Древнерусский суд; его формализм.

Суд, который производил сам князь и его посадники и тиуны, носил чисто внешний, механический характер. Судья почти не входил во внутреннюю расценку доказательств. Он был обязан безусловно верить им, раз они удовлетворяли известным формальным требованиям. Придет на двор судьи муж «синь» (в синяках) или «надражен» (ране­ный) и станет жаловаться на кого-либо, а ответчик не приведет послухов, которые покажут, что избитый сам начал драку, дело кончено: ответчик обвиняется. Но, даже если послухи «вылезут», они должны слово в сло­во показывать, как было дело; в противном случае от­ветчик также обвиняется. Приведут татя с лицом, т. е. поличным, пойманного на месте преступления, тут тоже не полагается никаких размышлений и колебаний. Уви­дят у кого что-нибудь тяжебное на торгу, не берут пря­мо, говоря: это мое, но «пойди на свод, где еси взял». И человек, у которого нашлась краденая вещь, должен показать и доказать, у кого он ее купил, в противном случае обвиняется как вор. Найдут убитого на извест­ной территории, община, несущая круговую ответствен­ность, вервь, должна разыскать убийцу, в противном случае должна заплатить виру князю и головничество родственникам убитого. Но найдены кости, которые мог­ли быть затащены псом, найден мертвец, имени которо­го никто не ведает, который мог сам умереть, тут нет ни суда, ни следствия. Обокраден купеческий табор на до­роге, и след воровской приводит к селу, село обязано разыскать вора или «отсочить», т. е. отвести от себя след. Нет послухов и видоков у тяжущихся, пусть идут на роту, а если дело большое — на воду или железо; кому выпадет на долю очищение ротой, водой или желе­зом, тот и прав и т. д.

Такой механический, чисто формальный суд был в то же время и пассивным. Истец сам производил пред­варительное следствие, например доискивался вора ук­раденной вещи, опознанной на торгу, и шел до конца свода или до «конечного татя» в своем миру; и только, когда свод выходил за пределы мира, взыскание падало на последнего, до которого привел свод и который обя­зывался уже, если хотел, сам продолжать свод. Владе­лец бежавшего холопа сам разыскивал его, и посадник должен был только оказывать ему помощь, когда тот обращался за ней, при поимке опознанного холопа. По­терпевшие пользовались обыкновенно услугами частных лиц, которые они оплачивали, например, платили за переем беглого холопа. Впрочем, есть указание на суще­ствование при суде особых лиц, которые за вознаграж­дение помогали потерпевшим. В краткой Русской Прав­де в составе населения Новгорода упоминаются ябедники, которых исследователи сближают с скандинавским Aembet, означавшим вообще должностное лицо, чинов­ника. Из позднейших источников (Смоленского земско­го привился, выданного великими князьями Литовски­ми), узнаем, что ябедник был чиновник, занимавшийся отыскиванием воров и покражи по следам преступле­ния, помогавший в этом отношении потерпевшему. Вы­несши приговор, суд часто предоставлял самому потер­певшему осуществить восстановление своего права:

получить деньги, увести к себе домой в холопство долж­ника и продать его.

Эта пассивность суда вместе с его механичностью и формализмом и были причиной того, что суд был не столько государственной функцией, сколько средством кормления для князей и их дружинников. Так как и военная функция князя и его дружины носила характер известной профессии, известного ремесла, оплачиваемо­го данью «мира деля», то и древнерусское княжение, несмотря на всю пропаганду возвышенных идей госу­дарства со стороны церкви, рассматривалось князьями как предмет эксплуатации, как доходная статья. Отсю­да при благоприятных обстоятельствах, при упадке силы и значение веча, легко было уже перейти к воззрению на княжество как на частную собственность князя.

* * *

Пособия те же, какие указаны и в предыдущей лек­ции.