что непосредственно отличается и отделяется от него», частная собственность. В данном случае мы, таким образом, имеем дело с эквивалентом собственности Локка, то есть собственности в условиях естественного уклада.↑

12. Даже если принять за истину то, что этот компонент конфигурации стоимостей и идей, в частности, отношений между сферами экономики и политики, не претерпел изменений, не снимается вопрос о том, сохранились ли также в неизменном виде и другие компоненты и конфигурация в целом, и не повлияли ли эти модификации или не способны ли они косвенно повлиять на интересующие нас отношения. Говоря проще, вопрос сводится к следующему: нет никаких оснований утверждать, что экономическая категория должна навсегда остаться такой, какой она была когдато, то есть привилегированным способом выражения индивидуалистской идеи. Нет никаких оснований утверждать, что движение, подобное тому, которое дало рождение категории экономики, не может произвести новую категорию, способную ее вытеснить. Так, в течение трех последних веков мы были свидетелями заметного роста влияния категории эстетики. Именно в деятельности людей искусства проявляется связь отдельного человека с природой и вещами. В искусстве также нашло выражение «творческое» начало человека, и это гармонично сочетается с тем, что я назвал современным артифициализмом. В качестве небольшого отклонения от основной канвы рассуждений: не в этом ли основанние для ниспровержения экономики с ее трона, экономики как способа выражения современного индивидуализма, и не происходит ли именно это с экономикой сейчас, не следует ли усматривать признаки такого ниспровержения в целой серии последних изменений, затрагивающих место искусства в жизни общества и направленных на «демократизацию» сферы искусства? В конце концов каждый так или иначе проявляет себя «творцом». Попрежнему влияя на наше понимание искусства, подобное изменение, как кажется, могло бы оставить в принципе в неизменном виде ранее установленную нами связь между экономикой и политикой.↑

13. Несколько видоизмененная выдержка из Конституции Германии во французском переводе (Hegel, 1974, р. 27). Этот текст можно найти в VII томе издания Лассона, а также в сравнительно недавно появившемся издании Hegel, 1958, р. 25; Юрген Хабермас цитирует этот фрагмент в своем «Послесловии» («Nachwort»).↑