ТЕОКРАТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ И ПРОБЛЕМА УГОЛОВНОГО НАКАЗАНИЯ

(Ф. ДОСТОЕВСКИЙ)

В исследовании «Философские начала цельного знания» (1877) Вл. Соловьев писал о том, что христианская церковь, возникшая в лоне языческого мира, явилась единственной формой человеческого сообщества, основанной на началах подлинной духовности. Когда римское государство перестало враждебно относиться к христианству и оно стало для европейских народов превращаться в официально признанную, государственную религию, церковь соединилась с государством. Но это соединение было чисто внешним, механическим компромиссом. Формы традиционной римской государственности и римского языческого права остались прежними. И это несмотря на то, что христианство явилось в мир, чтобы

упразднить власть насильственного закона и открыть путь для царства высшей благодати, для победы принципов евангельской этики.

Взглядам Вл. Соловьева оказалась близка позиция Ф. М. Достоевского, который сознавал трудносовместимость идеи государства с идеей христианской церкви и искал способы разрешения этого противоречия. С наибольшей отчетливостью суть взглядов Ф. Достоевского на эту проблему выражена в романе «Братья Карамазовы». В сцене в монастыре, где семейство Карамазовых встречается со старцем Зосимой, речь заходит о статье Ивана, опубликованной в одной из крупных газет. Статья Ивана и его собственный комментарий к ней достаточно точно передают позицию самого Ф. М. Достоевского.

Иван Карамазов утверждает, что он не согласен с теми, кто утверждает, будто церковь должна занимать лишь какое-то определенное, ограниченное известными рамками место в государстве. Он также против католического подхода, согласно которому государстве должно в конце концов включить в себя церковь. Оно, являясь по своим истокам и своей природе языческим, не вправе этого делать. Процесс соединения церкви с государством должен происходить совершенно иначе. Сама церковь должна вобрать в себя все государство целиком. И если это пока еще невозможно в нынешних условиях, то для будущего, дальнейшего развития христианских сообществ это должно стать целью их развития.

Восточно-христианская, православная модель отличается от западной, католической тем, что в ней государство должно подчиниться духовному авторитету церкви и само превратиться в церковь. То есть не высшее должно переродиться в низшее, не церкви следует стать государством, а низшее призвано трансформироваться в высшее, государство в церковь.

Эта позиция, если бы она была принята российским обществом, могла бы породить важные положительные последствия. Они коснулись бы многих областей социальной жизни, в том числе и сферы уголовных наказаний преступников. И здесь Иван переходит к теме церковно-общественного суда. Он утверждает, что создание такого суда смогло бы существенно изменить взгляды общественности на преступление и личность преступника. Церковь не стала бы посылать ни на каторгу, ни на смертную казнь тех, кто совершил преступления. «Если бы все стало церковью, то церковь отлучала бы от себя преступного и непослушного, а не рубила бы тогда голов... куда бы пошел отлученный? Ведь тогда он должен был бы не только от людей, как теперь, но и от Христа

уйти. Ведь он своим преступлением восстал бы не только на людей, но и на церковь Христову. Это и теперь, конечно, так в строгом смысле, но все-таки не объявлено, и совесть нынешнего преступника весьма и весьма часто вступает с собою в сделки: «Украл, дескать, но не на церковь иду, Христу не враг» — вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да рядом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда труднее было бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, — справедливая христианская церковь». Это ведь очень трудно себе сказать, требует условий огромных, обстоятельств, не часто бывающих. Теперь, с другой стороны, возьмите взгляд самой церкви на преступление: разве не должен он измениться против теперешнего, почти языческого, и из механического отсечения зараженного члена, как делается ныне для охранения общества, преобразиться, и уже вполне и не ложно, в идею о возрождении вновь человека, о воскресении его и спасении его...» '

Далее инициатива разговора переходит к старцу Зосиме, который продолжает развивать мысль Ивана и высказывает взгляды, составляющие взгляды самого Ф. М. Достоевского. Он говорит о том, что если бы не существовало христианской церкви, то не было бы и силы, способной не только устрашить, но и умиротворить и усовестить ожесточившееся сердце преступника. Нынешние механические кары, битье, ссылки на каторжные работы никого не исправляют, а, напротив, только раздражают и озлобляют. Поэтому число преступлений не уменьшается, а возрастает. И хотя общество механически отсекает вредоносные члены и изолирует их от всех, но на их месте тотчас же появляются другие, и даже в большем количестве, чем прежде.

Единственное, что в современном мире способно охранять общество и исправлять и даже перерождать в другого человека самого преступника, это «закон Христов, сказывающийся в сознании собственной совести». Только перед законом Христа и церковью Христовой, но никак не перед государством способен преступник признать свою вину.

Если бы суд, вершащий правосудие над преступником, принадлежал обществу, как церкви, тогда оно бы знало, как и кого воротить из отлучения и опять приобщить к себе. Пока ж!   . ковь, не имеющая такого действенного суда, а имея лишь во?

' Достоевский Ф М. Поли. собр. соч. в 30-ти т. Т 14 Л., 1976, с. 59.

ность одного нравственного осуждения, сама устраняется от деятельного покарания преступника. Не отлучая его от себя, она ограничивается отеческими назиданиями. Подобно нежной и любящей матери, она не прибегает к деятельной каре, так как виновный и так слишком больно наказывается государством.

Европейские преступники редко по-настоящему раскаиваются, поскольку там господствует научное мнение, будто преступление является не преступлением, а всего лишь восстанием личности против несправедливо угнетающей людей силы. Поэтому общество, торжествующе отсекая преступника от себя, сопровождает это отлучение ненавистью и полнейшим равнодушием к дальнейшей его судьбе. Все это происходит там без малейшего церковного сожаления, ибо во многих случаях там вместо истинной церкви остались лишь церковники и великолепные здания церквей. Церковь там полагает, что она должна из своего низшего состояния перейти в высшее, то есть в государство, чтобы в нем совершенно исчезнуть. Так происходит у протестантов. А у католиков уже на протяжении тысячи лет вместо церкви провозглашено государство.

В этих условиях преступник не сознает себя членом церкви. Отторгнутый же от общества, он нередко, по возвращении, платит ему такой ненавистью, что общество в целях самозащиты готово отвергнуть его окончательно.

Если бы государство стало церковью и стал бы возможен общественно-церковный суд, то это помогло бы значительно уменьшить преступность. Церковь вела бы себя по отношению к преступнику не так, как государство: она сумела бы предупредить замышляющего, возродить падшего и возвратить отлученного.