А. П. Чехов - Новая дача
о произведении I II III IV VII
Лычковы, отец и сын, захватили у себя на лугу двух рабочих
лошадей, одного пони и мордатого альгауского бычка и вместе с
рыжим Володькой, сыном кузнеца Родиона, пригнали в деревню.
Позвали старосту, набрали понятых и пошли смотреть на потраву.
-- Ладно, пускай! -- говорил Козов, подмигивая. -- Пуска-ай!
Пускай теперь повертятся, инженеры-то. Суда нет, думаешь? Ладно!
За урядником послать, акт составить!..
-- Акт составить! -- повторил Володька.
-- Этого так оставить я не желаю! -- кричал Лычков-сын, кричал
всё громче и громче, и от этого, казалось, его безбородое лицо
распухало всё больше. -- Моду какую взяли! Дай им волю, так они
все луга потравят! Не имеете полного права обижать народ!
Крепостных теперь нету!
-- Крепостных теперь нету! -- повторил Володька.
-- Жили мы без моста, -- проговорил Лычков-отец мрачно, -- не
просили, зачем нам мост? Не желаем!
-- Братцы, православные! Этого так оставить нельзя!
-- Ладно, пуска-ай! -- подмигивал Козов. -- Пускай теперь
повертятся! То-оже помещики!
Повернули назад в деревню, и, пока шли, Лычков-сын всё время бил
себя кулаком по груди и кричал, и Володька тоже кричал, повторяя
его слова. А в деревне между тем около породистого бычка и
лошадей собралась целая толпа. Бычок был сконфужен и глядел
исподлобья, но вдруг опустил морду к земле и побежал, выбрыкивая
задними ногами; Козов испугался и замахал на него палкой, и все
захохотали. Потом скотину заперли и стали ждать.
Вечером инженер прислал за потраву пять рублей, и обе лошади,
пони и бычок, некормленые и непоеные, возвращались домой,
понурив головы, как виноватые, точно их вели на казнь.
Получив пять рублей, Лычковы, отец и сын, староста и Володька
переплыли на лодке реку и отправились на ту сторону в село
Кряково, где был кабак, и долго там гуляли. Было слышно, как они
пели и как кричал молодой Лычков. В деревне бабы не спали всю
ночь и беспокоились. Родион тоже не спал.
-- Нехорошее дело, -- говорил он, ворочаясь с боку на бок и
вздыхая. -- Осерчает барин, тягайся потом... Обидели барина...
ох, обидели, нехорошо...
Как-то мужики, и Родион в их числе, ходили в свой лес делить
покос, и, когда возвращались домой, им встретился инженер. Он
был в красной кумачовой рубахе и в высоких сапогах; за ним
следом, высунув длинный язык, шла легавая собака.
-- Здравствуйте, братцы! -- сказал он.
Мужики остановились и поснимали шапки.
-- Я давно уже хочу поговорить с вами, братцы, -- продолжал он.
-- Дело вот в чем. С самой ранней весны каждый день у меня в
саду и в лесу бывает ваше стадо. Всё вытоптано, свиньи изрыли
луг, портят в огороде, а в лесу пропал весь молодняк. Сладу нет
с вашими пастухами; их просишь, а они грубят. Каждый день у меня
потрава, и я ничего, я не штрафую вас, не жалуюсь, между тем вы
загнали моих лошадей и бычка, взяли пять рублей. Хорошо ли это?
Разве это по-соседски? -- продолжал он, и голос у него был такой
мягкий, убедительный и взгляд не суровый. -- Разве так поступают
порядочные люди? Неделю назад кто-то из ваших срубил у меня в
лесу два дубка. Вы перекопали дорогу в Ереснево, и теперь мне
приходится делать три версты кругу. За что же вы вредите мне на
каждом шагу? Что я сделал вам дурного, скажите бога ради? Я и
жена изо всех сил стараемся жить с вами в мире и согласии, мы
помогаем крестьянам, как можем. Жена моя добрая, сердечная
женщина, она не отказывает в помощи, это ее мечта быть полезной
вам и вашим детям. Вы же за добро платите нам злом. Вы
несправедливы, братцы. Подумайте об этом. Убедительно прошу вас,
подумайте. Мы относимся к вам по-человечески, платите и вы нам
тою же монетою.
Повернулся и ушел. Мужики постояли еще немного, надели шапки и
пошли. Родион, который понимал то, что ему говорили, не так, как
нужно, а всегда как-то по-своему, вздохнул и сказал:
-- Платить надо. Платите, говорит, братцы, монетой...
До деревни дошли молча. Придя домой, Родион помолился, разулся и
сел на лавку рядом с женой. Он и Степанида, когда были дома,
всегда сидели рядом и по улице всегда ходили рядом, ели, пили и
спали всегда вместе, и чем старше становились, тем сильнее
любили друг друга. В избе у них было тесно, жарко, и везде были
дети -- на полу, на окнах, на печке... Степанида, несмотря на
пожилые годы, еще рожала, и теперь, глядя на кучу детей, трудно
было разобрать, где Родионовы и где Володькины. Жена Володьки --
Лукерья, молодая некрасивая баба, с глазами навыкате и с птичьим
носом, месила в кадке тесто; сам Володька сидел на печи, свесив
ноги.
-- По дороге около Никитовой гречи того... инженер с собачкой...
-- начал Родион, отдохнув, почесывая себе бока и локти. --
Платить, говорит, надо... Монетой, говорит... Монетой не
монетой, а уж по гривеннику со двора надо бы. Уж очень обижаем
барина. Жалко мне...
-- Жили мы без моста, -- сказал Володька, ни на кого не глядя,
-- и не желаем.
-- Чего там! Мост казенный.
-- Не желаем.
-- Тебя и не спросят. Чего ты!
-- "Не спросят"... -- передразнил Володька. -- Нам ездить
некуда, на что нам мост? Нужно, так и на лодке переплывем.
Кто-то со двора постучал в окно так сильно, что, казалось,
задрожала вся изба.
-- Володька дома? -- послышался голос Лычкова-сына. -- Володька,
выходи, пойдем!
Володька прыгнул с печки и стал искать свою фуражку.
-- Не ходи, Володя, -- проговорил Родион несмело. -- Не ходи с
ними, сынок. Ты у нас глупый, словно ребенок малый, а они тебя
добру не научат. Не ходи!
-- Не ходи, сынок! -- попросила Степанида и заморгала глазами,
собираясь заплакать. -- Небось в кабак зовут.
-- "В кабак"... -- передразнил Володька.
-- Опять пьяный вернешься, ирод собачий! -- сказала Лукерья,
глядя на него со злобой. -- Иди, иди и чтоб ты сгорел от водки,
сатана бесхвостая!
-- Ну, ты молчи! -- крикнул Володька.
-- Выдали меня за дурака, сгубили меня, сироту несчастную,
пьяница рыжий... -- заголосила Лукерья, утирая лицо рукой,
которая была вся в тесте. -- Глаза бы мои на тебя не глядели!
Володька ударил ее по уху и вышел.