Глава 2.   Трудность концептуализации

Процессы перегруппировки, внутренней трансформации и самоопределения господствующих социальных групп еще не завершены, что обусловливает сложность их социологического определения. В литературе сегодня часто встречаются понятия «номенклатура», «гос­подствующий класс», «элита»; причем, нередко их употребляют как синонимы, что ведет к совершенной концептуальной путанице.

О непродуктивности применения концепта номенклатуры к новым социальным процессам уже сказано. Если понятие «номенкла­тура» нужно оставить потому, что оно концептуализирует вполне определенный социальный объект, то понятие господствующий класс не годится в силу своей крайней неопределенности. В самом деле, если под «господствующим классом» иметь в виду коллективного актора социального воспроизводства, исторической деятельности, то данное понятие ничего не говорит об основаниях и характере господства, - а ведь именно это и является главной теоретической задачей. К тому же существуют большие сомнения в том, что такой «класс» (коллективный актор) в России уже сформирован - об этом разговор пойдет ниже. Если же понимать «гос­подствующий класс», как совокупность господствующих, то содержательность такого понятия оказывается невеликой: оно ничего не добавляет к эмпирической констатации наличия неких социальных верхов. Поэтому понятие «господствующего класса» лучше оставить для абстрактных, глобальных схем в духе Парето, - оно не отражает, не концептуализирует содержания российской посттоталитарной «переходности», и потому - при внешнем радикализме и идеологических аллюзиях - не дает адекватной картины социального поведения «верхов», не обнаруживает главной социальной угрозы.

Более обстоятельного рассмотрения требует получившее широкое хождение в отечественной литературе общепринятое в социологии и политологии понятие правящая элита. При употреблении данного понятия обычно оговаривают (опять же со ссылкой на принятую в социальных науках практику), что оно не несет оценочного смысла и лишь констатирует наличие правящего меньшинства, которое всегда есть в обществе. Но тогда слово «элита» выступает по сути дела просто синонимом «правящего слоя» или «господствующего класса» (и к нему следует отнести высказанные выше претензии). Тогда вопрос: является вот это властвующее меньшинство элитой или нет? - теряет смысл. А спросить, между тем, хочется... Это интуитивное стремление обусловлено самой этимологией слова «элита». Такое несовпадение этимологии и обыч­ного применения термина примечательно. Представляется весьма неудобным употреблять слово, значение которого прямо связано с оценкой, и всякий раз при этом оговариваться, что употребляется оно не в оценочном смысле.

На это уже обращал внимание Дж.Сартори. Он полагает, что распространенное толкование концепта, восходящее к Лассуэллу, игнорирует - вопреки самой семантике! - ценностную коннотацию, качественное охарактеризование, сводя понятие к алтиметрической тавтологии: элита - это те, кто наверху. Сартори предлагает вернуть концепту ценностное измерение, позволяющее улавливать противоречие между элитными качествами и властными позициями, - демократию же нужно понимать и осуществлять не как одномерное равенство, а как целенаправленный отбор элиты; демократия, согласно Сартори, есть селективная полиархия по основанию до­стоинств. Вполне принимая антиуравнительную, меритократическую установку уважаемого ученого, сделаю два замечания: а) качествен­ная характеристика, указание на отборность-избранность присущи не только понятию элиты, но, пожалуй, всякому историческому имени господствующей общественной группы; б) в разных исторических и цивилизационных контекстах такая «философия имени» бывает различной. Следовательно, для того чтобы в ряду исторических понятий (аристократия, нобилитет, боярство и т.д.) и/или в ряду социологических терминов (политический класс, властвующая группа, контролирующее меньшинство и т.д.), отли­чить концепт элиты и развернуть его содержательное своеобразие, удержание ценностной коннотации необходимо, но недостаточно. Нужно еще выяснить, какие именно политические ценности и обычаи подразумевает данное понятие, то есть «прочитать» его в конкретном историко-цивилизационном контексте. Такое прочтение концепта выясняет и пределы его применимости.

Итак, следует избегать расхожего, широкого применения термина, когда элитами именуются властвующие группы любого социума, будь то восточная деспотия, феодальная монархия, буржуазная республика или тоталитарный режим. Понятие элиты исторически обусловлено, и его употребление в собственном смысле (осмыслен­ное употребление) есть указание на вполне определенный тип социального господства. Стоит, например, приглядеться к известным своим «объективизмом» и «макиавеллизмом» толкованиям В.Паре­то, согласно которому, элиту образуют, те у кого самые высокие индексы в их сфере деятельности. Другими словами, достижения индивидов определяют их статус. Самому Парето такой «дости­жизм» представлялся само собой разумеющимся, естественным; более того, он предлагал универсальную социологическую дефиницию, которая внеисторична и применима к любому социуму. Тем самым предполагается, что в основе социальной иерархии всегда лежит конкуренция способностей индивидов. Такое допущение, однако, совершенно не оправдано - попробуйте применить этот критерий к кастам или к сословному порядку! Не случайно знаменитая, ретроспективно сориентированная, формула Парето звучит так: «история - кладбище аристократий», - аристократий, заметим, а не элит.

Понятие элиты стало употребляться в социальных науках, когда в Европе отошли в прошлое как сословный строй, так и разрушивший его революционный пафос «общественного договора». Но еще раньше элитой называли товары высшего качества. Аналогия с лучшим товаром схватывает суть: в динамичном гражданском обществе правящий слой - не закрытое сословие, а группа индивидов, которые достигли успеха в открытой конкурентной борьбе и должны постоянно подтверждать свою годность в качестве элиты. Именно в таком - элитарном - смысле, уже в XX веке, Ортега-и-Гассет произносил старое доброе слово «аристократия». Противостояние творческого меньшинства «восстанию масс», о котором раз­мышлял Ортега, не только характеризует уходящее столетие, оно отражает что-то весьма важное в самой логике европейской (евро-атлантической) цивилизации. От обществ традиционного типа, где функции господства-управления жестко закреплены в социальной структуре и освящены авторитетом традиции, европейское общество отличается не только мобильностью индивидов (вертикальная мобильность была, к примеру, и в восточных деспотиях), но постоянной напряженностью отношений «верхов» и «низов», когда авторитет властей проблематизируется, а конфликт выступает необходимым элементом общественной жизни. Возникшая проблема легитимности правительства решается установлением рациональных процедур: правил государственной службы (бюрократия) и выборов (представительство). Для сложного современного (индустриального, гражданского) общества характерна конкурентная множественность элит: отношения групп, получивших наивысший индекс и определяющих шкалу ценностей в отдельных (вычлененных, автономных) социальных сферах, представляют собой не иерархию, но систему взаимных зависимостей, отталкиваний и притяжений.

Таким образом, понятие правящая элита, или лучше именно во множественном числе - элиты, - не просто одно из многочисленных имен властей предержащих; оно подразумевает определенные параметры функционирования социального поля власти. Параметры эти таковы:

несословный характер правящего слоя, свободная рекрутация - право на карьеру;

конкуренция «вертикальная»: легальность оппозиции (контр­элиты), возможность смены правительства;

конкуренция «горизонтальная»: борьба за влияние между различными группами (субэлитами), составляющими правящий слой;

общественное признание «правильности» первенства тех или иных групп, основанное на соблюдении теми законов и установленных процедур.

Но есть еще одно - и очень важное - смысловое измерение, которое в понятии «элита» выражено не столь явно, но, уйдя в основание концепта, в «подтекст», подразумевается. Речь идет о том, что элита мыслится не только в «вертикальном», но и в «горизон­тальном» измерении: не только как элемент социальной иерархии, но и как элемент гражданского общества. В этом смысле, элита есть продукт социальной кооперации, сознательной солидарной деятельности индивидов. Такое индивидуалистически-солидаристское понимание растворено в категориях западной социологии - «класс», «элита», «социальная группа», - поскольку оно присуще категориям, априорным структурам, «эпистеме» (Фуко) новоевропейского мышления.

С учетом сказанного, под правящими элитами следует понимать группы солидарно действующих для достижения общего (груп­пового) интереса индивидов, достигшие обладания ресурсами власти и доказывающие свою годность в открытой конкуренции, которая в норме должна вестись по рациональным, легально уста­новленным правилам. Такое толкование сообразуется с известной, можно уже сказать, классической концепцией полиархии Р.Даля, которая выявляет: во-первых, способ распределения и отправления власти (социоструктурный и институциональный подход) и, во-вторых, способ понимания (нормативно-ценностный подход) того, что есть справедливая, эффективная, одним словом, годная власть в современном - сложном, индустриальном - обществе. Вместе с тем, развернутая здесь интерпретация акцентирует определенный способ социального взаимодействия индивидов, лежащий в основе воспроизводства и деятельности правящей элиты.

Теперь уместно задать вопрос: годится ли концепт правящие элиты для анализа способа деятельности и воспроизводства отечественных постноменклатурных «верхов»? Можно привести некоторые аргументы в пользу положительного ответа. Что касается открытости правящего слоя, то и коммунистическая номенклатура, из которой вышло большинство нынешних руководителей, не была замкнутой кастой; более того, пополнение номенклатуры из различных слоев общества и возможность аппаратной карьеры для выходцев из «низов» были важнейшими основами коммунистического режима. Бурные перемены последнего десятилетия заметно усилили вертикальную мобильность.

Развал партийно-государственной системы, приватизация, инсти­туциональное и кадровое обновление привели к глубоким расколам и острым конфликтам внутри правящего слоя, вызвали трансформацию старых и появление новых господствующих групп.

При этом в России легально действуют и даже в определенной мере разделяют власть оппозиционные Президенту и Правительству объединения как про-, так и контр-реформистского толка. С 1989 г. россияне практически ежегодно участвуют в федеральных или местных выборах, а также референдумах; даже в так называемой «глубинке» появились свои местные политики, а начальство успешно осваивает технологию избирательных кампаний.

Хуже обстоит дело с «легитимностью» господствующих и правя­щих. Едва ли не полное отсутствие общепринятых авторитетов, общественная неприязнь и к «начальникам», и к «бизнесменам» (что, впрочем, не мешает «новым русским» первенствовать на рынке стилей и образцов поведения) заставляют усомниться: возможно ли говорить об устойчивых элитах в российском обществе? Однако сейчас речь идет не об устойчивости конкретных властвующих групп - понятие элиты концептуализирует не столько наличие общественного доверия (при социальных кризисах оно, конечно, отсутствует), сколько наличие в общественном сознании самой проблемы легитимности правителей. Скажем, вопроса о леги­тимности коммунистической номенклатуры в массовом советском сознании просто не было, - возникновение проблемы легитимности означало крах номенклатуры.

Теперь перейду к контраргументам. Несмотря на раскол постноменклатурных и конкуренцию новых господствующих групп в России не реализовано фундаментальное разделение власти: административная, экономическая, законодательная власть концентрируется в одном социальном слое, как бы ни менялась его инфраструктура и внешняя конфигурация. Такая гипермонополия социального могущества наиболее очевидна на региональном уровне (имеется в виду не география, а политическое пространство, - сказанное вполне относится к Москве и Санкт-Петербургу).

Если обратиться к нормативно-ценностному измерению, то «не-элитный» характер господства российских властвующих групп становится еще более очевидным. И правящая власть, и контр-власть не привыкли к демократической форме разрешения конфликтов и реализации властных интересов, при нарушении известного баланса сил властвующие и оспаривающие власть группы готовы отбросить демократические правила игры. Такой вариант развития на протяжении всего существования Российской Федерации постоянно рассматривался в обществе как едва ли не наиболее вероят­ный, а значительной частью населения - и как желаемый.

Но проблема не только в нецивилизованных формах противоборства и отсутствии «пакта элит» (учитывая глубину социальных конфликтов и трансформаций, скорее приходится удивляться относительно мирному переделу власти и течению постсоветской истории). Следует особо подчеркнуть, что для всех господствующих - не только оспаривающих политическую власть - групп реализация интересов в обход легально определенных правил и процедур является обычной практикой.

Таким образом, если применять концепт элиты для анализа посттоталитарной «переходности», то вывод должен быть следующим: властвующие группы в современном российском обществе уже не являются номенклатурой, но (еще?) не реализуют себя, как элиты. Такой «отрицательный» ответ, безусловно, полезен, но только в качестве предпосылки к дальнейшему анализу. Чтобы выяснить не только, чем не являются властвующие группы российского общества, но и каково действительное социальное содержание их господства, нужно исследовать образ деятельности властвующих: обычную практику властвования и социального взаимодействия в господствующем социальном слое.

В этом отношении более содержательной, более соответствующей российским реалиям представляется предложенная М.А.Чеш­ковым концепция «постноменклатурного конгломерата». Под последним понимается совокупность разнопорядковых образований, формирующихся в результате разложения и распада номенклатурного социума. Таковыми образованиями выступают: госадминистраторы и госбуржуазия, бюрократическая буржуазия, региональные олигархии смешанного состава, а также сращивающиеся с этими группами своими «верхами» частнопредпринимательские слои. Госадминистраторы - это тоже новообразование, вырастающее из институтов Партии-Государства, и которому еще предстоит стать собственно бюрократией. Госбуржуазия - часть экономической элиты, которая по мере капитализации вырастает из высшего хозяйственного персонала номенклатуры, директората, и возглавляет компании государственного значения. Становление госбуржуазии идет с разной скоростью в различных отраслях: старая номенклатурная основа наиболее крепка в АПК и значительной части ВПК. Прономенклатурными образованиями являются и региональные правящие группировки, представляющие собой симбиоз функционеров бывшего совпартхозактива, удачливых дельцов и новых политиков. Доминирование и коалиции тех или иных групп определяют тенденции развития российской государственности: усиле­ние госрегулирования и администрирования с возможными эволю­циями - к авторитаризму, или через расширение социальной основы - к демократическому режиму; превращение государства в собствен­ность аппарата и источник его паразитарных доходов; федерация региональных олигархий; наконец, реставрационно-номенклатурная тенденция, социально-экономической опорой которой выступают АПК и часть ВПК.

Следует согласиться с мнением М.А.Чешкова, что частнопредпринимательская буржуазия может выступать союзником той или иной коалиции, но пока не способна образовать особую коалицию. Сомнения вызывает другое. Парность выделяемых коалиций - гос­администраторы и госбуржуазия, госадминистраторы и бюрократическая буржуазия, региональные образования и госадминистраторы, госадминистраторы и прономенклатурные АПК, ВПК - под­разумевает, кажется, их альтернативность. Но, если госбуржуазный и прономенклатурный пути действительно расходятся, то остальные тенденции ведь вполне совместимы (разве что интересы ВПК противоречат самостийности региональных олигархий). При этом мы обнаруживаем, что бюрократическая буржуазия выступает участником - столь же непременным, как и госадминистраторы - всех возможных комбинаций: и олигархической децентрализации, и номенклатурного «отката», и госкапиталистической эволюции.

Особо нужно сказать о госкапитализме, который выводится (не только М.А.Чешковым) из коалиции госаппарата и госбуржуазии. Не по схеме, а по жизни, бюрократическая буржуазия является составной частью (удельный вес которой определить весьма трудно) госаппарата и госбуржуазии, растворена в них. Но возможны ли тогда рост администрирования, тем более авторитарный режим, помимо интересов и участия бюрократической буржуазии, без роста бюрократического капитала, - насколько реальна такая альтернатива (альтернатива - подчеркну - не демократии, а превращению государства в источник частных паразитарных доходов), не одна ли здесь видимость альтернативы? Во всяком случае, на базе коалиции «чиновники + госбуры» госкапиталистическая альтернатива определенно невозможна.

Учитывая симбиоз постноменклатурных групп, впору говорить о «большой коалиции». Тут мы близко подходим к тезису о господствующем классе. Но подходим и к главному возражению. Насколько возможно идентифицировать указанные постноменклатурные образования не только в качестве совокупностей (классов) индивидов, обладающих определенными социальными признаками, но в качестве коллективных субъектов нашей общественной жизни? Таким актором выступает, пожалуй, только административно-поли­тическая иерархия АПК со своей массовой клиентелой зависимых работников. Что касается, скажем, региональных олигархий - они поглощены борьбой за «между собой равноправие» во взаимоотношениях с федеральным центром, которая напоминает советскую очередь: все пекутся о порядке, и каждый норовит пролезть без очереди. Трудно обнаружить ассоциацию и в той части административно-хозяйственной элиты, которая была определена как госбур­жуазия. Про единство целей и действий бюрократической буржуазии и вовсе говорить не приходится.

Эвристически полезная модель «постноменклатурного конгломе­рата» все же не может быть признана в качестве итогового концепта. Верно отражая противоречивый характер, разнонаправленность и обратимость социальных тенденций посттоталитарной «пере­ходности», концепция постноменклатурного конгломерата не дает главного - не определяет идеальный тип социального господства в современной России.