§ 4. Понятие о верховной власти и ее субъекте.

Изучение действительной жизни показывает, что союзы людей представляются весьма разнообразными и что во всех их начало власти находит свое внешнее выражение. Первичным общественным союзом, имеющим свои основы в самой человеческой природе, является семья, в которой власть над членами сосредоточивается в руках главы семьи, отца или матери, до тех пор пока семья не распадется; мы не останавливаемся пока на характере этой власти, но констатируем лишь ее существование. В разросшейся семье или роде власть сосредоточивается в руках родоначальника; в территориальной общине, пользующейся широкой автономией, власть принадлежит или общинному собранию, или выборному старшине, или какому либо другому органу, бесчисленные и разнообразные личные союзы также всегда имеют определенную организацию власти, которой обязательно подчиняются члены этих союзов и т. д. нет возможности перечислить всех форм общественных соединений, но все они имеют то общее, что в них есть организация власти, так как без подобной организации никакой общественный союз не мыслим; он превратился бы в простое и случайное собрание людей.

Замечательно, что организация власти наблюдается не только в общественных союзах людей, но и в союзах других живых существ. То, что мы называем государством, есть также общественный союз, имеющий свою власть, которая называется, и не без основания, властью верховной. Последняя носит такое название лишь потому, что она не подчинена какой либо другой власти; поэтому если бы мы могли себе представить и все прочие союзы людей в изолированном состоянии - первобытную семью, общину или корпорацию, не составляющих собою частей более обширных союзов и т. д., то и для всех их название государства было бы вполне пригодным, так как разница между ними и государствами, т.е. вообще союзами, носящими или носившими это название, была бы не качественная, но лишь количественная. Поэтому, повторяем, государствами называются общественные союзы, имеющие независимую от власти других союзов власть, которая и называется в силу этого властью верховной. Как далеко простирается самая эта власть в отношении подчиненных ей членов государства, каковы ее пределы, это вопрос особый и пока не подлежащий здесь рассмотрению; нам было важно лишь указать на независимость власти, как на существенный момент в понятии государства. Независимость, о которой здесь говорится, есть именно независимость от власти какого-либо общественного союза, так как и верховная власть может находиться в зависимости от различных влияний, от господствующих в обществе нравственных воззрений, от учений церкви, науки, от разного рода фактически слагающихся условий жизни. Таким образом, верховная власть характеризуется внутренним и внешним суверенитетом, полной юридической независимостью. Против этого, конечно, могут быть представлены возражения, основанные на данных международной практики. Последняя действительно дает нам примеры зависимости одних, в особенности мелких, государств от других, т. е. зависимости одной верховной власти от другой, причем характер и степень этой зависимости могут быть весьма различны. Не отрицая этого явления, мы даем ему однако иное освещение, нежели какое дается ему обыкновенно. Начало внешнего суверенитета признавалось огромным большинством государствоведов; возникавшие в действительной жизни отношения зависимости между отдельными государствами заставили вновь обратиться к оценке понятия суверенитета и породили новые воззрения, по которым начало внешнего суверенитета и не считается существенным для понятия верховной власти. Отсюда, по-видимому, один только шаг и до отрицания внутреннего суверенитета власти, попытка к чему уже и сделана некоторыми учеными.

Действительная государственная жизнь, если мы всмотримся в нее глубже, не подтверждает, однако, правильности таких воззрений. Внутренний суверенитет верховной власти в каждом государстве заявляет о себе на каждом шагу; мы не знаем ни одного такого государства, в котором существовало бы две верховных власти, равных по своему авторитету и не характеризующихся, следовательно, началом внутреннего суверенитета. Единство власти нераздельно связано с суверенитетом. Отрицая последний, мы отрицаем и первое; но отрицая первое, мы отрицаем и самое государство и становим на его место дезорганизованное общество с его бесконечной борьбой противоположных интересов. Организация общества в государство и есть организация в обществе единой и высшей, т.е. суверенной, власти. Доказательства существования такой власти мы находим, повторяем, на каждом шагу в виде принудительного подчинения велениям этой власти всех других общественных элементов. Всякое неповиновение этим велениям вызывает принудительную деятельность верховной власти, направленную к восстановлению нарушенного суверенитета власти. Последняя, во внешней своей форме, характеризуется, следовательно, еще и силой, т.е. свойством, благодаря которому поддерживается суверенитет; верховная власть и сила два неразрывные понятия. Но если внутренний суверенитет верховной власти и не требует особенных доказательств для подтверждения его существования, то суверенитет внешний обосновать не так легко. Хотя этот вопрос обыкновенно служит предметом рассмотрения, так называемого, международного права, тем не менее, по существу дела, он относится всецело к основным вопросам науки государственного права. Итак, составляет ли внешний суверенитет верховной власти, т.е. независимость этой власти от верховной же власти других государств, существенный признак в понятии верховной власти вообще, вот вопрос, подлежащий нашему рассмотрению. Ответ на него должен быть положительным по следующим соображениям. Отрицание внешнего суверенитета верховной власти с логической необходимостью влечет за собою и отрицание суверенитета внутреннего, ибо тот и другой находятся между собой в неразрывной связи. Верховная власть одного государства, будучи поставлена в зависимость от верховной власти другого государства, теряет свою самостоятельность не только в междугосударственных сношениях, но и в сфере внутренних отношений, так как и в этой области, на ряду с ней известной самостоятельностью пользуется и другая, не только независимая от нее, но еще стоящая выше ее власть общественного союза. Если посторонняя верховная власть начинает принудительно обнаруживать свое влияние и могущество на внутренние дела какого либо государства, то верховная власть этого последнего перестает существовать, низводится на степень власти второстепенной, так как двух равных властей в одном и том же государстве в одно и тоже время существовать, как мы видели, не может. Верховная власть одного государства, теряя свою самостоятельность в пользу верховной власти другого государства, в силу того самого теряет свою самостоятельность и в отношении внутренних общественных элементов, перестает быть для них единой и высшей властью; они становятся еще в зависимые отношения от другой верховной власти более сильной, нежели их собственная, последняя таким образом деградируется, перестает быть властью верховной. Вместе с тем и государство, верховная власть которого поступает в разряд властей второстепенных, перестает быть государством, за отсутствием одного из самых существенных своих признаков. Вот почему не все те общественные союзы, которые носят название государств, суть в действительности государства. Мелкие государства (так называемые) находятся не редко под таким сильным протекторатом более крупных, что от независимости их верховной власти остается очень немногое; и однако в действительной жизни они называются государствами; с другой стороны, отдельные провинции, входящие в состав какого-либо государства, пользуются иногда такой самостоятельностью, о какой и не мечтают государства, состоящие в зависимости от других государств, таковы, например, некоторые английские колонии. Таким образом, если верить внешним формам действительности, то придется допустить, что государство может быть менее самостоятельным, нежели провинция. Относительно союзных государств вопрос не может быть решен а priori, иногда союзное государство есть действительное и единое государство с автономными союзами внутри; иногда же союзное государство является государством только по названию, представляя совокупность отдельных государств, находящихся между собою в состоянии соглашения и взаимных уступок ради общего блага. Такого рода соглашения возможны и между государствами, не входящими в состав союзного государства и ими, как добровольными, не нарушается начало суверенитета государственной власти, Для того, чтобы определить в точности, является ли данный общественный союз государством, надо смотреть, что скрывается за этими внешними формами, соответствуют ли эти формы содержанию, является ли так называемая верховная власть действительно верховной властью, т.е. властью независимой. Суверенитет власти является, таким образом, существенным моментом в понятии государственной власти. Отрицая этот признак, мы потеряли бы возможность установить различие между государством и другими общественными союзами.

Из этого существенного признака вытекает признак единства власти, или ее неделимости. Если государственная власть суверенна, то она и едина; допустить возможность нескольких суверенных властей значило бы отрицать начало самого суверенитета. Действительная жизнь и не дает нам таких примеров; или же, если иногда и замечаются явления сходные по внешнему виду с таким порядком вещей, то в сущности верховная власть все же остается единой, прочие власти стоят в ряду властей второстепенных, т.е. зависимых. Это объясняется тем, что в случае появления двух или нескольких органов государственной власти, между ними необходимо должна начаться борьба, в которой одерживает верх представитель наиболее сильной власти - эта наиболее сильная власть и будет власть верховная. Если подобного рода борьба, при возможном равновесии сил, затягивается на долго, то общественный союз распадается, перестает быть государством; это внегосударственное состояние общества характеризуется борьбой противоположных общественных интересов, где победителями выходят опять таки наиболее сильные. Однако такое анархическое состояние общества не может продолжаться вечно; в тех случаях, когда общество жило уже ранее государственной жизнью, оно продолжается обыкновенно очень не долго. Таковы именно периоды революций.

Во время революций наблюдается одновременное существование как бы нескольких верховных властей, между которыми и ведется борьба. Революционное состояние общества в тот момент, когда борьба между не признающими друг друга властями еще ведется, когда шансы не склонились еще ни в ту, ни в другую сторону, есть состояние внегосударственное.

Это такое состояние, когда никто не уверен в своем завтрашнем дне, когда жизнь, имущество и все другие блага и интересы безнаказанно могут подвергаться нападениям и нарушениям; и все это потому, что не существует единой государственной власти. История дает нам достаточно примеров революционного состояния общества, характеризуя его именно в смысле борьбы, насилий, кровопролитий, нарушений всякого рода прав. Установляется единая власть, и общество вновь вступает в государственное состояние. Установление единства власти может возникнуть и под влиянием соглашения, т.е. мирным путем, что может повлечь за собою изменение внешней организации верховной власти; так организация единоличной власти может замениться коллективной организацией, без нарушения единства власти. Таким образом, начало единства верховной власти доказывается как логически, вытекая из начала суверенитета, так и практически, т.е. фактами действительной жизни и государственной практики. Единство власти есть существенный признак власти верховной. В общественных союзах второстепенного порядка, т. е. входящих в состав государственного союза, власть может и не быть единой; так в семье власть может принадлежать отцу и матери; в общине может существовать несколько, самостоятельных органов власти, в личных союзах власть также может быть распределена между самостоятельными органами; все это возможно конечно только потому, что над всеми властями союзов подчиненного порядка стоит государственная власть; но это последняя, как власть союза высшего порядка, очевидно может быть только единой.

Признак единства власти неразрывно связанный с признаком суверенитета, совершенно достаточен для обоснования понятия верховной власти, и вместе с тем и понятия государства. Многие, однако, говорят еще о единстве воли в государстве. Это справедливо, но требует объяснения. Воля есть свойство хотеть; она поэтому не тождественна со своим содержанием или с тем, на что она направлена; последнее может обусловливаться разнообразными факторами, не имеющими ничего общего с волей; т. е. содержание воли не только не есть сама воля, но даже в не вытекает из воли. Сопоставляя понятие власти и воли, мы находим, что эти понятия также не тождественные. Способность осуществлять волю есть сила; способность (включая и возможность) осуществлять волю в отношении подчинения себе посторонних сил есть власть; воля, как таковая, не может быть предметом власти; таким предметом является содержание воли, состоящее в данном случае в подчинении себе посторонних сил, т. е. посторонней способности осуществлять волю. В конце концов власть есть способность одной силы подчинять себе другую. Таким образом, верховная власть есть способность одной силы в общественном союзе господствовать над всеми другими общественными силами. Это и есть суверенитет власти, о котором говорилось выше. Хотя власть и воля не одно и то же, но первая предполагает последнюю. Поэтому государственная или верховная власть предполагает определенную волю; содержанием этой воли является господство над другими волями или подчинение себе других воль при помощи власти. Если верховную власть мы признали единой и если она есть вместе с тем орудие и средство господства, а господство есть содержание или объект воли, то очевидно характером единства должна отличаться и сама воля, как предположение власти. Если верховная власть есть способность подчинения всех воль в отношении их осуществления, то очевидно, что она соответствует одной воле высшей, противопоставляемой в данном случае всей совокупности других воль. Таким образом, единству верховной власти соответствует и единство обусловливающей ее воли; но это единство воли есть только единство ее содержания, т. е. единство стремления к господству. В этом именно смысле можно говорить о единстве воли в государстве. Единство воли в данном случае находит свое подкрепление в единстве власти. Верховная власть имеет один центр, по своей организации, но для своего осуществления она нуждается во множестве проводников. Все эти проводники осуществляют идею господства не сами по себе, но по давлению из центра, Единство воли и власти в государстве однако будет для нас понятнее, когда мы возьмем то и другое не как отвлечение, но в тех внешних формах, в которых они обнаруживаются в действительной жизни. Верховная власть, чтобы функционировать, должна воплотиться во внешние формы, должен существовать субъект верховной власти; но так как власть не мыслима без воли, то очевидно должен существовать и субъект воли. Следует ли отсюда, что мы будем иметь дело с двумя субъектами - субъектом единой в государстве воли и субъектом единой в государстве власти? Конечно нет. Воля без силы, а в данном случае без власти, не может быть осуществлена: власть без воли вообще не мыслима, поэтому та и другая должны воплотиться в одной и той же внешней оболочке, должен существовать один субъект воли и власти. И так, единая воля в государстве есть хотение господства, стремление подчинить этой воле все другие воли в государстве: власть есть способность осуществить эту волю; воплощение того и другого во внешних формах есть субъект воли и власти в государстве. Для простоты и для того, чтобы не изменять установившейся терминологии, мы будем говорить о субъекте или об органе верховной власти, разумея под ним в то же время и субъекта единой в государстве воли. В какие формы может воплотиться верховная власть, этого нельзя определить а priori, да и нет в этом надобности, так как действительная жизнь дает нам такие формы.

Субъектом верховной власти может быть одно физическое лицо. Стремление этого лица к господству осуществляется при помощи находящейся в его руках власти. Будучи субъектом этой власти, он проявляет ее чрез посредство подчиненных ему и по его воле образованных органов; все эти органы также субъекты власти, однако лишь по уполномочию субъекта верховной власти, но не по собственному могуществу; таким образом, несмотря на множество органов власти, единство ее не утрачивается. Утрачивается ли при этом единство воли? Содержание воли субъекта верховной власти состоит в хотении господства; эту волю осуществляют как непосредственно сам субъект верховной власти, так и созданные им и подчиненные ему, часто весьма многочисленные, органы; все они осуществляют идею господства верховной власти над всеми другими властями в обществе. Следовательно, предполагая отсутствие единства воли, мы должны предположить, что какие либо из подчиненных органов не имеют в виду осуществления идеи господства верховной власти, но стремятся к осуществлению других целей или же имеют в виду осуществление идеи собственного господства. Такой случай возможен, но он не нарушает единства воли субъекта государственной власти, а является лишь отрицанием верховенства самой власти; подчиненный орган сам выступает в роли органа верховной власти.

Таким путем исчезает и единство власти, так как орган, действовавший по уполномочию субъекта верховной власти лишается этого полномочия в тот момент, когда он начинает осуществлять свою собственную волю, когда вступает на революционный путь. Деятельность органов власти, несогласная с волей субъекта верховной власти не будет деятельностью этого субъекта; власть таких органов будет узурпированная власть, проявляющаяся, если так можно выразится, под флагом повиновения субъекту власти верховной. Таким образом, единство воли субъекта верховной власти состоит в единстве идеи господства; единство власти состоит в единстве осуществления этой идеи, т.е. в том, что оно находится в руках не двух или нескольких самостоятельных субъектов власти, но в руках одного субъекта власти верховной, действующего чрез подчиненные ему и следовательно несамостоятельные органы власти. Только в вышеуказанном смысле и можно говорить о единстве воли и власти субъекта верховной власти.

Самые средства и формы деятельности органов власти, случаи приложения власти к явлениям действительной жизни, осуществление идеи единства воли субъекта верховной власти в применении к отдельным случаям и предметам, все это может быть весьма разнообразным; здесь не требуется уже единства; здесь может свободно проявляться воля отдельных и подчиненных органов власти, поскольку она именно не нарушает единства идеи господства. То или другое должностное лицо, агент субъекта верховной власти, может выступить со своей деятельностью в такой области, где нет непосредственных норм или велений субъекта верховной власти; но должностное лицо, имеющее полномочие действовать в качестве агента субъекта верховной власти, может, по своему усмотрению, предпринимать те или другие меры, выполнять акты принудительной деятельности, проявлять свою собственную волю, не нарушая тем единства воли субъекта верховной власти, ибо это единство по своему содержанию захватывает лишь идею единого господства. Единство воли субъекта верховной власти нарушается лишь в том случае, когда предпринимаются меры прямо несогласные с непосредственно выраженными велениями субъекта верховной власти. Если имеются такие веления, называемые законами, то они, конечно, вполне согласны с идеей господства субъекта верховной власти; противное означало бы самоотрицание; поэтому, деятельность агентов субъекта верховной власти, не согласная с непосредственными велениями этого субъекта или законами, не согласна вместе с тем и с идеей господства субъекта верховной власти и, как таковая, не может быть признана за деятельность по уполномочию со стороны субъекта верховной власти. Это то, что называется незаконной деятельностью.

Некоторые государствоведы представляют различные соображения в оправдание принадлежности верховной власти одному физическому лицу, говорят, например, что это лицо принадлежит обыкновенно к той же национальности, к какой принадлежит и народ, исповедует господствующую религию, говорит на том же языке, проникнуто господствующими в народе убеждениями и воззрениями, одним словом, является сыном своего народа. Не говоря о том, что возможность всего этого обусловливается полным национальным единством народа, что в действительности встречается разве как исключение, все такого рода соображения вовсе и не требуются, как и вообще не требуется никаких оправданий для той: или другой формы государственного устройства. Согласны или не согласны воззрения субъекта верховной власти с господствующими в народе воззрениями, это для научного понятия субъекта этой власти совершенно безразлично; такие признаки не существенны; они могут быть, могут и не быть и в последнем случае субъект верховной власти не перестает быть таковым. Наука должна только объяснить, какими причинами обусловливается принадлежность верховной власти одному физическому лицу, а не приводить соображения в оправдание этой формы государственного устройства. К этой форме государственного устройства в науке принято применять различные, но не противоречащие одно другому, названия; такими названиями служат: "абсолютное государство", "абсолютная монархия", "неограниченная монархия".

Субъектом верховной власти может быть и совокупность лиц. Этот случай, в свою очередь, может представлять разнообразные комбинации. Из них с древнейших времен различаются две формы коллективного субъекта верховной власти - это аристократия, при которой субъектом этой власти является некоторая совокупность физических лиц и демократия, где таким субъектом, по господствующему воззрению, выступает весь народ. Для того, чтобы совокупность физических лиц могла функционировать в качестве субъекта верховной власти, очевидно, необходима известного рода организация, в которой воплощались бы начала единства воли и власти. Совокупность индивидуумов должна составить из себя одно целое, одно лицо, но само собою разумеется уже не физическое, но, так называемое, юридическое в обширном смысле этого слова. В качестве таких субъектов верховной власти и фигурировали в свое время разного рода советы в средневековых аристократиях. Особенность этой формы государственного устройства, ныне уже исчезнувшей, заключалась, следовательно, в том, что некоторая, обыкновенно не многочисленная совокупность выдающихся по своему положению лиц, организовалась в качестве субъекта верховной власти. Раз такого рода совокупность лиц действительно выступала как одно лицо, то очевидно и деятельность такого сложного субъекта верховной власти вполне могла и должна была характеризоваться единством, как в отношении воли, так и в отношении власти. Вся эта совокупность физических лиц стремилась к господству и следовательно к подчинению себе всех других общественных элементов, в чем и выражалось единство воли и что осуществлялось при помощи единой, т.е. сосредоточенной только в руках такой совокупности лиц, верховной власти. Все, что сказано выше об отношениях подчиненных органов власти к субъекту верховной власти, имеет полное свое применение и здесь. Но здесь мог и может находить место особого рода случай, обусловливаемый характером самого субъекта верховной власти.

При аристократической форме государственного устройства между физическими лицами, составляющими целое в качестве субъекта верховной власти, может нарушиться, в силу тех или других причин, единство, может рушиться следовательно и единство воли и власти субъекта верховной власти; тогда вместо одного такого субъекта очевидно выступает несколько и мы опять будем иметь дело с революционным состоянием государства, превращающимся иногда, смотря по характеру борьбы между претендентами на верховенство власти, в состояние внегосударственное.

Современная жизнь дает нам другие образцы государственного устройства, где субъектом верховной власти является также совокупность физических лиц. Такова, так называемая, конституционная монархия и конституционная республика. Остановимся сначала на первой, ограничивая весь вопрос организацией субъекта верховной власти и не вдаваясь, следовательно, в детальную характеристику этой формы государственного устройства.

При самом поверхностном взгляде на эту форму, каждому бросаются в глаза как бы два отдельных и самостоятельных представителя верховной власти - это король, или император, или герцог, или князь, одним словом, одно физическое лицо и палаты, народное представительство, т.е. совокупность физических лиц, как целое. Прежде всего, следовательно, здесь мы наблюдаем вообще совокупность лиц в качестве субъекта верховной власти, но в отличие от средневековых аристократий, эта совокупность характеризуется особой внутренней организацией и особыми отношениями между составляющими ее частями. Такими частями, характеризующимися особыми отношениями между собою, являются, как сейчас замечено, представитель единоличной власти и народное представительство. Итак, чтобы понять эту форму государственного устройства, необходимо уяснить себе: во 1) основание и причину наличности двух самостоятельных факторов верховной власти и 2) форму и способ объединения их в одно целое, в одного субъекта верховной власти.

Конституционное государственное устройство может быть объяснено только исторически. Как бы ни стремились к созданию особой теории конституционализма, он, по существу своему, не есть что либо придуманное, но является результатом исторических явлений, представляя собою фазу, и при том переходную, в истории развития форм, воплощающих в себе начало верховной власти. Если не все, то по крайней мере огромное большинство государств, как это в точности устанавливает история, переживают фазу абсолютизма, при котором верховная власть сосредоточивается в руках одной физической личности.

Но большинство, по крайней мере, новоевропейских государств идет далее. Под влиянием внутренних процессов, происходящих в составе самого общественного союза, и в отношениях его к единоличному субъекту верховной власти, под влиянием развивающихся и изменяющихся идей о формах, воплощающих начало верховной власти, следовательно, под влиянием, между прочим по крайней мере, возникновения объективных воззрений на существо верховной власти и ее субъекта, в силу многих других причин разнообразного свойства и, в конце концов, как результат борьбы между единоличным представителем верховной власти и элементами новых зарождающихся и развивающихся форм внешнего выражения начала верховной власти, возникает переходная форма, в которой единоличный субъект верховной власти не исчезает окончательно, но идет, так сказать, на компромисс с новыми началами, из единственного представителя власти превращается, если так можно выразится, в органическую часть нового субъекта верховной власти. Мы говорим "в органическую часть", так как без этой части, без наличности представителя единоличной власти в составе сложного субъекта верховной власти, нет и конституционной формы государственного устройства; она превращается в какую либо другую форму. Таким образом, одна из главных составных частей конституционной организации верховной власти имеет прямо историческое происхождение, привходя в готовом уже виде в эту новую форму организации верховной власти. Обратимся к другому элементу в организации конституционной верховной власти - народному представительству.

Нельзя сомневаться в том, что и оно имеет историческое происхождение, в виде последовательного развития разных общественных групп и их отношений к абсолютному представителю верховной власти. В этих общественных группах и в отдельных их членах в течение веков незаметно, но непрерывно зреет идея новой формы организации верховной власти; быстрота или медленность этого процесса обусловливаются всей совокупностью условий государственной жизни. Стоит просмотреть историю любого из европейских, в особенности сколько-нибудь крупных, государств, чтобы наблюдать процесс развития конституционализма и в частности образования новых элементов в составе будущего сложного субъекта верховной власти. Хотя общество, в лице разнообразных союзов людей, всегда могло оказывать известного рода влияние на организацию верховной власти, равно как и на ее деятельность, процесс подготовления конституционной формы государственного устройства все же, в особенности, дает нам образчик такого влияния, что объясняется, разумеется, тем, что общество в этом случае не только стремится влиять на организацию верховной власти в том или другом направлении, но оно само, в лице своих отдельных элементов, стремится сделаться интегральной частью в этой организации. Таким образом в силу исторических условий, а в частности и в силу общего закона борьбы за существование, на исторической сцене явилась новая форма государственного устройства, чрезвычайно сложная и характеризующаяся гармоническим сочетанием двух, не имеющих между собою, по-видимому, ничего общего, факторов организации верховной власти.

Историческое происхождение конституционной формы государственного устройства не исключает, конечно, возможности в отдельных случаях применения этой формы искусственным путем, путем, следовательно, позаимствования; такое искусственное воспроизведение конституционализма не будет, однако, ни сколько говорить против исторического его происхождения; прежде чем быть кем бы то ни было позаимствованным, он развился естественно и исторически. Не говорят против этого и позднейшие поправки, видоизменения и улучшения этой формы, хотя бы они и делались по каким бы то ни было теоретическим соображениям; существо ее не было придумано теоретически, но является несомненным естественно-историческим фактом.

Разрешение вопроса, о том, как, в какой форме и каким способом два вышеуказанных фактора организации верховной власти сливаются во едино и образуют из себя единого субъекта верховной власти, представляет большие затруднения. При всей видимости двух[1] властей или лучше сказать двух субъектов власти, никто, однако, не решается признать наличности двух верховных властей. Правда, многие государствоведы не далеки от этого, хотя и независимо от собственного желания они утверждают, что, при конституционном устройстве, вся полнота верховной власти принадлежит королю или вообще единоличному представителю государства, только что способы выполнения этой власти или пользования ею ограничиваются народным представительством. Редко можно встретить такое грубое противоречие. Зачем же говорить о полноте верховной власти, когда она подлежит ограничениям, и затем вообще, что это за верховная власть, которая ограничивается, становится в зависимость от кого бы то ни было? Выше мы видели, что, в силу суверенитета, верховная власть не может быть зависимой или ограниченной какой либо другой властью и вот, однако же, нам говорят, что верховная власть конституционного монарха ограничена народным представительством. Из такого противоречия не может быть никакого выхода. Двойственность органа верховной власти есть логическое противоречие, приводящее на практике к революции; а так как в действительности мы наблюдаем все же более или менее мирный характер развития и существования установившейся уже формы конституционного государственного устройства, то и утверждение государствоведов, по преимуществу немецких, следует признать не верным и не согласным с действительностью. Признавая органом верховной власти короля, следует отвергнуть признак ограниченности и тогда получается абсолютное государство; допуская признак ограниченности королевской власти, необходимо отвергнуть факт принадлежности королю верховной власти и тогда будем иметь иную форму правления, в данном случае конституционную монархию. Стремление ученых считать в конституционной монархии органом верховной власти короля объясняется отчасти историческими традициями, простирающими свое влияние и на науку, отчасти, и надо думать по преимуществу, трудностями отыскать единство в вышеупомянутых факторах организации верховной власти. Однако же это единство существует, хотя оно и не всегда легко уловимо. Наблюдая в конституционном государстве проявление власти, мы видим, что во многих случаях самостоятельно действует представитель единоличной власти, в других случаях отдельно от него проявляют свою деятельность палаты, в совокупности или каждая порознь. Не редко возникает между всеми этими факторами или субъектами власти несогласия, пререкания, деятельность одного парализуется деятельностью другого; и однако ни один из них не стоит над другим я ни все они разом не служат в отдельности субъектами верховной власти. Если бы какой либо один из них возвысился над другим в качестве представителя верховной власти, тогда обнаружилось бы со стороны других прямое и непосредственное подчинение; они, оставаясь субъектами власти, функционировали бы по уполномочию одного из них в качестве представителя верховной власти, чего на самом деле мы не видим; будучи одинаково суверенными субъектами верховной власти, они вступили бы между собою в борьбу, создавши революционное состояние государства, как это во многих случаях и имело место. Но такое состояние не может быть нормальным состоянием государственной жизни; оно прекращается с победой какого либо одного из факторов над другими и с установлением единого субъекта верховной власти. Никто, конечно, не будет утверждать, что конституционный строй представляет собою постоянное революционное состояние государственной жизни и что вышеупомянутые факторы находятся между собою в непрерывной и постоянной борьбе. Ниже мы увидим, что некоторая доля правды в этом все же есть.

Кто же, в самом деле, является субъектом верховной власти в конституционной монархии? Ответ может быть только один - совокупность физических лиц, обнимающих собою представителя королевской власти и народное представительство, включая сюда и верхнюю палату. Трудность и запутанность вопроса состоит, однако, в том, что упомянутая совокупность физических лиц выступает в качестве субъекта верховной власти не в каждый данный и любой момент времени, но лишь в некоторых определенных случаях. Это, впрочем, вовсе не значит, чтобы во всех других случаях государство оставалось бы без верховной власти; эта власть по полномочию находит свое осуществление при помощи различных других, подчиненных субъектов власти. Когда же король и народное представительство действуют совокупно и согласно, когда результаты их деятельности являются следствием достигнутого между ними соглашения, тогда мы имеем перед собою субъекта верховной власти. Какова бы ни была внешняя организация этого субъекта, необходимо, чтобы его воля и его власть были проникнуты характером единства, т.е. были бы принадлежностями или свойствами именно его самого и его цельной и конкретной индивидуальности. Это мы и видим в законодательстве. Каждый закон в конституционном государстве является результатом соглашения, так называемых, законодательных факторов, составляющих собою в момент соглашения одно целое - субъекта верховной власти. Каждая палата постановляет решения по большинству голосов; следовательно, при определении внутреннего личного состава субъекта верховной власти и следует принимать во внимание только это большинство. Лица, оставшиеся в меньшинстве, не входят в этот состав и тем самым не нарушают единства воли субъекта верховной власти. Принимать здесь в соображение всю совокупность народных представителей по каждому рассматриваемому в палате вопросу нет никакого основания, тем более, что численный состав палат подвержен постоянным случайностям. Если, при устанавливаемом нами воззрении на субъекта верховной власти, он и является, по отношению к своей внешней форме, чрезвычайно колеблющимся, видоизменяющимся и неуловимым, если потому нет возможности вполне точно определить личный характер внешней формы этого субъекта вообще, т.е. без отношения его к конкретному случаю, то это уже особенность всякого субъекта власти. Некоторый элемент постоянства все же есть и; здесь в лице представителя королевской власти. Во всяком случае, не смотря на всю изменчивость внутренних составных частей в организации верховной власти, в каждый данный момент времени мы всегда имеем одну верховную власть и одного ее субъекта; одновременно не могут выступать две различных формы субъекта верховной власти; это различие обнаруживается всегда во времени, и при том оно, как замечено, свойственно всякому субъекту верховной власти, не исключая и единоличного, т.е. представляемого одним физическим лицом. В абсолютном государстве представителем верховной власти является одно физическое лицо; но однако не вечно одно и то же; и здесь мы видим постоянную смену одних лиц другими, из которых ни одно не тождественно с другим. Мы вовсе бы не сделали ошибки, если бы сказали, что и одно физическое лицо во времени не тождественно само себе, что относится ко всей совокупности как физических, так и психических свойств человеческого существа. И однако же от этого человек не перестает быть человеком. Сказанное должно убедить нас в том, что неуловимость и непостоянство внешней формы субъекта верховной власти в конституционном государстве явление совершенно нормальное и не исключительное. Признаки субъекта верховной власти, о которых говорилось ранее, т.е. единство, суверенитет характеризуют собою и субъекта верховной власти в конституционном государстве, только что здесь этот субъект гораздо труднее уловить в его конкретной форме и, кроме того, его деятельность, его воля обнаруживается по преимуществу в законодательстве, в установлении юридических норм и лишь в редких случаях в актах управления. Повседневная, обычная государственная деятельность не вызывает непосредственного вмешательства субъекта верховной власти, но совершается на основании данного последним полномочия в виде изданных законов и специальных полномочий представителю королевской власти или даже другим подчиненным субъектам власти для функционирования в сферах не регламентированных законом. Как народное представительство, так и глава исполнительной власти, являются подчиненными субъектами власти в отношении субъекта верховной власти; этому нисколько не препятствует и то обстоятельство, что король является личным представителем государства, наделенным разнообразными прерогативами.

Если бы деятельность палат или, с другой стороны, деятельность представителя королевской власти, как во взаимных их отношениях, так и в других случаях, не была установлена законом, т.е. волею субъекта верховной власти, или если бы в тех или других случаях не было дано со стороны этого субъекта полномочий, хотя бы даже и общего свойства, и каждый из упомянутых подчиненных субъектов власти стал бы действовать вполне самостоятельно, произвольно, т.е. по собственному усмотрению, тогда, разумеется, рушилось бы единство верховной власти и на место одного ее субъекта выступило бы несколько со всеми обычными в этих случаях последствиями.

Нельзя сказать, чтобы действительная жизнь не давала нам примеров такой дисгармонии между факторами организации верховной власти. Если конституционная монархия есть форма историческая и притом переходная, то вполне понятным и естественным оказывается стремление входящих в ее состав элементов превратится в самостоятельную форму государственного устройства, т.е. стремление единоличного представителя власти, как элемента в организации верховной власти, равно как и народного представительства в качестве такового же элемента, превратиться в субъекта верховной власти. Отсюда борьба между тем и другим, борьба, так сказать, дипломатическая, мирными средствами, иногда лишь переходящая в физическое насилие, в виде революции или coup d'Etat, смотря по тому, с которой стороны обнаруживается насилие. Но и борьба мирными средствами не представляет ничего выгодного для государственной жизни. Она обозначает неустойчивость существующего порядка, колебание государственного устройства от одной формы к другой, перемещение центра тяжести в организации верховной власти из одного элемента в другой. В этом отношении конституционная монархия в чистом своем виде, как сочетание монархического и народно-представительного начал, должна быть признана самой неустойчивой и беспокойной формой государственного устройства. В особенности обращают на себя внимание то обстоятельство, что, чем совершеннее эта форма, т.е. чем более равновесия между факторами власти, тем большая возникает возможность борьбы и колебаний из одной стороны в другую; различные условия и обстоятельства текущей жизни могут создавать более выгодное положение то для одного, то для другого фактора; отсюда вечные колебания и вечная неустойчивость. Таким образом, конституционная монархия, как самостоятельная форма государственного устройства, в самой себе заключает внутреннее противоречие, а вместе с тем и причину своей неустойчивости.

При значительном перевесе представительного начала над монархической, конституционная монархия превращается в конституционную республику, при значительном перевесе начала монархического, она превращается в абсолютную монархию.

Поэтому не следует слишком много полагаться на существующие в действительности названия, так как под ними иногда скрывается совсем не то, что они обозначают. Многие, так называемые, представительные монархии в сущности являются представительными республиками, не смотря на существование династий и наследственность королевской власти. Так, Англия, Бельгия, Норвегия стоят ближе к представительным республикам, нежели к конституционным монархиям; но, с другой стороны, есть и такие государства, которые, при всей видимости конституционных форм, в сущности абсолютные монархии или, по крайней мере, близко к ним подходят; таковы Турция и отчасти Пруссия.

Что касается конституционной республики, то она составляет прямое продолжение конституционной монархии и по внешним формам ни чем от нее не отличается. Различие заключается в самом существе той и другой формы государственного устройства. В республике субъектом верховной власти является народное представительство, с тем же ограничением о котором было упомянуто выше. Президент республики есть только глава исполнения, но не элемент в организации верховной власти, хотя в некоторых случаях ему и предоставляются права, формально напоминающие права монарха, напр. право veto; однако, по существу дела, это право далеко не получает здесь того значения, как в монархиях. То же надо сказать и о других правах.

Но при рассмотрении республиканской формы правления возникает новый вопрос - не является ли в этом случае субъектом верховной власти весь народ, не имеет ли действительно реального значения то, что французы называют "1а souverainete du peuple", "1а souverainete nationale", "1а volonte nationale"? Французские государствоведы опираются в этом случае даже на положительное законодательство: так в ст. 3-й декларации прав человека и гражданина, составляющей введение к конституции 3 сентября 1791 года, сказано: "1е principe de toute souverainete reside essentiellement dans la nation. Nul corp, nulindividu ne peut exercer d'autorite, qui n'en emane expressement".

То или другое решение этого вопроса должно привести к очень серьезным выводам. Прежде всего, однако, следует заметить, что вопрос допускает более нежели одно решение, что объясняется существенными различиями в организации всего государственного строя той или другой республики; есть республики конституционные, представительные, есть и, так называемые, непосредственные. Принципиально можно допустить существование таких государств, в которых субъектом верховной власти является сам народ. Для этого государство должно быть очень небольшим по объему; государство-семья, государство-род, государство-община - вот возможные формы таких государств. Это, конечно, потому, что только при небольшом объеме государства возможна организация народа в субъекта верховной власти, только при этом условии возможно участие всех и каждого в образовании коллективной воли и сосредоточение в руках народа верховной власти. Коллективную волю мы и в данном случае понимает лишь в отношении содержания воли и не как что либо абстрактное или только мыслимое в представлении, но как нечто реально возможное, как факт соглашения. В действительной жизни, если подобного рода государства и существовали, то лишь как редкие исключения и при том в форме только государства-общины, так как семья и род дают нам образцы сосредоточения власти обыкновенно в руках одного физического лица. Но даже и в государстве-общине субъектом верховной власти являлся не весь народ, не вся совокупность отдельных лиц, составлявших общину, но лишь относительно небольшая группа лиц, занявших, сравнительно с другими, более выгодное положение; поэтому есть очень большая вероятность думать, что в действительной жизни существовали монархии и аристократия, но не существовало демократий, хотя это именно название присваивается весьма многим государствам древнего и нового мира. Но, повторяем, принципиально такие государства допустимы, возможны; дело только в том, что не все возможное в действительности бывает.

Что касается общепринятого или общераспространенного понятия демократии, как "Souverainete de la nation", то оно не выдерживает никакой критики. Здесь от предположения и желания переходят к обоснованию действительности, не имея для того никаких реальных данных. Считать народ субъектом верховной власти есть много побуждений, во нет ни одного реального основания. В самом деле, путем логических умозаключений можно и даже должно прийти к тому выводу, что субъектом верховной власти должен быть сам народ. Для этого стоит только взять за точку отправления понятие о врожденных естественных правах и врожденной свободе и равенстве всех и каждого. Но, если бы даже и допустить такую точку зрения и признать правильными все построенные на ней умозаключения, то и тогда мы все же не имели бы перед собою никакого реального основания для признания народного суверенитета, так как то, что должно быть, по мнению людей, не всегда действительно существует; а то, что в действительности есть не всегда есть именно то, что желательно, как бы при этом ни были настоятельны желания людей.

Кроме таких мотивов, сводящихся к стремлениям и желаниям видеть в жизни то, что возникло в мысли, есть и иные, в сущности более осязательные, побуждения и причины признавать народный суверенитет. Народ, или по крайней мере, некоторая часть его, удовлетворяющая определенным условиям, установленным существующим уже субъектом верховной власти, участвует в выборе, так называемых, народных представителей, т.е. тех лиц, которые входят в состав организации верховной власти. Отсюда и желание видеть первоисточник этой власти в самом народе, признавать народный суверенитет. Но участие народа ограничивается: 1) одними выборами представителей; 2) каждый представитель выбирается не всем народом, но лишь частью населения одного какого либо округа или провинции; эта часть может быть очень небольшой в тех случаях, когда свою кандидатуру на звание депутата выставляют несколько человек и когда, следовательно, на стороне избранного оказывается весьма не редко лишь незначительное большинство голосов; явление это может повторяться во всех избирательных округах, отсюда становится ясным, что депутаты или народные представители избираются не народом, но лишь очень небольшой его частью; при этом всегда обнаруживается 1) что некоторая часть народа, подавая голос за своего кандидата, прямо таки и не желает иметь депутатом то лицо, которое, получивши большинство голосов, сделалось депутатом, 2) население, входящее в состав каждого избирательного округа, выбирает депутата только от своего округа, не участвуя вовсе в избрании депутатов от всех других округов. Таким образом, мы видим, что даже и в отношении только выборов нельзя вовсе сказать, чтобы депутаты являлись действительными народными представителями, такими лицами, которых народ уполномочил быть, вместо себя, носителями верховной власти. Если же, однако, депутаты все же входят в состав организации верховной власти, если эта власть при помощи такой организации осуществляется, независимо от отсутствия народного полномочия, то значит подобное полномочие здесь и не играет роли, значит вовсе и не существует того, что называют верховенством народа. Французское "souverainete du peuple" есть отвлеченная формула, не имеющая ничего соответствующего себе в действительной жизни. Отсюда, конечно, не следует, чтобы между организацией верховной власти и населением того общественного союза, в главе которого стоит такая организация, не было бы ничего общего. Каковы в этом случае их взаимоотношения - этот вопрос относится к следующему параграфу.

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Можно говорить даже и о трех субъектах власти, если иметь в виду двухкамерную систему.