Глава  пятая

                              ПРАВО  ЧЕЛОВЕКА

                                                              1

             ПРАВА  ЧЕЛОВЕКА  - ПРОТИВОРЕЧИВАЯ, ТРЕВОЖНАЯ

            СУДЬБА

         1.Право человека – важнейшее звено философского понимания права. После освещение естественного права как первоосновы позитивного права и права как бытия разума, важнейшее звено его философского понимания, выводящее на итоговые выводы философии права, - это группа проблем, объединяемых рубрикой – «право человека».

          Замечу сразу – перед нами нечто «другое», философски и практически более значимое, чем традиционно понимаемые «неотъемлемые права человека». Но все же в качестве исходной точки и в известном смысле основы этого (более философски и практически значимого) явления  выступают эти самые общеизвестные, традиционно понимаемые права и свободы человека

С них и начнем.

2. Неотъемлемые права человека: поворот  в истории. Итак, сначала  речь в этой главе пойдет о широко известных, пожалуй, даже модных  положениях  о  «правах человека»  как правах личности.

И здесь  необходимо со всей определенностью сказать о том, что  неотъемлемые права человека в данном значении потому и  приобрели  характер модных  (хотя подчас – общих, декларативных) формул, что они по своей сути действительно имеют  качество исторически знаковой категории. Они  выражают на  языке права отмеченный ранее поворот от традиционных к либеральным цивилизациям, е персоноцентристскому обществу и поэтому приобрели,  начиная с эпохи Просвещения, особенно – Французской революции, значение    знамени  Свободы

Самое существенное в рассматриваемом отношении состоит в том, что они  не только стали предельно точным и конкретизированным выражением самой сути естественного права  в современном его понимании – свободы отдельной, автономной личности, но и представляют собой известную, пусть и относительную,  институализацию этой, в целом несколько общей категории – естественного права, его сути, относящейся к личности.

Раскрывая свою естественно-правовую природу в определениях -  «неотъемлемые», «прирожденные», они в тоже время  изначально  «зазвучали» в общепринятом  для личности  «институционном» понимании – в виде права на жизнь, права на свободу слова, права на творчество, права свободу получения и использование информации,  права на частную жизнь        и т. д., словом, в виде субъективных прав -  возможностей, принадлежащих каждому  человеку, «прикрепленных» к отдельному, автономному субъекту,  неотъемлемых от данной  конкретной личности.

3. Две тенденции. После  Французской революции (и утверждения североамериканской демократической государственности в конце ХУШ в.) развитие идей о неотъемлемых правах человека пошло в двух направлениях.

 П е р в о е   из них – это дальнейшая правовая институализация рассматриваемой категории и приобретение ей все большей юридической значимости. Вслед за  провозглашением революционной демократии в конце ХУШ века и утверждения в мировом общественном мнении  неотъемлемых прав человека как прав  личности - таких, как  жизнь, свобода, собственность, безопасность личности, стремление к счастью - подобного рода понимание рассматриваемой гуманитарной категории приобрело общепризнанный характер, получило закрепление и в международных юридических документах и во внутригосударственных конституционных и  иных законодательных актах.

При этом важно, что изначально, по самой своей первородной сути, неотъемлемые права человека  стали символом и адекватным юридическим аналогом индивидуальной свободы  человека, его твердой защищенности от произвола власти. И именно в таком изначальном (“первородном”) качестве права человека шаг за шагом получали юридическое закрепление в международном и во внутригосударственном праве демократических стран,  обретали свою реальную государственно-правовую жизнь.

Но есть и   в т о р а я  линия развития, относящиеся к правам человека, имеющая характер весьма очевидной тенденции. Это – не только упадок, чуть ли ни полное забвение идеологии прав  человека во второй половине Х1Х века, но и – наряду с отмеченными положительными  современными тенденциями – негативные явления сегодняшнего дня, выраженные в нарастающей утрате этой основополагающей гуманитарной и демократической  («исторически знаковой») категорией своего истинного и высокого  социального значения.

Обратимся к краткой характеристике указанных двух тенденций в развитии идей о правах человека  и  реального положения дел в этой ключевой гуманитарной области жизни людей.

4. Позитивная тенденция. Крупные   последствия. В  условиях  демократического развития, начавшегося в эпоху Просвещения и перешедшего в передовых демократических странах в 1950 -1960 годах в  новую фазу,  происходят знаменательные изменения  в  позитивном праве этих стран.

В чем  существо таких изменений?

Самое   главное здесь  это - прямое и глубокое вторжение в позитивное право, в саму его органику,  возрожденного естественного права, выраженного в системе общепризнанных неотъемлемых прав человека. Иначе говоря, - это обретение неотъемлемыми правами человека  значения и функциями действующей правовой реальности, да причем - такой, когда она  становится правовым базисом,  юридической  основой  национальных правовых систем.

Можно высказать весьма серьезное предположение, что как раз в этом обстоятельстве  следует видеть своеобразие того варианта прецедентного права, которое характерно для США и которое характеризуется – как и все прецедентное право – доминированием не закона, а непосредственно судебной деятельности, но все же в данном случае – с опорой последней на  естественно-правовые категории. Невосприятие  бурно развивающейся в конце ХУШ в. государственными образованиями  Северной Америки (кроме территории Квебека)  всего богатства сложной европейской догматической правовой культуры, которая в условиях средневековья еще не раскрыло своего действительного интеллектуального и демократического значения, привело к тому, что ее «место» в осуществлении судебной деятельности в государственных образованиях Северной Америки во многом заняли  положения правосознания, вобравшие категории неотъемлемых прав человека. Отсюда – своеобразие, поистине уникальная самобытность понимания в североамериканском правовом мышлении самого понятия законности, в немалой степени сориентированного на судебные решения и судебный прецедент, которые в свою очередь опираются на судебные интерпретации  неотъемлемых прав  человека.

В значительно более позднее время, уже в  середине  ХХ века, неотъемлемые права человека стали пробивать себе дорогу в реальное юридическое бытие также и  европейских странах, при господстве основанной на римском праве  догматической правовой культуры, опирающейся на принципы верховенства закона. Именно события  ХХ века, унизившие людей бесчеловечной тиранией и поставивших человечество на край тотальной гибели, показали, что нет иного   (кроме неотъемлемых прав человека) института, представляющего собой прямое выражение свободы личности, твердой основы ее суверенности, независимости, противостоящей произволу власти и насилию. И именно тогда, в 1950-1960 гг. и началась вторая «революция  в праве»,  и при доминировании европейской догматической юридической культуры общепризнанные права и свободы человека стали приобретать непосредственное юридическое значение.

А это означает, что основные, фундаментальные человеческие права, признанные мировым сообществом, непосредственно, причем независимо от воспроизведения или упоминания о них в национальных законодательных документах, в условиях верховенства закона напрямую входят в содержание действующего права страны и имеют в стране непосредственное юридическое действие.

Более того. Есть и более гуманитарно и юридически существенные явления. Именно категории возрожденного естественного права в виде идей о неотъемлемых правах  человека   начали  приобретать значение центрального  звена действующего права как сложного   многогранного образования. Того центрального звена, той правовой идеи “в праве”, которая  имеет первостепенное значение не только для решения  ряда вопросов теории,  в том числе  для характеристики особого построения  всех других слоев, граней правовой материи, но и для  практической стороны дела - для решения вопросов законодательства, вопросов юридической практики.

Именно тут нужно искать объяснение тому обстоятельству, что в современных условиях неотъемлемые права человека  по своей юридической силе не  только не уступают национальным законам всех рангов, но и в принципе имеют  по  отношению  к ним приоритетное юридическое действие.

С точки зрения юридической практики существенно важно, например, - то, что  при пробелах в действующем праве, недостаточности или неопределенности действующих законоположений правовой вакуум заполняется, а неопределенность  законоположений  преодолевается на основе центральной  правовой идеи. Значит, права человека в таком случае становятся тем ориентиром, который  определяет направление и перспективу решения тех или иных юридических дел.

Одним же из наиболее ярких подтверждений принципиального изменения регулятивного статуса естественного права, выражающих его неотъемлемых  прав человека, стало решение в 1996 году Конституционного суда Германии, который признал юридически оправданной ситуацию, с позиций ортодоксальной догматической юриспруденции невозможную, - привлечение к уголовной ответственности руководителей несуществующего государства (ГДР) за причастность к убийствам на границе перебежчиков, т. е. за деяния, которые как будто бы согласовывались с законоположениями ГДР, но противоречили фундаментальным правам человека.

В этой связи замечу - то обстоятельство, что в российском Конституционном суде при рассмотрении конституционной обоснованности актов, положивших в 1994 году начало войне в Чечне, права человека не получили такого признания, - свидетельство того, что в России продолжает господствовать право власти (в лучшем случае - право государства), а не передовое демократическое право, соответствующее требованиям современного гражданского общества.                                       

Отмеченные крупные изменения в позитивном праве, выражающие глубокое проникновение в саму его органику возрожденного естественного права, -   изменения, по должному ни наукой, ни общественным мнением еще  не оцененные (и более того - в немалой мере оставшиеся незамеченными), в действительности, по своей масштабности и, особенно, значению для настоящего и будущего ничуть не уступают тому гигантскому сдвигу в правовом прогрессе, которым отмечена эпоха Просвещения, эпоха французской революции. Потому-то они с полным основанием и могут быть обозначены в качестве  в т о р о й “революции в праве”.

Новая трактовка права  находится в диссонансе со  сложившимися и весьма устойчивыми стереотипами о праве, законе, законности, сориентированными на власть. И поэтому переход от понимания права как  исключительно и всецело “силового” института, прочно укоренившегося за долгие века взаимоотношений человека с властью,  к пониманию его как гуманистического явления, феномена свободы,  происходит с трудом. Еще в самом начале ХХ века знаменитый русский правовед П.И. Новгородцев  говорил о неоправданном положении вещей,  “когда отвергают право как порождение силы и произвола и забывают право как выражение справедливости и свободы, - то право, которое издавна вдохновляло на подвиги и на борьбу и которое всегда почиталось священным достоянием лиц”.

Итак, перед нами - самое значительное последствие в позитивном праве, наступающее в условиях возрожденного естественного права, его новой жизни. Оно касается соотношения права и власти, - того соотношения, которое при всех метаморфозах  права (его развития от “права сильного” к “праву власти” и “праву государства”) неизменно оставалось силовым институтом, не содержащим  каких-либо элементов, так или иначе не зависящих от власти.

Ныне же, в результате второй “революции в праве” такого рода элементы, да притом непосредственно выражающие сами основы человеческого бытия, появились! Появились в виде неотъемлемых прав человека, которые приобрели прямое юридическое действие и заняли (точнее - начали занимать) центральное место во всей юридической системе современного гражданского общества.

А это значит,  что впервые за всю историю человечества право стало обретать такое новое качество, которое позволяет ему   в о з в ы с и т ь с я   н а д   в л а с т ь ю  и, следовательно, наконец-то решить одну из коренных проблем нашей жизни, истинное проклятие человечества, проблему умирения и “обуздания” политической государственной власти.

Стало быть,   в результате недавней “революции в праве” именно сейчас, в наше время, право и власть начали меняться местами И именно сейчас, в наше время,  на место права как сугубо силового образования   приходит гуманистическое право - право современного гражданского общества, действенность которого строится в основном на природной силе  естественного права, свободы .

С рассматриваемой  точки зрения, быть может, самым верным показателем того, что в данном обществе право занимает достойное и высокое положение, соответствующее формулам “правовое государство”, “правление права”, является способность власти терпеть право, и без колебаний сообразовывать с ним все свои действия. Так  относиться  к  праву, чтобы и в тех случаях, когда существование и действие права не согласуются с интересами власти, безропотно признавать его приоритет, верховенство “над собой” и одновременно - делать все для того, чтобы его требования неукоснительно  и полностью проводились   в  жизнь.

Понятно, процесс формирования  права современного гражданского общества даже  в передовых демократических странах еще  не завершен. Во многих других странах он и не начат. В некоторых странах заметны порой симптомы правового регресса, попятного движения к праву власти, силовым юридическим порядкам.

Что ж, перспектива формирования и развития гуманистического права в тех или иных странах накрепко связана с судьбой демократии на нашей планете, будущим демократических и гуманистических ценностей, словом, с судьбой и будущим  на нашей земле  цивилизаций либерального типа.

Но как бы то ни было, закладка фундамента юридических систем, способных возвыситься над властью и последовательно реализовать демократические и гуманистические ценности,  в истории человечества  состоялась.

5. Негативная тенденция. Обратимся  теперь к другой, уже негативной линии, связанной с развитием идей о  неотъемлемых  правах  человека.

 Здесь прежде всего бросается в глаза то обстоятельство, что ныне, на пороге ХХ1 в., идеи прав человека,  столь величественные  не так давно и столь возвысившиеся по своей сути в наше время, в последние годы все более  фактически  теряют свой престиж и влияние на умы и  дела людей.

Повторяющиеся изо дня  в день во всех секторах социальной жизни стереотипные положения, цитаты и  заклинания по поводу «прав человека» в представлениях все большего числа людей  постепенно переходят  на уровень тех лозунгов, которые были в ходу, например,  в условиях господства коммунистической идеологии. Кажется, теперь уже никто, вплоть до деятелей откровенно авторитарной политической ориентации,  не страшится  произносить подобные лозунги и заклинания, вносить их в свои декларации и даже юридические документы, представлять себя в качестве «поборника», а то и «гаранта» прав и свобод человека. Заметна и тяжка тревожная тенденция перехвата властью правозащитных организационных форм - попыток власти, порой небезуспешных, создавать под своей эгидой и своим контролем учреждения «по защите прав человека», что призвано создавать властителям, нередко весьма авторитарного типа, ореол поборников  высших гуманитарных ценностей.

Чем все этом можно объяснить?

Может быть тем,  не менее тревожным обстоятельством, что звучащие ото всех и повсюду шаблонные положения и заклинания по правам человека по большей части (во всяком случае – во многих странах) фактически по главной своей  сути, во всей своей полноте и реальной значимости не проводятся в жизнь?

Что ж, здесь, конечно же,  дает о себе коварство и изощренность власти, носители и служители которой во все века использовали благообразные лозунги и модные, престижные формулы  для того,  чтобы прикрыть свою истинную суть, представить себя в наилучшем свете.

Достойно внимания и то обстоятельство, что даже авторитарные режимы власти уживаются с формально провозглашенными началами естественного права, лозунгами и формулам и о правах человека. И.А. Покровский убедительно показал, например, что в ХУШ в. возникло «своеобразное сочетание естественного права  с монархизмом, которое мы имеем в называемом     п р о с в е щ е н н ом          а б с о л ю т и з м е   с  его системой всесторонней правительственной опеки над подданными», т. е. «сочетание» «идеи естественного права  с идеей полицейского государства», когда «абсолютизм стремится спасти себя,  взяв на себя функцию общего просвещенного благодетеля и руководителя». Подтверждением такого положения дел служит и нынешнее состояние российского государства, в котором выражения о правах человека в самых различных вариациях, пронизывают тексты законодательных и иных официальных документах, наличествуют в названиях многих инстанций и общественных образований, и все это уживается с фактами вопиющего нарушения элементарных человеческих прав, практикой пыток, массовым уничтожением десятков тысяч людей, истреблением имущества и губительным поражением природной среды во имя « наведения конституционного порядка» на территории одного из субъектов Федерации.

Приходиться вновь делать ударение на том, что фактическое состояние дел в области права (и по-видимому, прежде всего в области прав человека) решающим образом  сопряжено с действительным утверждением в общественной жизни начал либеральной цивилизации, персоналистической культуры, истинной демократии, всех элементов развитой юридической системы.

Вместе с тем, на мой взгляд, существенное значение в рассматриваемой области принадлежит и «самим» проблемам прав человека,  складывающимся по этой проблематике представлениям, направлениям и перспективам их разработки.

                                                               2

                                 ПРОБЛЕМЫ  ПРАВ ЧЕЛОВЕКА

1. «Размытая» категории. Первая и, думается, весьма острая проблема, затрагивающая  неотъемлемые  права человека,  – это их, так сказать, «первоприрода», истинная суть, и в это связи тревожный процесс - обескровливание, размывание  данной категории в лозунговой политической жизни и, увы, в науке.

Основание для такого «размывания» - как это нередко бывает -  дали  реальные процессы, происходящие в Х1Х-ХХ веках в человеческом обществе в связи с гигантским научно-техническим, общественным  прогрессом и  с расширяющимся переходом общества от традиционных к либеральным цивилизациям.

Эти процессы потребовали, совершенствования и углубления  либеральных воззрений, и в этом отношении  -  развития начал солидаризма (об этом более подробный  разговор - дальше), обеспечения достойного уровня жизни людей, выработки форм социальной, в том числе - государственной деятельности, направленной на “общественное служение”. С достаточной полнотой такого рода тенденции и линии общественного развития нашли отражение в ряде теорий неолиберализма, в теории солидаризма Л.Дюги и - что весьма примечательно - в разработках русских правоведов-философов.

Но,  спрашивается,  каким образом, через какой категориальный юридический аппарат можно перевести указанные тенденции  в плоскость прав людей?

Как это ни покажется неожиданным,  а на деле в полном согласии с марксисткой тактикой “перехвата идей”,  решение указанного вопроса было дано на принципиально иной, чем либерально-гуманистическая, философско-политической основе, на основе марксистской доктрины, причем - в  ее большевистской, сталинской интерпретации. В советской Конституции 1936 года, призванной по замыслу  ее отцов-разработчиков (сначала Бухарина, затем - Сталина) возвестить о торжестве “социалистической демократии”, были закреплены “великие социально-экономические права трудящихся”:  “право на труд”, “право на отдых”, “право на образование”, “право на социальное обеспечение” и т. д.

Эти социально-экономические права были сразу же объявлены коммунистической пропагандой “социалистическими”, намного превосходящими формальные буржуазные права, некие абстрактные права человека, политические и  гражданские права, служащие интересам эксплуататорских классов  (хотя они частично тоже были закреплены в сталинской Конституции, но в марксисткой обработке - как второстепенные и в своем применении непременно увязываемые с «интересами социализма»). И вот именно эти социально-экономические права долгое время, вплоть до крушения коммунизма в России, служили - а порой служат и сейчас - своего рода знаменем побед социализма, показателем невиданных преимуществ социалистической демократии.

А теперь коренной вопрос: что же представляют собой такого рода социально-экономические права (в том виде, в каком они были закреплены в сталинской Конституции) со строго юридической стороны?  И мне представляется, если руководствоваться общепринятыми научными критериями, наиболее корректным, научно строгим ответ на поставленный вопрос таков:  перед нами не права, имеющие непосредственно юридическое значение, действие и охрану, а идеолого-политические категории, которые представляют собой идеалы,  намерения, лозунги-задачи и которые в их реальном значении могут обозначаться как принципы  деятельности государства, выступающего в качестве института “общественного служения”. В отношении граждан они под известным  углом зрения могут быть обозначены как общие публичные права - права именно в политическом ракурсе, т.е. возможности требовать от государства через политико-правовые институты его действий в области “общественного служения” в соответствии с принципами социальной солидарности: по обеспечению граждан достойным уровнем существования (реально - прожиточным минимумом), по охране здоровья, по созданию условий для обучения,  по другим реальным компонентам «права на существование».

При этом для того, чтобы эти принципы,  идеалы, публичные права получили реальное,  не общеполитическое, а непосредственно-юридическое значение, действие и охрану в отношении граждан, необходимо по крайней мере наличие двух непременных условий:

во-первых, само общество должно достигнуть достаточно высокого уровня материального и духовного развития, богатства;

и во-вторых, принципы, идеалы, общепубличные права должны быть, по выражению Л.Дюги,  переведены на уровень конкретных юридических прав и обязанностей (например, в области образования, гарантирования условий труда, правил приема на работу, обеспечения прожиточного минимума и др.), которые могут быть реализованы при помощи юридических средств, обеспечены государственно-правовыми институтами, прежде всего - институтами правосудия.

Этих условий, особенно в обстановке конца 1930 годов, в Советском Союзе не существовало. Реальность  по всем этим двум пунктам была негативная, со знаком минус. Лишь на очень ограниченных участках реальной жизни они были переведены на уровень конкретных прав и обязанностей (например, при приеме на работу беременных женщин). И потому указанные широковещательные “права” в социалистическом обществе  не только не работали в их действительном значении (т.е. как принципы, идеалы и даже как политические права), но по сути дела представляли собой характерные для “общества социализма” демагогию, мифы и ложь - прямой обман, грубую мистификацию, а по сути - дискредитацию конституционно-правовых институтов. Словом - то, что плоть от плоти марксистской  революционной идеологии и прямо вписывается в ущербное  советское социалистическое право.

А дальше с категорией социально-экономических прав случилось нечто странное, с гуманитарной и юридической сторон  невообразимое, и если угодно, печальное и трагическое для всей проблематики неотъемлемых прав человека, до сих пор ни в науке, ни в общественном мнении до конца, на мой взгляд, не  оцененное. С конца 1940 годов гордость социализма - социально-экономические права внезапно, сказочным образом  превратились в “неотъемлемые права человека”, их “второе поколение”.

Как и почему это случилось?

На первый взгляд, во второй половине 1940 годов  произошло,  казалось бы, закономерное высокозначимое явление - международно-правовое признание социально-экономических прав. Во Всеобщую декларацию прав человека     1948 года, в ряде последующих ооновских документах  в состав прав человека были включены, с известными коррективами и с большими – нежели в советской конституции - акцентами юридического характера  (насколько это оказалось возможным) социально-экономические права, которые и были  обозначены правами человека “второго поколения”.

Надо прямо сказать -  это было, так сказать, легкое, неадекватное решение на указанные ранее требования времени, не учитывающее сложность соответствующих проблем, тех упомянутых ранее социальных и юридических условий их конституирования и действительной реализации.

И плюс к тому мало кто при этом принял во внимание то обстоятельство, что подобное расширение общепризнанной гуманитарной категории имело политизированный характер -  произошло в ООН  в результате прямого и настойчивого идеологического и дипломатического воздействия советского государства, руководящие инстанции которого преследовали цель лишить категорию прав человека “буржуазной” трактовки и напротив, сообщить ей “социалистический” характер, “обогатить”  ее  достижениями сталинской Конституции, постулатами марксисткой идеологии.

В обстановке почтительной эйфории, которая была характерна для отношения к Советскому Союзу после его победы над гитлеровским фашизмом в первые послевоенные годы (а также настойчивости и ухищрений советских дипломатов и идеологов, перетянувших на свою сторону многих представителей стран “третьего мира”),  и возникли предпосылки, на основе которых, наряду с причинами объективного порядка,  и было достигнуто включение в состав неотъемлемых прав человека при записи соответствующих положений в ооновских документах социально-экономических  прав “второго”, а потом и “третьего” поколений.

Такого рода нарастающий, идущий волна за волной процесс “обогащения” и расширения категории неотъемлемых прав человека и  вызывает   тревогу и в интеллектуально-мировоззренческом, гуманитарном, строго правовом и практическом отношениях.

Во избежание недоразумений скажу еще раз -   сообразно с крупными социальными изменениями, происходящими в мире в связи с переходом человечества к либеральным цивилизациям, социально-экономические, трудовые, пенсионные и им аналогичные права имеют все более возрастающую  значимость в жизни людей и должны реализоваться в принципах социальной солидарности, в реальных юридических отношениях. Они, как политические принципы и идеалы, нуждаются в конституционном и ином законодательном закреплении, в государственном обеспечении. Но они  в своем реальном (а не фразеологическом обозначении) - принципиально иные  явления, и даже при наличии указанных ранее условий, в том числе - экономических, а также при переводе рассматриваемых явлений в систему реальных юридических отношений, представляют собой принципиально другие правовые феномены, нежели неотъемлемые права и свободы человека.

Почему? Не только потому, что они   являются в основном  декларациями, идеалами, принципами, особыми публичными и притом юридически «слабыми»  правами публичного порядка, требующими  правовой конкретизации, перевода на уровень конкретных гражданских прав, и в этом отношении -   развернутой юридической регламентации, во многом к тому же зависимой от переменных величин - уровня развития экономики, социальной сферы, культуры данного общества, политики государства. И не только потому, что в этой связи они  как таковые не могут быть предметом непосредственной судебной защиты и государственного обеспечения (плюс к тому, выступая в политической сфере как общие публичные права и политические обязанности государства, они в практическом применении - коль скоро не выражены в конкретных юридических отношениях, защищаемых судом, - ставят человека в зависимость от органов власти, должностных лиц, чиновников, их усмотрения). И в силу всего этого они изначально лишены тех необходимых свойств, которые бы позволили рассматривать их в качестве неотъемлемых субъективных  прав.

Главное здесь - соображения принципиального порядка, относящиеся к самой сути прав человека, их исконной природе. Даже без проникновения в теоретические глубины, с одной лишь опорой на  сложившееся в реальной  жизни понимание данной категории, практику ее применения должно быть ясным, что неотъемлемые  права человека призваны утверждать независимо от состояния общества высокое достоинство и свободу человека,  высокие духовные и нравственные начала личности и в этом отношении прежде всего защищать человека как высокодуховное существо от произвола самой могущественной силы в обществе – от произвола власти, ее  стремления господствовать над личностью.

Те же социально-экономические и иные “права”, которые относятся ко “второму” и “третьему” поколениям, ставят человека не только в зависимость от уровня развития общества, его богатства, но и в зависимость от власти, от ее состояния и  усмотрения чиновников.

Принципиально важно и  то, что  закрепление в конституциях демократических стран основных, неотъемлемых прав человека (в отличие от фиксации  в конституционных текстах всей суммы гражданских прав, в том числе и переведенных в юридическую плоскость социально-экономических прав) имеет особый высокогражданственный юридический смысл. Именно основным, фундаментальным правам человека - как это сделано в ряде конституций западноевропейских стран -  придано в конституциях  “повышенно-конституционное” политико-юридическое значение (они помещены на первое место в тексте, им сообщено непосредственно-юридическое действие, качество “неприкасаемости” и др.) - все то, что вообще резко возвышает права человека в обществе, делает их   непреложной основой общественной жизни , непосредственной юридико-регулятивной реальностью, которая призвана поставить в строгие рамки государственную власть.

Замечу при этом, что конституирование социально-экономических прав в качестве «неотъемлемых прав человека», наряду с другими, уже отмеченными  несообразностями, предполагает усиление императивной государственной деятельности, пусть  терминологически облагораживаемой при помощи категории «социальное государство».

Так что, казалось бы,  благое дело - расширение  каталога прав человека на  деле обескровливает эту основополагающую гуманитарную категорию. Приводит, если угодно, к устойчивому настроению по  дискредитации самой категории прав человека – процесс, происходящий в результате включения в нее с помощью международно-правовых документов и научных деклараций все новых «поколений», вплоть до «права     на   самообразование»,    «права на сон» и др.

И если у советских идеологических стратегов был в конце 1940 годов расчет на то, чтобы лишить категорию прав человека их истинной, первородной духовной и юридической силы, то этот расчет (увы, с помощью истинных правозащитников, нас, юристов, в том числе либеральной ориентации) в немалой степени практически осуществился. С  этой точки зрения требуют известных корректив  утверждения о том, что “бывший Советский Союз был первым государством мира, который конституционно закрепил достаточно широкую систему экономических прав” и что “отрицать роль Советского государства в формулировании системы экономических прав было бы неправильным”.

Итак, представляется  в высшей степени важным строго разграничить основные неотъемлемые права человека, направленные на обеспечение свободы и достоинства каждого человека (они имеют основополагающее и абсолютное значение в обществе, ставшем на путь демократического развития), и весь обширный комплекс прав гражданина данного государства. С этой точки зрения вполне оправданно первую из указанных группу прав так и именовать - “права человека”, а вторую (весь обширный комплекс гражданских прав) именовать по-иному -  “права гражданина данного государства”. Или,  как это делает ряд современных европейских Конституций (в том числе - Германии, Испании),  обозначить общепризнанные  неотъемлемые права человека термином “основные права”.

 2.Необходимость углубления теоретической разработки. Еще   раз   о И. Канте и И.А. Покровском. Вопросы прав человека требуют не только своеобразного восстановления рассматриваемой  категории в ее исконном, истинном, первородном значении, но и ее углубления, развития

И вот здесь (знаменательно! – прежде всего именно здесь, по данной  группе вопросов) вновь следует сказать о  тех  философско-правовых разработках, теперь о теоретических положениях о правах человека, которые в разное время и независимо друг от друга, но в одном и том же направлении, в одном ключе  выдвинуты великим немецким философом Иммануилом  Кантом и замечательным  русским правоведом-цивилистом  Иосифом Алексеевичем Покровским.

И хотя  решающий пункт итоговых положений, относящихся к содержанию данной главы (о праве   человека как объективном праве) будет обозначен в качестве  кантовской  идеи,  мне все же представляется важным обратить повышенное внимание на мысли     нашего   отечественного ученого, А. И. Покровского. Они не только по отмеченному решающему пункту , притом в конкретизированном виде, совпали с идеями немецкого философа, но – главное – в своей совокупности представляют собой развернутую теорию прав человека, отвечающую передовым либеральным представлениям  современного периода – времени  конца  ХХ – начала  ХХ1 века.

Ведь сейчас, особенно после 1950-1960 гг., когда произошло резкое возвышение прав человека и вся публицистическая литература, весь «эфир» до предела насыщен разговорами о них, казалось бы, в гуманитарной науке должен был бы царить подлинный бум по глубокой научной разработке  теории  этой, действительно, требующей основательного научного  углубления проблемы. Но в действительности этого нет, если не считать разработок по сугубо конкретизированным вопросам, общих деклараций, да тупиковых по моему мнению,  попыток простого расширения  рассматриваемого понятия, включения в него новых «поколений» с весьма скромными, политизированными выводами на этот счет.

А вот А. И Покровский задолго до указанного времени, в начале ХХ века,  в условиях, когда само понятие «неотъемлемые  права человека» признавалось большинством гуманитариев с известной осторожностью (сам автор   выражение «неотъемлемые права» нередко заключает в кавычки),  выдвинул на основе конкретных юридических данных  по вопросам прав человека ряд основательных  взаимосвязанных соображений. Да к тому же - таких соображений,  которые заложили, по моему убеждению, философские основы современной теории неотъемлемых прав человека, в полной мере раскрывающей свою научную и практическую значимость именно сейчас, в наши дни.

 4.  Личность и государство.  Первое из соображений  русского правоведа, которое представляется важным выделить, - это мысль о соотнесении неотъемлемых прав человека не с «органами власти», а с государством в целом.

Отметив, что  «абсолютизм отжил свой век, и в естественном  праве взяло верх то течение, которое провозгласило верховным сувереном волю народа  . . ., а системе правительственной опеке противопоставило декларацию свобод, декларацию прав человека и гражданина»,  И.А. Покровский вместе с тем  замечает, что это вовсе не означало,  что государственная власть  при таких декларациях «. . .п р и н ц и пи а ль н о   в чем-то  ограничена» . «Все декларации прав, - пишет автор, - были направлены  против  о р г а н о в             в л а с т и, но не против самой власти, не против власти народа; все они имели своей целью гарантировать свободу политическую, а не свободу  индивидуальную». (мысль, кстати сказать, весьма существенная для строгого различения, казалось бы, совпадающих понятий «право государство» и «право гражданского общества – гуманистическое право»).

А дальше, отстаивая последовательно взгляд о верховенстве личности в обществе, он формулирует общий вывод: «есть такие “неотъемлемые права человека”, которые никаким законом уничтожены быть не могут, которые даже для государства в целом недосягаемы. Если всякое субъективное право обеспечивает личность от произвола  в л а с т е й, то идея “неотъемлемых прав” направляется против  г о с у д а р с т в а     к а к         т а к о в о г о». «Самоутверждение личности, пишет А.И. Покровский, - достигает здесь в юридическом отношении своего кульминационного пункта. Некогда безгласная овца  в человеческом стаде, она заявляет теперь претензию на роль равноправной с государством державы с правом суверенитета на некоторой собственной территории». «В противоположность  идеи милости . , – отмечает он -  все определеннее и ярче выдвигается идея права по отношению к государству»

Такое понимание неотъемлемых прав человека даже в передовом европейском и североамериканском политическом и правовом мышлении стало, как мы видели, утверждаться только после чудовищных потрясений, вызванных гитлеровской и  коммунистической тиранической диктатурами, в 1950-1960 гг. Да и то с такой определенность, как это сделано русским правоведом в 1917 году,  соответствующие  положения нигде и ни кем не сформулированы.

С этой точки зрения  становятся понятными те основания, которые приводят к   отрицанию  некоторыми режимами и деятелями универсального характера самой категории  неотъемлемых прав человека. Сюда можно отнести  настойчивые усилия деятелей ряда стран, особенно восточных, представить категорию прав человека в качестве явлений сугубо «западных цивилизаций», будто бы не     согласующихся с  национальными культурами тех или иных стран. Прискорбно, хотя и в чем-то знаменательно, что подобные утверждения начинают звучать и в России, когда отвергается абсолютный характер прав и свобод человека и на первое место среди социальных ценностей, будто бы согласующихся с российской историей и культурой, выдвигаются идеи «государственности», «державности».

 В практической же жизни таких стран, как Россия,  подобный подход, пробивавший себе дорогу при подготовке проекта Конституции, вновь уступил  «государственическим» и «державным» тенденциям, а категории неотъемлемых прав  человека в этой связи остался  в основном уделом неких, будто бы второстепенных законодательных формул, пропагандистских штампов и академических рассуждений. И если порой на практике возникает вопрос о правах человека, то по большей части он связывается не с общим положением личности – «равноправной с государством державы», а  со взаимоотношением отдельного человека, во многом остающимся  «безгласной овцой в человеческим стаде», с отдельными «органами власти», которые «кое-где», «порой»   «нарушают».

5. Духовная («трансцендентная») сторона неотъемлемых прав человека. Выраженный в позиции А.И. Покровского основательный подход к правам человека,  выводящий правовое  положение личности на уровень ее взаимоотношений с государством в целом, взаимоувязан с другой  существенной  проблемой. С тем, что неотъемлемые права человека потому и касаются «государства как такового» и потому и ограждают личность от произвола власти , что они по своему источнику и важнейшей стороне своей сути  обращены к человеку как духовной личности, и в этом отношении затрагивают   не политику  (и даже не  только «политические права», как замечает автор), а прежде всего духовные, нравственные начала людей.

А.И. Покровский обращает внимание на то, что  тот соответствующий дух Просвещения вариант естественное право, который «отрицает неограниченность государства по отношению к индивиду», зародилось «прежде всего в борьбе за религиозную независимость, и  первым правом, которое стали провозглашать неотъемлемым, было право на свободу религиозного исповедания»: а отсюда « . . первое отчетливое формулирование идеи о пределах государственного вмешательства произошло на почве вопроса о свободе религиозного исповедания, т.е. именно в той области, которая является центром  д у х о в н о г о бытия человеческой личности» ( лишь потом, замечает автор, к  этому был присоединен и вопрос о неприкосновенности собственности, а ныне – к  государству  в целом).

Именно поэтому А.И. Покровский,  резко возражает                                  Б. А. Кистяковскому, упрекнувшего автора в увлечении частно-правовым индивидуализмом, и пишет, что подобный упрек опровергается самим содержанием  « . . .моей книги, где борьба за гражданские “права личности“ выставляется определенно лишь продолжением борьбы за свободу веры, мысли и т. д., за “большие и кульминационные интересы человеческого духа”»

Такой, обоснованный А.И. Покровским угол зрения на неотъемлемые права человека  исключительно важен  потому, что он позволяет – при всей существенной остроте проблематики, относящиеся к политике и власти – тем не менее позволяет выделить  во всей сумме прав человека  центральное, определяющее звено, если угодно, их духовную сущность, относящуюся к свободе духа, начал высокой нравственности,  основополагающих моральных принципов. А это в свою очередь открывает путь к тому, чтобы  увидеть в развитом праве, где  доминантой становятся неотъемлемые права человека,  явление высшего духовного порядка, истоки которого коренятся не только в природе, но и во внечувственных, в трансцендентных сущностях  мироздания, что  дает основание по словам Канта рассматривать право в качестве «самого святого из всего того, что есть у Бога не земле».

В этой связи хотелось бы еще раз сослаться на слова  И. А. Покровского о том, что  «нравственный прогресс может быть только делом индивидуальной свободы, и высшим назначением права может быть лишь создание такого социального порядка, в котором эта творческая свобода находила бы себе наилучшие условия для своего осуществления».

6. Новый шаг в  понимании неотъемлемых прав человека. Категория прав человека, начиная с эпохи Просвещения раскрыла свой глубокий философский и социальный смысл  по той основной причине, что она обозначила в качестве центра в жизни людей отдельного, автономного человека. Не человечество в целом (и тем более ту или иную его часть – «трудящихся», «людей дела - предпринимателей», «ученых»), а именно  каждого обособленного индивида как такового, «персону» вообще, что и стало исходной предпосылкой для теории персонализма.

Казалось бы, это своего рода предел, потолок в высокой оценки личности; тем более, что до настоящего времени подобная оценка  порой рассматривается даже как некая «крайность», выражение индивидуалистического эгоизма.

Между тем – как это ни покажется неожиданным – основанная на указанных персоналистических трактовках категория неотъемлемых прав человека может быть углублена (что, как мне представляется, по законам парадокса снимает с нее впечатление эгоистических крайностей).

Такое углубление предложено как раз  И.А. Покровским. На его взгляд,  гуманитарные взгляды, основанные на возрожденческой культуре, могут достигнуть более высокой ступени развития. И тогда, наряду с преобразованием объективного права, призванного давать надлежащее удовлетворение «среднему, типичному человеку», на таких «более высоких ступенях развития  усиливается сознание самобытности и особенности   к а ж д о й   о т д е л ь н о й   л и ч н о с т и   и  вместе с тем начинает чувствоваться потребность  в  п р а в е на эту самоценность, в         п р а в е     н а     и н д и в и д у а л ь н о с т ь» Вот это право  каждого человека на свою, всегда – уникальную, неповторимую индивидуальность на признание и защиту своей неповторимой самобытности и представляет собой то наиболее своеобразное, что вносит русский мыслитель в теорию, да и в само понимание прав человека.

 В этой связи автор отмечает «целый ряд явлений, знаменующих собой дальнейший рост признания человеческой личности именно там, где так или иначе затрагиваются ее духовные, нравственные интересы. Ставится на новую почву охрана “прав личности, получает признание “индивидуальность”, право на защиту конкретных особенностей человеческой личности»

Приходится высказать сожаление в связи с тем, что эта идея русского правоведа – сторонника последовательно либеральных, персоноцентристиских воззрений - не привлекла внимание ни науки ни практики, озабоченной проблемами прав человека (и никто, насколько мне известно, не высказал таких или аналогичных по содержанию идей). Ибо есть вполне достаточные основания полагать, что            п р а в о   н а          и н д и в и д у а л ь н о с т ь   представляет собой  новую, современную, быть может, наиболее возвышенную ступень  самой сути неотъемлемых прав человека.

Характерно при этом, что фактически, в реальном бытии развитых демократических стран с утвердившейся высокой правовой культурой именно так, в контексте «права на индивидуальность»  трактуются многие стороны проблематики человеческих прав. Именно в этой связи  столь обостренным становится внимание к неприкосновенности личности, его особых интересов и устремлений, неприкасаемости его личной жизни, его неприкосновенного права решать свою судьбу, строить сообразно своей  индивидуальной  судьбе  всю свою жизнь.

Здесь, помимо иных проблем,  требует известной переоценки научные взгляды, охватываемые теорией персонализма. Нередко ее основы связываются с именами некоторых западных авторов (таких, как Э. Мунье). Отдавая должной разработкам этих авторов, пытавшихся к тому же «связать персонализм с социализмом», нужно вместе с тем видеть не только то, что русские мыслители – в том числе Н.А. Бердяев –   впервые в истории политической и правовой  мысли  обосновали глубокие философские основы персоналистической теории, но и  плюс к тому – если принять во внимание только что  рассмотренные положения  А.И. Покровского – видеть, что с их творчеством связаны  дальние перспективы углубления самого понимания прав  человека, их современного научного осмысления, их практической, культурной  и  правовой значимости в жизни людей. И что – не менее существенный момент  - по выражению И.А. Покровского  достойное место среди персоналистических воззрений призваны занять вопросы  юридического персонализма.

7. Переход к объективному праву.  Наиболее же существенное в проблематике прав человека, которое     следует связать с   именем                  И.А. Покровского (и - внимание! – одновременно с идеями Канта), - это  такая характеристика неотъемлемых прав человека, в соответствии с которой их существование и реальное значение неотделимо от объективного права (и как мы увидим, - более, чем просто «неотделимо»).

А.И. Покровский пишет: «В общем ходе экономического и культурного развития неизбежно повышается   о б щ и й     у р о в е  н ь    требований личности в данной среде: растет   самосознание и самооценка    с  р е д н е г о ,  т и п и ч н о г о человека, и в  соответствии с этим расширяется общая система субъективных прав: право объективное неизбежно должно поспевать за этим возрастающим общим самосознанием и давать ему надлежащее удовлетворение».

Но дело не только в том, что позитивное право «должно поспевать» за ростом самосознания и  расширением  системы  субъективных  прав. Перед нами  - более глубокие процессы, затрагивающие и права человека и объективное право. Здесь я вновь приведу суждения И. А. Покровского (ранее во второй части работы уже в основном цитированные), которые по своим итоговым выводам  и в  контексте данного раздела работы – можно уверенно предположить – окажутся  неожиданными для читателя.

Рассматривая свойства и достоинства права, И.А.Покровский утверждает: «одно из первых и самых существенных требований, которое предъявляются к праву развивающейся человеческой личностью, является требование    о п р е д е л е н н о с т и     юридических норм». И дальше после разъяснений этого тезиса – такая  мысль, которая, наверняка, и окажется    неожиданной. Автор пишет : «Логически это право на определенность правовых норм есть одно из самых неотъемлемых прав человеческой личности, какое только себе можно представить; без него, в сущности, ни о каком “праве“ не может быть речи (курсив мой – С.А.)»

Итак, наряду с право на жизнь, с правом на свободу  мысли, с правом на неприкосновенности личности, наряду с этими и другими аналогичными  фундаментальными  началами, по  И.А. Покровскому «одно из самых неотъемлемых прав личности» - это «всего лишь» один из моментов юридической материи, ее свойство, – определенность юридических норм. К этому автор добавляет еще одну, казалось бы, сугубо юридическую черту -  требование прочности  правопорядку, что как и требование определенности права, является выражением «естественной и “неотъемлемой“ потребности индивида иметь свое ясное и определенное место в  жизни целого социального организма».

Таким образом, получается – коль скоро следовать логики мысли русского правоведа – неотъемлемые права человека охватывают не только сами по себе важнейшие социальные ценности (жизнь, свободу, достоинство, независимость человека, его объективно высокий статус  в гражданском обществе), но непосредственно и явления юридического порядка,  и  только через них  реализуются важнейшие социальные  категории, в данном случае – потребности индивида иметь ясное и определенное место в жизни всего социального организма.

Какие выводы можно сделать из такого рода постановки вопроса?

Таких выводов, надо полагать, – два: во-первых, вполне оправдано конституирование особого «право на право» - субъективного права  весьма высокого юридического статуса; и во-вторых,  существует необходимость признания права человека не только в качестве субъективного, но и объективного права.

8. «Право на право». Думается, есть серьезные основания  в число неотъемлемых прав человека включить, наряду с другими общепризнанными категориями, также «право на право». Оставляя в поле зрения только что приведенные суждения И.А. Покровского, поводящего к такой идее, можно   подойти к  обоснованию  последней также и с других сторон.

Один из них – аргумент широкого, «мирозданческого» порядка. Если феномен права имеет глубокие природные корни, то, по всей видимости,  одним из его естественных выражений  в условиях цивилизации становится  «право на право», реализуемое главным образом в чувстве права, в требованиях правосудного решения, в других конституционных правах  в области юстиции, правосудия.

Наиболее яркое из них – право человека на решение конфликтной ситуации, в которой оказался человек, через процедуры правосудия. Решения – не всемогущим чиновником, не вердиктом общественного мнения, не неким высоким собранием, а именно судом – независимым, компетентным, обладающим достаточными правомочиями, притом в строго процессуальном порядке с соблюдением всех законных гарантий для   участников процесса.

Отказ от такого права, от его использования не только упречен в моральном отношении (и об этом, вспомним, прямо говорил  Кант в своих лекциях в  Кенигсбергском университете в 1780-1782 гг.), но и существенно подрывает сами основы правового статуса  гражданина, лишает его истинно правового значения.

Когда, скажем, в России в связи с вооруженными событиями   1991 и 1993 гг. были освобождены из предварительного заключения видные их участники, а  заведенные юридические дела  прекращены на основе «амнистии», то это стало, помимо всего иного, свидетельством покорности пострадавших людей перед «милостью силы», а по существу – прямым попранием идей верховенства права в обществе. Отрадно всё же, что один из участников  указанных событий (Варенников) отказался  от «амнистии», потребовал суда и в условиях соблюдения надлежащих судебных процедур  добился положительного для себя решения. И этот, пусть и единичный, факт - независимо от нашего отношения к существу такого решения и личности участника этой акции – подтвердил облагораживающее значение и юридическую значимость правосудных начал в жизни общества, весомость конструирования категории «право на право».

Такое «право на право»  выражает, надо полагать, важнейшие стороны назначения права в жизни людей, его качества  как права человек – саму возможность утвердить свое высокое положение в обществе, отстоять каждым свое человеческое достоинство, иметь надежное убежище от произвола, самодурства чиновников.

Именно эту сторону проблемы, надо думать, имел ввиду также и         И.А. Покровский, когда требование личности  определенности права и его прочности напрямую  относил к его потребности  иметь «свое», ясное и определенное, место в системе социальных отношений (чем, помимо всего иного, и должно отличаться действительное гражданское общество).

В  связи с рассматриваемой категорией могут быть в порядке обсуждения обозначены и новые подходы к решению ряда существенных теоретических проблем в области права. Как  уже упоминалось, «право на право» уходит своими корнями, можно обоснованно предположить, в био-социальное прошлое человека, в природные основы естественного права и в  этой плоскости выражается в первородном чувстве права.

А если это верно, то, возможно, чувство права имеет опережающую функцию в цепи явлений правовой действительности: оно не отражение и следствие действующего права, как это принято считать (хотя известное влияние, идущее от юридических реалий,  здесь наличествует), а наоборот –  исконное  для человека правовое чувство предшествует и во многом предопределяет позитивное право.

С этой же точки  зрения (и в связи с ней) есть основания для признания весьма упрощенным взгляд, в соответствии с которым констатируется односторонняя императивная зависимость позитивного права от начал справедливости. Связь здесь, можно предположить, более сложная, двусторонняя. Справедливость в исходно-цивилизационном и тем более – современном понимании – не только порождение глубоких трансцендентальных начал совести и добра, но в довольно существенных гранях складывается под влиянием чувства права и утверждающих на его основе правовых принципов. Справедливость, возможно, в самой себе несет как интуитивные ощущения глубинной ценности  права как цели, так и – известный негативный  момент – возвеличенные представления о «равенстве». Те представления, которые являются  отражением  качества права как «равной меры», имеющей в юридической области ограниченно регулятивное значение, но через мораль возводимое в некий социальный и моральный абсолют – основу утопических социалистических и коммунистических  воззрений

9. Право человека – также и объективное  право. Именно здесь, как уже упоминалось, сошлись мысли И.А. Покровского и Канта. И по всем данным, именно здесь перед нами – самое существенное, ключевое, принципиально новое из всего того, что способно качественно обогатить современное понимание прав человека.

Ведь по своей сути  категория «право на право» означает, что неотъемлемые права человека вторгаются в самые недра юридической материи, в сложные юридические механизмы, выраженные в  юридических нормах, в законах, в объективных свойствах права.

Такова концептуальное  существо  приведенных суждений                   И.А. Покровского об определенности права и прочности правопорядка.

Но и в  правовых воззрениях  Канта  одним из важнейших, пожалуй, даже итоговых положений является идея    о   п р а в е     человека (или - по иной формулировке,  -   о   «праве  людей»)     как    об          явлении                             о б ъ е к т и в н о г о     права. И,  следовательно, об явлении, которое находится в единении, сложном, противоречивом, но всё же именно в единении с законом и которое в силу этого  существует в качестве объективно реального, институционного образования, обладающего набором «сильных» качеств и свойств, целой системы юридических средств и механизмов, делающих объективное право носителем значительной социальной энергетики, мощным фактором в общественной жизни, в жизни людей.

Позиция Канта по данной группе вопросов весьма знаменательна. Знаток юридического категориального аппарата и терминологии, Кант в ряде случаев говорит именно о правах человека как о субъективных правах (прямо-таки классической, буква в букву совпадающей с современными представлениями и с современной лексикой можно признать его, ранее уже приведенное положение, когда он пишет о значении «этих прирожденных, необходимо принадлежащих человеку и неотчуждаемых прав»). В то же время Кант многократно, притом – в соответствующем смысловом контексте, употребляет, казалось бы, эту .же словесную формулировку, «право человека»,  в значении объективного права, и как совершенно равнозначное в аналогичных смысловых контекстах использует выражение – «право людей».

Стало быть, для Канта, а затем и для И.А. Покровского категория  «право человека», оставаясь (в особенности при  употреблении соответствующих формулировок во множественном числе) явлением из сферы субъективных прав, правоотношений, возводится на  качественно новый уровень – явления  объективного права.

                                                    3.

 ПРАВО  ЧЕЛОВЕКА  КАК  КАТЕГОРИЯ  ОБЪЕКТИВНОГО

 ПРАВА

1. Суть идеи. Сначала о  самой сути кантовской идеи о праве человека, так поразительно совпавшей со взглядами русского правоведа.

Категория  «право человека» («право людей»), рассматриваемая как объективное право,  п р и н ц и п и а л ь н о    н о в а я. Она характеризует иную плоскость правовой действительности и ее понимания,   нежели  понятие «права человека», рассматриваемое в значении субъективных прав (хотя последнее – исходное звено, важнейшая и определяющая ее характеристика). Перед нами – определение, которое, во-первых,  переводит общие, нередко сугубо декларативные формулы на уровень строго юридических явлений (такой путь в начале своего творчества, судя по ряду данных, проделал Кант) и, во-вторых, фиксирует принципиально новое качество права в условиях вступивших на историческую сцену и постепенно  утверждающихся либеральных цивилизаций.

Именно такой подход к праву гражданского общества, помимо всего другого, позволяет определить главные направления правового развития в современную эпоху и одновременно  избежать упрощений, примитива, сугубо декларативных интерпретаций (на манер  тех декларативных определений, которые ныне коснулись прав человека). Суть  категории «право человека» – в  том, что она характеризует данное явление под углом  зрения его органики, его юридической природы и правовых черт, и значит – что особо существенно в практическом отношении – под углом зрения тех юридических механизмов и  правовых средств, которые способны перевести устанавливаемое законом правовые положение людей, их юридические возможности (юридически должное и возможное) в плоскость социальной реальности.

Причем  здесь  сама эта органика права  выступает в виде правовых начал, принципов, особенностей, выражающих природу и логику права как мирозданческого явления, то есть – такого, которое  включается в  процесс развития человечества как сообщества разумных существ и занимает в этом процессе необходимое, без альтернатив, место.

Положения о «праве человека» - если не итоговый, то во всяком случае – один из итоговых философских выводов Канта в его взглядах на право, находящихся в том же комплексе идей, что и положения о чистом праве и о праве как    цели общества.

          2. Требования времени и логика права. Можно  указать на два основания, которые вызвали к жизни идею «право человека» (здесь и дальше во всех случаях  и без повторяющихся оговорок приведенное выражение будет употребляться  в  значении объективного права).      

Это – во-первых, требования новой эпохи развития человеческого общества, когда в соответствии с импульсами и духом французской   революции обозначился глобальный переход в мире от традиционных к либеральным цивилизациям, и, во-вторых, сама логика права.

 Можно уверено предположить, что именно Кант, как никто из мыслителей той поры (а затем в новых условиях И.А. Покровский),  уловили и выразили в соответствующих научных построениях то важнейшее требование времени, что  гражданскому обществу, к которому устремило свое развитие человечество,  нужно не просто право, а новое право, соответствующее требованиям новой эпохи. И вот кантовские положения о чистом праве и о праве человека представляют собой ответ выдающегося философа на заказ Истории. Достойно внимания, что  спустя  столетие, в условиях кризисной ситуации, связанной с переходом к новому строю, к либеральной цивилизации, в подобном же направлении, притом – на конкретном юридическом материале,  стал строится сам ход мыслей выдающегося русского правоведа –                   И.А. Покровского.

Гражданскому обществу в условиях либеральной цивилизации требуется юридическая  система, сутью, центром и смыслом которой являются не «просто регулирование», не власть, не некие идеологические химеры, а - люди, человек. В соответствии с этим  право новой эпохи  призвано по самой своей сути стать правом людей, правом человека.

Конечно, – и об этом время от времени приходится вновь говорить – такая направленность  разработок о праве человека придает им идеальный и романтический характер, порой некий мечтательный оттенок. Но так как эти разработки строятся на фундаментальной философской основе, они обретают  качество научного прогноза, идей - обращенных в будущее. И  то обстоятельство, что спустя полтора-два столетия   эти разработки получили научное «продолжение», а затем стали прямо отвечать потребностям все более утверждающегося в своих либеральных ценностях гражданского общества, является надежным свидетельством того, насколько они по своему содержанию имеют реалистический характер и далеки от всякого рода  беспочвенных утопий.

Тем более, что здесь надо иметь в виду и другое основание идеи о праве человека – логику права, скрытые в нем  «устремления» и потенции, о которых шла речь во второй части книги.

3. Аспекты. Анализ природы права свидетельствует о том, что  оно в ряде   своих аспектов – как мы видели при рассмотрении логики права -  может быть интерпретировано и ему  исторически предопределено раскрываться именно как  праву человека.

Таких аспектов три.

Первый  (общий) – любое право  есть «право людей» в том смысле, что право потому и «право», что его смысл и действие  вообще раскрываются через  субъективные права, т.е. через юридические возможности людей, их объединений, людских образований. Право в этом отношении – институт, изначально настроенный на человека, его волю и поведение. Именно поэтому субъектами права неизбежно выступают люди, «человеки», которые не случайно названы «физическими лицами» и под этим углом зрения теми  реалиями в физическом мире, во имя которых право существует.

Второй (общедемократический)  аспект заключается в том, что  в юридических системах различных типов и разновидностей по мере развития цивилизации, углубления культуры неизбежно вводятся ограничения и гарантии, призванные при любой системе  власти как-то защитить человека, личность. Ибо иного института – кроме права - , способного на всеобщих, равновесных, одинаковых (в этом отношении - общедемократических) началах  реально защитить человека,  не существует. Потому-то с древнейших времен право почитается в качестве потенциально демократического явления в жизни людей - явления, свойства которого (общеобязательная нормативность, определенность по содержанию) соответствуют требованиям демократии и, следовательно,  так или  иначе призваны служить человеку. И потому-то, надо добавить, право – как только оно  начинало действовать в соответствии со своей исконной природой и вводить необходимые ограничения и гарантии –становилось, как правило, неугодным и не очень любимым для власти институтом.

Третий  (либерально, гуманистически-демократический) аспект природы права раскрывается в современную эпоху. В условиях утверждающихся либеральных цивилизаций в современном гражданском обществе происходит своего рода принципиальная перенастройка юридических систем, имеющей характер истинной революции (переворота) в праве – второй и не менее значительной, чем  резкое возвышение прав в годы буржуазных революций. Как свидетельствуют данные правового развития передовых в демократическом отношении стран, начиная с 1950-1960 гг.,    демократическое право не только по своей направленности и отдельным проявлениям, но и по  своему основному содержанию  начинает реально служить  человеку.  Во всей системе социально-политических, правовых отношений этих стран человек, его достоинство и неотъемлемые права шаг за шагом становятся на первое место,  начинают возвышаться над  политической властью.

Разумеется, нужно видеть и суть дела и исторические факты во всей их противоречивой многогранности. В праве, его природе и проявлениях, и в особенности,  на первых фазах его исторического развития,  доминирующее значение имеет «феномен свободы», действующий через систему иерархически властных отношений, что и находит свое выражение в том состоянии юридических систем, которое может быть названо «правом власти». Юридические порядки здесь - весьма податливы перед произволом  носителя власти и даже перед капризом самовластного правителя. Да и становление истинно гуманистического права даже в передовых демократических странах – процесс, судя по реальным фактам,   трудный, противоречивый, идущий  со спадами, далеко не всегда непрерывно и последовательно.

И тем не менее всесторонний анализ  особенностей права, его  логики, действия и исторического развития дает основания для    твердого вывода о том, что   логика права  выражает  обрисованный ранее «замысел природы», сообразно которому право не только включается в качестве необходимого элемента в механизмы поступательного развития человеческого рода, но и имеет свою, исторически предопределенную судьбу, наиболее  высоким выражением которой, возможно, и является право человека.

Под рассматриваемым углом зрения представляют интерес некоторые соображения Канта. Отмечая возможность подчинения права «произволу правителей», Кант говорит о такой неблагоприятной перспективе именно в отношении «праве людей». Не менее значимо   суждение философа о том, что есть нечто такое, к чему «разум внушает непосредственное уважение», - мысль которую Кант сразу же поясняет в следующих словах – «таково всякое право человека».  

Но еще более впечатляющий (чем общие формулы) характер, имеет своеобразие ряда конкретных юридических институтов, юридических механизмов -  даже таких, которые, на первый взгляд, производят впечатление сугубо технико-юридических конструкций. И здесь эстафету рассуждений, по принятой в этой книге цепочке мыслителей, пора от Канта передать                А.И. Покровскому.

Издавна в праве сложился весьма своеобразный институт, именуемый «владельческой защитой».Его содержание  заключается в том, что  фактический владелец вещи, независимо от того,  имеет он или нет необходимое юридическое основание для этого (и даже при серьезных  сомнениях на сей счет), имеет право на защиту своего владения, в том числе и в отношении законного собственника. Каковы причины такого своеобразного, в чем-то по обычным  мерка даже нелогичного  положения вещей?  Может быть, это просто защита, так сказать, промежуточного порядка до окончательного решения суда? «Неизбежное зло», как полагал знаменитый немецкий юрист Р. Иеринг? Какое-то другое чисто прагматическое соображение?

А вот что – вчитайтесь, вслушайтесь, пожалуйста! – говорит И.А.Покровский. «Для  частных лиц фактическое господство владельца должно быть неприкосновенным; этого требует растущее уважение к человеческой личности, этого требует истинно культурный строй отношений между людьми».                 «. .. Поэтому, - продолжает И.А. Покровский, -  если для  Иеринга  защита владельцев неправомерных является лишь неизбежным злом . . ., то нам оно кажется, напротив, кульминационным пунктом основной идеи. Именно по отношению к этим владельцам принцип уважения к человеческой личности подвергается наибольшему искушению, и поэтому охрана даже этих владельцев является его наивысшим торжеством». И вот завершающий вывод:  «Как бы то ни было, но во всяком случае ясно одно: в институте защиты владения дело идет не о собственности и вообще не таком или ином      и м у щ е с т в е н н о м праве, а  о  начале гораздо более высоком и идеальном – о насаждении уважения к человеческой личности как таковой».

 И все это - тут уж моя ремарка, -  быть может, наиболее красноречивое подтверждение того, что здесь  - даже вопреки формальной логике – сквозь казалось бы, заскорузлые юридические хитросплетения пробивается  юридическая логика, которая  по какой-то своей глубинной сущности «тянется» к человеку, к уважению человеческой личности – любой человеческой личности, личности как таковой! (Пусть эти строки не пройдут мимо тех авторов, которые до сих почитают данные практической юриспруденции  данными "низшего сорта", далекими от «высокой» философии).

4. «Чистое право» и «право человека».  Широко известно утверждение Канта о том, что право должно «считаться священным, каких бы жертв ни стоило это господствующей власти» и о том, что  «всей политике следует преклонять колени перед правом». И вот что характерно – это утверждение, а также слова о том, что здесь «нет середины и нельзя измышлять среднее прагматически обусловленного права (нечто среднее между     правом и пользой) . . .», сказаны философом именно в отношении права человека. И это, по  всем данным, объясняется тем, что право людей  как раз и выражает чистые правовые начала, которые потому и «чистые», что они не допускают «нечто среднее».

И главное - если   на деле реализовать все то, что характеризует чистое право, то «такое» право неизбежно, по логике вещей становится по ряду важнейших своих сторон правом человека. Скажем, осуществление принципа, требующего  согласования свободы данного лица со свободой всех других лиц, – это ничто иное, как направленность юридической системы на служение каждому человеку. Такое же значение имеет собственное содержание права, его юридическая структура, которая в условиях демократии на первое место в сложной сети юридических отношений ставит человека с его высоким достоинством и неотъемлемыми правами. Отмечая, что оптимальное  государственное устройстве (понимание под ним республиканское правление), наряду со своим “чистым источником” должно возникнуть “также из чистого источника понятия права”,  Кант связывает такое оптимальное устройство с человеком, личностью, со “свободой членов общества как людей”.

В этой связи – такое замечание, касающееся уже не идей, а правовых реалий. То  обстоятельство, что  юридические системы демократически и гуманистически развитых стран можно уже сейчас определить по ряду черт как право человека, не есть, как мы видели, одно лишь порождение современной эпохи – эпохи развертывания либеральных цивилизаций. Здесь – более сложные и глубокие процессы. В условиях развертывающихся (по всем параметрам – экономическим, политическим, духовным) либеральных цивилизаций  право раскрывает свои потенции, заложенные в нем именно как в мирозданческом  явлении, имеющем в качестве своей ближайшей природной   предосновы  естественное право, преимущественно с той его стороны, которая выражается в требовании  свободы отдельного индивида .

С этой точки зрения  «чистое право» и «право людей» – категории в сущности тождественные, оттеняющие лишь разные стороны одного и того же  явления. Первая – главным образом по ряду общих принципов и в отношении собственного содержания юридической системы. Вторая – более широкая, объемная, уже с некоторыми социологическими акцентами, главным образом с точки зрения взаимосвязи с человеком, его положением в праве, с акцентом на то, что юридическая система призвана служить не власти, а людям.

5. Идея  и  ее  содержательная  конкретизация. Идея права человека или, что то же самое,  права людей  – важнейшее достижение философской мысли, сформулированное  в виде общей формулы  уже в годы французской революции. Но  именно сформулированное, поставленное Кантом, прежде всего и преимущественно в виде настойчиво проводимого  указанного терминологического обозначения в соответствующем смысловом контексте.

Между тем эта идея  является фундаментальной, значительной именно по  своей сути, содержанию. И, понятно, она  не может быть признана таковой, если при ее анализе и практическом применении  ограничиваться одними декларациями, словесными заявлениями и штампами. Тем более, что существование,  ее  словесного повтора на уровне субъективных прав - прав человека - , часто вызывающее смешение терминов и отсюда трудности в их понимании, поучительно, и как раз – потому, что замечательное по своей сути положение все более становится для многих людей и власти всего лишь расхожим  штампом, а подчас и удобной картой в политических играх. Словом, положение о праве человека (праве людей) нуждается в содержательном наполнении, в том, чтобы раскрыть его существо в определенных и притом – юридических институтах и принципах. Хотя бы духе и в направлении тех суждений, о которых говорит И. А. Покровский

Определяющие  из  упомянутых институтов и принципов охватываются  понятием (или, если сказать несколько шире - проблематикой)  дозволительного права.

                                              4

ПРАВО  ЧЕЛОВЕКА  –  ДОЗВОЛИТЕЛЬНОЕ ПРАВО

1.Дозволительное право - идея. Здесь придется напомнить некоторые положения, которые рассматривались при характеристике логики права, основных вех его исторического развития.

Суть вопроса в том, что к  эпохе Просвещения феномен права существовал и повсеместно воспринимался как государственно-властное образование, содержащее главным образом общеобязательные предписания, запреты, ограничительные императивы, т.е. выступающее в виде запретительно-предписываюего права. Именно в таком  облике позитивное право предстало перед людьми с той своей  природно-естественной стороны, которая выражает властную иерархическую организацию общественной жизни, в предельной мере обнажившейся и даже обострившейся в условиях традиционных цивилизаций феодальных типов, когда  действующие юридические установления привычно воспринимались даже не  в качестве «права власти», а скорее – «права сильного» и даже «кулачного права».

Эпоха  Просвещения, как и вся  возрожденческая культура,  и в не меньшей степени   революционные события конца ХУШ в. в Европе и  Северной Америке, т.е. все нарастающие процессы, выражающие начало реального перехода человечества к либеральным цивилизациям, потребовали нового права и принципиально нового правопонимания, т.е. открыли новую эпоху в праве. Это и стало предпосылкой взглядов  о праве как праве человека.

Но спрашивается, в чем реально, кроме общей постановки вопроса и непривычного терминологического обозначения состоит  то новое, что должно быть характерным для права в условиях либеральных цивилизаций, новое в самом принципе правопонимания?

И вот здесь мы встречаемся  с самым главным переломом в мире правовых явлений и правовых представлений, происшедших  в то время  за  всю человеческую историю,   -   с     переходом   от      запретительно-предписывающего        права к        д о з в о л и т е л ь н о м у (дозволяющему)    праву [2.4.4.]. И соответственно этому – с переходом от видения права как сугубо  властно-государственного образования к его трактовке как института свободы и творческой активности людей.

И здесь, кстати сказать, на примере творчества Канта, на долю которого выпала многотрудная работа по философскому осмыслению гуманитарных проблем   перехода человечества к либеральным цивилизациям,  можно проследить, насколько  многосложной оказалась ломка правовых представлений в  науке и юридической практике – долгий процесс, продолжающийся во всем мире до настоящего времени.

В сочинении «К вечному миру» (1795 г.) Кант дал   развернутый профессиональный философско-правовой анализ, опирающийся на догму права, на вытекающую из нее юридическую логику. Поводом к этому  анализу стала  частная и сугубо специальная юридическая  проблема, затронутая в работе, - обоснование того, что “запрещение” по рассматриваемой в сочинении ситуации касается только   способа приобретения владения, а  не самого владения, которое  основано - хотя и не на действующем позитивном праве,  но на  праве  обычном.

И вот в связи с характеристикой правомерности владения и способа  его приобретения Кант обращается к самой сердцевине правовой материи, к одной из ее «тайн» (которая в этой книге была одним из центральных пунктов при рассмотрении логики права) – к ее трем фундаментальным элементам, ее “сгусткам” - запрещениям, предписаниям, дозволениям, рассматриваемым под углом зрения закона, его трех видов, обозначенных  философом с помощью специальной  юридической  терминологии: предписывающих /leges  praeceptvae/, запрещающих /leges  prohibtivae/, дозволяющих /leges  permissivae/.

Указав на эти три вида законов, Кант начинает  анализ с того, что подвергает сомнению обоснованность  существования дозволений, содержащихся в  дозволяющих      законах, как юридических категорий. И такого рода критический подход основывается как раз на господствующей в его время  идеологии о праве как праве власти (или даже «праве сильного», «кулачном праве»), которое  имеет преимущественно предписывающее, запретительно-ограничительное содержание, ориентированное на принуждение. Ибо  без опоры на господствующие в ту пору правовые представления  проблемы трех видов законов вообще нет (сам факт выделения  дозволяющих законов, по словам Канта “само собой дается систематически классифицирующему разуму”).

Причем, основываясь на господствующих представлениях,  Кант, заметив, что “законы вообще заключают в себе самих основание объективной практической необходимости”,  пускается в сложные рассуждения, оправдывая  сомнения об обоснованности существования дозволений в области права тем не очень-то корректным аргументом, согласно которому  при их признании “дозволяющий закон содержал бы принуждение к тому или иному поступку, к тому, к чему никто принужден быть не может” (при дозволительном регулировании, в действительности, закон призван прежде всего не «принуждать», а определять гарантии для дозволения; принуждение же применяется в отношении лиц, нарушающих гарантии).

А теперь самое  знаменательное.  Кант, подвергнув сначала сомнению обоснованность существования дозволений в области права, всё же в самом ходе своих  рассуждений, рассуждений - сложных, на мой взгляд, на грани внутренней ломки,   в конце концов именно с ними, с дозволениями, связывает последовательное законодательство, всеобщие законы - то, что  “требует понятие закона”. Кант в конце концов пишет даже, что обоснованность выделения дозволений и соответственно – юридическая оправданность формулы о дозволяющих законах «есть единственный настоящий критерий последовательного законодательства, без которого всякое так называемое ius  certum останется лишь благим намерением. - В противном случае  /т.е. без учета формулы о дозволяющем законе С.А./ мы  будем иметь лишь общие законы, а не всеобщие (применимые ко всем случаям),   как   того   требует,    по-видимому,                   понятие закона”.

Путь рассуждений, проделанный Кантом при формулировании приведенных выводов (да и слово «по-видимому»), - пожалуй, лишь свидетельство трудности, своего рода драматичности неотвратимо наступившей ломки сложившихся в феодальную эпоху фундаментальных представлений о праве, принципиального изменения в  его понятии. А по сути дела перед нами – поворотный  пункт в самом существе этого круга проблем. Если дозволения и дозволяющие законы представляют собой единственный критерий последовательного законодательства, и лишь при таком критерии могут реально существовать всеобщие законы и именно этого требует «понятие закона», то значит,  речь должна идти о качественно ином праве, резко отличающемся от права запретительно-ограничительного характера.    Речь    должна       идти о    д о з в о л и т е л ь н о м    праве.

2. На трудных путях освобождения от стереотипов. Характеристика права в условиях  перехода к либеральным цивилизациям в качестве «дозволительного» вовсе не означает того, что на уровне национальных юридических систем оно сплошь состоит из одних дозволений или что последние вытесняют все другие компоненты правовой материи. На   всех этапах развития человеческого общества в принципе неизменной  остается функция права как регулятора, в том числе - по обеспечению общественного порядка, необходимой общественной дисциплины, борьбе с правонарушениями, когда, помимо иных моментов, сохраняется значение  государственного принуждения, действие карательных  методов, сочетаемых с моральными принципами и нормами. А потому  и в условиях развитого гражданского общества,  реализации последовательно демократических и гуманистических начал в общественной жизни  значительное место в правовой материи занимают отрасли и институты публичного права, включая административное и уголовное право, другие примыкающие к ним подразделения правовой системы.

Положения о дозволительном праве  означают лишь то, что весомое  и все более определяющее место в действующих юридических системах начинают занимать правовые дозволения, в том числе общие дозволения, а также то обстоятельство, что дозволения через всю совокупность свойственных им институтов, способов и типов регулирования придают принципиально новый облик праву в целом, сообщают ему черты «чистого права», делают дозволительные начала ведущими правовыми принципами.

Между тем   неизменное существование в праве того слоя правовой материи, который по-прежнему имеет предписывающее, запретительно-ограничительное назначение, острота возникающих в этой связи правовых и социальных проблем, повышенное внимание к ним со стороны общества – все это и ныне поддерживает устойчивый стереотип, в соответствии с которым  право, как и раньше,  во все века, имеет преимущественно властно-принудительную природу.

3. Истоки.  Формула  «дозволительное право» не имела бы никакой реальной ценности или, более того, служила бы – как это нередко случается – лишь пропагандистским прикрытием совсем иной политики и иных реалий, если бы она – как и положение о праве человека (праве людей) в целом - не шла дальше общих деклараций и объявленных  намерений. Или – даже сопровождалась время от времени законодательными акциями  властей, будто бы сообразующимися с подобными намерениями.

Вот почему  после констатации самой сути идеи о дозволительном праве как важнейшей, определяющей черте той юридической системы, которая должна утвердиться в человечестве  с его переходом к либеральным цивилизациям,  требуется  углубление этой  идеи – рассмотрение ее истоков.

Самое существенное здесь – это  понимание того, что особенности права человека как преимущественно дозволительной юридической системы строятся на началах естественного права, притом – на началах той его стороны, которые характеризуют свободу отдельного, автономного индивида, человека. А именно эта сторона естественного права – коль скоро понимать  его  в кантовском смысле (в смысле «идеи разума и образца для нас») – является в мирозданческом отношении, с точки зрения сущности и назначения человеческого бытия наиболее важной, перспективной, решающей для будущего людей, всего человеческого  рода.

Долгие-долгие века в обстановке традиционных цивилизаций – азиатских, рабовладельческих, феодальных – доминирующее значение в общественной жизни имели природно-социальные требования, которые отражали необходимость корпоративной организованности, построенной на властно-иерархических, авторитарных  началах и выражающихся в  свободе (произволе) власти и, следовательно, - в праве власти.

В обстановке же перехода к либеральным цивилизациям естественно-природные требования свободы отдельного индивида, человека, заслоненные и деформированные в предшествующей истории властно-иерархическими, авторитарными началами, приобрели приоритетное, первенствующее значение в жизни людей, как бы прорвались в главные пласты жизни людского сообщества. Они-то, эти истинно гуманистические требования естественного права, и предопределили  необходимость коренной смены вех в самом построение правовых систем – переход от преимущественно запретительно-ограничительной юридической системы к дозволительному праву – праву современного гражданского общества.

4. Институты. Рассмотрение истоков  принципиально нового феномена в либеральную эпоху – права человека (права людей)  призвано углубить представления об    этом феномене. Вместе с тем нужно    видеть и то, ранее уже упомянутое обстоятельство, что о   существовании права человека  как реального явления, в полной мере отвечающего своему назначению в современном мире,  можно утверждать лишь тогда, когда в условиях  развитого гражданского общества в самой органике  действующей юридической системы, в ее собственном содержании происходит качественная перенастройка. Такая перенастройка, которая  фактически делает  право и с сугубо юридической стороны (в том числе – в юридической догматике) принципиально иным, чем право в обстановке господства властно-иерархических начал в организации общества, - правом,  по самому своему юридическому содержанию настроенным, подготовленным и целеустремленным на  служение человеку, людям.

Характеристика права человека (права людей) как дозволительного права представляет собой уже известную  конкретизацию  приведенного положения. Но ее следует довести до логического конца. А это значит, что формирование и бытие права человека как дозволительного права должно быть выражено, найти свою жизнь в  институтах, т.е. в объективированных через закон юридических установлениях – в  нормах, иных положениях объективного права, их структурных комплексах, механизмах.

Эти нормы, их комплексы, структурное построение и механизмы, к счастью, уже во многом открывает «сама» юридическая логика,  рассмотренная во второй части книги  ( логика, во многом совпавшая к тому же с идеями чистого права).

Напомню о таких сторонах, компонентах. Это:

частное право;

диспозитивное построение правового материала;

юридическая структура собственного содержания права, характеризующаяся тем, что   центром    правового регулирования являются субъективные права;

общедозволительное регулирование.

Перечень этих институтов – стоит только провести обстоятельный теоретический анализ – вне сомнения может быть  существенно пополнен, в том числе – указанием на ряд отраслевых  институтов (скажем, на принципы саморегулирования на муниципальном уровне по конституционному праву или односторонне сделочного регулирования в гражданском праве). Но такой анализ уже значительно выходит за рамки настоящей работы. И сейчас, пожалуй, можно ограничиться тем, чтобы отметить несколько узловых пунктов в собственном содержании права, где  дозволительная направленность  права в условиях гражданского общества  нуждается в   воплощении в виде определенных институтов, механизмов регулирования.

Внимание науки и практики, по все данным, должны привлечь прежде всего  три из подобных узловые пункта: во-первых, институты, обеспечивающие  всеобщность права, и, во-вторых,  юридическое обеспечение высокого правового статуса человека и в третьих, на значение договорного метода юридического регулирования (включая проблему «первоначального договора»).

5. Общие дозволения и общие запреты. Суть вопроса  по первому из указанных пунктов – вот в чем. Для права, в особенности для права человека, должно быть характерно – о чем уже говорилось – не просто  регулирование при помощи норм, т.е. общих правил, а всеобщее регулирование, которое  тогда изначально является одинаковым, юридически равновесным, юридически равным для всех субъектов, всех людей.

Но как достигнуть такого всеобщего регулирования, когда общественные отношения бесконечно разнообразны и создать общие правила для бесчисленного множества жизненных случаев, казалось бы, невозможно? Развитие  человеческой культуры и история права подсказали, по-видимому, единственный путь для решения такой проблемы; это – повышение уровня нормативных обобщений, которое нашло выражение в ряде институтов – таких,  как институты типизации юридических отношений, общих юридических конструкций, норм-дефиниций и др.

Ныне становится очевидным, что первостепенную роль в повышении уровня нормативных обобщений в праве призван сыграть институт общих дозволений и общих запретов, и соответственно – два типа регулирования – общедозволительный и разрешительный   (о них ранее, в связи с анализом логики права  уже упоминалось; напомню их краткие формулы  - «дозволено все, кроме  прямо запрещенного законом» и «запрещено все, кроме прямо разрешенного законом»).

Представляется несомненным, что праву человека сообразно его дозволительной природе должны быть характерны общие дозволения и основанный на них – общедозволительный тип регулирования. Такие, например, дозволения, как свобода предпринимательской деятельности,  общее дозволение автономного договорного регулирования. Содержащиеся в законах исключения из указанных и иных общих дозволений (такие исключения вместе с  общими дозволениями и образуют общедозволительный тип регулирования)  позволяют и здесь реализовать важную особенность права -  строгую определенность регулирования по содержанию.

Но какова в этом случае роль в праве (и прежде всего в дозволительном праве) общих запретов и основанном на них разрешительном типе регулирования (например, общих запретов на свободный оборот наркотических веществ, на использование в нормальной гражданской жизни боевого оружия)? На первый взгляд, может сложиться впечатление о том, что для дозволительного права они – всего лишь «особые случаи», тоже своего рода исключения из общего дозволительного  построения объективного права.

Но это  не так. Характер существующих здесь институтов  более сложен, в конечном итоге, и он в идеале, в принципе по логике чистых правовых начал «выводит» на дозволительную природу права. И вот как раз по этой, исключительно важной стороне проблемы должны быть приняты во внимание  некоторые философско-правовые суждения Канта.

Прежде всего, примечателен сам факт того, что Кант в сложном процессе постижения права,  приведшем его вопреки исходным посылкам к обоснованию роли дозволяющих законов как «единственного настоящего критерия последовательного законодательства» и всеобщности законов, по сути дела говорит о разрешительном типе регулирования, общем   запрете. То есть говорит  о  положениях из самых глубин юридической теории, к пониманию которых только-только сейчас, спустя два столетия после кантовских работ  подошла современная теория права. И Кант пишет: «запрещающий  закон сформулирован сам по себе, дозволение же включается в этот закон не в качестве ограничивающего условия (как это должно было бы быть), а как исключение … » («исключение» - свидетельство того, что запрет является общим).

Но как понимать, что дозволение в запрещающем законе «должно быть» не исключением, а «ограничивающим условием»? В этом случае, поясняет Кант, дозволение  добавляется к запрещающему закону «на основе принципа», и оно вследствие этого включается в «формулу запрещающего закона» , а «тем самым» запрещающий закон  превращается «и в закон дозволяющий».

Исключительно важный, по меркам юридической теории – утонченный, ювелирно отточенный и вместе с тем -  философски перспективный вывод! Помимо всего иного, он подводит к мысли о том, что общие запреты и разрешительный тип регулирования могут вполне совмещаться с природой дозволительного права. И  это происходит как раз тогда, когда противостоящее  общему запрету   дозволение выступает не в виде одного из исключений («разрешения»; вспомним общую схему разрешительного типа регулирования – «запрещено все, кроме прямо разрешенного законом»), а в виде ограничивающего условия. Скажем, - условия, в соответствии с которым общий запрет на оборот наркотических средств не конечен: он установлен при том условии, что свободный оборот всей суммы лекарственных средств находится в режиме общего дозволения. Тем более, что, как пояснил Кант, исключения,  это -  вообще не принцип, на основе которого должно строиться юридическое регулирование: таких исключений может быть неопределенное множество - «до бесконечности; ибо здесь дозволения добавляются к закону лишь случайно, не  на основе принципа, а  в результате подыскания подходящих случаев».

А отсюда – еще один, кажется, еще более основательный для философии права вывод. В зависимости от того, является ли  общий запрет «конечным», а значит, вписывается они или нет через «ограничительное условие» в общедозволительное регулирование, в зависимости от этого можно предельно точно установить природу действующего права. Если  запрет, например, в виде разрешительного порядка проведения демонстраций, собраний и митингов, «конечен», выражен в общем запрете и не имеет в качестве условия общее дозволение на свободу демократических действий, то перед нами надежное свидетельство того, что действующая юридическая система имеет характер  права власти, что и  саму-то власть характеризует по меньшей мере как авторитарную.

 Напротив, если разрешительные элементы в порядке проведения демонстраций, собраний, митингов, связанные с необходимостью соблюдения, допустим,  правил уличного движения, вводятся при том ограничивающем условии, что существует общее дозволение на свободу демократических действий, то такого рода разрешительные элементы и связанные с ним запреты, пусть – и общие, вполне согласуются с дозволительной природой действующей юридической системы. И это, наряду со всем другим, - крепкое свидетельство демократичности существующих общественных порядков в данной стране.

6. О правовом статусе субъектов. Обратимся ко второму из указанных ранее узловых пунктов, характеризующих институты дозволительного права. Дозволительная природа объективного права проявляется не только, а быть может, даже не столько в построении действующей правовой системы, в доминировании в ней тех или иных  типов и способов регулирования, сколько в статусе субъектов, прежде всего – физических лиц, граждан, т. е. в их правовом положении – тех правовых позициях, которые они занимают по отношению друг к другу, к государству.

Здесь имеются основания обратиться к той обозначенной Кантом трехмерной характеристике правового положения субъектов, в соответствии с которой статус лица в гражданском обществе определяется через его свободу как человека, равенство как подданного, самостоятельность как гражданина. И в этом отношении обратим внимание на третье звено – самостоятельность субъекта как гражданина, где философ обоснованно поменял эмоционально-этический лозунг французской революции «братство» на более строгую, юридически значимую категорию – «самостоятельность».

При  освещении этого звена правового положения гражданина, существенно важно сказать о том, что именно в рамках его правовой самостоятельности и может быть реализовано то решающее, что требуется для обеспечения дозволительной природы права, - возвышение правового статуса гражданина. С тем, чтобы гражданин, отдельный, автономный индивид  с его высоким статусом и неотъемлемыми правами,  занял в соответствии с требованиями гражданского общества центральное место в общественной жизни, возвысился над властью и другими социально-политическими институтами общества  в целом.

Каковы механизмы и пути такого возвышения? Ответ на этот вопрос   требует учета многих факторов – и не только юридических. Исходный пункт такой, широкой трактовки самостоятельности гражданина – в том, чтобы каждый человек  “был    сам себе господин (sui iuris) и, следовательно, имел какую-нибудь собственность .

Особо примечательным в приведенном суждении Канта – это  слово «следовательно». Выходит, по Канту, именно собственность, обладание ею  делает человека “самим себе господином” и потому “гражданином  государства”. Причем пусть не останется незамеченным  и то, что речь идет лишь о «какой-нибудь» собственности, и, стало быть,  величина собственности не определяет объем прав, уровень статуса гражданина. Плюс к тому  в  собственность,  по кантовским воззрениям, входит “всякое  умение,    ремесло,   изящное   искусство  или наука”, дающие средства к существованию .

Но как бы то ни  было, в гражданском обществе человек непременно должен быть носителем собственности – такой, которая дает человеку собственную опору в жизни, обеспечивает ему самостоятельное существование (в том числе, в виде обладания профессиональными знаниями и навыками, что, по всем данным, охватывается понятием «интеллектуальная собственность») и которая вследствие этого ставит человека в  положение лица, независимого от власти, и  более того способного при наличии других предпосылок обладать в отношении власти императивными публичными правомочиями.

Фундаментальное значение собственности для статуса гражданина, его самостоятельности в странах со сложившимися институтами гражданского общества – общее место, само собой разумеющаяся  норма, исходная идея для признания определяющей функции в обществе «среднего класса».

А вот в отношении России, ныне с трудом вырывающейся от пут тоталитарного строя, приходится вновь и вновь  высказать сожаление насчет того, что запись в первоначальных проектах  российской Конституции о собственности как основе гражданских прав («частная собственность – неотъемлемое право человека») после чиновничьих проработок проекта непосредственно перед конституционным референдумом так и  не увидела свет.

Впрочем, в  реформируемой России есть основания и для другой, не менее серьезной тревоги. В результате широко разрекламированной официальной приватизации – «ваучерной» и сплошного акционирования  -большинство российских граждан оказалось по-прежнему, как и при коммунистическом режиме, отчужденными от собственности, не имеющими «собственно собственнической» основы для своего независимого статуса, экономической и правовой самостоятельности. Это и стало предпосылкой не только бедственного положения многих людей, униженного положения перед чиновниками и сказочно обогатившимися ново-русскими богатеями, но и позорного для общества явления, когда чуть ли не центральным фокусом социальной и правовой жизни стала проблема «не получения» зарплаты и пенсий ( и  чуть ли не великим подвигом властей их «выплата в какие-то отдаленные  сроки»).

И – еще один момент, в отношении кантовских воззрений о статусе гражданина, необходимости его возвышения в гражданском обществе.  Это – то  поистине великое значение,  которое придавал Кант при оценке положения человека в обществе человеческому достоинству. По его представлениям, нужно достигнуть такого положения , чтобы    правительство считало «.для самого себя полезным обращаться с человеком. . .  сообразно его достоинству».

Достоинство с этих позиций – это вообще категория мировоззренческого порядка. Кант пишет: «похоже природа больше рассчитывает на его /человека/ разумное самоуважение, нежели на его благополучие»;  «кажется, - продолжает философ, - что природа  заботится не о том, чтобы человек хорошо жил, а о том, чтобы вследствие глубокого преобразования самого себя, благодаря своему поведению он стал достоин жизни и благополучия». И такая же мысль: главное, по Канту, не то, как стать счастливым, а то, - как «стать достойным счастья».

И вновь приходится  говорить о том, что философские представления о достоинстве человека и, стало быть, о  месте достоинства в статусе человека появились на свет с немалым опережением во времени. Только спустя более чем полтора столетия, после 1950-х годов в конституциях и других законах передовых демократических стран  запись о  достоинстве человека стала не  дежурной формулой, используемой при констатации критериев правонарушений (например, при защите чести, недопущения пыток и т. д.), а исходной нормативно-гуманистической основой  признания за человеком всей суммы неотъемлемых прав – основополагающей нормой в составе норм о правах и свободах человека. Пример тому -  Конституция Германии.

Попытки конструирования конституционного текста в такого рода направлении в России, увы,  опять-таки не увенчались успехом. Соответствующие положения, содержащиеся в первоначальных проектах, не сохранились в окончательном варианте: запись о достоинстве человека, как и в былые времена, оказалась соединенной с одним из правонарушений – недопустимостью пыток. Что впрочем – как это рассказывалось в начале книги – не стало препятствием для подобных отвратительных явлений на практике, когда реализовались кардинальные меры в борьбе с организованной преступностью.

7. «Первоначальный»   договор и договорные принципы в жизни людей. Теперь – третий пункт, характеризующих дозволительную природу права.

Понимание права как   права по своей природе дозволительного связано со значением договора в формировании демократического устройства общества.      Как показал  К.Д.Кавелин в Европе после средневековых раздоров и государственной раздробленности «гражданский и  политический  быт, сверху донизу, был построен на договорах, на системе взаимного уравновешения прав» А если принять во внимание сохранившиеся традиции древнеримской правовой культуры, то проясняется та благоприятная среда, которая предопределило довольно быстрое становление современных правовых систем, имеющих дозволительную направленность,  в демократических странах Европы.

Отсюда становится понятной идея первичности в государственно-правовой жизни договорных начал,             основательно проникшей в науку. В.С. Библер полагает, что «извечно и демократично только то современное общество, которое сохраняет в своих корнях демократическое право своих граждан заново, исходно, изначально порождать и договорно закреплять свои собственные правовые структуры».

С рассматриваемых позиций представляется важным обратить внимание на идею Канта о  «первоначальном договоре»  - понятии, близком к понятию «общественный договор», но все же  имеющим свой смысловой  оттенок.

Дело в том, что общественный договор как таковой в распространенной  локковско его трактовке   делает ударение  именно на общественном (а не на монархическом) понимании  государственной власти, на ее народной природе, на требованиях народного суверенитета. У Канта же ударение делается на другом – на том, что сообразуется с его взглядами на право, притом – на  объективное право, и более того – именно на праве людей дозволительной направленности.

 В этом отношении кантовские представления о первоначальном договоре соотносятся не с естественным состоянием, по-разному, кстати сказать, объясняемому Локком, Гоббсом и Спинозой, а с прирожденными правами людей. Причем – так, что прирожденное право имеет своей основой  свободу, которая  присуща каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду.

Отсюда вытекает та принципиальная особенность правовых взглядов Канта, в соответствии с которыми именно первоначальный договор - это явление действительно первоначальное. Такое, которое сообщает  объективному праву, всей действующей юридической системе правовой характер – придает им качество достаточной правовой легитимности.

У Канта на этот счет есть достаточно жесткие выражения. Характеризуя первоначальный договор в качестве «всего лишь идеи  разума»,  он вместе с тем подчеркивает, что этот договор «однако, имеет несомненную (практическую) реальность в том именно смысле, что он налагает на каждого законодателя обязанность издавать свои законы так, чтобы они могли исходить от объединенной воли целого народа», выраженной  в первоначальной договоре.

Вряд ли с этой точки зрения можно признать  точными высказанные в философской литературе  соображения о том, что первоначальном договору Кант придавал моральное звучание. Э.Ю.Соловьев утверждает: «Индивиды, согласно Канту, вступают в договор не в качестве разумно-эгоистических, а в качестве моральных существ» . Смысл  общественного договора при таком подходе состоит в том, что «человек обладает достаточной внутренней силой для добровольного обуздания своих  «предпреступных» помыслов». Этическая  сторона договорного «самообязывания», конечно же, достойна внимания и она во многом согласуется с самой сутью философии Канта, главным образом . в глубоко духовной, трансцендентной ее стороны. Но всё же существо первоначального (именно - первоначального) договора состоит в том, что здесь и таким путем придается правовая легитимность и последовательная правовая направленность нормативным установлениям в области внешних отношений, претендующим на утверждение твердой правозаконности, вытекающей из современного права  - права человека.

С  рассматриваемых позиций следует признать справедливым мнение Э.Ю.Соловьева,  высказанное в  другой работе. Отмечая (увы, поначалу вновь с известным  креном в сторону морали), что «кантовский моральный индивид – это, если угодно, трансцендентальный конституционалист», автор затем обоснованно пишет: «Мы нимало не погрешим против основного смысла категорического императива, выразив его «стандартную формулу» следующим образом : «Поступай так, чтобы максима твоего поведения была совместима с первоначальным договором, обеспечивающим само политическое сообщество людей на началах правозаконности».

Насколько Кант придавал существенное политико-правовое значение первоначальному договору видно из его слов,  когда он утверждает, что без идеи первоначального договора «нельзя мыслить никакого права по управлению      народом» и что на идее первоначального договора «должно быть основано всякое правовое законодательство народа».

Изложенные соображения, думается, объясняют то обстоятельство, что в жизни, на практике при решении сложных, конфликтных проблем высшими юрисдикционными  учреждениями страны имеются необходимые основания для того, чтобы видеть в известных реалиях прошлого и настоящего значимые элементы первоначального договора, от признания которых зависит решение конфликтных ситуаций.

Например, в сложных зыбких, противоречивых обстоятельствах, которыми были отмечены события  реформируемой России в 1991-1993 гг., когда распался Советский Союз и шло жесткое противоборство между Президентом и Верховным Советом РСФСР, казалось бы, нет сколько-нибудь крепких юридических оснований для выхода из конфликтной ситуации. Конституция РСФСР была принята до распада Союза, и потому действовавший на ее основе Верховный Совет и принимаемые им законодательные документы не имели достаточной легитимности. Неустойчивым было и правовое положение президентской власти, сформированной на недавних по тому времени всенародных выборах, но всё же - также на основе нормативных положений составной части уже не существующего государства.

Но вот   в конце апреля 1993 г. состоялся референдум о доверии президентской политике реформ. И  его результаты, как вскоре стало ясным, приобрели более широкое правовое значение, чем просто одобрение определенного направления внутренней политики. Во всяком случае, открытое противоборство «двух властей» в начале октября 1993 г., кульминацией которого стали вооруженные столкновения у резиденции Верховного Совета и его штурм вооруженными силами – при всей противоправности совершаемых в этом случае акций, было встречено   с известной терпимостью большинством населения. И это, надо полагать, в значительной степени объясняется  как раз тем, что  референдум по своей сути представляет собой одну из общепринятых форм общественного (первоначального) договора, результаты которого дают  победителю известные  основания для действий в критических ситуациях с опорой на достигнутое  на референдуме по принципу большинства согласие населения.

Но если это верно, то тогда не это ли обстоятельство стало незримым фоном для того, чтобы спустя года для решения другого конституционного конфликта, связанного с действиями правящих кругов  Чечни по ее государственному обособлению, вновь, и теперь уже в крупных масштабах, в действие были приведены регулярные вооруженные силы и на территории России началась двухлетняя кровавая бойня. – Горький факт,  который  должен стать  поучительным уроком для всех, кто заранее не просчитывает возможные последствия   своих акций, относящихся к такому крупному социальному институту, как первоначальный договор во всех его разновидностях и проявлениях.

Идея первоначального договора такова по своему  правовому значению, что ее можно рассматривать в качестве основы конституционного развития страны.

Под рассматриваемым углом зрения такие  институты демократической организации общества, как свободные выборы по принципу большинства (выборы депутатов в высший представительный орган страны, выборы главы государства), а также всенародные  референдумы, могут быть признаны формами первоначального договора, имеющими независимо от характера их нормативного закрепления непосредственное конституционное значение на данном участке государственно-правовой жизни гражданского общества.

Еще больше оснований для такого утверждения в отношении всенародных референдумов, на которых решается вопрос о принятии Конституции (а также – поправок к ней, иных непосредственно конституционных проблем). Конституционные референдумы – правовой институт,  ближайшим образом соответствующий  идее первоначального договора.

В то же время по данному вопросу необходимы известные уточнения.

Как свидетельствует конституционная  практика ряда стран (Франции, России), референдум, на котором принимается проект конституционного документа и происходит разовая и непосредственная легитимация проекта всенародным голосованием, не может быть признан совершенным и безупречным  во всех отношениях механизмом, реализующим идею первоначального договора. И по соображениям профессионально-делового характера (непосредственное «всенародное принятие» сложного юридического документа не обеспечивает его необходимую отработанность),  и по соображениям юридической и нравственной корректности такого принятия (на референдуме в принципе невозможно дать дифференцированную оценку многообразным положениям проекта).

Оптимальным вариантом принятия конституционного документа в соответствии с идеей первоначального договора является такой его механизм, в ходе и результате которого происходит двойная  или даже тройная легитимация проекта всенародным голосованием. По такому варианту сначала проект документа вырабатывается высшим представительным учреждением страны, статус депутата которого обретен на основе свободных выборов, а затем – в качестве завершающей стадии происходит одобрение принятого законодателями документа. Кроме того, перед завершающей стадией целесообразно еще одно звено – промежуточный  референдум по нескольким (двум-трем) наиболее острым вопросам конституционного устройства общества. Отсутствие на практике такого, казалось бы чрезмерно усложненного порядка разработки и принятия конституционного документа снижает уровень его легитимной обоснованности, превращая референдум  в способ решения населением вопроса об  одобрении или неодобрении той или иной политики, а еще более – руководящего статуса лидера, с именем которого сопрягается документ, вынесенный на референдум.

Отсюда – если согласиться с приведенными соображениями – становятся понятными истоки тех юридических  огрехов и  неодобрительных оценок со стороны отдельных людей и специалистов, которые характерны для отношения к Конституции России, принятой на  референдуме 1993 г. Многое в этих огрехах  (а также и в отсутствии многоэтапных процедур принятия конституционного проекта) объясняется  сложностью политической ситуации в России того времени,  вытекающим в этой связи весьма вероятным предположением  о том, что соблюдение оптимальных процедур  в обстановке политического кризиса привело бы к появлению еще большего числа огрехов и минусов, а быть может, и вообще отодвинуло принятие демократической конституции на неопределенно долгую перспективу. Но как бы то ни было, существующие реалии, относящиеся к действующей российской Конституции, должны быть уроком, поводом к размышлениям с  перспективой на будущее, когда – будем верить – в  конституционном развитии России в полной мере реализуется весь политический, нравственный и юридический потенциал идеи первоначального договора.                           

                                                         4

                    ОТ ПРАВ  ЧЕЛОВЕКА  К  ПРАВУ ЧЕЛОВЕКА

         1. Многосложные  проблемы. Одна из фундаментальных задач нынешнего времени (особенно – для стран, освобождающихся из-под ига тоталитарных режимов) – это  перейти от славословий, а порой словоблудия по правам человека к реальному делу.

        Условия, пути и способы решения возникающих здесь проблем, направленных на превращение в жизненную реальность идей    о правах человека,   многообразны. Они сопряжены со степенью утверждения в обществе начал либеральной цивилизации, природой, характером и честностью политической власти, деятельностью  общественных правозащитных организаций, действительных подвижников правозащитного дела, со многими другими  факторами нашего сегодняшнего бытия..

Но быть может, среди этих различных условий, путей и способов тоже есть ключевое звено?

2. От субъективного права к объективному праву – праву человека. Да, и  здесь, при определении условий, путей и способов превращения правозащитных лозунгов и формул в реальность, есть центральный пункт. Он состоит в юридическом возвышении прав человека. В том,  чтобы идеи прав человека воплотить в действующем позитивном праве, и в обществе утвердилось,  стало незыблемым и основополагающим   п р а в о  человека.

Здесь вновь приходится говорить об азбучных положениях науки, рассмотренных в самом начале книги [1.2.1.] . Право человека в общераспространенном их понимании – это  субъективные права, т.е.  возможности конкретной личности, субъекта. Более того, и в античности, и даже в эпоху Просвещения они в принципе не имели юридического характера, выступали  в качестве некоего духовного начала, требований естественного права, имеющих преимущественно идеологическое, гражданственное, моральное значение.

Только с середины ХХ в. общественная значимость этой категории и необходимость ее реализации  стали настолько значительными, что права человека получают  общее признание, а отсюда шаг за шагом – и юридическое значение. Они в полномасштабном виде закрепляются в международных документах, конституциях, других внутригосударственных  законах. А затем – уже ближе к  нынешнему времени -  постепенно начинают обретать и прямое  юридическое действие.

Последнее из указанных обстоятельств не только имеет существенное практическое значение, связанное с фактической реализацией прав и свобод человека, но и представляет собой крупный шаг в их юридическом  возвышении, -  к тому, чтобы начался процесс преобразования материи права, его перенастройка из «права  власти» или «права государства» в «право человека». Такое преобразование обусловлено с юридической стороны тем, что прямое юридическое действие прав человека означает их непосредственное признание правосудными учреждениями – судом, и значит – вступление в «работу» других звеньев юридической  системы, когда  постепенно, звено за звеном начинает «работать» объективное право в целом, весь комплекс его средств и механизмов.

Право человека, таким образом, в качестве своей основы и сути включает субъективные права человека, которые как бы распространяют на объективное право  свою духовную силу и  которые  со своей  стороны сами   выступают уже в лоне и под эгидой объективного права. И потому – они, субъективные права человека,  не только становятся критерием, своего рода камертоном построения и настройки всего содержания юридической системы, всех ее подразделений (в том числе и тех, которые направлены  на обеспечение порядка и организованности в общественной жизни), но также – что не менее существенно – становятся юридическими субъективными правами и, стало быть, оснащенными  юридическими средствами и механизмами по их реализации.

Этот процесс юридического возвышения прав человека, когда они наращивают «юридическую плоть» и все более выступают в качестве субъективных юридических прав, только начался в мире. Даже в передовых демократически  развитых странах   (таких, как Германия) сделаны в этом направлении только первые шаги, о которых ранее уже упоминалось.

В целом такого рода перенастройка юридической системы, осуществимая во всем своем объеме при успешном претворении в жизнь идеалов либеральной цивилизации, по конечным итогам  будет означать качественный переворот в мире правовых явлений, когда реально, фактически, и  притом – во вполне развернувшемся  виде,  и войдет в жизнь людей неведомый ранее юридический феномен – право человека, о котором двести лет тому назад  прозорливо сказал Кант и котором по сути дела говорят передовые правоведы (такие, как И.А. Покровский).

Хотя процесс становления права человека, по всем данным, окажется сложным и долгим, уже сейчас различимы основные вехи этого процесса. По-видимому, наиболее крупными, поворотными среди них окажутся следующие три. Это:

В о – п е р в ы х, такое построение позитивного права, когда путем целенаправленного законодательства категории субъективных прав человека будет подчинен весь основной нормативный материал национальной правовой системы (именно такой курс – судя по фактическим данным – взят в демократически передовых странах, в конституциях которых заглавное, определяющее место занимают нормативные положения об основных правах человека; в Конституции России аналогичное положение – пусть  пока на формальном уровне - записано в ст.18);

В о – в т о р ы х,  создание независимой системы правосудия, способной и настроенной  на то, чтобы противостоять любым акциям учреждений исполнительной и законодательной власти, не согласующимся с конституцией, основными правами  и свободами человека;

В    т р е т ь и х, фактическое, немедленное и резкое реагирование судебной системы (реагирование, при отсутствии иных оснований, – по своей инициативе), а вслед за ней – всего государства на все случаи, когда – пусть и  в юридической форме - происходят на деле нарушения основных прав человека.

3. Всеобщее правовое общество. Право человека – это право гражданского общества.  И  вот что примечательно. Рассматривая формирование последнего как «величайшую проблему для человеческого рода», Кант определял его как всеобщее правовое гражданское общество. Но что значит «всеобщее»?

Прежде всего, понятно – то, что правовые  и гражданские начала в таком обществе должны  распространяться на все основные стороны его жизни (и иметь в этом отношении «тотальное», стало быть, всеобщее значение). Но дело не только в этом.

Характеризуя развитие человечества «во всемирно-гражданском плане», Кант связывал создание и существование совершенного гражданского устройства данного общества с состоянием международных дел, с утверждением законосообразного порядка и во внешних связях между государствами. Именно – законосообразного! То  есть – в принципе такого же, какой должен господствовать и внутри общества.

 Насколько эта сторона гражданского устройства представлялась существенной для Канта, видно хотя бы из того, что  именно в плоскости международных дел он освещал  важнейшие достоинства права. Рассматривая под этим углом зрения проблемы мира (основная работа по этой  проблеме – «К вечному миру» 1795 г.), Кант говорит «об уважении  к понятию права, которое одно только могло бы утвердить навечно мир».

Вместе с тем здесь, на мой взгляд,  может быть отмечена и другая  сторона проблемы. Реализация идеалов права, и, возможно, прежде всего – тех, которые относятся к  субъективным правам человека,  должна, не только получать фактическую жизнь через механизмы  объективного права данного государства, но и, по всем данным,  иметь опору в мировом сообществе. – в международном праве, в самом законосообразном порядке внешних связей государств, а главное – в общем состоянии и в «настроенности» права, характерном для мирового сообщества.

Каковы доводы, обосновывающие это положение? Два основных соображения должны быть приняты здесь во внимание.

Первое из них заключается в том, что право – это универсальный институт в  жизни людей на нашей планете. И потому в обстановке ХХ - начала ХХ1 века, сблизивших через поразительную по эффективности систему коммуникаций людей всех стран и континентов, есть основания утверждать  о существовании в мире общего правового состояния, своего рода уровня права, планки и порога правосознания, задаваемых общепризнанными правовыми  ценностями, правовой культурой наиболее развитых, продвинутых по путям прогресса стран. Вполне понятно поэтому, что в странах, особенно – тех, которые только вступили на путь формирования права современного гражданского общества, опорными точками для такого правового развития должны стать не только внутренние, существующие в данном обществе условия и импульсы, но и та планка правовых ценностей, которая характерна для человеческого сообщества в целом.

А в этой связи – и второе соображение. Существо его в том, что и в современном гражданском обществе стран, уже во многом освоивших ценности либеральных цивилизаций, политическая государственная власть остается потенциально наиболее мощной социальной силой. И по этой причине  даже в передовых по демократическому развитию странах рецидивы насилия нет-нет, да и прорываются в реальном бытии, в политической практике. И порой, увы,  так, что возвышенные идеалы прав человека (права человека) грубо, вооруженной силой попираются.

Тем более такое положение вещей, характеризующее непростую конкуренцию  насилия и права, присуще странам, стремящимся в ускоренных темпах достигнуть современной стадии обещецивилизационного  развития. - Таким странам, как современная Россия, где либеральные по замыслу  реформы реализуются  в обстановке нетерпения  в ускоренных темпах через институты государственной власти и где в результате этого, а также в результате   былой силовой идеологии декларируемые правовые формы и принципы остаются неустойчивыми, зыбкими, податливыми перед силовым давлением. Позор России – кровавая бойня в Чечне в1994-1996 гг., отмеченная (официально не осужденными и даже официально не зафиксированными) грубыми массовыми нарушениями прав человека, обнажила реальное существо  российской юридической системы, сохранившей глубокие следы коммунистической правовой идеологии с ее доминантой – возможностью вооруженного насилия при решении внутригосударственных проблем.

В такой обстановке сама жизнь выдвигает необходимость (согласующуюся с кантовской идеей всеобщего характера гражданского общества) формирования на уровне мирового сообщества  институтов, обладающих надлежащий компетенцией и достаточными императивными возможностями для  инициирования и поддержания в странах, вставших на путь современного правового развития, правовых форм, ориентированных на утверждение в реальной жизни передовых правовых ценностей, идеалов прав человека (права человека).

Речь в данном случае не идет об утопических, сомнительных  проектах создания некоего «всемирного правительства» или системы межгосударственных законов, равных по силе законам внутригосударственным (Кант – автор этой идеи – указывал и на великие опасности при ее реализации).

Реальное значение при решении возникающих здесь многосложных вопросов имела бы проработка таких вариантов решения рассматриваемой проблемы, в соответствии с которыми получили бы развитие и совершенствование  система Международных судов, призванных защищать права человека, упрочение и углубление их компетенции, императивной силы их   решений.

Предложения по данному  кругу вопросов С.А.Ковалева  - истинного и верного подвижника в реальном утверждении идеалов и ценностей права – должны привлечь внимание отечественной и мировой демократической общественности. Их смысл – не только в том, что в конце концов должен быть найден выход из ситуаций, когда массированная пропаганда и официальная риторика, лукавые и лживые «правозащитные» акции власти создают непробиваемую иллюзию благополучия при тревожном, а подчас и прямо ужасающем фактическом состоянии дел по правам человека. Их смысл – также и в том, чтобы не утратить веру, не сойти с курса, постигать на деле право, двигаться к торжеству, верховенству права в нашей жизни.