Глава III

Поздно, поздно вечером приехал Борис Петрович домой; собаки встретили его громким лаем, и только по светящимся окнам можно было узнать строение; ветер шумя качал ветелки, насаженные вокруг господского двора, и когда топот конский раздался, то слуги вышли с фонарями навстречу, улыбаясь и внутренно проклиная барина, для которого они покинули свои теплые постели, а может быть, что-нибудь получше. Палицын взошел в дом; - в зале было темно; оконницы дрожали от ветра и сильного дождя; в гостиной стояла свеча; эта комната была совершенно отделана во вкусе 18-го века: разноцветные обои, три круглые стола; перед каждым небольшое канапе; глухая стена, находящаяся между двумя высокими печьми, на которых стояли безобразные статуйки, была вся измалевана; на ней изображался завядшими красками торжественный въезд Петра I в Москву после Полтавы: эту картину можно бы назвать рисованной программой.

Перед ореховым гладким столом сидела толстая женщина, зевая по сторонам, добрая женщина!.. жиреть, зевать, бранить служанок, приказчика, старосту, мужа, когда он в духе... какая завидная жизнь! и всё это продолжается сорок лет, и продолжится еще столько же... и будут оплакивать ее кончину... и будут помнить ее, и хвалить ее ангельский нрав, и жалеть... чудо что за жизнь! особливо как сравнишь с нею наши бури, поглощающие целые годы, и что еще ужаснее - обрывающие чувства человека, как листы с дерева, одно за другим.

На скамейке, у ног <Натальи> Сергевны (так я назову жену Палицына), сидела молодая девушка, ее воспитанница. - Это был ангел, изгнанный из рая за то, что слишком сожалел о человечестве. - Сальная свеча, горящая на столе, озаряла ее невинный открытый лоб и одну щеку, на которой, пристально вглядываясь, можно было бы различить мелкий золотой пушок; остальная часть лица ее была покрыта густой тенью; и только когда она поднимала большие глаза свои, то иногда две искры света отделялись в темноте; это лицо было одно из тех, какие мы видим во сне редко, а наяву почти никогда. - Ее грудь тихо колебалась, порой она нагибала голову, всматриваясь в свою работу, и длинные космы волос вырывались из-за ушей и падали на глаза; тогда выходила на свет белая рука с продолговатыми пальцами; одна такая рука могла бы быть целою картиной!

Борис Петрович взошел; обе встали.

- Я привез нового холопа, сказал он. - Клад! - нищий, который захотел работать! - он не должен быть слишком боек - это видно по лицу - но зато будет послушен!.. - вот ты увидишь сама - эй! - Вадимка! - живо!

Взошел безобразный нищий. Госпожа осмотрела его без внимания, как краденый товар... "Какой урод!" - воскликнула она. Но Вадим не слыхал - его душа была в глазах.

Долго супруг разговаривал с супругой о жатве, льне и хозяйственных делах; и вовсе забыли о нищем; он целый битый час простоял в дверях; куда смотрел он? что думал? - он открыл новую струну в душе своей и новую цель своему существованию. Целый час он простоял; никто не заметил; <Наталья> Сергевна ушла в свою комнату, и тогда Палицын подошел к ее воспитаннице.

- Как тебе нравится мой новый холоп?

- Урод! - отвечала Ольга, и вдруг ей послышалось что-то похожее на скрежет зубов. - Охота привозить таких пугал, - продолжала она, - нам бедным пленным птичкам и без них худо!..

- Оттого худо, что ты не хочешь согласиться, - возразил Борис Петрович и намеревался ее обнять.

Ольга покраснела и оттолкнула его руку; это движение было слишком благородно для женщины обыкновенной.

- Плутовка! если бы ты знала, как ты прекрасна: разве у стариков нет сердца, разве нет в нем уголка, где кровь кипит и клокочет? - а было бы тебе хорошо! - если бы - выслушай... у меня есть золотые серьги с крупным жемчугом, персидские платки, у меня есть деньги, деньги, деньги...

- У вас нет стыда! - отвечала Ольга; Палицын посмотрел на нее - и вспыхнул; - но, услыхав шорох в другой комнате, погрозившись ушел.

- Боже!.. - это восклицание невольно вырвалось из ее груди; это была молитва и упрек.

Безобразный нищий все еще стоял в дверях, сложа руки, нем и недвижим - на его ресницах блеснула слеза: может быть, первая слеза - и слеза отчаяния!.. Такие слезы истощают душу, отнимают несколько лет жизни, могут потопить в одну минуту миллион сладких надежд! они для одного человека - что был Наполеон для вселенной: в десять лет он подвинул нас целым веком вперед.

- Знаешь ли ты своих родителей, Ольга? - сказал Вадим.

- Странный вопрос! - отвечала она.

- Знаешь ли ты их, - повторил он таким голосом, который заставил ее содрогнуться; она посмотрела ему пристально в глаза, как будто припоминая нечто давно, давно прошедшее.

- Я сирота; - мой отец меня оставил, когда я была ребенком, - и отправился бог знает куда - верно очень далеко, потому что он не возвращался - чело Вадима омрачилось, и горькая язвительная улыбка придала чертам его, слабо озаренным догорающей свечой, что-то демонское.

- Хочешь ли знать куда?

- Хочу!.. - и влажные глаза ее ярко заблистали.

- Подумай, - я для тебя человек чужой - может быть, я шучу, насмехаюсь!.. подумай: есть тайны, на дне которых яд, тайны, которые неразрывно связывают две участи; есть люди, заражающие своим дыханием счастье других; всё, что их любит и ненавидит, обречено погибели... берегись того и другого - узнав мою тайну, ты отдашь судьбу свою в руки опасного человека: он не сумеет лелеять цветок этот: он изомнет его... - Хочу знать непременно... - воскликнула неопытная девушка.

Она посмотрела вокруг - нищего уже не было в комнате.

Перейти к чтению четвертой главы>>