ГЛАВА I О СУЩЕСТВЕ ПРАВА И НРАВСТВЕННОСТИ МОТОРНЫЕ РАЗДРАЖЕНИЯ И МОТИВЫ ПОВЕДЕНИЯ

/Современная психология знает и различает три категории элементов психической жизни; 1) познание (ощущения и представления)1, 2) чувства (наслаждения и страдания)2, 3) волю (стремления, активные переживания)3.

Эта классификация не может быть признана удовлетворительной. Познавательные переживания: зрительные, слуховые, вкусовые, обонятельные, осязательные, температурные и другие ощущения, а равно соответственные представления и восприятия, имеют односторонне-пассивную, страдательную в общем смысле природу, – представляют претерпевания (pati). Чувства в техническом смысле, наслаждения и страдания, тоже имеют односторонне-пассивную природу, представляют претерпевания приятного и неприятного. Переживания воли, например, воли работать дальше, несмотря на усталость, представляют односторонне-активные переживания. Но путем надлежащего самонаблюдения можно открыть существование в нашей психической жизни таких переживаний, которые не подходят ни* под одну из трех названных рубрик, а именно имеют двустороннюю, пассивно-активную природу, представляют, с одной стороны, своеобразные претерпевания (отличные от познавательных и чувственных), с другой, – позывы, внутренние понукания, активные переживания, и могут быть охарактеризованы как пассивно-активные, страдательно-моторные переживания, или как моторные, импульсивные раздражения.

Такова, например, природа переживаний голода (аппетита), жажды, полового возбуждения. Сущность психического явления, называемого голодом или аппетитом, состоит в своеобразном претерпевании и в то же время в своеобразном позыве, внутреннем

1 Основные понятия и положения психологии познания, в частности, учений об ощущениях, представлениях и комбинациях тех и других – восприятиях, ср. «Введение в изучение права и нравственности», § 8.

2 Введение, § 9.

3 Введение, § 10.

понукании, стремлении (appetitus – ad petitus означает стремление к...). Притом своеобразного pati, пассивной стороны голода-аппетита, отнюдь нельзя смешивать с чувством страдания (чувством неприятного). Наблюдаемые при известных условиях вместе с голодом страдания суть явления сопутствующие, к психологическому составу голода как такового вообще не относящиеся и имеющие особые причины патологического свойства. Нормальный, умеренный и здоровый голод сопровождается чаще чувствами удовольствия, чем страдания (сравни пожелание «хорошего аппетита!»). Традиционная теория голода, по которой голод есть отрицательное чувство, страдание, заключает в себе два существенных недоразумения: 1) она игнорирует активную сторону явления, 2) она смешивает испытываемое при голоде-аппетите пассивное переживание, отличное от чувства в научно-техническом смысле, с явлениями, могущими сопутствовать голоду, но для него не существенными1.

Аналогична природа жажды и полового возбуждения. И здесь мы наблюдаем пассивно-активные переживания, только с иным специфическим характером соответствующих претерпеваний и позывов.

То же можно констатировать путем самонаблюдения по схеме: pati-movere (претерпевание-позыв, пассивная и активная стороны) относительно природы страха, разного типа отвращений, как, например, при взятии в рот и попытке жевать и глотать разные негодные для пищи, например, гнилые предметы, переживаний в случаях прикосновений к паукам и некоторым иным насекомым, рептилиям и т. п.2 Эти и тому подобные моторные раздражения можно охарактеризовать как отталкивающие, репульсивные, в отличие от аппетита, жажды и т. п., как подталкивающих, ап-пульсивных.

Все явления человеческой и животной психики, имеющие указанную двустороннюю пассивно-активную природу, мы объединяем в особый класс и называем этот класс импульсиями или эмоциями3.

Вместо традиционного тройственного деления элементов психической жизни на познание, чувство, волю, в основу психологии и других наук, касающихся психических явлений, – наук о праве, о государстве, о нравственности, хозяйстве и т. д., необходимо положить деление на 1) двусторонние, пассивно-активные переживания, моторные раздражения-импульсии или эмоции; 2) односторонние переживания, распадающиеся, в свою очередь, на а) односторонне-пассивные, познавательные и чувственные и б) односторонне-активные, волевые.

1 Подробное развитие и обоснование нашего воззрения ня природу голода-аппетита и опровержение существующих учений о голоде – Введение, § 13

s Введение, § 14.

3 О смысле слова «эмоция» в существующей литературе ср.: Введение, § 15.

Импульсии или эмоции играют в жизни животных и человека роль главных и руководящих психических факторов приспособления к условиям жизни; прочие односторонние элементы психической жизни играют при этом вспомогательную, подчиненную и служебную роль1. В частности, именно эмоции исполняют функции побуждений к внешним телодвижениям и иным действиям (например, к умственной работе и иным так называемым внутренним действиям), вызывая непосредственно соответственные физиологические и психические процессы (импульсивные или эмоциональные действия) или соответственную волю (волевые действия).

Громадное большинство переживаемых нами импульсии, можно сказать, все, кроме весьма немногих, которые достигают исключительно большой интенсивности и обладают резко выраженным специфическим и обращающим на себя внимание характером, протекают незаметно для переживающих их и недоступны открытию и изучению для невооруженного взора. Мы переживаем ежедневно многие тысячи эмоций, управляющих нашим телом и кашей психикой, вызывающих те телодвижения, которые мы совершаем, те мысли и волевые решения, которые появляются в нашем сознании, и разные другие физические и психические процессы, но сами эти управляющие психофизической жизнью факторы остаются, за редкими исключениями, не замеченными.

Замечаются лишь отступления от нормального хода эмоциональной жизни: с одной стороны – чрезвычайные подъемы волн эмоциональной психики, с другой стороны – чрезвычайные понижения их; в последнем случае замечается особое тягостное состояние скуки, апатии.

Ввиду обычной незаметности и нераспознаваемости импульсии возникает имеющий весьма важное значение для психологии и других наук, в том числе науки о правовых и нравственных явлениях, вопрос: нельзя ли найти такие технические (экспериментальные) приемы и средства, с помощью которых можно было бы открывать, различать и более или менее ясно наблюдать обыкновенно незаметные и нераспознаваемые эмоции?

Эмоциям свойственна, между прочим, весьма большая чувствительность и эластичность, т. е. способность в зависимости от обстоятельств подвергаться большим колебаниям силы, интенсивности. При наличности известных особых условий такие импульсии, которые обыкновенно бывают относительно слабы и незаметны, нераспознаваемы, достигают чрезвычайно сильного подъема интенсивности и делаются тогда заметными и доступными наблюдению и изучению. И вот путем изучения законов колебания интенсивности эмоций, в частности познания условий доведения их до высших степеней интенсивности, можно достигнуть обладания такими техническими средствами, которые, подобно увеличительным

1 Введение, § 15 и др.

стеклам, микроскопам и т. п. в других областях науки, давали бы нам возможность открывать и наблюдать соответствующие, при обыкновенных условиях недоступные нашему познанию, явления.

Здесь можно ограничиться указанием, что импульсии имеют тенденцию возрастать в силе в случаях препятствования их реализации и удовлетворению, несоблюдения их требований и действий вопреки их запрещениям; например, эмоции аппетита, жажды достигают большой силы, бурности и страстности в случае воздержания от удовлетворения их требований; разные репульсивные эмоции по адресу разных вредных и негодных для питания веществ достигают большой силы в случае попытки нарушить их запреты, взять в рот и тем более жевать и глотать подлежащие вещества, и проч.

Соответствующие экспериментальные приемы открытия и распознания моторных раздражений – диагностики эмоций – мы называем методом противодействия.

Особенно если препятствия в удовлетворении переживаемой импульсии представляются субъекту одолимыми, но при попытках одоления фактически не одолеваются вполне или окончательно, не переставая представляться одолимыми, и такие кажущиеся приближения удачи и фактически неудачи чередуются несколько раз, то подлежащие эмоции, например, аппетит, жажда, половые возбуждения, любопытство, эмоции честолюбия, доходят до чрезвычайно большой степени интенсивности. Соответствующий экспериментальный прием эмоциональной диагностики мы называем методом дразнения.

Методы противодействия и дразнения применимы не только в форме внешних экспериментов, но и в форме внутренних, совершаемых в воображении, путем соответственных представлений. Например, представив себя живо в положении находящегося на краю пропасти, имеющего во рту что-либо отвратительное и т. п., можно вызывать соответствующие отталкивающие и удерживающие моторные возбуждения.

Согласно традиционным и господствующим воззрениям, мотивы наших поступков, факторы, определяющие волю, всегда сводятся к наслаждениям и страданиям или к представлениям будущих возможных наслаждений или страданий: стремление к наслаждению, к счастью, избегание страданий – таков общий закон поведения – теория гедонизма (от греческого слова hedene – радость, наслаждение).

Так как с точки зрения гедонизма решающими для поведения факторами являются всегда и везде наслаждения или страдания (или представления наслаждений или страданий) самого действующего индивида, то это, господствующее в науке, воззрение находится в столкновении с другим, распространенным в публике, воззрением, которое принципиально различает два рода поведения; эгоистическое и альтруистическое и под последним разумеет

такое, которое сообразуется отнюдь не с собственными наслаждениями или страданиями действующего, а исключительно с представлениями о благе других. По этому поводу представители гедонизма (который здесь можно характеризовать как монистическую теорию мотивации в отличие от житейского воззрения как дуалистической теории, утверждающей существование двух, по природе своей существенно различных, видов мотивации и поведения) утверждают, что представление чужого блага, чужих удовольствий и т. п. не могут как таковые (т. е. если находятся вне всякой связи с нашими собственными наслаждениями или страданиями), приводить нашу волю в движение. Если люди делают добро другим, то это объясняется тем, что это им самим приятно, вообще тем, что присоединяются те же гедонистические факторы, которые действуют и в области называемого эгоистическим поведения1. Сообразно с этим некоторые современные психологи прямо и открыто высказывают то положение, что всякое поведение неизбежно эгоистично2. Другие стараются избегнуть названия человеческого поведения и человеческой природы эгоистичными путем соответственного, более узкого, толкования смысла выражений эгоизм, эгоистичный и т. д.; например, говорят, что слово эгоизм относится лишь к случаям конфликта между соображениями своего н чужого блага, что под эгоизмом следует разуметь лишь сознательное предпочтение своего блага благу других, или, точнее, своего меньшего блага большему благу других; поведение же, определяемое тем, что нам приятно делать другим добро или неприятно делать зло, они называют альтруистическим поведением и т. д.

1 Ср., например, Gizycki, Moralphilosophie, 2-te Aufl. 1888, S. 93: «Страдание и удовольствие определяют волю и притом страдание и удовольствие самого хотящего существа... Человек может иметь представление блага и страданий других; но простые представления не побуждают к действию... Лишь в том случае, если человеку приятно делать приятное другому, если ему неприятно отказать в помощи другому, он станет делать приятное или помогать другому. В самом деле, что такое любовь? Не состоит ли она в чувствовании удовольствия при мысли о другом и при мысли о его счастии, в чувствовании неудовольствия при мысли о его несчастии, и поэтому в охотной содействии его счастью?» и т. д.; Sigwart, Vorfragen der Ethik, 1886, с, в: «Человек не может по своей природе в действительности желать чего-либо такого, что не доставляет ему личного чувства удовлетворения; он желает в известном смысле себя самого, своего собственного блага, и это относится ко всякой воле. Того, что не представляло бы никакого блага для меня, я не могу хотеть только потому, что ово благо для других, а только в том случае, если оно в связи с этим имеет и для меня понятную и чувствительную ценность. В этом смысле следует утверждать, что не только эвдемонизм, сообразование поведения с чувствами удовольствия вообще, но и эгоизм, сообразование поведения с собственным личным удовольствием, необходимо содержится во всякой человеческой воле* и т. д.

2 Ср. только что приведенное положение Зигварта. По поводу этого положения, между прочил, Ziegler, Das Gefuhl, 3-е изд., 1899, с. 171, подчеркивает: «Зигварт... достаточно свободен от предрассудков (unbefangen genug), чтобы признать и наличность эгоизма во всяком человеческом поведении и желании»; в другом месте, с. 288, тот же автор, повторяя от себя слова Зигварта о необходимо эгоистичной природе поведения, добавляет: «как это вполне правильно и вполне честно говорит Зигварт».

Эти учения представляют недоразумение, связанное с ошибочным и отвергнутым выше трехчленным делением элементов психической жизни. Действительные импульсы нашего поведения никогда не состоят в том, в чем их усматривают существующие учения, они состоят в эмоциях, или импульсиях в условленном выше смысле.

Для выяснения природы и характера действия факторов, определяющих поведение (животных и людей), и вообще для установления научной теории поведения следует различать два класса эмоций.

Некоторые эмоции имеют тенденцию вызывать определенное, специфическое, к ним специально природой приуроченное поведение, вообще определенные системы физиологических и психических процессов. Назвав вызываемые эмоциями системы телодвижений (сокращений мускулов) и иных физиологических и психических процессов их акциями, можно интересующие нас эмоции охарактеризовать как эмоции с предопределенными, специальными акциями.

Так, например, голод-аппетит имеет свою определенную, ему специально свойственную акцию, к составным элементам которой, между прочим, относится': появление представлений и мыслей, касающихся пищи и еды, в тем более живой, доходящей подчас до степени бреда и галлюцинаций форме, чем сильнее голод; вытеснение прочих интеллектуальных, а равно и эмоциональных и волевых процессов; возбуждение и усиленное действие (при виде или представлении пищи) слюнных и иных, служащих питанию желез, вкусовых, обонятельных и иных важных в области питания нервов, а равно служащих питанию мускулов, например, мускулов языка (который приходит в судорожное движение при сильном аппетите уже при виде пищи, ср., например, явление облизывания у разных животных), губ (вытягивание вперед, чмокание), щек, глотки (глотание слюнок), мускулов, действующих при схватывании пищи, и т. д.

Иная специальная акция приурочена к пищевым репульсиям, например, эмоциям, возбуждаемым видом, запахом, вкусом или представлением гнилого мяса; она состоит не в еде и вспомогательных процессах, а в противоположных процессах, направленных на недопущение объекта в полость рта и желудка или удаление его и очищение рта и желудка2.

Точно так же специальные акции свойственны жажде, половому возбуждению, любопытству, страху, стыду и бесчисленным другим, имеющим особые имена в языке и безымянным импуль-сиям.

1Ср.: Введение, § 12, где приводятся соответствующие индуктивные доказательства.

2 Введение, § 14.

В виде общей формулы, определяющей действия эмоций со специальными акциями – для краткости назовем такие эмоции специальными импульсиями, специальными эмоциями, – можно установить положение: специальные импульсии имеют тенденцию превращать организм (индивидуальный психофизический аппарат, вообще годный для производства многих и весьма различных действий) на время в аппарат, специально приноровленный к исполнению определенной биологической функции и действующий в этом направлении, т. е. вызывать соответственные движения (сокращения мускулов) и бесчисленные вспомогательные физиологические и психические (интеллектуальные, волевые и чувственные) процессы.

Эта формула, впрочем, не содержит в себе утверждения, что акции специальных эмоций, подобно движениям машины, имеют характер абсолютной предопределенности и однообразия, что, в частности, всякий раз в случае наличности данной специальной эмоции повторяются неизменно одни и те же движения. Предопределенность акций специальных эмоций имеет не абсолютный, а лишь относительный характер. Разные элементы их, в частности, телодвижения (сокращения мускулов), в известных пределах допускают приспособление к конкретным обстоятельствам и соответственные изменения. Например, телодвижения еды как элементы акции голода-аппетита не повторяются всегда в абсолютно однообразной форме, а применяются к свойствам съедаемых объектов (меняются сообразно указаниям подлежащих ощущений). У низших животных акции специальных импульсии отличаются вообще более строгой и точной предопределенностью и неизменностью, чем у высших животных; акции человеческих специальных эмоций отличаются вообще большей свободой и изменчивостью, чем акции специальных эмоций других высших животных. У одних и тех же животных акции одних эмоций более машинообразны, акции других более гибки и свободны. Некоторые специальные человеческие эмоции имеют настолько свободный и изменчивый характер, что их предопределенность состоит лишь в предопределенности общего направления поведения. Так, например, важными, особенно с точки зрения социальной жизни, с точки зрения отношения людей к другим людям, элементами человеческой эмоциональной психики, являются эмоции, акции которых состоят вообще в добром, благожелательном отношении к другим, причем это отношение может выражаться в различнейших конкретных формах. Любовь, в смысле сердечной преданности другому, пред-ставляющая не что иное, как склонность (диспозицию) к переживанию таких, могущих быть названными каритативными, эмоций по адресу другого, проявляется в тысячах разнообразных благожелательных действий и воздержаний; то же относится к любви в евангельском смысле, означающей общую эмоциональную черту характера, склонность к каритативным эмоциям по адресу других

вообще (и свободу от злостных эмоциональных склонностей). Разным видам каритативных эмоций можно в качестве противоположных противопоставить одиозные, злостные импульсии, направленные на причинение зла, имеющие, в свою очередь, весьма свободные, в конкретных случаях изменчивые акции. Ненависть, диспозиция к эмоциям такого рода по адресу другого, проявляется в тысячах разнообразных действий1.

Точно так же весьма свободны и изменчивы акции эмоций честолюбия и тщеславия и некоторых других специальных человеческих эмоций.

Понятие и знание специальных эмоций и их акций должно, между прочим, повести к разрешению издавна интересующей ученых а мыслителей, но до сих пор не решенной проблемы о природе так называемых «инстинктов» и поведения животных вообще. В разных областях животной жизни действуют системы специальных эмоций и их акций, целесообразно приспособленных к условиям жизни, в том числе заметных и для поверхностного наблюдателя элементов этих акций – телодвижений. Например, питание животных целесообразно регулируется системой разных эмоций: голодом-аппетитом, жаждой, разными репульсиями, не допускающими еды и питья вредных веществ, а равно излишества, охотничьими и некоторыми другими эмоциями, действующими в области добывания объектов питания. Тысячи разных других эмоций и их акций содействуют охране организма от опасностей, угрожающих со стороны других животных и разных иных вредных и опасных воздействий. Не зная подлинной природы соответственных систем эмоций и их психологических и физиологических акций, наблюдая бросающиеся в глаза элементы этих акций, состоящие во внешне заметных телодвижениях, и замечая, что ряды и комбинации этих телодвижений ведут в совокупности к известным удачным результатам, например, к удачному пропитанию (добыванию и подбору объектов питания), к сохранению жизни и т. п., можно подумать, что в основе их лежат какие-то единые психические силы, направленные на достижение соответственного эффекта. Эти предполагаемые, придуманные к обширным совокупностям внешне заметных элементов акций разнообразнейших эмоций, мнимо единые силы и названы инстинктами. Имеется крепкая вера, что существует какой-то единый «инстинкт самосохранения», «инстинкт питания» и т. п., и идет великий спор об этих, в действи-

1 У животных, например у собак, каритативные и одиозные эмоции имеют более неизменные, более строго предопределенные акции. Впрочем, и у людей некоторые элементы каритативных и одиозных эмоций, главным образом, элементы, имеющие атавистический характер, унаследованные от отдаленных, примитивных предков, имеют строго определенный характер. Например, в случае злостных моторных раздражений всегда имеется усиленный приток крови к глазам (при сильной ярости глаза заметно «наливаются кровью»), усиленная иннервация мускулов, действующих при кусании (при сильной ярости бывает даже «скрежет зубов»), и т. п.

тельности не существующих, вещах, лишь по недоразумению предполагаемых существующими.

Наряду с легионами таких эмоций, к которым приурочены определенные, хотя бы по общему характеру и направлению акции, в нашей психике имеются и играют весьма важную роль в зкизни еще такие эмоции, которые сами по себе не предопределяют не только частностей, а даже и общего характера и направления акций и могут служить побуждением к любому поведению; а именно они побуждают к тем действиям, представления которых переживаются в связи с ними. Такие эмоции мы назовем условно абстрактными или бланкетными эмоциями. Сюда, например, относятся импульсии, возбуждаемые обращенными к нам велениями и запретами. Путем надлежащих опытов и самонаблюдений можно убедиться, что приказы и запреты, особенно если они внезапны, кратки и резки, например, * молчать!», «назад!», *не сметь трогать!», и высказываются надлежащим строго-внушительным тоном и с надлежащей повелительной мимикой, действуют, так сказать, как электрические токи, моментально вызывая в нашей психике своеобразные моторные раздражения, действующие в пользу того поведения, которое соответствует содержанию веления 'или запрещения. Положительные веления возбуждают понукающие к соответственному действию эмоции; отрицательные веления, запреты возбуждают задерживающие, репулъсивные эмоции по адресу запрещенных движений или иных действий. Аналогично действуют на нашу психику, т. е. тоже возбуждают своеобразные импульсии в пользу или против известного поведения обращенные к нам просьбы, мольбы, советы. Различие между повелительными импульсиями и импульпиями, возбуждаемыми просьбами и советами, состоят, между прочим, в том, что первые имеют характер жестких и принудительных внутренних понуканий, между тем как вторые имеют мягкий, уступчивый, гибкий характер; первые переживаются как внутреннее стеснение свободы и принуждение, вторые – как свободные побуждения.

Путем эмоций, возбуждаемых велениями, просьбами, советами и т. п. средствами управления чужим поведением, разными сигналами, словами и знаками команды и проч., можно вызывать любые телодвижения или иные действия, поскольку не имеется каких-либо особых физических препятствий или более сильных противодействующих психических (эмоциональных или волевых) факторов. Превосходные иллюстрации и подтверждения можно, между прочим, наблюдать в области гипнотизма. В случаях так называемого гипнотического сна, обыкновенно возникающие и действующие, в частности, например, противодействующие исполнению нелепых велений и т. п., эмоциональные и волевые процессы не возникают, и вообще соответственный контрольный и задерживающий психический аппарат находится в состоянии усыпления и бездействия; вследствие этого вызываемые обращениями

гипнотизера эмоции и представления исключительно (или почти исключительно) господствуют в психике гипнотизированного, и он совершает все то, что ему приказано, в частности, например, и разные нелепые телодвижения, например, летательные, плавательные и т. п.1. Подобных же результатов, в частности, исполнения нелепых велений, можно экспериментально достигать и в других случаях бездействия или слабого действия психического контролирующего и задерживающего аппарата, например, если подвергаемый подобным опытам субъект находится в состоянии спросонок, опьянения, в состоянии болезненной психической слабости, в частности, в состоянии «слабоволия», если он так застигнут врасплох, что эмоция, возбужденная нелепым приказом, вызывает соответственный эффект раньше «пробуждения» контрольного аппарата, и проч. В разных областях человеческой жизни, например, в области воспитания и управления поведением детей, рабов, слуг, в области военного и морского дела, в тех обширных областях народного труда и производства, где необходимо действие по команде, вообще исполнение чужих указаний, подчинение поведения одних непосредственному управлению других, интересующие нас эмоции играют весьма важную роль в качестве основного и необходимого мотивационного средства.

Такой же характер эмоций, не имеющих своих предопределенных, специфических акций и побуждающих к таким действиям, представления которых переживаются в связи с эмоцией, имеют, как видно будет из дальнейшего изложения, и эмоции, составляющие существенные элементы нравственных и правовых переживаний и вызывающие нравственное и правовое поведение.

Вообще побуждениями наших поступков являются или специальные эмоции – и тогда наше поведение имеет характер исторически приуроченной к данной эмоции специфической акции, или бланкетные, абстрактные эмоции – и тогда характер и направление нашего поведения определяется содержанием связанного с эмоцией представления поведения (акционного представления).

Что же касается тех психических процессов, которым ходячие теории поведения приписывают роль побуждений, то они в действительности или вообще отсутствуют, произвольно считаясь наличными в угоду конструированной теории, или, в других случаях, имеются налицо в сознании, но никакой роли в мотивации поведения не играют, или, в третьей категории случаев, играют лишь роль таких переживаний, которые вызывают такие или иные эмоции, побуждающие к соответственному поведению.

В частности, наслаждения и страдания, поскольку они в кони ретных случаях вообще имеются налицо, не играют никакой

1 В современной литературе объяснения этого явления не имеется, или, точнее, за объяснение его принимается ссылка на «суггестию», «внушение», как если бы это была какая-то особая сила, приводящая органы другого в движение, и т. д.

в процессе мотивации, если они (как это сплошь и рядои бывает) не приводят нас в эмоциональное возбуждение, если мы остаемся по отношению к ним равнодушными, апатичными в эмоциональном смысле. В остальных, т. е. в тех случаях, когда эти переживания имеются налицо и возбуждают такие или иные эмоции, возникают побуждения к действиям или воздержаниям; но эти побуждения состоят отнюдь не в положительных или отрицательных чувствах, наслаждениях или страданиях как таковых, а в тех эмоциях, которые в данных случаях возникают и действуют. Обыкновенно наслаждения вызывают по своему адресу притягательные, аппуль-сивные, аттрактивные эмоции, страдания – отталкивающие, ре-пульсивные эмоции, и постольку имеются импульсы, действующие в пользу наслаждений или против страдания. Но бывает и наоборот: разные удовольствия, наслаждения, в зависимости от воспитания и характера данного человека или имеющегося в данное время (например, после смерти дорогого человека) психического состояния, возбуждают подчас репульсивные, отталкивающие эмоции, и в этих случаях бывает антигедонистическое, направленное против наслаждения поведение. Разным образом страдания возбуждают подчас аттрактивные эмоции и сопровождаются тоже антигедонистическим поведением.

Такие мотивационные процессы, в которых участвуют наслаждения и страдания в качестве возбудителей эмоций, побуждающих к такому или иному поведению, можно назвать чувственно-эмоциональной мотивацией.

Аналогично наличным наслаждениям и страданиям действуют в области мотивации представления будущих наслаждений и страданий. Эти представления, поскольку они вообще имеются налицо, не играют никакой роли в мотивации, если они не возбуждают никаких эмоций, если субъект относится к ним безразлично в эмоциональном смысле. Б остальных случаях, когда эти представления имеются налицо и возбуждают такие или иные эмоции, возникают побуждения к действиям или воздержаниям; но эти побуждения состоят отнюдь не в этих гедонистических, касающихся наслаждений и страданий представлениях, как таковых, а в тех эмоциях, которые в данных случаях действуют. Обыкновенно представления возможных в будущем наслаждений вызывают аттрактивные, представления будущих страданий – репульсивные эмоции, и поскольку имеются импульсы, действующие в пользу реализации наслаждения или предотвращения страдания посредством соответствующего поведения. Но бывает и наоборот; представления удовольствий, например, развлечений, предлагаемых оплакивающему смерть дорогого человека, вызывают подчас репульсивные, отталкивающие эмоции, и в этих случаях бывает антигедонистическое, направленное против удовольствий поведение и т. д.

Такие мотивационные процессы, в которых участвуют представления (или иные интеллектуальные процессы: восприятия,

мысли и т. д.) в качестве возбудителей эмоций, побуждающих к тому или иному поведению, можно назвать чувственно-эмоциональной мотивацией. Тот вид интеллектуально-эмоциональной мотивации, в котором имеются представления достижимых посредством известных действий или воздержаний эффектов и эмоции, направленные на реализацию этих эффектов и побуждающие к соответствующему поведению, мы будем называть целевой, или телеологической мотиваций, представления таких будущих, подлежащих реализации эффектов – целевыми, телеологическими представлениями, а представляемый эффект – целью; положительной целью, если дело идет о достижении, отрицательной целью, если дело идет о предотвращении того или иного изменения существующего положения; избираемое для осуществления положительной или отрицательной цели поведение есть средство, соответственное представление – представление средства.

Отнюдь не следует думать, будто роль целевых представлений в области мотивации могут играть только представления гедонистического содержания, образы возможных наслаждений или страданий. Способность возбуждать притягательные и отталкивающие эмоции и стало быть, определять наше поведение в качестве целевых представлений принадлежит не только гедонистическим, а и разным иным представлениям возможных эффектов наших поступков; сюда относятся, в частности, разные представления пользы и вреда, утилитарные представления, которые отнюдь не следует смешивать с гедонистическими; сюда же принадлежат различные представления чисто объективных, например, технических, научных эффектов и т. п. – без примеси представлений удовольствия или пользы для нас или для других. Наряду с гедонистической (и антигедонистической) целевой мотивацией существует и играет большую роль в жизни утилитарная (и антиутилитарная, ср., например, выше о злостных эмоциях) и объективно-целевая мотивация.

Но и относительно всех вообще представлений возможных эффектов наших поступков следует заметить, что им отнюдь не принадлежит монополия вызывать эмоции и определять наше поведение.

Существует много других представлений, которые действуют точно таким же образом, и, кроме телеологической мотивации разных видов, существуют еще разные иные классы интеллектуально-эмоциональной мотивации. Часто высказываемое философами, психологами, юристами, моралистами, экономистами и т. д. и принимаемое за какую-то само собой разумеющуюся истину положение, будто всякие наши поступки имеют известную цель, будто действия без цели что-то нелепое, невозможное, представляет коренное заблуждение1.

1 Основанное главным образам на смешении практической и теоретической точки зрения, на принятии своего мнения о практической верезониости чего-либо за доказательство фактической невозможности и несуществования.

Преобладающая масса действий людей и животных имеет бесцельный характер, совершается вовсе не для достижения какой-либо цели, основывается не на целевой, а на иных видах мотивации.

Действиям ради известной цели, действиям «для того, чтобы», можно прежде всего противопоставить действия ва известном основании – действия не «для того, чтобы», а «потому, что». Дело в том, что способность возбуждать эмоции свойственна и представлениям, касающимся прошедшего, например, представлениям нанесенного нам оскорбления или т. п., в не меньшей степени, чем представлениям, касающимся возможного в будущем; а раз есть налицо эмоция, то она стремится вызывать соответствующую акцию, не спрашивая, так сказать, о том, нужно ли это для какой-либо цели или не нужно. Например, если оскорбительный или иной поступок другого (соответственное восприятие или представление) вызывает в психике субъекта злость, негодование, презрение, восторг или т. п., то соответственные эмоции разражаются (проявляют свои акции) в форме слов, например, брани, выражения презрения, восторженных похвал или иных действий, например, нанесения оскорбителю удара, рукоплескания, объятий, целования, обыкновенно без всякого рассуждения и представления о целях соответственных телодвижений. Можно, например, даже утверждать, что если кто-либо разражается бранью или выражает «благородное негодование», восторг и т. п. *для того, чтобы», то это комедия, притворство, а не подлинное выражение гнева, негодования, восторга. Многие виды человеческого поведения по самой природе своей исключают целевую, касающуюся будущего мотивацию и предполагают непременно мотивацию, исходящую из прошедшего.

Мотивацию очерченного типа мы условно назовем «основной» мотивацией, представления чего-либо уже случившегося или наличного, играющие здесь роль возбуждающих эмоции и являющихся непосредственной причиной соответствующих акций познавательных факторов, – представлениями оснований, а соответственные, представляемые явления, чужие действия и т, п. – основаниями поведения.

Дальнейшим чуждым целевых расчетов и представлений видом интеллектуально-эмоциональной мотивации являются моти-вационные процессы, состоящие в том, что восприятия известных объектов, например, хлеба со стороны голодного, воды со стороны жаждущего, восприятия мыши со стороны кошки, кошки со стороны мыши, вызывают в психике воспринимающего индивида те или иные аппетитивные или вообще аттрактивные или репульсив-ные эмоции по адресу этих объектов, и эти эмоции вызывают без всяких целевых соображений телодвижения, направленные на схватывание, добывание объекта, приближение к нему и т. д. (в случае аттрактивных эмоций), или удаление, отстранение объекта от

себя {например, надоедающего насекомого, попавшего я рот отвратительного вещества) или себя от объекта (например, бегство от возбуждающего страх животного).

Драматические сцены преследования одних животных другими, например, зайца, оленя со стороны хищных животных, представляют одновременную иллюстрацию и аппульсивгюй. и репульсивной мотивации этого рода. Мчащееся впереди животное приводится в движение сильной репульсивной эмоцией (страхом), мчащееся сзади – сильной апсульсивной эмоцией (охотничьим моторным возбуждением)1. Этот вид мотивации мы назовем объектной, или предметной мотивацией.

Можно с уверенностью утверждать, что предметная мотивация представляет наиболее обыденный и распространенный вид мотивации в человеческой и тем более в животной жизни; питание, в том числе телодвижения еды, питья, охоты, и иные действия, направленные на овладение объектами питания, половая жизнь, телодвижения спасения от грозных врагов и иных вредных и опасных воздействий и проч. – зиждутся в животном царстве именно на предметной мотивации. Традиционное конструирование соответственных явлений как действий ради известной цели представляется нам наивным антропоморфизмом, некритическим приписыванием животным, едва ли вообще способным к целевым расчетам (предполагающим знание законов причинной связи), своих собственных тонких и сложных интеллектуальных процессов. Но и в области человеческой жизни, и притом в жизни достигших высокой интеллектуальной культуры взрослых людей (в отличие от дикарей, детей и т. д.), целевая мотивация по сравнению с предметной представляется нам редким исключением. Если произвести научный психологический диагноз мотивации, лежащей в основании тысяч совершаемых нами ежедневно телодвижений, начиная с движений утреннего одевания, умывания, завтрака, курения и т. д. и кончая телодвижениями приготовления ко сну, то окажется, что сотням случаев предметной мотивации соответствуют единичные случаи целевой2.

1 Ср.: Введение, § 14,

2 По поводу того соображения практического характера, что делать что-либо не для достижения определенной цели, а просто, без всякой мысли о цели, представляло бы нечто нерезонное, нелепое, соображения, заставляющего (на почве методологического промаха смешения практической и теоретической точек зрения, ср. с. 32, примечание) верить в объективное несуществование действий без цели, небезынтересно отметить, что «природа* поступила бы в высшее степени нецелесообразно с точки зрения охрани и развития жизни, если бы она устроила мотивацию движений живых существ так, что беа целевых расчетов невозможно было бы никакое действие: это было бы громадной растратой жизненной энергии и времени, особенно зловредной для существ а тех случаях, когда для спасения жизни и удачного осуществления иных биологических функций требуется моментальная реакция, вообще быстрое приспособление к обстоятельствам. Сложный психический процесс целевой мотивации требует соответственно большой затраты времени, и занятие целевыми расчетами со стороны индивида вело бы нередко к его гибели.

Наконец, в качестве еще одного вида интеллектуально-эмоциональной мотивации, играющего существенную роль в некоторых областях человеческого поведения, в том числе в области нравственных и правовых поступков, следует упомянуть такие моти-вационные процессы, в которых роль познавательных процессов, возбуждающих эмоциональные процессы, побуждающие к разным положительным и отрицательным действиям (воздержаниям)! играют самые образы поступков, представления подлежащих действий – назовем их для краткости акционными представлениями.

Если честному человеку предлагают совершить, например, за деньги или иные выгоды, обман, лжесвидетельство, клевету, отравление кого-либо или т. п., то само представление таких «гадких», «злых» поступков вызывает репульсивные эмоции, отвергающие эти действия, и притом достаточно сильные репульсии, чтобы не допустить возникновения аттрактивных эмоций по адресу обещаемых выгод и соответственной целевой мотивации или подавить такие мотивы в случае их появления.

Другие акционные представления, например, представления поступков, называемых хорошими, симпатичными, вызывают, напротив, аттрактивные эмоции по адресу этих поступков (потому-то они и называются хорошими, симпатичными, равно как эпитеты «злой», «гадкий» по адресу некоторых других поступков означают наличность и действие репульсии по их адресу, ср. ниже), и получается таким образом побуждение в пользу соответственных действий.

Такую мотивацию, в которой действуют акционные представления, возбуждающие аппульсивные или репульсивные эмоции в пользу или против соответствующего поведения, мы назовем акди-онной или самодовлеющей мотивацией (самодовлеющей в том смысле, чтб здесь не нужно никаких посторонних, целевых и других познавательных процессов, а достаточно представления самого поведения, чтобы нашлись импульсы в пользу или против него).

Существование и действие в нашей психике непосредственных сочетаний акционных представлений и отвергающих или одобряющих соответствующее поведение, репульсивных или аппульсив-ных эмоций проявляется, между прочим, в форме суждений, отвергающих или одобряющих соответствующее поведение, не как средство для известной цели, а само по себе, например, «ложь постыдна», «не следует лгать», «следует говорить правду» и т. п. Суждения, в основе которых лежат такие сочетания акционных представлений и репульсии или аппульсий, мы называем принципиальными практическими (т. е. определяющими поведение) суждениями, или, короче, нормативными суждениями, а их содержания – принципиальными правилами поведения, принципами поведения, или нормами. Соответствующие диспозиции, диспозитивные

суждения мы называем принципиальными, практическими, или нормативными убеждениями1.

Все установленные выше классы мотивационных процессов представляют сложные психические процессы, слагающиеся из чувственных и интеллектуальных процессов и эмоций. Но, с точки зрения приведенных выше основоположений эмоциональной психологии, возможны и должны существовать и более простые моти-вационные процессы, состоящие исключительно в моторных раздражениях, вызывающих соответствующие акции.

Моторные раздражения, эмоций могут возникать и часто возникают под влиянием тех или иных физиологических процессов и состояний организма, без участия каких бы то ни было психических процессов: чувств, восприятий, представлений и т. д. Например, после восстановления сил организма достаточно продолжительным сном возникают моторные раздражения, побуждающие к вставанию2; в противоположных случаях при потребности организма в восстановлении сил путем сна возникают сонные моторные раздражения, заставляющие нас все более и более властно и настойчиво прислониться к чему-либо или лечь, закрыть глаза и т. д.; в случае скопления продуктов-отбросов органической жизни, требующих удаления, появляются моторные раздражения, понуждающие со все большей силой к соответствующим действиям, и проч. и проч. Поскольку акции таких и т. п. специальных эмоций, не предполагающих для своего возникновения никаких иных психических процессов, в свою очередь способны реализоваться без участия каких бы то ни было психических процессов, мы имеем дело с такими мотивационными процессами и действиями, в которых с психологической точки зрения нет ничего, кроме моторных раздражений, в частности, не только целевых представлений или т, п., но даже ощущений (ощущения, вызываемые физиологическими процессами акции, например, закрыванием глаз, вынужденным сонной импульсией, конечно, к мотивационному процессу не относятся).

Этот вид мотивации – простейшая, чисто эмоциональная мотивация – и соответствующие движения представляют прототип мотивации и поведения в мире и в истории живых существ. Теперь существующие примитивнейшие животные, protozoa и др., и, с точки зрения дарвинистическо-эволюционной гипотезы, вероятно, и наши отдаленнейшие предки действовали и действуют исключительно на почве этой простейшей мотивации. И лишь с течением времени, когда путем приспособления и дифференциации психических способностей из примитивных смутных аттрактивных и репульсивных моторных раздражений возникли вспомогательные, односторонние способности познания, световых, слуховых, обоня-

1 Ср. о природе суждений и убеждений: Введение. § 17. гСм.: Введение, § 16.

тельных и т. д. ощущений1, а затем и способности чувствовать, наслаждаться и страдать, сделалось возможным появление сложных , интеллектуально-эмоциональных, процессов2.

Действия примитивных животных, т. е. телодвижения их, вызываемые психическими факторами, следует представлять себе так, что у этих существ под влиянием разных физических и химических воздействий (например, света, соприкосновения с растворами вредных или полезных для жизни субстанций) и соответствующих физиологических процессов появляются смутные ап-пульсивные или репульсивные моторные раздражения, и первые вызывают вытяжение живого вещества или движение его в сторону отправления воздействия, а вторые – сокращение и удаление от источника вредного физического или химического воздействия.

Современные психологи, ввиду традиционной классификации элементов психической жизни, не знающей именно того, что составляет главный и основной фактор психической жизни и поведения, принуждены совсем иначе конструировать психический механизм примитивных действий, в частности, действий примитивных животных. Они предполагают в основе действий примитивнейших животных и вообще примитивнейших действий наличие и познавательных процессов, и чувств, удовольствий и неудовольствий, и даже воли3, отрицательной по поводу и по адресу неудовольствий, положительной по поводу и по адресу удовольствий, т. е. исходят из антропоморфических представлений сложной, богато развитой и дифференцированной психики, как они ее наблюдают у себя и толкуют (без знания существования, природы и действий моторных раздражений в нашем смысле). Но эти теории носят в себе печать такой невероятности, такой чудовищности с научно-критической точки зрения, что их построение и верование в них может быть объяснено только, так сказать, крайней необходимостью, отсутствием иного возможного исхода ввиду основного психологического верования в познание, чувство и волю как элементы, из которых слагается всякая и вся психическая жизнь.

Сопоставляя изложенные положения о мотивах поведения с господствующим в современной науке учением, следует отметить:

1. Господствующее учение сводит все действия, все поведение к единому шаблону мотивации. С точка зрения изложенной выше эмоциональной теории мотивов поведения такого единого шаблона нет и быть не может, а имеется великое множество и разнообразие видов и разновидностей мотивационных процессов.

1 У примитивных животных, представляющих недифференцированные комки живого вещества, нет органов познания, глаз, чтобы видеть, ушей, чтобы слышать, и т. д.

а См.: Введение, § 15.

s Ср., например, Wundt, Grundnss der Psychology, 5-te Aufl., 1902, S. 202 и ся„ S. 335 и ел,; Jodl, Lehrb. d. Psychologie, 2-te Aufl. B. II, 1903, S. 157 в др.; ср.: Введение, с. 196 и ел.

Во-первых, имеется множество и разнообразие видов и разновидностей импульсов поведения в виде соответствующего множества и разнообразия эмоций, импульсий, специальных эмоций с их особыми, в эволюционном процессе выработанными и фиксированными акциями, и бланкетных эмоций с меняющимися в различных случаях в зависимости от связанных с ними представлений поведения акциями.

Во-вторых, множество и разнообразие типов мотивации увеличивается участием других психических факторов в качестве возбудителей эмоций, так что на этой почве получаются независимо от разнообразия эмоций различные виды и разновидности мотиваци-онных процессов (простейшая, чисто эмоциональная мотивация, и разные виды и разновидности сложных чувственно-эмоциональных и познавательно-эмоциональных комбинаций, разные виды целевой мотивации, объектная'мотивация и т. д.).

При этом, в отличие от господствующего учения, конструирующего свой единый шаблон мотивации в виде исторически неизменного, вечно однообразного шаблона, приложимого одинаково а к примитивнейшим животным, недифференцированным комкам живой материи, и к человеку с его богато развитой психикой, изложенная теория исходит из исторической, эволюционной точки зрения, из постепенного развития, осложнения и обогащения новыми комбинациями, новыми видами и разновидностями, мотивации поведения живых существ сообразно стадиям развития их физической и психической организации1.

2. Тот единый шаблон мотивации, к которому господствующее учение сводит все поведение, есть шаблон гедонизма и эгоизма. Как видно из предыдущего изложения, и эмоциональная теория мотивации не отрицает существования таких мотивационвых процессов, которые можно охарактеризовать как гедонистические и эгоистические (хотя и в относящихся сюда случаях, как и в других, мотивация поведения имеет с точки зрения эмоциональной теории принципиально иную психологическую природу, чем та, которую предполагает традиционное учение). Но при этом дело идет не об общем законе поведения, а лишь об особых разновидностях мотивационных процессов среди многих других видов и разновидностей, ничего общего с гедонизмом и эгоизмом не имеющих.

Несколько лучше господствующей в науке монистической теории гедонизма и эгоизма распространенное в публике дуалистическое воззрение, различающее два вида поведения: эгоистическое и альтруистическое. Но и оно в высокой степени недостаточно и неудачно. Ибо громадное большинство наших поступков не имеет ничего общего ни с эгоизмом, ни с альтруизмом.

1 Традиционная теория может быть охарактеризована как монистическая и антиисторическая, изложенная в тексте – как плюралистическая и эволюционная, историческая.

§2

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ТЕОРИИ

ЭСТЕТИЧЕСКИХ И ЭТИЧЕСКИХ ЯВЛЕНИЙ

/Сообщенные выше общие психологические положения дают воз-\_Уможность найти решение для нерешенных до сих пор в науке и не могущих быть решенными на почве традиционных психологических учений проблем о природе нравственности и права.

Для выяснения природы этих явлений необходимо возвратиться к самодовлеющей мотивации и нормативным суждениям.

В состав нормативных суждений и мотивационных процессов, вообще соответствующих эмоционально-интеллектуальных сочетаний, входят в различных случаях различные эмоции, сообщающие, сообразно своей специфической природе, подлежащим областям духовной жизни и поведения различные свойства и особенности; сообразно с этим можно и следует образовать разные классы нормативных переживаний1.

Так, эмоциональный элемент некоторых нормативных переживаний состоит в таких специфических притягательных или отталкивающих импульсиях, – мы назовем их эстетическими импуль-сиями и репульсиями, – которые переживаются нами часто не только по адресу разных человеческих поступков, но и по адресу разных иных явлений и предметов, называемых в таких случаях красивыми, прекрасными (при наличии притягательной эстетической эмоции) или некрасивыми, безобразными, гадкими (при наличии отталкивающей эстетической эмоции). Именно на сочетаниях разных акционных представлений с этими эмоциями покоятся так называемые правила приличия (regulae decori), правила savoir vivre, доброго тона, обращения в обществе, элегантности. Представления таких действий, как, например, применение пальцев, скатерти, салфеток или т. п. вместо носового платка, произнесение в обществе, особенно в дамском обществе, известных «неприличных» слов и т. п., сочетаются у «благовоспитанных» людей с репульсивными эстетическими эмоциями. Путем соответствующих экспериментов по методу противодействия (выше, с. 24) можно познакомиться с характером этих людей и их подчас непреодолимой силой давления на поведение2. Другие акционные представления, представления «требуемых приличием», относящихся к «доброму тону», «элегантных» и т. п. действий сочетаются с аппульсивными,

1 Ср. об образовании классов: Введение, § 6.

2 При этом можно даже обойтись без внешних опытов, достаточно внутренних {выше, с. 24), например, образного и живого представления себя в положении решающегося ради выигрыша пари, психологического познания или т. п. совершить в обществе что-либо вопреки соответствующим отталкивающим и задерживающим эмоциям, например, высморкаться в платье соседки, произнести известные слова, явиться без некоторых частей одежды и т. п.

одобрительными эстетическими эмоциями. Те же эмоции восстают против разных грамматических, синтаксических и т. п. прегрешений и лежат в основе правил грамматики, стилистики, риторики, играя таким образом огромную роль в области языка и его развития, литературы и т. д. Все соответствующие, заключающие в себе акционные представления такого или иного содержания и направленные против или в пользу соответствующих действий эстетические аппульсии или репульсии, психические сочетания мы будем называть эстетическими нормативными переживаниями; соответствующие нормы – эстетическими нормами; соответствующую мотивацию и покоящееся на ней поведение – эстетической мотивацией, эстетическими действиями,

В состав эстетических нормативных переживаний, в частности суждений, часто в качестве интеллектуальных элементов входят сверх акционных представлений еще представления иного содержания. Сюда относятся представления обстоятельств, при наличии которых соответствующая акция эстетически требуется или не допускается, например, представления, соответствующие слова; «в обществе», «в дамском обществе» (ср. приведенные выше примеры), *в случае первого визита» и т. п. Эти представления можно назвать представлениями эстетических условий или эстетически-релевантных фактов, а самые представляемые обстоятельства – эстетически релевантными фактами. Эстетические суждения, убеждения и нормы, не содержащие в себе указания условий, релевантных фактов, предписывающие или отвергающие эстетически известное поведение, безусловно, например, «ковырять пальцем в носу не следует..., некрасиво..., безобразно», можно назвать категорическими, безусловными эстетическими суждениями, убеждениями, нормами, в отличие от гипотетических, условных. В гипотетических суждениях и т. д. можно различать две части – гипотезу (указание условий) и диспозицию (прочие элементы); в безусловных эстетических нормах (и суждениях и т. д.) имеется только диспозиция.

Далее, в составе эстетических нормативных сочетаний часто встречаются представления тех индивидов или классов людей, например, детей, «кавалеров», «дам» и т. п. или иных существ, например, государств, для которых существуют правила международного приличия, международной эстетики поведения и т. п., корпораций, учреждений и т. п. (ср. ниже о субъектах нравственных и юридических обязанностей), вообще тех субъектов, от которых эстетически требуется известное поведение (субъективные представления, представления эстетических субъектов).

В некоторых областях эстетической нормативной психики в составе соответствующих интеллектуально-эмоциональных сочетаний встречаются сверх того еще представления таких фактов, например, существования старинного обычая или, напротив, «новой моды», действий местного «задающего тон> специалиста в области

элегантности, указаний родителей относительно неприличия, безобразия известного поведения и т. п., которые определяют содержание и обусловливают «обязательность» эстетической диспозиции, например, следует прилично делать то-то, потому что так исстари ведется, такой обычай, так все поступают, такова мода, так одевается принц Уэльский; так не полагается делать, потому что мама сказала, что это неприлично, так значится в таком-то кодексе приличий, книге savoir vivre. Такие составные части интересующих нас интеллектуально-эмоциональных переживаний иы будем называть представлениями нормо-установительных или нормативных фактов. Эстетические нормативные переживания и эстетические нормы, в состав которых входят такие представления, мы назовем гетерономными, или позитивными, прочие – автономными, или интуитивными. Если кто-то, например, переживает эстетическое суждение (или имеет эстетическое убеждение), по которому сморкаться в пальцы неприлично, безобразно, без представления каких-либо говорящих в пользу этого нормативных фактов, например, указаний няньки, а, так сказать, по собственному своему усмотрению, то соответствующая норма есть автономная, интуитивная норма; в противном случае, например, у дитяти, которое относится к соответствующим действиям как к чему-то неприличному, безобразному, подлежащему избеганию, «потому что так няня сказала», или * потому что старшие так не делают», соответствующая норма – позитивная, гетерономная норма. В эпоху патриархальной жизни и вообще на более низких ступенях культуры народная эстетика имела (и имеет) главным образом характер позитивной эстетики; во всяком случае, позитивная эстетика имела в народной жизни гораздо больше, а интуитивная гораздо меньше значения, чем теперь среди цивилизованных народов; главное и решающее значение при этом в качестве представлений нормативных фактов имели представления соответствующего массового поведения предков, обычаев предков, старинных обычаев; то, что в области манер, одежды, постройки, устройства и украшения жилищ, храмов, церемоний, обрядов и проч. и проч. соответствовало старым обычаям, традиция, – представлялось красивым, приличным; всякие же индивидуальные, автономные отступления и новшества возбуждали резкое эстетическое порицание как нечто безобразное, неприличное. В наше время, с одной стороны, наряду с позитивной имеет сравнительно весьма большое значение и большую сферу действия интуитивная, автономная эстетика; с другой стороны, в области позитивной эстетики, за исключением некоторых более консервативных областей духовной жизни, главным образом религии, религиозного культа, преобладает ссылка не на старые обычаи, а, напротив, на моду, т. е. на новое массовое поведение задающего здесь тон слоя общества.

Как уже упомянуто выше, эстетические репульсии и аппуль-сии переживаются нами не только в связи с разными акционньши

представлениями и по адресу соответствующих явлений, т. е. телодвижений и иных действий, но также в связи с представлениями (и восприятиями) разных других явлений и предметов. Идя на прогулку и имея с одной стороны площадь с кучами мусора, нечистот или т. п., а с другой стороны сад с зелеными лужайками, цветниками и т. д., мы непременно повернем в сторону сада под влиянием отталкивающих эстетических эмоций, возбуждаемых мусором, нечистотами, и привлекающих эстетических эмоций, возбуждаемых цветвиками, лужайками и т. д. Вообще репульсивные эстетические эмоции побуждают нас отворачиваться, удаляться, избегать того, что возбуждает эти эмоции. Аппульсивные эстетические эмоции побуждают нас поворачиваться в сторону возбуждающего их предмета, приближаться к нему, присматриваться, оставаться близко или среди таких предметов.

По общему закону эмоциональной жизни реализация, удовлетворение эмоциональных требований имеет тенденцию возбуждать чувства удовольствия; противоположные явления, действия вопреки эмоциональным требованиям, например, удаление объекта аппетитивной эмоции, приближение объекта репульсивной эмоции, имеют тенденцию вызывать противоположные чувства, неудовольствия. Сообразно с этим приближение объекта, вызывающего эстетические репульсии, «некрасивого», «безобразного», «гадкого», созерцание его, необходимость быть среди таких предметов и т. д., бывают неприятны, вызывают отрицательные чувства. Напротив, приближение объекта, вызывающего эстетические аппульсий, «красивого», «миловидного», «прекрасного», «великолепного», созерцание его, нахождение среди таких предметов, в такой местности и т. п. – бывает приятно, вызывает положительные чувства.

Около того явления, что созерцание некоторых предметов или явлений бывает приятно, доставляет удовольствие, наслаждение, т. е, около одного из частных проявлений тенденций1 эстетических аппульсий (остающихся неизвестными современной психологии вообще и науке об эстетических явлениях в частности), и притом таких проявлений, которые вовсе не представляют ничего особенного, специально свойственного эстетической области, а повторяются по общему закону эмоциональной психики в области тысяч других эмоций, – вращается вся современная эстетика – наука об эстетических явлениях. Эстетические явления отождествляются с «эстетическим наслаждением», выставляются разные, более или менее глубокомысленные, разноречивые теории о природе «эстетического наслаждения», о природе того, созерцание чего доставляет «эстетическое наслаждение» и проч.

Успешное и согласное существу дела развитие науки эстетики возможно только на почве изучения моторных раздражений, им-

1 Ср. о тенденциях: Введение, § 6.

пульсий и их свойств вообще и познания эстетических репульсий и аппульсий и их свойствах в частности.

Дальнейшими и специально нас интересующими видами нормативных эмоционально-интеллектуальных сочетаний являются нравственные и правовые переживания. Соответственные нравственные и правовые аппульсивные и репульсивные эмоции имеют наряду с некоторыми подлежащими выяснению ниже различными, отличающими их друг от друга свойствами, в то же время некоторые общие свойства, дающие основание образовать один высший, обнимающий и те и другие импульсии, класс эмоций. Этот высший класс импульсии мы назовем условно эмоциями долга, обязанности, или этическими эмоциями. Соответственные нормативные эмоционально-интеллектуальные психические сочетания мы назовем сознанием долга, обязанности или этическими переживаниями, этическим сознанием.

Эмоции долга переживаются нами и управляют нашим поведением, особенно в области наших отношений к ближним, весьма часто. Но, как и многие другие эмоции, они обыкновенно для субъекта незаметны, не поддаются различению и наблюдению, а во всяком случае ясному и отчетливому познанию. Сообразно с этим их существование, природа и свойства остаются до сих пор неизвестными не только в области жизни, но и в науке, и потому уже независимо от других обстоятельств не может быть речи о знании природы нравственности и права.

Для того, чтобы открыть существование и познать природу интересующих нас моторных раздражепий в области сознания долга, необходимо произвести интроспективные исследования по двойственной схеме: patL-movere в области таких действительных или представляемых для экспериментальных целей случаев жизни, когда сознанию долга противостоят и оказывают противодействие более или менее сильные «искушения» поступить иначе, т. е. реализация эмоций долга наталкивается на противодействие в виде переживания и действия других моторных возбуждений, побуждающих к иному поведению. Как и другим эмоциям, эмоциям долга свойственны большие колебания интенсивности, и в случае препятствий, противодействия и дразнения (ср. выше, с. 24), их интенсивность так возрастает, что они делаются явственными и поддаются изучению.

Особенно сильные приступы эмоций долга, переживаемых вообще неравномерно, в виде перемежающихся приступов, или то появляющихся и поднимающихся, то падающих и исчезающих волн, бывают во время нерешительности, борьбы и коллизии этих и Других, * искушающих» эмоциональных влечений. Но и после решения борьбы в пользу или против эмоции долга и начала соответственного действия при известных условиях бывают еще возвратные приступы сильных этических возбуждений. Если побеждает противная долгу эмоция и начинается соответственное

действие, например, ребенок под влиянием аппетитивного возбуждения, вызванного видом чужих конфет, в отсутствие собственника решается, вопреки сознанию долга не посягать на чужое добро, похитить из коробки одну или несколько конфет и протягивает руку для исполнения «преступного» намерения, то бывает так, что ослабевшие было и побежденные эмоции долга вновь появляются в виде сильных и явственных приступов, заставляющих подчас на несколько времени или окончательно прервать исполнение противного эмоции долга действия, например, остановить на мгновение движение руки в сторону чужого добра, чтобы затем, по прошествии приступа протестующей эмоции долга, продолжить похищение и т. п. Если побеждает эмоция долга и начинается соответственное поведение, например, ребенок или иной субъект, несмотря на сильные аппетитивные эмоции, возбуждаемые видом чужого, доступного тайному похищению добра, подчинившись более властной эмоции долга, удаляется от объекта аппетитивной эмоции, то ослабевшие было я побежденные «искушавшие» эмоции подчас, после ослабления эмоций долга вследствие устранения противодействия, появляются вновь, в виде более или менее сильных возвратных приступов; так что, например, уходящий от чужого-добра субъект останавливается, оглядывается или даже поворачивается и вновь начинает приближаться к искушающему предмету, а эти процессы, как противодействие, вызывают в свою очередь возвратное появление и возрастание интенсивных эмоций долга. И после окончательного и безвозвратного нарушения долга, например, тайного похищения и съедения чужих конфет со стороны ребенка бывают, иногда в течение весьма продолжительного времени, например, месяцев, лет, возвратные приступы соответственного, протестующего против совершившегося, сознания долга и подчас довольно сильного этического эмоционального возбуждения. Впрочем, в этих случаях ясному и отчетливому познанию эмоций долга, их специфического характера и т. д. мешают осложняющие чувственные процессы; а именно, в этих случаях, по общему закону эмоциональной психики, состоящему в том, что явления, противные эмоциональным требованиям (восприятия и представления, в том числе воспоминания, таких явлений) вызывают отрицательные чувства, неудовольствия, страдания (ср. выше, с. 42), одновременная наличность эмоций долга и сознания безвозвратной невозможности исполнения их требований вызывает более или менее сильные страдания (ср. выражение «угрызения совести»); и это осложнение вредно с точки зрения ясного и отчетливого познания эмоций долга и может даже вести к смешению этих эмоций с существенно различными, часто пассивными процессами – страданиями.

Эмоции долга способны достигать большой интенсивности и делаться заметными и в тех случаях, когда дело идет не о собственном поведении субъекта, а о поведении кого-либо другого (ср. ниже

о возникновении эмоций долга при представлении чужого поведения), если имеется противодействие или дразнение (выше, с. 24); например, если мы под влиянием своих этических переживаний стараемся убедить своего брата, друга, знакомого не делать чего-либо, например, не обижать невинного человека, не разрушать своим поведением чужого семейного мира и т. п., а тот другой сопротивляется, спорит, не признает обязанности или нее, по-видимому, то соглашается и уступает, то возвращается опять к своему, нас этически возмущающему намерению, то это противодействие и дразнение способно доводить наши этические эмоции до степени сильных и заметных волнений1. Чтение рассказов, повестей, драм, трагедий и т. п., живо изображающих такие происшествия, представления коих способны возбуждать и доводить до большой интенсивности этические эмоции читателя путем воображаемого противодействия и дразнений, или присутствие при соответствующих театральных представлениях – также могут служить хорошим средством экспериментального изучения эмоций долга2.

Изучая путем воспоминательного (состоящего в обращении внутреннего внимания на соответствующие воспоминания) и непосредственного, простого и экспериментального самонаблюдения8 по схеме pati-movere переживания указанных видов, можно убедиться, что составным элементом этических переживаний являются своеобразные пассивно-активные переживания, специфические шшульсии, или эмоции в условленном выше смысле, и что от и эмоции отличаются следующими характерными свойствами:

1. Соответствующие повторные возбуяедения и побуждения имеют своеобразный мистически-авторитетный характер. Они противостоят нашим эмоциональным склонностям и влечениям, аппетитам и т. п., как импульсы с высшим ореолом и авторитетом, исходящие как бы из неведомого, отличного от нашего обыденного «я», таинственного источника (мистическая, не чуждая оттенка боязни окраска). Этот характер этических эмоций отражается, между прочим, в народной речи, поэзии, мифологии, религии и т. п. произведениях человеческого духа в форме соответствующих фантастических представлений, в частности, в форме представлений, что в таких случаях наряду с нашим «я» имеется налицо еще какое-то другое существо, противостоящее нашему «я» и понуждающее его к известному поведению, какой-то таинственный голос обращается к нам, говорит нам. Сюда, например, относится слово со-весть (со-ведать) и соответствующие, указывающие на наличие другого существа, выражения других языков (славянских – например, s-umie-nie по-польски; романских – например, con-science по-французски;

1 Ср. о диагностике эмоций суждений путем противодействия и дразнений: Введение, с. 249 и ел.

2 Введение, § 2.

3 Ср.: Введение, § 3.

латинское con sclentia, германских: Ge-wissen по-немецки, где частица ge = с, со и означает наличие другого лица, как в выражениях Geschwiater, Gesellschaft и проч.), а равно разные обычные контексты, в которых эти выражения употребляются, например: «голос совести», «слушаться», «бояться совести» и т. п. Народная религия, поговорки, поэзия и т. д. приписывают этот голос разным представляемым мистическим существам: почитаемым духам предков, разным божествам, в области монотеистических религий Богу (глас Божий). В этих олицетворениях, в верованиях в Божественное происхождение голоса совести, а равно в выражениях ♦ слушаться», «бояться совести» и т. п. отражается вместе с тем упомянутый выше характер высшей авторитетности, оттенок высшего ореола, свойственный этическим эмоциональным переживаниям.

Замечательно, что указанные особенности этических моторных возбуждений оказывают давление и на мышление философов и ученых и определяют характер и направление их интеллектуального творчества в области этики. Родоначальник нравственной философии Сократ говорил, как известно, о высшем духе, демоне, который подсказывает ему, как он должен вести себя. Гениальный мыслитель, признаваемый величайшим представителем нравственной философии нового времени, Кант положил в основу своего учения о нравственности метафизическое положение о существовании особого метафизического, умопостигаемого «я», своеобразного метафизического двойника к нашему эмпирическому «я», обращающегося к последнему со своими указаниями. Такую же роль в учениях других философов играют разные другие метафизические существа: «природа», представляемая как высшее существо, мировой «разум», «объективный дух» и т. п. И позитивистская, и скептическая психика тех ученых, которые стараются оставаться чуждыми всякого мистицизма, все-таки проявляет в области их учений о праве и нравственности тенденцию к разным мистическим олицетворениям; сюда, например, относятся представления исторической школы юристов и разных современных юристов и моралистов о «народном духе», «общей воле», «инстинкте рода» и т. п., причем «род», «общая воля* и т. д. представляются чем-то, наделенным высшим авторитетом и стоящим над индивидом и его индивидуальной волей, и проч.

2. Характерно для интересующего нас класса импульсий, далее, то их свойство, что они переживаются как внутренняя помеха свободе, как своеобразное препятствие для свободного облюбования, выбора и следования нашим склонностям, влечениям, целям и как твердое и неуклонное давление в сторону того поведения, с представлением которого сочетаются соответствующие эмоции. В этом отношении этические эмоции сходны с упомянутыми выше повелительными, возбуждаемыми обращенными к нам приказами или запретами, эмоциями.

Это свойство импульсий долга отражается в языке и других продуктах духа человеческого в форме двух категорий фантастических представлений;

a) С одной стороны, соответствующие принципы поведения, нормы, называются «законами», «велениями» и «запретами». Сообразно характеру высшего мистического авторитета этических эмоций эти веления и запреты представляются высшими, царящими над людьми или даже над людьми и богами законами. Поскольку имеются в виду более образные и личные представления таких или иных мистических существ, вступающих в данной области в сношения с нашим я, или с людьми вообще, то эти существа или соответствующий таинственный «голос» обращаются к нам отнюдь не с просьбами или советами, а с приказаниями; «совесть» не просит, а «повелевает»; нравственные и правовые начала суть установленные божествами законы, веления и запреты и т. д.

Такие же представления господствуют в философии и в науках о нравственности и праве. Соответствующие принципы рассматриваются как «веления* и «запреты», «императивы». По учению Канта, метафизический двойник обращается к нашему я с «категорическим императивом» и т. п. В связи с таким представлением находится, между дрочим, большая роль, которую в науке о праве, о государстве и др. играет «воля»: в абстрактной форме сведения права к «воле», усматривания существа права в «воле», или в более конкретных формах разных фикций «общей воли», «воли государства» и т. п. Дело в том, что слово «воля» есть двусмысленное выражение; наряду с психологическим смыслом этого слова с обозначением им особого класса психических процессов, предшествующих телодвижениям или иным действиям (Введение, § 10), в народной речи со словом «воля» связывается нередко еще другой, существенно отличный от первого смысл, а именно: словом «воля» обозначаются нередко в обыденной речи веления, приказания и запрещения одних по адресу других; слуга, подчиненный или т. п. исполняет «волю господина», «волю начальника» и т. п. (воля в научно-психологическом смысле, конечно, «исполняется» не другим субъектом, а собственным субъекта организмом). И вот юристы, государствоведы, моралисты и даже некоторые психологи {например, Вундт и др.), не подозревая указанной двусмысленности слова «воля», смешивают требования, веления по адресу других с волей в психологическом смысле; и на этой почве, в связи с представлениями норм права и нравственности как чьих-то велений, они строят теории права и нравственности как «воли», отношений воли одних к воле других (Willensverhaltnisse), «общей воли», «совокупной воли» (Geaamtwille) и т. п.

b) С другой стороны, тот субъект, к которому обращаются представляемые (фантастические) веления и запреты, императивы, фиктивная «воля» и т. п., представляется находящимся в особом состоянии несвободы, связанности. Отсюда выражение «об(в)язанность»

и соответствующие, означающие связанность, выражения других языков: obhgatio, Verbindlichkeit и т. п. Следование своим влечениям вопреки «требованиям долга» представляется как нарушение, разрыв связи, разрушение или переступление преграды, отсюда выражения «нарушение долга», «преступление» (Pflichtverletzung, Verbrechen означают разрушение, сломание преграды). Ученые юристы и моралисты конструируют нравственные и юридические обязанности как состояния подчиненности повелениям и запретам или той «воле», которая по этому поводу придумывается. В литературе о существе права нередко это состояние подчиненности конструируется так, что всякие веления или запрещения имеют за собой угрозу невыгодных последствий в случае нарушения, отсюда необходимость подчинения.

Для уяснения действительной природы этических (нравственных и правовых) норм и обязанностей необходимо иметь в виду следующее:

Моторные раздражения, возбуждаемые в нас разными объектами (их восприятиями и представлениями) или переживания по их адресу, сообщают соответствующим восприятиям или представлениям особую окраску, особые оттенки, так что самые объекты представляются нам в соответствующем особом виде, как если бы они объективно обладали надлежащими особыми свойствами. Так, например, если известный объект, например, жаркое (его восприятие, вид, запах и т. д.) возбуждает в нас аппетит, то он приобретает в наших глазах особый вид, мы приписываем ему особые свойства и говорим о нем, что он аппетитен, имеет аппетитный вид и т. п. Если тот же объект при ином физиологическом состоянии нашего организма или иной предлагаемый нам в пищу объект возбуждает в нас не аппетит, а противоположную эмоцию, пищевую репульсию, то мы, в случае относительной слабости этой отталкивающей эмоции, приписываем ему свойство неаппетитности, говорим, что он имеет неаппетитный вид, в случае же большой интенсивности подлежащего моторного раздражения наделяем его свойством и эпитетом «отвратительности». Если восприятие какого-либо предмета или явления возбуждает в нас репульсивные эмоции, называемые боязнью, страхом, испугом, ужасом, то мы этот предмет или явление называем страшным, грозным, ужасным; для ребенка шипящий гусь или лающая собачонка имеет весьма грозный, страшный вид – страшные звери, а для взрослого или нетрусливого ребенка они не страшные звери, вовсе не обладают страшным видом. Тот, по чьему адресу данный субъект переживает эмоции любви, является для него «милым», «дорогим», а в случае исчезновения любви и замены ее склонностью к репуль-сивным переживаниям «милый» превращается в «постылого» или даже делается «гадким», «отвратительным субъектом»1. Эпитеты: симпатичный, миловидный, антипатичный, удивительный, инте-

1 Ср.: Введение, § 2.

ресный (например, рассказ), комический, трогательный (например, комическая, трогательная сцена), мерзкий, возмутительный (например, поступок) и проч. и проч. – дальнейшие лингвистические иллюстрации того же психического явления.

Это явление, имеющее место и в тех случаях и областях эмоциональной жизни, где для соответствующих кажущихся свойств вещественных предметов и т. д. нет особых названий в языке, мы назовем эмоциональной или импульсивной проекцией Или фантазией. То, что под влиянием эмоциональной фантазии нам представляется объективно существующим, мы назовем эмоциональными фантазмами или проектированными, идеологическими величинами, а соответствующую точку зрения субъекта, т. е. его отношение к эмоциональным фантазмам, идеологическим величинам как к чему-то реальному, на самом деле существующему там, куда оно им отнесено, проектировано, мы назовем проекционной или идеологической точкой зрения.

Импульсивная фантазия создает не только разные качества и свойства для предметов и явлений, чему в языке соответствуют разные прилагательные, но и разные, реально не существующие величины иных категорий, например, разные несуществующие предметы, положения и состояния предметов, процессы, происшествия, их касающиеся, и т. д. – чему соответствуют в народных языках разные имена существительные, глаголы, наречия и т. д.

Так, например, в области эстетической эмоциональной психики, где эмоциональная проекция играет вообще немалую роль, наряду с фантастическими, идеологическими свойствами предметов и явлений в качестве продуктов эмоциональной проекции имеются также фантастические процессы, смутные представления какого-то требования, добывания от субъектов известного поведения или недопущения, откуда-то исходящего отвергался известных поступков.

Если субъект переживает эстетические репульсии или аппуль-сии по адресу какого-либо воспринимаемого, например, видимого им или представляемого предмета или явления природы, то происходит эмоциональная проекция, наделяющая эти предметы или явления соответствующими специфическому характеру эстетических импульсий качествами, свойствами. Этому психическому процессу соответствуют в языке разные эпитеты, прилагательные. Эстетическим репульсиям соответствуют эпитеты: некрасивый, безобразный, уродливый, гадкий, отвратительный1.

1 Последние два прилагательных применяются в области многих и разнообразных репульсий, в том числе также и эстетических. Эпитет уродливый применяется главным образом в области эстетических репульсии, возбуждаемых разными телесными пороками и недостатками, например, отсутствием носа и т. п. Такое существо, человек или животное, структура тела которого или иные телесные недостатки и особенности возбуждают сильные эстетические репульсии, называется «уродом*. Представление, соответствующее этому слову, содержит в себе наряду с другими элементами проекционный элемент. Такой же смешанный состав имеют представления, соответствующие простонародным выражениям: «рожа», «рыло», «морда» в применении к человеческому лицу.

Эстетическим аппульсиям соответствуют эпитеты: красивый, прекрасный, миловидный, прелестный, великолепный и т. п., а равно в качестве существительного – названия соответствующего эмоционально-фантастического качества – слово красота1.

Такие же проекции происходят и по адресу человеческих телодвижений и иных действий, и этому соответствуют эпитеты в случае действия эстетических репульсий: некрасивый (например, некрасивый поступок, некрасивое движение), безобразный, неприличный, гадкий, пошлый, тривиальный, хамский и т. п., в случае действия эстетических аппульсий: красивый, изящный, грациозный, элегантный и т. п.

Такое наделение телодвижений и иных действий эстетически проекционными качествами имеет место главным образом тогда, если субъект воспринимает, например, видит или представляет данное телодвижение как нечто совершающееся или совершившееся, вообще когда дело идет о телодвижении или ином поведении как факте и о его квалификации. Если же дело идет о представлении известного действия как чего-то, могущего быть известным субъектом, совершенным или несовершенным, когда дело идет о выборе того или иного поведения, и против известного представляемого как возможное поведения, в психике представляющего субъекта восстает эстетическая репульсия, или в пользу известного поведения действует эстетическая аппульсия, то обыкновенно вместо проекции соответствующего качества на поведение происходит проекция своеобразного процесса, состоящего в исходящем откуда-то требовании, домогательстве известного поведения (в случае притягательной эстетической эмоции) или удерживании от известного действия, отклонении, недопущении, отвергании его. Например, суждения вроде: в этом случае подобает, следует, приличествует (ср. латинский глагол decere, decet) поступить так-то, сделать такой-то визит и т. и,; приличие, добрый тон, так требует того-то, и т. п., так поступать не подобает, не следует, неприлично; приличие, добрый тон не допускает того-то и проч. – представляют лингвистические проявления эмоциональной проекции этого типа. Если в нашем сознании имеется представление известного субъекта или субъектов, о поведении коих идет речь, то указанные процессы домогательства и т. д. представляются как бы происходящими между (представляемым) субъектом и соответствующим (представляемым) поведением, они представляются обращенными к субъекту и воздействующими на него в пользу совершения или несовершения известного действия. Суждения

1 Ср. в области эстетических репульсий выражения: безобразие, уродливость. Существительные: красавец, красавица, красотка и т. п., а также выражения: гармония, мелодия, симфония и т. п., означают смешанные, отчасти эстетически-проекционные представления. Такой же смешанный характер имеют обыкновенно представления, соответствующие слову «личико» и некоторым другим уменьшительным именам, например, зверек, кошечка, цветочек и т. п.

вроде: ему приличествует, следует, подобает, приличие от него требует поступить так-то; тебе не подобает, не следует, неприлично поступать так-то и т. п., соответствуют указанным своеобразным проекционным процессам. Впрочем, глагол «следовать», выражения: «следует», «не следует» применяются не только в области эстетических, но и разных иных аппульсий и репульсий по адресу тех или иных представляемых действий.

И вот не что иное, как продукты эмоциональной проекции, эмоциональные фантазмы представляют и те категорические веления с высшим авторитетом, которые в случае этических переживаний представляются объективно существующими и обращенными к тем или иным субъектам, а равно те особые состояния связанности, об(в)язанности, несвободы и подчиненности, которые приписываются тем (представляемым) субъектам, которым (представляемые) этические законы повелевают или запрещают известное поведение.

Реально существуют только переживания этических моторных возбуждений в связи с представлениями известного поведения, например, лжи и т. п., и некоторыми иными представлениями тех субъектов, о поведении которых идет речь, и т. д. (см. ниже); в силу же эмоциональной проекции переживающему такие процессы кажется, что где-то, как бы в высшем пространстве над людьми имеется и царствует соответствующее категорическое и строгое веление или запрещение, например, запрет лжи, а те, к которым такие веления и запрещения представляются обращенными, находятся в особом состоянии связанности, обязанности.

Этическая эмоциональная проекция, впрочем, не ограничивается представлениями существования, с одной стороны, авторитетных велений и запретов, с другой стороны, Обязанности, долженствования как особого состояния подчиненности этим запретам, а идет в смысле фантастической продукции дальше, происходит, так сказать, овеществление, материализация долга. Как видно из этимологического состава слова об(в)язанность (obligatio и т. п.) и из разных обычных контекстов применения слов обязанность и долг, например, «на нем лежит обязанность, долг*, «тяжелый долг», «быть обремененным обязанностями, долгами» и т. п., здесь имеется представление наличности таи, куда направляется проекция, у тех субъектов, ва которых проецируется долженствование, каких-то предметов, обладающих тяжестью, каких-то вещественных объектов вроде веревок или цепей, которыми они обвязаны и обременены. Впрочем, эти, как и другие эмоциональные фантазмы, имеют неотчетливый, смутно-неопределенный характер. Выражения: «об(в)язанность», «на нем лежит обязанность», «он обременен обязанностью» и т. п., не означают, что субъект, приписывающий кому-либо, т. е. проецирующий на кого-либо обязанности, переживает сколько-нибудь ясный и отчетливый зрительный образ веревки, цепи или т. п. Этого, за исключением разве

случаев особенно живой индивидуальной фантазии, не бывает. Имеется лишь темное, лишенное определенных очертаний представление предметного типа, представление чего-то связывающего, обременяющего, столь неясное и смутное представление, что субъект, спрошенный о том, что такая-то обязанность лежит на таком-то человеке или т. п., вероятно, не сумел бы не только доставить подробного описания, какое возможно при более илм менее отчетливых зрительных образах, но даже вообще дать какой-либо ответ относительно характера и свойств того, что он себе представляет. Тем не менее, вера в реальное существование чего-то, называемого обязанностями, у тех субъектов, на которых направляется эмоциональная проекция, столь крепко укоренена в человеческой психике, что излагаемое здесь учение о природе обязанностей как эмоциональных фантазм, реально не существующих вещей, может показаться чем-то странным и парадоксальным и требует некоторых умственных усилий, чтобы его усвоить и свыкнуться с ним.

Вообще человеческие склонности и привычки представления и мышления в этической области, а равно привычки называния, имена, и вообще склад человеческой речи покоятся на проекционной точке зрения, упорно исходят из реального существования проекций этических моторных раздражений: соответствующих запретов, велений, обязанностей (игнорируя подлежащие реальные психические процессы); и они так приноровлены к этой точке зрения, что применение при обсуждении вопросов этики ивой, научно-психологической точки зрения, исходящей из несуществования подлежащих проекционно-фантастических величин, обязанностей и т. д., и реального существования лишь особых моторных раздражений (в психике приписывающих обязанности) в связи с известными интеллектуальными процессами встречает особые мыслительные и лингвистические затруднения, представляет «речь на непонятном языке». Вследствие этого при обсуждении многих вопросов общей теории этических явлений и специальных вопросов теории права и нравственности удобнее для простоты изложения держаться традиционной, привычной, проекционной точки зрения, например, так говорить об обязанностях, их содержании, их видах и т. п., как если бы они действительно существовали, помня при этом и подразумевая, что дело идет об эмоциональных фактазмах, которым как реальные факты соответствуют известные нам эмоциональные и интеллектуальные процессы. Такая точка зрения, условная или критическая, в отличие от обыденной некритической, наивно-проекциояной точки зрения не заключает в себе ненаучности, не неходит из заблуждения и не вводит других в таковое, а представляет только условную форму изложения.

В этом смысле и для такого изложения можно, между прочим, призвать терминологию, состоящую из называния этичес-

ких (юридических и нравственных, ср. ниже) норм велениями и запрещениями, или лучше, во избежание смешения с подлинными велениями и запрещениями, т. е. особого рода действиями, поступками, – императивами, императивными нормами. Таким образом выражения: императивы, императивные нормы в нашем смысле вовсе не означают, что кто-то кому-то что-то велит, что какая-то «воля» обращается к другой «воле» и т. п. Они означают проекции, в основе которых лежат охарактеризованные выше моторные возбуждения, сходные с моторными возбуждениями, вызываемыми обращенными к нам повелениями и запрещениями и могущие быть названными императивными эмоциями или им-пульсиями.

Все императивные моторные раздражения представляют бланкетные, абстрактные импульсии. Они сами по себе не предопределяют нашего поведения, а действуют подобно импульсиям, возбуждаемым просьбами, приказами и т. д. (ср. выше, с. 29 и ел.), в пользу или против того поведения, представление которого переживается в конкретном случае в связи с императивной (аппульсив-ной или репульсивной) эмоцией. Поэтому с помощью этических императивных эмоций могут быть вызываемы разнообразнейшие, в том числе друг другу прямо противоположные по своему направлению поступки, вообще любое поведение, всякое поведение, представление которого приведено в связь с императивной эмоцией. С другой стороны, будучи лишенными специфической акции, этические эмоции без наличности акционных представлений не вызывали бы никакого поведения, не имели бы никакого мотивацион-ного значения и смысла; и они, по-видимому, вне связи с теми или иными акционными представлениями вообще не переживаются1. Минимальный состав этических переживаний: акционное представление, представление того или иного внешнего или внутреннего (например, в области мышления) поведения + этическое ап-пульсивное или репульсивное (слабое и незаметное или сильное и заметное) моторное раздражение.

Поскольку в нашей (диспозитивной) психике имеется более или менее прочная ассоциация тех или иных акционных представлений с этическими репульсиями или аппульсиямк (т. е. связь соответствующих диспозиций), например, представления лжи, измены с репульсивной этической эмоцией, то по общему закону ассоциации в случаях появления в нашем сознании представлений соответствующих поступков возникают и начинают действовать и соответствующие этические эмоции. Это имеет великое значение

1 По крайней мере автору, несмотря на обширные и продолжительные психологические, в том числе экспериментальные исследования в области этических переживаний, не удалось открыть этических эмоций без акционкызс представлений; к тому же есть дедуктивные, здесь, впрочем, еще не могущие быть выясненными основания предполагать, что этические эмоции всегда переживаются в сочетании с акционными представлениями.

для человеческого поведения (которое таким образом находится под охраной многочисленных авторитетных, стражей, тотчас же выступающих на сцену, когда в них появляется необходимость) и объясняет много других интересных явлений этической психики. Здесь отметим следующее:

1. Так как на почве указанных ассоциаций появление в сознании представлений соответствующих поступков влечет за собой появление и действие ассоциированных императивных эмоций, этических репульсий или аппульсий, то эти эмоции появляются и действуют не только по адресу настоящего, ко и по адресу (представляемого) будущего или прошедшего нашего поведения соответствующего типа, и сообразно с этим мы приписываем себе (проецируем на себя) подлежащие обязанности не только по отношению к настоящему, но и относительно прошлого и будущего времени. Так как, например, представления лжи, клеветы и т. п. и тогда вызывают ассоциированные с ними порицающие и отвергающие этические моторные возбуждения, когда мы относим эти представления к более или менее отдаленному будущему или прошлому, например, если они всплывают как воспоминания о поступках, совершенных нами в прошлом, то соответствующую обязанность и предосудительность ее нарушения мы проецируем и на то время («я тогда обязан был не делать этого*, «я нарушил эту священную обязанность» и т. п.). Именно появление и действие этических моторных возбуждений по адресу прошлого нашего поведения вызывает упомянутые уже выше явления «угрызений совести*.

2. Точно так же и по тем же основаниям мы переживаем этические эмоции не только по адресу своего, но и по адресу чужого представляемого поведения и совершаем проекцию обязанностей не только на наше я (в настоящем, прошлом, будущем), но и на другие представляемые существа настоящего, прошлого, будущего; известные поступки их, например, совершенное Каином братоубийство, представляются нам нарушением долга, или исполнением обязанности и т. д. Вообще свет возвышенного авторитета императивных эмоций распространяв гея в психике переживающего этические акты так далеко, как это определяется содержанием соответствующего эмоционально-интеллектуального сочетания; и если данные эмоционально-интеллектуальные ассоциации состоят в сочетании только общего представления известного поведения, например, обмана, убийства, с этической эмоцией, то тогда обман, убийство как таковые представляются недопустимыми, запрещенными, не только теперь, но и в неограниченном прошлом и будущем («вечно»), не только здесь, но всюду, например, и в Гадесе, и в царстве олимпийских богов, не только для нашего «я*, но и для всякого, кто бы ни был, не исключая даже, может быть, Зевса, Иеговы и т. д.

В этом заключается источник и психологическое объяснение распространенной повсеместно у народов веры в объективное, вечное и всеобщее значение соответствующих «законов», веры в на-

столько всеобщее и абсолютное значение и господство, что и боги подчинены этим законам. Соответствующие воззрения имеют также своих представителей в различных метафизических системах, в философиях морали и права и получают здесь разнообразные формы и обоснования.

Между прочим, приписывание обязанностей и таким существам, как, например, олимпийские боги, и представление соответствующих «законов» как чего-то вечно и неизменно существующего где-то, как бы в высоких, находящихся не только над людьми, но и над богами, сферах мирового пространства – представляют весьма интересные иллюстрации того высказанного выше положения, что этические обязанности и нормы вообще представляют не реальные, а идеологические, фантастические величины, эмоциональные проекции.

Акциоввые представления + этические репульсии или ап-пульсии – это минимум психологического состава этических переживаний. Но в состав этих переживаний, т. е. соответствующих сложных актуальных психических процессов, а равно в состав соответствующих диапозитивных эмоционально-интеллектуальных ассоциаций часто входят еще другие познавательные элементы – таких же категорий, какие упомянуты были выше по поводу состава эстетических нормативных сочетаний:

1. Представления обстоятельств, условий, от наличия которых зависит обязательность известного поведения, например, *если кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»; «в день священной субботы ты должен...» – представления этических условий или этически релевантных фактов. Этические суждения, убеждения, обязанности, нормы, не содержащие в себе никаких условий {например, не убей) мы будем называть категорическими или безусловными, другие – гипотетическими или условными, различая в области последних этические гипотезы, условия и диспозиции (см. выше, с. 40). Например, «в храме Божием (= если мы находимся в храме, гипотеза) мы обязаны вести себя так-то» (диспозиция).

2. Представления тех индивидов или классов людей (например, подданных, монархов, родителей, детей и т. п.) или других существ (например, богов, государств в области так называемых международных и иных обязанностей, земств, городов и т. п.), от которых этически требуется известное поведение – субъектные представления, представления субъектов долга, обязанности.

3. Так же, как и в области эстетики (см. выше, с. 41), в состав некоторых этических переживаний входят представления нормо-установительных, нормативных фактов, например, «мы обязаны поступать так-то, потому что так написано в Евангелии, в Талмуде, Коране, в Своде законов...»; «потому что так поступали отцы и деды наши»; *..., так постановлено на вече, на сходке». Этические переживания, содержащие в себе представления таких

и т. п. нормо-установительных, нормативных фактов, и соответствующие обязанности и нормы, мы будем называть гетерономными или позитивными, остальные автономными или интуитивными. Например, если кто себе приписывает обязанность помогать нуждающимся, аккуратно платить рабочим условленную плату или т. п., независимо от каких-либо посторонних авторитетов, то соответствующие суждения, убеждения, обязанности, нормы суть автономные, интуитивные этические суждения и т. д. Если же он считает долгом помогать нуждающимся, «потому что так учил Спаситель», или аккуратно платить рабочим, потому что так «сказано в законах», то соответствующие этические переживания и их проекции – обязанности и нормы позитивны – гетерономны.

Указанные категории элементов этических переживаний обогащают содержание, но уменьшают объем (в логическом смысле) соответствующих суждений и убеждений и ограничивают сферу (представляемого) господства норм и проекции обязанностей. Например, если данному субъекту чуждо интуитивное (не осложняемое представлением какого-либо нормативного факта) этическое убеждение, что хозяин обязан заботиться О доставлении живущим у него слугам или рабочим не опасную для жизни и здоровья квартиру, а имеется у него гетерономное, позитивное, более богатое по интеллектуальному содержанию убеждение, что «в силу изданного в этом году для данного города обязательного постановления такого-то начальства, хозяева обязаны доставлять живущим у них слугам и рабочим не опасное для жизни и здоровья помещение», то с наивно-проекционной точки зрения такого субъекта соответствую-; щие обязанности лежат вовсе не на всех хозяевах на земном шаре; а только на хозяевах данного города, и притом такие обязанности не| существуют, так сказать, вечно и неизменно, а «возникли» лишь Ц этом году и «будут существовать» лишь до (может быть, предстоя-j щей и для него желательной) отмены соответствующего обязатель-J ного постановления; соответствующая норма с иаивно-проекцион-j ной точки зрения такого субъекта царит (не вечно и неизменно над| людьми и богами, а) только в течение известного времени в данном месте.

В прежние века философы, моралисты и юристы верили в существование всеобщих, вечных и неизменных обязанностей и норм; теперешние в это не верят, они верят лишь в существование временных и местных обязанностей и норм. В частности, новые юристы смотрят на учение прежних философов права о существовании наряду с временными и местными, меняющимися сообразно с изменениями обычаев и законодательных предписаний нормами права, еще иного, не зависящего от известных обычаев и местного законодательства, вечного и неизменного права, как на какую-то нелепость, странное заблуждение. По их мнению, существуют только позитивные, местные и временные правовые обязанности и нормы права.

Оба учения – и старое, и новое – ненаучны, некритичны в том отношении, что оба они исходят из реального существования обязанностей и норм и не знают тех реальных, действительно имеющих место в их же психике процессов, под влиянием которых ими эти своеобразные вещи представляются где-то существующими; но прежние учения, в частности, учение прежних юристов о существовании двух видов права, более соответствовали действительности, более правильно отражали действительную природу человеческой этики (права и нравственности), чем новые с их мнимым более критическим отношением к делу.

§3 ДВА ВИДА ОБЯЗАННОСТЕЙ И НОРМ

/~1ледует различать две разновидности этических эмоций и соот-\_Уветственыо два вида этических эмоционально-интеллектуальных сочетаний и их проекций: обязанностей и норм.

Для выяснения подлежащего различия удобнее прежде всего остановиться на различном в разных случаях этического сознания характере проекций.

Б некоторых случаях этического сознания то, к чему мы себя считаем обязанными, представляется нам причитающимся другому как нечто ему должное, следующее ему от нас, так что он может притязать на соответствующее исполнение с нашей стороны; это исполнение с нашей стороны, например, уплата условленной платы рабочему или прислуге, представляется не причинением особого добра, благодеянием, а лишь доставлением того, что ему причиталось, получением с его стороны «своего»; а неисполнение представляется причинением другому вреда, обидой, лишением его того, на что он мог притязать как на ему должное.

В других случаях этического сознания, например, если мы считаем себя обязанными оказать денежную помощь нуждающемуся, дать милостыню и т. п., то, к чему мы себя считаем обязанными, не представляется нам причитающимся другому как нечто ему должное, следующее ему от нас, и соответствующее притязание, требование с его стороны представлялось бы нам неуместным, лишенным основания; доставление с нашей стороны соответствующего объекта, например, милостыни другому и получение с его стороны представляется не доставлением причитавшегося и получением другим своего, а зависящим от нашей доброй воли причинением добра; а недоставление, например, изменение первоначального намерения оказать помощь просящему вследствие встречи кого-либо другого, более нуждающегося, не представляется вовсе недопустимым посягательством, причинением вреда, отказом в удовлетворении основательного притязания и проч.

Наш долг в случаях первого рода представляется связанностью по отношению к другому, он закреплен за ним как «го добро, как

принадлежащий ему заработанный или иначе приобретенный им актив (obligatio attributa, acquisita).

В случаях второго рода наш долг не заключает в себе связанно-сти по отношению к другим, представляется по отношению к ник свободным, за ними не закрепленным (obligate libera).

Такие обязанности, которые осознаются свободными по отношению к другим, по которым другим ничего не принадлежит, не причитается со стороны обязанных, мы назовем нравственными обязанностями.

Такие обязанности, которые сознаются несвободными по отношению к другим, закрепленными за другими, по которым то, к чему обязана одна сторона, причитается другой стороне как нечто ей должное, мы будем называть правовыми или юридическими обязанностями1. Те отношения между двумя сторонами или связи между ними, которые состоят в лежащих на одних н закрепленных за другими долгах, мы будем называть правоотношениями или правовыми связями (juris vinculum, juris nexus). Правовые обязанности, долги одних, закрепленные за другими, рассматриваемые с точки зрения той стороны, которой долг принадлежит, мы, с точки зрения актива, будем называть правами. Наши права суть закрепленные за нами, принадлежащие нам как наш актив долги других лиц. Права и правоотношения в нашем смысле не представляют таким образом чего-то отдельного и отличного от правовых обязанностей. То же, что с точки зрения обременения, пассива одной стороны называется ее правовой обязанностью, с точки зрения активной принадлежности другому называется его правом, а с нейтральной точки зрения называется правоотношением между той и другой стороной.

1 Устанавливаемые в тексте классификации, классы и классовые понятие основаны, как яснее будет видно из дальнейшего изложения, на тех началах образования классов в классовых понятий, которые изложены и обоснованы во «Введении» §§ 5 и в, а не на традиционных приемах, природа и несостоятельность которых подробно выяснены в § 4 Введения. В частности, наши определения правовых обязанностей, прав, норм права (ниже в тексте) и т. д. отнюдь не представляют определения того, что юристы привыкли относить к праву, считать правовыми обязанностями, правовыми норнами и т. д., т. е. что они привыкли так называть. Как видно будет из дальнейшего изложения, предлагаемые наши понятия правовых обязанностей, норм права и т. д. обнимают весьма много такого, что юристы не считают (не называют) правом, а относят к нравственности, «нравам», «религии» и т. п.; равным образом дальнейшее изложение выяснит природу того, что юристы называют правом, а также основание, почему для построения научной теории права важно исходить не из привычек словоупотребления юристов, а из иного, гораздо более обширного понятия нрава.

По поводу приведенных в тексте примеров двух видов сознания долженствования, с одной стороны, сознания долга уплатить условленную плату рабочему или прислуге, с другой стороны, сознания долга помочь нуждающемуся, не отказать в милостыне, во избежание недоразумений следует отметить: мыслимы субъекты с такой психикой, что имея дело с нищим, просящим милостыню, или т. п., они переживают такое сознание долженствования, по которому другой стороне причитается от них получить просимое, другая сторона может притязать на доставление ей помощи а т. д.; равным образом мыслимы такие субъекты, которые, имея дело с прислугой, требующей платежа условленного

Что права с точки зрения народной правовой психика представляют не что иное, как закрепленные за нами, нам принадлежащие долги этих других, подтверждается тем общераспространенным среди различных народов явлением, что народная речь наряду со словами, соответствующими нашим современным выражениям «право»! «правопритяаание», «требование», или вместо этих выражений пользуется как равнозначными оборотами указанием на активную принадлежность данному субъекту долга, обязательства другого лица.

Между прочим, такое словоупотребление встречается и в русском Своде законов. Например, в статье 402 гражданских законов (I ч. X тома) читаем:

«Обязательства всякого рода принадлежат к имуществен движимым» (имеются в виду обязательства, имеющие денежную ценность).

В ст. 418 там же говорится:

«Имущества долговые суть все имущества, в долгах на других лицах состоящие».

В древних памятниках русского права такая терминология встречается на каждом шагу. Например, ст. 67 Псковской судной грамоты гласит (цитирую по хрестоматии профессора Буданова):

«А истец, приехав с приставом, а возьмет что за свой долг силою»...

Современному выражению «осуществлять (судебным порядком) свои права, требования» в древнерусской юридической речи соответствует термин «сочити долгу» (например, ст. 36 Псковской судебной грамоты: «А на котором человеке имут сочити долгу»...); в завещаниях поручается наследнику: «долг собрати, долг заплати-ти», т. е. осуществить права требования наследодателя в свою пользу и уплатить его долги, и т. п.

жалования или т. п., переживают такое сознание долженствования, по которому другой стороне ничего не причитается, она не может притязать на платеж и т. д.; с точки зрения вашей, психологической классификации такое сознание долга по отношению к нищему следовало бы квалифицировать как сознание правового долга; такое сознание долга по отношению к прислуге следовала бы квалифицировать как сознание нравственного, а не правового долга. Мыслимы и такие субъекты (этический идиотизм), которые, условившись уплатить за известную работу известную сумму денег, не сознают затем никакого долженствования исполнить обещанное. В психике таких субъектов по поводу платежа условленной суммы не возникало бы никакого этического процесса, не было бы вообще этического феномена. Другими словами, смысл наших определений и примеров не таков, что при известных, в частности) приведенных в тексте для примера житейских обстоятельствах всегда имеется правовая, при других нравственная обязанность. Мы различаем правовые н нравственные явления so характеру субъективных переживаний, а не по каким-либо другим обстоятельствам. Бели бы нашелся такой субъект (душевнобольной или т. п.), который бы считал своей священной обязанностью убивать ближних, то мы с точки зрения нашей классификации констатировали бы здесь наличие этического явления (этические эмоции – абстрактны, блвнкетны, могут действовать в пользу весьма различного поведения, ср. выше, с. 53); и если этот субъект сознавал свой долг как закрепленный за ближними, считал, что они могут притязать на то, чтобы он лишил их жизни, что им причитается от него такая услуга и т. д., то с точки зрения нашего учения следовало бы призвать здесь наличие правового сознаиия, правового долга и т. д.

То же повторяется в других славянских языках. В польском языке обычны, например, выражения wymagac (требовать) zaplaty swego dlugu, swego dlugu dochodzic (сочити своего долгу) и т. п.; в чешском языке: dluhu upomjnati, mnoho penez mjti na dluhu (иметь много денег в долгах на других лицах) и т. п. Этой же терминологией объясняется старо-сербское выражение «цареве дл'гове» в смысле преступлений (как актов, создающих для царя штрафные права) и т. д. Сообразно с этим выражениям управомоченный, веритель соответствуют в славянских языках выражения dlujinik (по-польски)1, dluznjk (по-чешски)2, дужник (по-сербски)3 и т. д.; есть свидетельства в пользу того, что и в древнерусском языке слово должник применялось и в смысле управомоченного, хозяина долга. Именно такой смысл имеет это слово в Русской правде. В статье 69 (Кар. сп.) приобревшие раньше свои права называются «первии должни-ци». Такое же словоупотребление автор нашел и в памятнике сравнительно позднего времени, в Уложении царя Алексея Михайловича, гл. X, 204.

Такая же терминология господствует в древних памятниках германского права. В древних немецких памятниках управомочен-вость обозначается путем указания на обладание долгом, а управомоченный называется господином долга (Schuidherr)4. В шведских памятниках слово skuld (skyId) означает и долги, обязанности, и (при указании на активную принадлежность) права, в том числе права так называемого публичного права, поэтому, например, хозяином долга skuldugher называется король по отношению к его публичным правам, приходской священник по отношению к прихожанам и т. п.5 Такой же смысл имеют выражения skuld, skulda, skyldr, skyldugr в норвежских и исландских юридических памятниках6.

В греко-римской ветви языков повторяется то же. По-гречески Хрео£ означает и пассивный, и активный долг, т. е. право; xpr|<"tlt ~-и обязанный, и управомочеиный по долгу7. По-латыни obligatio (об(в)язанность) означает и долг, и соответствующее право, например, в выражениях obligationes acquirere (приобретать права требования), araittere (терять), cedere (уступать) и т. п. То же относится к французским выражениям dette, obligation3. Для обозначения, имеется ли в виду долг в смысле обременения или в смысле активной

1 Ср.: Linde, slownik jezyka polskiego, слово dluznik.

2 Ср.: Jungmann, slovnik cesko-nemecky, слово ilhiznjk,

3 Вук. Српски PjeHHBK, слово дужник.

4 Ср.: Grimm, Deutsches Worterbuch, слово Schuidherr.

* Ср.: Amira, Nordgermanisches Obligationenrecht. B. I. C. 32 и ел.

6 Amira, II, с. 65 и ел.

7 Ср. места, приведенные у Stephanus, Thesaurus Graecae linguae; Pasaow, Handworterbuch der griechischen Sprache, соответствующие слова в др.

8 Ср., например, Code civil, Art 529 (Sont meubles... les obligations), Art. 533, 536, 1409, 1567, 2083, 1197 и др.

его принадлежности в смысле права, употребляются иногда по-французски выражения пассивные – активные долги (dettes passives – dettes actives), например, Code, Art. 533 (Le mot meuble, employe seul... ne comprend pas... les dettes actives).

He иначе относится к интересующему нас вопросу итальянский язык1, испанский (obligation, deuda activa), португальский (divida activa, livro de dividas activas e passivas)2.

Семитические языки свидетельствуют о таком же понимании существа права со стороны народной психики. Например, древнееврейский язык знает выражение baal chow (господин, хозяин долга, управомоченный). Слово Thwia означает и обязанность, и право3.

По-арабски денежный долг clejn. To же слово при указании на активную принадлежность означает соответственное право, lahu dejn – при нем долг, его право требования. Другие юридические обязанности (в том числе публичные права) – haqq, plur, huquq; те же выражения в связи с И (или 1а =■ при, у) означают соответствующие права. Sahib haqq = господин, хозяин долга, управомоченный (в сфере частного и публичного права)4.

По сообщениям коллег и учеников оказалось, что те же лингвистические явления повторяются и в языках монгольской расы, например, в китайском, корейском языке, – по-корейски обремененный долгом tsaj-in (человек долга), управомоченный tsaj-tschu (господин долга) и проч. и проч.

Такой же смысл, как приведенные лингвистические явления, имеют распространенные среди разных народов символические действия, сопровождающие установление правоотношений, обязанностей и прав между сторонами и сводящиеся вообще к тому, что обязывающийся протягивает, дает какой-либо предмет в руки приобретающему право, а этот берет, хватает и держит или вообще делает какой-либо знак держания, обладания. Это означает закрепление долга одного в принадлежность другому, достижение со стороны приобретающего права обладания долгом другого.

Одним из наиболее распространенных в правовой жизни разных народов и эпох символическим обрядом этого рода является символ руки, применяемый в различных формах: в виде связывания рук обязывающегося и держания со стороны приобретающего право («Handband» – связывание рук северо-германских юридических памятников и т. п.), в виде подачи правой руки со стороны

^Ср., например, выражения: «richiesta d'un dcbito» (ср.: «сочити долгу»), debito fogno (сомнительное право требования), aver molti debit! attivi (иметь много активных долгов); Codice civile Art. 418 (Sono mobili... le obligazioni) (движимое имущество составляют обязательства) и т. п.

2 Ср. также английские термины: debts active and passive и т. п.

3 Ср.: Auerbach. Daa judische Obligatioaenrecht. В, I, s, 163 fg.

4 Эти сведения любезно сообщили мне уважаемые коллеги, господин приват-дсцеит Санкт-Петербургского Университета А. Шмидт и покойный лектор арабского языка господин Ф. Сарруф.

обязывающегося и схватывания и держания ее со стороны приобретающего право (dextram dare – accipere) или в виде «битья по рукам», обоюдного схватывания рук друг друга (при заключении обоюдных обязательств, предоставлении взаимных прав и т. п.1).

Вместо связывания или давания и держания рук у некоторых народов применяются обряды, состоящие в том, что один держит другого за платье или что стороны держат и разрывают стебель или лист какого-либо растения или разламывают кусок дерева, дощечку, кусок металла и т, п.2 Держание подлежащего предмета и затем нахождение двух подходящих друг к другу половинок его у двух контрагентов является символом, внешним знаком двухсторонней связи, одна сторона которой принадлежит субъекту права.

Дальше идут те народы, которые при заключении договоров пользуются как символом правового закрепления дыханием, слюной или кровью. По воззрениям разных примитивных народов душа есть газообразное тело, в выдыхаемый воздух есть часть души (дышать, дух, душа; последний продолжительный вздох умирающего или, точнее, умершего, происходящий от опадения грудной клетки, есть издыхание, испускание души и т. п.). По воззрениям других примитивных народов, душа есть жидкое тело, она состоит в «жизненных соках*, в крови или выделениях, в слюне и т. п. И вот восприятие дуновения или нескольких капель крови или слюны обязывающегося со стороны приобретающего право изображает более тесную связь, нежели «связь рук», а именно связь душ3.

1 Сравнительно малое значение имел символ руки в юридическом быту римлян, но все-таки есть свидетельства, что и им он был известен; ср., например, Seneca, de benef. Ill, 15: «non est interrogatione con tent us, nisi reura menu sua tenult». Ср. Псковскую судную грамоту, ст. 32 («истец, до ком рука дана... молвил так: аз брате, тебе заплатил то серебро, за тою рукою...»), Новгородскую судную грамоту, ст. 24 (*да и по руце ему ударити с истцом своим») и т. п. Этим объясняется, между прочим, название битье об заклад (лари, т. е. договор, по которому каждая из двух сторон обязывается по отношению к другой в случае неверности своего утверждения совершить что-либо, например, уплатить известную сумму денег противнику, противоположное утверждение которого окажется правильным). Здесь пропущено и следует подразумевать: по рукам (битье по рукам об заклад). Напротив, выражение «поручительство», «порука» (принятие правовой обязанности исполнить то, к чему обязан другой, если последний сам не исполнит) произошли путем пропуска слова битье (по рукам) или давание (руки), ср. цитированную выше ст. 32 Псковской судной грамоты (истцу знати поручвика в своем серебре, кто по ком руку дал).

4 Ср.: Friedrichs, Umversales Obligationenrecht, 1896, S. 14.

a Ср.: Friedrichs. Universales Obligationenrechtfi, S. 14: «Странную форму заключения юридической сделки представляет плевание. Обычай этот наблюдается только в Африке, но зато здесь у народов, не состоящих друг с другом в родстве, Нуеры и Динки (чисто негритянские племена) плюют на другого контрагента, нубийские касаи оплевывают товар и деньги. Бабвеиды в области Конго закрепляют сделку тем, что они проводят левую открытую руку пред открытым ртом и в это время выдыхают воздух с легким шипящим шумом». С нашей точки зрения, это явление означает передачу части души другому контрагенту в обладание. Автор и не пытается объяснить приводимые иы «странные обряды». Вообще для теперешних юристов и этнологов приведенные выше лингвистические явления, например, называние упряпомоченного хозяином долга, а равно соответствующие символические действия – странные и не могущие быть ими объясненными явления.

Установление правовой обязанности посредством крови производится различными способами. Наиболее распространенный способ состоит в том, что в сосуд с каким-либо напитком вливается несколько капель крови обязывающегося (или в случае установления обоюдных обязанностей и прав обоих контрагентов) и приобретающий право выпивает эту смесь. На более высоких ступенях культуры добавление крови как представительницы души к напитку исчезает, но питье, запивание, литки, магарыч как знак установления правовой обязанности, окончательного приобретения прав остается в употреблении1.

Вместо овладения кровью другого у разных народов символом установления закрепленных за другим правовых обязанностей служит передача другому какой-либо, конечно, незначительной отделенной части тела обязующегося. С этим символом придется нам встретиться ниже в области религиозного права в форме обрезания2.

Более новая и культурная форма установления правовых обязанностей, предполагающая развитие грамотности, состоит в выдаче долгового письменного документа. Б документе, в котором изложено и подписано обязывающимся содержание обязанности, последняя представляется воплощенной, содержащейся, как душа в теле; путем передачи документа в руки другой стороны последняя делается хозяином долга, управомоченным. Отсюда выражение выдавать, давать обязательства, письменные обязательства и т. п.3

Характерную комбинацию этой формы и употребления крови является выдача документа, написанного кровью обязывающегося, такова, например, надлежащая форма продажи души дьяволу, т. е. установления обязательства предоставить дьяволу в полное распоряжение свою душу после смерти за известное вознаграждение при жизни (средние века).

Соответствующие символические действия встречаются в области прекращения правовых обязанностей, «освобождения» обязанного, отречения от правовых притязаний. Здесь совершается внешний знак, противоположный взятию и держанию со стороны активного субъекта (in contrarium agere), т. е. активный субъект

1 У некоторых народов вместо выпивания водки, пива и т. п. в знак заключения договора встречается курение, втягивание дыма иа одной трубки и т. п. По этому поводу а считаю .возможным высказать гипотезу, что дым здесь заменяет дыхание другой стороны, так же как водка заменяет кровь другого контрагента, т. е. что дело тоже идет о закреплении за собой долга другого путем овладения частью его души.

2 Может быть, теперешний обычай отрезания и передачи возлюбленному пучка волос представляет пережиток этого рода юридической символики; ср. ниже § 3 о взаимных обязанностях и правах в области любви.

3 Ср., например, Свод законов, т. X, ч. 1, ст. 188 (дети, давшие таковые обязательства, отвечают по оным...), ст. 220 (делать долги, давать письменные обязательства...), 222 (несовершеннолетний, давший письменное обязательство), ст. 275 (выдавать новые заемные обязательства) и проч. Впрочем, в некоторых областях юридические документы не играют роли указанных символов, а имеют только значение удостоверения, доказательства.

перестает держать, выпускает из рук обязанного (ср. manu mit tere, emancipare) или какой-либо иной предмет, например, бросает в сторону или по направлению к освобождаемому, или возвращает ему предмет, воплощающий в себе обязательство: вторую половину

дощечки, документ и т. д.1

Охарактеризованным выше двум видам обязанвостей соответствуют две разновидности этических норм, императивов.

Некоторые нормы устанавливают свободные по отношению к другим обязанности, авторитетно предписывают нам известное поведение, но не дают другим никакого притязания на исполнение, никаких прав – односторонне обязательные, беспритязательные, чисто императивные нормы. Таковы, например, нормы, соответствующие известным евангельским изречениям:

«А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду» и т. д.

В психике проповедовавших и переживавших или переживающих такие этические суждения подлежащие нормы, конечно, не имеют такого смысла, чтобы они устанавливали соответствующие притязания для обидчиков, чтобы они наделяли их правом требовать подставления для удара другой щеки, чтобы отнявшему рубашку, так сказать, в награду за это причиталось еще, следовало получить и верхнее платье обиженного, и т. п.

То же относится к другим нормам евангельской, подлинной христианской этики. Ибо по духу этой этики (в этом отношении коренным образом отличной, например, от библейской этики, ср. ниже, § 5) люди обязаны по отношению к ближним к весьма многому и даже трудно исполнимому, но притязаний на исполнение этого со стороны ближних нет и не должно быть. Христианская этика совсем беспритязательная этика, и если в средние векЕ в в новое время с разных сторон из евангельских заповедей добросовестно выводились и выводятся разные права и притязания (церковного, социального характера и т, п.), то это полное непонимание самого существа и квинтэссенции всего учения.

Другие нормы, устанавливая обязанности для одних, закрепляют эти обязанности за другими, дают им права, притязания, так» что по этим нормам то, к чему обязаны одни, причитается, следует* другим как нечто им должное, авторитетно им предоставленное, за? ними закрепленное (attributum) – обязательно-притязательные, императивно-атрибутивные нормы.

Таковы, например, нормы, соответствующие изречениям:

1 Впрочем, часто освобождение от долга производится посредством изображения исполнения, так что в этом случае не управоыоченный обязанному, а, наоборот, последний первому вручает что-либо как знак исполнения.

«Как по общему закону никто не может быть без суда лишен прав, ему принадлежащих, то всякий ущерб в имуществе и причиненные кому-либо вред или убытки с одной стороны, налагают обязанность доставлять, а с другой – производят право требовать вознаграждение* (Гражданские законы, ст. 574).

«А на ком сребро имати (если с кого причитается другому известная сумма денег – правоотношение), и тот человек до зароку (до срока) оучнет сребро отдавать кому виноват, ино гостинца дать (то он обязан уплатить проценты), по счету ему взять* (другой стороне причитается получить проценты соответственно сумме капитала, без всяких вычетов) {ст. 74 Псковской судной грамоты).

Нормы первого рода, односторонне-обязательные, беспритязательные, чисто императивные нормы мы будем называть нравственными нормами. Нормы второго рода, обязательно-притязательные, императивно-атрибутивные нормы мы будем называть правовыми или юридическими нормами.

Двойственный, обязательно-притязательный характер правовых норм отражается иногда в юридической речи, в изречениях, выражающих содержание правовых норм в весьма наглядной и поразительной форме, состоящей в том, что содержание подлежащей нормы сообщается путем двух предложений: одного, указывающего на обязанность одной стороны, и другого, указывающего на притязание, право другой стороны. Такова, например, структура приведенных выше юридических нормативных изречений: *...с одной стороны, налагают обязанность доставлять, а с другой – производят право требовать вознаграждение», «гостинца дать, по счету ему (другой стороне) взять» и т. п.

Иногда одна и та же норма выражается в сборниках юридических изречений, например, в законодательных сборниках путем двух отдельных статей.

Например, вторая книга нового германского гражданского уложения начинается такими изречениями:

§ 241. В силу долгового отношения кредитор имеет право требовать от должника исполнения известного действия. Действие может состоять также в воздержании от чего-либо.

§ 242. Должник обязан исполнить действие так, как это соответствует требованиям доброй совести и обычаев гражданского оборота.

В народных юридических языках имеются такие выражения, с помощью которых то же, т, е. указание и на обязанность одной стороны, правовой пассив, и на право другой стороны, правовой актив можно выразить короче, с помощью одного предложения.

Сюда, например, относятся выражения: таким-то лицам от таких-то причитается, следует то-то; такие-то лица по отношению к таким-то лицам обязаны к тому-то.

Такую форму выражения юридических норм, которая состоит в указании и пассива, обязанности одной стороны, и актива, права

другой стороны, закрепленности за ней долга первой, можно назвать обязательно-притязательной, императивно-атрибутивной или полной, адекватной редакцией юридических норм.

В области нравственности полную, адекватную редакцию представляет односторонне-обязательная, односторонне-императивная редакция: мы обязаны делать то-то, не должны делать того-то и т. nt

Кроме полной, императивно-атрибутивной редакции в области права вполне допустимы (поскольку этим не возбуждается недора-* зумений у слушателей или читателей) и фактически применяются еще следующие три сокращенные формы выражения:

1- Сокращенно-атрибутивная, притязательная редакция, состоч ящая в указании только правового актива, притязания одной стороны, без указания обязанности другой стороны; например, «в случае неисполнения обязательства в срок кредитор имеет право на возмещение причиненных ему просрочкой убытков»: «...может требовать возмещения убытков» и т. п.

В этих случаях подразумевается, что другая сторона (в приведенном примере должник или в случае его смерти наследники и т. п.) обязана к соответствующему поведению, к доставлению соответствующего предмета и т. п.

2. Сокращенно-императивная, обязательная редакция, состоящая в указании только правового пассива, обязанности одной стороны без указания права другой стороны. Например, «в случае неисполнения обязательства в срок должник обязан возместить убытки»,

В этих случаях подразумевается, что другая сторона (в приведенном примере кредитор, в случае смерти его наследники) имеет право на соответствующее действие в ее пользу, на получение соответственного предмета и т. п.

3. Обоюдосокращенная, нейтральная форма, состоящая в безличном указания того, что в данных случаях должно иметь место, без указания обязанности одной и права другой стороны, например, «в случае неисполнения обязательства в срок возмещаются убытки»... «сумма долга увеличивается суммой причиненных убытков» и т. п.

В этих случаях подразумевается, что одна сторона обязана к соответствующим действиям в пользу другой, а другая сторона имеет соответствующее право.

Для точного и полного выяснения смысла сообщаемых в законодательных и иных юридических сборниках и памятниках норм права требуется замена указанных трех сокращенных редакций полными путем надлежащего толкования; т. е. в случае сокращенной атрибутивной редакции требуется определить, кто является обязанным и к чему он обязан, в случае сокращенной императивной редакции надо определить, кто и на что имеет в данном случае право, в случае обоюдосокращенной редакции требуется толковательное восполнение в обоих направлениях. Иногда такое дополняющее толкование, установление полного, обязательно-притяэатель-

ного смысла наречения представляет трудную или во всяком случае предполагающую наличие известных дополнительных исторических или иных сведений задачу. Например, в древних юридических памятниках часто говорится, что в случае такого-то преступления, например, разбоя уплачивается такая-то сумма денег; современный, не знакомый с правом того времени читатель склонен был бы в случае постановки ему задачи определить соответствующую норму и выразить ее в полной, императивно-атрибутивной форме решить эту задачу просто так, что совершивший преступление обязан уплатить, а потерпевший от преступления имеет право получить соответствующую сумму денег. Но такое толкование часто оказывалось бы ошибочным. Отвечали за случившееся преступление в древности не только виновники, а часто и другие лица, например, сородичи, жители той же деревни; имели право на получение установленной суммы денег князья, или на одну часть пени имел право род потерпевшего, на другую князь и т. п.

В области нравственности, сообразно ее односторонне-обязательной, беспритязательной природе, форма выражения норм и их толкование однообразнее и проще; здесь дело идет только об обязанных и их обязанностях; об управомоченных и предоставляемых им притязаниях нет и не может быть речи. Поэтому императивно-атрибутивная и сокращенная атрибутивная, притязательная редакция здесь исключены, а мыслима только односторонне-императивная в качестве полной и нейтральная редакция в качестве (не обоюдо-сокрахценной, как в области права, а) односторонне-сокращенной формы, сообщения обязанности (ср., например, изречения Нагорной Проповеди в Евангелии).

§4

НРАВСТВЕННЫЕ И ПРАВОВЫЕ

МОТОРНЫЕ ВОЗБУЖДЕНИЯ

И ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО-ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ

СОЧЕТАНИЯ

основе установленного различия между двумя видами обязан-юстей и норм, между односторонне-обязательными и обязательно-притязательными долгами и нормами лежит различие в соответствующих этических эмоциях.

Как обнаружение того факта, что в основе этических переживаний вообще скрываются особые моторные раздражения, импульсии, и знакомство со своеобразным характером этих моторных раздражений, так и открытие существования двух разновидностей этических импульсии и знакомство со специфическими особенностями тех и других предполагают сознательно-методическое применение надлежащей техники исследования и познания, а именно: 1) достижение путем соответствующих экспериментальных средств, методов противодействия и дразнения такой интенсивности обыкновенно

совершенно незаметных и не поддающихся наблюдению и различению моторных раздражений обоих подлежащих изучению видов, чтобы возможно было психологическое изучение и сравнение, или, по крайней мере, отыскание и подбор соответствующих не экспериментальными действиями, а иными житейскими обстоятельствами вызванных интенсивных переживаний; 2) интроспективное изучение и сравнение подлежащих – нравственных и правовых – моторных возбуждений по двойственной схеме pati-movere, претерпевания-позывы.

Что касается добывания надлежащего фактического материала для интроспективного изучения, то здесь применимы вообще указания, сообщенные выше (с. 43 и ел.) по поводу изучения этических эмоций вообще. В качестве специального методического руководства к изучению правовых моторных возбуждений можно к сказанному там добавить следующее:

Сильные, заметные и поддающиеся (непосредственному или воспоминательному) наблюдению и изучению правовые моторные возбуждения имеют место в тех случаях, когда в нашей психике происходит борьба между сознанием нашего правового долга по отношению к другому – права другого по отношению к нам (соответствующих импульсий), с одной стороны, и какими-либо искушениями (иными импульсиями), действующими в пользу нарушения долга, попрания права другого, с другой стороны; особенно "если наш правовой долг по отношению к другому – право другого по отношению к нам представляется нам «несомненным и священным», и неудовлетворение такого права причинило бы серьезный и непоправимый вред другому, то в случае наличия соответственно сильных могущих вступить в серьезную борьбу с таким этическим сознанием искушений имеет место сильное возбуждение правовой «совести», т. е. появление весьма интенсивных и заметных (перемежающихся, ср. выше, с. 43) волн и приступов правовых этических эмоций; если победа одержана иными эмоциями и попрание права другого уже произошло, то при мысли о другом, о его праве и о зле, ему причиненном, бывают рецидивы сильных правовых моторных возбуждений в связи с соответствующими отрицательными чувствами, страданиями (угрызения «правовой совести», ср. выше, с. 45 и ел.). Суррогатами реальных происшествий этого рода или воспоминаний о них могут служить живые представления себя для экспериментальных целей в роли готового попрать или попирающего какие-либо важные и «священные» права других. Наряду с тем противодействием и дразнением правовых эмоций, которые исходят от внутренних психических процессов, искушений можно в качестве факторов, способных повышать интенсивность правовых эмоций, упомянуть также внешние препятствия к удовлетворению чужого права. И эти препятствия, особенно если они имеют перемежающийся характер, так что получается дразнение, подчас вы-

зывают довольно сильные правовые волнения. На этой почве возможны эксперименты, состоящие в том, что какое-либо третье лицо по предварительному экспериментальному уговору с нами притворно, когда мы забыли об уговоре или вообще не догадываемся, что дело идет об экспериментальной «комедии», ставит нам преграды по пути к исполнению нашего правового долга по отношению к кому-либо другому.

Дальнейший фактический материал для ознакомления со специфической природой правовых эмоций доставляют те (действительные или живо воображаемые для экспериментальных целей) случаи, когда дело идет о сознании нашего права по отношению к другому – правового долга другого по отношению к нам, и получается дразнение соответствующих эмоций вследствие того, что другой оспаривает наше право – свою правовую обязанность или то выражает готовность признать и удовлетворить наше право, то отказывается от этого или совершает иные какие-либо посягательства на наше «несомненное» или даже -«священное» право. На этой почве весьма легко устраивать разные эксперименты по уговору.

Между прочим, весьма сильные правовые эмоции (и соответствующие диспозиции) развиваются подчас у людей, отстаивающих свое право путем продолжительных и проходящих разные судебные инстанции и разные фазисы развития с переменным счастьем процессов. На этой почве развиваются и укореняются подчас такие сильные диспозиции к соответствующим правовым переживаниям и появляются такие страстные и бурные актуальные правовые эмоции, что подавляется и уничтожается действие прочего психического контрольного и сдерживающего аппарата (т. е. «разума» или «здравого смысла*), и субъект, «ослепленный» правовой страстью, совершает действия, представляющиеся спокойному наблюдателю ненормальными, безумными, действиями сумасшедшего, психопата, например, сознательно разоряет себя и свою семью, чтобы не уступить и вести процесс дальше, и т. д.

Третью и последнюю категорию фактического материала для изучения правовых эмоций доставляют те случаи, когда наше правосознание состоит в живом сознании наличия какого-либо правового долга – права между третьими лицами, когда мы приписываем кому-либо известный правовой долг по отношению к какому-либо третьему лицу, и происходит усиление подлежащих наших правовых эмоций вследствие того, что соответствующий долг – соответствующее, в нашем сознании «несомненное» и «священное» право третьего лица подвергается оспориванию или попранию. Такие сильные правовые эмоции по чужому адресу переживались, например, тысячами людей во время знаменитого дела Дрейфуса, происходившего при таких обстоятельствах, что получалось весьма *удачное», так сказать, дразнение правовых эмоций тех, которые, обладая чуткой правовой совестью, интересовались этим делом и внимательно следили за разными его фазами.

Правовые эмоции по чужому адресу особенно легко поддаются экспериментальному (экспериментально-интроспективному) изучению. Наряду с соответствующими экспериментами по уговору обильный экспериментальный материал можно добывать с помощью чтения таких рассказов, повестей, драм, описаний таких процессов, присутствия на таких театральных представлениях или судебных заседаниях, которые по содержанию своему способны вызывать и подвергать дразнению правовые эмоции.

Путем интроспективного изучения по двойственной схеме pati-movere, – претерпевание-позыв – психологического материала указанных категорий можно убедиться, что в основе приписывания себе или другим прав – правовых обязанностей лежат моторные раздражения, импульсии в условленном выше смысле, и познакомиться с характером этих моторных раздражений. Путем параллельного интроспективного изучения соответствующих, содержащих потенцированные противодействием и дразнением моторные возбуждения, переживаний беспритязательного, нравственного типа и сравнения тех и других импульсии друг с другом можно, с одной стороны, констатировать наличие у них тех общих свойств, о которых шла речь выше по поводу эмоций долга вообще, родовых свойств, с другой стороны, открыть существование между ними своеобразного специфического различия.

В разных областях вашей эмоциональной жизни встречаются моторные возбуждения, имеющие такой своеобразный характер, что они представляются нам не как в нас действующие влечения в каком-фибо направлении, а как извне, от чего-либо воспринимаемого или представляемого исходящие притяжения. Так, например, если кто-либо зовет нас к себе слогами, например, произнося наше имя с соответствующей интонацией или жестами, то, особенно в случае надлежащей выразительности интонации и жестикуляции, мы переживаем особые моторные возбуждения, имеющие такой характер, как если бы оттуда, где воспринимается или представляется зовущий, исходило какое-то притяжение; в случаях голода-аппетита, жажды, охотничьего возбуждения и т. п. моторное возбуждение по адресу подлежащего предмета: пищи, воды,* дичи имеют характер действующего в нас по направлению к предч мету стремления; в области же эмоций, возбуждаемых призывание ем, киванием со стороны другого пальцем, маханием руки, изобра-1 жающим захватывание нас и притяжение к себе со стороны; зовущего, и само моторное возбуждение имеет такой характер, каю если бы мы подвергались притягиванию, исходящему от зовущего.' Точно так же, если кто-либо выпрашивает у нас с надлежащей! интонацией и мимикой что-либо, например, какую-либо вещь, то это вызывает особые моторные возбуждения, имеющие характер исходящего от выпрашивающего притягивания, вытягивания, добывания от нас. Аналогичный характер имеют эмоции, возникающие в том случае, если кто-либо добивается чего-либо от нас для

себя не просительным, а повелительный, требовательным, притязательным тоном. Только просительные эмоций имеют мягкий, гибкий, свободный характер, & требовательные – жесткий, принудительный, несвободный характер (ср. выше, с. 28-29). Такие эмоции, которые имеют характер исходящего от чего-либо воспринимаемого или представляемого притягивания, вытягивания, добывания от нас чего-либо, можно назвать трактивными или экстрактивными, добывательными эмоциями.

Равным образом среди репульсивных эмоций можно различать, с одной стороны, такие, которые имеют характер в нас действующих, нас от чего-либо удерживающих, восстающих против приближения к чему-либо импульсий, с другой стороны, такие, которые имеют характер как бы извне, от какого-либо воспринимаемого или представляемого предмета исходящих, нас отталкивающих, отстраняющих, не допускающих сил. Моторные возбуждения стыда, застенчивости – примеры эмоций первого рода; их можно назвать удерживающими в узком смысле эмоциями; моторные возбуждения, возникающие при входе в сырые и темные пещеры, при приближении к огню, к чему-либо, издающему отвратительный запах, и т. п. – примеры эмоций второго рода; их можно назвать отталкивающими или отстраняющими в узком смысле слова.

Вообще среди эмоциональных переживаний разных родов можно различать, с одной стороны, такие, которые представляются нашему сознанию как внутри нас по адресу чего-либо действующие или от нас исходящие моторные процессы – ♦внутренние» или «исходящие» импульсий, с другой стороны такие, которые представляются нашему сознанию как извне исходящие и на нас воздействующие моторные процессы – «внешние» или «приходящие» импульсий.

И вот эмоции, лежащие в основании сознания наших правовых обязанностей по отношению к другим, относятся к разряду внешних, в условленном смысле приходящих импульсий. Если мы приписываем себе обязанность доставить что-либо, например, известную сумму денег другому как нечто ему от нас должное, то соответствующие моторные возбуждения переживаются как приходящие, а именно как экстрактивные по отношению к нам эмоции, как извне исходящее (авторитетное) добывание от нас подлежащего предмета или другого. Вообще – и в тех случаях, когда мы приписываем правовой долг кому-либо другому – подлежащие моторные возбуждения представляются нашему сознанию как по отношению к обязанному приходящие, от него для другого добывающие моторные процессы. Выражения от такого-то такому-то «причитается получить», «следует», такому-то принадлежит такое-то «притязание», «требование» (право) по отношению к такому-то и т. п. – лингвистические отражения и изображения этого характера правовых эмоций. Сообразно общей природе этических

эмоций подлежащие моторные возбуждения имеют императивный, связывающий, понудительный характер я сходны и в этом отношении с эмоциями, действующими в области обращений в требовательном тоне; отсюда называние прав «требованиями», «притязаниями» и конструирование со стороны юристов наличия у тех, кому мы приписываем права, соответствующей «воли» – на почве смешения велений и требований с волей.

Сообразно общему характеру высшей мистической авторитетности этических эмоций соответствующая экстракция от одного для другого представляется как какое-то свыше нисходящее, обладающее высшим авторитетом «требование» известного объекта от одного для другого и авторитетное наделение последнего подлежащим благом. Этим определяется и объясняется характер проецируемых вовне норм и обязанностей. С одной стороны, где-то в высших сферах существуют и царят над людьми (или даже над людьми и богами) авторитетные законы, обременяющие одних в пользу других, одним повелевающие, от них требующие, других наделяющие, одаривающие. С другой стороны, под сенью их высшего распорядительного авторитета одни люди или иные существа находятся в положении подверженных этим авторитетным требованиям разных объектов от них для других и долженствующих этому покорно подчиниться и доставлять другим то, что им причитается, а другие находятся в положении соответственно одаренных, наделенных, с высшей санкцией и авторитетом; долженствования, долги первых авторитетно предоставлены вторым, закреплены за ними как их актив, представляют на одних лежащие, другим принадлежащие долги – двойственные связи, правоотношения между сторонами, притязания, права вторых (выше, с. 57 и ел.). Указанная выше (ее. 45 и 46), соответствующая мистическо-авторитетному характеру этических эмоций вообще, тенденция народной психики к приписыванию проецируемых вовне этических велений и запретов существам высшего порядка проявляется на почве интересующего нас специального вида этических эмоций в той форме, что подлежащие существа высшего порядка представляются не только повелевающими и запрещающими, устанавливающими обязанности, но вместе с тем и наделяющими других, авторитетно их одаряющими, устанавливающими для них права. В области религиозной народной психики как возложение на людей обязанностей, так и наделение их правами приписывается разным божествам, в области монотеизма – Богу. Права родителей по отношению к детям, мужей по отношению к женам, господ по отношению к слугам и рабам, князей, королей, царей по отношению к подданным установлены Богом, получены ими от Бога, Божией милостью.

Тенденция приписывания наделения людей правами существам и силам высшего порядка неуклонно действовала и действует и в науке, в философии и правоведении. По разным системам общей

и правовой метафизической философии роль существ высшего порядка, наделяющих людей правами, исполняют: «Природа* в пантеистическом смысле единого высшего существа (отсюда выражения «естественные права*, природой установленные, прирожденные права человека и гражданина и т. п.), мировая «Воля» или «Общая воля» в метафизическом смысле какой-то самодовлеющей высшей силы, отличной от эмпирической воли человеческих индивидов, 4Разум* в метафизическом смысле и т. п. Точно так же для объяснения происхождения прав привлекается «народный дух», «совокупная воля» народа или общения (Gemeinschaft) и т. п. фиктивные вещи (ср. выше, с. 46). Особенно большую роль в современном правоведении и государствоведении в качестве существа высшего порядка, распоряжающегося правами, наделяющего по своему усмотрению одних обязанностями, других правами, играет государство, представляемое как лицо особого рода и притом наиболее авторитетное на земле существо, обладающее «единой волей», и т. д. Той же тенденции свести права к чужой авторитетной воле, создать для них высший наделяющий авторитет соответствует в современной юридической литературе не чуждое элемента олицетворения и антропоморфизма представление «правопорядка», которому или «воле» которого приписывается власть наделять правами, объявлять их неприкосновенными, защищать и т. д. Иной специфический характер, нежели правовые эмоции, имеют моторные возбуждения, входящие в состав нравственных переживаний. Если мы приписываем себе обязанность к известному поведению как к таковому, а не как к доставлению другим им причитающегося, к удовлетворению их притязания, то подлежащие импульсии представляют не приходящие, авторитетно-экстрактивные эмоции, не авторитетные добывания предоставляемого другим от нас, а внутренние (в условленном выше смысле) авторитетные побуждения к соответствующим действиям без предоставительного по отношению к кому-либо характера. Этому соответствует и этим объясняется специфический характер нравственных проекций (с. 57 и ел.), состоящий в том, что подлежащие обязанности не представляют притязаний других, не закреплены за ними как их актив, суть свободные по отношению к другим обязанности, а подлежащие нормы представляют односторонние веления и запреты, только обязывающие, обременяющие одних, не наделяющие ничем других. Как этические проекции этого второго рода, гак и самые лежащие в их основании эмоции и вообще психические переживания мы можем охарактеризовать как чисто или односторонне-императивные, в отличие от проекций и эмоций и вообще психических переживаний первого рода как императивно-атрибутивных.

По поводу этих выражений во избежание недоразумений необходимо сделать следующую оговорку: их отнюдь не следует разуметь в том смысле, что императивность и атрибутивность представляют два отдельных и самостоятельных свойства правовых

эмоций и вообще правовых явлений. Действительное отношение между императивностью и атрибутивностью правовых явлений состоит в том, что императивность их не имеет самостоятельного характера, а является только рефлексом атрибутивной природы подлежащих импульсий: ad-tractio, притяжение для одного есть ex-tractio для другого; авторитетное добывание, вытребование для одного (атрибутив) есть авторитетное добывание, вытребование от другого (императив). Этот рефлекторный характер императивное-; ти правовых импульсий по отношению к их атрибутивности отражается, как подробнее увидим ниже, в правовой жизни, между! прочим, в той форме, что в области интеллектуального состава! правовых переживаний наряду с представлениями тех действий, которые требуются от обязанных, большую роль играют представ-' ления тех положительных эффектов и благ для управомоченных, тех получений, которые им причитаются, и что с точки зрения правовой психики важным и решающим является не совершение подлежащего действия со стороны обязанного как таковое, а получение причитающегося со стороны управомоченного; так что, например, если управомоченному доставлено то, что ему причиталось, не самим обязанным, а другим, например, причитающаяся кредитору сумма денег доставлена ему не должником, а его родственником, знакомым или т. п., то с точки зрения правовой психики все в порядке и имеется надлежащее исполнение.

Иной, не рефлекторный по отношению к атрибутиву, а самостоятельный характер имеет императивность нравственных импульсий.

Впрочем, путем сравнительного интроспективного (или экспериментально-интроспективного) изучения правовых нмпульсий в разных случаях правовых переживаний можно убедиться, что эти импульсий имеют различный характер, смотря по тому, какие действия или «доставления» требуются от обязанных для управо-моченных или какие положительные эффекты, какие «получения» причитаются последним.

А именно: следует различать три вида доставлений – получений и три разновидности правовых импульсий:

1. Действия или доставления, требуемые от обязанных, могут состоять в совершении чего-либо в пользу другой стороны, например, в уплате известной суммы денег или доставлении иных предметов, или в совершении каких-либо работ или иных положительных услуг в пользу другой стороны, – положительные действия, положительные доставления или действия, доставления в узком смысле, facere. Б этих случаях управомоченным причитаются соответствующие положительные получения, получения в узком смысле, accipere. Именно переживаемые в этих случаях моторные возбуждения имелись в виду выше при характеристике правовых импульсий как авторитетно-экстрактивных. Подлежащие правовые моторные возбуждения и соответствующие правовые пережи-

вания вообще, а равно их проекции – нормы и правоотношения {правовые обязанности, права) мы будем называть положительно-притязательными или притязательными в узком смысле слова. Положительно-притязательные права можно назвать положительными правопритязаниями или правопритязаниями в узком смысле слова.

2. Действия или доставления в общем смысле могут, далее, состоять в неделании, несовершении чего-либо, воздержании от яего-либо, например, от посягательств на жизнь, здоровье, честь другой стороны и т. п., – отрицательные действия, отрицательные доставления, воздержания, поп facere. В этих случаях те получения (в общем смысле), те положительные эффекты, которые причитаются управомоченным, состоят в непретерпевании соответствующих воздействий, в свободе от таковых, и могут быть условно названы «отрицательными свободами», «неприкосновен-ностями», «охранностями», поп pati. В соответствующих областях правовой психики атрибутивные импульсии представляют отталкивающие, отстраняющие (в узком смысле, выше, с. 63) моторные возбуждения, авторитетно охраняющие управомоченного, авторитетно отстраняющие посягательства на соответствующие блага его как на нечто, высшим авторитетом ему предоставленное и для него охраняемое, священное и неприкосновенное. Подлежащие правовые моторные возбуждения и соответствующие правовые переживания вообще, а равно их проекции– нормы и правоотношения (правовые обязанности, права) мы будем называть охранительными или отрицательно-притязательными. Охранительные или отрицательно-притязательные права, например, права телесной неприкосновенности, жизни, чести и т. п., можно назвать правоохранения-ми или отрицательными правопритязаниями. В соответствующих областях нравственной психики, т. е. в области тех нравственных переживаний, где дело идет о неделании чего-либо, поп facere, о воздержаниях, например, от разврата, лжи и т. п., подлежащие импульсии имеют характер репульсий, удерживающих в узком смысле слова (выше. с. 70), авторитетно отвергающих и порицающих подлежащее поведение само по себе, а не как посягательства на нечто, другой стороне авторитетно предоставленное и для нее охраняемое.

3. Наконец, действия или доставления в общем смысле могут состоять в терпении известных действий управомоченных, например, в безропотном перенесении известных неприятных, от них исходящих воздействий, выговоров, телесных наказаний и т. п., в терпении устного или печатного сообщения и пропаганды с их стороны религиозных, политических и иных мнений, устройства публичных собраний, сходок, митингов и проч. и проч. – терпения, pati. В этих случаях те получения в общем смысле, те положительные эффекты, которые причитаются управомоченным, состоят в соответствующих свободных, терпимых со стороны обязанных

действиях, в соответствующих свободах действия – «положительные свободы», «свобододействия», facere. В соответствующих областях правовой психики атрибутивные импульсии имеют характер высшего санкционирования по отношению к подлежащим действиям одной стороны и авторитетного требования от другой стороны покорно-почтительного отношения к этим действиям к.ак к чему-то, имеющему в свою пользу высшую санкцию и высший авторитет. Подлежащие правовые моторные возбуждения и соответствующие правовые переживания вообще, а равно их проекции – нормы и правоотношения (правовые обязанности, права) мы будем называть уполномочивающими. Уполномочивающие права, например, права наказания, права свободы слова, печати, сходок и т. п., можно назвать правомочиями. В соответствующих областях нравственной психики, т. е. в области тех нравственных переживаний, где дело идет о терпении чего-либо, pati, например, обид со стороны ближних, гонений за веру и т. п., подлежащие импульсии имеют характер внутренних, исходящих (в указанном выше смысле, с. 70) авторитетных побуждений к спокойному перенесению подлежащих, хотя бы злостных и неосновательных воздействий, к терпению как таковому, а не как сообразованию своего поведения с уполномоченноетью, высшей санкцией действий другой стороны.

Всем трем указанным видам правовых моторных возбуждений – положительно-притязательным, охранительным и уполномочивающим правовым импульсиям – свойствен характер приходящих по отношению к обязанным психических моторных процессов, доставляющих с высшим авторитетом известный плюс другой стороне и обращенных к обязанным как авторитетное давление в пользу соответствующего поведения. Все соответствующие нравственные импульсии, как те, которые действуют в пользу положительных действий или терпений, так и те, которые удерживают от действий, чужды этого характера, представляют внутренние, по отношению к обязанным, авторитетные побуждения в пользу известного поведения как такового, а не как способа и средства сообразо-вания с предоставленностыо чего-либо другому1.

Что касается интеллектуального состава нравственных и правовых переживаний, то сюда прежде всего относится изложенное выше относительно этических переживаний вообще, в том смысле, что указанные выше категории представлений являются составны-

1 По поводу изложенной сравнительной характеристики правовых и нравственных импульсий, как равно и по поводу предложения выше общей характеристики этических имлульсий следует, во избежание недоразумений, напомнить (ср.: Введение, §§ 3, 16), что ознакомление с психическими процессами разных родов и видов не может быть достигнуто с чужих слов без соответствующего самопознания, без интроспективного познания. Наши характеристики имеют смысл не заменяющих интроспективное познание описаний, а указаний, на что следует обращать внимание при интроспективном изучении подлежащих внутренних переживаний.

ми элементами и нравственных, и правовых переживаний, общих обеим областям этической психики. В частности, путем соответствующего психологического анализа можно констатировать, что в состав и нравственных, и правовых переживаний, сверх указанных, специфически различных в области нравственности и в области права, моторных возбуждений входят следующие категории представлений:

1) Акционные представления; соответствующие представляемые действия {действия, воздержания, терпения) мы будем называть в области нравственности нравственными акциями или объектами (предметами) нравственных обязанностей, в области права – правовыми, юридическими акциями или объектами юридических обязанностей.

2) Субъектные представления – представления субъектов нравственных, субъектов юридических обязанностей.

3) Представления релевантных фактов, условий – в гипотетических нравственных и правовых переживаниях {выше, с. 55). Подлежащие части нравственных переживаний и норм (например, «если кто ударит тебя в правую щеку твою*...) мы будем называть моральными гипотезами, остальные части, например, «обрати к нему и другую* – моральными диспозициями, а соответствующие факты (удар, нанесение оскорбления в приведенном примере) морально релевантными или, короче, моральными фактами. Соответствующие термины в области права – юридические гипотезы, юридические диспозиции, юридические факты. Например, в правовом переживании: «в случае причинения имущественного вреда преступлением преступник обязан возместить, потерпевший имеет право на возмещение убытков» первая часть, условие – юридическая гипотеза, вторая часть – юридическая диспозиция, представляемый факт причинения убытков – юридический факт.

4) Представления нормо-установительных, нормативных фактов (выше, с. 55). Такие нравственные переживания, которые содержат в себе представления нормативных фактов, например, мы должны прощать обиды, потому что «так учил Христос»... «так написано в Евангелии», мы будем называть позитивными, позитивной моралью, прочие, чуждые ссылок на внешние авторитеты, – интуитивными, интуитивной моралью. Такие правовые переживания, которые содержат в себе представления нормативных фактов, мы будем называть позитивными, позитивным правом. Такие правовые (в нашем смысле – императивно-атрибутивные) переживания, которые чужды ссылок на внешние авторитеты, независимы от них, мы будем называть интуитивными, интуитивным правом. Мы в жизни на каждом шагу приписываем себе и другим разные права и поступаем сообразно с этим вовсе не потому, что так сказано в Своде законов или т. п., а просто потому, что по нашему самостоятельному убеждению так следует; например, законы не признают обязанности платить проигранное в карты – права на

выигрыш, но все порядочные люди, в том числе и знающие, что по закону они могут не платить, признают, уважают и аккуратно удовлетворяют соответствующие права, действуют по интуитивному праву. Теперешние теоретики права, как увидим ниже, признают существование только позитивного права, иного права они не знают и не признают.

Но приведенная схема общих для нравственности и права категорий интеллектуальных элементов является полной, исчерпывающей схемой только для нравственности, но не для права. Дело в том, что в области права, сообразно* указанной выше природе правовых, атрибутивно-императивных эмоций наряду с представлениями, касающимися императивной стороны, обязанных и того, к чему они обязаны, имеются и играют большую роль представления, касающиеся атрибутивной стороны дела, управо-моченных и того, что им причитается.

Уже выше было указано, что в правовых переживаниях наряду с представлениями тех действий, тех доставлений, которые требуются от обязанных, участвуют представления тех положительных эффектов для управомоченных, тех получений, которые им причитаются. В области нравственной психики, сообразно чисто императивной природе подлежащих эмоций, о каких-либо причитающихся кому-либо получениях нет и не может быть речи. Назвав эти причитающиеся управомоченным в области права получения объектами (предметами) прав атрибутивными объектами, в отличие от действий, требуемых от обязанных, объектов обязанностей, императивных объектов, мы можем формулировать подлежащую особенность интеллектуального состава правовой психики так, что в этой психике наряду с представлениями объектов обязанностей, императивных объектов участвуют еще представления объектов прав, атрибутивных объектов.

То же относится к субъективным представлениям. Между тем как в нравственности дело идет только об императивных субъектах, субъектах обязанностей, в праве субъектам императива противостоят субъекты атрибутива, субъекты прав: имеются две стороны, пары субъектов.

Сообразно с этим предложенное выше перечисление интеллектуальных элементов этических переживаний-представлений: 1) объектов обязанностей; 2) субъектов обязанностей; 3) релевантных фактов; 4) нормативных фактов (в области позитивной этики), – исчерпывая интеллектуальный состав нравственной психики, нуждается в области права в дополнении, состоящем в том, что к представлениям объектов и субъектов обязанностей здесь прибавляются представления объектов и субъектов прав; и таким образом получается следующая схема интеллектуального состава:

1. Объектные представления; представления а. объектов обязанностей, обязательных действий и Ь. объектов прав, причитающихся получений.

2. Субъектные представления: представления а. субъектов обязанностей и Ь. субъектов прав.

3. Представления релевантных, юридических фактов,

4. Представления нормативных фактов.

Эта схема интеллектуального состава права – полная, исчерпывающая, в том смысле, что все встречающиеся в правовых переживаниях интеллектуальные составные части можно подвести под перечисленные рубрики.

В конкретных правовых переживаниях разные из указанных категорий представлений могут отсутствовать. Не говоря уже о представлениях нормативных фактов, которые вообще существуют лишь в области позитивного права и отсутствуют в области интуитивного права, и о представлениях юридических фактов, которые участвуют только в гипотетических и отсутствуют в категорических правовых переживаниях, отнюдь не следует думать и относительно представлений субъектов обязанностей, субъектов прав, объектов обязанностей и объектов прав, будто они имеются во всяком правовом переживании,

С научно-юридической точки зрения, вообще с точки зрения ясного и отчетливого знания смысла и содержания права, в каждом отдельном случае следует знать и уметь ответить на вопросы: 1. кто обязан (субъект обязанности), 2. к чему, к каким действиям он обязан (объект обязанности), 3. кто субъект подлежащего права, 4. на что он имеет право, что ему причитается (объект права). Но фактические правовые переживания далеко не всегда соответствуют такому требованию. В них – с точки зрения этой четырехчленной схемы – обыкновенно имеются те или иные пробелы,

6 частности, смотря по разным конкретным психическим обстоятельствам, в особенности смотря по направлению внимания в данный момент времени, в сознании индивида, переживающего психические процессы правового типа, обыкновенно односторонне выступает на первый план или императивная сторона, представления обязанных и того, к чему обязаны, или атрибутивная сторона, представления управомоченкых и того, на что они имеют право; другая же сторона блекнет и стушевывается, соответствующие представления имеют смутный и неясный характер или даже совсем отсутствуют. и

С первого взгляда может показаться, что твкие правовые переживания с односторонним императивным или атрибутивным интеллектуальным составом логически невозможны, противоречили бы самой природе права, которая требует наличия двух (представленных) субъектов, того, от которого, – и того, которому что-либо причитается. Как возможно императивно-атршУутывмое сознание без наличия в сознании представления субъекта, которому причитается что-либо? Как возможно иляераглывко-атрибутивное сознание без наличия в сознании представления субъекта, от которого требуется что-либо? Сама природа императивно-атрибутивных змодий

требует, как необходимых дополнений, представлений обеих сторон, обязанного и управомоченного.

Между прочим, наряду с императивно-атрибутивными эмоциями человеческой психике свойственны многие другие такие эмоции, которые, по-видимому, но самой природе своей неизбежно требуют известных интеллектуальных дополнений, представляются странными, нелепыми, невозможными без известных представлений. Например, каритативные, любовные, благожелательные эмоции, а равно противоположные им, одиозные, зложелательные моторные возбуждения – злость, гнев, по-видимому, требуют неизбежно представления какого-либо существа, по адресу которого они переживаются. Благожелательно можно относиться лишь к кому-либо, а не, так сказать, на воздух. Злиться, быть озлобленным можно лишь против кого-либо. Точно так же бояться (переживать моторное возбуждение страха) можно лишь кого- или -чего-либо. Радоваться, горевать можно лишь по поводу чего-либо и проч. и проч.

Соответствующие утверждения высказываются современными психологами как само собою разумеющиеся истины. Мало того, современная психология, не имеющая в своем распоряжении понятия эмоций, импульсий в нашем смысле моторных раздражений, и принужденная вместо этого оперировать понятием положительных и отрицательных чувств с соответствующими представлениями; например, гневные, ненавистнические моторные возбуждения по этой теории суть сочетания представления другого существа (причинившего зло) с отрицательным чувством, с чувством неудовольствия и т. п.1 Но эти утверждения и теории, так же как и многие другие ходячие учения, например, теория, по которой нет действий без цели, потому что нельзя-де делать что-либо без всякой цели, потому что нелепо-де делать что-либо без всякой цели, основаны на методологической ошибке, состоящей в смешении теоретической и практической точек зрения, в принятии того, что нам представляется нерезонным, нелепым с практической точки зрения, за несуществующее и фактически невозможное, в установлении теоретических утверждений на основании своих практических взглядов2.

Хотя многим представляется чем-то бессмысленным делать что-либо без венкой цели, однако фактически громадное большинство наших действий происходит без каких бы то ни было целевых представлений (выше, с. 30 и ел.); хотя кажется нелепым злиться не на кого-либо, без представления какого-либо объекта злости, однако фактически такие «перезонные» переживания несомненно бывают; люди часто злятся, например, под влиянием неудач разных технических манипуляций или иных житейских неудач без представления какого-либо существа, без какого-либо личного адреса злости; а если вначале злостное моторное возбуждение было

1 Ср.; Введение, § 9.

2 Ср.: Введение, § 4.

злостью по адресу кого-либо, например, причинившего зло, то это моторное возбуждение обыкновенно вовсе не исчезает уже оттого, что исчезло представление другого, разозлившего, например, вследствие перемены места и впечатлений, прихода домой из места, где разозлили субъекта, и т. п. Напротив, одиозное моторное возбуждение часто в таких случаях продолжает существовать без представления объекта и находит, между прочим, разные новые объекты для своего разряда; так что, например, от этого страдают совершенно невинные люди: жена, дети, прислуга «принесшего» злость домой. То же относится к каритативыым эмоциям, которые, возникнув, например, под влиянием каких-либо крупных житейских удач, сначала без определенного адреса, лишь впоследствии находят себе объекты для проявления своих акций и проявляются, например, в объятии и целовании первого встречного, и проч. и проч.

Аналогично характер императивно-атрибутивных моторных возбуждений таков, что естественными интеллектуальными дополнениями к ним являются представления и тех субъектов, от которых, и тех субъектов, для которых что-либо требуется; однако фактически, как можно убедиться путем самонаблюдения, мы можем переживать и часто переживаем императивно-атрибутивные акты сознания без императивных или без атрибутивных интеллектуальных дополнений.

Например, изречениям «собственник имеет право пользоваться своей вещью по усмотрению», «всякий гражданин имеет право на телесную неприкосновенность» и т. п. соответствуют обыкновенно суждения, в которых нет совсем представлений обязанных и того, к чему они обязаны (все обязаны терпеть подлежащие действия собственника и т. д.); и тем яе менее дело идет об императивно-атрибутивных, правовых суждениях, подлежащие эмоции имеют императивный характер, хотя и без определенного адреса; эмоциональный императив, требование сообразовавия с подлежащим правом на* правляется, так сказать, в пространство...

Точно так же, например, изречениям «землевладельцы обязаны платить поземельные подати», «квартиранты обязаны осторожно обращаться с огнем» и т. п. соответствуют обыкновенно суждения, в которых нет совсем представлений субъектов соответствующих притязаний и того, что им причитается (казна имеет право взимать поземельные подати и т. д.); и тем не менее дело идет обыкновенно (ср. ниже) об императивно-атрибутивных, правовых суждениях; подлежащие эмоции имеют атрибутивный, притязательный характер, хотя и нет представления, от кого исходит притязание, кому причитается подлежащее получение.

Мало того, возможны и бывают и такие правовые в нашем смысле, императивно-атрибутивные переживания, в которых нет ни представлений субъектов обязанных, ни представлений субъектов управомоченных, – бессубъектные, безличные правовые переживания.

У людей, нормально воспитанных в правовом отношении, обладающих надлежаще развитой (диспозитивной) правовой психикой, многие диспозитивные акционные представления, например, представления кражи, грабежа, клеветы, оскорбления как таковые, т. е. независимо от иных представлений, ассоциированы с диспозициями к императивно-атрибутивным эмоциям; так что в случаях появления соответствующих актуальных представлений в сознании имеют тенденцию появляться и соответствующие актуальные эмоции, независимо от наличия субъектных представлений. С помощью подходящих экспериментальных приемов, например, опыта, состоящего в попытке тайно сорвать и присвоить себе розу в публичном саду или т. п. (ср. выше, с. 67-68 и ел.), можно с несомненностью убедиться в правильности этого положения.

Вообще задумывающие или совершающие преступления или иные противоправные действия, особенно если им неизвестен субъект подлежащего права, часто в разных стадиях своего поведения имеют дело с правовыми переживаниями, более или менее интенсивными с эмоциональной точки зрения и весьма простыми и бедными по своему интеллектуальному составу, заключающими в себе (кроме императивно-атрибутивных эмоций) только представления известных действий.

Столь же простые по своему интеллектуальному составу правовые психические акты переживаются подчас в форме суждений. Например, лежащие в основе предложений (изречений) «нельзя красть*, «не следует клеветать*, «следует исполнять договоры» (pacta aunt servanda) и т. п. суждения представляют обыкновенно не что иное, как бессубъектные правовые суждения (иногда нравственные, ср. ниже), а именно суждения, состоящие только иа акциокных представлений и императивно-атрибутивных моторных раздражений. Отвергающие грабеж, клевету и т. п. репульсивные моторные раздражения, имеют здесь авторитетно-охранительный (выше, с. 74), атрибутивный характер; они отвергают соответствующие действия как посягательства на нечто авторитетно для кого-то охраняемое, кому-то авторитетно предоставленное, хотя нет представлений ни тех субъектов, которые должны воздержаться от таких посягательств, ни тех, которым принадлежит соответствующее притязание, и т. д.

Правовые переживания, в которых отсутствуют атрибутивные интеллектуальные дополнения – представления субъектов права и того, что им причитается, – по своему интеллектуальному составу ничем не отличаются от нравственных. Единственное различие состоит в характере эмоций, в атрибутивной природе переживаемого моторного возбуждения.

Например, по интеллектуальному составу изречений и суждений «нельзя красть», «не следует клеветать», «не следует грубо обращаться с прислугой», «родители должны заботиться о воспитании детей» и т. п. отнюдь нельзя сказать, имеем ли мы дело

с правовыми или нравственными явлениями. Такие и т. п. по своему интеллектуальному составу суждения могут и бывают иногда правовыми, а иногда нравственными. Иногда они переживаются сначала в качестве нравственных, а несколько секунд спустя в качестве правовых суждений, или наоборот. Если в данный момент времени с представлением кражи, клеветы, грубого обращения с прислугой или т. п. сочетается чисто императивная эмоция, подлежащие действия отвергаются сами по себе как нечто нехорошее, а не Как посягательства на нечто предоставленное другим, т. е. эмоция не имеет атрибутивного характера, то это нравственное явление, в противном случае – правовое.

Впрочем, на основании интеллектуального состава приведенных и т. п. изречений и суждений нельзя утверждать даже и того, что они или нравственные, или правовые; они могут быть ни тем, ни другим, вообще не принадлежать к классу этических явлений, а относиться к иным разрядам психических процессов, например, быть эстетическими переживаниями. Если кража, клевета, грубое обращение с прислугой отвергается как нечто некрасивое, безобразное, неэлегантное, т. е. если подлежащая эмоция есть репуль-сивная эстетическая эмоция, то подлежащие суждения суть не нравственные, не правовые, а эстетические переживания. Те же изречения могут иметь в своей основе вообще не принципиальные, а оппортунистические, целевые суждения (ср. выше, с. 35). Если говорящий «не следует красть» или т. п. имел исключительно в зиду, что подлежащее поведение может повлечь за собой тюремное заключение, наказание в загробной жизни или т. п. и вследствие этого по адресу кражи в его психике при Суждении «не следует красть» восстает не этическая {нравственная или правовая) и не эстетическая эмоция, а такое репульсивкое моторное раздражение боязливого характера, которое у него вообще ассоциировано с представлением тюремного заключения или мучений в аду и распространилось в данном случае на кражу, то его изречение и суждение «не следует красть» представляет вообще не принципиальное, а оппортунистическое, телеологическое переживание, изречение и суждение житейского благоразумия в расчета.

. Специфическая природа явлений права, нравственности, эстетики, их отличия друг от друга и от других переживаний коренятся не в области интеллектуального, а в области эмоционального, импульсивного в нашем смысле их состава.

Выше было указано, что специфической императивно-атрибутивной природой правовых эмоций определяется и объясняется Своеобразный характер правовых проекций, в частности, та особенность правовых обязанностей по сравнению с нравственными, что они представляются не только повелевающими одним, но и авторитетно предоставляющими соответствующие блага другим. Представляемая сфера господства этих норм и сфера проекции обязанностей и прав в конкретных случаях определяется и объясняется

интеллектуальным составом правовых переживаний. В частности, если со стороны интеллектуального состава нет ограничений, то подлежащие нормы представляются вечными и вездесущими, всегда, везде и для всех обязательными, всем предоставляющими права, например, права жизни и т. д. (выше, с. 54).

Относительно проекций правовых норм, обязанностей и прав следует, впрочем, отметить, что они далеко не всегда являются спутниками правовых переживаний. Это в особенности относится к безличным, бессубъектным правовым переживаниям, не дающим достаточно материала для проекций обременяющих одних и принадлежащих другим долгов. Имеющие дело с искушением совершить что-либо вопреки своим правовым (императивно-атрибутивным) убеждениям или же совершившие и подвергающиеся соответствующим угрызениям совести часто переживают представления подлежащих поступков в связи с императивно-атрибутивными моторными возбуждениями, например, представления нанесенной кому-либо обиды в связи с правовой репульсией, без проекции норм, обязанностей и прав и т. д. То же mutatis mutandis относится и к нравственным переживаниям.

Сопровождаются ли данные правовые переживания проекциями вовне соответствующих норм и приписыванием одним представляемым субъектам обязанностей, другим – прав, во всяком случае реальными феноменами являются здесь именно эти переживания, сочетания императивно-атрибутивных эмоций с указанными выше интеллектуальными элементами, а не кажущиеся субъекту находящимися где-то в высших сферах нормы, у одних представляемых субъектов – обязанности, у других представляемых субъектов – права. Сколько бы мы ни старались отыскать что-либо реальное, физическое или психическое, соответствующее этим проекциям, в частности, например, как бы ни старались найти у тех, кому мы приписываем права, что-либо соответствующее реальное, наши поиски неизбежно оказались бы безуспешными. И наивно было бы заниматься подобными поисками, столь же наивно, как, например, подвергать особому исследованию того, кому приписываются эпитеты «милый», «дорогой», для отыскания чего-либо реального, соответствующего этим эпитетам (ср.: Введение, § 2). В обоих случаях дело идет об эмоциональных фавтаз-мах, и соответствующие реальные феномены следует искать вовсе не там, где они с наивно-проекционной точки зрения кажутся наличными, а совсем в другой сфере. Как эпитетам «милый», «дорогой» соответствуют в качестве реальных феноменов не особые физические или психические свойства того, кому эти эпитеты приписываются, а особые процессы в психике того, кто приписывает эти эпитеты другому, а именно сочетание каритативных, любовных эмоций с представлением объекта этих эмоций, любимого лица, так и правовым обязанностям и правам разных субъектов соответствуют в качестве реальных феноменов не какие-то

особые реальности у подлежащих субъектов, а особые процессы в психике того человека, который приписывает этим субъектам обязанности или права, а именно сочетание императивно-атрибутивных эмоций с представлением этих субъектов, эмоционально отвергаемых или требуемых действий и т. д.1

Сообразно вышеизложенному мы под правом в смысле особого класса реальных феноменов будем разуметь те этические переживания, эмоции которых имеют атрибутивный характер.

Все прочие этические переживания, т. е. переживания с чисто императивными моторными возбуждениями, мы будем называть нравственными явлениями, относить к нравственности.

§5

ОБЪЁМ ПОНЯТИЯ ПРАВА

КАК АТРИБУТИВНЫХ ЭТИЧЕСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЙ.

ОБЗОР ОБЫЧНО НЕ ОТНОСИМЫХ К ПРАВУ

ВЕТВЕЙ ПРАВОВОЙ ПСИХИКИ

"Т7стаиовленное выше понятие права отнюдь не имеет смысла V определения того, что юристы относят к праву, т. е. называют правом. Прежде всего, подлежащее словоупотребление юристов и их представления о праве (как и прочей публики) покоятся на наивно-проекционной точке зрения, на принятии за реальные правовые явления эмоциональных фянтяям, а именно норм, «велений» и «запретов», обращенных к подчиненным праву, и правоотношений между отдельными лицами, их обязанностей и их прав (что влечет за собой ряд неразрешимых по существу проблем о природе соответствующих мнимых реальностей, решаемых путем разных фикций и иных произвольных построений, например, принятия разных не существующих «воль», «общей воли», «единой воли» государства, общего признания и т. п.). Нормы права («совокупность норм права») юристы называют «объективным правом» или «правом в объективном смысле», правоотношения между субъектами, их обязанности и права (принимаемые за три различные вещи) – «субъективным правом» или «правом в субъективном смысле*. Таким образом получаются каких-то два вида права, и теоретикам следовало бы, по-видимому, попытаться определить природу права просто, т. е. рода, обнимающего и объективное, и субъективное право. Но этого не делается; установилась (с логической точки зрения случайная, не имеющая основания) традиция отождествлять проблему определения права с задачей определить природу объективного права, т. е. норм права (так что «субъективное право»

1 Ниже нам придется иметь дело с попытками современной науки права, покоящейся на проекционной точке зрения, отыскать и определить мнимые реальности, соответствующие правовым нормам, обязанностям и правам, – принимаемым за различные противостоящие друг другу на стороне разных субъектов вещи, – и мы убедимся, что все эти попытки остались бесплодными.

играет роль логически ненормального привеска к «объективному праву», чего-то вроде второй разновидности неизвестного или несуществующего рода).

Из совсем иной точки зрения, а именно из отрицания реального существования того, что юристы считают реально существующим в области права, и нахождения реальных правовых феноменов как особого класса сложных, эмоционально-интеллектуальных психических процессов, в совсем другой сфере (в сфере психики индивида, совершающего упомянутые проекции) исходит наше понятие права и вообще излагаемое учение о праве.

Но, далее, между тем, что юристы называют правом и пытаются определить, и тем классом, который образован и определен выше под именем права, существует еще другое коренное различие.

Если мы для достижения соизмеримости, сравнимости того, что под правом разумеет предложенное выше определение, с одной стороны, и того, что юристы называют правом и пытаются определить как таковое, с другой стороны, станем на проекционную точку зрения и будем иметь в виду под именем права в проекционном смысле (или права с проекционной точки зрения, короче, проекционного права) класс и классовое понятие «все императивно-атрибутивные нормы», или различия согласно традиции (проекционное) «объективное» право и «субъективное право», установим соответствующие два понятия: 1) все императивно-атрибутивные нормы (проекционное объективное право), 2) все долги одних, активно закрепленные за другими (правовые обязанности – правоотношения – права, проекционное субъективное право), – то, сравнивая эти классы с тем, что юристы признают правом в объективном или правом в субъективном смысле, мы заметим громадное различие в объеме подлежащих классов. А именно наши классы много более обширны, наши классовые понятия обнимают гораздо больше, чем то, что юристы признают (называют) правом.

Установленные выше понятия права в реально-психологическом и в проекционном смысле обнимают все императивно-атрибутивные переживания и все соответствующие проекции без всяких изъятий и ограничений,

В частности, с точки зрения этих понятий безразлично, как уже видно из установленного выше деления права на интуитивное и позитивное, основываются ли соответствующие нормы, обязанности, права на чьих-либо велениях, народных обычаях или иных нормативных фактах, или дело идет о независимых от таких фактов и чуждых соответствующих ссылок императивно-атрибутивных переживаниях и нормах, обязанностях и т. д., а равно безразлично, пользуются ли соответствующие нормы, обязанности, права признанием со стороны органов государственной власти, судов, администрации и т. п., или вообще со стороны органов или иных членов какого бы то ни было общения, или они таковым признанием не пользуются.

В области тех случаев и вопросов поведения, которые предусматриваются и разрешаются в том или другом смысле государственными законами или иными позитивно-правовыми определениями, например, в области отношения к чужой жизни, собственности, в области имущественно-делового оборота, купли-продажи, найма квартиры, прислуги, извозчиков, займа и иных кредитных сделок и проч. и проч., люди фактически приписывают на каждом шагу себе или другим разные обязанности правового типа и права и исполняют эти обязанности и осуществляют права вовсе не потому, что так написано в гражданском кодексе или т. п., а потому, что так подсказывает им их интуитивно-правовая совесть; да они обыкновенно и не знают вовсе, что на подлежащий случай жизни предписывают статьи гражданского или иного кодекса, и даже не думают о существовании этих статей и кодексов. Лишь в некоторых случаях, главным образом в случаях разногласий и споров, притом особенно серьезных и не поддающихся разрешению без обращения к законам, судам и т. п., люди справляются относительно статей законов и переходят с почвы интуитивного на почву позитивного права, заявляют притязания такого же, как прежде, или несколько иного содержания уже со ссылкой на го, что так полагается по закону и т. п. И вот все те бесчисленные императивно-атрибутивные переживания и нормы, обязанности, права, которые чужды позитивного характера, совпадают ли они или расходятся по своему содержанию с теми или иными позитивными переживаниями, нормами, обязанностями, правами, вполне подходят под понятие права в установленном выше смысле и обнимаются дальнейшим общим учением о праве.

Далее, этим понятием и учением обнимаются все те еще более многочисленные императивно-атрибутивные переживания и нормы, обязанности и т. д. (интуитивного и позитивного свойства), которые касаются разных случаев и областей жизни и поведения, находящихся вне сферы ведения и вмешательства со стороны государственных законов, судов и иных официальных учреждений и начальства.

Сюда, между прочим, относятся:

1. Разные области таких занятий и отношений, которые не имеют серьезно-делового характера и значения.

Так, например, бесчисленные правила разных игр – в карты, шашки, шахматы, домино, лото, фанты, кегли, биллиард, крикет, – определяющие, кто, в каком порядке и как может и должен совершать разные игровые действия, например, кто и в каком порядке может и должен сдавать карты, делать известные заявления и «ходы», какие карты обязательно давать, какими какие можно бить и проч. и проч., а равно общие принципы относительно обязательности соблюдения предварительных особых уговоров (договоров) и относительно платежа проигранного – представляют, с нашей точки зрения, не что иное как правовые нормы;

ибо они имеют императивно-атрибутивный характер; обязанности одних являются притязаниями других, а не свободными обязанностями; в основе подлежащих проекций лежат императивно-атрибутивные нормативные сочетания; и притом, заметим, соответствующие императивно-атрибутивные диспозиции отличаются большой силой и крепостью; в этом, между прочим, легко убедиться экспериментальным путем, например, путем применения метода дразнения в виде оспоривания соответствующих прав; результатом будет весьма сильная вспышка императивно-атрибутивных эмоций, сильное правовое негодование с соответствующими типичными внешними проявлениями (ср. ниже); в пользу того же свидетельствует то наблюдение, что неподчинение соответствующей мотивации, сознательное нарушение подлежащих норм, обязанностей, прав – сравнительно крайне редкое и исключительное явление, и признается особенно гадким и возмутительным проступком; за исключением так называемых шулеров, вообще субъектов с исключительной атрофией игорной правовой психики, все так абсолютно и неуклонно признают и удовлетворяют соответствующие права других, как это редко наблюдается в других областях правовой психики; если бы, например, в области денежных займов, ссуд вещей для временного пользования и т. п. действовала столь крепкая правовая психика, такая правовая честность, как в области карточных и иных игр, то было бы большое процветание кредита и т. п. услуг между людьми и хозяйственное благосостояние людей было бы значительно выше теперешнего.

Так называемые правила вежливости, обращения в обществе, этикета (savoir vivre) тоже в значительной степени имеют в своей основе обязательно-притязательные, императивно-атрибутивные переживания и представляют с точки зрения установленного понятия права не что иное, как правовые нормы.

Например, гостям по отношению к домашним причитаются разные особые знаки внимания и вежливости: почетные места за столом, получение блюд раньше (не говоря уже о праве на допущение к столу и получение подаваемых яств вообще, нарушение какового права было бы серьезнейшим и неслыханным «преступлением»), быстрое и усердное исполнение их просьб в желаний и проч.

Аналогичные и разные иные преимущественные права (привилегии) приписываются старым и почтенным людям по отношению к молодежи, взрослым по отношению к детям, «дамам» по отношению к «кавалерам», людям, стоящим выше по своему социальному положению, по отношению к стоящим ниже, и т. п. К правам-привилегиям в этих областях относятся наряду с разными преимущественными правопритязаниями бесчисленные преимущественные правомочия. Например, некоторым привилегированным людям по отношению к другим, старикам по отношению к детям, «господам» по отношению к лакеям и т. п. приписывается

право обращаться на «ты», делать замечания и поучения, хлопать по плечу, позволять себе разные шутки и иные фамильярности, но не обратно. Снизу вверх полагается (с императивно-атрибутивной силой) обращение на «вы», подчас с разными обязательными добавлениями, титулами и т. п., почтительный тон, соответствующая поза, воздержание от телесных прикосновений и иных фамильярностей и проч. и проч.

В случае исторического исследования этих областей правовой психики можно было бы доказать существование здесь определенных исторических «законов» (тенденций развития), общей тенденции постепенного ослабления привилегированности и специальных, в частностях различных тенденций в разных специальных областях привилегированности. Преимущественные права по социальному положению (по кастам, сословиям, классам, профессиям и т. д.) слабеют и вымирают иначе, нежели привилегии по возрасту, полу и т. д. На основании соответствующего исторического материала (и дедуктивных соображений на почве выяснения роли и значения подлежащих ветвей права в человеческой жизни) можно, например, относительно привилегий по социальному положению утверждать, что они осуждены на полное вымирание1. Напротив, привилегии по возрасту имеют менее преходящее значение2.

Наряду с нормами, устанавливающими разные преимущественные права в пользу одних насчет других, в общественной психике имеются бесчисленные императивно-атрибутивные правила, устанавливающие разные взаимные и равные правомочия и праволри-тязания в области вежливости и этикета. Некоторые из них обязательны для всех и всегда, другие лишь в определенных случаях жизни или для определенных категорий лиц, например, для знакомых друг с другом, для незнакомых, для мужчин в их отношениях между собой, для женщин, для товарищей по школе, по службе, студентов, офицеров и проч. и проч.

На случай нарушения преимущественных и иных прав вежливости в общественной психике имеются дальнейшие императивно-атрибутивные нормы, определяющие последствия происшедшего. Наиболее распространенное в культурном обществе из относящихся сюда психических явлений состоит в императивно-атрибутивном сознании, по которому потерпевшему от нарушителя причитается признание виновности, выражение по этому поводу сожаления

1 Хотя они еще теперь весьма резки и многочисленны, Ср., например, такую нисходящую прогрессию: монархи – принцы крови – прочая высшая и титулованная аристократия – средняя и низшая аристократия – средние классы – низшие классы – прислуга, среди прислуги; камердинеры, старшие повара и т. п. важные персоны – прислуга среднего ранга – низшая прислуга: судомойка и т. п. Особенно резки привилегии в придворной сфере и среди прислуги, в лакейской, кухне и т. п.

1 Хотя они имеют более мягкий характер и подвергаются с исчезновением так называемого патриархального Сыта весьма резкому ослаблению.

и просьба о прощении – обязанность извиниться, притязание на соответствующее заявление. Наряду с этим, особенно на менее культурных ступенях развития и в менее культурных слоях общества в таких случаях за потерпевшими признаются еще разные иные права, в частности, права активного наказания нарушителя словами (порицательными или бранными) или действиями (ударом, избиением). Примитивная правовая психика в случаях особенно серьезных нарушений приписывает потерпевшему даже право убить нарушителя на месте. Сродное правовое явление и пережиток варварской правовой психики представляет приписывание потерпевшему права вызвать нарушителя на дуэль, нарушителю – обязанности доставить удовлетворение в этой форме. В тех сферах, где процветает дуэльное право, существуют более или менее сложные и подробные позитивные, основанные на обычаях или письменных дуэльных «кодексах» правовые нормы, определяющие порядок производства дуэли, взаимные права и обязанности дерущихся и секундантов. К подлежащим общим правилам путем договора, заключаемого через представителей-секундантов, присоединяются конкретные, в свою очередь, правовые, с нашей точки зрения, нормы относительно данной, конкретной дуэли, которая таким образом нормируется комбинацией обычного неписаного или писаного и договорного права.

2. Область интимных отношений между близкими лицами, соединенными друг с другом узами половой или иной, например, братской любви, дружбы, совместной домашней жизни и т. д.

Эта область жизни и поведения находится вообще вне сферы нормировки и вмешательства со стороны государственных законов, судов и т. д.; но с точки зрения психологического учения о праве как об атрибутивных этических переживаниях и она подвержена правовому нормированию.

Так, например, на почве любовных отношений признаются взаимные права на верность, любовь, откровенность, на защиту в случае злословия или иного нападения со стороны третьих лиц, на имущественную поддержку в случае нужды и тысячи иных видов помощи и услуг. С момента объяснения в любви с одной стороны и признания с другой происходит коренная революция взаимных правоотношений, падают разные правовые перегородки; объяснившийся приобретает разные такие права, которых он до этого момента не имел. Разные дальнейшие факты тоже имеют юридически релевантное значение, в свою очередь вызывают в психике обеих сторон более или менее существенные революции, делают правовые узы более тесными, создают новые права и обязанности.

Отчасти совпадающее по содержанию с «любовным правом», отчасти отличное право действует в области дружбы, любви между братьями, сестрами и т. п.

Между прочим, любовному договору (объяснению в любви и принятию) соответствует договор дружбы, имеющий свою юриди-

ческую символику, состоящую в применении символа руки (пода-вания рук, удара по рукам) или символа, называемого теперь выпиванием брудершафта. В древности договор дружбы или братства налагал на контрагентов весьма серьезные, связанные с риском жизни правовые обязанности, в частности, обязанность не жалея своей жизни солидарно выступать против врагов, обязанность кровавой мести в случае убийства друга и т. д. Этому соответствовало применение символа крови в разных формах как знака активного закрепления за другим подлежащих серьезных обязательств (ср. выше, с. 61 и ел.). Теперешняя форма питья брудершафта представляет историческое переживание комбинации двух форм символа крови, а именно обмена кровью друг друга путем питья и путем соединения разрезанных кровяных сосудов. Этим объясняется особое складывание рук и одновременное выпивание в области брудершафта.

В некоторых областях отношений между близкими лицами, так, в области отношений между мужем и женой в случае наличия так называемого законного брака, а равно отношений между родителями и детьми имеются и некоторые постановления государственных законов относительно взаимных прав и обязанностей. Но эти постановления крайне скудны и получают практическое значение лишь в крайне редких случаях, главным образом на почве фактического отсутствия отношений близости, наличия ненавистнических отношений и резких столкновений. Поэтому, между прочим, юристы традиционно говорят об отношениях между мужем и женой и между родителями и детьми, что они регулируются главным образом не правом, а нравственностью. С точки же зрения психологического понятия права как императивно-атрибутивных переживаний семейная и интимно-домашняя жизнь, и притом независимо от того, имеются ли между участниками ее какие-либо официально признаваемые узы, представляет особый обширный, ждущий своего исследования и познания правовой мир с бесчисленными правовыми нормами, обязанностями и правами, независимыми от того, что написано в законах, разрешающими тысячи непредусмотренных в этих законах вопросов, и т. д. Наряду с общими чертами содержания, общими законами (тенденциями) исторического развития и некоторыми иными свойствами этого семейно-домашнего права можно подметить и наличие множества вариаций, большого разнообразия фактически действующих семейно-домашних правопорядке^. Замечающиеся здесь вариации и различия имеют отчасти более или менее общие причины и значение, например, связаны с классовыми различиями частей народонаселения; преобладающее и типичное домашнее право в зажиточных и богатых слоях народонаселения отличается от такого же права в незажиточных и пролетарских сферах; типичное крестьянское домашнее право – иное, нежели мещанское, аристократическое и т. д.

Отчасти же упомянутые различия имеют чисто индивидуальный характер; каждая семья представляет особый правовой мир, и каждый из участников домашней жизни (в том числе, например, тетушки, бабушки, отдаленные бедные родственники или друзья, принятые в дом и семью, приживалки, приемыши и т. п.) имеет свое особое положение в господствующей в данной семье правовой психике, свои особые правовые обязанности и права; например, право исключительного пользования своей комнатой и некоторыми другими предметами и участия в пользовании другими частями жилища и предметами, право участия в общих трапезах, удовольствиях, семейных торжествах и т. п., право решающего или совещательного голоса в известных отраслях домашней, хозяйственной и личной жизни, право на известные, со стороны разных домочадцев различные степени уважения, любви, благодарности и на соответствующее поведение в разных случаях и проч. и проч. Иногда же отдельные участники семейно-домашней жизни или все кроме одного, наиболее властного и энергичного, попадают в более или менее бесправное положение, подчас в такое положение в домашнем правовом мире, что с точки зрения психологического учения о праве и о разных отдельных видах правовых явлений, в частности, о рабстве как особом явлении правовой психологии (ср. ниже) приходится в данной семье констатировать наличие подлинного и типичного рабства; так что имеется хороший материал и благоприятный случай для изучения этого правового явления и разных его свойств, в частности, влияния на поведение и развитие характера деспота-господина, с одной стороны, покорного-раба, с другой стороны, и проч. В правовое положение рабства попадают, между прочим, иногда и те, кто официально числятся главами семейства и господами дома; между прочим, выражение «под башмаком» обыкновенно означает относительно бесправное, а во всяком случае не особенно выдающееся правовое положение в доме.

3. Предыдущие замечания имели в виду разные области права взрослых людей, разные элементы зрелой и развитой правовой психики. Особенно серьезного научного внимания и изучения из таких сфер права в установленном выше смысле, которые с точки зрения государственных законов, судов и т. д. не относятся к праву, заслуживают императивно-атрибутивные переживания и проекции, свойственные детскому возрасту, то право, которым руководствуются дети в области своих забав, своих детских договоров и иного поведения, – детское право, детская правовая пси-хика.

Между прочим, включение психических явлений этого рода в сферу научного внимания и изучения, наблюдательное и экспериментальное исследование детского права, его характера, содержания, развития и т. д. – могло бы обогатить науку о праве интересными и важными фактическими данными и теоретическими

положениями относительно появления и развития в человеческой психике права вообще и отдельных его видов и элементов.

Б детской комнате можно, например, наблюдать и экспериментально изучать развитие и действие психики права собственности, реакции на разные нарушения этого права, например, на попытки оспоривать его, отнять и присвоить себе подлежащую вещь, игрушку или т. п., самовольно пользоваться ею и проч. Здесь же зарождается и действует психика договорво-обязательственного права, заключаются и исполняются разные меновые и дарственные договоры, договоры ссуды (commodatum и precarium, предоставления временного пользования вещью), поклажи (depositum. отдачи вещи на хранение с обязательством возвратить), договоры товарищества (societas), иногда «преступного» свойства; например, один обязывается похищать что-либо запретное, другой сторожит, причем каждый имеет право на равную долю добычи. Хорошо воспитанные и обладающие чуткой правовой совестью дети знают и иногда весьма усердно исполняют и т. п. деликатные обязательства, обязательства из правонарушений, например, в случае виновного (culpa) или даже и случайного (сазиа) повреждения чужой игрушки они охотно подчиняются притязанию потерпевшего на возмещение вреда, например, на предоставление взамен испорченной другой, собственной игрушки.

В отношениях между детьми-сверстниками и друзьями действуют права равенства и обязательства солидарности по отношению к чужим и старшим; в особенности серьезное и важное значение имеет взаимная обязанность не выдавать, не доносить; нарушение ее представляет величайшее уголовное преступление, порождающее для потерпевших довольно жестокие права мести, по меньшей мере право лишения общения и выражения презрения.

В отношениях между детьми неравного возраста действуют разные права старшинства, привилегии, иногда права власти, при-казывания и командования; иногда здесь развивается психика опекунского права с соответствующими правами и обязанностями по отношению к опекаемому и по отношению к представителям высшего опекунского надзора, к матери, к отцу; к правам по отношению к опекаемому и вообще к правам старших детей по отношению к младшим относятся и дисциплинарные и уголовные права, права наказания; при этом действующее здесь карательное право имеет значительно более цивилизованный характер, нежели то карательное право, которое действует между сверстниками; последнее имеет характер примитивного права мести, нередко с применением начала талиона, т. е. причинения такого же зла, какое нанес виновный.

Вообще детская правовая психика обнаруживает в разных отношениях сродство с правовой психикой менее культурных народов или менее культурных слоев и классов общества.

Впрочем, содержание того права, которым определяется поведение детей, весьма изменчиво и разнообразно в зависимости от господствующих в доме порядков, указании и распоряжений родителей и иных условий жизни и воспитания данного ребенка.

В детской правовой жизни, особенно в начальных стадиях развития детской правовой психики действует главным образом позитивное, а не интуитивное право. Сколько-нибудь развитой системы прочных самостоятельных интуитивных правовых убеждений в ней не имеется; таковые развиваются лишь медленно и постепенно; зато там большой простор для внушения и решающего, бесконтрольного действия разных позитивных, переживаемых со ссылкой на разные внешние авторитеты правовых переживаний. В качестве нормативных фактов (выше, с. 77) здесь прежде всего большую роль играют распоряжения старших, имеющие для детей такое же знамение, как в области государственной жизни – веления самодержавных монархов или распоряжения иных органов законодательной власти, т. е. значение законов. Малые дети приписывают на каждом шагу себе по отношению к другим детям, прислуге и т. д. и другим по отношению к себе разные права со ссылкой на то, что «так велел папа», «так сказала мама», делать то-то «позволила няня*, «разрешила тетя» и т. п. (законное право). Затем, юридически-нормативное значение имеют для детей установившиеся в доме порядки, обычаи (обычное право), судебные решения старших в случаях споров детей между собой или с прислугой и передачи спора на суд домашних авторитетов и некоторые другие факты1.

Сообразно характеру, содержанию и направлению внушаемого детям позитивного права и иным воспитательным воздействиям и развивающаяся на этой почве диспозитивная интуитивно-правовая психика может получать весьма различное, в частности, более или менее ненормальное и вредное, с точки зрения условий общественной жизни, направление.

Так, например, если в семье господствует правовой хаос, самодурство и произвол, в частности, никто и ничто не внушает ребенку определенных и твердых правовых принципов, то и нет почвы для развития нормальной интуитивно-правой психики, а получается состояние, более или менее близкое к правовому идиотизму и, эвентуально, в будущем преступная психика и соответствующее поведение.

Если отношение к ребенку в доме таково, что ему до отношению к другим, в частности, по отношению к прислуге все дозволено и всяческие его требования должны беспрекословно исполняться, то получается в результате аномалия правовой психики, которую

10 них речь будет впоследствии, в учении о разных видах позитивного права, которых, как мы убедимся, гораздо больше, чем предполагает господствующее в юриспруденции мнение, сводящее позитивное право к двум видам: законам и обычному праву.

можно охарактеризовать как гипертрофию активно-правовой психики, и которая состоит в том, что субъект приобретает склонность приписывать себе по отношению к другим бесчисленные нерезонные и чрезмерные правомочия и правопритязания, не признавая таких же прав за другими; ненормально развитая правовая психика возводит его в какое-то привилегированное среди прочих смертных существо.

Если, напротив, ребенка третируют в правовом отношении, не признают за ним никаких, даже скромнейших прав, не отводят для него никакой активно-правовой сферы, то развивается противоположная психическая аномалия, недоразвитие активно-правовой психики и проч.

То или иное состояние правовой психики индивида, как видно будет из дальнейшего изложения, оказывает существенно важное влияние не только на его поведение, но и на развитие разных иных сторон и элементов его характера. В частности, для достижения нормального и социально-полезного направления жизни и поведения в будущем и для выработки здорового и дельного характера существенно важно надлежащее правовое воспитание в детстве, в семье, школе и т. д.

Ввиду этого изучение детской правовой психики и условий и факторов ее нормального и патологического развития имело бы не только теоретическое, но и важное практическое значение, в частности, могло бы доставить ценные вклады в науку воспитания, педагогику.

Предыдущее изложение отнюдь не имело в виду и не могло исчерпать всех тех областей жизни, которые находятся вне сферы государственного вмешательства и официальной нормировки, но входят в сферу действия права в смысле императивно-атрибутивной этической психики. Количество тех житейских случаев и вопросов поведения, которые предусматриваются и разрабатываются официальной нормировкой, представляет по сравнению с тем необъятным множеством житейских случаев и вопросов поведения, которые предусматриваются правом в установленном выше смысле, совершенно микроскопическую величину. Особенно во всех тех бесчисленных и разнообразных, не предусматриваемых и не могущих быть предусмотренными никакими официальными кодексами случаях и областях поведения, где Дело идет о причинении кому-либо какого-либо добра или зла, хотя бы мелкого удовольствия ила малой неприятности, в нашей правовой совести обыкновенно имеется то или иное императивно-атрибутивное указание относительно того, что в данном случае следует и причитается другим от нас или нам от других, или другим от третьего лица, или что мы имеем право делать, а другие должны терпеть или обратно. Это относится, между прочим, и к таким элементам поведения, как слова, обращенные к другим, их содержание, способ произнесения, интонации, жесты, поза или

суждения, высказываемые о третьих лицах, их содержание и оттенки. Если в словах, обращаемых к другим, в их содержании или в тоне их произношения содержится для других что-либо приятное или неприятное, например, дело идет о выражении симпатии, уважения, благодарности и т. п., или об упреках по какому-либо поводу, порицании, иронии, насмешке, о «сухом» и «холодном», пренебрежительном тоне речи, презрительной улыбке и проч. и проч., то и над такими элементами и оттенками поведения есть суд правовой совести в душе действующего или того, к кому обращено действие, или третьих присутствующих; он указывает, согласно ли такое поведение с тем, что другой в данном случае заслужил и что ему причитается, или же не согласно, является ли данный упрек основательным и заслуженным, так что упрекнувший имел право его сделать, или же он неосновательный и потерпевший имел право на то, чтобы его собеседник воздержался от него, а теперь имеет право на то, чтобы он был признан неосновательным и взят назад, и проч. Если в суждениях, высказываемых о третьих лицах устно, в разговоре с кем-либо или письменно, содержится что-либо, что представляется как причинение тем, о ком идет речь, добра или зла, например, если дело идет о суждениях, заключающих в себе похвалу, одобрение, признание заслуг, хороших качеств характера и т. п., или порицание, осуждение, отрицание заслуг, хороших качеств характера, подозрение и т. п., то vf эти действия являются с точки зрения развитой правовой совести не чем-то безразличным, а, напротив, или соответствующим тому, что заслужил тот, о ком идет речь и на что он может притязать, или же не соответствующим этому, например, причиняющим ему несправедливую обиду. Поэтому, например, и область художественной, научной, технической и иной критики произведений чужого творческого или иного труда, между прочим, область поведения, по своей природе не допускающая законодательной нормировки и иного официального вмешательства, подвержена правовой нормировке в нашем смысле, находится в сфере действия права как атрибутивных этических переживаний. Такой критик, который под влиянием личного, национального, партийного или иного недоброжелательства, зависти и т. п. не признает достоинств предмета чужого творчества и заслуг творца или старается их умалить, найти и приписать несуществующие отрицательные свойства или т. п., находится в коллизии с правом, действует против собственной же правовой совести, если таковая у него нормально развита, подсказывающей ему, что обижаемый имеет право на иное отношение, что ему причитается иная оценка его труда, а равно против таких же указаний и требований правовой совести других, подвергнутого несправедливой критике творца и третьих лиц, товарищей по критике или творчеству и т. д.

Далее, правом в установленном выше смысле оказывается не только многое такое, что находится вне ведения государства, не

пользуется положительным официальным признанием и покровительством, но и многое такое, что со стороны государства встречает прямо враждебное отношение, повергается преследованию и искоренению как нечто противоположное и противоречащее праву в официально-государственном смысле.

Из относящихся сюда категорий явлений особого внимания и интереса заслуживают:

1. Право преступных организаций и вообще преступная правовая психика (преступное право).

В преступных сообществах, например, в разбойничьих, пиратских, воровских шайках и т. п. вырабатываются и точно и беспрекословно исполняются целые более или менее сложные системы императивно-атрибутивных норм, определяющих организацию шайки, распределяющих между ее членами обязанности, функции, которые каждый должен исполнять, и наделяющих их соответствующими правами, имущественными, в частности, на определенную долю добычи, и иными.

Обыкновенно за одним из членов, атаманом, закрепляется право на повиновение со стороны других и вообще право власти, подчас безусловной и неограниченной, по типу абсолютных монархий, подчас ограниченной условием согласия со стороны совета членов шайки в области некоторых особенно важных дел и решений, по типу ограниченных монархий. Подчас правовая организация шаек имеет республиканский характер; при этом иногда все имеют равное право участия в управлении и решении общих дел, и только для отдельных походов назначаются по выбору, по очереди или по жребию временные начальнике и предводители (демократическая республика); иногда же в среде шайки имеются старшие я младшие, полноправные и неполноправные участники, и дела решаются советом полноправных членов (аристократическое или олигархическое устройство). Все члены шайки обыкновенно бывают связаны взаимной, весьма строгой обязанностью солидарности, в частности, обязанностью не выдавать. В случае нарушения этой обязанности действует беспощадное право мести. В случае других проступков, например, неповиновения приказу атамана или общему решению, утайки и бесправного присвоения части добычи и т. п. применяется право дисциплинарных и иных наказаний со стороны атамана, или происходит иная расправа, иногда после предварительного суда и приговора.

Поскольку в постоянных и организованных преступных сообществах разные конкретные права и обязанности устанавливаются путем договоров, а равно в области таких преступных сообществ, которые образуются на короткое время для совершения одного или нескольких преступлений и всецело основываются на договорах, – подлежащие договорные права и обязанности, например, относительно помощи при совершении преступления,

относительно вознаграждения за помощь и т. п. обыкновенно строго и «честно» соблюдаются. То же замечается в области договоров, заключаемых преступными шайками или отдельными преступниками с не-преступниками. Например, если атаман или иные уполномоченные представители шайки обязались за известное периодически уплачиваемое или единовременное вознаграждение щадить или, сверх того, и охранять и защищать другую из договорившихся сторон, например, жителей известной деревни, отпустить на волю за уплачиваемую наперед сумму захваченного в плен путешественника, возвратить украденных лошадей или т. п., если профессиональный взяточник или посредник в области взяточнических злоупотреблений обязался обделать известное дело, а в случае неудачи возвратить полученную сумму и проч. и проч., – то обыкновение вторая из договорившихся сторон может быть уверена, что принятое шайкой или отдельным профессиональным преступником обязательство будет исполнено; во всяком случае такие обязательства, тан же как и игорные обязательства, хотя они и не пользуются официальной судебной защитой, исполняются аккуратнее и честнее, чем, например, пользующиеся судебной охраной обязательства возвратить в срок занятую у знакомого сумму денег, уплатить в установленный срок покупную цену за купленный предмет и т. п.

2. Право, продолжающее существовать и действовать в психике известных элементов народонаселения, классов общества, религиозных, племенных групп, входящих в состав государства, несмотря на то, что подлежащие, ссылающиеся на обычаи предков (обычное право), или иные императивно-атрибутивные убеждения и нормы с официально-государственной точки зрения не только не признаются «правом», но даже более или менее решительно и беспощадно искореняются как нечто возмутительное и недопустимое, варварское, антикультурное и т, п.

Например, современные культурные государства, имеющие колонии или иные владения, населенные так называемыми дикими или вообще стоящими ниже по своей правовой культуре племенами, ведут борьбу против разных «варварских обычаев» этих племен, представляющих не что иное, как правовые, для этих племен подчас весьма священные обычаи. Сюда относятся, например, право родовой кровавой мести, т. е. императивно-атрибутивные убеждения, по которым члены рода имеют право по отношению к третьим лицам и обязаны по отношению к роду мстить правонарушителям за убийство сородича и иные деяния убийством; право родоначальников, домовладык и т. п. подвергать смертной казни жен, детей и иных лиц; их право на то, чтобы жены их после их смерти следовали за ними в загробную жизнь, что влечет за собой закапывание в могилу или сожжение, самосожжение и т. д. жены в случае смерти мужа; право рабства, торговли невольниками и проч. и проч.

Введение христианства в новых государствах сопровождалось превращением множества прежде признаваемых для всех обязательным правом обычных норм в преследуемые «языческие обычаи», «бесовские обряды» и т. д.; и в постепенном искоренении прежнего варварского права и в замене его более культурным правом заключается, между прочим, одна из крупнейших культурных заслуг христианских духовных и светских властей.

Процессы образования государств из мелких родовых и иных, прежде независимых групп вообще сопровождаются постепенным искоренением прежнего, более примитивного догосударственного права, в частности, кулачно-воевного межгруппового права (права межгрупповой мести, войны, военного захвата добычи и т. д.) и разных иных видов права самосуда и применения насилия более цивилизованным, устанавливающим мир правом.

Некоторые элементы старого права, несмотря на враждебную конкуренцию иного права, поддерживаемого авторитетом государства и силой, которой оно распоряжается, весьма упорно сохраняются в народной психике, так что соответствующее двоелравие продолжается иногда в течение столетий, порождая разные, не лишенные подчас трагизма, конфликты, навлекая на тех, кто действует по указанию своей правовой совести, осуществляют священные, по их мнению, права или исполняют священный правовой долг, более или менее жестокие наказания со стороны .следующих иному праву и только это право считающих «правом* органов официальной власти.

Для установленного понятия права и его распространения на соответствующие психические явления не имеет никакого значения не только признание и покровительство со стороны государства, но и какое бы то ни было признание со стороны кого бы то ни было. С точки зрения этого понятия и те бесчисленные императивно-атрибутивные переживания, и их проекции, которые имеются в психике лишь одного индивида и никому другому в мире неизвестны, а равно все те, тоже бесчисленные переживания этого рода, суждения и т. д., которые, сделавшись известными другим, встречают с их стороны несогласие, оспаривание или даже возмущение, негодование, не встречают ни с чьей стороны согласия и признания, от этого отнюдь не перестают быть правом, все правовые явления, в том числе и такие правовые суждения, которые встречают согласие и одобрение со стороны других, представляют с нашей точки зрения чисто и исключительно индивидуальные явления, а эвентуальное согласие и одобрение со стороны других представляет нечто постороннее с точки зрения определения и изучения природы правовых явлений, никакого отношения к делу не имеющее. Это неизбежно вытекает из психологической точки зрения на право. Всякое психическое явление происходит в психике одного индивида и только там, и его природа не изменяется от того, происходит ли что-либо иное где-либо, между индивидами,

над ними, в психике других индивидов, или нет, существуют ли другие индивиды или нет, и проч. И такие императивно-атрибутивные переживания и их проекции, нормы и т. д., которые имелись бы у индивида, находящегося вне всякого общения с другими людьми, например, живущего на безлюдном и отрезанном от всего прочего человеческого мира острове или оставшегося единственным человеческим существом на земле, или попавшего на Марс, вполне подходили бы под установленное понятие права; точно так же как радости, печали, мысли такого человека не переставали бы быть радостями, печалями, мыслями вследствие его одиночества, отсутствия человеческого общества.

Для установленного понятия права и подведения под него соответствующих психических явлений не имеет далее никакого значения, идет ли дело о разумных, по своему содержанию нормальных, или о неразумных, нелепых., суеверных, патологических, представляющих бред душевнобольного и т. п. императивно-атрибутивных суждениях, нормах и т. д. Например, если суеверный человек на почве виденного сна или случившейся с ним иллюзии или галлюцинации убежден, что он заключил договор с дьяволом и в салу этого договора имеет право на известные услуги со стороны дьявола, а зато обязан предоставить последнему свою душу (ср. средневековые суеверия относительно договоров продажи души, брачных договоров с дьяволами со стороны женщин-ведьм и т. п.), то соответствующие императивно-атрибутивные переживания и их проекции, право дьявола и т. д. вполне подходят под установленное понятие права. С точки зрения психологического учения о праве разные у разных народов распространенные правовые суеверия, «суеверное право» представляют, так же как и детское, преступное право и т. д, заслуживающую внимания и интереса область для описательного, исторического и теоретического исследования и изучения.

Равным образом, если, например, душевнобольной человек считает себя императором, притязает на повиновение со стороны своих мнимых подданных, возмущается и негодует по поводу их неповиновения и иных посягательств на его верховные права, то это явление и бесчисленные тому подобные другие «idees fixes» душевнобольных и вообще все императивно-атрибутивные переживания патологического свойства вполне подходят под установленное понятие права и могут составить тоже особый предмет изучения со стороны психологического правоведения под именем патологического права, правовой патологии или т. п.

То же, заметим между прочим, mutatus mutandis относится к установленному выше понятию нравственности. Если суеверный человек переживает чисто императивное суждение такого содержания, что он обязан поклоняться и всячески угождать дьяволу, если психически больной человек считает своим долгом убивать и истреблять людей, где бы он их ли встретил, то, с точки зрения

100

предложенного выше понятия нравственности, подлежащие чисто императивные переживания относятся к нравственности, представляют нравственные явления, хотя они и представляются всякому здравомыслящему человеку чем-то нелепым, возмутительным или т. п. (суеверная, патологическая нравственность), хотя моралисты и публика привыкли называть нравственным и относить к нравственности только то, что они одобряют, считают полезным и хорошим с точки зрения общего блага или т. п.

Такая точка зрения на право и нравственность, своеобразная, так сказать, неразборчивость предлагаемых понятий этических явлений и их видов – права и нравственности, отнесение к ним и того, что нам представляется преступным, суеверным, бредом душевнобольного и т. п. – вытекает необходимо из теоретической постановки учения и устранения смешения теоретической точки зрения с практической. Однородные по своей материальной или психической природе явления в области теоретических наук следует относить к одному классу независимо от того, нравятся ли они нам или не нравятся, желательны ли они или не желательны и т. д.

Вообще, что касается содержания правовых переживаний, содержания тех представлений, которые наряду с императивно-атрибутивными импульсиями входят в состав правовых переживаний: объектных, субъектных, представлений релевантных и нормативных фактов, то установленное понятие права не содержит в этом отношении никаких ограничений. Специфическая природа этических явлений вообще, права и нравственности в частности, с точки зрения излагаемого учения, коренится в области эмоций. К этическим явлениям с этой точки зрения относятся только те и все те нормативные переживания, эмоции которых имеют императивный (чисто императивный или императивно-атрибутивный) характер, каково бы ни было содержание объектных, субъектных и прочих входящих в состав этих переживаний представлений. К нравственности относятся только те и все этические переживания, эмоции которых имеют императивно-атрибутивный характер; каково бы ни было содержание входящих в состав данного эмоционально-интеллектуального сочетания представлений, какие бы действия ни представлялись как требуемые, обязательные, какие бы существа ни представлялись в качестве субъектов обязанностей или субъектов прав, какие бы факты ни представлялись в качестве релевантных или нормативных фактов.

В частности, здесь следует особо отметить:

1. Императивно-атрибутивные (как и чисто императивные) эмоции суть абстрактные, бланкетные импульсии, способные сочетаться со всевозможными акционными представлениями, в том числе с представлениями разных чисто внутренних действий (психических явлений). Не заключая в себе вообще никаких ограничений относительно содержания акционных представлений, установленное

101

понятие права обнимает и всевозможные такие (реальные и мыслимые) императивно-атрибутивные переживания и нормы, которые «предписывают» какое-либо чисто внутреннее поведение, т. е. акционные представления которых суть представления психических явлений1.

Так, например, в области интимных отношений между близкими лицами последние приписывают себе и другой стороне право на любовь, уважение, дружбу и т. п. (ср. выше, с. 91). Здесь предметом обязанностей и прав являются эмоциональные отношения: актуальные эмоции (психические процессы, в известных пределах поддающиеся нашему умышленному воздействию, могущие быть при желании в известных случаях и пределах подавляемы, ослабляемы или, напротив, возбуждаемы, усиливаемы) и эмоциональные диспозиции (состояние, возникновение, усиление которых и т. д. даже отчасти находится в нашей власти). Эмоциональные отношения подвергаются правовой нормировке и в разных других областях жизни. Это главным образом относится к таким эмоциям и эмоциональным диспозициям, существование которых в чужой психике представляется благом или злом для того, по чьему адресу они существуют, в частности, к разным карита-тивньш, доброжелательным и одиозным, злостным эмоциональным отношениям. Людям, признаваемым добрыми, хорошими, приписывается право на симпатию, любовь и т. п. со стороны других. Напротив, за людьми, признаваемыми злыми, таких прав в психике других не числится, они «не заслуживают* этого или даже «заслуживают» противоположного отношения, антипатии, вражды и т. д., т. е. другим приписывается право так к ним в душе относиться. По отношению к людям, жизнь и поведение которых внушают к ним уважение, не только существует фактическое уважение, но и признается право на таковое. Напротив, за теми, которые недостойно ведут себя, такое право не числится, и даже другие подчас считают себя вправе относиться к ним в душе (или в области внешнего поведения) с презрением. Между прочим, права на уважение и права неуважения, презрения распределяются в народной, особенно менее культурной психике не только сообразно личным заслугам, но и сообразно правовому и социальному положению лица, например, господа с одной стороны, рабы с другой, представители высших каст, сословий, классов, «благородные» и т. п. с одной стороны, представители низших каст,

1 Как увидим ниже, в юриспруденции принято относить к праву только такие нормы, которые предписывают известное внешнее поведение (телодвижения и их системы), а такие нормы, которые предписываю!' какое-либо внутреннее! психическое поведение, например, любовь, уважение и т. п., принято уже по этому признаку исключать из области права, считать неправовыми нормами. Ввиду этого именно в тексте особо подчеркивается, что Предлагаемое нами понятие права ве эаает такого ограничения и распространяется и на нормы, предписывающие разные внутренние действия, поскольку эти нормы имеют императивно-атрибутивную природу.

102

сословий, классов, «парии», «подлые люди» (в смысле класса, происхождения) и т. п. с другой стороны находятся в народной психике в существенно различном положении в отношении права на уважение, права презрения и т. д. По мере культурного процесса происходит в этой области, как и в других, постепенная демократизация, постепенное уравнение; а люди с высшей культурой правовой психики обладают правовым убеждением такого содержания, что каждое человеческое существо, как бы оно отвержено ни было, имеет право на известное уважение к себе как к человеческой личности.

Одно из наиболее распространенных явлений правовой психологии, свойственное и народам, находящимся на низших ступенях культуры, а равно индивидам с относительно слабо развитой правовой психикой, представляет императивно-атрибутивное сознание, по которому испытавший от кого-либо другого какое-либо благодеяние (какое-либо добро, на которое он не мог притязать, юридически не обязательное добро), обязан по отношению к другому к благодарности: благодетель имеет право (правопритязание) на благодарность с его стороны.

Между прочим, таких правовых явлений {главным образом интуитивного права), как сознание права на уважение, на благодарность и т. п. отнюдь не следует смешивать с сознанием права на те или иные внешние действия, внешние знаки уважения, благодарности и т. п.

У разных народов, в разных слоях общества и областях жизяи применяются разные нормы позитивного, главным образом обычного права, наделяющие разные категории лиц по отношению к другим притязаниями на разные внешние знаки почтения, например, снимание шапки, падание ниц и т. д., устанавливающие для тех, кто сделал что-либо в пользу других, притязания на разные реальные возмездия, например, на взаимные подарки, угощения, или внешние знаки благодарности, например, на словесное выражение благодарности, визиты благодарности, падание в ноги, целование рук в знак благодарности и проч. и проч.

В первой области правосознания, как можно убедиться путем самонаблюдения, дело идет вовсе не о каких-либо внешних проявлениях уважения или благодарности, а именно о самом уважении, о самой благодарности как таковых, как внутренних состояниях; соответствующие представления имеют чисто психологическое содержание без примеси образов каких-либо телодвижений; во второй области, напротив, предметами акционных представлений являются именно определенные внешние действия, телодвижения как таковые, так что наличия подлинного уважения, действительной благодарности и т. д. не требуется.

Наряду с эмоциональными правовому нормированию подвергаются также и разные интеллектуальные процессы и диспозиции, в Частности, мысли и диспозиции таковых: убеждения, верования.

103

Путем самонаблюдения можно убедиться, что некоторые невысказанные суждения, например, внутренние обвинения, подозрения в чем-либо гадком по адресу любимых и уважаемых нами лиц, если они нам самим представляются недостаточно основательными, вызывают протесты правовой совести, раскаяние правового типа, сознание, что мы причинили незаслуженную обиду, что другой заслуживает и может притязать на иное отношение с нашей стороны; людям, отличающимся безукоризненной правдивостью, мы приписываем право на веру в их слова и проч. В области религий на известных ступенях развития подлежащей психики большое распространение и практическое значение получают правопритязания на то, чтобы другие придерживались известных убеждений, верований, не верили в разные лжеучения, ереси и т. п. Подобное явление – притязание на политическое благо-мыслие.

2. Императивно-атрибутивные эмоции, как и чисто императивные, способны, далее, сочетаться с представлениями всевозможных, не только человеческих существ в качестве субъективных представлений, представлений субъектов обязанностей или субъектов прав. Не заключая в себе вообще никаких ограничений относительно содержания субъектных представлений, установленное понятие права обнимает и все такие императивно-атрибутивные переживания и нормы, которые «налагают обязанности» на всевозможные нечеловеческие существа или «наделяют правами» нечеловеческие существа, т. е. субъектные представления которых относятся не к человеческому миру.

В частности, сюда относятся:

а. Императивно-атрибутивные переживания с представлениями животных как субъектов обязанностей или субъектов прав. Убедиться в существовании и познакомиться с примерами таких правовых явлений можно, прежде всего, путем интроспективного метода. Имея дело с животными, например, с собаками, требуя от них известных действий или воздержаний, наказывая их за ослушание и т. д., мы нередко переживаем по их адресу императивно-атрибутивные процессы, в которых они фигурируют как субъекты обязанности.

Путем соединенного метода внешнего и внутреннего наблюдения (Введение, § 3) можно убедиться, что правовые обязанности животных весьма обыкновеппы и играют особенно большую роль в области детского права, а равно в праве народов, находящихся на низших ступенях культурного развития. Между прочим, на известных, ступенях развития народной правовой психики среди разных позитивных норм права, распространяющихся на животных как субъектов обязанностей, имеются особые нормы уголовного права, определяющие за серьезные правонарушения со стороны животных, например, за убийство человека разные кары для этих преступников, смертную казнь и т. д. Например, по древнееврей-

104

скому праву для быка, забодавшего человека, полагалась смертная казнь путем побиения камнями1.

Сообразно с этим у разных народов бывают формальные уголовные процессы, в которых в качестве обвиняемых преступников (снабженных соответствующими процессуальными обязанностями и правами, например, правом на адвокатскую защиту) фигурируют животные; против них произносятся обвинительные речи, приводятся доказательства виновности; они присуждаются к отбытию наказания. Такие процессы имели место, между прочим, и у новых европейских народов в средние века и даже в новое время до XVII столетия. В случаях нарушений со стороны чужого животного (так же как и со стороны чужого раба, подвластной жены, подвластного сына и т. д.) без вины господина чьего-либо права собственности, например, в случаях потравы или иного противоправного причинения вреда потерпевший имеет право на выдачу ему провинившегося животного для расправы с ним. В случаях наличия вины и на стороне хозяина животного правовой ответственности подвергаются оба правонарушителя. Например, по древнееврейскому праву в случае убийства человека со стороны животного и наличия вины и на стороне господина смертной казни подвергаются оба: и животное, и господин2.

Точно так же – путем метода самонаблюдения и соединенного метода – можно убедиться в распространении нравственных норм и обязанностей на животных, особенно в детской нравственности и нравственности более примитивных народов, но также, в известных случаях, и в нашей психике – взрослых цивилизованных людей.

Современные моралисты и юристы исходят из того, что нравственность и право «обращаются» и «могут обращаться» «только к свободной воле человека»; нравственные и юридические обязанности животных им представляются чем-то невозможным, нелепым и, конечно, не существующим.

Это – одно из проявлений методологического порока, проходящего красной нитью через всю систему теперешних наук о нравственности и праве, проявляющегося и при решении множества других вопросов, и состоящего в смешении теоретической и практической точек зрения, в принятии того, что автору почему-либо

1 Библия, 2 кн. Моис. 21, 28.

2 2 кн. Моис. 21, 29. Разные пережитки правовой ответственности животных сохраняются и на последующих ступенях развития права. Например, такие пережитки, переставшие со временем быть понятными, представляют, по-видимому, правила римского права об ответственности господина причинившего вред животного (выдача животного или взятие на себя возмещения убытков) и разные особенности этих правил; сюда, например, относятся: положение noxa capui sequitur (так как в древности правонарушителем признавалось животное, то за ним «следует* право потерпевшего, в случае продажи животного приходится обращаться о выдаче к покупщику и т. д.), положение, что вред должен быть причинен contra naturam generis (за природу своей породы животное не отвечает) я проч.

105

кажется неразумным, из-за такого субъективного неодобрения за несуществующее.

Если освободиться от этой методологической ошибки и стать на научно-психологическую точйу зрения, то причисление животных к числу субъектов нравственных и правовых обязанностей не может возбуждать никаких сомнений и затруднений.

Между прочим, выше (с. 53) было указано, что в нашей диспо-зитивной психике имеются ассоциации (диспозитивных) акцион-ных представлений как таковых, например, представлений убийства человека и т. п. с (диспозитивными) этическими эмоциями, и что по общему закону ассоциаций актуальные восприятия или представления соответствующих акций имеют тенденцию вызывать и соответствующие актуальные моторные возбуждения, независимо от того, от кого соответствующая акция представляется исходящей, где, когда она представляется происходящей и проч.; с этой точки зрения распространение нравственных и правовых обязанностей на животных не только не является чем-то странным и невероятным, но представляет естественный и неизбежный (поскольку в конкретных случаях нет особых противодействующих факторов) продукт общих психологических законов (тенденций).

Точно так же, с точки зрения общего закона ассоциаций, а priori следует ожидать, что животные в известных областях человеческой правовой психики должны фигурировать и в качестве субъектов прав, управомоченных, имеющих справедливые притязания и т. д. С представлением известных фактов в нашей диспо-зитивной психике ассоциированы императивно-атрибутивные эмоции и представления, по которым в соответствующих случаях тому, кто был причиной этих фактов, причитается что-либо, приписывается известное право и проч. Например, с представлением спасения жизни другому или иных благодеяний и заслуг по отношению к нему у нас ассоциированы диспозитивые правовые сочетания, по которым спасший жизнь или оказавший иные услуги имеет право на благодарность и проч. Следует ожидать, что если роль спасителя жизни или иного благодетеля по отношению к кому-либо сыграло животное, то человек, которому животное спасло жизнь или причинило иное добро» если у него чуткая правовая совесть, не отплатит животному за добро злом, а будет склонен переживать такие правовые акты сознания, по которым животному за спасение его жизни причитается с его стороны благодарность и соответствующее поведение и т. п.

И в самом деле, обратившись к научному исследованию фактов, в частности, к воспоминательной или иной интроспекции, нетрудно убедиться, что, имея дело с животными, мы нередко приписываем им разные права, правомочия и правопритязания, вообще переживаем такие акты правосознания, в котором эти существа фигурируют в качестве субъектов атрибутива. Притязая на охоте на повиновение и иные действия со стороны нашей собаки

106

(т. е. относясь к ней как к субъекту правовых обязанностей), негодуя и наказывая ее за соответствующие преступления, мы, с другой стороны, в случае надлежащих, а тем более выдающихся охотничьих услуг со стороны легавой считаем долгом соответственно к ней относиться, после охоты вознаградить ее хорошим ужином и т. п.; и притом характер нашего этического сознания бывает таков, что собака заслужила это, что ей причитается награда и т. д. В тех областях охоты, где принято сейчас же награждать тех собак, которые способствовали удаче, например, давать им в награду известные части убитой дичи, охотники рассуждают, какой из собак причитается награда, бывают споры, имеющие правовой характер – т. е. в основе их имеется правовая психология. Если хозяин старой лошади, которая, пока были силы, служила ему верой и правдой, с легким сердцем предоставляет ее голодной смерти или т. п., то люди с более тонкой этической, в частности, правовой совестью не одобряют этого и даже будут негодовать по поводу несправедливой обиды и проч. и проч.

С помощью интроспективного метода, простого или экспериментального, можно также убедиться в возможности и фактическом существовании таких правоотношений, в которых оба субъекта – субъект права и субъект обязанности, – животные, т. е. ознакомиться с такими правовыми переживаниями, в которых оба субъектных представления суть представления животных. Например, путем экспериментов с двумя или несколькими собаками, состоящих в предоставлении им пищи, лакомых кусков и т. п. поровну или по иным началам, например, по «заслугам» после охоты, можно в случаях посягательств со стороны одной собаки на то, что предоставлено другой, ознакомиться с такими же правовыми явлениями, какие переживаются при виде или представлении подобных посягательств между людьми, детьми и т. п., а именно с такими императивно-атрибутивными переживаниями, по которым одно животное оказывается субъектом права на исключительное пользование предоставленным ему, а другое – субъектом обязанности не трогать подлежащего объекта, уважать право первого.

В качестве дальнейшего фактического материала для ознакомления с правами животных по отношению к людям и другим животным, т. е. с соответствующими явлениями человеческой правовой психики, можно упомянуть также исторические памятники и современную литературу, в которых в качестве действующих лиц, например, героев сказок, легенд, повестей выступают животные или речь идет об отношениях людей к животным (например, буддистскую легендарную и этическую литературу, литературу о жестоком обращении с животными, о вивисекциях, вегетарианскую литературу и т. п.). Путем психологического изучения этих проявлений человеческого духа (по соединенному методу внутреннего и внешнего наблюдения, Введение, § 3) можно убедиться, что в основе подлежащих исторических или литературных

107

памятников наряду с разными иными эмоциональными и эмоционально-интеллектуальными переживаниями по адресу животных, например, односторонне-императивными, нравственными процессами, каритативными эмоциями, «добрыми чувствами» по адресу животных, суждениями целесообразности и проч. лежали переживания правового типа с проекциями на животных разных прав, например, права жизни, права на доброе, не жестокое обращение с ними и проч.

С точки зрения современной науки о праве, права животных, причисление животных к разряду субъектов прав и т. д. представляют, конечно, совершенно недопустимую научную ересь, странное и нелепое заблуждение. В связи с изложением традиционных аксиоматических утверждений, что право существует только для людей, для охраны человеческих интересов, регулирует только межчеловеческие отношения и проч., в современной литературе повторяется стереотипное поучение и объяснение, что если право иногда касается животных, запрещает жестокое обращение с ними и т. п., то отнюдь не следует думать, будто это делается в интересах животных, будто существуют какие-либо права животных и т. п.; дело идет и в этом случае только об интересах и правах людей, об охранении людей от неприятного вида бесцельного истязания животных и т. д. Судя по представлениям и мнениям, которые господствуют в этой области современной юридической литературы, можно было бы подумать, что homo sapiens – это такая порода, которая по природе своей создана для абсолютно эгоистического, чисто эксплуататорского отношения ко всем прочим живущим и страдающим на земле существам, а по крайней мере, что с точки зрения юристов люди резонным образом не должны иначе думать и поступать (из чего на почве смешения субъективных практических взглядов с научно-теоретической точкой арения получается отрицание существования противоположного вообще).

К счастью и чести для homo sapiens, юристы, несомненно, ошибаются. В прежнее дикое и грубо-варварское время люди не склонны были приписывать и уважать элементарнейших, с нашей точка зрения, прав громадного большинства других людей, рабов, инородцев, иноплеменников и т. д., не говоря уже о животных. Но исторический культурный процесс постепенно, но неуклонно ведет к существенному изменению к лучшему человеческую психику, в том числе правовую и нравственную. И в лучшей части современного культурного человечества уже не только «несть эллин, несть иудей», но все более пробуждается, крепнет и развивается и нравственная, и правовая совесть и по адресу прочих, не человеческих живых существ, а в будущем, следует надеяться, известные нравственные и правовые обязанности по отношению к животным сделаются общим этическим достоянием всего человечества. В пользу этого, кроме некоторых, здесь еще не могущих быть выясненными,

108

общих дедуктивных соображений говорит все более обильная и воодушевленная литература в защиту животных.

b. Человеческой психике свойственна тенденция приписывать разным предметам и явлениям природы, в том числе неодушевленным, разные духовные силы и свойства, известные и привычные индивиду в его духовной жизни, поскольку для этого имеются поводы в виде каких-либо сходств подлежащих явлений природы, их характера, последствий и т. д., с одной стороны, человеческих действий или иных проявлений человеческой духовной жизни, с другой стороны. Эта тенденция, представляющая в существе дела частный случай так называемого «закона ассоциации идей по сходству» (ср. Введение, § 8), находит особенно обширное применение и действует с особой силой в области более примитивной человеческой психики, в детском возрасте и у народов, стоящих на низших ступенях интеллектуального развития, так как здесь слабо развиты противодействующие психические факторы, состоящие в знаниях и способностях, заставляющих более критически относиться к делу.

Ввиду этого, в связи с указанным выше по поводу приписывания нравственных и правовых обязанностей и прав животным, с точки зрения излагаемого учения о праве, можно и следует предвидеть дедуктивно, что в области нравственной и правовой, особенно более примитивной психики должны встречаться нравственные и правовые обязанности и права не только животных, но и неодушевленных предметов, например, деревьев, камней и т. п., поскольку для этого есть почва с точки зрения закона ассоциации по сходству. В частности, например, можно предсказать a priori, что в случаях причинения какого-либо зла: боли, раны, смерти и т. п. движениями неодушевленных предметов, камней, бревен и т. п., особенно если эти движения кажутся самопроизвольными, в детской и иной менее развитой психике должны иметь место этические реакции, вспышки чисто императивных, нравственных или императивно-атрибутивных эмоций по адресу причинивших зло предметов и их «действий», применение к ним наказаний и проч. Опытная проверка этих положений, в частности, наблюдательное и экспериментальное изучение детских реакций в подлежащих категориях случаев подтверждает их правильность. В истории (например, в истории Греции) известны, между прочим, случаи применения уголовных наказаний и производства уголовных процессов и по адресу, например, таких преступников, как камни-убийцы и т. п. Персидский царь, наказавший море за неповиновение, вероятно, тоже действовал под влиянием правовой психики.

c. Далее, с точки зрения излагаемого психологического учения о нравственности и праве, следует a priori ожидать существования и большой роли в человеческой этической жизни таких нравственных и правовых переживаний, в которых в качестве субъектов нравственных и правовых обязанностей и прав выступают разные

109

бестелесные духи и другие представляемые существа, которыми антропоморфическая фантазия людей населяет мир, землю, леса, реки, горы, небо, ад и т. д. (ср, выше о распространении нравственных и правовых норм не только на землю, но и на прочее мировое пространство до бесконечности).

В частности, весьма важную роль в правовой жизни человечества играют в качестве правовых субъектов духи усопших, вообще покойники {представляемые не всегда как бестелесные духи).

Путем интроспективного метода и соединенного метода внутреннего и внешнего наблюдения можно было бы найти немало категорий и примеров правовых переживаний с представлениями покойников в качестве субъектов прав и в современной этической жизни культурных народов. Например, сохранению в целости и неприкосновенности могил усопших, разных даров, им приносимых, цветов, венков, надгробных памятников, одежды, драгоценных украшений, колец, браслетов и т. п., охране чести и доброго имени усопших, беспрекословному осуществлению их предсмертных распоряжений имущественного и иного свойства, особенно распоряжений благотворительного характера и распоряжений в их собственную пользу, например, относительно ежегодного платежа со стороны наследника известной суммы денег за молитвы о их душе и проч. и проч. – весьма часто и в значительной степени способствуют императивно-атрибутивные переживания по адресу усопших как субъектов, которым причитается соответствующее поведение от живых как обязанных. В области научной, литературной, художественной и иной критики продуктов творчества умерших уже ученых, поэтов и т. д., в области исторической оценки заслуг исторических личностей и проч. весьма существенную положительную, способствующую правильности и беспристрастности критики роль играет правовая психология, указывающая критикам ту степень признания заслуг, уважения и т. д., которая причитается покойному ученому, поэту, монарху, министру и т. д.

Что же касается правовой психики и социальной жизни наших предков в течение продолжительных эпох их культурного развития, а равно современных народов, находящихся на менее высоких ступенях культуры, то здесь права покойников более обильны и обширны и влекут за собой подчас весьма серьезные жертвы и самоограничения со стороны живых, например, представляют более серьезное экономическое бремя для живых, чем подати в пользу государства и соответствующих им общественных организаций. Покойники имеют и сохраняют в течение долгого времени после смерти право на доставление им пищи, напитков и разных иных предметов; они сохраняют право собственности на оружие, коней и разные иные вещи, которые поэтому приходится закапывать в могилу или сжигать для следования в бесплотном виде в загробную жизнь собственника; у некоторых народов покойники не только сохраняют права собственности на жилища, в которых

110

они жили, и прилегающие участки земли, но и не терпят участия в пользовании этими предметами со стороны живых, так что последним приходится оставлять жилище и землю в пользу усопшего и переселяться в другое место, строить новое жилище и т. д. Сохранение после смерти прав господской власти над рабами, брачных прав по отношению к женам и т. д. влечет за собой закапывание в могилу или сожжение рабов и жен для следования за господином и мужем и дальнейшего служения ему в загробной жизни...

Наряду с разными правами покойникам приписываются и разные нравственные и правовые обязанности по отношению к живым. Доставляя духам усопших пищу и иные блага, живые имеют, в свою очередь, права на разные взаимные услуги со стороны усопших, в частности, на защиту и покровительство, во всяком случае, на воздержание с их стороны от причинения зла, преследования.

В случаях нарушения прав усопших им приписываются права мести и наказания по адресу правонарушителей. В случаях неисполнения обязанностей духов усопших по адресу живых, например, в случаях претерпевания со стороны живых таких бедствий и неудач, которые по толкованию сведущих людей исходят от определенных духов усопших, потерпевшие приписывают себе подчас право мстить и наказывать, например, лишать покойников причитающегося им при надлежащем поведении кормления и т. п.

У первобытных народов существует вера в загробную жизнь не только людей, но и животных. Поэтому у них субъектами в области права бывают не только покойники-люди, но и покойники-животные.

«Дикарь говорит совершенно серьезно о мертвых и живых животных, как о мертвых и живых людях, приносит им дары и просит у них прощения, когда должен убивать их и охотиться за ними... Если индейца растерзает медведь, это значит, что животное напало на него намеренно, в гневе, может быть, желая отомстить за обиду, нанесенную другому медведю. Когда медведя убьют, у него просят прощения и даже стараются загладить обиду, куря с ним трубку мира; она вставляется ему в пасть, в нее дуют и в то же время просят дух медведя не мстить. В Африке кафры, охотясь за слоном, просят его не раздавить и не убить их; когда же он убит, начинают уверять его, что убили его не нарочно... Племя Конго даже мстит за подобное убийство мнимым нападением на охотников, совершивших преступление. Такие обычаи весьма распространены между низшими азиатскими племенами...» и т. д. (Тэйлор).

Явления этого рода, в частности, попытки доставления удовлетворения духу убитого животного, заключение с ним мира (мирного договора, о трубке мира ср. выше, с. 63), обряд наказания за убийство и т. п., являются симптомами действия правовой психики с представлениями духов убитых животных как субъектов прав.

111

Характеру высшей мистической авторитетности, свойственной этическим моторным возбуждениям, соответствует, как уже указано выше, распространение авторитета этических, нравственных и правовых норм и обязательности их и на сверхчеловеческие, божественные существа. И эти существа должны преклоняться перед высшим авторитетом этических законов и соблюдать их веления. И они являются субъектами нравственных и правовых обязанностей.

Правовые моторные возбуждения, императивно-атрибутивные эмоции обладают высшим ореолом и священным авторитетом и в их атрибутивной, одаряющей функции, и этому соответствует тенденция человеческой правовой психики распространять наделяющий авторитет правовых норм и проекцию прав и на сверхчеловеческие, Божественные существа. И эти существа, хотя они отличаются особым могуществом и являются для людей источником разных благ и милостей, имеют над собой высший, их наделяющий разными благами авторитет правовых норм. И они являются субъектами правомочий и правопритязаний.

Царство божеств в религиозной психике человека – весьма обширно: оно захватывает и подземное пространство, и небо, Луну, Солнце, звезды, вообще мировое пространство до бесконечности; и сообразно с этим сфера действия и обязательности религиозного, касающегося богов права захватывает громадные, до бесконечности мировые пространства; земная поверхность, на которой живут люди, лишь микроскопическая часть пространства действия этого права.

Население этого мира субъектов нравственных и правовых обязанностей и прав весьма обильно и разнообразно, отчасти весьма причудливо по формам и характеру своему – сообразно великой продуктивности человеческой фантазии и разнообразию и причудливости ее продуктов на разных ступенях ее развития и у разных рас, народов и т. д.

Впрочем, наряду с великим множеством разных телесных, бестелесных и имеющих в народных представлениях, так сказать, среднюю полуматериальную, полудуховную, «эфирную» природу существ, созданных всецело творческой фантазией народов, к миру Божественных субъектов обязанностей и прав относится еще и бесчисленное множество реальных явлении и предметов природы и изделий человеческих рук, представляемых как одухотворенные существа, как воплощения божественных духов; например, небо, Солнце, Луна, звезды, заря, земля, ветры, горы, реки, камни, разные растения, главным образом, деревья, например, дубы, рощи, разные животные, изображения человекоподобных или иных существ, в том числе животных, сделанные из камня, металла, дерева, глины и т. п. (идолы) и разные иные вещи и вещицы, представляются у разных народов как одухотворенные, Божественные существа. И духи усопших, например, родоначальников,

112

предводителей, играют большую роль в качестве божеств на раз-яых ступенях культуры. Бывают божествами или, так сказать, вместилищами Божественного духа и живые люди, например, богдыханы, фараоны и т. п.

Великому обилию и разнообразию субъектов этого рода соответствует великое обилие соответствующего религиозного права, т. е. права, устанавливающего обязанности и права для Божественных существ по отношению к людям.

Среди разных прав богов по отношению к людям большую роль, особенно на низших ступенях развития религиозного права играют правопритязания божеств на доставку им пищи и напитков. Иногда требуется непосредственное кормление божеств со стороны обязанного, например, аккуратное смазывание губ идола пищей, иногда доставка припасов для божества его служителям и представителям – жрецам, иногда предоставление разных объектов питания путем воздержания со стороны людей от употребления этих объектов, как резервированных для божества или путем предоставления известных участков земли с продуктами: ягодами, дичью и т. д. в исключительное пользование божеств. Иногда объекты питания доставляются в таком же виде, как их потребляют люди, иногда же в форме газов или «духов» сжигаемых веществ, животных и т. п. Эпохе каннибализма соответствуют правопритязания богов на человеческие жертвоприношения.

Наряду с правами на питание развиваются права богов на различные иные приношения натурой или деньгами, подчас сложные системы прямых податей, десятин разных видов и т. п., и косвенных налогов в пользу божества или божеств, взимаемых представителями, жрецами, государственными чиновниками или т. п. Богам принадлежат иногда большие пространства земли на праве собственности, разные регалии, монополии и проч.

Далее, к правам богов относятся: притязания на разные знаки почитания и служения, например, в их пользу резервируется один день в неделю трудящегося человека и разные иные дни или большие промежутки времени в году1; притязания на послушание, на безропотное перенесение ниспосылаемых ими бедствий, наказаний и т. д.

Особенно важную и весьма благодетельную роль в социальной жизни и культурном воспитании людей играют права богов, состоящие в притязаниях по отношению к людям на известное поведение с их стороны по отношению к другим людям, например, в притязаниях на то, чтобы они не убивали, не грабили, не крали и не причиняли разных иных зол своим согражданам, чтобы они

1 Праздники на низших ступенях культуры представляют учреждения религиозного права: они означают права божества на * барщину*, на то, чтобы известные дни были специально посвящены служению их, точно так же история постов связана с правами божеств на частичное лишение себя пищи со стороны людей в их (божеств) пользу.

113

соблюдали заключаемые договоры, чтобы они в случае клятвы, призыва богов в свидетельство правильности их сообщений говорили истину, в притязаниях по отношению к родителям, чтобы они надлежащим образом воспитывали детей своих, – к детям, чтобы они повиновались родителям и почитали их, к монархам и иным должностным лицам, чтобы они повиновались монарху и иным установленным властям, – к женам, чтобы они повиновались мужьям, соблюдали супружескую верность, и проч. и проч.

Таким образом, получаются две системы совпадающего по содержанию требуемого поведения права: с одной стороны, межчеловеческое право, устанавливающее для людей обязанности по отношению к другим людям как управомоченным; с другой стороны, религиозное право, устанавливающее для этих же людей обязанности к такому же поведению с представлениями божеств как субъектов притязания на это поведение. Тот, кто убивает, крадет, нарушает одновременно и человеческое право жизни, право собственности, и Божеское право, правопритяэание божества на воздержание от такого поведения. Разумеется, это существенно усиливает мотива-ционное давление в пользу соответствующего поведения. Тот, кто под влиянием каких-либо аппетитивных, злостных и т. п. эмоциональных влечений, может быть, легко совершил бы нарушение подлежащего права человека, при появлении соответствующего религиозного правового переживания, т. е. сознания, что подлежащее поведение было бы вместе с тем посягательством и на права божества, не так легко решится на подобное дело.

Точно так же разные права божеств, существующие в их личную пользу в представлении людей, пользуются союзничеством со стороны межчеловеческого права; люди притязают на то, чтобы их сородичи, сограждане и т. д. не посягали на права богов (и тем бы не навлекали на них наказаний со стороны божеств, ср. ниже).

На известных ступенях развития религиозно-правовой психики союзничество и психическое подкрепление со стороны религиозного права распространяется на бесчисленные, в том числе и разные мелочные предписания междучеловеческого права; впоследствии, по причинам, о которых речь будет в другом месте, сфера действия религиозного права сужается, ограничивается лишь наиболее важными и наиболее нуждающимися в подкреплении межчеловеческими правами, например, правами монарха по отношению к подданным и т. п.

В случаях неудовлетворения прав богов последним приписываются права наказания нарушителей. На низших ступенях развития религиозно-правовой психики это карательное право имеет характер жестокого и беспощадного права мести; месть происходит в виде причинения смерти, болезней и иных бедствий в настоящей (а не загробной) жизни, без суда и разбора дела; она распространяется не только на личность нарушителя, а и на весь его род или более обширные группы: племя, народ. Вообще применяются

114

такие же начала, какие свойственны примитивному межчеловеческому уголовному праву. Дальнейшее развитие религиозно-карательного права соответствует вообще развитию междучеловеческого уголовного права, причем появляется представление о суде, а наказания отодвигаются в загробную жизнь.

Правоотношения между людьми и богами имеют взаимный характер, т. е. правам божества по отношению к людям, обязанностям людей соответствуют правовые обязанности божеств по отношению к людям, права людей по отношению к богам.

Правовые обязанности богов по отношению к людям при надлежащем поведении со стороны людей, т. е. точном и честном соблюдении прав богов состоят в воздержании от причинения зла и в разных положительных услугах: в помощи на охоте, на войне, в мщении третьим лицам за правонарушения, вообще в защите и покровительстве в различнейших формах.

В случае неисполнения своих обязанностей по отношению к людям боги у примитивных народов подвергаются разным наказаниям, лишению установленной пищи и иных приношений, телесным наказаниям, битью палками и т. п. Иногда дело доходит даже до <смертной казни» путем избиения камнями или иного уничтожения идола и проч.

Наряду с разными постоянными, предусмотренными началами религиозного права взаимными правами и обязанностями между людьмя и божествами между ними происходит частое установление разных случайных и временных прав и обязанностей – путем юридических сделок. В частности, для достижения разных особых, крупных и мелких услуг со стороны божеств с ними часто заключаются меновые договоры, по которым они за известное количество пищи, жертвоприношения и т. п, обязуются оказать требуемую услугу. Согласие на сделку со стороны божеств определяется самими контрагентами или посредниками при заключении договора, жрецами, по разным признакам, с помощью разных гаданий и т. п. Весьма часты также разные безвозмездные сделки в пользу богов, дарения, завещания и т. д.

Боги, как этого с психологической точки зрения следует ожидать (см. выше, с. 54), могут состоять в разных правоотношениях не только к людям, но и к разным другим существам.

Так, возможны правоотношения между богами и животными. Животное, осквернившее жилище божества (храм), убившее человека и т. д., является преступником, подлежащим наказанию со стороны оскорбленного божества.

Духи усопших, нарушивших религиозное право, подлежат ответственности пред богами за совершенное и в загробной жизни, поэтому за них и от их имени приносятся искупительные жертвы и проч.

Особенно обильного развития в религиозно-правовой психике политеистических народов достигает междубожественное право,

115

право, в котором и субъектами обязанности, и субъектами нрава являются боги. Например, Зевс был царем, т. е. имел права царской власти по отношению к прочим греческим богам; он имел права супружеской власти по отношению к Гере, права отеческой власти по отношению к богам-детям и проч. и проч.

Подчиненность богов праву, наделение их правами и правовыми обязанностями по отношению к людям и другим существам представляется особенно естественным и психологически неизбежным явлением в области политеизма, вообще на низших ступенях развития религии, когда представления божеств имеют в высокой степени антропоморфический характер, когда боги не особенно сильно отличаются от людей и не особенно высоко стоят над людьми. Иного, по-видимому, можно было бы a priori ожидать относительно тех религий высшего типа, которые освобождаются или вполне свободны от представления о существовании множества подчиненных друг другу, соподчиненных и т. д. божеств, которые знают и признают единого Бога как всемогущего Творца всего существующего, Существа, которое обладает высшим мыслимым авторитетом, над которым нет ничего высшего. Такое Существо, по-видимому, не должно было бы быть подвержено этическим, нравственным и правовым законам. Оно должно было бы быть свободным от каких бы то ни было обязанностей и прав. В частности, приписывание каких бы то ни было правовых обязанностей по отношению к людям, каких бы то ни было прав людям по отношению к Нему означало бы существование над Ним и людьми высшего авторитета, налагающего на Него долг и делающего господином этого долга человека. Точно так же приписывание людям правовых обязанностей по отношению к Нему, приписывание Ему каких бы то ни было правопритязаний или правомочий по отношению к людям означало бы существование над Ним и людьми высшего авторитета, октроирующего Ему права.

Ввиду этих соображений особенного интереса и внимания заслуживает тот факт, что и в сфере монотеизма, в частности, в области религий столь высокого типа, как, например, еврейская и магометанская религии, божество оказывается подчиненным праву, связанным разными правовыми обязанностями по отношению к людям и наделенным правами по отношению к ним; этот факт представляет, между прочим, особенно поразительное подтверждение выставленного нами выше по поводу характеристики правовых эмоций положения о характере высшего мистического ореола и авторитета, свойственном этому виду моторных возбуждений.

Между прочим, в магометанских государствах субъектом прав и обязанностей верховной государственной власти является Аллах (которому также принадлежат и разные гражданские права, права собственности на разные земли и проч.). Калифы играют роль наместников или первых министров Аллаха. Поэтому, например,

116

калиф, который не исполняет надлежащим образом своих обязанностей по управлению, нарушает одновременно права и управляемых правоверных, и Аллаха. Рядом с Аллахом, впрочем, в качестве субъекта подлежащих прав иногда называется Магомет, и сообразно с этим в памятниках магометанского права встречаются, например, такие изречения, что калиф, который не назначает надлежащих судей, нарушает права «Аллаха, Магомета и всех правоверных» и т. п.

Вообще в теократических государствах, как это удачно выражается в самом названии теократический (т. е. состоящий под властью божества, управляемый божеством), субъектами прав и обязанностей верховного носителя государственной власти являются разные божества, управляющие через посредство первосвященников или иных подчиненных органов.

Таково было именно положение Иеговы в древнееврейском государстве. Вообще анализ и изучение еврейской религии с точки зрения правовой психологии, в частности, древнееврейской религии в том виде, как она изображается в Библии, выяснил бы и доказал, что эта религия зиждется на правовой психике и пропитана этой психикой везде и всюду; поэтому без знакомства с правовой, императивно-атрибутивной психикой, ее особенностями, формами проявления и т. д. невозможно научное познание и выяснение смысла этой религии и разных ее элементов и проявлений; теперешние толкования (и переводы) великого памятника этой религии – Библии пестрят от недоразумений вследствие отсутствия надлежащего правно-психологического базиса для понимания смысла того, что там говорится.

Между прочим, уже обычное имя «Ветхий Завет» является продуктом и отражением такого непонимания; оно представляет неправильный перевод, вместо которого следовало бы применять выражение «древний договор», «древний союзный договор» (между Иеговой и Израилем) или т. п. (более удачное обычное немецкое выражение «der alte Bund»). Библия содержит в себе историю договорных отношений между Иеговой и его народом.

О первом договорном акте сообщается в 1 кн. Моисея, гл. IX:

8. И сказал Бог Ною и сынам его с ним:

9. Вот я поставляю завет Мой с вами и с потомством вашим после вас;

10. И со всякой душой живою, которая с вами, с птицами и со скотами, и со всеми зверями земными, которые у вас, со всеми вышедшими из ковчега, со всеми животными земными;

11. Поставляю завет Мой с вами, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на опустошение земли.

12. И сказал Бог: вот знамение завета, который Я поставляю между Мной и между вами, и между всякой душой живою, которая с вами, в роды навсегда:

117

13. Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением вечного завета между Мной и между землей.

14. И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга Моя в облаке;.

15. И Я вспомню завет Мой, который между Мной и между вами, и между всякой душой живою во всякой плоти; и не будет более вода потопом на истребление всякой плоти.

16. И будет радуга Моя в облаке, и Я увижу ее и вспомню завет вечный между Богом, и между землею, и между всякою душою живою... и т. д.

Смысл приведенных слов (представляющих неудачный перевод текста вследствие непонимания его смысла) состоит в сообщении со стороны Иеговы, что Он заключает договор (в приведенном переводе «поставляю завет Мой с вами» и т. д.) с Ноем, его сынами, их будущим (мужским) потомством и со всеми живыми существами на земле, с животными, пережившими потоп, и их будущим потомством, договор, по которому Он обязуется по отношению ко всем этим настоящим и будущим существам впредь никогда больше не истреблять их потопом; знаком и укреплением договора является протянутая Иеговой и появляющаяся в нужные, в смысле напоминания Ему о принятом обязательстве, минуты радуга; какой смысл имеет здесь радуга, нетрудно догадаться, если иметь в виду изложенное выше о юридических символах, изображающих атрибутивное закрепление долга одной стороны за другой, в частности, о применении в этой области разных длинных предметов, протягиваемых к приобретающей притязание стороне. По правам патриархального родового быта в юридических сделках, устанавливающих правовые обязанности или права для рода, по общему праву участвуют или упоминаются в качестве сторон патриарх, родоначальник, мужские члены рода и будущие мужские поколения, если устанавливаемые правоотношения должны распространяться и на потомство; женщины в этой области неправоспособны и не участвуют в договорах; поэтому о них и не упоминается в приведенном тексте; зато в качестве интересной иллюстрации к изложенному выше о животных в качестве субъектов прав упоминаются «все животные земные»; в предыдущих приведенным выше строках библейского рассказа есть, между прочим, и другие следы участия животных в правоотношениях («Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его», там же, 5).

Дальше в Библии часто упоминается и имеет большое значение договор, заключенный между Иеговой, с одной стороны, Авраамом и его потомством, с другой стороны, причем средством укрепления договора со стороны Иеговы была данная Им Аврааму клятва в том, что Он исполнит обещанное, будет защитником и покровителем для Авраама и его потомков, доставит им всю Ханаанскую

118

землю на праве собственности и т. д.1 В качестве формы и символа активного закрепления за Иеговой взаимных обязанностей (верности, почитания, послушания и т. д.) Авраама и его потомства была применена передача части тела, обряд обрезания (ср. выше о юридической символике, с. 63)а.

1 Ср. 1 кн. Моисея, 17, 4 и ел. {«И поставлю завет Мой между Мною и тобою и между потомками твоими после тебя в роды их, завет вечный в том, что Я буду Богом твоим в потомков твоих после тебя, И дам тебе и потомкам твоим после тебя землю, по которой ты странствуешь, всю землю Ханаанскую, во владение вечное» и т. д.); там же, 26, 3-5 («Я буду с тобой и благословлю тебя: ибо тебе и яотомству твоему дам все земли сии и исполню клятву Маю, которой Я клялся Аврааму, отцу твоему... за то, что Авраам соблюдал... повеления Мои, уставы Мои я законы Мои»; в более удачно» вообще переводе Библии Лютера: «hat gehalten meitie Rechtec, и т. д. – соблюдал Мои права); там же, 24, 7 («Господь..., который клялся мне, говоря: тебе и потомству твоему дам сию землю») и др.

2 1 кн. Моисея, 17, 10 и ел.: «Сей завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами, и между потомками твоими после тебя в роды их: да будет у вас обрезан весь мужской пол... и сие будет знаменем завета между Мною я вами*. Хотя символ обрезания означает юридическое закрепление за другой договаривающейся стороной долга не только обрезанного, но и его семени, потомства, так что всякий рожденный от обрезанного появляется на свет уже юридически связанным по отношению к тому, для кого совершено обрезание, для хозяина долга, тем не менее от каждого вновь рождающегося потомка Израиля требуется возобновление я новое подкрепление союзного договора с Иеговой путем обряда обрезания. Несовершение этого формально-юридического обряда означает непризвание прав Иеговы, нарушение союзного договора путем невозобновления, неподтверждения его, так что получается вместо союзного враждебное отношение.

•Необрезанкый же мужского пола, который не обрежет крайней плоти своей, истребится душа та из народа своего; ибо он нарушил завет Мой» (договор со Мною), там же, 14. Символ обрезания, точнее: передачи божеству непосредственно (ср. 2 Моис, 4, 24-26) или через посредство представителей – жрецов отрезанной крайней плоти не представляет вовсе чего-либо, специально свойственного еврейскому религиозному праву. Он был в употреблении и у тех народов, с которыми сталкивались древние евреи, кроме филистимлян (ср. 2 кн. Царств 1, 20); между прочим, он применялся и у древних египтян по отношению к жрецам, т. е. людям, вступившим с божествами в особо близкие и важные правовые отношения, ср. Chantepiede laSaussaye, Lehrbuch der Rellglonsgeschichte, 2-е изд., I, c. 260. Далее он известен теперь разным африканским и полинезийским племенам, там же, с. 24, 40 и др. V негритянских племен обрезание совершается по достижении совершеннолетия (т. е. юридической дееспособности) при выборе божества (фетиша), с которым данный индивид вступает в союзный договор (наз. соч., с. 24). Современной науке это явление, как и многие другие явления религиозного и иного быта, связанные с правовой психикой и не могущие быть объясненными без принятия во внимание атрибутивной природы правовых переживаний, остается непонятным. Предлагаются разные толкование; некоторые думают, что дело идет об остатке каннибализма и о передаче божеству части вместо всего тела в качестве жертвы, другие полагают, что дело идет об освящении соответствующего органа, об освящении для брака (ср. назв. соч., с. 260) и т. п.

У других народов отделяются и передаются божеству разные другие части и частицы тела, з том числе несъедобные и не имеющие никакого отношения к браку, например, зуб, волосы (ср., между прочим, кн. Иер. 9, 25-26: Я посещу всех обрезанных и необрезавных, Египет и Иудею, и Едома и сыновей Аммоно-вых, и Моава и всех стригущих волосы на висках...). По этому поводу возникает, между прочим, вопрос, не находится ли обычай правоверных евреев сохранять волосы на висках (так называемые пейсы) в связи с тем обстоятельством, что некоторые другие народы, состоявшие в правовом союзе не с Иеговой, а с другими божествами, применяли в качестве символа закрепления долга за божеством обрезание и передачу последнему волос. Так как «стрижение волос на висках» могло быть принято за изменнический акт, за измену Иегове и вступление в союзный договор с другим божеством, то этого надо было избегать (?).

119

Заключенный с Авраамом договор был возобновляем и подтверждаем, с применением со стороны Иеговы клятвенного обещания, с Исааком и затем с Яковом (2 кн. Моис. 33, 1: «землю, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Якову, говоря: потомству твоему дам ее», ср. 5 Моис. 6, 18, 23; там же 7, 12, 13 и т. д.).

Не что иное, затем, как договор, скрепленный выдачей письменного документа и затем применением символа крови и других юридических символов, представляет так называемое синайское законодательство (2 кн. Моис. 19 и ел., 32 и ел.) и т. д.

Коренную реформу отношений между людьми и божеством и вообще существенное изменение характера религиозной этики заключает в себе евангельское учение. Существо этой реформы состоит прежде всего и главным образом в том, что вместо правовой, императивно-атрибутивной здесь вводится нравственная, чисто императивная этика. Так что для понимания отношения Евангелия к старому закону и вообще для правильного исторического и иного понимания и толкования значения и смысла Евангелия необходимо знакомство с природой, характерными свойствами (ср. ниже) и т. д. чисто императивной этической психики, нравственности.

Но затем, в средние века, и в христианскую религиозную психику проникают во множестве разные правовые элементы; и средневековая, а отчасти и позднейшая христианская этика опять в значительной степени превращается в правовую этику с разными ее характерными свойствами (точной определенностью предметов обязанностей, казуистикой и т, д., ср. ниже). Возобновляется, между прочим, и теократический режим, и заключение договоров, обетов на случай исполнения известных услуг с другой стороны дарственных, завещательных и иных предоставлений прав божеству, святым и т. д.1

1 Ср., например, в Христ. Буданова, I, грамоту великого князя Мстислава ИЗО года: «Се аз Мстислав Володимир сын, держа Русскую землю в свое княжение, повелел есиь сыну своему Всеволоду отдати Боуице (название имения) святому Георгию с данью и с вирами и с продажами... даже которые князь по моем княжении почнет хотети от-ьяти у сяятого Георгия, а Бог буди за тем и святая Богородица и стыии Георгии у него то отнимает... * и т. д. Ср. хан же грамоту Варяама: «Се вдале Варламе святому Спасу землю и огород и ловивда рыбные» и т. д.

Современные юристы, которым соответствующие воззрения представляются странными я непонятными, перетолковывают такие и т. п. документы в том смысле, будто совершавшие такие акты имели в виду не называемых в актах святых, Пресвятую Богородицу и т, д., а соответствующие монастыря, церкви или т. п. Как видно из предыдущего изложения, для объяснения подобных явлений нет надобности в таких произвольных и несогласных с текстом толкованиях.

В действительности дарения совершались на имя и в пользу святых и т. д.; а игумены, священники или иные земные хранители и управители подлежащих имуществ играли в психике тогдашних людей роль представителей подлежащих святых, их «старост», «приказчиков* и т. п., как говорится в некоторых документах. При изучении психических явлений: религии, права, нравственности и т. д. следует констатировать то, что есть или было в изучаемой психике, а не придумывать то, что нам теперь кажется более резонным.

120

«все книги «к разделу «содержание Глав: 8 Главы: 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8.

5rik.ru

Материалы для учебы и работы

ГЛАВА I О СУЩЕСТВЕ ПРАВА И НРАВСТВЕННОСТИ МОТОРНЫЕ РАЗДРАЖЕНИЯ И МОТИВЫ ПОВЕДЕНИЯ