§ 3. Защита прав обвиняемого и потерпевшего в уголовном суде

Уголовный процесс как особый вид деятельности специальных государственных органов существует и необходим лишь постольку, поскольку продолжает сохраняться преступность — негативное социальное явление, прямым следствием которого являются тяжкие нарушения прав и свобод граждан, посягательства на интересы общества и государства. При расследовании и судебном разбирательстве конкретного дела в сферу уголовного процесса вовлекается, как правило, множество граждан, принимающих участие в этом деле в разных процессуальных ипостасях — подозреваемые, обвиняемые (подсудимые), потерпевшие, свидетели, эксперты, специалисты, переводчики, понятые и др. Все они в различных формах взаимодействуют с органами дознания, предварительного следствия, прокуратурой и судом, а также друг с другом как участники процесса, т. е. конкретных уголовно-процессуальных отношений, урегулированных нормами закона.

Все это, к сожалению, не отражает действительности. Мы сталкиваемся здесь с очередной попыткой в условиях роста преступности изобразить в чисто конъюнктурных целях такой подход как повышенную заботу о защите прав граждан. Отнюдь не умаляя важности задачи обеспечить каждому человеку безопасность, оградить от посягательств его жизнь, здоровье и имущество, обеспечить ему возмещение причиненного преступлением ущерба, нужно решительно признать, что ни одно из всех этих благих пожеланий выполнить не удастся, если в каждом конкретном уголовном деле не будет достоверно решен главный вопрос: было ли преступление вообще, а если было, то кто его совершил. Поэтому процессуальные гарантии должны действовать прежде всего в отношении того, кто предстал перед следствием и судом. Иначе уголовный процесс утратит свое социальное назначение. Из средства борьбы с преступностью он станет орудием расправы. А если вина обвиняемого доказана и ему назначено справедливое наказание, то тем самым соблюдены и права потерпевшего. Ведь пока не будет достоверно установлена и подтверждена судебным приговором вина обвиняемого, потерпевший не может претендовать на возмещение обвиняемым имущественного вреда. Не получит он удовлетворения и от того, что будет наказан не действительный, а лишь вероятный преступник. Поэтому как в действующем УПК, так и в подготовленном официальном проекте нового кодекса обвиняемый, его права и их гарантии, решение вопроса о виновности стоят на переднем плане как основная задача, подлежащая выяснению и реализации.

Достаточны ли для нормального отправления правосудия установленные законом права обвиняемого, надежны ли предусмотренные УПК гарантии этих прав? Есть ли в российском уголовном процессе условия для того, чтобы всегда осуществлялся конституционный принцип презумпции невиновности и каждый человек имел реальную возможность защищаться от предъявленного ему обвинения?

К сожалению, на все эти вопросы пока приходится отвечать отрицательно. Конечно, за последние годы многое изменилось в правовом статусе обвиняемого и он постепенно все более превращается в полноправного участника процесса. Медленно, шаг за шагом удается искоренять из сознания законодателей и правоприменителей традиционный советский постулат, будто расширение прав обвиняемых ведет к их безнаказанности, плодит преступность, мешает успешной борьбе с нею, сковывает руки нашим доблестным органам расследования и поэтому некоторые отступления от этих прав в интересах дела не только возможны, но и в ряде случаев необходимы как высшее благо для общества и государства. Постепенный отказ от этого заблуждения, продиктованного ложно понятыми интересами дела, позволил ввести в наше законодательство ряд норм, обеспечивающих и успешную борьбу с преступностью, и защиту прав лиц, привлекаемых к уголовной ответственности.

Казалось бы, что может быть проще и понятнее элементарного, логически безупречного положения: как только в уголовном процессе, еще на стадии расследования, возникает обвинительная функция и появляется процессуальная фигура обвиняемого, тотчас должна возникнуть и противоположная, защитительная функция и появиться ее главный носитель — защитник? Тогда достигается естественный баланс оппонирующих сил, способный привести к установлению истины. Тем не менее до 1950 г. защитник мог участвовать только в стадии судебного разбирательства, на предварительное следствие его не допускали. Позднее он получил такое право, но только в момент, когда предварительное следствие уже было закончено. Право на защиту законодатель вводил с большой оглядкой, шел к этой цели как-то боком, зигзагами. Достаточно вспомнить неодинаковые моменты допуска защитника в дело для разных категорий обвиняемых, безуспешную попытку сгладить эти различия с помощью прокурорских полномочий, введение и поспешную отмену права обвиняемого, не владеющего языком, на котором ведется судопроизводство, обратиться к защитнику в момент предъявления обвинения и др. И только сейчас ст. 47 УПК предоставляет наконец обвиняемому право в любом деле иметь защитника с момента предъявления обвинения.

Больше того, впервые получил право воспользоваться помощью защитника и подозреваемый, если он задержан или арестован. Правда, из сопоставления ст. 47 и 122 УПК следует, что задержанный лишь спустя сутки может встретиться с защитником. Этот срок чрезмерно велик. Кроме того, он расходится с правилом ст. 48 Конституции РФ, предоставляющей каждому задержанному право пользоваться помощью защитника с момента задержания. Думается, срок пребывания подозреваемого под стражей до встречи с защитником должен быть сокращен до шести, в крайнем случае до двенадцати часов.

Как это ни парадоксально, но в нашем уголовно-процес-суальном законодательстве никогда не было нормы, разрешающей защитнику иметь свидания с обвиняемым без ограничения их числа и продолжительности (такая норма содержалась только в Положении о предварительном заключении под стражу от 11 июля 1960 г.). Законодатель как-то уж очень стыдливо вводил право на свидания. В ст. 51 УПК об этом праве говорилось в общей форме (причем речь шла о свидании, а не свиданиях); когда же защитник знакомился с материалами оконченного расследования, то получал право на свидание (опять одно!) с обвиняемым наедине (ст. 202 УПК). И только в 1992 г. все эти сомнительные формулировки были заменены безоговорочным правилом: с момента допуска к участию в деле защитник вправе иметь свидания с обвиняемым и подозреваемым (о подозреваемых раньше и речи быть не могло) наедине без ограничения их количества и продолжительности. В этих же статьях вместо прежнего права защитника выписывать из дела "необходимые сведения" (кому необходимые? для чего необходимые?) появилась более точная и верная формулировка: выписывать "любые сведения и в любом объеме".

Еще одна мера, направленная на усиление гарантий прав личности, — разрешение защитнику участвовать не только на предварительном следствии, но и при производстве дознания. Раз на дознании фигурируют подозреваемый и обвиняемый, значит, должен быть и защитник. Прежние ограничения, существовавшие более тридцати лет и касавшиеся почти пятой части всех расследуемых уголовных дел, т. е. тех, по которым материалы дознания служат основанием для рассмотрения дела в суде, отменены (ст. 120 УПК).

Поправки, внесенные в УПК 15 июня 1996 г., не только расширили право обвиняемого и подозреваемого на свидания с защитником, но и предоставили им право на свидания с родственниками и иными лицами. Кроме того, УПК предусмотрел их право на переписку, чего раньше никогда не было. Порядок и условия предоставления этих прав определяются Федеральным законом от 15 июля 1995 г. "О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений".

Ряд изменений, внесенных в УПК в 1992 г., усилил гарантии важнейшего права человека и гражданина — права на свободу и неприкосновенность. Еще в 1973 г., когда СССР ратифицировал Международный пакт о гражданских и политических правах, раздавались голоса, что мы должны, выполняя требования пакта (п. 4 ст. 9), предусмотреть в законе право каждого задержанного или арестованного безотлагательно предстать перед судом, который проверил бы правильность ограничения свободы и либо подтвердил его, либо отменил. Но тогда власти предержащие не услышали эти голоса, вернее, не захотели услышать. То же самое повторилось и в 1975 г. при подписании СССР Хельсинкских соглашений. Только Копенгагенское (1990 г.) и Московское (1991 г.) совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ подвигли советское, а затем и российское правительство на реализацию взятых на себя международных обязательств. В итоге УПК был дополнен нормами о праве арестованного на судебную проверку правильности заключения его под стражу (ст. 11, 46, 52), а также развернутой процедурой проверки в суде законности и обоснованности ареста или продления срока заключения под стражу (ст. 2021 и 2202).

Но при этом надо иметь в виду, что Конституция Российской Федерации допускает арест, заключение под стражу и содержание под стражей только по судебному решению (ст. 22). Из этого следует, что санкцию (согласие) на заключение под стражу впредь должен давать не прокурор, а суд или судья. И тогда автоматически отпадает надобность в специальной судебной проверке законности и обоснованности заключения под стражу, поскольку во всех случаях эта мера будет применяться не чиновником, а представителем судебной власти.

Но для того, чтобы все вопросы о санкционировании арестов или об отказе в санкции решал только суд, требуется существенная организационно-кадровая перестройка судебной работы. Сделать это сразу невозможно. Нужен определенный переходный период. Поэтому в "Заключительных и переходных положениях" Конституции записано: "До приведения уголовно-процессуального законодательства Российской Федерации в соответствие с положениями настоящей Конституции сохраняется прежний порядок ареста, содержания под стражей и задержания лиц, подозреваемых в совершении преступления" (п. 6).

Подобной оговорки нет в переходных положениях применительно к судебным решениям, ограничивающим тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений, разрешающим проникать в жилище против воли проживающих в нем лиц. С момента вступления Конституции в силу все перечисленные ограничения прав граждан могут иметь место не по усмотрению прокурора, как раньше, а только по решению суда (ст. 23, 25). Следовательно, в этих случаях на практике непосредственно применяются указанные правила Конституции, что и было разъяснено Пленумом Верховного Суда Российской Федерации в постановлении от 24 декабря 1993 г. "О некоторых вопросах, связанных с применением статей 23 и 25 Конституции Российской Федерации".

После длившейся десятилетия критики законодатель наконец-то признал ошибку, допущенную им при формулировании процедуры прекращения дела вследствие изменения обстановки (ст. 6 У ПК). Никакими аргументами невозможно было объяснить, почему при прекращении дела следователем по любому нереабилитирующему основанию (истечение срока давности, амнистия, передача на поруки и т. д.) обвиняемый вправе был настаивать на своей реабилитации по суду, а если дело прекращалось ввиду изменения обстановки, что, конечно, не реабилитировало обвиняемого, его лишали возможности требовать направления дела в суд1. Чтобы решить этот простейший, на наш взгляд, вопрос, потребовалось вмешательство Конституционного Суда РФ, который 28 октября 1996 г. рассмотрел жалобу О. В. Сушкова, просившего признать неконституционной ст. 6 УПК, не позволявшую ему добиваться реабилитации по суду. Конституционный Суд признал, что "уголовное дело не может быть прекращено, если лицо против этого возражает и ходатайствует о продолжении производства по делу. В этом случае производство по делу должно продолжаться в обычном порядке". Именно так решен этот вопрос в новой редакции ст. 6УПК.

В соответствии с конституционным велением "заочное разбирательство уголовных дел в судах не допускается" (ч. 2 ст. 123). На столь высоком уровне этот запрет раньше никогда не фиксировался, хотя в УПК это правило было записано (ст. 246). Разумеется, принцип очного, т. е. с участием обвиняемого, разбирательства дела относится прежде всего к суду первой инстанции, где устно и непосредственно исследуются все доказательства, в том числе выслушиваются объяснения и возражения обвиняемого, и выносится приговор. Это положение, на наш взгляд, в комментариях не нуждается.