Примитивные, но, ой, непростые…
К оглавлению1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 1617 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Зря вообще-то европейские путешественники так издевались над туземцами на всяких отдаленных материках и островах. За блестящие бусы какие-нибудь, дескать, массу по-настоящему ценных вещей можно было выменять. Одно слово: дикари! Просто как сороки какие-нибудь, которые тащат в гнездо любые блестящие предметы. Не понимая истинной ценности вещей.
Но если бы на тех же самых умудренных англичан, немцев, французов, голландцев, испанцев посмотрели бы со стороны какие-нибудь инопланетяне, то могли бы тоже сказать: дикари! За кусочки блестящего металла, не имеющего никакого практического применения в повседневной жизни, готовы отдать все, что угодно! Иногда даже – жизнь и душу свою («Люди гибнут за металл»!). Другое дело, что пришельцы были бы, надеюсь, более снисходительны, зная по собственному опыту, что все цивилизации проходят подобные неизбежные ранние стадии товарно-денежных отношений. На других планетах эту роль наверняка играло какое-нибудь совсем другое вещество. Но в земных условиях золото и серебро подходили для этого дела почти идеально, потому что представляли из себя субстанцию, с одной стороны, достаточно редкую и трудно добываемую, а с другой – все-таки этих металлов в мире было достаточно много, чтобы они могли циркулировать и обеспечивать товарообмен в необходимых масштабах. И да, да! Еще и потому, что они блестели! (А следовательно, их можно было использовать как престижные украшения, как внешний признак богатства, состоятельности и социального успеха.) Но чем же в таком случае бусы хуже? Почему они не могут выполнять все те же функции в рамках какого-нибудь племени или племенного союза? Тоже по-своему блестят, глаз радуют… Чем золото-то лучше? Дело вкуса, знаете ли…
Во времена наполеоновских войн огромной популярностью пользовались в Египте, к примеру, пуговицы с мундиров французских солдат. До такой степени, что в некоторых районах они стали превращаться в местную валюту, а сами солдаты часто ходили расхристанными, и это создавало серьезную дисциплинарную проблему.
Считается, что всего каких-нибудь пятьсот лет назад еще две трети мира жили бартером. То есть натуральным обменом. Во многих местах он мирно сосуществовал с примитивными деньгами. Но попытки организовать торговлю в тех масштабах, как это было у индейцев майя, сталкивались при бартерной системе с чудовищными трудностями.
Ведь призывая «реабилитировать» бартер, я не хотел бы вдаваться в другую крайность. Конечно же, далеко не всегда удобен – и дело не только в трудностях двойного (тройного, четверного) обмена. В обществе «чистого» бартера постоянно возникает еще и эта сложность – сколько яблок соответствует одной паре обуви? Сколько мер пшеницы – меховой шкуре? И так далее. Уильям Джевонс приводит воспоминания натуралиста Уоллеса, который лично имел возможность убедиться, каким изматывающе трудным и малоэффективным бывал натуральный обмен в Малайе девятнадцатого века. После нескольких часов такой торговли некоторые его участники буквально оставались без обеда – потому что не удавалось найти устраивавших стороны обменных пропорций.
В условиях бартера обмен тремя товарами требовал установления трех «обменных курсов», четырьмя – уже, соответственно, шести. Но уже обмен пятью разными товарами каждый раз нуждался бы в переговорах по десяти, десятью – по сорока пяти единовременным ценам. При обмене сотней «наименований» потребуется согласовывать «прейскурант» объемом в 4950 пунктов, тысячей – в 499 500! Ну, а дальше начинаются уже и вовсе астрономические цифры.
Понятно, что в реальности ничего похожего не происходило, и участники примитивных бартеров кое-как, на глазок, выменивали свой обед (или оставались вовсе без оного). Столь же очевидно, что уже и самые ранние формы многосторонних товарных обменов требовали мощного компьютера. Но откуда же было ему взяться? И вот деньги стали своего рода природным компьютером, проделывающим миллионы невидимых глазу операций, без которых торговли не получалось бы! А стало быть, и современной экономики нам бы и до сих пор не видать.
Зря вообще-то европейские путешественники так издевались над туземцами на всяких отдаленных материках и островах. За блестящие бусы какие-нибудь, дескать, массу по-настоящему ценных вещей можно было выменять. Одно слово: дикари! Просто как сороки какие-нибудь, которые тащат в гнездо любые блестящие предметы. Не понимая истинной ценности вещей.
Но если бы на тех же самых умудренных англичан, немцев, французов, голландцев, испанцев посмотрели бы со стороны какие-нибудь инопланетяне, то могли бы тоже сказать: дикари! За кусочки блестящего металла, не имеющего никакого практического применения в повседневной жизни, готовы отдать все, что угодно! Иногда даже – жизнь и душу свою («Люди гибнут за металл»!). Другое дело, что пришельцы были бы, надеюсь, более снисходительны, зная по собственному опыту, что все цивилизации проходят подобные неизбежные ранние стадии товарно-денежных отношений. На других планетах эту роль наверняка играло какое-нибудь совсем другое вещество. Но в земных условиях золото и серебро подходили для этого дела почти идеально, потому что представляли из себя субстанцию, с одной стороны, достаточно редкую и трудно добываемую, а с другой – все-таки этих металлов в мире было достаточно много, чтобы они могли циркулировать и обеспечивать товарообмен в необходимых масштабах. И да, да! Еще и потому, что они блестели! (А следовательно, их можно было использовать как престижные украшения, как внешний признак богатства, состоятельности и социального успеха.) Но чем же в таком случае бусы хуже? Почему они не могут выполнять все те же функции в рамках какого-нибудь племени или племенного союза? Тоже по-своему блестят, глаз радуют… Чем золото-то лучше? Дело вкуса, знаете ли…
Во времена наполеоновских войн огромной популярностью пользовались в Египте, к примеру, пуговицы с мундиров французских солдат. До такой степени, что в некоторых районах они стали превращаться в местную валюту, а сами солдаты часто ходили расхристанными, и это создавало серьезную дисциплинарную проблему.
Считается, что всего каких-нибудь пятьсот лет назад еще две трети мира жили бартером. То есть натуральным обменом. Во многих местах он мирно сосуществовал с примитивными деньгами. Но попытки организовать торговлю в тех масштабах, как это было у индейцев майя, сталкивались при бартерной системе с чудовищными трудностями.
Ведь призывая «реабилитировать» бартер, я не хотел бы вдаваться в другую крайность. Конечно же, далеко не всегда удобен – и дело не только в трудностях двойного (тройного, четверного) обмена. В обществе «чистого» бартера постоянно возникает еще и эта сложность – сколько яблок соответствует одной паре обуви? Сколько мер пшеницы – меховой шкуре? И так далее. Уильям Джевонс приводит воспоминания натуралиста Уоллеса, который лично имел возможность убедиться, каким изматывающе трудным и малоэффективным бывал натуральный обмен в Малайе девятнадцатого века. После нескольких часов такой торговли некоторые его участники буквально оставались без обеда – потому что не удавалось найти устраивавших стороны обменных пропорций.
В условиях бартера обмен тремя товарами требовал установления трех «обменных курсов», четырьмя – уже, соответственно, шести. Но уже обмен пятью разными товарами каждый раз нуждался бы в переговорах по десяти, десятью – по сорока пяти единовременным ценам. При обмене сотней «наименований» потребуется согласовывать «прейскурант» объемом в 4950 пунктов, тысячей – в 499 500! Ну, а дальше начинаются уже и вовсе астрономические цифры.
Понятно, что в реальности ничего похожего не происходило, и участники примитивных бартеров кое-как, на глазок, выменивали свой обед (или оставались вовсе без оного). Столь же очевидно, что уже и самые ранние формы многосторонних товарных обменов требовали мощного компьютера. Но откуда же было ему взяться? И вот деньги стали своего рода природным компьютером, проделывающим миллионы невидимых глазу операций, без которых торговли не получалось бы! А стало быть, и современной экономики нам бы и до сих пор не видать.