ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПРОВЕДЕНИЯ РЕФОРМ

Экономическим реформам, которые начались в России в начале 1992 г. и продолжались в течение последующего семилетия, предшествовали так называемый «социальный застой», отставание в области экономики от передовых стран Запада и обострение чувства социальной справедливости, которое охватило значительные слои российского общества. Все это явилось предпосылками к внедрению в России рыночных отношений. Как показало дальнейшее развитие социальной жизни страны, сам по себе рынок не является волшебной палочкой, благодаря которой можно осуществить весь сложный комплекс экономических и социальных преобразований в российском обществе. «Архитекторы перестройки», пересаживая на российскую почву западную модель рыночных отношений, не учли целого ряда психологических закономерностей, которые будут изложены ниже.

В теоретических работах, отражающих взгляды на природу человека и общественное устройство за последние 200 лет человеческой истории, существуют два диаметрально противоположных подхода, получившие отражение в практической, политической и общественной деятельности.

Первый подход отражает веру в разум и добрые начала в человеке, в его способность к принятию правильных решений без ущерба для других людей. Сторонники этого подхода все зло мира и человеческие страдания в нем склонны объяснять неправильным социальным устройством, отсутствием всеобщего образования и развития культуры и полагают, что это все можно компенсировать построенными на научной основе социальными программами и принятием мудрых законов.

Противоположной точки зрения придерживались и придерживаются сторонники второго подхода, которые полагают, что сложность социального устройства общества намного превышает способность индивидуума принимать правильные полити-

ческие решения, а поэтому следует ценить традиции, веру, мораль как силы, связывающие людей в единое целое; что эгоизм остается неистребимым свойством человека, поэтому надо учитывать его при формировании общества, а не пытаться искоренить; что неравенство человеческих способностей исключает царство абсолютного равенства и даже делает его в принципе несправедливым.

Эти подходы получили отражение в книге американского историка и политолога Тома Соуэла «Конфликт мировоззрений. Идеологические истоки борьбы»1.

Конечно, предложенная схема не исчерпывает бесконечного многообразия политических убеждений людей.

Примеряя на себя эти два подхода, любой человек может заявить, что не принадлежит полностью ни тому ни другому. Например, выдающийся итальянский марксист Антонио Грамши заметил как-то, что социалистический коллективизм идет на смену буржуазному индивидуализму, заимствуя от него все вечное и рациональное, что в нем содержится: чувство ответственности и дух инициативы, уважение к другим, убеждение в том, что свобода для всех есть единственная гарантия свободы каждого.

«Архитекторы реформ» не использовали возможности плавного эволюционного маневра в экономических преобразованиях. Переложив штурвал «вправо» на 180 градусов, они не учли целый ряд психологических закономерностей, вследствие чего возникла серия деструктивных явлений.

Главной внутренней предпосылкой организации процесса перестройки в России волн реформ и контрреформ является характерное для российского государства и общества «расщепление» культуры, идеологии, социальной и политической жизни на радикальный либерализм, защищающий права и свободы человека, но игнорирующий социальные проблемы большинства населения, и не менее радикальный государственный патернализм («государственный социализм» представляет лишь крайнюю форму этого патернализма), в свою очередь, защищающий (или делающий вид, что защищает) «маленького человека», но игнорирующий экономические и политические права и свободы граждан. Подобное расщепление вместо необходимого синтеза в какой-то мере можно проследить и в сознании многих представлений российской интеллигенции, включая творчество Гоголя, Льва Толстого, Достоевского и др. С необычайной силой переданные великими русскими писателями образы страдающего и принимающего страдания «маленького человека» или человека из народа — будь то Акакий Акакиевич, Платон Каратаев, Варенька из «Бедных людей», Соня Мармеладова из «Преступления и наказания» и другие далеко не случайно несут на себе печать покорности судьбе и своей участи, представления о правах и свободах человека им чужды, их достоинство состоит в страдании, возведенном в добродетель2.

1  См. Thomas Sowell. A Conflict of Visions. New York: William Morrow, 1987.

2   Вопросы философии.  1998. № 7.

Еще И. С. Аксаков поражался: «Если бы какому-нибудь англичанину привелось сочинять проект политического устройства России — нет сомнения, этот англичанин, не приступая к делу, пожелал бы наперед осведомиться о том: какие имеются у нас налицо общественные элементы, какие основы выработаны историей, какие идеалы продолжают жить в народном сознании или выражались в

__________________      течение нашей тысячелетней исторической жизни... Пригласите же сочинить подобный проект любого русского,

принадлежащего к так называемому "образованному сословию" и в этом сословии принадлежащего к партии ... явных и скрытых, сознательных или бессознательных поклонников Петровского переворота: никаких особенных затруднений в сочинении такого проекта для нашего брата русского — не найдется ... Наши прожекты постоянно забывают безделицу в своих благодетельных проектах: русский народ и народность ... Либералы, — и искренние либералы, мы это охотно допускаем, — ... не видят, что их либеральные тенденции таят в себе глубочайшее презрение к свободе органической жизни, к ее правам на свое обычное, независимое, самостоятельное развитие».

Созданная деятельностью Петра I российская бюрократия тогда еще усвоила простую истину: до тех пор, пока над жизнью довлеет какой-либо абстрактный принцип (по возможности всеобъемлющий и умозрительный, не имеющий корней в жизни народа), до тех пор, пока жизнь подчинена решению задачи государственного строительства (все равно какой: строительства империи, коммунизма или «правового государства»), найдется в России бюрократу хлебное место.

Современные либералы, утратившие культурологическую интуицию, рассматривали рыночную экономику как специфический тип социальной технологии, игнорируя ее культурные и нравственные предпосылки. Поэтому-то их рекомендации по внедрению рыночных начал оказываются столь контрпродуктивными1.

Революционные преобразования, коренная ломка могут быть оправданны, если нет другого, эволюционного пути. Поэтому радикализм большевиков был неизбежен и оправдан в той безвыходной ситуации, в которой Россия оказалась в 1917 году.

Радикализм же гайдаровских реформ нельзя оправдать экономической и политической ситуацией начала 90-х годов. Степень этих кризисов совершенно различна.

Семь лет назад страна имела возможность эволюционного перехода в новое качество с сохранением всего положительного, что было накоплено за годы Советской власти. Но форма опять победила содержание2.

Реформаторов можно сравнить с незадачливым фермером, который посеял зерно вместе с сорняками и вредителями, создав для последних «режим наибольшего благоприятствования».

1  Панарин А. Что такое глобальный мир? // Москва. 1998. № 4.

2 См. Санкт-Петербургские ведомости от 24 октября 1998 г.

К началу проведения экономических реформ в России существовала достаточно своеобразная ситуация (организаторы реформ, очевидно, не представляли ее достаточно полно). Речь идет в первую очередь о социально-психологических особенностях общественной структуры в области экономических отношений. Первым источником развития социальной ситуации по криминальному типу явились экономические преступники и их капиталы, которые сформировались в период застоя и для которых характерно было получение прибыли в сфере теневой экономики. Вторым источником — коррумпированные представители государственной и партийной номенклатуры. Наконец, третьим — профессиональная общеуголовная преступность, которая паразитировала на деятелях теневой экономики, а эти деятели использовали уголовников в целях сокрытия следов хищения, преступного воздействия на нежелательных свидетелей и т. п.

Кроме того, начальную стадию проведения реформ осложнили почти полное отсутствие правового регулирования и ряд организационных просчетов.

В результате перечисленные выше структуры получили большую свободу действий и, взаимно дополняя друг друга, способствовали формированию в экономике организованных преступных конгломерации. Этому способствовала ставка на уже готовых собственников — владельцев криминальных капиталов — и на бывшую номенклатуру, получившую собственность в обмен на власть. В результате эти криминальные силы вышли на авансцену общественного развития, что в значительной степени парализовало развитие честного предпринимательства, в основе которого находились тенденции созидания и самореализации молодых. Трагический парадокс постсоветской «модернизации» состоит в том, что она во всех отношениях представляет собой игру на понижение, знаменуется торжеством худшего и менее развитого над лучшим. Наиболее пострадавшими и маргинализированны-ми оказались наиболее развитые в профессиональном и социокультурном отношении слои населения. Таким образом, экономиконцентристская «игра на понижение» не только ознаменовалась реваншем низменных инстинктов грубой наживы, но и понижением статуса и влияния наиболее развитых групп общества, так как созидательная деятельность была в значительной степени подменена манипулированием.