§ 7. Гипотеза изолированного человека

С различных сторон и представителями различных направлений отрицается изолированный человек. С целью "пресечь последний источник метафизических иллюзий", Конт убеждает, что, как с точки зрения статической, так и динамической, человек, по существу, ничто иное, как "чистая абстракция"*(89). Виндельбанд, которого нельзя заподозрить в чрезмерной вражде к метафизике, полагает также, что "изолированная личность вообще немыслима: она есть фикция. Как физически отдельный человек происходит из рода, так же точно зависит он и духовно от рода. Даже и уединенный отшельник в своей духовной жизни определен обществом, которое его создало, и вся жизнь Робинзона покоится на остатках цивилизации, из которой он выброшен в свое одиночество. Абстрактный естественный человек не существует; живет лишь исторический, общественный человек"*(90). По мнению Наторпа, "отдельный человек есть собственно лишь абстракция, такая же, как атом в физике"*(91).

Признание изолированного человека чистой абстракцией может быть понимаемо в двояком смысле. Человека, отрезанного от влияния других людей, не может быть, человек всегда продукт общественности, а не самопроизводства. "Человек так же мало рождает сам себя духовно, как и физически"*(92). "Индивид происходит из рода и всю свою жизнь живет, как часть жизни рода, с организацией, в которой он унаследовал последствия действий и страдания более ранних поколений, в жизненных условиях и духовной атмосфере, которые принесены развитием рода"*(93). Следовательно, человек, в своем происхождении и в своем существовании, всецело обуславливается общественной средой, и с этой точки зрения изолированности человека нет места.

Признанию изолированности человека абстракцией может быть придано и другое значение, - историческая действительность не дает нам изолированного человека. "Примера же совершенно обособленно живущего человека, в принципиальном значении этого слова... исторический опыт нам не дает"*(94). "Индивид есть абстракция; в истории мы встречаем только семьи, роды, племена, народы, государства"*(95). "Изолированно человек не мог и не может существовать никогда и нигде"*(96). "Никогда не встречался человек в изолированном состоянии; вне общества - нет человека; общественное состояние есть признак человека"*(97).

Итак, изолированный человек немыслим, потому что всякий человек - всецело продукт общественности, и потому что человек никогда не жил вне общественной среды. Однако, отбросить понятие изолированного человека, не значит ли это, выливая ванну, выбросить и ребенка? Можно ли считать изолированного человека абстракцией, когда то, что прежде всего дано в опыте, - это и есть индивид с его изолированным сознанием? Признавая изолированного человека абстракцией, мы, очевидно, должны считать реальностью общество. Но разве в опыте дано какое-либо общество, которое было бы изолированным в том смысле, в котором отрицается изолированный человек? Человека нельзя признавать только продуктом общественности уже потому, что у него имеется нечто, чего общество никогда не могло ему дать. Это инстинкт самосохранения, данный человеку от природы, и лежащий в основе всего его бытия, физического и психического. Инстинкт самосохранения - это первоначальная естественная сила, которая создала всю общественность, это рычаг, при помощи которого люди воздействуют на человека и преобразуют его в интересах общества.

Инстинкт самосохранения есть данное антропологическое, но не социологическое.

Трудно, конечно, оспаривать, что человек обрабатывается общественной средой. Однако, одна и та же среда так комбинирует свои производительные силы, что рядом с чертами, общими всем его продуктам, каждому человеку свойственно нечто, ему одному присущее, что изолирует его от всех других индивидов, принадлежащих к тому же коллективному типу. В этой части своего духовного существа человек чувствует себя, и всегда будет чувствовать, изолированным от других индивидов, потому что тут скрывается область непостигаемого для общественной среды. Каждый человек в современном обществе остается в некоторой своей части "непонятым". В душе его имеются глубокие тайники, куда никогда не проникает чужой взор.

Сравнивая индивидов, принадлежащих к разным культурным группам, мы замечаем, что степень их социализации различна. В более культурных группах член общества проникнут полнее и сильнее общественными влияниями, в менее культурных - слабее. Даже в одной и той же общественной группе замечается между отдельными членами союза различие в степени социализации. Это значит, что социализация человека есть процесс, происходящий во времени, а не раскрытие свойства, заложенного в человеке изначала. А отсюда вытекает, что процесс преобразования в направлении социализации идет по пути от состояния, ей противоположного, каким может быть только изоляция. Чтобы признавать за человеком способность, путем наследственности, воспитания, развития, все более проникаться общественным мировоззрением, настроением, интересами, необходимо предположить в человеке нечто необщественное, подлежащее преобразованию. Если процесс социализации человека идет постоянно, то мы имеем основание рассматривать человека, что он такое, насколько он не социализирован. Под покровом социологического типа скрывается человек, как существо, подчиненное закону самосохранения, и готовое, под его действием, преодолеть все препятствия, какие могут быть поставлены на его пути, хотя бы эта преграда была само общество.

Если человек есть только продукт общественности, то, очевидно, общество есть явление первичное, а индивид - явление производное. "Коллективная группа, - говорит де-Роберти, - есть производящая причина для индивида, для нравственной личности; всякое общество должно представляться нам примитивной формой, низшей ступенью социальной жизни, а индивид, напротив, должен нас поражать, как форма последующая, поздно появившаяся, высшая социальная ступень"*(98). "Преувеличенная оценка индивидуальной этики, - поддерживает ту же мысль Гефдинг, - связана с абстрактным способом представления, который вырывает человека из определенных, исторически данных условий, и рассчитывает найти истинного человека в таком изолированном существе. Но я вовсе не сначала человек вообще, а уже потом человек в том или ином особом отношении. Я прежде всего датчанин, гражданин, отец семейства, а уже потом - человек вообще"*(99).

Утверждать нечто подобное, не значит ли расходиться с живой действительностью? Конечно, признать себя членом всего человечества может только человек, преодолевший связи, налагаемые на него семьей, отечеством, государством, национальностью. Но изолированный человек чувствуется в каждом индивиде прежде всего. Человеческие стремления берут постоянно верх над общественными. Человек может отрешиться от семейных уз, от чувства национальной принадлежности, от привязанности к отечеству, но от своей человеческой природы человек никуда не уйдет. Вопреки Гефдингу, человек прежде всего человек, просто человек, а потом уже человек-муж, человек-отец, человек-гражданин. Антропологический момент сплошь и рядом берет верх над социологическим. В минуту острой коллизии интересов отец нередко вспоминает, что он сперва человек, и жертвует Интересами семьи ради личного спасения. Граждане самых культурных стран, покрытые самым густым социальным налетом, показывают, как пробивается наружу скрытый антропологический момент, даже и без особой остроты, при столкновении интересов. Что же иное означают те случаи, когда торговцы в осажденном городе продают по повышенной цене припасы, когда граждане тайком сбывают неприятелю своего отечества оружие, поставляют войску, защищающему их страну, гнилые вещи и т.п. Изолированный человек сразу снимает с себя социальные одежды, сотканные многими веками.

Повторяем, что в настоящее время недопустимо представление об изолированном человеке в смысле человека, которого существование и психический склад не были бы обусловлены общественной средой. Но это генетическое объяснение не устраняет представления об изолированном бытии человека среди общества. Следует иметь ввиду следующее: многообразные влияния общественной среды делают то, что ни один человек ни физически, ни духовно не тождественен с другими и потому сознает себя в некоторой части изолированным от других; что человек от природы, а не от общества, имеет инстинкт самосохранения, в силу которого его мысль направляется прежде всего на обеспечение своего существования, и благодаря которому он никогда не поддастся полной социализации и потому в некоторой своей части всегда останется изолированным от общественного влияния. Правильное представление об общественности возможно только при условии, если исходным началом будет взят изолированный человек, в смысле существа, имеющего и отстаивающего свое особое бытие. Для всякого человека общественная среда есть тот же внешний мир.

Необходимо посмотреть на общество с точки зрения отдельного человека, чтобы потом посмотреть на человека с точки зрения общества. Прежде чем приступить к исследованию общественного устройства, следует взглянуть на человека, как на материал, из которого строится общество. "Человека надо окончательно сдать естествознанию и антропологии; социальные науки должны иметь дело только с личностью и обществом"*(100). Это значит поставить обществоведение на ложный путь. Наоборот, мы должны взглянуть прежде всего на живого человека, с его естественными потребностями, с его реальными наклонностями, и только изучив настоящего человека, можем мы определить, какими средствами достигаются цели общежития, т.е. сожительства и сотрудничества подобных существ, потому что средства эти, для своей действительности, должны иметь корни в физической и психической природе человека. Мистическое представление о личности никогда не заменит представления о естественном человеке.

Если представление об изолированном человеке как об исходном пункте обществоведения, целесообразно, то допустимо ли оно с научной точки зрения? На это можно ответить, что гипотеза изолированного человека допустима, как и всякая другая гипотеза. Мы можем предположить, как действовал бы человек, руководимый своими стремлениями, под влиянием закона самосохранения, если бы не встречал противодействия в окружающей его общественной среде. Это методологическое предположение подобно всякому другому предположению, наприм., какое направление принял бы и какую быстроту развил бы крокетный шар, если бы не встречал трения в земле и сопротивления воздуха. Мы изучаем действие данной силы в изолированном виде, не внося пока действия других сил, отклоняющих ее результат в каждом современном человеке уже заложены при рождении родовой преемственностью, силы, противодействующие его природным стремлениям, еще более воспримет он этих сил в воспитании. Но насколько в человека не проникли силы противодействующие, насколько он не социализирован, настолько он будет действовать, как естественный изолированный человек. При ослаблении противодействующих сил рельефнее выступают основные силы, руководящие человеком. Это положение допускает даже эксперимент, человек способен одичать при условиях не только, когда он на долгое время окажется вне общества, но даже оставаясь в среде людей, в которой временно ослабляются внушенные обществом понятия. Становясь на точку зрения изолированного человека, не подвергаемся ли мы опасности впасть в антропоцентризм, этот основной предрассудок по мнению Спинозы*(101). Человек легко поддается мысли, что весь окружающий мир создан и существует для него, и так устроен, чтобы все соответствовало его выгодам, его удобствам.

Целесообразность мира оправдывается его соответствием целям человека. Животные существуют только для того, чтобы человек пользовался ими для питания и для передвижения; растения, - чтобы строить дома, суда, мебель; звездное небо - чтобы услаждать его взор.

Этим, конечно, резко противополагается человек всему остальному миру, этим оправдывается отношение человека ко всему нечеловеческому, как средству, приспособляемому к высоким задачам существования человека.

Странная иллюзия, подкрепляемая легендами о том, как мир создавался в целях человека и как был ему предложен. Критический разум заставляет человека отрешиться от такого поэтического представления. Человек есть только одно из явлений земного мира.

Быть может, в глубокую древность, когда, плохо вооруженный от природы, стоял человек лицом к лицу с огромными сильными соперниками, в роде пещерного медведя, и чаще становился их добычей, чем побеждал их, - человеку едва ли могло бы прийти в голову такое антропо-центрическое представление. Человек сам завоевал себе первенствующее положение на земле, и только тогда, когда почувствовал в себе силу господина, нашел он себе оправдание в том, что мир создан для его господства.

Но вся земля, на которой расположился с таким удобством человек, составляет ничтожный клочок бесконечного мира, и в звездную ночь, перед лицом необъятной вселенной, открывающейся ему издалека в части своей неограниченности, добросовестный человек должен чувствовать всю неуместность своих претензий. И сам он, человек, в этом земном мире есть преходящее явление. Мир существовал до него и без него, и кто же может утверждать, что мир не будет существовать после него? Даже историческая жизнь человека есть не более, как отрывок из книги, начало и конец которой не в наших руках. Поэтому нельзя не удивляться смелости тех философов, которые решаются строить исторический процесс, как будто в поле их зрения дана вся жизнь человечества. Человек дан в границах пространства и времени, далеко не исчерпывающих мирового бытия.

Человеку следует помнить, что он не поставлен в центре мира Высшим Существом, а сам себя поставил целью земного мира, и потому "представляет" себе весь мир существующим из-за него и для него. Человек есть частица мира, - какая, ему не дано знать. Зачем нужно было это явление, почему человек рождается и умирает, в чем смысл его существования, - глубокая тайна, сокрытая для человеческого познания.

Впрочем, не для всех. Некоторым кажется, что они постигли смысл жизни человека. Человеку жизнь дана для того, чтобы он выполнил свое нравственное призвание, чтобы он достойно проводил нравственные цели. Откуда это известно? Тайну раскрывает метафизика, укрывающаяся за постулат и тем уклоняющаяся от требования логических доказательств. Здесь мы снова возвращаемся к антропоцентризму, потому что только на долю человека выпала такая высокая задача, которой он сразу ставится на недосягаемый пьедестал.

Антропоцентрическая точка зрения присуща не тем, кто в основу изучения общественных явлений берет человека, каким его знает антропология, а тем, кто приписывает человеку данное ему Богом или природой, в отличие от других существ, чувство правды, нравственное сознание, идею справедливости и т.п. Именно это-то изолированному человеку и не дано. А если признать, что вся нравственность есть не более как человеческое средство сделать возможной совместную жизнь, то эта задача, как мировая, представится нам в высокой степени жалкой.

Взглянув на этот вопрос без "возвышающего дух самообмана", мы должны признать, что если существование человека и имеет какое-нибудь мировое значение, то оно навсегда останется непостигнутым со стороны ограниченного в своем познании человека. В опыте нам дан факт существования человека и его стремление к сохранению жизни, в этом отношении человек ничем не отличается от иных существ, живущих на земле. Закон самосохранения едва ли может быть оспариваем, - человек стремится всеми силами поддержать свою жизнь и по возможности расширить сферу ее проявления. Человек не только хочет жить, но, по мере своего культурного подъема, в силу того же закона самосохранения, предъявляет все большие требования к понятию о жизни. Довольный сначала удовлетворением своих элементарных физических потребностей, человек в дальнейшем настаивает на возможно полном удовлетворении всех сторон своего душевного склада. Сначала просто жизнь, а потом возможно полная жизнь. Это факт, данный в опыте, и имеющий огромное значение в человеческом общении.