СВЯЗЬ ПРЕСТУПЛЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ

(ВЛ. СОЛОВЬЕВ)

Философ Вл. Соловьев утверждал, что в основе человеческой природы лежит темная природная сила, злая в своем исключительном эгоизме. Он находил множество подтверждений тому, что физический мир «во зле лежит». В отличие от метафизического мира, части которого стремятся к единению, в земном мире каждое физическое существо стремится к индивидуальному самоутверждению, поскольку они уже при рождении были наделены злой эгоистической волей.

Во всех человеческих сообществах всегда были и есть индивиды, способные превратить жизнь окружающих в ад. Наибольшую опасность представляют из них те, кто, обладая злой и решительной волей, стремясь к достижению своих эгоистических целей, не ведают нравственных и правовых препятствий.

Вл. Соловьев задается вопросом о том, как следует относиться к людям, чей беспредельный эгоизм толкнул их на преступление?

Казалось бы, абсолютный нравственный закон Евангелия безусловно требует любить всех людей без исключения. Но распространяются ли заповеди Христа на преступников? Если да, то как соединить любовь к преступнику с любовью к его жертве? И второй труднейший вопрос: как на деле должна проявляться христианская любовь к преступнику?

Обычно совершенное кем-то преступление вызывает у людей двоякую реакцию — стремление защитить жертву и желание образумить преступника, чтобы тем самым восстановить нарушенную справедливость и нравственную правду. Но восстанавливать их можно по-разному, и здесь обнаруживаются два полярных подхода. Первый предполагает, что преступник не достоин ни нравственного отношения к нему, ни жалости, ни снисхождения, поскольку своим преступлением он лишил себя всех человеческих прав. Поэтому он заслужил применение к нему жестокой силы полного подавления или даже истребления.

Смысл другой позиции сводится к убежденности, будто принудительные действия по отношению к преступнику недопусти-

мы, возможны лишь словесные вразумления. Благодаря выступлениям Л. Н. Толстого с проповедями идеи о непротивлении злу насилием, этот взгляд стал весьма популярен. Вл. Соловьев называет первую позицию «доктриной отмщения», а вторую — «доктриной словесного вразумления» и скрупулезно исследует фило-софско-правовой смысл каждой из них.

«Доктрина отмщения» имеет очень древние корни и ведет свое начало от первобытно-родового принципа кровной мести, предписывающего видеть в обидчике ке преступника, которого наказывают, а врага, которому мстят. Позднее, с возникновением цивилизации и государств, кровная месть была формально запрещена. Но, запретив осуществлять ее частным лицам, государство присвоило себе функцию отмщения. Таким образом, уголовное наказание явилось трансформацией первобытного принципа кровной мести.

Государство, ставшее субъектом мести, существенно усложнило ее процедуру, сопроводив ее обязательностью судебно-процес-суальных церемониалов. Но при этом сам архаический принцип воздаяния злом за зло сохранился в полном объеме.

И все же невозможно отрицать, что в отношении к преступникам и к процедуре их наказания имела место определенная эволюция. Так, в некоторых цивилизованных государствах виселицу и гильотину сменили одиночное заключение и пожизненная каторга. При этом нет оснований утверждать, будто бы предел смягчения наказаний уже достигнут.

Однако, замечает Вл. Соловьев, среди современных юристов еще очень много встречается сторонников жестоких наказаний. Их аргументы порой так изумляют правовое сознание цивилизованных граждан, как аргументация Аристотеля в пользу рабства удивляет современного читателя. Их логика сводится чаще всего к тому, что преступление — это нарушение права, а суровое наказание является не чем иным, как его восстановлением. Но казнь убийцы, — возражает Вл. Соловьев, — не восстанавливает естественное право убитого на жизнь, ибо убийство бесповоротно и необратимо. Средневековые мыслители справедливо утверждали, что даже самому Богу не дано сделать совершившееся несовершившимся.

Сохраняющиеся в уголовном праве жестокие наказания, в том числе и смертная казнь, зачастую ищут опору в принципе устрашения. Разумеется, страх — это важный мотив человеческого поведения. Но зачастую одиночное заключение или бессрочная каторга могут быть гораздо страшнее.

Принцип устрашения несостоятелен прежде всего с этической точки зрения, поскольку он противоречит абсолютному нравственному закону, запрещающему использовать человека как орудие наведения страха на других. Кроме того, если даже мучительные казни не устрашают потенциальных преступников, то иные формы устрашения тем более не эффективны.

Неудовлетворительное состояние вопроса о наказаниях преступников вызывает у многих естественную реакцию нравственного протеста. При этом отдельные моралисты ударяются в противоположную крайность и начинают отрицать саму идею наказания как реального, практического противодействия преступлениям и преступникам. На этом пути сложилась «доктрина словесного вразумления», отстаиваемая Л. Н. Толстым и его последователями.

Сторонники данной доктрины считают, что насилие непозволительно ни в каком виде, что на преступников следует воздействовать лишь словом вразумления и убеждения. Государство не вправе карать, изолировать от общества, казнить даже злостных насильников и убийц. Но в таком случае, — возражает Вл. Соловьев доводам Л. Толстого, — вместе со справедливым отвержением мер устрашения и отмщения отвергаются также и здравые меры предупреждения преступлений. Получается, что порядочный человек не имеет права силой противодействовать бросающемуся злодею, а должен словесно вразумлять того. Но общеизвестно, что на крайне испорченных людей, сознательно идущих на преступление, слова вразумления действуют слабо. И здесь Вл. Соловьев ставит прямой вопрос: «Является ли применение силы к злодею безнравственным насилием?» И сам же на него отвечает: «Насилием? Да. Но безнравственным оно не будет». Это вынужденное насилие будет вытекать из требований совести. Удерживая силой убийцу от убийства, мы спасаем не только жертву, но и душу и человеческое достоинство самого преступника. Даже убить преступника в борьбе — это меньший-ррех, чем допустить намерен-jjoe убийство невинной жертвы] Нельзя дать злым и безумным людям свободу истреблять' нормальных, ни в чем не повинных людей.

Сторонники теории непротивления злу насилием склонны черпать аргументы из области метафизики. С их точки зрения, то, что нам кажется злом, на самом деле может и не быть им. Провидение, знающее истинную связь вещей, нередко из кажущегося зла выводит действительное добро. Но из этого тогда следует, что человеку не стоит противиться дурным страстям, блуду, пьянству, злобе, поскольку благое Провидение может извлечь из них доб-

рые последствия. Вл. Соловьев приводит характерный пример: «Некто, например, ради воздержания не пошел в трактир, а между тем если бы он не воспротивился своему влечению и пошел туда, то на обратном пути нашел бы полузамерзшего щенка и, будучи в данном состоянии склонен к чувствительности, подобрал бы его и отогрел, а этот щенок, ставши большой собакой, спас бы утопавшую в пруду девочку, которая потом сделалась бы матерью великого человека; между тем как теперь, вследствие неуместного воздержания, расстроившего планы Провидения, щенок замерз, девочка утонула, а великий человек осужден навеки оставаться неродившимся»'.

Но, к сожалению, людям не дано знать всех следствий своих деяний, поскольку их цепь тянется далеко, уходит в бесконечность. Как знать, может быть, родившийся великий человек из приведенного примера принес бы неисчислимые бедствия человечеству, и поэтому господин X правильно сделал, что не пошел в трактир.

И все же из того, что человек не знает будущих последствий своих поступков, еще не вытекает, что следует воздержаться от всяких действий. Поступки или воздержания от них должны определяться не соображениями об их вероятных последствиях, а императивами абсолютного нравственного закона. Этого требуют и нравственность, и метафизика. Ведь вполне можно предположить, что именно Провидение наделило человека разумом и совестью, требующими делать добро, и оно не допускает, чтобы чьи-то действия, согласованные с разумом и совестью, имели дурные последствия. Если Провидение может из зла извлекать добро, то из добра оно способно извлекать еще большее добро.

Если исходить из законов нравственности, то преступление не должно оставаться без противодействия и наказания. И здесь дело не только в праве жертвы на защиту, а всего общества — в праве на безопасность. Люди, разумеется же, не должны зависеть от произвола самых худших из них. 'Но противодействуя преступнику, , /общество должно дать ему" право на исправление. Лишение его свободы вполне правомерно, поскольку позволяет приостановить развитие и одуматься.

С нравственной точки зрения, жалости достойны и жертва и преступник. Но жалость общества к преступнику должна заключаться в том, чтобы не подвергать его физическим мучениям, а твердо и умело наставить на путь нравственного излечения, дать ему шанс на исправление и создать для этого необходимые условия.

Соловьев В С Соч. в 2-х т Т. I. M., 1988, с 399

Разумеется, далеко не всякий преступник может быть быстро обращен к добру через воздействие благодатной силы. На Голгофе из двух распятых вместе с Христом разбойников только один покаялся. Другой же даже при таких исключительных обстоятельствах, находясь рядом со Спасителем, оказался недоступен раскаянию. Поэтому кроме нравственности обязательно должно существовать и право.

Право хотя и ограничивает индивидуальную свободу, но его ограничения не тотальны. Оно не вмешивается в свободный выбор личности между добром и злом и потому оставляет определенный простор для реализации некоторых злых наклонностей, а вместе с ними и для ссор, интриг, клеветы и т. п. Но, позволяя человеку быть злым, право мешает ему стать преступником-злодеем и начать тем самым представлять угрозу для общественного порядка.

Принудительное воздействие права на личность факультативно. Тот, кто добровольно воздерживается от совершения преступлений, не испытывает стеснений ни от уголовно-судебных, ни от пенитенциарных заведений.

Чтобы избежать, с одной стороны, ада деспотизма, а с другой— ада анархии, необходима оправданная, строго выверенная мера правового принуждения, служащего благу цивилизованного общества. Сущность права в том и состоит, чтобы установить, поддерживать и оберегать равновесие двух фундаментальных нравственных интересов, идущих от потребности человека в индивидуальной свободе и от его потребности в общем благе.