Становление реализма 1823-1828

Содержание

Раннее творчество 1813-1820

Становление реализма 1823-1828

Болдинский реализм 1828-1833

Документальный реализм 1834-1837

Заключение

_B начале 1820-х гг. поэма стала основным жанром пуш­кинского творчества. И это не случайно. Романтическая поэма исследовала взаимоотношения Человека и Мира. Романтический принцип противопоставления героя окру­жающей среде, обнаруживший несовершенство обществен­ных отношений и противоречивую сложность мира, побуждал поэта к анализу как среды, так и характеров героев. В обоих случаях (непосредственно и отраженно) выяв­лялся некий культурный уклад. На антитезе различных культур построены коллизии «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана». Уже в это время в твор­честве Пушкина вызревают в синкретическом виде прин­ципы народности и историзма, понимаемые еще как некая данность, изначальная особенность общественного бытия человека (история как естественный порядок, определяющий обычаи и нравы прошлого). Вместе с тем и в «Кавказском пленнике», и в «Бахчисарайском фонтане» Пуш­кин прослеживает в психологической драме героев (Черке­шенки, Гирея) симптомы воздействия на традиционные нравы культур, принадлежащих к иным этапам развития человечества. Причем в противоположность руссоистской доктрине, определяющей проблематику «Кавказского пленника» (пагубное искажение естественных нравов под влиянием цивилизации), в «Вахчисарайском фонтане» европейская (христианская) духовность трактуется как залог просветления, возвышения героя.
Сама стремительность историчсских^обытий. свидете­лем которых довелось быть Пушкину, убеждала его в том, что сила современных обстоятельств, определяющих судьбу человека, едва ли не более значима, нежели «естест­венное» его состояние.
В поэме «Цыганы» Пушкин отталкивается от коллизии «Кавказского пленника» (переосмысляя ее), к которой восходит и сюжет «Евгения Онегина». Теперь в центр поэмы Пушкин ставит характер страстный, способный помериться с «судьбой коварной и слепой». «Страсти роковые», терзающие Алеко, — это примета избранничества, примета характера неординар­ного, героического, В отличие от Пленника, Алеко, бежавший от «неволи душных городов», сам приходит в идиллический мир цыган, искренне желая слиться с ним; ср.:

«Кавказский пленник»
Казалось, пленник беднадежйый
К унылюй жизни привыкал.
Тоску неволи, жар мятежный
В душе глубоко он скрыв
Один за тучей громовою,
Возврата солнечного ждал
Недостигаемый грозою,
И буре немощному вою
С какой-то радостью внимал .

«ЦЫГАНЫ»
Подобно птичке беззаботной,
И он. изгнанник перелетный,
Гнезда надежного не знал
И ни к чему не привыкал,
Кому везде была дорога,
Гнезде была ночлега сень
Над одинокой головою
И гром нередко грохотал;
Но он беспечно под грозою,
И в ведро ясное дремал.

В романтической коллизии последней южной поэмы Пушкина особенно резко обозначилось противостояние двух ипостасей человеческой личности — естественно-при­родной и общественно-исторической, — что Пушкин и пы­тался отразить в монологе Алеко у колыбели младенца:

От общества, быть может, я
Отъемлю ныне гражданина — .
« Что нужды — я спасаю сына.

Нравственный выбор поэта здесь очевиден — романти­ческий протест против буржуазной цивилизации заставляет искать идеального воплощения гармонии в мире природы и обычая. Но в финале поэмы пессимистичсски подчерки­вается недостижимость этого идеала:

Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны! . .
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны.
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые
И от судеб защиты нет.

Вернулся к своему замыслу Пушкин лишь в Михайлов­ском. «Знаешь ли мои занятия? — писал он брату в первых числах ноября 1824 г., — до обеда пишу записки, обедаю поздно. . .». «Образ жизни моей все тот же, — повторил он через несколько дней, — стихов нс нишу, продолжаю свои записки. . .». Судя по некоторым данным. работа над записками в ту пору двигалась довольно скоро и, очевидно, вчерне была закончена летом 1825 г. Уже в сентябре этого года Пушкин сообщал П. А. Катенину: «Стихи покаместь я бросил и пишу свои, то есть переписываю набело скучную, сбивчивую черновую тет-радь». Изучение рабочих тетрадей Пушкина михайловской поры приводит к несомненному выводу, что до нас не дошла по крайней мере одна рабочая тетрадь того времени (ниже мы будем называть ее Михайловской тетрадью), в которой были черновики большей части «Бориса Годунова» (те сцены, начиная с шестой, которые записывались летом и осенью 1825 г.), поэмы «Граф Нулин» (созданной 13— 14 декабря 1825 г.), конца глав пятой и почти всей шестой «Евгения Онегина» (над ними Пушкин работал уже в 1826 г.), а также ряда стихотворений 1825—1826 гг.: «Вакхическая песня», «Сцена изФауста», «Зимний вечер», «Ода Хвостову», «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор»), 1 и II «Подражания Корану», «Пророк», «Песни о Стеньке Разине» и др. Мы полагаем, что. предназначив в ноябре 1824 г. Михайловскую тетрадь для работы над записками, Пушкин вскоре начал, по своему обыкновению, вести здесь параллельно и другие записи, — чем дальше, тем больше, — превратив ее, по окончании черновика за­писок, в главную рабочую тетрадь, так как тетрадь ПД, № 835 примерно с июня—июля 1825 г. использовалась исключительно для онегинских строф.
Что дошло до нас из записок Пушкина?
Из кишиневских записей — два листочка, вырванные из тетради ПД. № 832, с дневниковыми записями от 2— 9 апреля, 4 мая—6 июня 1821 г., а также фрагмент вступления, о котором пойдет речь ниже.
Из первоначальных черновых записей михайловскои поры — записанный на отдельном листке и датированный 19 ноября 1824 г. отрывок о посещении поэтом Петра Аб­рамовича Ганнибала (XII. 304).
Из окончательной беловой рукописи — отрывок о Ка­рамзине.
Составить но этим отрывкам какое-нибудь мнение об общем плане и характере записок, казалось бы. крайне затруднительно. Судить об этом помог бы тот /канровып образец, на который Пушкин ориентировался, приступая к собственным мемуарам. О том, что таковой, в прин­ципе, существовал, как нам кажется, не приходится сомневаться: осваивая новый для себя жанр, Пушкин обычно отталкивался от какого-то классического образца. отходя от него довольно далеко в процессе развития собственного замысла
3начит, в своих записках Пушкин следовал не за «Исповедью» Руссо с ее установкой на повествование о личной жизни, на самоанализ. И здесь следует вспомнит»). что в пушкинское время подлинного расцвета достиг иной образец жанра мемуаров, о котором в 1835 г. В. Г. Велипский писал: «К числу самых необыкновенных явлений в умственном мире нашего времени принадлежат записки. или memoires. Это истинные летописи наших времен.) И в самом деле. что может быть любопытнее этих записок: это история, это роман, это драма, это все, что угодно. . .» справедливо связывая возникновение этого жанра с бурной эпохой Великой французской революции, неожиданно об­наружившей тесную связь личной жизни и исторического бытия человека. В 1820-е гг. такого рода записки только-только начинали проникать и печать, и одним из первых произведений этого жанра стало «Десятилетнее изгнание» Ж. де Сталь, вышедшее в спет спустя четыре года после ее смерти, в 1821 г. Именно к этому году Пушкин относил начало работы над своими записками.
Kaк известно, для молодого Пушкина много значило сходство судеб.
Давно замечено, что в черновик «Записки о народном воспитании», над которой Пушкин работал в Михайлов­ском в ноябре 1826 г. но заданию Николая 1, должны были войти некоторые позднейшие вставки — но крайней .мере три, и в каждом случае здесь помечено Пушкиным: «из записок», а в первом из них даже конкретнее: «из записок 2 глава». В развитие этих помет в окончательный текст «Записки» включены рассуждения, которыг. как отметил в 1923 г. Б. В. Томашевский. имеют несомненное текстуаль­ное совпадение с рассуждениями.
Ориентация Пушкина на мемуары Ж. де Сталь позво­ляет представить, каков был характер его собственных записок: они принадлежали несомненно к жанру историче­ской публицистики и были посвящены политическим судь­бам пушкинского поколения. Это не только определяет перспективу развития прозы Пушкина,^ но бросает свет и па другие его замыслы 1824—1825 гг. Ряд стихотворений этих лет возникает в прямой связи с его записками, ретро­спективно воссоздавая события и настроения прошедших лет: «К чему холодные сомненья», «Вакхическая песня», «Фонтану Бахчисарайского дворца», «К***» («Я помню чудное мгновенье»), «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор»).
Именно в ходе работы над записками Пушкин не только в полной Mеpe овладел языком прозы, но и остро ощутил исторический пульс своего времени: заметим, что после посещения Михайловского в январе 1825 г. И. И. Пущиным, открывшим другу существование в России тайного обще­ства, поэт смог иными глазами взглянуть на былые встречи с вольнолюбцами в Петербурге, Кишиневе. Каменке, Киеве, Одессе.
Ожидание скорых перемен в своей судьбе связывается is 1825 г. с неминуемыми грядущими событиями. В стихо­творении «19 октября» Пушкин уверенно предрекает:

Пора и мне . . . пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я...

Характерно, что летом и осенью 1825 г., когда особенно интенсивно идет работа над «Борисом Годуновым» и автобиографическими записками, роман «Евгений Онегин» останавливается. Задачи русской национальной лите­ратуры Пушкин в это время практически решал в двух сферах творчества — в трагедии и в мемуарах. Обращение к русской истории в «Борисе Годунове», возможно, было подсказано декабристской критикой. Но Пушкин избирает сложнейшую эпоху национальной истории не для того, чтобы извлечь из нее наглядный «урок царям», — подобно Рылееву, который, не скрывая преступления Годунова, рисовал его в облике просвещенного власти­теля
(В автобиографических записках Пушкин «метафизиче­ским языком» («языком мыслей») повествовал о стремле­ниях своего поколения, вдохновленного идеями «европей­ской образованности» (за этим понятием для Пушкина стояли прежде всего просветительские идеалы «свободы, равенства и братства»)
Пушкин еще не собирается писать цикл: стихотворение «Смутясь, нахмурился пророк» переписывается набело в тетради ПД, № 833 под заглавием «..Под­ражание Корану". Из главы „Слепый" в 42 стихах» (не­сколько позже исправлено: «Подражания. . .» и тогда же_ перед стихотворением поставлен порядковый номер «1»)…
В начале ноября 1824 г. Пушкин пишет брату: «Я тру­жусь во славу Корану» (XIII, 119). Он имеет в виду стихотворение «Торгуя совестью пред бледной нищетою» (л. 38 об.), в котором также интерпретирует стих из суры «Крава». Заметно, однако, что теперь характер ее перера­ботки у Пушкина совершенно иной, нежели в стихотво­рении «С тобою древле, о всесильный». Теперь «Подра­жание» имеет форму назидательной притчи, пишется изощренной строфой и обособляется особым (не «кораническим») заголовком «Милостыня», который появляется перед перебеленным текстом, записанным на той же стра нице, ниже трудно давшегося Пушкину черновика. В пушкиноведении существует стойкая традиция отно­сить этот набросок к «воронцовскому» лирическому циклу (имея в виду упоминание здесь «талисмана»: «Внезапно ангел утешенья, Влетев, принес мне талисман»). Однако еще в дореволюционном академическом издании Пушкина справедливо замечено: «Этот набросок, может быть, нахо­дится в связи с ..Подражаниями Корану", к которым он близок и по месту своему в рукописи, хотя Анненков, ста­раясь в 1855 году провести его через цензуру, не позво­лявшую называть Коран ..сладостным", писал, что ..автор здесь набрасывает первый очерк известного стихо­творения «Талисман»". . .». Действительно, смысл стихо­творения совершенно проясняется, если вспомнить, что, согласно легенде, в пещере на горе Тор (близ Мекки) Маго-мет по обыкновению «общался» с архангелом Гавриилом, который приносил ему очередные суры Корана. В той же пещере Магомет скрывался в ночь изгнания из Мекки.Cтихот-ворения на коранические темы, написанные уже в конце 1824 г.
Когда произошло переоформление цикла? Думается, в апреле—мае 1825 г. Хотя «Подражания Корану» и чис­лятся в перечне произведений из Тетради Капниста, отосланной для издания 15 марта 1825 г.,^ этот цикл тогда, вероятно, состоял или из трех стихотворений, записанных в тетради ПД, № 833, или из семи, существовавших к тому времени. В новой редакции цикл был создан не позже конца мая 1825 г. (и не ранее конца апреля, когда появился набросок «В пещере тайной. . .»). Тогда Пушкиным досы­лались в Петербург последние стихотворения, добавленные к «тетради Капниста», для передачи в цензуру.
^Великий Пушкин, маленькое дитя! — 28 сентября 1824 г. писал Пушкину А. А. Дельвиг. — Иди, как шел, делай, что хочешь, но не сердися на меры людей и без тебя довольно напуганных! Общее мнение для тебя существует и хорошо мстит. ...) Никто из писателей русских не пово­рачивал так каменными сердцами нашими, как ты. Чего тебе недостает? Маленького снисхождения слабым. Не дразни их год ил^два, бога ради. Употреби получше время твоего изгнания...» ( Письмо это было отправлено на следующее утро с ока­зией. Вечером 30 сентября Пушкин мог уже его читать. Может быть, перекличка между советами лицейского друга и мыслями по поводу только что прочитанной к этому вре­мени суры 80 Корана («Слепый») поразила Пушкина, и это сыграло роль импульса в работе над циклом.
Первоначальное содержание цикла, включавшего в себя всего три стихотворения, темы которых органически пере­ходят из одного в другое, пока что почти лишено араб­ского (мусульманского) колорита. Позже, в примечаниях к циклу, заметив, что Коран есть «собрание новой лжи и старых басен», Пушкин добавит: «.. .несмотря на сие, многие нравственные истины изложены в Коране сильным и поэтическим образом».
Как бы то ни было, на первом этапе работы над стихо­творным циклом Пушкин увлекся мотивами столь же маго­метанского, сколь и библейского свойства. Именно к этим генетически первым трем пушкинским «Подражаниям» наиболее применима характеристика, данная Б. В. Тома-шевским «духовным одам», традиции которых Пушкин в данном случае использовал: «.. .жанр ..духовных од", несмотря на религиозную оболочку, вовсе не замыкался в узкой сфере религиозных размышлений. Это был жанр, широкий по охвату тем и лирических настроений. В ка­кой-то степени этот жанр в эпоху господства оды в лири­ческой поэзии является предшественником того рода стихо­творений, которые в эпоху господства элегий отошли в об­ласть так называемых ..медитативных элегий". Особенно псалмы давали материал для развития тем, по существу никак не связанных с религиозными догмами» В конце октября 1824 г. Пушкин несомненно ознако­мился в михайловской ссылке не только с французским текстом Корана, но и с обильными примечаниями к нему, а главное — с достаточно подробным жизнеописанием Ма-гомета, предпосланным переводу Савари. По всей вероят­ности, книги этой у Пушкина не было еще месяц назад, когда он приступил к созданию цикла, и приобрел он ее именно в связи с работой над «Подражаниями». Результат знакомства с фактами легендарной биографии пророка сказался в новых «Подражаниях Корану», в частности в стихотворении «Клянусь четой и нечетой», своеобразной увертюре всего цикла. Отталкиваясь от первого стиха из­бранной для подражания суры 93 «Клянуся лучезарностию солнечного восхода и темнотою ночи, что господь твой не оставил тебя» (Книга Аль-Коран, с. 368), Пушкин насы­щает четверостишие другими клятвами. На первый взгляд причудливо неожиданные,^ они соотнесены с главными темами цикла.
Лирический герой пушкинского цикла ни на миг не колеблется в своих побуждениях, изначально праведных: он настолько уверен в этом, что не способен даже уязв­ляться подозрениями. Таким образом, цикл складывался в ходе постоянного обогащения замысла и включил в себя три основных начала, доминировавших на разных этапах работы Пуш­кина над «Подражаниями Корану»: лирико-патетическое (в традициях «духовных од»), назидательно-проповедни­ческое и агиографическое.
Создавая свою трагедию, Пушкин критически осмыслял опыт как русской, так и европейской драматургии. Фран­цузская классическая трагедия, образцовая по стилю, по стихам, «полным смысла, точности и гармонии», не удовлетворяет его догматическим соблюдением единств места и времени, а также анахронизмом характе­ров, под мифологическими именами обнаруживающих черты французских галантных аристократов XVIIв. Приступая к созданию трагедии «Борис Годунов», Пушкин избрал материалом для нее, может быть, самую драматическую эпоху русской истории, предшествовавшую восхождению на престол Лжедимитрия, безродного самозванца Законченная в конце 1825 г. трагедия Пушкина в сле­дующем году не была допущена в печать и вышла в свет лишь в 1831г.
Пушкин в своей трагедии смело ломал общепризнанные в его время драматургические каноны, и это сообщило его пьесе вызывающе непривычную форму. Понятно, что прежде всего прижизненная критика обратила внимание на полнейшее разрушение двух по классицистической поэтике незыблемых единств — места и времени. Подсчитано, что в трагедии Пушкина — свыше восьми­десяти персонажей, причем более семидесяти из них дейст­вуют лишь в одной из сцен. Само это многолюдье не может не потеснить центральных героев пьесы, Бориса Годунова и Григория Отрепьева, первый из которых появляется лишь в шести, а второй — в девяти. Трагедия Пушкина посвящена событиям царствования Бориса Годунова.
Роман в стихах «Евгений Онегин» в творческой эво­люции Пушкина имеет совершенно особое значение. Почти в каждой новой главе роман устремлен к неве­домому будущему. В этом принципиальная разница между «Евгением Онегиным» и « Дон-Жуаном ». Роман в стихах был органически связан со всем пред-шествуюшнм творчеством поэта Booбщe говоря, лироэннческая интерпретация традици­онного драматического сюжета была обычной для твор­ческой манеры Пушкина конна 1810—начала 1820 гг.