Каштанка
ГЛАВА ПЯТАЯ
Талант! Талант!
Прошел месяц.
Каштанка уже привыкла к тому, что ее каждый вечер кормили
вкусным обедом и звали Теткой. Привыкла она и к незнакомцу и к
своим новым сожителям. Жизнь потекла как по маслу.
Все дни начинались одинаково. Обыкновенно раньше всех просыпался
Иван Иваныч и тотчас же подходил к Тетке или к коту, выгибал шею
и начинал говорить о чем-то горячо и убедительно, но по-прежнему
непонятно. Иной раз он поднимал вверх голову и произносил
длинные монологи. В первые дни знакомства Каштанка думала, что
он говорит много потому, что очень умен, но прошло немного
времени, и она потеряла к нему всякое уважение; когда он
подходил к ней со своими длинными речами, она уж не виляла
хвостом, а третировала его, как надоедливого болтуна, который не
дает никому спать, и без всякой церемонии отвечала ему:
"рррр"...
Федор же Тимофеич был иного рода господин. Этот, проснувшись, не
издавал никакого звука, не шевелился и даже не открывал глаз. Он
охотно бы не просыпался, потому что, как видно было, он
недолюбливал жизни. Ничто его не интересовало, ко всему он
относился вяло и небрежно, все презирал и даже, поедая свой
вкусный обед, брезгливо фыркал.
Проснувшись, Каштанка начинала ходить по комнатам и обнюхивать
углы. Только ей и коту позволялось ходить по всей квартире: гусь
же не имел права переступать порог комнатки с грязными обоями, а
Хавронья Ивановна жила где-то на дворе в сарайчике и появлялась
только во время ученья. Хозяин просыпался поздно и, напившись
чаю, тотчас же принимался за свои фокусы. Каждый день в комнатку
вносились П, бич, обручи, и каждый день проделывалось почти одно
и то же. Ученье продолжалось часа три-четыре, так что иной раз
Федор Тимофеич от утомления пошатывался, как пьяный, Иван Иваныч
раскрывал клюв и тяжело дышал, а хозяин становился красным и
никак не мог стереть со лба пот.
Ученье и обед делали дни очень интересными, вечера же проходили
скучновато. Обыкновенно вечерами хозяин уезжал куда-то и увозил
с собою гуся и кота. Оставшись одна, Тетка ложилась на матрасик
и начинала грустить... Грусть подкрадывалась к ней как-то
незаметно и овладевала ею постепенно, как потемки комнатой.
Начиналось с того, что у собаки пропадала всякая охота лаять,
бегать по комнатам и даже глядеть, затем в воображении ее
появлялись какие-то две неясные фигуры, не то собаки, не то
люди, с физиономиями симпатичными, милыми, но непонятными; при
появлении их Тетка виляла хвостом, и ей казалось, что она их
где-то когда-то видела и любила.... А засыпая, она всякий раз
чувствовала, что от этих фигур пахнет клеем, стружками и лаком.
Когда она совсем уже свыклась с новой жизнью и из тощей,
костлявой дворняжки обратилась в сытого, выхоленного пса,
однажды, перед ученьем хозяин погладил ее и сказал:
- Пора нам, Тетка, делом заняться. Довольно тебе бить баклуши. Я
хочу из тебя артистку сделать... Ты хочешь быть артисткой?
И он стал учить ее разным выходкам. В первый урок она училась
стоять и ходить на задних лапах, что ей ужасно нравилось. Во
второй урок она должна была прыгать на задних лапах и хватать
сахар, который высоко над ее головой держал учитель. Затем в
следующие уроки она плясала, бегала на корде, выла под музыку,
звонила и стреляла, а через месяц могла с успехом заменять
Федора Тимофеича в египетской пирамиде. Училась она очень охотно
и была довольна своими успехами; беганье с высунутым языком на
корде, прыганье в обруч и езда верхом на старом Федоре Тимофеиче
доставляли ей величайшее наслаждение. Всякий удавшийся фокус она
сопровождала звонким, восторженным лаем, а учитель удивлялся,
приходил тоже в восторг и потирал руки.
- Талант! Талант!- говорил он.- Несомненный талант! Ты
положительно будешь иметь успех!
И Тетка так привыкла к слову "талант", что всякий раз, когда
хозяин произносил его, вскакивала и оглядывалась, как будто оно
было ее кличкой.