VIII.2. Договорное право

(VIII.2.1) Договоры: понятие и виды.

Важнейшим и наиболее жизненно массовым источником образования обязательств было согла­шение двух сторон-лиц относительно возникновения между ними обяза­тельства определенного содержания — договор (contractus). «Контракт есть взаимное обязательство», «контракт узаконивается через соглаше­ние» — в этих классических для римского права определениях содержа­ния договора самым важным было подразумение необходимости для при­знания договора правовым обязательством наличия согласованной воли двух сторон. Для договора, таким образом, подразумевалось необходи­мым: а) наличие объективного элемента — causa, дозволенной хозяйствен­ной цели сторон; б) субъективный элемент — собственно contractus — нзаимное и согласное проявление воли двух сторон относительно одной и той же цели. Последний момент — наличие согласия .в отношении той же цели — также важен, ибо противное дискредитирует волю сторон.

Соглашение воль относительно цели обязательства должно иметь определенную жизненную и правовую форму: «Нет такого обязательства, ни сделки, которые не содержали бы в себе соглашения, сделанного либо в словах, либо в действиях». В зависимости от формы оформления дого­вора-обязательства определяется источник силы обязательства.

В римском праве не было абстрактного договора вообще с под­разумеваемыми всеобщими требованиями к содержанию вытекающего из него обязательства также в максимально общем виде. Каждый дого­вор-контракт имел точно и однозначно признанный цивильным правом источник возникновения обязательства по нему. В зависимости от этого источника договоры-контракты подразделялись на четыре типа.

Контракты могли быть вербальными, т.е. заключаться слова­ми (verbis); для действительности обязательства достаточно было про­изнесения сторонами слов, свидетельствующих об их договорной воле («даю» — «беру», «обещаешь дать» — «обещаю»), причем в древней­ший период эти слова имели строго предписанный законами смысл и форму, позднее формализм был заменен буквальным значением словес­ного волеизъявления. Контракты могли быть литтеральными, т.е. зак­лючаться на письме (literis); для действительности обязательства меж­ду сторонами достаточно было действия, создавшего согласованную сторонами запись (расписку, запись в долговой книге и т.п.). Контрак­ты могли быть реальными, т.е. заключаться непосредственной переда­чей вещи, не сопровождающейся ни обменомсловесными формулами, ни записями (per re); для действенности обязательства достаточно было удостоверения добровольной передачи и соответственно приема вещи. Контракты могли быть консенсуальными, т.е. заключаться неформаль­ным соглашением (per consensu); для их действительности достаточно было удостоверить факт .согласия в отношении содержания обязатель­ства. Типология договоров — не самодовлеющее подразделение, она важна, во-первых, для определения момента заключения договора и, соответственно, начала «исчисления» обязательства (с произнесения слов, от записи, с передачи вещи, с определения согласия); во-вторых, для содержания и объема требований, вытекающих из обязательств: вербальные и литтеральные контакты точно связаны их содержанием, консенсуальные и реальные — более гибкие, в них может что-то быть подразумеваемо соответственно «обычаям оборота». Поэтому вербаль­ные и литтеральные договоры считались контрактами «строгого пра­ва», соответственно подразумевая наличие у сторон для их реализации строго законных исков. Реальные и консенсуальные были неформаль­ными контрактами, договорами «доброй совести», опираясь в подразу­меваемых обязательствах на иски преторского права.

Существовала и дополнительная классификация договоров-кон­трактов в зависимости от возложения обязанностей на стороны. Догово­ры могли быть (1) односторонними, когда их содержанием устанавливалась обязанность только для одной стороны, а другой предоставлялось только право требовать исполнения обязательства (например, заем); мог­ли быть (2) двусторонними, когда устанавливались взаимно перекликающиеся обязанности сторон, как правило, сложные по содержанию (на­пример, купля-продажа: оплатить в срок, но передать вещь и нужного качества и т.д.); и соответственно иски из таких договоров могли быть раз­нообразными и от двух сторон. Наконец, могли быть договоры (3) в пользу третьих лиц — классическое римское право не знало возможности заключать контракты в пользу не тех, кто участвует в его заключении, но рецепированное право допустило некоторые конкретные виды: договор в пользу собственного наследника, поручение исполнения третьему лицу, как-то связанному с одной из сторон и т.п.

Особую группу договоров римского цивильного права составили т.н. безымянные договоры (innominanti) — не имеющие собственного на­звания и подразумеваемого этим названием содержания, но признанные правом соглашения сторон со следующим обобщенным смыслом: a) do ut des — обмен вещными правами или прямо вещами, б) do ut facias — совершение действия в обмен на вещное право или вещь, в) facio ut des предоставление вещи за действие, г) facio ut facias обмен интересующи­ми стороны действиями. Все это были практически полностью деформализованные договоры, близкие по своей правовой сути к вообще любым сделкам — пактам.

Пакт (pactum) в римском праве означал, во-первых, специаль­ный тип договоров, не входящих в перечисленные категории контрактов, не располагавших для защиты вытекавших из них требований сто­рон специальными исками и защищавшихся в русле требований только преторского права при непротиворечии справедливости; во-вторых, — вообще сделку, заключенную в границах права, пусть и не оформленную согласно требованиям и условиям конкретного вида. Первоначально в римском праве пакты представляли собой дополнительные соглашения к основному договору, или вытекающие из главного обязательства, или специально согласованные с правом оговорки: «Простое соглашение не порождает обязательства, а дает только эксцепцию». Поэтому пакты признавались обязательными только в рамках конкретного договора и только для заключивших его лиц персонально; любой следующий однотипный договор не влек за собой ранее входивших в содержание пакта условий. В дальнейшем под пактами стали пониматься некоторые опре­деленные, но самого широкого содержания сделки неформального ха­рактера. Главное в этих сделках заключалось не в соблюдении той или иной другой формы, а интересов сторон и общих требований права в отношении разумности и целесообразности договорного права: «Соблю­дения только что заключенных соглашений требует справедливость пра­ва и самого дела». Но по-прежнему пакты не имели всеобщего значе­ния: стороны могли закладывать в свое соглашение любое, практически, содержание; обговаривать друг друга любыми главными и побочными обязательствами в рамках индивидуального пакта, но заключенное меж­ду ними соглашение имело силу, и выработанные обязательства рожда­ли условия только для них самих; другие лица конструировали содер­жание пусть и схожего пакта по-своему. Условием оставались общие принципы действительности договоров и отсутствие в условиях пакта посягательства на интересы и права других лиц: Privatis pactionibus non dubium est nоn laedi jus ceterorum. Такое самодовлеющее значение усло­вий пакта было принципиальнейшим сдвигом в эволюции вообще до­говорного права на римской юридической традиции: нормы частного соглашения приближались по своей значимости к требованиям закона, т.е. были для сторон правом.

(VIII.2.2) Условия действительности договора (сделки).

Для своего существования в праве, т.е. в конечном счете, для возможности прибегнуть к правовым способам защиты своих интересов и права, свя­занных с предполагаемым обязательством, договор (сделка) должен был обладать объективным и субъективным элементами: целью и содержани­ем сделки, а также наличием соглашения сторон. Однако этих общих позиций было недостаточно, и римская юридическая традиция конкре­тизировала условия действительности сделок (договоров).

Договор должен быть законным по цели и по содержанию, т.е. стороны не должны преследовать в своем соглашении интересов, свя­занных с посягательством на права других, а также на правопорядок, не должны заключать противозаконного соглашения. Соглашение, направ­ленное к нарушению его цели или в условиях исполнения норм права, изначально считается недействительным: Contra juris civilis regulas pacta civila rata non habentur. Помимо этого, сделка не должна противоречить «обычаям и нравам»: «Соглашения позорного содержания нельзя брать во внимание». Договор не может быть по своему содержанию амораль­ным — конечно, это внеюридический критерий действительности сдел­ки, но апеллирование к «добрым нравам», «обычаям общества» состав­ляло весьма существенную часть римской юриспруденции, особенно важную в учете высокой степени дозволенного индивидуализма част­ного права.

Договор должен быть определенным по содержанию, в том чис­ле определенным относительно действий или вещей. Эти действия или вещи должны не подразумеваться, но возможно точно определяться в содержании сделки, поскольку категория вещи важна для характера от­ветственности и для исполнения договора. В частности случайная гибель в ходе действия соглашения вещей родовых не освобождала должника от выполнения обязательства (родовые вещи «не погибают»), тогда как случайная гибель вещи, индивидуально определенной, полностью снимала или принципиально меняла ответственность по договору.

Договор должен предусматривать обязательство, возможное с точки зрения человеческого действия (но не обязательно, чтобы он был возможен для данного человека, выступающего в роли должника: не мо­жешь, не берись!). Невозможное действие изначально не может быть пред­метом обязанности (например, достать луну с неба, хотя предмет вполне определен). Критериями возможности выступали, во-первых, правовая дозволенность, во-вторых, обычная практика хозяйственного оборота.

Договор должен представлять интерес для кредитора, — т.е. «тот или иной имущественный или неимущественный интерес». Отсутствие очевидного интереса (понимаемого ранее всего как хозяйственная выго­да или общественная полезность) ставило под сомнение заключенное обязательство: либо что-то «не чисто», либо договор заключается несе­рьезно и т.д. Поскольку никакие государственные учреждения, согласно римской правовой традиции, не были вправе изначально вмешиваться в содержание частных сделок, отсутствие интереса для кредитора могло быть использовано только ответчиком-должником в случае неисполнения обязательства как достаточно обоснованный повод для неисполнения.

Подразумевалось, что договор заключается сторонами, способ­ными по праву и по своему гражданскому статусу заключить договор, что они заключают сделку в отношении вещей, находящихся в их воз­можном правовом обладании и обладании законном (нельзя было зак­лючать сделки по поводу вещей, очевидно краденых, пусть и кем-то тре­тьим), что условия договора отвечают принятым в хозяйственном обороте.

Возникающее в силу договора обязательство полагалось заклю­ченным на срок при неизменности и единстве условий данного обязатель­ства. Именно эта срочность договора предполагала возможность испол­нения или погашения обязательства. В этом, в частности, еще одно принципиальное отличие обязанностей гражданско-правовых от публич­но-правовых (семейных), которые не погашаются временем, давностью и которые следует исполнять, но нельзя «исполнить».

(VIII.2.3) Воля в договоре.

Соглашение сторон, рождающее до­говор и, в перспективе, обязательство из договора, представляет согласо­ванное соединение на одном предмете воль этих двух лиц. Юридически признанная воля (voluntas) составляет необходимый атрибут действитель­ного для права договора. Необходимость наличия подлинно волевого стремления к заключению именно этой сделки объясняется тем представ­лением, что волевым образом лицо недвусмысленно может заявить о своем намерении и хозяйственном интересе.

Согласие на совершение того или иного юридически обязываю­щего действия подразумевает два несовпадающих абстрактно момента: подлинное стремление, выраженное волей к заключению обязательства, и проявление вовне этого стремления, формальное воплощение глуби­ной воли в жизненных и индивидуальных поступках, которое принято называть волеизъявлением. При совпадении содержаний воли и воле­изъявления кого бы то ни было в некоем правовом действии, в заключе­нии обязательства не возникает коллизии сложности с их размежевани­ем, кроме чисто спекулятивного разграничения: что хотел индивид, то и сказал, сделал, подписал и т.п. Коллизия, важная для правовых послед­ствий (тем более для интересов субъекта обязательства), возникает, когда подлинная воля не согласуется с волеизъявлением: «Есть разница между ясно выраженной волей и молча подразумеваемой... », «можно говорить не то, что желаешь, не то сказал, что голос означает... » и т.д.

С достаточно раннего времени римская юстиция в анализе спо­ров, вытекавших из обязательственного права, считала необходимым на основе различения воли и волеизъявления выяснять подлинную и дей­ствительную волю стороны к заключению того или другого договора, сделав из этого один из существеннейших критериев признания согла­шения между сторонами справедливым и правовым.

Юридически признанная воля может отсутствовать в соглашении или полностью, в силу изначального неправового свойства, или быть опо­роченной наличием специальных исключающих условий. Полностью отсутствует воля в любом волеизъявлении, сделанном детьми (infantes); не признается подлинным любое волеизъявление безумных (furiosi); не счи­таются правовыми обязательствами договоры, заключенные вследствие шутки (jocus), мнимые сделки (simulatio), прикрывающие какие-то дру­гие действия, из-за отсутствия юридически выраженной воли. Собствен­но в этих случаях отсутствие воли к действительному соглашению презюмируется, и побочные мотивы волеизъявления не устанавливаются.

Юридически признанная воля может страдать серьезными пороками, связанными с несоответствием волеизъявления по тем или иным мотивам действительному намерению лица. Чтобы не давать повода к за­поздалому оспариванию любого, прямо или якобы невыгодного для сто­роны соглашения по мотивам несоответствия, основания ничтожности или оспаривания соглашения могли быть только строго определенными.

Воля могла быть признана недействительной, если волеизъяв­ление было побуждено заблуждением (error) одной из сторон: «Ошибка лишает силы любую двустороннюю сделку». (В одностороннем волевом акте, например, составлении завещания, наличие ошибки не приз­навалось.) Но далеко не всякое заблуждение имело правовое значение, даже имеющее отношение к юридической стороне договора-обязатель­ства. Так, ошибка в обозначении сделки, тем более в наименовании вещи-предмета обязательства не ломала соглашения, если стороны же­лали именно того, что реально произошло: «Ошибка в обозначении не имеет значения, если предмет бесспорен». Правовым заблуждением признавалось: а) ошибка в личности контрагента (думал, что заключает сделку с полноправным лицом, оказалось, что с подвластным или вооб­ще недееспособным); б) ошибка в характере сделки (полагал, что продает, — оказалось, что отдает в безвозмездное пользование); в) ошибка в предмете сделки (не та вещь); г) ошибка в мотиве обязательства (незнание каких-то важных фактических или юридических обстоятельств). В основном римская юстиция отдавала предпочтение фактическим ошибкам при заключении сделки.

Воля могла быть признана недействительной, если волеизъявле­ние было вызвано обманом (dolus) с другой стороны: «Когда для виду делается одно, а совершается другое». Обманывать своего контрагента можно не только активным действием: «Можно мошенничать и ничего не делая», — т.е. не отвечать, когда спрашивают, или уклоняться от учас­тия в необходимых для определения предмета обязательства действий. Обманом считалось и активное стремление «получить выгоду в ущерб другого», из чего, например, вытекало требование не расхваливать свой товар по недействительным качествам (купи зубной порошок — выле­чишься от всех болезней!).

Воля могла быть признана недействительной, если волеизъявле­ние было достигнуто принуждением со второй стороны или во имя второй стороны (metus). Принуждение могло быть и физическим, и психо­логическим (угрозы), касаться не только самого договаривающегося лица, но членов его семьи, родственников, быть адресовано не только личнос­ти, но и имуществу договаривающегося. Главное было — вызвать «ду­шевный трепет перед настоящей или будущей опасностью». Вместе с тем эта опасность должна быть реальной (не представлять угрозу типа: «Не подпишешь — погашу звезды на небе») и существенной (не такого вида «Не сделаешь — побью стекла в доме»), составляя «не опасение, но страх перед значительным злом». Вместе с тем личная субъективная пугливость не могла служить нарочитым извинением: психическое принуждение должно было составить «не опасение робкого человека, а страх, который с полным основанием охватывает и смелого человека». Принуждение не делало сделку изначально недействительной, но расценивалось наряду с причинением ущерба, и потерпевшая сторона .получала право на особый иск в размере четырехкратного взыскания против стоимости предмета принудительно заключенного договора.

Римское договорное право исходило из общего предположения, что воля к соглашению должна быть выражена лично, представительство не допускалось. Тем самым, в классическую эпоху, безусловно, внима­ние к волеизъявлению доминировало при оценке обстоятельств заключе­ния обязательства.