2. Стереотипы массового сознания о фемининности/маскулинности

Представления советских людей об маскулинности и фемининности всегда оставались стереотипно-сексистскими. В анкете популярного еженедельника «Неделя» (1976), какие качества наиболее желательны для мужчин и для женщин, единственной общей для обоих полов чертой, вошедшей в пятерку важнейших, оказалась верность. «Ум», занявший в «мужском» наборе первое место, в «женском» идеале стоит где-то в хвосте. Первое место в образе идеальной женщины занимает «женственность», а в мужском идеале за умом следует «мужественность». Характерно, что хотя все советские женщины работали, в наборе идеальных женских качеств нет ни одного, проявляющегося преимущественно в сфере труда.7 Говоря о желательных свойствах женщины, мужчины автоматически представляют себе возлюбленную, жену или мать, но никогда - товарища по работе.

Это имеет далеко идущие социально-психологические последствия. Судя по данным проведенного в 1991-92 гг. сравнительного исследования, россияне весьма гомосоциальны, уровень взаимпонимания и эмоциональной близости у российских мужчин и женщин ниже, чем у немцев, поляков, венгров и шведов. Максимум понимания, эмоциональной близости и практической помощи у представителей собственного пола находят соответственно 77, 57 и 74 процента опрошенных мужчин.

По словам Марины Арутюнян, «создается впечатление, что наши опрошенные «нарисовали» портрет двух в духовном и социальном отношении гомосексуальных (это явная опечатка или терминологическая неточность, речь идет не о гомосексуальности, а о гомосоциальности - И. К.) структур, где люди ориентированы на отношения доверия, понимания, поддержки, уважения, подражания, равно как и открытой осознанной борьбы преимущественно внутри собственного пола; взаимодействие же между полами в значительной мере построено для мужчин на «восхищении», «импульсах» и «эмоциональной поддержке», для женщин отчасти на потребности практической и эмоциональной поддержки со стороны мужчин»8.

Крушение советской системы не изменило прежних стереотипов маскулинности*, но сделало их более артикулированными и разнообразными. Российская массовая культура, будь то реклама, кино или телевидение, является откровенно сексистской. Как замечает Алексей Юрчак, «образы мужчины и женщины в большинстве рекламных роликов на наших телеэкранах не просто созданы разными средствами, но и наделены разными обязанно­стями, разными устремлениями в жизни, разной социальной силой. Реклама излагает нам простым языком старый патриархальный миф о том, какими должны быть мужчина и женщина. «Настоящий мужчина» предстаёт личностью творческой, профессиональной, знающей, способной принимать решения и одерживать победы в одиночку. Его действия изменяют окружающий мир. Он самодостаточен. «Настоящая женщина», призвана сопровождать «настоящего мужчину», являться дополнительной наградой за его победы. Она предстает в рекламе существом ограниченным,     зависимым, домашним. Ей не надо быть умной и творческой   личностью, а надо иметь пышные блестящие волосы, стройную фигуру, привлекательную походку. А когда благодаря этим качествам мужчина найден, ей надо следить за семейным уютом, стирать, готовить, лечить так, чтобы он оставался доволен. Он - субъект действия, творец, величие которого дополнительно подчеркнуто умением вовремя проинструктировать и поощрить представительницу слабого во всех отношениях пола. Она - объект созерцания, исполнитель, ждущий внимания, указаний и поощрений.

Повторяя эти примитивные патриархальные образы бесчисленное множество раз в самых разных вариантах, сегодняшняя российская реклама во многом работает на усиление консервативных гендерных стереотипов, которые в нашей культуре и без того достаточно консервативны»9.

Вместе с тем в российских СМИ и в более сложных формах гендерного дискурса настойчиво проводится мысль о неполноценности и угнетенности российских мужчин, являющихся жертвами стервозных женщин (характерно, что первая передача первого российского «мужского» ток-шоу была посвящена именно женщине-стерве), либо коммунистического деспотизма, либо западной колонизации.

Бросается в глаза резкое расхождение мужского и женского дискурса по этим сюжетам, а также возникновение своеобразных российских аналогов западных теорий маскулинности.

Воинствующе антифеминистская, сексистская, местами гомофобская, но одновременно ироничная и щемяще самокритичная книга Виктора Ерофеева «Мужчины» - не связанный нормами западной политической корректности российский вариант мифопоэтической маскулинности.

«Человек рода он», как определил мужчину Даль, встречает ХХI в. с белым флагом капитуляции в руках. Это напоминает размахивание кальсонами.

Ликуй, феминистка! На Западе женское движение, приобретя уставные формы идеологии, разрушило половую «империю зла». Прощай, главенствующий статус! Цивилизованный мужчина отступил по всем направлениям…

Судьба мужчины в России выглядит иначе, однако не менее травматично.

Кто виноват, что русский мужчина рухнул? Советская власть? Да. Но кто виноват, что возникла советская власть? Русский мужчина.

Я называю русского мужчину облаком в штанах. Но не в том немом смысле, который имел в виду Маяковский. Мы говорим на языке пустоты. Русский мужчина был, русского мужчины уже еще нет, русский мужчина снова может быть»10.

«Суворовский переход с дикого Востока на дикий Запад огородами, минуя первоисточники цивилизации», означает также смену типов маскулинности. Место созерцательного придурка Иванушки-дурачка занимает «бандит-активист, который не ждет милости от природы», но который, сколотив состояние, сразу же дает своим детям европейское образование. Герой Ерофеева - не примитивный мужик, который принадлежит к низшему сословию, даже если он разъезжает на джипе, а мужик, который встает с карачек и путем обретения индивидуальности начинает превращаться в мужчину. Он меняет пятерню на прическу, броневик на парфюм, мат на английский, партбилет на перстень, коммуналку на вертолет. Но самое трудное для него - сменить «мы» на «я». «Мужчина - это такой мужик, который нашел (мат на английском) his own identity и перевел понятие на русский язык»11.

Превращению мужика в мужчину по мере сил способствуют такие мужские журналы, как «Плейбой» и «Мужское здоровье». Откровенно прозападные и издаваемые западными издателями, они ведутся с хорошим чувством юмора и адресованы состоятельным, преимущественно молодым, российским мужчинам, которые уже научились делать деньги и хотят приобщиться к материальным достижениям западной цивилизации.

Подразумеваемый адресат этих изданий - преуспевающий бизнесмен или классный специалист, живущий по пушкинской формуле «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Это предполагает двухполюсную маскулинность, сочетающую высокие деловые достижения с бытовым комфортом и успехом у женщин.

Для редактора журнала «Медведь» главный признак маскулинности - самодостаточность, а ее носитель - мужчина-профессионал12. Таким мужчинам нужен не просто секс, а эротика, они хотят быть красивыми, элегантными, хорошо одетыми.

Характерный заголовок в одном из номеров Men’s Health (1999, №  5) - «Тело, которого ты достоин» - явно перекликается с адресованной женщинам рекламой известной французской парфюмерной фирмы - «Ведь я этого достойна!» «Мужской» мотив достижения органически переплетается с «фемининной», по старым российским стандартам, заботой о собственной внешности, которая должна производить впечатление как на женщин, так и на потенциальных деловых партнеров. Забавно, что при этом модель и покупатель подчас отождествляются: в одном из номеров журнала молодые российские бизнесмены сами демонстрируют верхнюю одежду с ценниками (до нижнего белья пока не дошло). Идео­логически, по большому счету, журнал сексистский, женщина выступает в нем лишь как партнерша преуспевающего мужчины. Но свое название он вполне оправдывает и поскольку цивилизованный мужчина лучше нецивилизованного, заслуживает положительной оценки.

Если «Мужское здоровье» и многочисленные сексуально-эротические издания утверждают буржуазно-либеральные ценности общества потребления, то в таких журналах, как «Махаон» и «Андрей», гегемонная маскулинность имеет отчетливо националистическую и антизападную направленность.

В редакционной декларации «Андрея» (1991) подчеркивалось, что «он необходим сегодня, потому что именно мужчины более всего нуждаются в освобождении от стрессовой агрессивности и неудовлетворенности. Их психологическая свобода - залог освобождения общества от довлеющих комплексов искаженной эпохи». Мучительная «мужская травма» ассоциируется не столько с женской эмансипацией, сколько с ослаблением российской государственности. Мужское достоинство и сексуальность рассматриваются как неотделимые от национальной гордости и великодержавности, а русский мужчина предстает в виде существа слабого, окруженного со всех сторон враждебными силами и борющегося с национальной и сексуальной униженностью. Журнал старается компенсировать травму, нанесенную великой нации, лишившейся статуса сверхдержавы13.

То же самое делает телевизионная и кинопублицистика, особенно в связи с событиями в Югославии и войной в Чечне. На экранах ТВ идут бесконечные западные и не уступающие им по крутизне отечественные боевики, прославляющие мужскую силу, воинские навыки, выносливость и решительность. В документальной кинохронике бородатые чеченские боевики перемежаются кадрами разрушенных городов и изображениями небольшого, но решительного Путина, который то грозит мочить боевиков в сортире, то лично управляет военным самолетом. Проправительственный блок «Медведь», возглавляемый двумя генералами и полковником налоговой полиции, чемпионом мира по борьбе, выступал на выборах в Думу под лозунгом «Кто в лесу хозяин?»

Агрессивная маскулинность активно насаждается и проигрывается в сфере «силового предпринимательства», субъектами которого являются организованные преступные группировки, частные охранные предприятия и близкие к ним структуры.14 Рекрутируясь из спортсменов, «качков» и бывших уголовников, они переносят в деловую и общественную жизнь понятия и нравы старого гулага, - культ физической силы, пренебрежение к ценности человеческой жизни, готовность к применению насилия и т.д., рассматриваемые как проявления подлинной «мужской жизни». Распространение подобных нравов и ценностей среди подростков угрожает самим устоям цивилизованного бытия и правового общества.

Агрессивная маскулинность антизападного и антилиберального толка пронизывает идеологию ультранационалистических политических организаций, таких как «Соколы Жириновского» и особенно Русское Национальное Единство Александра Баркашова. Идея возрождения русских национальных единоборств не только помогает баркашовцам привлекать в свои ряды мужскую молодежь, но и служит им своеобразной политической крышей. На президентских выбора 2000 г. Баркашов даже выдвинут не от собственной одиозной РНЕ, от этой как бы неполитической организации.

Классический канон гегемонной маскулинности успешно эксплуатируется действующими политиками и имиджмейкерами. Образ «настоящего», большого и сильного мужика немало способствовал популярности Бориса Ельцина. Но если у Ельцина этот образ был подлинным, то многие другие политики только стараются выглядеть мачообразно. У Александра Невзорова из-за имиджа крутого парня, щеголяющего в черной куртке, объезжающего коней, стреляющего, обожающего силу, кровь и трупы и снимающего любые побоища и войны, выглядывает обиженный мальчик, который притворяется мужиком, чтобы скрыть свои неразрешенные подростковые комплексы. Такая же симуляция мужской силы ощущается в образе Владимира Жириновского.

Короче говоря, мужчин, работающих под «мачо», в России много. Напротив, феминистские идеи среди российских мужчин распространены слабо, только на теоретическом уровне, в контексте гендерных исследований. По моим наблюдениям на нескольких гендерных школах и конференциях, мужчин-феминистов в России очень мало, и они определенно не в тельняшках. За пределами международных, преимущественно женских, организаций о них никто практически не слышал.

Однако несмотря на популярность традиционного канона доминантной маскулинности, он не является безраздельно господствующим. Важным показателем его дезорганизации может служить трансформация образа солдата. Солдат всегда считался живым воплощением маскулинности, а армия - школой воспитания мужества. Теперь солдат часто рисуется как слабый и беспомощный мальчик, над которым безнаказанно издеваются его начальники и старослужащие (дедовщина), а выручать его из           всех бед должна мама, которая может даже увезти его из армии. Тема солдатских матерей, которых боятся даже бравые генералы, - хорошая пища для размышлений о меняющейся маскулинности.

Представления советских людей об маскулинности и фемининности всегда оставались стереотипно-сексистскими. В анкете популярного еженедельника «Неделя» (1976), какие качества наиболее желательны для мужчин и для женщин, единственной общей для обоих полов чертой, вошедшей в пятерку важнейших, оказалась верность. «Ум», занявший в «мужском» наборе первое место, в «женском» идеале стоит где-то в хвосте. Первое место в образе идеальной женщины занимает «женственность», а в мужском идеале за умом следует «мужественность». Характерно, что хотя все советские женщины работали, в наборе идеальных женских качеств нет ни одного, проявляющегося преимущественно в сфере труда.7 Говоря о желательных свойствах женщины, мужчины автоматически представляют себе возлюбленную, жену или мать, но никогда - товарища по работе.

Это имеет далеко идущие социально-психологические последствия. Судя по данным проведенного в 1991-92 гг. сравнительного исследования, россияне весьма гомосоциальны, уровень взаимпонимания и эмоциональной близости у российских мужчин и женщин ниже, чем у немцев, поляков, венгров и шведов. Максимум понимания, эмоциональной близости и практической помощи у представителей собственного пола находят соответственно 77, 57 и 74 процента опрошенных мужчин.

По словам Марины Арутюнян, «создается впечатление, что наши опрошенные «нарисовали» портрет двух в духовном и социальном отношении гомосексуальных (это явная опечатка или терминологическая неточность, речь идет не о гомосексуальности, а о гомосоциальности - И. К.) структур, где люди ориентированы на отношения доверия, понимания, поддержки, уважения, подражания, равно как и открытой осознанной борьбы преимущественно внутри собственного пола; взаимодействие же между полами в значительной мере построено для мужчин на «восхищении», «импульсах» и «эмоциональной поддержке», для женщин отчасти на потребности практической и эмоциональной поддержки со стороны мужчин»8.

Крушение советской системы не изменило прежних стереотипов маскулинности*, но сделало их более артикулированными и разнообразными. Российская массовая культура, будь то реклама, кино или телевидение, является откровенно сексистской. Как замечает Алексей Юрчак, «образы мужчины и женщины в большинстве рекламных роликов на наших телеэкранах не просто созданы разными средствами, но и наделены разными обязанно­стями, разными устремлениями в жизни, разной социальной силой. Реклама излагает нам простым языком старый патриархальный миф о том, какими должны быть мужчина и женщина. «Настоящий мужчина» предстаёт личностью творческой, профессиональной, знающей, способной принимать решения и одерживать победы в одиночку. Его действия изменяют окружающий мир. Он самодостаточен. «Настоящая женщина», призвана сопровождать «настоящего мужчину», являться дополнительной наградой за его победы. Она предстает в рекламе существом ограниченным,     зависимым, домашним. Ей не надо быть умной и творческой   личностью, а надо иметь пышные блестящие волосы, стройную фигуру, привлекательную походку. А когда благодаря этим качествам мужчина найден, ей надо следить за семейным уютом, стирать, готовить, лечить так, чтобы он оставался доволен. Он - субъект действия, творец, величие которого дополнительно подчеркнуто умением вовремя проинструктировать и поощрить представительницу слабого во всех отношениях пола. Она - объект созерцания, исполнитель, ждущий внимания, указаний и поощрений.

Повторяя эти примитивные патриархальные образы бесчисленное множество раз в самых разных вариантах, сегодняшняя российская реклама во многом работает на усиление консервативных гендерных стереотипов, которые в нашей культуре и без того достаточно консервативны»9.

Вместе с тем в российских СМИ и в более сложных формах гендерного дискурса настойчиво проводится мысль о неполноценности и угнетенности российских мужчин, являющихся жертвами стервозных женщин (характерно, что первая передача первого российского «мужского» ток-шоу была посвящена именно женщине-стерве), либо коммунистического деспотизма, либо западной колонизации.

Бросается в глаза резкое расхождение мужского и женского дискурса по этим сюжетам, а также возникновение своеобразных российских аналогов западных теорий маскулинности.

Воинствующе антифеминистская, сексистская, местами гомофобская, но одновременно ироничная и щемяще самокритичная книга Виктора Ерофеева «Мужчины» - не связанный нормами западной политической корректности российский вариант мифопоэтической маскулинности.

«Человек рода он», как определил мужчину Даль, встречает ХХI в. с белым флагом капитуляции в руках. Это напоминает размахивание кальсонами.

Ликуй, феминистка! На Западе женское движение, приобретя уставные формы идеологии, разрушило половую «империю зла». Прощай, главенствующий статус! Цивилизованный мужчина отступил по всем направлениям…

Судьба мужчины в России выглядит иначе, однако не менее травматично.

Кто виноват, что русский мужчина рухнул? Советская власть? Да. Но кто виноват, что возникла советская власть? Русский мужчина.

Я называю русского мужчину облаком в штанах. Но не в том немом смысле, который имел в виду Маяковский. Мы говорим на языке пустоты. Русский мужчина был, русского мужчины уже еще нет, русский мужчина снова может быть»10.

«Суворовский переход с дикого Востока на дикий Запад огородами, минуя первоисточники цивилизации», означает также смену типов маскулинности. Место созерцательного придурка Иванушки-дурачка занимает «бандит-активист, который не ждет милости от природы», но который, сколотив состояние, сразу же дает своим детям европейское образование. Герой Ерофеева - не примитивный мужик, который принадлежит к низшему сословию, даже если он разъезжает на джипе, а мужик, который встает с карачек и путем обретения индивидуальности начинает превращаться в мужчину. Он меняет пятерню на прическу, броневик на парфюм, мат на английский, партбилет на перстень, коммуналку на вертолет. Но самое трудное для него - сменить «мы» на «я». «Мужчина - это такой мужик, который нашел (мат на английском) his own identity и перевел понятие на русский язык»11.

Превращению мужика в мужчину по мере сил способствуют такие мужские журналы, как «Плейбой» и «Мужское здоровье». Откровенно прозападные и издаваемые западными издателями, они ведутся с хорошим чувством юмора и адресованы состоятельным, преимущественно молодым, российским мужчинам, которые уже научились делать деньги и хотят приобщиться к материальным достижениям западной цивилизации.

Подразумеваемый адресат этих изданий - преуспевающий бизнесмен или классный специалист, живущий по пушкинской формуле «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Это предполагает двухполюсную маскулинность, сочетающую высокие деловые достижения с бытовым комфортом и успехом у женщин.

Для редактора журнала «Медведь» главный признак маскулинности - самодостаточность, а ее носитель - мужчина-профессионал12. Таким мужчинам нужен не просто секс, а эротика, они хотят быть красивыми, элегантными, хорошо одетыми.

Характерный заголовок в одном из номеров Men’s Health (1999, №  5) - «Тело, которого ты достоин» - явно перекликается с адресованной женщинам рекламой известной французской парфюмерной фирмы - «Ведь я этого достойна!» «Мужской» мотив достижения органически переплетается с «фемининной», по старым российским стандартам, заботой о собственной внешности, которая должна производить впечатление как на женщин, так и на потенциальных деловых партнеров. Забавно, что при этом модель и покупатель подчас отождествляются: в одном из номеров журнала молодые российские бизнесмены сами демонстрируют верхнюю одежду с ценниками (до нижнего белья пока не дошло). Идео­логически, по большому счету, журнал сексистский, женщина выступает в нем лишь как партнерша преуспевающего мужчины. Но свое название он вполне оправдывает и поскольку цивилизованный мужчина лучше нецивилизованного, заслуживает положительной оценки.

Если «Мужское здоровье» и многочисленные сексуально-эротические издания утверждают буржуазно-либеральные ценности общества потребления, то в таких журналах, как «Махаон» и «Андрей», гегемонная маскулинность имеет отчетливо националистическую и антизападную направленность.

В редакционной декларации «Андрея» (1991) подчеркивалось, что «он необходим сегодня, потому что именно мужчины более всего нуждаются в освобождении от стрессовой агрессивности и неудовлетворенности. Их психологическая свобода - залог освобождения общества от довлеющих комплексов искаженной эпохи». Мучительная «мужская травма» ассоциируется не столько с женской эмансипацией, сколько с ослаблением российской государственности. Мужское достоинство и сексуальность рассматриваются как неотделимые от национальной гордости и великодержавности, а русский мужчина предстает в виде существа слабого, окруженного со всех сторон враждебными силами и борющегося с национальной и сексуальной униженностью. Журнал старается компенсировать травму, нанесенную великой нации, лишившейся статуса сверхдержавы13.

То же самое делает телевизионная и кинопублицистика, особенно в связи с событиями в Югославии и войной в Чечне. На экранах ТВ идут бесконечные западные и не уступающие им по крутизне отечественные боевики, прославляющие мужскую силу, воинские навыки, выносливость и решительность. В документальной кинохронике бородатые чеченские боевики перемежаются кадрами разрушенных городов и изображениями небольшого, но решительного Путина, который то грозит мочить боевиков в сортире, то лично управляет военным самолетом. Проправительственный блок «Медведь», возглавляемый двумя генералами и полковником налоговой полиции, чемпионом мира по борьбе, выступал на выборах в Думу под лозунгом «Кто в лесу хозяин?»

Агрессивная маскулинность активно насаждается и проигрывается в сфере «силового предпринимательства», субъектами которого являются организованные преступные группировки, частные охранные предприятия и близкие к ним структуры.14 Рекрутируясь из спортсменов, «качков» и бывших уголовников, они переносят в деловую и общественную жизнь понятия и нравы старого гулага, - культ физической силы, пренебрежение к ценности человеческой жизни, готовность к применению насилия и т.д., рассматриваемые как проявления подлинной «мужской жизни». Распространение подобных нравов и ценностей среди подростков угрожает самим устоям цивилизованного бытия и правового общества.

Агрессивная маскулинность антизападного и антилиберального толка пронизывает идеологию ультранационалистических политических организаций, таких как «Соколы Жириновского» и особенно Русское Национальное Единство Александра Баркашова. Идея возрождения русских национальных единоборств не только помогает баркашовцам привлекать в свои ряды мужскую молодежь, но и служит им своеобразной политической крышей. На президентских выбора 2000 г. Баркашов даже выдвинут не от собственной одиозной РНЕ, от этой как бы неполитической организации.

Классический канон гегемонной маскулинности успешно эксплуатируется действующими политиками и имиджмейкерами. Образ «настоящего», большого и сильного мужика немало способствовал популярности Бориса Ельцина. Но если у Ельцина этот образ был подлинным, то многие другие политики только стараются выглядеть мачообразно. У Александра Невзорова из-за имиджа крутого парня, щеголяющего в черной куртке, объезжающего коней, стреляющего, обожающего силу, кровь и трупы и снимающего любые побоища и войны, выглядывает обиженный мальчик, который притворяется мужиком, чтобы скрыть свои неразрешенные подростковые комплексы. Такая же симуляция мужской силы ощущается в образе Владимира Жириновского.

Короче говоря, мужчин, работающих под «мачо», в России много. Напротив, феминистские идеи среди российских мужчин распространены слабо, только на теоретическом уровне, в контексте гендерных исследований. По моим наблюдениям на нескольких гендерных школах и конференциях, мужчин-феминистов в России очень мало, и они определенно не в тельняшках. За пределами международных, преимущественно женских, организаций о них никто практически не слышал.

Однако несмотря на популярность традиционного канона доминантной маскулинности, он не является безраздельно господствующим. Важным показателем его дезорганизации может служить трансформация образа солдата. Солдат всегда считался живым воплощением маскулинности, а армия - школой воспитания мужества. Теперь солдат часто рисуется как слабый и беспомощный мальчик, над которым безнаказанно издеваются его начальники и старослужащие (дедовщина), а выручать его из           всех бед должна мама, которая может даже увезти его из армии. Тема солдатских матерей, которых боятся даже бравые генералы, - хорошая пища для размышлений о меняющейся маскулинности.