Обрыв - Гончаров И.А.
Навигация по роману "Обрыв":
Скачать роман "Обрыв" в формате .doc (827КБ)
XXI
На другой день Райский утром рано предупредил Крицкую запиской, что он просит позволения придти к ней в половине первого часа и получил в ответ: «Charme, j’attends»1 и т. д.
Шторы у ней были опущены, комнаты накурены. Она в белой кисейной блузе, перехваченной поясом, с широкими кружевными рукавами, с желтой далией на груди, слегка подрумяненная, встретила его в своем будуаре. Там, у дивана, накрыт был стол, и рядом стояли два прибора.
— Мой прощальный визит! — сказал он, кланяясь ей и останавливая на ней сладкий взгляд.
— Как прощальный! — с испугом перебила она, — я слушать не хочу! Вы едете теперь, когда мы... Не может быть! Вы пошутили: жестокая шутка! Нет, нет, скорей засмейтесь, возьмите назад ужасные слова!..
— Что это у вас? — радостно произнес он, вдруг уставив глаза на стол, — свежая икра!
Она сунула свою руку ему под руку и подвела к столу, на котором стоял полный, обильный завтрак. Он оглядывал одно блюдо за другим. В двух хрустальных тарелках была икра.
— Я знаю, что вы любите... да, любите...
— Икру? Даже затрясся весь, как увидал! А это что? — с новым удовольствием заговорил он, приподнимая крышки серебряных блюд, одну за другой. — Какая вы кокетка, Полина Карповна: даже котлетки без папильоток не можете кушать! Ах, и трюфли — «роскошь юных лет»! — petits-fours, bouches de dames! Ах! что вы хотите со мной делать? — обратился он к ней, потирая от удовольствия руки. — Какие замыслы у вас? — Вот, вот чего я жду: этой улыбки, шутки, смеха — да! Не поминайте об отъезде. Прочь печаль! Vive l’amour et la joie!2
«Эге! какой “abandon!”3 — даже страшновато...» — подумал он опасливо.
— Садитесь, сядем рядом, сюда! — пригласила она и, взяв его за руку, усадила рядом с собой, шаловливо завесив его салфеткой, как делают с детьми и стариками.
Он машинально повиновался, с вожделением поглядывая на икру. Она подвинула ему тарелку, и он принялся удовлетворять утренний, свежий аппетит. Она сама положила ему котлетку и налила шампанского в граненый стакан, а себе в бокал, и кокетливо брала в рот маленькие кусочки пирожного, любуясь им.
После жареной дичи и двух стаканов шампанского, причем они чокались, глядя близко друг другу в глаза, она — лукаво и нежно, он — вопросительно и отчасти боязливо, они наконец прервали молчание.
— Что вы скажете? — спросила она выразительно, будто ожидая чего-то особенного.
— Ах, какая икра! Я еще опомниться не могу!
— Вижу... вижу! — сказала она лукаво. — Снимите маску, полноте притворяться...
— Ах! — вздохнул он, отпивая из стакана.
— Enfin la glace est rompue?4 На чьей стороне победа? Кто предвидел, кто предсказывал? A votre sant!5
— A la votre!6
Они чокнулись.
— Помните... тот вечер, когда «природа, говорили вы, празднует любовь...»
— Помню! — шепнул он мрачно, — он решил всё!..
— Да, не правда ли? я знала! Могла ли удержать в своих слабых сетях бедная девочка... une nullit, cette pauvre petite fille, qui n’a que sa figure?..7 Ни опытности, ни блеска, дикая!..
— Нет, не могла! Я вырвался...
— И нашли то... что давно искали: признайтесь! Он медлил.
— Buvez — et du courage!8
Она придвинула ему стакан. Он допил его, она сейчас наполнила его опять.
— Признайтесь...
— Признаюсь.
— Что тогда случилось там... в роще?.. Вы были так взволнованы. Скажите... удар?..
— Да, удар и... разочарование.
— Могло ли быть иначе: вы — и она, деревенская девочка!
Она гордо оправилась, взглянула на себя в зеркало и выправила кружево на рукавах.
— Что же там было? — спросила она, стараясь придать небрежность тону.
— Это не моя тайна! — сказал он, будто опомнившись.
— Oh, je respecte les secrets de famille...9 Пейте же!
Она придвинула стакан. Он отпил глотка два.
— Ах! — вздохнул он на всю комнату. — Нельзя ли отворить форточку?.. Мне тяжело, больно!
— Oh, je vous comprends! — Она бросилась отворять форточку. — Voil des sels, du vinaigre de toilette...10
— Нет, благодарю! — говорил он, махая платком себе в лицо.
— Как вы были тогда страшны! Я кстати подоспела, не правда ли? Может быть, без меня вы воротились бы в пропасть, на дно обрыва! Что там было, в роще?.. а?
— Ах, не спрашивайте!
— Buvez donc!11
Он лениво отпил глоток.
— Там, где я думал... — говорил он, будто про себя, — найти счастье... я услыхал...
— Что? — шепотом спросила она, притаив дыхание.
— Ах! — шумно вздохнул он, — отворить бы двери!
— Там был... Тушин — да?
Он молча кивнул головой и выпил глоток вина.
Злая радость наполнила черты ее лица. — Dites tout.12
— Она гуляла задумчиво одна... — тихо говорил он, а Полина Карповна, играя цепочкой его часов, подставляла свое ухо к его губам. — Я шел по ее следам, хотел наконец допроситься у ней ответа... она сошла несколько шагов с обрыва, как вдруг навстречу ей вышел...
— Он?
— Он.
— Я это знала, оттого и пошла в сад... О, я знала, qu’il у a du louche!13 Что же он?
— Здравствуйте, говорит, Вера Васильевна! здоровы ли вы?..
— Лицемер! — сказала Крицкая.
— Она испугалась...
— Притворно!
— Нет, испугалась непритворно, а я спрятался — и слушаю. «Откуда вы? — спрашивает она, — как сюда попали?» «Я, говорит, сегодня приехал на два дня, чтобы завтра, в день рожденья вашей сестры... Я выбрал этот день...»
— Eh bien?14
— Eh bien! «решите, говорит, Вера Васильевна: жить мне или нет!»
— O le sentiment va-t-il se nicher!15 — в этом дубе! — заметила Полина Карповна.
— «Иван Иванович!» — сказала Вера умоляющим голосом. «Вера Васильевна! — перебил он. — Решите, идти мне завтра к Татьяне Марковне и просить вашей руки или кинуться в Волгу?..»
— Так и сказал?
— Как напечатал!
— Mais il est ridicule!16 что же она: «ах, ох?!»
— «Нет, Иван Иванович, дайте мне (это она говорит) — самой решить, могу ли я отвечать вам таким же полным, глубоким чувством, какое питаете вы ко мне. Дайте полгода, год срока, и тогда я скажу — или “нет”, или то “да”, какое...» Ах! какая духота у вас здесь! нельзя ли сквозного ветра? («не будет ли сочинять? кажется, довольно?» — подумал Райский и взглянул на Полину Карповну).
На лице у ней было полнейшее разочарование.
— C’est tout?17 — спросила она.
— Oui! — сказал он со свистом. — Тушин, однако, не потерял надежду, сказал, что на другой день, в рожденье Марфиньки, приедет узнать ее последнее слово и пошел опять с обрыва через рощу, а она проводила его... Кажется, на другой день надежды его подогрелись, а мои исчезли навсегда...
— И всё! А тут Бог знает что наговорили... и про нее, и про вас! Не пощадили даже и Татьяну Марковну, эту почтенную, можно сказать, святую!.. Какие есть на свете ядовитые языки!.. Этот отвратительный Тычков...
— Что такое про бабушку? — спросил тихо Райский, в свою очередь притаив дыхание и навострив ухо.
Он слышал от Веры намек на любовь, слышал кое-что от Василисы: но у какой женщины не было своего романа? Что могли воскресить из праха за сорок лет: какую-нибудь ложь, сплетню? Надо узнать — и так или иначе — зажать рот Тычкову.
— Что такое про бабушку? — тихо и вкрадчиво повторил он.
— Ah, c’est dgotant.18 Никто не верит, все смеются над Тычковым, что он унизился расспрашивать помешавшуюся от пьянства нищую... Я не стану повторять...
— Я вас прошу... — нежно шептал он.
— Вы хотите? — шептала и она, склонясь к нему, — я всё сделаю — всё...
— Ну, ну?.. — торопил он.
— Эта баба — вон она тут на паперти у Успенья всегда стоит — рассказывала, что будто Тит Никоныч любил Татьяну Марковну, а она его...
— Я это знаю, слышал... — нетерпеливо перебил он, — тут еще беды нет...
— А за нее сватался покойный граф Сергей Иваныч...
— Знаю и это, она не хотела — он женился на другой, а ей не позволили выйти за Тита Никоныча. Вот и вся история. Ее Василиса знает... — Mais non! не всё тут... Конечно, я не верю... это быть не может! Татьяна Марковна!
— Что же пьяная баба еще рассказывает? — допытывался Райский.
— Что... в одну ночь граф подстерег rendez-vous Татьяны Марковны с Ватутиным в оранжерее... Но такое решительное rendez-vous... Нет, нет... — Она закатилась смехом. — Татьяна Марковна! Кто поверит!
Райский вдруг стал серьезно слушать. У него проснулись какие-то соображения в голове, и захватило дух от этой сплетни.
— Дальше? — тихо спросил он.
— Граф дал пощечину Титу Никонычу...
— Это ложь! — вскочив с места, перебил Райский. — Тит Никоныч джентльмен... Он не вынес бы этого...
— И я говорю «ложь»! — проворно согласилась Крицкая. — Он и не вынес... — продолжала она. — Он сбил с ног графа, душил его за горло: схватил откуда-то между цветами кривой, садовничий нож и чуть не зарезал его...
Райский изменился в лице.
— Ну? — спросил он, едва дыша от нетерпения.
— Татьяна Марковна остановила его за руку: «Ты, говорит, дворянин, а не разбойник — у тебя есть шпага!» — и развела их. Драться было нельзя, чтоб не огласить ее. Соперники дали друг другу слово: граф — молчать обо всем, а тот — не жениться... Вот отчего Татьяна Марковна осталась в девушках... Не подло ли распускать такую... гнусную клевету!
Райский от волнения вздохнул всей грудью.
— Видите, что это... ложь! — сказал он, — кто мог видеть и слышать их?
— Садовник спал там где-то в углу и будто всё видел и слышал. Он молчал, боялся, был крепостной... А эта пьяная баба, его вдова, от него слышала — и болтает... Разумеется, вздор — кто поверит! я первая говорю: ложь, ложь! эта святая, почтенная Татьяна Марковна!.. — Крицкая закатилась опять смехом и вдруг сдержалась. — Но что с вами? Allons donc, oubliez tout! Vive la joie!19 — сказала она. — Что вы нахмурились? перестаньте. Я велю еще подать вина! — Нет, нет, я боюсь...
— Чего, скажите?.. — томно спросила она.
— Дурно сделается... я не привык пить! — сказал он и встал с места. И она встала.
— Прощайте, навсегда...
— Куда! Нет, нет!
— Я бегу от этих опасных мест, от обрывов, от пропастей!.. Прощайте, прощайте!..
Он схватил шляпу и быстро ушел. Она осталась как окаменелая потом проворно позвонила.
— Коляску мне! — сказала она вошедшей девушке, — и одеваться — я еду с визитами!
Райский вышел от нее, и всё вылетело у него из головы: осталась — одна «сплетня»! Он чувствовал в рассказе пьяной бабы — в этой сплетне — истину...
У него в руках был ключ от прошлого, от всей жизни бабушки.
Ему ясно всё: отчего она такая? откуда эта нравственная сила, практическая мудрость, знание жизни, сердца? отчего она так скоро овладела доверием Веры и успокоила ее, а сама так взволновалась? И Вера, должно быть, знает всё...
Образ старухи стал перед ним во всей полноте.
Думая только дать другое направление слухам о Вере, о себе и о Тушине, он нечаянно наткнулся на забытую, но живую страницу своей фамильной хроники, другую драму, не опасную для ее героев, — ей минула сорокалетняя давность, но глубоко поглотившую его самого.
Он понял теперь бабушку. Он вошел к ней с замирающим от волнения сердцем, забыл отдать отчет о том, как он передал Крицкой рассказ о прогулке Веры в обрыве и впился в нее жадными глазами.
— Борюшка! — с изумлением сказала она, отступая от него, — что это, друг мой, от тебя, как из бочки, вином разит...
Она посмотрела на него с минуту пристально, увидела этот его, вонзившийся в нее, глубоко выразительный взгляд, сама взглянула было вопросительно — и вдруг отвернулась к нему спиной.
Она поняла, что он узнал «сплетню» о ней самой .
Сноски:
1 «Очень рада, жду» (фр.).
2 Да здравствует любовь и веселье! (фр.)
3 «развязный тон» (фр.).
4 — Итак, лед сломан? (фр.)
5 За ваше здоровье! (фр.)
6 За ваше! (фр.)
7 ничтожество, жалкая девочка, у которой нет ничего, кроме хорошенькой внешности?.. (фр.)
8 — Пейте — и смелей! (фр.)
9 — О, я уважаю семейные тайны... (фр.)
10 О, я вас понимаю! <...> Вот соль, вот туалетный уксус... (фр.)
11 Пейте же! (фр.)
12 Говорите все (фр.).
13 что здесь что-то кроется! (фр.)
14 — И что же? (фр.)
15— Вот где прячется чувство! (фр.)
16 — Но он смешон! (фр.)
17 — Это все? (фр.)
18 — Ах, гадость (фр.).
19 Забудьте все! Да здравствует веселье! (фр.)