Основные черты хозяйственного права

Со дня Революции прошло уже почти столько же времени, сколько продолжалась европейская война. В первые дни Революции казалось, будто все рушится. Однако, ученый, не взирая на свое личное отноше­ние к судьбам родины, обязан спокойно созерцать все происходящее вокруг него. Тотчас же стало ясным, что право не может быть окон­чательно уничтожено. Но с другой стороны стало очевидно и то, что многое в правовой жизни должно подвергнуться изменениям. Однако, далеко не ясным еще оставалось, каких пределов достигнут эти изменения и каков будет общий характер измененного права. Даже в настоящее время никто не осмелится сказать об этом последнее слово.

Само собою разумеется, что Революция вызвала самое сильное потрясение в области публичного права. Но и частное право постепенно было вынуждено отрешиться от своей неподвижности и втянуться в об­щий водоворот. Лозунги социализации угрожали захлестнуть собственность. Право наследования казалось многим помехой для истинного и успешного прогресса. Особенно настойчиво раздавались голоса, крити­ковавшие право личного найма; голоса эти вскоре превратились в бур­ный зов, требовавший единого рабочего законодательства. Это требо­вание в числе многих других получило свое общее выражение в Герлицкой программе социал-демократов большинства 1921 года. Правовая часть этой программы, как известно, была намечена нынешним мини­стром юстиции Радбрухом в виде следующей смелой и резкой формулы «Господствующее ныне частноправовое понимание права должно усту­пить место социальному; имущественное право должно подчиниться праву личности и праву социального коллектива».

Это, однако, были только программы, крупные штрихи, идеи. Нас обступило огромное количество деталей, то забегавших дальше программы, то отстававших от нее. Законы и постановления посыпались на нас в таком обилии, как никогда, причем многие из них тотчас же после своего появления на свет вызывали сомнения в своей кон-

— 10 —

ституционности. Наряду со старыми классическими, авторитет­ными постановлениями Верховного Суда появились более юные, не со­всем законные, отпрыски других судебных учреждений; судебная прак­тика промышленных и торговых судов, которая началась еще в довоен­ное время и постепенно возрастала в своем значении и внутреннем со­держании, затем различнейшие решения Верховной Финансовой Па­латы, Верховного Хозяйственного Суда и других инстанций, и больше всего необозримое количество решений примирительных судов,—все вместе они громче и громче требовали уравнения в правах с решениями обычных судов. К старым, богатым опытом, типичным журналам и ком­ментариям присоединилось обилие новых периодических изданий, как то: правительственная официальная рабочая газета, газеты, издаваемые Советами промышленных предприятий с их политическим направлением и многие другие. Наряду с этим возникает изумительно быстро разви­вающийся институт рескриптов, которые преимущественно исходят из министерских кабинетов, особенно же из Министерства Труда. Это на­поминает собою времена Византийской империи, когда Квестор Sacri Palatii в качестве Императорского Советника издавал для провинций бесчисленные декреты подобного стиля.

Таким образом, нас окружает тесным кольцом пестрый калейдо­скоп явлений, вызывающий у некоторых изумление, у многих—презре­ние, и лишь для немногих становящийся предметом серьезного изучения. В изобилии расплодившиеся частности начинают заглушать старую дог­матику, подобно тому, как в свое время, полторы тысячи лет тому назад, законодательный материал угрожал похоронить более солидный пандектный материал. Но из этого хаоса начинает вырисовываться нечто новое: понятие о хозяйственном праве.

Поразительно, с какой быстротой, в течение трех—пяти лет это понятие приобрело право гражданства. В университетах читают лекции о хозяйственном праве, учреждаются специальные кафедры и специаль­ные институты. В литературе оно уже давно завоевало неотъемлемое место, от солидного учебника до простейших картограмм. Мы с ним сталкиваемся как в повседневной прессе, так и в политических беседах. Большинство этих форм появилось совершенно произвольно и независимо друг от друга. Очевидно, пред нами нечто более значительное, чем простой лозунг.

Понемногу проясняется при этом взор исследователя; в этом, сравнительно маленьком и незначительном обстоятельстве, повторяется и значительная, и старая истина: Революции почти всегда сами по себе ничего не создают, а только продолжают то, что возникло раньше; те идеи, которые они громогласно возвещают широким массам, зародились задолго или даже не задолго до этого; теперь же они только претво­ряются в жизни более стремительным и бурным темпом. И, так назы­ваемое, хозяйственное право фактически, как мы увидим впоследствии, имеет свои корни в истории, которая предшествует и войне, и Рево­люции. Если еще и теперь отказываются признавать этот органический рост, то это только обозначает сильное нежелание смотреть истине в глаза. Хозяйственное право безусловно призвано для нашего вре­мени; исполнив свое призвание, оно может отойти в область истории.

— 11 —

Эта истина покоится на более обширном основании. Каждый пе­риод, или, яснее говоря, каждая эпоха имеет свой особый отпечаток-это—непреложная истина, пред которой должны склониться и пра­воведы. Поэтому и упрек в отчужденности правоведов от жизни, поскольку он вообще справедлив, не заслуживает особого внимания. Дух времени настолько силен, что правовед, даже желая изо­лировать себя от окружающего мира, стихийно связан со своими совре­менниками. И он со всеми своими школами и учениями является тоже только современником, разделяющим общую судьбу.

Мы воспользуемся историческим примером естественного права для того, чтобы стало ясно, что представляет собою нынеш­нее хозяйственное право.

Тогда, почти полтораста лет тому назад, миром овладело так на­зываемое «просвещение»;_ хотелось, наконец, освободиться от остатков «мрачного» средневековья. Проповедуется отречение от религии и ее догм. Раздается клич о возврате к природе. Он встречает одинаково живой отклик как в глубочайших недрах философии, так и в пастуше­ских играх дам времен Рококо. Тогда в естественной науке проснулось сознание своего «я», сознание своих сил. И, наряду с естественной ре­лигией и естественной философией, родилось также и естественное право. Свыше ста лет оно владело умами; о нем писались толстые фолианты и ему подчинялось законодательство; оно стало предметом культа до такой степени, что укоренилось мнение, будто немыслимо существо­вание какого бы то ни было другого права, кроме естественного. Оно не оставалось в пределах кабинетов ученых и судебных канцелярий. Наоборот, оно оказало сильное влияние на окружающее. Государствен­ная система европейского континента, равно как и «нового мира», за океаном, была до оснований потрясена естественным правом.

И крушение цеховых ограничений, и последовавший вслед затем - подъем торговли и промышленности, и «общие права человека», бледный оттиск которых мы встречаем еще и в нашей государственной консти­туции 1919 года,—все это было бы совершенно немыслимо, если бы им не предшествовало естественное право юристов того вре­мени.

Нужно, пожалуй, провести аналогию между указанным выше явлением и хозяйственным правом нашего времени. К не­му можно подойти только как к историческому явлению, которое по­является и исчезает; от начала до конца его пройдет приблизительно одно—два столетия; оно составляет частицу духа нашего времени и родственно многим другим явлениям. Подобно тому, как в 17 и 18 ве­ках слово «природа» проходило красной нитью через все жизненные отношения (это слово было таким же расплывчатым и неопределенным, как и слово «хозяйственность»), точно так же мы теперь волей-неволей считаем хозяйство единственным знамением всех проявлений нашей жиз­ни. Мы уже имеем хозяйственную философию, хозяйственную полити­ку, хозяйственную географию, хозяйственную прессу, изобилие хозяй­ственных властей, специальное Министерство хозяйства и специальный хозяйственный парламент. Раньше все эти предметы либо были вовсе

— 12 —

неизвестны, либо не носили специфического характера, а теперь со стихийной необходимостью они вошли в наш обиход; равным образом, необходимым знамением нашего времени стало и хозяйственное право со своими специальными хозяйственными судами.

Этим устраняются также все попытки, которые желают истолко­вать хозяйственное право, как специальную область права, специаль­ную «материю» или «дисциплину». Сегодня еще является господству­ющим воззрение о том, что наряду с правом семейным, наследственным, государственным, церковным, международным, нужно поставить и но­вый предмет: хозяйственное право. Это воззрение даже приблизительно не объясняет того, каким образом это явление так глубоко внедрилось в ход истории. Более ценна попытка ввести в объяснение этого явления профессиональный момент (как это будет рассмотрено ниже); при этом исходят из того, что наряду с правами, общими для всех граждан, при­сущими им, как таковым,—как например, право наследования,—следует ввести право отдельных профессиональных сословий, торговцев, сель­ских хозяев, промышленных рабочих и т. д.; все эти многочисленные профессиональные права должны быть объединены под общей маркой хозяйственного права. Все же и такое понимание слишком узко. Вооб­ще, не следует класть в основу материальный признак, согласно которому одна часть правовой «материи» составляет хозяйственное право, другая же—нет. В основу нужно положить характерный отте­нок, точно так же как это было необходимо для понимания естествен­ного права. Мы видим, что вся область права носит этот общий оттенок; понятно, этот оттенок в одних местах выражен сильнее, в других слабее, но, во всяком случае мы можем его найти и в наиболее отда­ленных областях права, как напр., в семейном праве или церковном.

Этот основной тон, который сопровождает все то, что является сейчас  п р а в о м, определяется лучше все­го одним понятием, которое идет дальше понятия хозяйства, а именно, словом «хозяйственность» Мы все знаем эту специфиче­скую хозяйственность наших дней. Она отличается крайней напря­женностью,—беспримерной непрерывностью работы, подвижно­стью, сменой явлений и затем лозунгом высшего достижения, идеей максимального использования всяких положений. Эта хозяйствен­ность, весьма высокого напряжения и быстро сменяющаяся, подготов­лялась уже давно; во время Революции она только достигла определен­ной кульминационной точки; конечный путь ее еще сокрыт от нашего взора.

Вполне понятно, что эта хозяйственность и ее отличительные признаки коснулись и области права. Отдельные правовые институты как бы автоматически оказались втянутыми в этот водоворот. Они участвуют в этом постоянном движении и пестрой многогранности хо­зяйственности. Элемент подвижности подчинил их себе и они лишились при этом своего характера «абсолюта».

Это выступает перед нами с почти рельефной ясностью, когда мы, исходя из нового правового материала нашего времени, ставим вопрос: откуда собственно исходит это право? Мы видим, что в обширном масштабе почти совершенно исчезают ясные границы

— 13 —

между законом и договором. Многочисленные обязанности и повинности, носящие юридический характер, не находятся в зависимо­сти от определенного текста закона и не коренятся в отдельном дого­воре. Скорее они определяются уставами союзов, соглашениями круп­ных концернов, условиями разных объединений анонимных товариществ, трудовыми регламентами фабрик или домовыми регламентами крупных наемных домовладений, инструкциями, которые составляются фабрзавкомами вместе с предпринимателями относительно приема рабочих, и другими явлениями подобного происхождения. Отдельное лицо должно пред этим бессильно склониться. И для него совершенно без­различно, взят ли тот или иной параграф, определяющий его юри­дическое положение, из текста закона старого стиля, или из уставов союза. Правда, и теперь еще судорожно стараются удержать новые яв­ления в области договора. Но, по крайней мере, в тарифных договорах, наиболее могущественных из этих новых явлений, эта попытка потер­пела окончательную неудачу. Ибо при тарифных договорах оказалось просто невозможным отнести так называемую нормативную часть их содержания к сфере договоров. Здесь скорее употребляется тот же язык, на котором говорит законодатель, или министр, облеченный дик­таторскими полномочиями. Не надо также упускать из виду того, что и в других областях имеются подобные могущественные побочные силы, которых не могут подчинить себе ни старые договорные формулы, ни схемы официального законодательства. И если взглянуть, кто овла­дел этими силами, то мы увидим, что сделали это великие державы нашей хозяйственной жизни, которые и в данном случае оказались господствующими над условиями нашей современности.

Что касается отдельных правовых институтов, то указанные нами выше обстоятельства яснее всего проявляются в области понятия собственности. Понятно, что при современной оценке собственности с научной точки зрения решающее значение должны иметь не политические настроения. Не следует определять, что является до­бром или злом с точки зрения борющихся партий; нужно просто наблю­дать факты и устанавливать аполитичные, юридические, хозяйственно-правовые признаки.

Всем известны те сильные ограничения, которым под­вержена теперь собственность, и которые доводят ее почти до полного бессилия. Можно ли назвать собственностью калийный рудник, который принадлежит кому-либо в настоящее время? Собствен­ник хотел бы увеличить производительность, но он либо вовсе не вправе этого сделать, либо только но определенной для него нормы. Он может и совсем отказаться от производства, установленной для него нормы, тогда от всей его собственности остается только рента.

Вначале эти явления не поддавались юридическому объяснению. Но быть может, понимание этих явлений затруднено только до тех пор, пока мы не отрешимся от того старого понятия собственности, с кото­рым мы выросли. Это старое понятие собственности было приспособлен­ие к обладанию, к владению (почти в буквальном смысле), к собственности в состоянии покоя. В настоящее время высокое хозяйственное напряжение привело собственность как бы в движение.

— 14 —

Возможность использования выступила на первый план, собственность представляет собою сумму меняющихся прав, кон­гломерат функций, живую, находящуюся в движении силу.

Согласно этому анализу может на первый взгляд показаться, будто доминирующее положение собственника неизмеримо выросло. В то же время, однако, обнаруживается обратное явление: значительное ослаб­ление этого доминирующего положения. Коль скоро спокойное облада­ние отошло на задний план, а решающее значение осталось за осу­ществлением хозяйственных функций, содержащихся в собственности, то с точки зрения юридической совершенно безразлич­но, кто осуществляет право собственности. А отсюда небольшой мыс­ленный шаг к тому, чтобы допустить участие нескольких в одной и той же собственности, возможность расчленения функций, и что право соб­ственности одного подчиняется высшему праву собственности другой силы, напр., государства или какой-либо другой самоуправляющейся организации. В этом кроется ядро движения социализации (поскольку оно вышло за пределы проблемы чисто внешней организации). Возмож­ность использования может быть совершенно иначе подвержена внеш­нему контролю, чем простое обладание. Вследствие этого исчезает и «абсолютность» понятия собственности; собствен­ность оказывается в зависимости от степени хозяйственного напряжения.

Почти та же судьба постигла и понятие о личности. Как известно, в этой доктрине, развивающейся в течении нескольких веков, мы не остановились на том, чтобы считать субъектом прав только от­дельные физические лица. Мы признали и практически осуществили, что и определенные союзы, как-то государство, или зарегистрирован­ное общество (в противоположность незарегистрированным), или акци­онерное общество, получают права «личности». Вначале и тут господ­ствовала альтернатива «или—или»: либо предоставлены права юриди­ческого лица, либо нет; если же он (союз) их имеет, то он обладает ими со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Все это учение, или—по крайней мере—его фактическое при­менение, привело в области хозяйственного мира к тяжелым и неблаго­приятным последствиям. Почти историческим является тот пример, что профессиональные союзы напрасно пытались при господстве гер­манского гражданского Уложения приобрести права юридического ли­ца. Пользуясь формальным постановлением закона, им отказывали в предоставления прав личности; в настоящее же время каждый, незави­симо от своих политических и партийных убеждений, должен признать это ошибкой. Между тем, не взирая на то, что за ними формально не признавали полного понятия личности, они вы­росли в огромную силу; только этот результат, их

— 15 —

сила, имел, в сущности говоря, для них значение. Вспомним о чрезвычайно обширной области тарифных договоров для того, чтобы все сказанное стало для нас наглядным. И разве эти полные сил формы могут не обладать правами «личности»? То же самое отно­сится и к представительным органам предприятий, к более новым фор­мам, которые точно так же требуют предоставления прав личности. И здесь на первом плане стоит функционирование. Нет желания просто «обладать», нет желания пользоваться правами личности в со­стоянии покоя, но есть желание принимать участие в живом ходе со­бытий. Участие в управлении предприятием было, как известию, первым громким лозунгом в борьбе за издание закона о фабрично-заводских комитетах. И здесь опять таки необходимо разрушить закол­дованный круг абсолютного. Проект тарифного закона, ко­торый носится теперь в воздухе, характерен для этого явления. Есть стремление предоставить профессиональным и подобным союзам—так сказать—законное право борьбы. Какое изменение может внести признание за ними полного и абсолютного понятия личности? Им хотят предоставить ограниченное право личности, насколько это необходимо для того, чтобы действовать и бороться. Правда, это ограничение двустороннее: как в выгодную, так и в невыгодную сторо­ну, ибо при обратной—невыгодной—стороне ограничивается и их от­ветственность.

Другой пример дает нам переоценка нашего акци­онерного права. Если сравнить с современными формами отношений старую догматику, которая господствовала при создании Торгового Уложения, или даже при акционерной новелле, то эта догматика кажет­ся чуть ли не идиллией. Вся область была монотипна. Существовала акция, действовавшая в виде абсолютной величины, и опять-таки на первом плане стояло спокойное «обладание» ею. Хотя теоретически и существовали тогда привилегированные акции, но на практике они ти­хо прозябали и то лишь изредка; там, где они на практике и применя­лись, преимущество их по существу заключалось только в более высо­ком дивиденде и вместе с этим в более высокой степени обладания. В настоящее время все это целиком взбудоражено. Победа осталась за привилегированными акциями. Сотни обществ выпускают эти приви­легированные акции на рынок. Их почти насильно втянули в оборот, и стало почти модным выпускать привилегированные акции. Опасаются даже прослыть отсталыми, если отказаться от выпуска таких акций. На первом плане, однако, крупный переворот заключается в том, что эти привилегированные акции в большинстве случаев приобрели много­кратное право голоса, в некоторых случаях достигшее, как известно, до тридцати раз. Вместе с этим, опять отступило на задний план обла­дание (включая и дивиденд). Решающее значение приобрело рас-

— 16 —

пределение власти, соучастие, влияние на текущий хозяйствен­ный процесс. Борьба оживляет все эти явления. Уже образовались союзы для защиты «основных» акционеров. «Пакетами» акций швыряют друг в друга, как каменными глыбами, и юристы призываются на помощь, ибо никогда еще постановления общих собраний не оспаривались в таком большом количестве и с такой страстностью, как теперь.

Резче всего обнаруживается исчезновение абсолютной прочности и праве, касающемся договоров поставки. Это явление слишком хорошо знакомо. До войны само собою считалась аксиомою необходимость соблюдения договора. «Верность договорам» была абсо­лютной ценностью, где не может быть никаких уклонений и отклоне­ний. Когда началась воина, пытались неоднократно орудовать неуклю­жей формулой, что война просто-напросто прекращает действие дого­воров. Тогда началась великая борьба имперского суда в защиту проч­ности договоров. В этой, первой, стадии борьба была еще относительно легка, и имперский суд не желал из-за одной только войны поколебать что-либо в прочности договоров. Но вскоре наступили недостаток сы­рья, дороговизна и обесценение денег. Борьба становилась все труднее. Она превратилась, наконец, в борьбу, вызываемую исклю­чительно безнадежностью и отчаянием. Ибо, как ни стремились сохра­нить абсолютный характер прочности договоров, все же некоторые яв­ления оказывались не подлежащими ответственности. И опять таки хозяйственность стала решающим признаком в решениях им­перского суда. Так возникла знаменитая судебная практика им­перского суда о разорительности, согласно которой никто не может быть доведен до хозяйственного уничтожения путем принужде­ния к соблюдению договоров.

Впрочем, и здесь поднял голову функциональный момент; однако, и он вначале не давал окончательного разрешения. Привыкли в старой догматике рассматривать исполнение и контрисполнение, как неизменные величины. Неподвижно ле­жали они друг против друга. Сразу пробудилось сознание, что оба эти исполнения должны расцениваться как живые явления, сопровож­дающие яруг друга, которые приспособляются друг к другу, которые вместе растут и уменьшаются.

Несомненно, что с абстрактной точки зрения, это—заманчивая пер­спектива. Но она подвержена опасности. Опасность заключается в том, что то, что вначале было разумно, жизненно, то погружается в обыч­ную механику, и что, вместо живого функционирования, мы будем иметь лишь механическое взаимодействие. Цифра, представляющая собою наи­более безжизненную форму, пробралась и сюда. Путем цифровых ин­дексов, путем цифровых коэффициентов пытаются выравнивать повы­шение и понижение обесценения денег. Подобным путем даже прибли­зительно не подошли к разрешению этой проблемы. Знаменательно для всего духа нашего времени, что немецкий союз адвокатов назначил кон­курс на сочинение по вопросу о том, насколько вмешательство законо­дателя могло бы разрешить проблему обесценения денег. Так быстро не удастся этого разрешить. И в этой области больше, чем в какой-либо другой, будет ощущаться «дух нашего времени» со своей арифметикой,

— 17—

развившейся в течении целого ряда десятилетий. Необходимо терпение в этом вопросе. В переходные времена можно достигнуть значительных успехов путем цифровых коэффициентов. Однако, окончательный от­влеченный синтез может явиться только результатом постепенного со­зревания.

То, что мы рассматривали до сих пор, производит странное, пуга­ющее и почти хаотическое впечатление. Ценности, которые внутри на­шей догматики казались совершенно неизменными, как—собственность, личность, акционерное право, соблюдение договоров и многие другие, стали колебаться. Где искать спасения?

Вначале жалкий современный человек не нашел иною средства, как только организацию, и опять организацию, слово хотя изби­тое, но незаменимое. Здесь не место вдаваться в детали организаторской суеты наших дней. Только одна крупная черта должна быть подчеркнута, которая, если мы не ошибаемся, стала наиболее отличительным признаком нашей жизни и деятельности. Это—расслоение всей нашей нации, которое обнаруживается нами на каждом шагу, которое внушает опасение, которое кое-где достигает размеров кастовой обособленности. Мы не впадем в ошибку, если и в данном случае мы припишем высокому хозяйственному напряжению ответственность за то, что люди волей-не­волей оказались стиснутыми в обособленные слои. В этих явлениях заключается трагический момент; наиболее культурный человек страдает больше всего. Однако, если кто-нибудь вообще желает сохранить УІ * свое место в хозяйственном процессе, тот вынужден примириться с мыслью о существовании этих слоев. Многое при этом берет свое нача­ла в области чисто человеческих отношений, многое в области полити­ки. Но в наиболее чистом, в наиболее наглядном виде, возникновение и отвердевание слоев, выступают пред нами в области хозяйственного права.

Интересно проследить, как заколебались старые территори­альные границы под натиском «хозяйственности». Географи­ческое распределение государственных границ, которые установлены большей частью лет 50—100 тому назад, не соответствует больше потребностям наших дней, пропитанных духом хозяйственности. Возникла проблема хозяйственных провинций, во многих от­ношениях еще туманная, однако, уже намеченная и даже признанная в государственной конституции и в некоторых специальных законах, как напр., в законе об электричестве. Медленно, но верно, она делает неко­торые успехи. Мы могли бы написать отдельную обширную главу о том,

— 13 —

как эта проблема проникла в образование концернов, в контакте фабрич­но-заводских комитетов между собою, как она вентилируется при объединении промысловых и потребительских обществ, как распределение поставок, а также распределение электрических и водных сил произво­дится независимо от административных границ и создает свои собствен­ные границы, основанные на хозяйственном признаке.

Но на первом плане стоит не это территориальное расслоение, а расслоение человеческих масс, своеобразное, болезненно-необходимое. Никогда оно не охватит всей нашей жизни, но оно нас за­трагивает во многих важных и болезненных местах, оно угрожает охватить хотя бы те области нашей жизни, которые ярче всего осве­щены «хозяйственным правом».

Наши мысли при этом не могут отрешиться от традиционных представлений, и наш взор теряет свою ясность, не умея отличать своевременное от несвоевременного. Нам приходит в голову «сословное деление», которое в прошлом владело умами людей и отчасти закона­ми, то деление на дворянское, мещанское и крестьянское сословия, на котором в значительной части построено Прусское Уложение. Нам при­ходит также в голову простая формула об имущих и неимущих клас­сах, которую еще в прошлом поколении поставил перед юристами Антон Менгер, крупный австрийский ученый и социалист, оплодотво­ривший ею наше нарождавшееся тогда Гражданское Уложение. В на­стоящее время эта группировка и расслоение очерчены гораздо резче, более разносторонне и более жизненно. Оно опять-таки базируется на действующем, движущемся и двигающем хозяйственном процессе.

Огромное количество примеров этому бросается в глаза всякому, кто в достаточной степени усвоил понятие о хозяйственном праве и с точки зрения этого права рассматривает новые и новейшие явления. Особенно живо это расслоение проявляется в области трудового права. Тут резко противопоставляются слой трудящихся и слой рабо­тодателей. Но этим дело не ограничивается. Внутри этих крупных ка­тегорий процесс разделения и расслоения продолжается глубже. Раньше всего отмечается крупное деление трудящихся на три группы: рабочих, служащих, чиновников; это деление, чем дальше, тем сознательнее кон­струируется и основывается на все более возрастающем количестве объективных признаков. Всем этим трем группам свойственна определен­ная градация, основанная на заработной плате и жалованье; эта градация порождает некрасивую пронырливость, постоянную, развра-

— 19 —

щающую и деморализующую борьбу за переход из 4-го разряда в пя­тый или шестой, из 11-го в 12-й или 13-й и т. д. Это же имеет место в тарифных соглашениях служащих, хотя и не столь гласно и очевидно, как среди чиновников. Из лона тарифов выросли специальные камеры по разбивке на категории; неделями они возятся над тем, чтобы про­вести распределение по разрядам и отнести того или иного в тот или иной разряд. Каждый в отдельности неминуемо попадает в эти сети та­рифных расслоений. Потом опять начинаются повышения, стремления подняться вверх; все это почти становится драматическим, если вооб­ще можно говорить о драматизме в таких сухих материях. Возьмем для примера выделение, так называемых, «ответственных служащих», кото­рые давно уже выделились в обособленный слой, с самостоятельной соб­ственной прессой, собственными лидерами, собственными проектами. Или возьмем еще для примера торговых агентов, страховых агентов и тому подобные слои, которых пытаются путем тарификации привлечь в огромную армию служащих; однако, у них свежи в памяти остатки их самостоятельности, и за эту самостоятельность они вступают в борьбу. Однако, это движение захватывает не только область труда. Всю­ду, где появляется «хозяйственность», возникает и расслоение. Армия земельных арендаторов и армия землевладельцев наступают друг против друга в борьбе за выгоду. Расслоение квартиронанимателей и домовла­дельцев уже давно обнаружилось в общественной жизни. Эта группи­ровка уже достигла организованных форм настолько, что в крупных домовладениях больших городов квартиронаниматели объединяются в домовые комитеты на подобие тому, как в промышленных предприятиях персонал объединяется в фабрично-заводские комитеты.

При этом, как только в хозяйственном процессе формируются но­вые созвездия, тотчас же возникают все новые слои. Всякий наблюда­тель не мог не забыть того, как проблема поселкового строительства преобразовывала и группировала людей. Вначале казалось, что тут воз­можны только две стороны: крупные землевладельцы, которые должны предоставить необходимую землю, и поселенцы, которые должны ее получить. Однако, как только были сделаны первые практические шаги, то среди поселенцев обнаружился внутренний антагонизм: новые посе­ленцы и коренные жители выступили друг против "друга: одни, вынуж­денные уйти из городов и стремившиеся в деревню, а другие, находив­шиеся уже там, желавшие только расширить свои крохотные участки и повысить их доходность. Кто мог считаться с отдельными горожана­ми или отдельными поселенцами при этом неожиданном, почти голово­кружительном, развитии поселкового строительства? По крайней мере, общественное суждение с самого начала вращалось вокруг целых слоев, их возникновения, интересов и антагонизма.

Все это, естественно, нашло свое отражение в области пра­ва. В настоящее время мы встречаем неоднократно, что законы так и

— 20 —

начинаются со слов: «служащим, в смысле настоящего закона, является; тот, который.....», «рабочим, в смысле этого закона, считается тот, ко­торый.....», «чиновником, в смысле этого закона, считается тот, кото­рый.....». И борьба за причисление к той или иной группе обостряется особенно тогда, когда все стремится к узаконению, либо государствен­ному, либо «автономному», самостоятельно созданному. Известно, что уже трижды вызывал оживленные споры вопрос о том, должно ли исчез­нуть деление на рабочих и служащих, или эти самостоятельные слои должны быть сохраняемы параллельно; первый раз уже в 1911 году, ког­да было издано постановление о государственном страховании, затем, в 1920 году при составлении закона о фабрично-заводских комитетах и теперь, в третий раз, когда в проекте постановления о примиритель­ных судах, прямо предусмотрены примирительные камеры для рабочих и служащих отдельно. Скоро составляемый кодекс о труде в четвертый раз вновь вынесет этот вопрос (исторически, пожалуй, уже разре­шенный) на правовую платформу. Однако, всякий раз, когда юрист в качестве законодателя, либо судьи, либо теоретика признает опреде­ленную группировку вполне законченной, то из этого вытекают даль­нейшие правовые последствия. Это одно уже доказывает, до какой сте­пени расслоение стало играть роль основного элемента хозяйственного права. Тот, кто при выборе профессии присоединился к слою служа­щих, подпадает под охрану совершенно иных тарифов и страхований, должен считаться с совершенно иными властями и судами, нежели тот, который присоединился к слою рабочих. И кто переходит из слоя рабочих в слой чиновников, тот лишается наиболее острого «хозяй­ственного» оружия—права на забастовку. Хотя отсутствие у чинов­ников права на забастовку не совсем ясно выражено еще в законе, од­нако оно носит характер почти общепризнанного обычного права.

От этого, повсюду нас окружающего, процесса расслоения, мы по­дымаемся к мысли о процессе комбинации, имеющей более высокую отвлеченную ценность. Слои не всегда расположены друг про­тив друга разрозненно и как бы отчужденно, но находятся в некоторой связи друг с другом. Тут открывается большое поле деятельности для всякого рода мудрствования, хозяйничания и экспериментирования над новейшими этическими ценностями. Примером этого в небольшом масштабе может послужить положение музыкантов-профессионалов. Они уже давно объединены в союзе, и едва ли можно теперь найти какого-нибуь флейтиста, играющего не по установленной ставке. Но тут возникает важный вопрос, с кем следует заключить тарифное согла­шение: с капельмейстерами ли, этими «предпринимателями» в области искусства, с которыми исключительно имели дело раньше, или же с совершенно иным слоем, охотно вступающим в соглашение, владельцами кафе и гостиниц. Это—вопрос, который может считаться мелким по своей экономической ценности, но важный по своему симптоматическо­му значению для нашего времени и для нашего хозяйственно-правового образа действия.

- 21 -

Крупнейшим и убедительнейшим примером этому является Со­вет Государственного Хозяйства. В виде робких начина­ний он появился еще в эпоху Бисмарка, но все-таки еще года два тому назад был почти совершенно неизвестен; за это время он превратился в нашем юридическом мышлении в прочный фактор, к которому нельзя легко относиться. Никто из трехсот двадцати шести членов Совета не идет туда в силу своего личного интереса; каждый является представи­телем интересов, представителем новой юридической формации. Это представительство не идентично по своей правовой сущности с депутат­ством в политическом парламенте и не вмещается в цивильно-правовое учение Гражданского Уложения о представительстве. Как бы текст за­кона ни старался наложить на них печать «представителей» хозяйствен­ных интересов «всего народа», однако, каждый является представителем определенной группы, определенного слоя. В Совете должны быть пред­ставлены и свое слово могут сказать все слои, имеющие какое-либо зна­чение в хозяйственной жизни, берущие и дающие, большие и малые. Здесь мы встречаем наряду с крупными, завоевавшими себе уже истори­ческое место слоями трудящихся, также и потребителей, домашних хо­зяек, врачей, адвокатов и все, что организовано на подобие Союза, что окрепло как слой, и превратилось в «делегирующий орган». Все это на подобие мозаики соединилось в картину, охватывающую с пра­вовой стороны всю хозяйственную жизнь. Было бы головокружительным зрелищем, если бы эту картину составлял художник, божьей милости, Солон, который располагал бы камни и краски по божественному вдох­новению. К сожалению, однако, и в этом высшем органе, Совете, пре­обладает механика, цифра смущает умы, и борьба за количество мест в этом «слоеобразовании» была наиболее отличительной чертой в исто­рии его создания. Можно подумать, что эта мозаика должна стать по­следним словом нашей организаторской мудрости. Маленькие, почти не­заметные, намеки можно встретить еще в довоенное время, напр., ком­бинация в правлениях некоторых бирж, где заседали вместе представи­тели фондовой биржи, продуктовой, металлической в строго соразме­ренном соотношении мест; с каждым годом прогрессировало это уточ­нение и дальнейшее разветвление: два представителя от мукомольной промышленности, пять представителей сельскохозяйственной промыш­ленности и подсобных сельскохозяйственных промыслов должны быть привлекаемы, если подлежат обсуждению вопросы, затрагивающие тор­говлю сельскохозяйственными продуктами и т. д. С тех пор идея эта сильно развилась. Известно, что до сих пор столь сильное стремление к социализации не создало ничего нового, кроме все тех же, так назы­ваемых, хозяйственных органов самоуправления. И все они, независимо от их названия, государственный калийный Совет со своими 30-ю представителями, угольный Совет с 60-ю, или хозяй­ственный союз железных дорог со своим пленумом в 70 человек, носят одинаковый типичный отпечаток. Они являются Сове­тами государственного хозяйства в миниатюре, составленными из груп­повых представительств и ведущими страстную борьбу за распределение мест. Все это на нас обрушилось со стихийной силой. Бесполезно было бы приписать этот метод воле отдельного гениального человека, или

— 22 —

сильного государственного мужа. Судьба нас беспощадно вынуждает все это выполнить даже вопреки нашему желанию.

Таким образом, мы подошли к этической стороне проблемы. Здесь все сосредоточивается в одном вопросе: что станет с отдель­ным человеком? Кажется, будто он имеет все меньше возможно­стей вмешиваться в область нашего хозяйственного права, и что его все больше вытесняют формуляры, союзы и слои. Даже судейское сословие лишилось своей индивидуальности, вследствие начал «паритетности». Ибо, заседатели, которые сидят с боков в торговом суде, в примири­тельных жилищных камерах, в рабочих примирительных комитетах и будущих трудовых судах, стоят на почве представительства отдельных интересов, как бы они честно ни стремились к тому, чтобы оставаться беспристрастными. И даже круг предпринимателей, который до сих пор в наше, чреватое «хозяйственностью», время, больше всего сохранил свою самостоятельность, мало по малу приносится в жертву духу вре­мени путем разнообразных «сплетений», картелей, концернов и других форм, созданных общностью интересов. Лишь весьма немногие поль­зуются еще своей полной свободой. Сверху, с анонимных концернов, исходят Законы о распределении дивидендов и капиталов и многое дру­гое, что является решающим для всей хозяйственной деятельности.

Именно с этой точки зрения сопоставление современ­ного законодательства с законодательством про­шлым (за 30 лет тому назад), приводит к весьма важным заключе­ниям.

Германское Гражданское Уложение, которое существует не больше одного человеческого поколения, и которое, как совершенно правильно говорят, базировалось не на будущем, а на прошлом, еще является ти­пичным законодательством, основанным на индивидуализме. Его строки пестрят выражениями: покупщик, наниматель, служащий. Даже в главе о товариществах чувствуется ясно, что основной фигурой являются те пять приятелей, которые объединились в литературный союз, или те две домашних хозяйки, которые решили совместно закупать чай. Ничего в нем нет о союзах как таковых, об институте нани­мателей, об институте служащих. А теперь на первом пла­не всюду институт сотрудников, фабрично-заводский комитет, господ­ствующую роль играет регламент домовый и трудовой регламент; форму­ляры, условия поставки, полисные условия и тарифы создают повсюду безликую и безличную почву. Куда исчез отдельный человек в нашей новой, системе права, в этом праве высокого хозяйственного на­пряжения?

Нет недостатка в попытках заступиться за него и спасти его. Сюда относится известный перечень «гарантированных прав», который Го­сударственная Конституция восприняла из прежней индивидуалистиче­ской эпохи: свобода передвижения и эмиграции, свобода мнений, не­прикосновенность жилища и тайна почтовой корреспонденции. Сюда относится также и борьба, которую государственный суд часто вел пре-

— 23 —

имущественно с помощью § 826 Гражданскою Уложения для того, чтобы препятствовать полному удушению хозяйственного существования отдельной личности.

В этом и состоит этическая сторона нашего хозяйственного права. Несомненно, что и в институте союзов коренятся высокие этические ценности. Чувство товарищества и чувство общественности могут здесь проявиться в полной мере. Вполне понятно, что тысячи воодушевляются при звуках гимна профессиональных союзов: «Мощь и сила наших рук остановят машины стук».

Конечно, не рука отдельного человека, а рука его могуществен­ного союза. В этих словах заключается весь смысл происходящего пере­ворота. Ибо тут же мы слышим продолжение этой песни: «А если не хочешь быть братом моим, Сшибу тебе череп ударом одним».

Истая этичность в хозяйственной гонке станет возможной только тогда, когда удастся найти в будущем удачный компромисс между личностью и идеей расслоения. Там, где индиви­дуум задыхается в кастовой атмосфере, неминуемо наступает его гибель. Тени Византийской Империи оживают предками. Это должно нам вну­шить серьезные опасения. Уже раздаются голоса отчаявшихся, котороіе понимают слово «судьба» в смысле абсолютной неизменяемости и отри­цают даже в узких пределах всякое свободное движение. Но это недопу­стимо для истинного юриста и, равным образом, для активного руководи­теля-хозяйственника. Каждая эпоха подвергается давлению определен­ных стремлений, которые всегда склонны к чрезмерностям. Всякий ак­тивный руководитель должен этому противодействовать. В настоящее время необходимо стать выше партийной политики и защищать лич­ность, как более слабый элемент, не для того, чтобы поднять его на щит, но с целью здорового компромисса. И если этот компромисс наз­вать общественным, социальным, то можно было бы создать следующий парадокс: «в настоящее время можно считать общественным защиту личности против общества».

Из древних времен перешло к нам различие между публичным и частным правом. Публичное право, писал великий римский юрист свы­ше 1500 лет тому назад, это то, что преследует целью благополучие рим­ского государства, частное право это то, что относится к пользе от­дельных лиц. Много сотен лет спустя в Глоссе, составленной особенно тщательно для пояснения Corpus juris, мы читаем на этом самом месте,

— 24 —

что и в частном праве польза отдельного лица, не является единствен­ным элементом, что она только стоит на первом месте, но, что на вто­ром месте и здесь стоит «publica utilitas», общественная польза, т. е польза коллектива; ибо, говорит Глосса, для государства важно, чтобы никто ничего не использовал во вред (ne quis re sua male utatur). Весьма соблазнительно истолковывать и лозунг нашего времени в том смысле, что именно идея «социализации» должна воспре­пятствовать злостному использованию частных интересов. Кто, однако, смотрит глубже, кто ради хозяйственных ценностей не желает прино­сить в жертву ценностей высшего порядка, у того является искушение преобразовать мудрое изречение Глоссы. И со сто­роны социальных сил, сил коллектива, со стороны res publica, наблюдается чрезмерность использования силы. Возможно, что мы уже теперь в сетях этих сил. И поэтому, в настоящее время, пожалуй, важнее обратиться не к отдельным личностям, но к союзам, организациям и даже к государству, с напоминанием «Ne quis re sua male titatur».

Никто не может предсказать, какая новая эпоха последует за на­шей. Не подлежит, однако, сомнению, что и хозяйственное право сойдет со сцены также, как некогда естественное право и другие крупные тече­ния, школы философов и юристов и их современников. Возможно так­же, что замечаемое уже теперь стремление личности вновь восстановить свою самостоятельность по отношению к союзам является первой сту­пенью к ближайшей будущей эпохе.