ГЛАВА 2. ВМЕНЯЕМОСТЬ И НЕВМЕНЯЕМОСТЬ В УГОЛОВНОМ ПРАВЕ ФРАНЦИИ

В уголовном праве Франкского государства господствовал еще старо-германский принцип объективного вменения,— ответствен­ности за причинение вредного результата. Но переход к учету ви­ны и вменяемости уже намечается. Раньше, при этом, обнаружи­вается стремление к учету воли—умысла, намерения—причини-теля вреда. Позднее делаются некоторые шаги к признанию прин­ципа вменяемости.— безнаказанности душевнобольных. Саличе-ская Правда не знает соответствующего постановления, а из позд­нейших варварских правд лишь Лангобардская 643 года упомина­ет о безумии, как об обстоятельстве, освобождающем от уголов­ной ответственности. А в капититуляриях Карла Великого (конец VIII века) содержалось указание, что сомнамбула—так же, как ребенок или безумный,— не подвергается наказанию за убийство. Известное влияние на такое разрешение этого вопроса могло иметь римское право и право каноническое. В этом периоде (как и в последующие столетия) речь могла идти лишь о крайних формах душевного расстройства и о признании ненаказуемыми лишь лиц из привилегированных сословий.

В тех областях франкского государства, которые образовали Францию, основными источниками права для светских судов (после того, как варварские 'правды и королевские капитулярии потеряли свою силу) являлись: обычное право (кутюмы) и (с XIV в.) ордонансы королей (по отдельным вопросам). Уголовное правосудие того времени характеризовалось открытым сословным неравенством: широким судейским усмотрением; влиянием церкви, вносившей и в эту область черты мракобесия; суровой карательной сисгемой с преобладанием в ней смертной казни и телесных нака­заний, юрисдикцией помещика, что сопряжено было с полным без­законием; слабым развитием идеи субъективного вменения, в осо-38-

бенности, в смысле учета вменяемости. «До издания ордонанса Кольбера продолжали сжигать душевно-больных» }. Жертвы этой карательной политики принадлежали, при этом, к неимущим клас­сам населения. «В XII веке... влияние римского закона оказалась благотворным только для лиц высокопоставленных», пишет Кон-стантиновский, имея в виду казни душевно-больных. Что касается судов духовных, то они руководствовались нормами канонического права, издававшимися в Италии в XII, XIII и XIV веках (и вошед­шими позднее, в XVI веке, в сборник под наименованием Согриз ]ип5 сапошс!).

В основу их была положена идея субъективного вменения. Без вины нет преступления. Вменяемость — способность лица к совер­шению преступления. В основе вменяемости лежало учение церкви о свободе воли. Душевная болезнь считается условием безнаказан­ности. Но это положение постоянно подрывается на практике пред­ставлениями, также индетерминистически обоснованными, что безумный—это грешник, который сам виноват в своем безумии. Это церковное мракобесие приводило, под знаком преследования волшебства, к массовым казням душевно-больных. «Хотя уже в средневековых законах некоторые виды душевных болезней указа­ны в числе причин, уничтожающих вменение, но тем не менее мно­гие классы душевно-больных не изъяты были в это время от уго­ловной ответственности. Так... класс демономанов... причисляем был к тяжким преступникам» 2.

Уголовное правосудие в светских судах основывалось на мест­ных законах, а также на королевских ордонансах, испытывая в-то же время влияние уголовного права римской империи, канониче­ского права и комментаторов действующего права. Беззаконие и суровость карательной политики во Франции нашли свое выраже­ние и в «кровавом законодательстве». «Всякое уклонение от при­нятого порядка в жизни и в понятиях повергало их (господствую­щие классы) в страх и ужас ввиду предполагаемого возмущения, и они обилием казней полагали спасти интересы общества... Лицо, отложившееся от церкви, считалось способным ниспровергнуть установленный общественный строй» 3. Требование вины, выражен­ное Жуссом словами «т пта1аПсн8 уо1ип1а§ зресЫиг, поп гегит ехИиз» постоянно подрывалось объективным вменением в различ­ных его проявлениях. То же самое относится и к понятию вменяе­мости.

Нельзя согласиться с указанием, что «только^ конце прошлого (XVIII) столетия... вырабатывается понятие вменяемости4, или с

' См: Предисловие к книге Ь. АЫЬё Ъа гевропваЫШё аИёпите, 1911 г:

2 Константоновский И. В. Русское законодательство об умалишенных, 1887 " Там же.

См : Слиозберг Г. Вменяемость или способность к вменению Словарь Брок­гауза и Ефрона, т. У1-А, с. 683,

39

таким же категорическим утверждением, что в уголовном праве Франции периода абсолютизма вменяемость обвиняемого «не при­нималась во внимание... наказанию подвергались сумасшедшие, дети и т. д.» 5. Положение, что вменяемость есть условие вины и наказуемости, находит отражение и в комментариях к ордонансам иг в других работах французских юристов того времени: «безумные (таепзёб), животные и сомнамбулы освобождаются от наказания». Тезис этот воспроизводит передовой взгляд Павла Заккиаса — судебного медика, хорошо известного и во Франции 6. Обоснована вменяемость индетерминистическими, с теологическим оттенком, представлениями о «самоочевидной» свободе воли,— «иллюзией

существа, сознающего себя как причину, но не сознающего себя как следствие» (Д. Дидро). К невменяемым, согласно коммента­риям к ордонансу 1670 года относятся: Пшоаиа, шаапиз, йетепв, рЬгепеИсиз, теп1е сар1из, 5отпатЬи1из, богггиепа. «У сумасшед­шего, пишет Муйар де Вуглан,— нет ни свободы разума, ни созна­ния совершаемого зла» 7.

Но, с другой стороны,- ошибочно и приведенное выше прямо противоположное утверждение, что только до издания ордонанса Кольбера, казнили душевно-больных. Едва ли по условиям эпохи можно даже говорить о тенденции к сокращению таких случаев, скорее, наоборот. Идея осуждения душевно-больных, грешников, «виновных в своем безумии», получила в этот период дальнейшее распространение. Близким к ней по идеологическому характеру и возможному практическому значению — осуждению душевно­больных, является объяснение возникновения душевных болезней вмешательством дьявола. «Врачи XVI и даже XVII веков, описывая психические болезни, обязаны были отдавать должную дань вре­мени и признавать вмешательство дьявола в происхождение нерв­ных изменений» (Констинтиновский, ук. соч.).

Самое признание, далее, наличия душевной болезни, по тогдаш­нему состоянию науки психиатрии, продолжало быть весьма огра­ниченным. «Еще в прошлом столетии, говорит Дюбюисон, осво­бождение преступника от уголовной ответственности по поводу его психической ненормальности было явлением совершенно исклю­чительным. Для этого было необходимо, чтобы помешательство было тысячу раз очевидно, чтобы оно бросалось в глаза судьям» 8.

Отметим, наконец, широкое' осуществление прямого объектив­ного вменения. Так, признавалась презумпция вменяемости, что

5 См.: Учебник Всеобщей истории государства и права, ч. II, 1947, с. 220.

6 Каннабих Ю. В., История психиатрии, с. 107.

7 Впрочем, он же характеризует душевную болезнь и как состояние, лишь огра­ничивающее свободу разума и сознание совершаемого зла, т. е. как обстоя-- тельство,'лишь смягчающее вину и наказуемость.    ,    ^

8 По ссылке у Таганцева Н. С., лекции, 1, 1902, с. 445.

(10

влекло за собой наказуемость душевно-больных. В случаях совер­шения душевно-больными такого преступления, как оскорбление величества, правосудие, по свидетельству Жусса осуществлялось с «некоторой особенностью» («сег1а1пе 5т§и1ап1ё» 9): уголовная ответственность не устранялась. В этих случаях не было основа­ния даже для проявления снисхождения, милости. Руководствуясь задачей обезврежения и устрашения, судебная практика широко применяла наказания и в случаях совершения душевно-больными других тяжких преступлений (сптез ёпогтез). Один судья отпра­вил на костер сумасшедших женщин на таком основании: «не­приятно видеть в церкви более сорока женщин, которые лают по­добно собакам и наполняют дом божий неприятным концертом и музыкой, мешающей сосредоточиться на молитве». Другой, при­говорив душевно-больного к смертной казни за убийство, заметил, что вешать сумасшедших более необходимо, чем людей здоровых. Французский криминалист Де Ля-Комб считал, что казнить прес­тупников, впавших в душевную болезнь, вполне допустимо с точки зрения задачи устрашения. Впрочем, даже тогда, когда душевно­больные от наказания освобождались, но ввиду их опасности под­лежали мерам охраны, обхождение с ними, особенно, в этот, до-Пинелевский, период было бесчеловечным.

В 1789 году во Фрнции произошла» революция, в результате которой, феодальная собственность, феодальное государство и пра­во — привилегия уступили место буржуазной собственности и бур­жуазному государству и праву. В 1791 году был создан первый буржуазный уголовный кодекс. Он резко порвал с феодальным уголовным правом и в форме, представлявшей собой развитие «Декларации прав человека и гражданина» 1789 года, отразил завоевания революции. В основании этого УК лежит идея вины, проявившейся в данном деянии; требование вины, как условия уголовной ответственности, предусмотрено в Особенной части Ко­декса 10. Уже закон 16 августа 1790 г. установил принцип ненака­зуемости душевно-больных и, в развитие его, предусмотрел специ­альные мероприятия, имевшие своей задачей предупреждение со­вершения душевнобольными опасных действий и. Но в Кодексе нет постановления о невменяемости. «Кодекс полным молчанием обошел...так ой вопрос, как вопрос о невменяемости», пишет проф. Исаев. Понятие вменяемости, в значении обязательного условия вины и отвегственности, существовало в судебной практике периода французской буржуазной революции. По делу одного военного, который убил другого в эпилептическом припадке и был осужден,

9 .Тоиаве. ТгаКё бе 1а .ГибНсе спгпшеПе егг Ргапсе, т. 1, 1771.

10 См.- статью М. М. Исаева, Французский уголовный кодекс 1791 г.,//«Сов.

гос. и право», 1941, кн. 4. п См.: 5иг 1'ог9аш5аНоп ]'ис1!с{аге, Ш. 11, агГЗ, § 6. .

•41

кассационный суд указал: «обвиняемый; как видно из обстоя­тельств дела, находился во время совершения убийства в состоя­нии болезни, вызвавшей припадок умоисступлния, и, следователь­но, должен быть признан невиновным и подлежащим освобожде­нию» 12.

Что касается области невменяемости, то границы ее—узкие по уровню психиатрической науки — не подлежали еще большему сужению ни по религиозны мотивам преследования грешников и бесноватых, ни на основании презумпции вменяемости, ни в целях неограниченной борьбы с посягательствами на королевскую власть.

Французский уголовный кодекс, изданный при Наполеоне в 1810 году, действующий до сих пор, воспринял принципы формаль­ного равенства перед законом; законности, индивидуальной вины, проявившейся в правонарушении, соответствии наказания тяжести преступления, охраны частной собственности и основанного на ней общественного порядка. Указанные черты уголовного кодекса 1810 года преломились и в проблеме вменяемости. Ст. 64 кодекса дает следующую формулу невменяемости: «Нет ни преступления, ни проступка, если во время совершения действия обвиняемый находился в состоянии безумия (аёгпепсе)». Объяснительная за­писка к кодексу, кассационный суд и доктрина разъясняли вводные слова ст. 64 в том смысле, что «безумие» есть обстоятельство, уст­раняющее виновность,13—что вменяемоть является условием (предпосылкой) вины и уголовной ответственности. Вменяемость выступала, таким образом, в значении одного из буржуазно-демо­кратических принципов. Обосновывалась она идеей абсолютной свободы воли. Учение о свободе воли имело и практическое значе­ние. Так, по взгляду многих судебных психиатров, душевная бо­лезнь в своем возникновении есть проявление той же свободы воли человека,— как результат «заблуждения души», «собственной ви­ны». Только характер этого заблуждения теперь иной, чем по представлениям канонистов средневековья. «То, что ввергает дух в апатию, в расстройство, в отчаяние, то что производит идеи бреда и печальной страсти меланхолических маниаков, это суть мечты о счастии, неудавшиеся домогательства... словом, это мо­ральные причины... Такова причина бреда того мономаниака, кото­рый воображает себя великим господином... По мере того, как он думает, кем быть, он начинает верить, что он действительно есть»14.

12 Определение кассационного суда от 8 фримера XIII года (51г. 1820, с. 493).

13 В одном старом определении (25/У1 — 1827 г.) содержалось, правда, указание на наличие йётепсе и признание лица виновным. Но такое объединение Дётепсе с виновностью объяснено тем, что понятию виновности в этом опреде­лении придано было только то значение, которое придавалось ему в старинном французском праве, — причинения вреда данным лицом.

Н 1,сиге1, по ссылке у Кистяковского А. Ф. Элементарный учебник, общего уго­ловного права, 1882, с. 513, 514.

Так и в первой половине XIX столетия индетерминистическая кон­цепция свободы воли приводила к произвольному стиранию всякой вообще грани между вменяемостью и невменяемостью, — к воз­можному осуждению душевно-больных людей.

Но и независимо от нивеллировки различия между вменяемо­стью и невменяемостью, учение о свободе воли должно было при­водить к искажению границы между ними. Идеалистическое обос­нование вменяемости превращает и самый этот критерий в спеку­лятивное, оторванное от конкретных фактов, чисто умозрительное построение делает его, следовательно, непригодным для прак-" тики.

Нечеткая разделительная линия между вменяемостью и невме­няемостью определялась и другими обстоятельствами. Одни из них связаны были с низким уровнем развития психиатрической науки. Оётепсе обнимала собой первоначально лишь расстройство интел­лекта — в период составления кодекса «не думали о расстройствах воли»  (Гарро). Чрезвычайно широкое значение придавалось «светлым промежуткам». Идея степенения, градации душевных заболеваний не получила еще развития (особенно в первой поло­вине XIX столетия), и к аёгпепсе относили, по преимуществу, очень узкую область рассгройств. Такое понимание аёгпепсе, заметим, находило свое отражение в отождествлении ее с юридическим-ин­теллектуальным — критерием невменяемости. Возникло учение о «частичном помешательстве» в формах учения об однопредметном помешательстве и (разработанного Пинелем) учения о мономаниях («таша зше аеПпо). Оно испытало в пределах рассматриваемого периода своеобразную эволюцию. Первоначально (в начале XIX в.) теория «частичного помешательства» послужила даже основанием^ для расширения понятия аёгпепсе,— для включения сюда менее, ярких форм умственного расстройства, а также расстройства в об­ласти воли 13. «Выделение этой группы — мании без бреда, пишет Ю. Каннабих, представляло собой несомненное достижение не только в психиатрии, но и в судебной психопатологии: настало вре­мя несколько ограничить (скорее,— расширить) тот узкоинтеллек­туальный критерий, с которым обычно подходили к решению воп- ^ роса о наличии или отсутствии душевной болезни» 16. Но в даль-' нейшем учение о «частичном помешательстве» искусственно огра­ничило пределы аёгпепсе (и тем самым стало тормозом для разви­тия психиатрической науки). Невменяемость и безответственность

15 Пример последнего приведен Эскиролем: «Больная, боровшаяся более шести месяцев с желанием убить свою мать, не смогла, наконец, избежать соверше­ния этого преступления, как только крикнув: «Спасайтесь, я вас сейчас за­душу».

Iе См.: Каннабих Ю. В. История психиатрии, 1929, с. 150,

допускалась только в узких рамках данной формы «частичного помешательств» 17.

Другие, нас преимущественно интересующие, относились к юри­дической стороне вопроса. Таковы указания, которые могут быть охарактеризованы как смешение понятий невменяемости и неви­новности (по другим основаниям). Так, по взгляду кассационного суда и части доктрины, постановка перед присяжными специаль­ною вопроса о йётепсе (о невменяемости) недопусгима. Достато­чен, как считается, общий вопрос о виновности, поскольку в нем заключен и вопрос о вменяемости. Но эта процессуальная норма вызвала возражение со стороны Шово и Эли. «если устранен воп­рос о йётепсе, присяжные могут думать, что этим вопросом им совершенно незачем заниматься». Иными словами, душевно-боль­ной может быть признан лицом вменяемым. Тем более недопустим, по взгляду кассационного суда, особый вопрос присяжным при таких душевных расстройствах, как сомнамбулизм, опьянение («даже полное и непреднамеренное») и т. п., — на том основании, что они к «безумию» не относятся, этот взгляд возражений в тео­рии (придерживающейся и в этом вопросе буквы закона) уже не всгречал. Расстройства эти, писали те же авторы, «могут устра-яигь преступность лица, но рассмотрение их входит в разрешение вопроса о виновности». Понятие невменяемости, таким образом, дифференцировалось — раздваивалось, и вопрос, касавшийся «вто­рой формы» невменяемости, должен был с этой точки зрения ре­шаться иначе, в ином порядке, чем вопрос о «первой форме» ее, то-есть только на основании «разрешения вопроса о виновности». Но в этом и следует усматривать смешение понятий вменяемости (невмнясмости) с виновностью (невиновностью, невменением),— смешение, способствующее признанию лица душевнобольного от­ветственным.

Следует отметить жалкую роль судебно-психиатрической экс­пертизы «Не так давно, каких-нибудь сорок-пятьдесят лет назад, судьи и присяжные без всяких колебаний судили и казнили людей несомненно помешанных Самые явные признаки душевной болезни преступников не могли открыть глаза жестокому невежеству су­дей Стоит вспомнить дело Папавуана, казненного в Париже в 1825 году за убийство в припадке таша погтс;с1а двух незнакомых ему мальчиков; в том же году в Версале судился Антуан Леже за изнасилование и убийство малолетней девочки; он растерзал труп и съел сердце ребенка. Его осудили и казнили» 18.ч

Укажем также на следующее. «Суды — по свидетельству фран­цузских криминалистов первой половины XIX века — не останавли-

17 Следует отметить также широкое понимание «светлых промежутков», охваты­вающих не только ремиссии, но и частичные улучшения

18 См // Ж М Ю, 1906, № 7, с. 30,

44

ваютсй перед применением тюремногб заключения К Лицу, при3 знанному ими душевно-больным». Это «явно несправедливо»,— «общество не может требовать возмездия, если во время соверще» ния преступления лицо не обладало свободой воли», писали Шово и Эли

В рассматриваемый период наметилась также концепция «спо­собности к наказанию» (френологов). Вина и ответственность за вину устраняются. «Человек нравственно ответственен за свои дей-;твия не более, чем за болезни, с которыми он родился на свет, или которые он приобрегает в течение своей жизни» (Дальи). Вопрос о «вменяемости» сводится к вопросу о целесообразном при­менении тех, а не иных мероприятий. Но практически это сводится к полному произволу в этом отношении, как и при определении наказания для «вменяемых». «Всякое точное определение мер на­казания судом несостоятельно, и преступник не должен быть вы­пускаем из тюрьмы, пока не представит достаточных гарантий для общественной безопасности», писал по этому поводу Таганцев («Курс», 1, с 77). Впрочем, это учение не получило широкого раз­вития.

В судебной практике и теории конца XIX и начала XX в.в. исходя из ст. 64 Уголовного кодекса 1810 г., вменяемость продол-" жает рассма1риваться как предпосылка, обязательное условие вины. В литературе выдвинуты были даже предложения включить в вводною фразу статьи о невменяемости указание на устранение вины и ответственности Вменяемость в значении способности быть виновным представляет собой одну из гарантий, долженствующую устанавливать границу для возможного карательного вмешатель­ства со стороны государства. Но конкретное осуществление этого принципа совершенно не соответствует такой характеристике. Сюда относится, в первую очередь, идеалистическое,— индетерминисти­ческое — обоснование вменяемости. В рассматриваемом периоде мы не находим концепций, нивелирующих, стирающих всякое от­личие между вменяемостью, обоснованной свободой воли, и душев­ной болезнью,— как следствие свободы воли,—собственной винов­ности. Свобода воли рассматривается как отличительный признак человека психически здорового, вменяемого Но индетерминистиче­ское «обоснование» и теперь приводит к объективному вменению, или, наоборот, к произвольному же признанию невменяемости и освобождению от ответственности. Мало того, такое его назначен ние еще усиливается в связи с расширением области душевных расстройств и аномалий. Приведем некоторые данные в этом отно­шении

Оёгпепсе обнимает расстройства как мыслительной деятель­ности, так и волевой. Изменяется отношение к «светлым промежут» кам». Степенение в области душевных расстройств охватывает ра»-

45

Личные «сомнительные», «нетипичные», «спорные» случай, «погра­ничные .состояния» 19. 'Интеллектуальному и волево-му критерию в(и в том случае, когда он выражает самостоятельное поражение волевой сферы) придается, соответственно, ограничительное значе­ние 20 (что, заметим, не изменяет характеристики ст. 64, как фор­мулы с «бланком»). Учение о «частичном помешательстве», одно­предметном и в форме мономании, отбрасывается в большинстве случаев 21.

Отметим и другие моменты, искажающие на практике пределы вменяемости (невменямости). Отличие между невменяемостью и виновностью (по другим основаниям) по-прежнему подрывается, уступая место смешению этих понятий. Так, указывается, что «нич­то не обязывает суд присяжных ставить вопрос о «безумии», но ничто и не препятствует ему делать это: ему принадлежит право, в соответствии с обстоятельствами, решить, не является ли целесо­образной постановка специального вопроа о «безумии», обращаю­щая внимание прияжных на этот момент» 22. Так, и по позднейше­му взгляду кассационного суда, состояние сна, сомнамбулизма, лихорадочное состояние, кокаинизм, морфонизм, опьянение и иные ненорамльные состояния, если они даже сопровождались «помра­чением сознания», не подпадают под .действие ст. 64, а должны обсуждаться по общим правилам о виновности (и могут устранить уголовную ответственность)»23. Обе эти формы смешения понятий (невменяемости и невиновности) способствуют, как уже указыва­лось, возможности признания душевнобольного вменяемым и под­лежащим наказанию. Такое же значение, заметим, имеют и другие формы смешения этих понятий,— например, определение вменяе­мости при помощи признаков умышленной вины: «знал и хотел», а невменяемости путем соответствующих отрицательных указаний.

Большое значение для произвольного решения вопроса об уго­ловной ответственности душевнобольных имела и новая трактовка самого определения и содержания вменяемости. Соотвтствующие взгляды получили во Франции значительное распространение. Сю­да относится, пржде всего, концепция последователей антраполо-гической школы (Руайе, Амон, Лакасань и др.), исходящая из

19 Особенно это относится к олигофрении и психопатическим состояниям.

20 «Необходимо... чтобы душевное страдание... лишало деятеля, в момент совер­шения им преступления, способности разуметь добро и зло, а также свободу»

(Ьашё, ТгаИё). «Необходимо выяснить при наличии йётепсе отсутствие или сохранность способности, требуемых для вменяемости» (Оаггцй, РгесЕв). «Не

подлежит наказанию лицо, которое находилось во время совершения деяния в состоянии безумия, если это состояние имело следствием потерю способности

понимать или желать» (Ма^по! ,1. Каррог! Ь'ауап1-Рго]"е1 йе 1<еу15юп йи СоДе

репа! Ггапса!8, 1934).

21 Впрочем, Оа11ог е1 Уег^ег продолжали придерживаться устаревшего взгляда.

22 См.: Оаггаий К. ТгаНё 1Ьёог;яие е1 рта1щш Де йгоК репа! Ггапса1в, т. 1, р. 346. 2» См.: Оаггаие), ТгаНё, 1, р. 350.

46

критерия «опасного состояния» личности преступника, как единой, «одинаковой по своему принципу», предпосылки для «объективной ответс1венности» (называемой иногда «социальной реактивно­стью»), и использующая метод вульгарного материализма. Но для целесообразной дифференциации форм этой ответственности тре­буется классификация лиц с опасным состоянием по их антропо-логичесеким (биологическим) признакам. Вменяемость, таким об­разом, становится критерием для такой классификации. Характе­ристика вменяемости в этом смысле определяется, прежде всего, указанием, что «вменяемость» тесно связана с концепцией «опас­ного состояния», являясь лишь частью, так сказать, этой концеп­ции,— признаком, критерием разграничения лиц, находящихся в «опасном состоянии». К ней применима поэтому та характеристика, которой подлежит идея «опасного состояния» вообще, как основа возможного судейского произвола.

Но вменяемость в таком ее понимании подлежит и самостоя­тельной оценке. Отдельные категории преступников характеризу-ючся чрезвычайной расплывчатостью, неуловимостью, неопределен­ностью своих признаков, «клейм»: это относится и к категории «преступников помешанных»,— «невменяемых». Тщетно, было бы, таким образом, в самих этих признаках искать критериев для при­менения тех, а не иных мер «обратной реакции на опасного инди­вида». Возникает необходимость разрешить предварительно вопрос о целесообразности, пригодности в данном случае тех, а не иных мер, и иногда только отнести субъекта к определенной категории,— признать его, в частности, «преступником помешанным»,— «невме­няемым». Так, психиатр Дедье-Англад рекомендует экспертам и суду руководствоваться при применении ст. 64 таким «удобным и простым» критерием — целесообразностью помещения лица в ле­чебное заведение. Но тот же критерий лежит в основе и следую­щего предложения Де-Фурсака: «во всех тех случаях, когда защита общества не может быть обеспечена мерами медицинского поряд­ка, должны быть приняты меры уголовной репрессии, независимо от того, чю субъект является душевнобольным в большей или

меньшей степени». «Многие строят свою экспертизу на предвиде­нии   мер,   ожидающих   преступника» — свидетельствует Гарро.

Близкой к изложенному взгляду является теория устрашимости, выдвинутая Дюбюисоном, позитивостом-экклектиком. Предпосыл­кой наказуемости является «порочный человек», а задачей наказа­ния — ограждение общественного порядка путем его устрашения:

«без карательных мер с их устрашением порочный человек продол­жал бы оставаться во власти своей развращенности». Вменяемость определяется, соответтвенно, как восприимчивость к устрашению

47

в процессе исполнения наказания24. Таким образом, и здесь вопрос о наличии вменяемости разрешается в зависимости от гадательно­го расчел а на эффективность предстоящего карательного воздейст­вия. Отметим также, что и независимо от субъективистской линии и произвольности в вопросе об отнесении) к «невменяемым» или к «вменяемым», речь идет (как у антропологов, так и у сторонни­ков теории устрашимости) о применении репрессий даже в отноше­нии душевно-больных, признаваемых «невменяемыми» и подлежа­щих помещению в специальные учреждения (тагпсотп сппипаН итальянских ломброзианцев). Между мерами наказания и мерами медицинского характера всякое различие устраняется. «Обе кате­гории мер различаются только ожидаемым от них эффеектом», утверждает Салейль 25.

Вменяемость, как способность к наказанию связывается также с содержанием наказания, как отрицательной оценки деяния. Вме­няемость коренится в вызываемом преступником «чувстве негодо­вания», пишет психолог Бине 26. «Когда люди считают себя вправе выразить свое негодование относительно человека, совершившего какой-либо дурной поступок, то этот человек считается вменяемым. Узнав о преступлении, мы испытываем два чувства: негодование и сострадание. Если первое чувство одерживает верх, то данный индивид считается вменяемым; если же преобладает второе, мы считаем его ненаказумым. Таким образом, с точки зрения этого автора признаки и границы вменяемости, как способности к нака­занию с его отрицательной оценкой, необходимо искать не в осо­бенностях самой исследуемой личности, той, которой данное деяние инкриминируется, а — в отношении к ней других лиц, в тех или иных переживаниях этих лиц. «Критерий вменяемости, по взгляду психолога Бине, не в самом деятеле, а в отношении к нему других людей» 27. Этот взгляд, вопреки мнению Бине, не отражает позиции действующего права, а порывает с обычными представлениями о вменяемости как условии, которое лежит в особенностях данной личности и которое, в соединении с винобнЫм (умышленным или неосторожным у совершением преступления, вызывает в других людях (в том числеу' суде^)' отрицательную оценку и чувство него­дования, возмущения. Вменяемость, по Бине, не является,, таким образом, основанием, условием, вызывающим отрицательную оцен­ку,— негодование, возмущение, а наоборот, следствием, выводом, вытекающим из чувства негодования.

Сходные взгляды по вопросу о вменяемости развивает неоклас­сик Салейль. При разграничении вменяемости и невменяемости

и Только потому, что существует наказуемость (репаШё), порочный человек

рассматривается как лицо вменяемое, ответственное, пишет Дюбюисон. 25 См.: Ь'шс1тс1иаН8аНоп йе 1а рете, 1898, р. 150. .26 См.: Вте(, КевропзаЬПИе тога1е. // Кеуие рЬПозор^ие, 1888. 27 См.: Гернет М. М. Уголовное право, 1913, с. 164, 165. «

(собственно, «принимаемых в отношении здорового и больного лица мер») возможно, пишет он, руководствоваться «инстинктив­ным сознанием». Но это «инстинктивное сознание» и есть то «чув­ство негодования», которое, как мы видели, и обуславливает при­знание наличия вменяемости. «Меркой негодования со стороны общественного сознания является не степень свободы, которая про­явилась в деянии, а степень инстинктивного отвращения, которое вызывает в нем деятель... «Автор свидетельствует также, что эта концепция, допускающая уголовную ответственность душевноболь­ных осуществляется в судебной практике. «Некоторые вердикты присяжных подтверждают это; инстинкт ответственности руково­дит их решением вопроса об ответственности»28, добавляет он.'

Взглядам Бине-Салейля противопоставляет свою теорию вме­няемости Г. Тард, экклектически объединяющий социологическую концепцию причин преступности с призананием свободы воли и традиционными представлениями о наказании. Не чувство негодо­вания приводит к признанию вменяемости, а, наоборот, наличие вменяемости, определяемой «индивидуальным тождеством» и «социальным сходством», порождает, вызывает чувства негодова­ния и, следовательно, потребность в осуждении, порицании. Глав­ным признаком вменяемости Тард считает «социальное сходст­во», — сходство («солидарность») в чувствах и убеждениях между преступником и обществом. Однако, как замечает Амон, устано­вить границу, где кончается сходство и начинается несходство, невозможно», «нельзя дать точного критерия социального сходст­ва» 29; «именно для разрешения сомнительных случаев судебной практики критерий социального сходства не представляется опре­деленным, и возникает вопрос... о более точных признаках нор­мального типа, уклонения от которого устраняют возможность вме­нения в вину и ответственности, вопрос о признаках вменяемо­сти» 30. Даже эти характеристики достаточны, чтобы признать бли­зость между теорией Тарда и критикуемыми им взглядами Бине-Салейля.

Развиваются и воззрения на вменяемость, как на способность подлежать отрицательной оценке, содержащейся в наказании,— вызывать чувство, негодования. К ним относится теория вменяе­мости, изложенная судебным психиатром Верже. Вменяемость определяется наличием у лица свободной воли. Но установление такой свободной воли возможно лишь на основе йепредвидимости

28 См.: 8а1еШе8, Т,';п(Иу;(1иаНзаиоп йе 1а рете, 1898, р. 150, 151.

29 См.: Аюон, Детерминизм и вменяемость, 1905, с. 212, 213.

30 Немировский Э. Я. Основные начала науки уголовного права, 1917, с. 221;

«Выдвинутые Тардом критерии... обрисованы им весьма неопределенно и по­этому едва ли могут быть практически положены в основу отправления уго­ловного правосудия», указывает и Тихенко.

49

Совершения лицом преступлений в будущем. Критер-ием же нёвмё-няемости' является предвидимость их совершения. В первом случае суд приходит к выводу о наличии свободной воли (исключающей возможность предвидения поступков человека) и, следовательно о допустимости наказания — возмездия; во втором он делает про­тивоположный вывод31.

\ Несостоятельность концепции вменяемости, как способности к наказанию — возмездию, обусловлена тем, что вопрос о вменяе­мости разрешается на основании моментов, лежащих вне психиче­ского состояния данного лица. Относительно практического значе­ния теории Бине М. Н. Гернет справедливо заметил когда-то «Ис­тория судебных процессов и судебных ошибок знает случаи, когда 'выдающиеся по своей жестокости претупления вызывали в судьях такой взрыв негодования, что они отправляли на эшафот явно ду­шевнобольных». К таким ж результатам могут привести на прак­тике и взгляды Салейля, Тарда и их позднейших последователей, а также Верже и др.32.    ^

, *                   *                   *                                , .                                                                V

Во французской доктрине вменяемость наряду с виной продол­жает оставаться необходимым условием уголовной ответственности. Сама вменяемость понимается комментаторами УК как способ­ность лица сознавать и желать совершения своих действий 33, т. е. по-прежнему происходит ее смешение с виной. Сохраняющая свою силу ст. 64 УК Франции 1810 г. не содержит, как и ранее, указания на юридические критерии. Судебная практика, опираясь на термин «йетепсе» (безумие) подводит под него и признает невменяемыми лиц, совершивших деяние в состоянии прогрессивного паралича, .сенильного психоза, шизофрении, паранойи, эпилепсии (в момент ..припадка и непосредственно после него) и др., а также при слабо­умии. Что касается пограничных состояний (психопатия, невросте-ния и др.), расстройства воли, сомнабулизма, то к ним относятся дефференцированно. Так, например, глухонемой может быть при­знан невменяемым, если совершенное им деяние связано с непра­вильным восприятием и передачей информации, обусловленными его физическими недостатками. В отношении невменяемости фор-

31 См.: Уег@ег Н. Ь'ёуо1и1юп с1ез Иёез'тесНса1е5 ацг 1а геэропзаЫШе (1ез (1еНп^иап18, 1923, р. 38.        :.      - -    .                :         '     '

32 Теория, согласно которой вменяемость есть способность лица вызывать чувст-, во негодования или, что то же самое, способность его подлежать отрицатель-.., ной оценке (упреку), содержащейся в наказании, не дает ответа на вопросы

•о том, что представляет собой вина и каково отношение вменяемости к вине. У: Но она может быть восполнена в этом смысле на основании развития в немец-' кой (преимущественно) доктрине этого периода так-называемого нормативно-

- этического понимания вины.    ,.             • И См.: Преступление и наказание в Англии, США, Франции, ФРГ, Японии. 1991, с. 62.

50

Мулйруётся следующий тезис: «Душевнобольной, который является безответственным, подлежит не наказанию, а мере безопасности. Дефективный, который ответственен лишь частично, подлежит на­казанию, находящему свое обоснование в его частичной ответствен­ности и мерам безопасности, оправданным недостатком его ответ­ственности, но подлежит наказанию во всех случаях, поскольку, пользуясь частичной свободой, он должен быть наказан 'за] зло­употребление ею» 34. Большинство же французских криминалистов считает, что таких лиц следует подвергать не смягченному наказа­нию, а лишь мерам безопасности лечебного и репрессивного 'ха­рактера.

В настоящее время ведется интенсиевная работа над проектом нового УК Фарнции35. Президент Миттеран высказал в 1989 г. после избрания его на второй срок пожелание как можно скорее начать обсуждение проекта готовящегося УК в направлении его «гуманизации и модернизации». Он добавил, что принятие нового УК «снабдит Францию правовым инструментарием достойным современной демократии. Я без излишнего бахвальства призна­юсь, что это одна из моих амбициозных целей, коль скоро фран­цузский народ продлил мой президентский мандат» 36

. Проект кодекса исходит из верховенства закона, невозможности его обратной силы, проопрциональности санкций тяжести преступ­ления, точного истолкования закона, индивидуализации наказания, учета личности, ее правового статуса. Особое внимание уделяется вопросу прав личности, на решение которого большое влияние ока­зали движение новой социальной защиты и его глава — акадмик Французской академии и Председатель Кассационного суда Фран­ции Марк Ансель (1902—1990) 37. В проекте УК понятие невменяе­мости конструируется уже по формуле смешанного типа, т. е. с включением в нее психологических критериев. Согласно проекту от уголовной ответственности освобождается тот, кто во время совершения деяния находился «в состоянии физического или нейро-физического расстройства, исключавшего для такого лица возмож­ность сознавать или контролировать свои действия». Признается также ограниченная (уменьшенная) вменяемость, которая не ис­ключает ответственности, но учитывается при назначении наказа­ния. Таким образом, Проект делает значительный шаг вперед пр сравнению с действующим ныне Уголовным кодексом.   '    . ^ ;

34 См.: Ансель М. Новая социальная защита, 1970, с. 220, сноска 2.

35 См.: Аванесов О. Г. Реформа уголовного права во Франции (проблемы Общей

части). Авт. дис. канд. наук. М. 1992.                              , эв Цит. по статье Боботов С. В., Сухов Н. С. Реформа уголовного права во

Франции. // Сов. гос. и право, 1990, № 8, 'с. 120'.                         -3? Идеи этого движения изложены в цитированной выше .работе Анселя «Новая

социальная защита». См.: рецензию Шаргородский М. Д. (Правоведение, ,1971,

№ 4, с. 129—133),

51