Осмысление открытия

К оглавлению 1 2 3 4 5

Во второй половине 80-х годов в исследованиях по неформальной экономике наметился перелом. Ранее внимание ученых концентрировалось преимущественно на проблемах определения НЭ, классификации ее форм и измерения ее масштабов. Конечно, споры по этим вопросам продолжаются до сих пор, однако гораздо большее внимание уделяется причинам возникновения НЭ и ее роли в хозяйственной жизни общества. Наряду с социологами и специалистами по "третьему миру" в анализ НЭ включаются экономисты-теоретики, опирающиеся на концепции нео-классического (прежде всего, в его неоинституциональной разновидности) и институционального "экономикса".

Неоинституциональные подходы к анализу “неформальнос-ти”. Неоинституциональная теория обращает основное внимание на связь между “правилами игры”, определяющими и ограничивающими хозяйственную деятельность человека, и процессом экономического развития в целом. Предприниматели являются элементами формального сектора экономики, когда их действия соответствуют установленным “правилам игры” и защищены ими. И наоборот, когда предприниматели не соблюдают эти правила, они рассматриваются как элементы “неформального” сектора экономики. Иначе говоря, приверженность к установленным правилам является первостепенным критерием участия в “законной” экономике, в то время как несоблюдение или обход установленных правил служит критерием участия в неформальной, подпольной экономике. Можно сослаться на определение, сформулированное Э. Файгом: “неформальная экономика включает ту экономическую деятельность, которая обходит [частные] издержки и исключает [общественные] выгоды и права, предписанные законами и административными правилами, регулирующими отношения собственности, коммерческое лицензирование, трудовые контракты, отношения финансового кредитования и социального страхования” (26, с. 992).

Уже в 80-е годы от сбора фактов и эмпирических наблюдений специалисты по НЭ переходят к построению обобщающих моделей. Характерным примером того внимания, которое начинают уделять экономико-математическому моделированию неформальной экономической деятельности, являются материалы международной научной конференции "Параллельные рынки в развивающихся странах", состоявшейся в ноябре 1988 г. (Термин “параллельные рынки” – один из близких синонимов понятию “неформальная экономика”.) Ниже дан обзор выступлений на этой конференции, составленный по вводной статье К. Джонса и М. Ромера (33) к материалам данной конференции, опубликованным в специальном выпуске журнала “World Development”.

Ряд выступлений на этой конференции был посвящен анализу природы тех издержек, которые производители или продавцы несут при продаже товаров по неофициальным каналам в условиях государственного контроля над ценами, и их влияния на масштабы рыночных сделок. В частности, С. Дэварэйджен, К. Джонс и М. Ромер (24) останавливаются на проблеме причин риска, возникающего у продавцов, которые обходят ценовое регулирование, продавая свои товары на незаконных рынках, и его влиянии на масштабы нелегальной торговли. В литературе бытует мнение, что величина риска, т. е. вероятность быть пойманным и наказанным, зависит только от количества товара, проданного на параллельном рынке. С. Дэварэйджен, К. Джонс и М. Ромер уточняют, что либо (1) общее количество предложенного товара будет определяться интенсивностью ценового контроля, в зависимости от которого большая или меньшая часть товара переходит с легального на нелегальный рынок; либо (2) при установлении контроля за ценами вся торговля полностью перейдет на параллельный рынок. Равновесный объем предложения товаров на рынке в целом, с учетом и нелегальных, и легальных продаж, будет формироваться следующим образом. Сначала "…производители будут продавать [свой товар] на параллельном рынке, пока предельные издержки их действий на параллельном рынке не сравняются с разницей между параллельной и официальной ценой" (24, с. 1864). В той точке модели, где исчезают преимущества от продажи на параллельном рынке, производители продолжат продавать свои товары на официальном рынке, пока предельные издержки продукции (исключающие риск) не сравняются с официальной ценой.

Вопрос о роли риска в нелегальном бизнесе впервые был поднят в литературе в связи с экономическим анализом контрабанды. М. Питт (40) еще в начале 80-х гг. рассмотрел возможность применения контрабандистами смешанной стратегии – совмещения легальной и нелегальной торговли. Он сделал вывод, что риск задержания контрабандиста может изменяться не только в сторону его увеличения при росте незаконной продажи провезенных контрабандой товаров, но также и в сторону уменьшения при росте законной продажи. Продажа части товаров по официальным каналам обеспечивает бизнесмену легальный статус и может приглушить подозрения властей о продаже другой части на параллельном рынке. С. Дэварэйджен, К. Джонс и М. Ромер используют это свойство риска, чтобы построить общую модель функционирования параллельного рынка и показать, что общий “выпуск” контрабандистов превышает то количество, которое должно быть при более простой модели риска. Законная продажа увеличивает поступления, уменьшая риск быть подвергнутым штрафным санкциям и, таким образом, позволяя производителю увеличивать выпуск сверх той точки, в которой предельные издержки продукции равняются официальной цене. Анализ контрабанды, проведенный М. Питтом, применим и к ситуациям уклонения от ценового контроля.

Единственное прямое подтверждение существования специфических издержек действий на параллельных рынках приводится М. Моррисом и М. Ньюменом (37), которые изучали торговлю рисом и зерном в Сенегале. Половина рыночного предложения риса в этой африканской стране контролируется параллельными рыночными торговцами. М. Моррис и М. Ньюман показали, что эти торговцы платят фермерам за рис выше официально установленного “потолка” цен, а продают его потребителям по официальной цене продажи или ниже. Ограниченные этими пределами, доходы нелегальных торговцев уменьшаются из-за издержек на взятки чиновникам. Кроме того, параллельные рыночные торговцы вынуждены жить в условиях неопределенности, не зная, будут ли их операции признаны постоянно обновляющимся полицейским аппаратом незаконными или нет.

"Если издержки торговцев (включая риски, штрафы и взятки) меньше, чем издержки государственно-регулируемого рынка, — отмечают К. Джонс и М. Ромер, — они могут обходить установленный на рынке "налог", покупая товар у фермеров по более высокой цене и продавая его потребителям по цене более низкой, чем установлено, пока возрастает общее количество продаваемого [товара]… Общее количество реализованного [товара] превысило бы [при этом] количество, реализованное рыночным механизмом при отсутствии параллельного [рыночного] канала" (33, с. 1865).

В некоторых других выступлениях на конференции по параллельным рынкам рассматривалась проблема взаимосвязи рисков или других издержек операций на параллельном рынке и экономии на масштабах. Указывалось, что предельные издержки контрабанды или незаконной торговли возрастают с объемом торговли, т. е. существует отрицательная экономия на масштабах деятельности; вероятно, однако, существование положительной экономии на масштабах при даче взяток или в нелегальной рыночной деятельности. Издержки могут с течением времени изменяться: продавцы лучше узнают, как обойти контроль, параллельные рыночные институты приспосабливаются к отрицательной экономии издержек.

Эмпирическому исследованию эффекта экономии на масштабе в нелегальной торговле посвятили свою работу Ж.-П. Азам и Т. Бесли (18), которые построили свою модель по данным об экономике Ганы. В Гане официальная цена на какао ниже мировой. Фермеры продают часть своего урожая неформальным продавцам, которые провозят контрабандой товар в соседние государства – Того или Берег Слоновой Кости. Выбрав средства транспорта и заплатив необходимые взятки, чтобы провезти какао контрабандой, продавцы несут более низкие издержки, чем если бы они использовали те же грузовики, чтобы провозить контрабандой только дефицитные потребительские товары. Авторы используют зависимость риска и других издержек от размера контрабанды в общей модели рыночного равновесия, где фигурируют параллельные рынки и экспортируемых, и импортируемых потребительских товаров, а также иностранной валюты. Согласно их выводам, эффект экономии на масштабах усиливает инфляционное влияние, так как уменьшение количества какао, провозящегося контрабандой, при прочих равных условиях приводит к уменьшению потребительских товаров, ввезенных контрабандой.

Обычно считается, что производители и потребители нейтральны к риску, т. е. они максимизируют ожидаемую прибыль, пока она не сравняется с предполагаемыми издержками от штрафных санкций. Нежелание рисковать увеличивает издержки операций на параллельных рынках, поскольку производители требуют дополнительной компенсации за предпринятые ими рискованные действия. М. Шейк (43) использовал в своей модели разработанный ранее Дж. Тобином портфельный подход для анализа поведения контрабандистов, избегающих риска. (Портфельным подходом экономисты называют изучение поведения предпринимателя, который может приобретать различные наборы, или "портфели", акций либо иных активов и старается делать это таким образом, чтобы максимизировать ожидаемый доход или минимизировать риск. За исследование по теории инвестиционного портфеля американский экономист Дж. Тобин получил в 1981 г. Нобелевскую премию по экономике.) Работа М. Шейка показывает, что контрабандисты получают доход, включающий особую тарифную наценку, компенсирующую риск.

Р. Дэкон и Дж. Санстели (23) показали, что потребители, ищущие дефицитные товары, могут столкнуться с необходимостью тратить время на их поиск и издержками от простаивания в очередях, которые уменьшают величину их выигрыша от покупки. При отсутствии параллельного рынка потребители несли бы дополнительные издержки (например, потери времени или расходы на взятки). Учитывая результаты исследования Т. Нгуйена и Дж. Холли (38), показавших, что на параллельном рынке потребители будут конкурировать за рационируемые товары, пока расходы на сделки (поиск дефицита, простаивание в очередях и дача взяток) не поглотят разницу между ценами на параллельных и официальных рынках, модель Р. Дэкона и Дж. Санстели можно легко расширить, включив в нее параллельный рынок.

Р. Дэкон и Дж. Санстели останавливаются также на проблеме вовлечения потребителей в рентоискательство (rent seeking), когда издержки, связанные с получением доступа к дефициту, являются постоянными. (Рентоискательство — принятое в неоинституциональном экономиксе обозначение любых видов деятельности, направленных на получение дополнительной выгоды методами, не связанными с конкурентной борьбой. Например, рентоискательством является получение рационируемых благ по "карточкам", поскольку потребитель получает их в зависимости не от того, сколько он смог заработать денег, а по каким-то иным критериям.) Чтобы уменьшить издержки простаивания в очереди, потребители пытаются при каждой покупке приобретать больше дефицитных товаров. Более крупные покупки могут привести к дополнительным расходам на хранение, например, к росту капиталовложений в помещения или холодильники. Авторы приходят к выводу, что это целесообразное для каждого потребителя конкурентоспособное поведение, направленное на увеличение их способности приобретать товары, приводит к издержкам, которые могут превысить ренту, устанавливаемую ценовыми ограничениями. В этом случае, даже те потребители, которые получили возможность приобрести рационируемые товары, будут заинтересованы в том, чтобы товары не находились под ценовым контролем.

С. Деварэйджен, К. Джонс и М. Ромер рассматривают другую ситуацию: правительство может предоставить бесплатный доступ к рационируемым товарам через специальные магазины, по купонам или по определенному признаку (например, в соответствии с социальным положением или занятостью). Они называют это "рационированием, свободным от издержек" (costless rationing). Применение такого бесплатного снабжения не исключает, однако, возможности ситуации, когда покупатели перепродадут свои бесплатно полученные товары на параллельном рынке, что позволит им полностью захватить ренту, возникшую при рационированном распределении. Это дает возможность потребителям требовать, а производителям поставлять больше товаров, находящихся под контролем, чем было бы возможно при отсутствии такового Причина в том, что доходы потребителей увеличились за счет ренты, которая создает спрос на большее количество товаров.

Д. Бэван, П. Коллер и Дж. Ганнинг (19), опираясь на данные о том, что большинство потребителей в сельской местности в Танзании были не в состоянии приобретать товары, несмотря на существование активно действующего параллельного рынка, высказывают предположение, что причиной этого могли быть высокие издержки получения информации. Если ценовые или другие административные ограничения насаждаются силовыми методами с использованием репрессий (арестов и штрафов) против торговцев параллельных рынков, то эти продавцы сталкиваются с риском не только при рекламировании своей продукции, но и при попытках заключать сделки с потенциальными покупателями, поскольку любой покупатель может оказаться осведомителем, особенно, если продавец пытается назначить покупателю цену значительно выше той, на которую покупатель заранее рассчитывал. В этих обстоятельствах продавцы вынуждены уменьшать вероятность ареста и максимизировать свою прибыль, предлагая товары по ценам заметно ниже установленных на параллельном рынке. Исследование Д. Бэвана, П. Коллера и Дж. Ганнинга открывает, таким образом, новый аспект исследований параллельных рынков — анализ степени их "прозрачности", трудностей поиска потенциальными покупателями нелегальных продавцов.

Т. Нгуйен (39) разработал восьмисекторную модель экономики Соединенных Штатов, которая содержит параллельный рынок труда иностранцев-нелегалов, соглашающихся работать за субминимальную заработную плату. Нелегальные иммигранты рискуют быть депортированными, а постоянно проживающие в США предприниматели рискуют подвергнуться штрафу, если они принимают на работу нелегальных иностранцев. Риски предпринимателей зависят от соотношения законных и незаконных рабочих. Незаконные рабочие составляют в США только 1 % рабочей силы, однако, согласно модели Т. Нгуйена, если бы не было незаконных рабочих, то доходы законных рабочих были на 5 % ниже, а поступления налогов в казну на 11 % меньше, чем при наличии нелегальных иностранных рабочих. Итак, параллельный рынок незаконной рабочей силы может оказывать и положительное влияние на макроэкономические результаты, так как (1) иммигранты создают дополнительный спрос и предложение, (2) налоговая база и государственные расходы повышаются, а (3) государственные принудительные меры дают дополнительную законную занятость.

Таким образом, отмечают К. Джонс и М. Ромер, главная задача дальнейших исследований — комплексный учет различных подходов к построению функциональных моделей параллельных рынков, т. е. одновременный учет издержек торговли на параллельном рынке, природы рисков, которые несут незаконные продавцы, роли информации, и особенностей потребительского поведения. "Нам необходимо, — пишут авторы, — осуществлять наблюдение за институтами [реальных] действующих рынков и поведением на них, а затем находить соответствующие функциональные формы, чтобы их анализировать" (33, с. 1867). Работы участников конференции убедительно показывают, как можно соединять эмпирические наблюдения с теоретическим моделированием.

Конечно, изучение параллельных рынков имеет серьезные ограничения. Любой вопрос о незаконной деятельности связан с известным риском для интервьюера. Во многих ситуациях опрашиваемые будут оказывать противодействие, чтобы нельзя было обнаружить информацию, например, о количестве товаров, которые они продали или купили на параллельном рынке, сумме денег, которые они получили или уплатили, взяток, способах уменьшения риска обнаружения. Кроме того, даже если респонденты желают сообщить исследователю достоверную информацию, то сама природа параллельных рынков усложняет ее обобщение: трудно оценить общее количество реализованного товара, так как в торговлю вовлечено очень много мелких продавцов.

Несмотря на все эти трудности, авторы статьи считают нужным нацеливать исследователей на разработку именно комплексных моделей общего равновесия, которые бы учитывали все рынки — и контролируемые, и параллельные. "Издержки контроля над [легальной] экономикой, как и выгоды от либерализации рынков, могут быть определены только в рамках [модели] общего равновесия" (33, с. 1868).

Справедливости ради подчеркнем, что экономико-математическое моделирование развито в теории НЭ пока слабее, чем в других экономико-правовых теориях – например, в экономической теории преступлений и наказаний (economics of crime and punishment) или в экономической теории прав собственности (economics of property right). Неоинституциональные подходы еще не привели к формированию новой целостной парадигмы НЭ. Анализ современной западной литературы показывает, что преобладающей тенденцией остаются подходы в стиле традиционного институционализма, хотя и обновленные некоторыми неоинституциональными идеями. Характерным примером такого синтеза идей “старого” и “нового” институционализма стала концепция экономиста из Перу Эрнандо де Сото, которая вызвала буквально революцию в представлениях о неформальной экономической деятельности.

“Десотианская революция”. Опубликованная в 1989 г. монография Э. де Сото "Иной путь" (15) произвела подлинный переворот в представлениях зарубежных исследователей о роли и значении теневой экономики в современном рыночном хозяйстве. Именно концепция “Иного пути” определяет сейчас новую, преобладающую в литературе парадигму теорий неформального сектора экономики.

Традиционный, господствующий в 1970-е — 80-е гг. подход к проблеме теневой экономики в странах “третьего мира” трактовал неформальную занятость как порождение бедности, нищеты и отсталости. Экономическое подполье виделось маргинальной прослойкой: бывшие крестьяне уходят в поисках более высоких заработков в города, но не могут в силу своей низкой квалификации найти работу в современной промышленности и потому вынуждены перебиваться теневой деятельностью, с трудом обеспечивая себе прожиточный минимум. Предполагалось, что по мере адаптации к городскому образу жизни теневики будут переходить в современную, легальную экономику. Неформальный сектор, с такой точки зрения, — экономическое гетто, не имеющее позитивных перспектив. Данные о бурном разрастании неформального сектора в городской экономике развивающихся стран истолковывались как показатель деградации периферии мирового хозяйства. Соответственно, для облегчения тяжелой участи городских маргиналов “левые” предлагали усиливать государственный контроль над национальной экономикой, либералы же предпочитали неформальный сектор вообще игнорировать, рассматривая его как досадное побочное следствие модернизации.

Главное научное открытие Э. де Сото — это принципиально новый подход к объяснению генезиса теневой экономики. Основной причиной разрастания городского неформального сектора автор книги считает не отсталость сельских мигрантов, будто бы не способных найти себе место в легальном секторе, а бюрократическую заорганизованность, препятствующую свободному развитию конкурентных отношений. Иначе говоря, Э. де Сото переворачивает с головы на ноги качественные оценки теневого и легального бизнеса в “третьем мире”. Считалось, что легальный сектор является носителем современной экономической культуры, в то время как теневой сектор — уродливый пережиток традиционной экономики. На самом же деле, доказывает перуанский экономист, легальная экономика развивающихся стран опутана меркантилистскими узами, в то время как именно теневики устанавливают истинно демократический экономический порядок, организуя свое частное хозяйство на принципах свободной конкуренции.

Меркантилизм как тип экономической политики, господствовавшей в Европе в XVI — XVIII вв., “был политизированной системой хозяйства, в которой поведение предпринимателей подлежало детальной регламентации. Государство не позволяло потребителям решать, что должно производиться; оно оставляло за собой право выделять и развивать те виды экономической деятельности, которые считало желательными, и запрещать или подавлять кажущиеся ему неподходящими” (15, с.249). Эта вера в “высшую мудрость” государственных чиновников давно утеряна в развитых странах, где экономический либерализм окончательно победил политику мелочной регламентации еще в XIX в. Однако на периферии современного рыночного хозяйства меркантилистская политика продолжает оставаться обыденной реальностью, причем этатизация хозяйства одобряется и “левыми”, и националистами.

Руководимый Э. де Сото Институт свободы и демократии провел ряд экономических экспериментов для выяснения “цены законности” в Перу — тех затрат, которые вынуждены нести лица, желающие заняться обычным легальным бизнесом (15, с. 178 — 189). Для регистрации фабрики по пошиву одежды экспериментаторам пришлось затратить 289 дней и сумму, равную 32-м минимальным месячным зарплатам (расходы на взятки, пошлины, потерянные доходы). Даже получение лицензии на торговлю в уличном киоске требует 43-х дней хождений по бюрократическому лабиринту и денежных расходов в 15 минимальных зарплат. Что касается “выбивания” земельного участка для строительства жилья, то этот бюрократический марафон требует почти 7-ми лет и 56-ти минимальных зарплат. Такая система полностью отсекает от участия в легальном бизнесе людей с невысокими доходами, но зато дает обширный простор для адресной раздачи привилегий (“блата”) и коррупции.

“Наше исследование показывает, — пишет Э. де Сото, — что готовность перуанцев действовать вне рамок закона в значительной степени есть результат рациональной... оценки издержек законопослушания” (15, с. 178). Таким образом, основной причиной теневой экономической активности следует считать нерациональный правовой режим, когда “процветание компании в меньшей степени зависит от того, насколько хорошо она работает, и в большей — от издержек, налагаемых на нее законом. Предприниматель, который лучше манипулирует этими издержками или связями с чиновниками, оказывается более успешным, чем тот, кто озабочен лишь производством” (15, с. 189). Плодом “плохих законов” становится экономическая ситуация, когда на нелегальную деятельность в Перу приходится 48 % экономически активного населения и 61,2 % рабочего времени, 38,9 % официального ВНП (15, с. 49). В некоторых сферах экономики теневики вообще стали основными производителями: так, например, нелегальный транспорт составляет 93 % транспортного парка Лимы, столицы Перу (15, с. 51). Следует подчеркнуть при этом, что товары и услуги, производимые теневиками, по существу ничем не отличаются от продукции легального производства.

Другая важная теоретическая находка Э. де Сото — исследование внутреннего механизма экономического “подполья”, его самоорганизации. Ходячее представление о деятельности теневиков уподобляет их жизнь первобытной борьбе за выживание, где царит голое “право силы”. Однако “Иной путь” убедительно доказывает, что в теневом бизнесе, как и в легальном, существует “сила права” (конечно, права специфического — нелегального). Мир теневого бизнеса во многом копирует мир бизнеса легального, заимствуя эффективные формы организации. Как показывают исследования де Сото, во всех видах нелегальной деятельности (жилищное строительство, торговля, транспорт) существуют устойчивые организации, которые координируют контакты теневиков друг с другом и с законными государственными институтами. Складывается впечатление, что в “тени” живет параллельный мир со своими профсоюзами, судами, правовыми нормами, который во многом эффективнее официального мира. Даже процесс подкупа государственных чиновников трансформируется из эпизодического правонарушения в устойчивый порядок, с которым согласны все его участники. Описанный в книге де Сото довольно сложный механизм самоорганизации теневого бизнеса убедительно доказывает несостоятельность упрощенных представлений о рынке, где каждый “сам за себя”. Высокие трансакционные издержки бизнеса делают сугубо индивидуалистическую деятельность заведомо неэффективной, заставляя теневиков сплачиваться в нелегальные организации.

Автор “Иного пути” предлагает в связи с этим оригинальную классификацию трансакционных издержек на основе критерия “легаль-ность — нелегальность”.

Первая их группа — “цена подчинения закону”, т. е. издержки законопослушного поведения. Предприниматель в легальном бизнесе должен нести единовременные “издержки доступа”, связанные с получением права заниматься определенным видом экономической деятельности. Получив официальную санкцию на свой бизнес, он должен постоянно нести издержки “продолжения деятельности в рамках закона”: платить налоги и социальные платежи, подчиняться бюрократической регламентации производственных стандартов, нести потери из-за неэффективности судопроизводства при разрешении конфликтов или взыскании долгов. Проведенные в Перу исследования деятельности мелких промышленных фирм показали, что законопослушание обходится в среднем в 347,7 % посленалоговой прибыли (то есть если бы не было издержек подчинения закону, прибыль в малом бизнесе возросла бы в 4,5 раза). Характерно при этом, что налоги поглощают всего лишь 21,7 % затрат на законопослушание (15, с. 187 — 188). Основным источником этатистского давления на бизнес оказываются даже не налоги, а бюрократические процедуры (на их исполнение тратится, в частности, примерно 40 % рабочего времени управляющего персонала).

Делая выбор в пользу нелегальной организации, предприниматель избавляется от “цены подчинения закону”, но зато вынужден оплачивать “цену внелегальности”. В эту вторую группу трансакционных издержек входят “цена уклонения от наказаний” (риск поимки и наказания частично снижается взятками как особой формой страхования), повышенные ставки на теневом рынке капиталов, невозможность участвовать в техноемких (капиталоемких) областях производства, относительно слабая защищенность прав собственности, “цена невозможности использовать контрактную систему” (опасность нарушения деловых обязательств) и недостаточная эффективность внеконтрактного права.

В общем, по мнению Э. де Сото, раскол хозяйства на легальный и нелегальный сектора “оказывает негативное воздействие на экономику в целом, выражающееся в снижении производительности, сокращении инвестиций, неэффективности налоговой системы, удорожании коммунальных услуг, замедлении технического прогресса и многочисленных трудностях в формулировании макроэкономической политики” (15, с.216). Таким образом, неформальный бизнес, объективно будучи протестом против меркантилистского государства, отнюдь не снимает необходимости изменения системы законов.

Последняя новаторская идея Э. де Сото — интерпретация эпохи буржуазных революций в Западной Европе как победы капиталистов-нелегалов над меркантилистским бюрократическим капитализмом. В сущности, “третий мир” повторяет сейчас историческую драму, впервые разыгравшуюся в XVI — XVIII вв. Защищавшие интересы монополистов-“рентоискателей” меркантилистские государства Западной Европы вводили детальные производственные стандарты, но натиск нелегального конкурентного производства неуклонно возрастал. В конце концов, мирным ли (как в Англии) или насильственным (как во Франции) путем, меркантилистская система была сломлена, монополии лишились правовой защиты и практически все получили свободный доступ к предпринимательству. “...Людям развязали руки, и их энергия направилась не на борьбу с государством, а на производительный труд” (15, с.277).

Значение книги Э. де Сото для понимания процессов, происходящих в современной России, трудно переоценить. Нетрудно заметить, что наши экономические проблемы в сущности те же, что и в Перу — родине автора “Иного пути”. Так же, как и страны “третьего мира”, Россию захлестывает девятый вал нелегальной экономической деятельности, что дает повод многим аналитикам заявлять о деградации национального хозяйства и крахе рыночных реформ. Но если принять концепцию Э. де Сото, постсоветская Россия страдает не столько от чрезмерного, сколько от недостаточного развития рыночных отношений. В таком случае в развитии подпольного бизнеса следует видеть симптом не болезни, а, скорее, выздоровления. Как и в Перу, в современной России, видимо, сосуществуют три “страны”: меркантилистское государство, создающее режим наибольшего благоприятствования для немногочисленных фаворитов; люди, которые разуверились в возможности решения своих проблем, и потому часто уходят в преступность, в политическое насилие; “есть и третья страна... — страна, где много работают, где люди восприимчивы к новому и конкурентоспособны, и наиболее крупной ее провинцией является, без сомнения, провинция теневой экономики”. “Чтобы уйти от насилия и бедности, — завершает свою работу Э. де Сото, — нужно признать собственность и труд людей, которых легальный сектор ныне отторгает, — чтобы вместо бунта воцарился дух сотрудничества и ответственности” (15, с. 317).

Если ранее неформальный сектор экономики считали маргинальным порождением отсталости и асоциальности, то Э. де Сото подчеркнул революционно-прогрессивный потенциал НЭ. Неформальные, спонтанно развивающиеся экономические отношения все более начинают противопоставлять не столько рациональной заботе об общественном благе, сколько бюрократической заорганизованности, выгодной лишь "бюрократической буржуазии", но вовсе не обществу в целом.

Неформальная экономика в контексте теории экономических систем. Предложенный Э. де Сото подход позволяет рассматривать неформальный бизнес как проявление определенных общеформационных закономерностей. Согласно его концепции, НЭ есть закономерная форма генезиса массовых, “народных” форм капиталистического предпринимательства на периферии современного мирового хозяйства. Несколько иной подход к объяснению широкого развития НЭ в конце XX в. предлагается в статье американских социологов А. Портеса и С. Сассен-Куб (41), убедительно доказывающих, что не только в развивающихся, но и в развитых странах НЭ органично включена в ткань хозяйственной жизни общества, являясь своеобразным “ответом” на “вызовы” глобализации хозяйственной жизни и развития НТР.

Теории индустриального развития, отмечают авторы, выдвигают по поводу НС три положения. “Во-первых, эта деятельность по существу преходяща, является следствием недостаточного проникновения современного капитализма в слабо развитые регионы и, таким образом, обречена на исчезновение по мере успеха индустриализации… Во-вторых, предполагается, что принципиальная причина сохранения НС – наличие излишней рабочей силы. В-третьих, НС в основном характерен для периферийных экономик (таких как Латинская Америка, Африка, большая часть Азии), выступая, по существу, иным выражением их слаборазвитости [underdevelopment]” (41, с. 32).

Предлагаемая авторами альтернативная интерпретация утверждает, что “неформальная деятельность функциональна одновременно и для включенных в нее работников, и для крупных формальных фирм” (41, с.37).

“Фундаментальная причина сохранения и роста НС в периферийных экономиках – сосуществование расширенного трудового законодательства, часто скопированного с развитых стран, и избыточного предложения труда, – указывают американские ученые. – В этом контексте, фирмы имеют все стимулы пытаться избежать юридических ограничений на использование труда. Когда конкуренция повышается, …усиливаются стимулы к деформализации” (41, с. 38). Первичным механизмом связи между формальным и неформальным секторами становится субконтракт.

А) Легкая промышленность Посредники, оптовые торговцы

Неформальные Уличные торговцы

розничные продавцы

Б) Уличные сборщики Местные скупщики Централизованные

макулатуры, стекла оптовые торговцы

Сборщики с мусорных свалок и другого вторсырья

Формальная промышленность

В) Архитектурная Первичный Неформальные субподрядчики

фирма подрядчик (каменщики, электрики, столяры и др.)

Неформальные строительные рабочие

Г) ТНК Местное отделение ТНК Местные универмаги

Местная формальная Неформальные торговые точки

промышленность

Промышленный надомный труд

Рис. 1. Модели взаимосвязей между формальным и неформальным секторами в Латинской Америке.

Источник: 41, с. 39.

На рис. 1 изображены различные модели подобных связей, широко распространенные в странах Латинской Америки:

А) неформальная маркетинговая цепь (используя неформальные дистрибутивные сети, легальная промышленность избегает расходов на постоянных торговых агентов; так реализуются продовольственные товары, сигареты, журналы и т. д.);

Б) цепь “подведенного предложения” (самостоятельно работающие сборщики мусора снабжают дешевым сырьем крупные легальные фирмы);

В) вертикальная производственная цепь (легальные инженерные фирмы используют неформальных субподрядчиков, которые, в свою очередь, организуют труд неформальных строительных рабочих);

Г) сложная производственно-маркетинговая цепь (крупные ТНК дают заказы своим подразделениям, которые при превышении спроса над предложением передают часть заказов местным формальным фирмам, которые, в свою очередь, передают заказы неформальным заведениям или даже работникам-надомникам; такая организации наблюдается, например, в обувной промышленности Колумбии).

Теперь становится понятным парадокс неформальных заработков, которые имеют в среднем почти такую же величину, как в формальном секторе, или даже выше. Главная причина, по мнению А. Портеса и С. Сассен-Куб, заключается в том, что участники НС не однородны в классовом отношении. Следует различать собственно неформальных рабочих, которые трудятся без договорной организации и правовой защиты, и неформальных предпринимателей, организующих работу по контрактам с формальным сектором. Заработки неформальных рабочих, в среднем, значительно ниже, чем в легальной экономике. Зато заработки неформальных предпринимателей хотя и неустойчивы, но могут быть значительно выше. “Незащищенные работники нижней части рынка труда, таким образом, субсидируют благосостояние своих непосредственных предпринимателей, а также доходы формальных фирм, от которых зависят их предприниматели” (41, с. 40).

Авторы статьи полагают, что противопоставление стран третьего мира, где НС весьма велик, и развитых стран, где он будто бы почти исчез, ошибочно.

Неформальная экономика развитых стран скрыта сильнее, чем в развивающихся странах. Однако при исследовании подпольной экономики с использованием трех групп источников, возникает целостная картина.

Первый источник – работы специалистов по рынку труда, в которых оцениваются масштабы подпольной деятельности на основе расхождений между денежными индикаторами. Они опираются при этом на предположение, что неформальные сделки осуществляются исключительно в наличных деньгах. Разные специалисты дают, впрочем, очень отличные друг от друга оценки, что порождает серьезные сомнения в степени их достоверности.

Второй источник – информация о мелком бизнесе (фирмах, использующих труд менее 10-ти рабочих). Хотя эти мелкие фирмы имеют лицензии (и потому попадают в поле зрения статистики), организация труда на них по большей части неформальна. Кроме того, при необходимости (например, даже при небольшом усилении налогов) они легко могут быть преобразованы в полностью подпольные предприятия. “Как оценка размеров НС эти данные подвергаются двум противоположным искажениям: во-первых, не все мелкие фирмы занимаются неформальной деятельностью, что ведет к переоценке [размеров НС]; во-вторых, полностью неформальные предприятия избегают государственной регистрации, и это ведет к недооценке” (41, с. 43). Поэтому эти показатели следует интерпретировать только как грубую оценку масштабов НС. Они свидетельствуют, что в 1965 г. мелкий бизнес США насчитывал около 3/4 общего числа зарегистрированных фирм и поглощал примерно 1/7 экономически активного населения. Двадцать лет спустя ситуация была почти точно такой же.

Третий источник информации – прямые полевые исследования конкретных производственных отраслей и городских районов. Подобные обследования показывают, что наиболее “деформализованными” отраслями экономики США являются строительство (90 % отделочных работ проводится без регистрации), мебельная и обувная промышленность, производство одежды. Большинство рабочих, нанимаемых неформальными предприятиями, – это иммигранты (в основном из Латинской Америки).

Есть мнение, что рост неформальной экономики США связан в основном с ростом числа иммигрантов из Латинской Америки. В таком случае “деформализацией” экономики можно было бы управлять, просто ужесточая иммиграционные правила. Однако опыт стран Западной Европы опровергает это предположение. В Италии, Испании и прочих странах значительная неформальная экономика развивалась при отсутствии крупномасштабной иммиграции.

После того как отброшено предположение, будто НФС есть феномен преимущественно третьего мира, а в развитых странах возникает вследствие иммиграции из третьего мира, необходимо дать новое объяснение существованию и даже росту НЭ в развитых странах. Объяснение по аналогии с моделями развития НС в Латинской Америке (см. Рис. 1) было бы неудовлетворительным, поскольку в развитых странах подобные модели стали анахронизмом.

Правдоподобная гипотеза по этому поводу предложена итальянским экономистом С. Бруско (21). По его мнению, “децентрализация и деформализация [informalization] являются ответами на предшествующий рост власти профсоюзов и ограничений, накладываемых ими на крупные фирмы” (41, с. 52). Такое объяснение развития неформальности как реакции на усиление профсоюзов вполне правдоподобно для Северной Италии, где действительно децентрализация производства стала развиваться вскоре после забастовок середины 60-х гг. с явной целью противодействовать широким полномочиям профсоюзов. Однако эта гипотеза все же не может претендовать на исчерпывающее объяснение деформализации. В частности, в Великобритании, Западной Германии и Франции велико значение профсоюзов, но НС невелик. Самое главное, в тех отраслях, которые наименее формализованы, преобладают малые фирмы, крайне слабо затронутые профсоюзным движением (особенно это касается сферы услуг).

Другая гипотеза, предложенная испанским экономистом Й. Убарра (48), считает массовое развитие экономического подполья развитых стран результатом усиления конкуренции третьего мира. Производители вынуждены децентрализовывать производство и использовать дешевый труд неформалов, чтобы сохранять конкурентоспособность. “Это объяснение …привлекает внимание к глобальному характеру процессов, лежащих в основе деформализации, чем пренебрегают предыдущие гипотезы” (41, с. 52). Оно объясняет положение в Испании и Великобритании, однако опять-таки не может быть исчерпывающим: многие деформализованные отрасли (строительство, та же сфера услуг) не подвергаются непосредственно воздействию иностранной конкуренции.

По мнению А. Портеса и С. Сассен-Куб, бурное развитие неформального бизнеса развитых стран началось в середине 70-х гг. (хотя НС существовал там и ранее). “Середина 70-х гг. стала периодом водораздела, потому что глобальный спад убедил руководителей и служащих корпораций в развитых странах, что “обычный бизнес” более не жизнеспособен” (41, с. 53). Ранее преобладали крупные предприятия с жестким вертикальным управлением, соответствовавшие классическим неолиберальным теориям индустриализации. Кризис 70-х гг. привел к серьезному сокращению спроса со стороны развивающихся стран, а также усилил конкуренцию производителей стран третьего мира, использующих трудоинтенсивные и относительно простые технологии. Деформализация стала одной из стратегий новой, альтернативной промышленной организации. “Деформализация наиболее удобна, когда сокращение прибыли, вызванное возрастанием издержек труда или конкуренцией более дешевых иностранных товаров, сочетается с возможностью децентрализовать организацию труда и доступностью рабочей силы для этого” (41, с. 54). При этом квалифицированные промышленные рабочие могут становиться неформальными контрагентами, арендуя или покупая оборудование. В США поток иммигрантов стал основой деформализации сначала трудоинтенсивных отраслей промышленности, испытывающих давление иностранной конкуренции, но потом этот новый источник дешевого труда стали использовать и другие сферы экономики, в том числе высококонкурентные. После начального импульса 1974 – 1975 гг. новый толчок развитию НС в развитых странах был задан кризисом 1980 – 1982 гг.

“Таким образом, процесс деформализации форсировался в третьем мире стремлением производителей и государств преодолеть экономическую стагнацию при помощи экспортно-ориентированной стратегии, которая, в свою очередь, содействовала воспроизведению аналогичной организации труда в развитых странах по мере того, как затронутая этим промышленность боролась за выживание” (41, с. 55). Развитие НС в отдельных странах зависит, таким образом, не только от внутренних обстоятельств хозяйственного развития, но и от глобальной экономической трансформации.

Помимо труда мигрантов источником неформальной занятости стали безработные, число которых в развитых странах значительно возросло. Стратегия выживания индивидуальных работников совпала со стратегией “флексибилизации” (повышения гибкости) фирм, взаимно усиливая друг друга.

Интересна та роль, которую играют в процессах экономической деформализации сами правительства развитых стран. Хотя на поверхности кажется, что подпольная экономическая деятельность преследуется властями, есть основания подозревать, что ее распространение происходило с молчаливого согласия (если не с поддержки) центральных и местных властей. Причиной тому является их заинтересованность в экономическом росте и занятости, подъеме умирающих городских хозяйств. Это предположение подтверждается многими фактами: поддержка неформальных кооперативов местными властями в Северной Италии; небрежность контроля за соблюдением минимума зарплаты и стандартов труда в тех районах Западной Европы и США, где развертывается неформальная деятельность; парадокс иммиграционной политики, которая де-юре запрещает въезд работникам без документов, но де-факто глядит на это сквозь пальцы, поощряя тем самым предложение дешевого труда для неформального бизнеса. “Взаимно усиливающееся приспособление [друг к другу] нужд работников и стратегий фирм не могло бы успешно происходить в политически враждебной среде” (41, с. 56). Если это предположение истинно, мы наблюдаем своеобразную “иронию развития”: правительство – институт, предназначенный для формального регулирования, – одновременно способствует нарушениям формальных норм.

Статья А. Портеса и С. Сассен-Куб завершается выводом: сделанное первоначально на материалах Африки заключение о НС как о “мире хорошо организованной предпринимательской деятельности” (именно таково было мнение К. Харта), “эти уроки, открытые в Африке, …воз-вращаются назад на развитый Запад” (41, с. 57).

Таким образом, развитие НЭ в развитых странах можно рассматривать как своеобразную форму развития гибкой организации труда в условиях НТР.