Политическое бессилие московского боярства; местничество.

Не нашлось и достаточно сильного и солидар­ного общественного класса, который был бы в состоянии со своей стороны поставить пределы развитию этого абсо­лютизма. Некоторые шансы в этом отношении имел, ко­нечно, высший класс князей и бояр, сгруппировавшийся вокруг Московского государя. Князья наполнили собой передние ряды слуг Московского государя и закрыли собой старое московское боярство. Становясь слугами Московского государя, они не переставали быть по-пре­жнему князьями-государями в своих вотчинах, творили в них суд и управу, собирали с населения подати, имели свои собственные войска. В общем, следовательно, они могли составить великую силу для противовеса развивав­шемуся абсолютизму. Но дело в том, что в то самое время, когда устанавливалось московское единодержа­вие и самодержавие, этот новый класс только что сла­гался и не успел еще приобрести нужной солидарности. Людей соединяет и сплачивают время, более или менее продолжительное общение и затем общие интересы. Этих условий пока еще не хватало для того, чтобы князья и высшее боярство могли составить тесно сплоченную и сильную общественную группу. Понаехав с разных сторон ко двору Московского государя, князья и высшие бояре все еще чувствовали себя чужими друг другу и подчас соперниками, конкурентами. Каждый из них стал слугой Московского государя после постигшего его крушения, надеялся в новом положении обеспечить себя и свой род и на первых порах только об этом и ни о чем другом не заботился. Главной заботой, господствовавшим помыслом было то, чтобы не затерли другие. Явственным и  характерным обнаружением этого эгоизма, воспитанного  веками удельной розни и дробления, было местничество.

Понаехавшие в Москву князья и бояре, смешиваясь  здесь со старым боярством, стремились отстаивать не общее положение всего класса, а частное — каждого лица, каждой семьи, каждого рода. Не претендуя на то, чтобы за ними обеспечены были известные постоянные места, должности, известное политическое положение, князья и бояре хлопотали только о том, чтобы при назначениях на места и должности не быть ниже других, равных себе, кому они были «в версту». Своими горячими спорами и ссорами по этому поводу, они заставляли и самого госу­даря Московского признать за ними в этом отношении некоторые права, руководствоваться некоторыми прави­лами при назначении на должности. Князья и бояре ста­ли рассаживаться в известном порядке в думе и за столом своего государя; установилось известное иерархическое взаимоотношение между должностями: известная долж­ность стала считаться равной другой, выше или ниже и на столько-то степеней. Сажая к себе в думу и за стол, назначая на должности князей и бояр, государь стал руководиться их отечеством, т.е. соображаться с положением, которое занимали их предки. Таким образом, например, потомки великих князей садились выше и назначались на более высокие и почетные должности, чем потомки удельных князей, а тем более простых, хотя бы и знатных московских бояр. Потомки удельных кня­зей садились и назначались выше бояр, но не всегда: те из них, предки которых были слугами у других удель­ных князей, садились и назначались ниже бояр, служив­ших великим князьям и т. д. Кроме этих общих правил, в местническом распорядке действовали и прецеденты. Принималось во внимание, как прежде садились и назна­чались на службу те или другие князья или бояре и их предки, кто кому был в версту, кто выше или ниже и т. д. Об этих прецедентах справлялись в официальных или частных разрядных книгах, содержавших записи всех официальных торжеств и служебных назначений. В тех случаях, когда прецедентов совместного назначе­ния на службу тех или других лиц или их предков не находилось в разрядных книгах, старались найти преце­денты совместного назначения их с третьими лицами или их предками и таким путем установить правильное взаи­моотношение между ними. Но так как разные лица известного рода сами между собой не были равны, одни считались старше, другие моложе, то и в местнических назначениях и счетах принималось во внимание не только «отечество», общее положение рода, но и генеалогиче­ские степени. Поэтому, например, сын или внук извест­ного лица не считался равным по чести тому лицу, кото­рому равен был отец или дед, а был ниже его на несколько мест. Поэтому и при служебных назначениях наводились справки не только в разрядах, относительно того, кто под кем сидел прежде или был назначен на должность, но и в родословцах, кто кому и кем доводился. По этим двум коэффициентам и производились тонкие и сложные рас­четы, часто спутанные и намеренно запутанные и потому возбуждавшие пререкания, споры и ссоры. На эти мест­нические тяжбы на первых порах уходили все нравствен­ные силы высшего класса московского общества, кото­рый за своими ссорами мало обращал внимания на изменяющееся общее положение. Местничество было по­рождением удельной розни и обособления. Но отлившись в форму, будучи закреплено обычаем и законом, местни­чество, в свою очередь, сделалось фактором, парализо­вавшим развитие солидарности в высшем классе. «Внося в боярскую среду соперничество и рознь, — говорит Клю­чевский, —- питая мелочные споры и узкий фамильный эгоизм, оно притупляло чутье общественного, даже со­словного интереса, было в полном смысле „враждотворным" и братоненавистным обычаем, как оно характери­зовано в отменявшем его приговоре...». Местничество делало бояр неспособными к общему делу, к дружной деятельности в каком-либо направлении. «Наконец, оно не давало никакого места заслуге... Не так воспитывают­ся здоровые и сильные аристократии, способные создать прочный государственный порядок».