§ 3. ЯЗЫК, СТИЛИСТИКА И ТЕРМИНОЛОГИЯ УГОЛОВНОГО ЗАКОНА

На протяжении всей истории права единственным средством выражения мыслей и идей законодателя было слово. Оно «яв­ляется единственным строительным материалом, первоэлемен­том, из которого оформляются правовые категории»283. Проф. А. А. Ушаков, наследуя предмет законодательной стилистики, приходит к выводу, что существует законодательная литерату­ра как литература особого рода. Она имеет свое содержание и форму. Далее он утверждает, что «категория темы, идеи и проб­лемы нормативного акта обусловливается прежде всего тем, ка­кие вопросы общественной жизни поднимает законодатель (fe-ма), какое освещение они получают, каковы цели, задачи (проб­лемы) его издания»284.

283 А. А. Ушаков. Содержание   и форма в праве.   Автореферат  докт. диссертации. Свердловск, 1970, стр. 32. 281 Там же, стр. 29.

215

Мы уже писали о том, что язык законов своеобразен и зача­стую шокирует любителей изящной словесности своей сухостью, отсутствием эмоциональной выразительности, метафор, сравне­ний, гипербол. Он деловит и точен. Слова закона не выражают гнева, отчаяния, радости или безнадежности. Они констатируют, описывают и предписывают. Самый хороший закон, если он сформулирован небрежно, с нарушением правил грамматики и синтаксиса, языком корявым и маловразумительным, может принести больше вреда, чем пользы. Таким образом, учение о языке, стиле и терминологии закона является важнейшим раз­делом законодательной техники.

Если класс эксплуататоров и классы угнетенных разделены между собой непроходимой пропастью в экономическом, «део-логичеоком и культурном отношении, то и язык законов данно­го общества не доступен большинству населения. Поскольку чиновничья бюрократия не подвластна народу и слепо следует в отправлении правосудия за господствующими классами, она вырабатывает и свой собственный бюрократический язык, кото­рым пользуется, составляя законы. Зачастую в нем самая про-1 стая я элементарная идея благодаря нагромождению фраз, употреблению маловразумительных терминов, архаизмов или модернизмов приобретала таинственный и загадочный смысл и .могла быть истолкована в самых различных вариантах судей­скими крючкотворцами в угоду тем, кто мог бы подбросить им солидный куш, чтобы выиграть дело. Такими были уголовные законы докапиталистических эпох и особенно времен абсолю­тизма, когда правящий режим пытался опутать нормами и пра­вилами поведения каждый шаг и вздох своих подданных, стре­мясь регламентировать все стороны их жизни.

Законы Российской империи отвечали самым худшим харак­теристикам феодальных законов.

Недаром «а Руси было немало хлестких пословиц, весьма нелестно оценивающих российские законы и царское правосу­дие. «Закон, что паутина: шмель проскочит, а муха увязнет»; «Закон — дышло: куда захочешь, туда и воротишь»; «Что мне законы, коли оудьи знакомы». Уничтожающую, полную убийст­венного сарказма критику феодального законодательства дал Шарль Монтескье в «Персидских письмах». «Это обилие зако­нов, приобретенных и, так сказать, натурализованных, — писал он, — так велико, что оно одинаково обременительно и для суда, и для судей. Но все эти тома законов ничто не значат в сравне­нии со страшной армией толкователей,   комментаторов,   людей

216

столь же слабых по верности своего ума, как сильных своей многочисленностью...» 285.

В своем произведении «О духе законов» он указывал на не­которые начала законодательной техники и, в частности, отме­чал: «Слог законов должен быть простым... Существенное ус­ловие— чтобы слова закона вызывали у всех людей одни и те же понятия... Законы не должны вдаваться в тонкости...»286.

Однако как только буржуазия победила феодализм, ее сра­

зу же перестали удовлетворять законы, написанные простым,

ясным и доступным языком. Как пишет Д. А. Керимов, «за п>

след-ние годы в буржуазной юридической литературе получила

широкое распространение „теория, стиля права", аналогичная

пресловутой теории „искусства для искусства"»287. Об этом же

Б свое время говорил и Р. Иеринг. Характеризуя юридический

метод, он прямо заявил: «То, что должно каждого профана

убедить в его невежестве, составляет юридический метод»288.

Несомненно, подобное убеждение привело автора к выводу о

том, что требование, чтобы юриспруденция пользовалась по

возможности выражениями обыденной жизни, — несбыточная

мечта289.              •

Социалистическое государство с первых дней своего сущест­вования выступило за создание простых и доступных всему на­селению законов.

В постановлении ВЦИК и СНК РСФСР (1929 г.) специально обращалось внимание на то, чтобы законы были .написаны про­сто и . понятным для широких трудящихся масс языком290. «В 1929 году было проведено специальное социологическое об­следование по вопросу о том, насколько понятен язык совет­ского закона народным массам... При Секретариате ЦИК СССР в начале 30-х годов была образована специальная комиссия по изучению и улучшению языка советских законов, в которую на­ряду с юристами вошли лингвисты и литераторы»291.   Следует

285          Ш. Монтескье. Персидские письма, т. 2. СПб.,  1885, стр. 33.

286          Ш. Монтескье. Избранные произведения. М., Госполитивдат, 1956,

сир. 651—652.

287          Д. А. Керимов. Кодификация  и законодательная техника, стр. 94

и ел.

288          р  ц е.р.и н г, указ. соч., стр. 1.

289          Там   ж е,   стр. 31—32.

290          Хронологическое  собрание  законов,   указав   Президиума   Верховного

Совета и постановлении Правительства РСФСР, т. 2. М., 1958, стр. 52.

291          А.   А.   У ш а к о в.    Очерки    советской    законодательной    стилистики,

стр. 9.

217

сказать, что советские уголовные законы и в настоящее время, несмотря на значительное усложнение социальной жизни, отли­чаются краткостью, простотой и ясностью изложения. Вместе с тем технические проблемы уголовного законодательства еще далеко не решены292.

Бесспорно, стиль законов имеет свои особенности, правила, согласно которым в законотворчестве используется грамматиче­ский и словарный фонд. Но, как нам представляется, глав­ным при разработке законов должно быть требование, чтобы они составлялись грамотно, на основе точнейшего соблюде­ния всех правил грамматики и синтаксиса, писались классиче­ским литературным языком, чтобы мысли законодателя выражались в полном соответствии с законами языка, на кото­ром написана норма.

Еще Бентам высказал несколько аксиом, которыми должен бы руководствоваться любой законодатель, но которые всегда нарушались в буржуазном уголовном праве. Их можно сформу­лировать в виде весьма кратких правил.

а)             Отдельные     статьи     закона     должны     быть

изложены предельно сжато.

В последние годы изменения, которые вносились в Основы уголовного законодательства и УК союзных республик, были довольно обширны и противоречили данному требованию. Проф. Н. Ф. Кузнецова отмечает, что, по мнению филологов, наиболее доступны пониманию фразы из семи слов. Термин, описывающий понятие особо опасного рецидивиста, содержит 472 слова, укры­вательства— около 200293.

б)            Содержание    закона    должно    описываться

по возможности   простыми   предложениями. Они боль-

292          Теория государства и права уделяет определенное иаииааие юридиче­

ской технике. Достаточно указать на работы Д. А. Каримова  (Кодификация

и   законодательная   техника), А. А. Ушакова   (Очерки   советской   законода­

тельной стилистики), С. С. Алексеева (Проблемы теории права, т. 2). Что же

касается техники уголовно-правовых законодательных актов, то за много лет

существования советской науки уголовного  права  в печати появилось лишь

(несколько    статей,    специально    посвященных    этому    вопросу.    Например,

Н. Н. Полянский. О терминологии советского  закона. В сб.:  Проблемы

социалистического права, вып. 5. М., 1938; В. И. И в а н о в. Законодательная

техника и навое уголовное законодательство. «Советское государство и пра­

во»,  1959, № 9; М. И. Ковалев. О технике уголовного законодательства;

Н. Ф. Кузнецова. Эффективность уголовно-правовых нор™ и язык зако­

на. «Социалистическая законность», U973, № 9.

293          Н. Ф. Кузнецов а. Эффективность /уголоино-итравовых норм и язык

закона, стр. 33.

218

ше всего соответствуют духу закона. Уголовный закон не убеж­дает, но повелевает. Эти же предложения лучше всего отвечают повелительному тону закона. Кроме того, смысл, заключенный в них, в силу доступности и категоричности «врезается» в память читающего гораздо прочнее, чем содержание сложного предло­жения. Союзы, говорил Бентам, и все выражения, соединяющие несколько фраз в одну, — яд для стиля законов294.

Однако и в советском уголовном законодательстве были и до сих пор имеются нормы, которые представляют собой сово­купность сложно-подчиненных и сложно-сочиненных предложе­ний, весьма затруднительных для понимания и усвоения.

В УК РСФСР 1926 года долгое время существовала ст. 109 «Злоупотребление служебным положением». Достаточно хотя бы бегло прочитать ее, чтобы сделать вывод, что это очень сложное творение законодателя, состоящее из нескольких при­даточных предложений с большим количеством различных со­юзов, которые затрудняли ее уяснение. В настоящее время ст. 170 УК РСФСР хотя и упростила понятие служебного зло­употребления, однако оно осталось еще довольно сложным.

Думается, что не совсем удачно сформулирована и ст. 169 УК «Незаконная порубка леса». Казалось бы, само 'название ее не предвещает ничего сложного для уяснения. Что такое поруб­ка леса—понятно для всех. Но, прочитав данную статью, мож­но убедиться, что высказанное выше мнение ошибочно и уголов­но наказуемая порубка леса—весьма сложное юридическое понятие, сразу запомнить и понять которое не так-то просто.

Конечно, ничего сложного для понимания самой сути запре­та в диспозиции нет, но и сразу уяснить себе конкретные формы этого правонарушения сложно, так как мысленно трудно оки­нуть его одним взором. Думается, что в данном случае диспо­зиция без нужды усложнена. Ее можно было сформулировать гораздо проще. То же самое можно оказать и о ст. 193 УК «Уг­роза или насилие в отношении должностного лица или гражда­нина, выполняющего общественный долг», ст. 196 «Подделка, 'изготовление   или сбыт поддельных документов...» и т. п.

в) Законодатель должен стремиться к тому, чтобы его воля была выражена правильно, чет­ко и недвусмысленно. Этого тоже лучше всего можно добиться сравнительно простыми предложениями, так как волю, желание   всегда выразить   довольно   просто.   Гораздо сложнее

И. Бентам, указ. соч., стр. 77.

219

объяснить и мотивировать такое желание. Однако мотивировка, объяснение лоступков законодателя в самом тексте закона не должны иметь места. Это можно сделать и делается в настоя­щее время в преамбуле закона. Законодатель должен избегать тенденциозных терминов, которые не только предписы­вают или констатируют факт, но и утверждают мнение зако­нодателя о нем.

Следует избегать в норме закона априорных и абстрактных оценок преступления, употребляя, например, выражения «анти­государственное поведение», «самое тяжкое злодеяние» и т. п. В этом плане вряд ли можно считать правильным включение в текст ст. 1521 УК РСФСР слов «как противогосударственные действия, наносящие вред народному хозяйству СССР». Было бы лучше, если бы указанная фраза совсем отсутствовала. Во­обще в законе надо по возможности воздерживаться от поучений и наставлений, объявлять неприемлемой одну теоретическую конструкцию и отдавать предпочтение другой. Пра^вда, в конеч­ном счете законодатель становится на какую-либо теоретиче­скую позицию, но он может открыто заявлять об этом только в исключительных случаях, когда дело касается наиболее общих проблем.

г) В тексте закона следует избегать повто­рений, сравнений, само собой разумеющихся положений. Чтобы не было путаницы в роде и числе, необ­ходимо, например, придерживаться правила, согласно которому употребление мужского рода подразумевает и женский, единст-зенное число имеет в виду и множественное.

К сожалению, это правило иногда нарушается. Так, напри­мер, в ст. 120 УК РСФСР говорится о развратных действиях в отношении несовершеннолетних. В данном случае употреблено множественное число. В ч. 3 ст. 115 УК сказано о заражении венерической болезнью двух или более лиц или не­совершеннолетнего. Возникает вопрос: как быть, если развратные действия были совершены в отношении одно­го несовершеннолетнего, а венерической бо­лезнью заражены два или несколько несовер­шеннолетних? Очевидно, что и в первом, и во вторам слу­чае будут применены ст. 120 и ч. 3 ст. 115 УК, однако нормы дан­ного вида нуждаются в ограничительной или распространитель­ной интерпретации.

Представляется, что правильнее было бы всегда придержи­ваться следующей установки. Если количество не имеет юриди-

220

ческого значения, то для обозначения единичности или множе­ственности термины должны употребляться в единственном чис­ле. Если же такое различие проводится, то в законе должно быть указано об этом. Наглядным примером этому служит ст. 115 УК РСФСР. В ч. 2 ее говорится о заражении другого лица венерической болезнью, а в ч. 3 — о заражении двух и более лид.

д) Изложение статей закона должно быть е д и « о о б ip а з н ы м, с о о т в етствовать правилам ле к-сики и грамматики. Следует избегать устано­вившихся шаблонов л оборотов речи, хотя и распространенных, но грамматически неверных.

Литераторы часто критикуют юридический язык за то, что он якобы продолжает традиции варварского жаргона, сухого казенного языка, стоявшего на защите денежного мешка295.

Такая оценка лишена оснований,. Язык 'советских законов имеет мало общего с ^официальным языкам царской России. В целом он понятен и доходчив, хотя и не лишен недостатков. Что касается сухости, то это, напротив, — достоинство его. Что было 1бы, если бы наши законы были переполнены поэтическим пафосом, а их стиль напоминал бы слог французских романи­стов, как, например, Жорж Санд. Балладу о преступлении мож­но написать в стихах, употребляя самые эмоциональные выра­жения. Для закона же это неуместно. Единообразие должно заключаться в том, что построение статей, форма изложения, употребляемые обороты, построение фраз должны быть по воз­можности одинаковыми для статей Особенной части УК, а в ка­кой-то мере и Общей.

Проф. Н. Ф. Кузнецова обоснованно пишет: «Неточность в терминах возникает из двух источников: из неясности понятия, которое словесно отражает какой-либо термин, и неупорядочен­ности формы, то есть из нарушений лексических и стилистиче­ских нормативов»296. Конечно, нарушения формы изложения в УК союзных республик не столь значительны, чтобы затемнить уяснение тех или иных понятий, однако они еще имеются. В УК РСФСР встречается фраза: «...действия, совершен­ные... в крупных размерах...» {см., например, ст. ст. 156, 162). Вполне понятно, что действия сами по себе есть телодви-

295 «Литературная газета», 295 j-j   ф   Кузнецова, язык закона, ст,р. 30.

1961, 30 сентября.

Эффективность    уголовно-правовых    норм    и

221

жения они «е могут измеряться пространственно и иметь веса. Потому употребление такого .словосочетания противоречит пра­вилам стилистики.

В отдельных нормах УК имеются выражения, .которые, к со­жалению, сплошь и рядом допускаются в обычной канцеляр­ской письменной речи, хотя они никак не могут быть ее укра­шением. Такой оборот, например, употреблен в формуле ст. 163: «Производство рыбного, звериного и других водных добы­вающих промыслов...» (ом. также ст. 164). В данном случае не было ровным счетом никакой необходимости использовать сло­ва «производство промысла» (ст. 164), так как «промысел» оз-нач.ает род деятельности, а не состояние.

Вообще надо заметить, что ,в языке процессуальных доку­ментов последних лет в известной мере распространилась склон­ность к трафаретным выражениям и шаблонам, отдельные из ко­торых являются апофеозом безграмотности. Они представляют собой порождение бюрократической фантазии и вряд ли могут быть расценены как вклад в развитие правового языка. Между тем -борьба с «ими в достаточной степени еще не ведется.

В заключение надо сказать несколько слов относительно тер­минологии уголовных законов297. По выражению Люблинского, язык закона должен отличаться гармонией и силой. Мы бы до­бавили к этому — беспрекословностью, как всякая военная команда на поле боя.

Все термины должны быть однозначными. «Многозначность (полисемия, синонимия, омонимия) правовой терминологии, — пишет Н. Ф. Кузнецова, — может привести к нарушению социалистической законности»298. «Лаборатория ав­томатизации правовой 'И спгравочно-информационной служ!бы при ВНИИСЭ выработала дескриптивный словарь УК РСФСР. Было установлено, что кодекс содержит 1053 слова и 758 тер­минов. В каждом шестом термине была замечена условная и безусловная синонимия»2".

297          См. об этом: Н. Н. Полянский. О терминологии советского зако­

на;    М. Д. Ш a pro р о де к и й.      Уголовный   закон.   М.,    Юриздат,    1948;

М. И. Ковалев. О технике уголовного законодательства;  Н. Ф. Кузне­

цова. Эффективность  уголовно-правовых  норм    и   язык  закона.   Наиболее

полно   вопрос   о терминологии   в уголовном   законодательстве   .разработан

П. И. Люблинским (указ. соч.).

298          Н. Ф. К V з н е ц о -в а. Эффективность уголвано-лравовых норм и язык

закояа, стр. 30.

299          Там    же.

222

Для того чтобы закон 'был понятен, он должен быть написан не только на национальном языке союзной республики, но и словообразование должно происходить на ос­нове национальных корней. В уголовных кодек­сах со юзм ыхреспублик не следует употреблять слов необычных в да «и о ад языке. В советских уго­ловных законах, за некоторым исключением, словообразование основывается «а национальных корнях: «халатность», «само­управство», «растрата», «присвоение», «частнопредпринима­тельская деятельность» и т. д., ню иногда встречаются и слова, имеющие ненациональный -корень: «хулиганство». В словарном запасе ряда союзных республик отсутствуют термины, употреб­ляющиеся в русском языке, на котором написаны общесоюзные уголовные законы. Это в значительной мере затрудняет перевод закона на национальный язык, искажает смысл переводимых понятий и выражений.'Например, на многие национальные язы­ки невозможно перевести ст. 20 Основ, в которой сказано: «На­казание не только является карой за совершенное преступление, но и имеет целью...». Там эта фраза будет звучать тавтологией, поскольку в них нет слова «кара». Видимо, при подготовке об­щесоюзных законов следует учитывать не только Возможности русского языка, но и языков других союзных республик.

В законах не следует употреблять архаизмы, ■модер'нязмы, неологизмы, вульгаризмы и мало-употребляемые иностранные слова30". Последние в наших уголовных законах почти не встречаются. Уголовные законы избегают пользоваться и модерниэмами. Что касается архаизмов, то они имеют место: «врачевание», «притон», «пося­гательство», «промотание» и т. д. Думается, что из двух зол (архаизмы и модернизмы) архаизмы являются меньшим, по­скольку они всегда более доступны и понятны, тогда как многие модериизмы представляют собой извращенную моду и быстро выходят из употребления.

В законе, как и в любом письменном произведении, могут быть использованы три вида терминов: общеупотреби­тельные, специальные (технические) и искус-с Т'венн ы е.

В каждом литературном творении подавляющее большинство терминов   общеупотребительные   (разумеется,   за   исключением

зоо j-j   ф   Кузнецова. Эффективность уголовно-правовых норм и язык закона, стр. 32.

223

чисто технических документов). Это же самое можно сказать и об уголовном законе как литературном произведении. Но, кроме этого, закон прибегает к помощи специальных (технических), терминов, заимствованных из других областей знаний. Они встречаются в уголовных кодексах очень часто. Так, например, ст. ст. 85, 86 УК дают термины: «рушение, авария, ст. 116 — аборт; такие термины, как валюта, недоброкачественные, не­комплектные, нестандартные товары, эпидемии, эпизоотии, штамп, печать, бланк, а втомототр экспортное средство и т. д., заимствованы из других областей науки или техники.

Учитывая специфические о с о б е н н о с т и те х-ничееких терминов, их следует употреблять лишь в том случае, когда уголовный закон спе­циально издан для регулирования отношений в этой области. Например, поскольку термины «авария», «катастрофа», «крушение» обозначают определенные события «а транспорте, то и законодатель может употреблять их, описы­вая транспортные преступления. Но их ни в коем случае не следует применять при обозначении каких-либо обычных явле­ний или событий только для того, чтобы подчеркнуть значи­мость выражения или специально привлечь (внимание.

К числу искусственных следует отнести тер­мины, обозначающие чисто уголовно-правовые понятия. В уголовном законодательстве их очень много: ви­на, невменяемость, необходимая оборона, крайняя необходи­мость, стадии совершения преступления, соучастие, укрыва­тельство, недонесение, рецидивист, рецидив, ссылка, высылка, исправительные работы, конфискация имущества и т. д. Не меньше, если не больше, искусственных терминов содержится в Особенной части УК: контрабанда, бандитизм, диверсия, муже­ложство, кража, разбой, грабеж, мошенничество, самоуправст­во и т. п.

Ни одна область деятельности человека не может обойтись без искусственных терминов, которые она применяет для ком­муникативных связей и для информации. Однако законодатель­ная техника выработала целый ряд правил, опираясь на кото­рые можно добиться их наиболее эффективного использования.

Несколько слов об обыденных терминах. Казалось бы, нет ничего проще употребления их в законе. Но подобные надежды часто бывают обманчивы. Обыденный термин нередко имеет разное значение в различных диалектах и наречиях одного и того же языка, ему не всегда присуще строго определенное со-

224

держание (двусмысленны, например, буйство, бесчинство, не­брежность, недобросовестность и т. д.). Поэтому пользование такими терминами  тоже подчиняется   определенным   правилам.

Обыденный термин должен иметь в законе то значение, которое ему придается в обычном словоупотреблении. Если же он толкуется за­конодателем распространительно или ограни­чительно, то в законе необходимо дать ему оп­ределение. То же самое следует сделать, если обыденный термин имеет расплывчатый смысл. В одних случаях наше законодательство придерживается этого правила, в других игнорирует его. Так, например, в ст. 206 УК употребляются термины: исключительный цинизм, буйство, бес­чинство, особая дерзость, однако ни один из них в законодатель­стве не определяется.

В тех случаях, когда "обыденный термин имеет в разных ме­стностях различное значение, законодатель должен придать ему тот смысл, который вкладывается в него большинством населения, но всякий раз специ­ально   определив  данный термин.

Если возникает конкуренция между техни­ческим и обыденным термином, то надо отдать предпочтение последнему. Нельзя, например, преступ­ление, предусмотренное ст. 180 УК, назвать «заведомо ложная информация», поскольку слово «донос» в русском языке являет­ся обыденным и более точно определяет специфику преступ­ления.'

Что касается искусственных терминов, то они должны быть образованы из корней национального языка и только в том случае, если для данного понятия в   языке   не   существует   обыденного   термина.

Советское уголовное законодательство в целом придержи­вается этого правила. Для иллюстрации можно привести тахие уголовно-правовые термины, как: невменяемость, судимость, со­участие, приготовление, покушение, добровольный отказ и т. д. Однако в силу многонационального состава населения СССР термины, употребляемые общесоюзным законом, который напи­сан на русском языке, не всегда переводимы на язык союзной республики.

На подобные случаи следовало бы выработать какое-то пра­вило, которым должен руководствоваться и общесоюзный, и со­юзно-республиканский законодатель.   Думается,   что   в данных

15   Заказ 231        225

ситуациях можно было бы употреблять наиболее интернацио­нальный термин независимо от происхождения его корня, а если такового нет, то надлежит повсеместно применять термин, обра­зованный от кормя русского языка, поскольку именно на нем пишутся общесоюзные законы.

со

:«. 2.Л . KCJ СПИ

Митрофан Иванович Ковалев

СОВЕТСКОЕ УГОЛОВНОЕ ПРАВО

Курс лекций .   Выпуск 2

Советский уголовный закон

Редактор И. Ф. Агаркова

Технический редактор А. В.Журленко