Глава пятая. Темпы роста совокупного продукта

Окружающая капитализм атмосфера враждебности, существование которой мы сейчас

объясним, сильно затрудняет рациональную оценку его экономических и культурных

результатов. К настоящему времени общественное мнение настолько рассердилось на

капитализм, что осуждение его, всего им созданного стало уже общим местом,

чем-то вроде правила хорошего тона. Каждый писатель или оратор, каковы бы ни

были его политические убеждения, стремится соответствовать этому этикету,

подчеркивать свое кри­тическое отношение, обеспокоенность, сомнение в

достижениях капитализма, отвращение к капиталистическому интересу и

соли­дарность с интересами антикапиталистическими.

Всякая другая позиция признается не просто глупой, но и анти­общественной,

считается аморальным раболепством. Это, конечно, совершенно естественно. Всякая

новая религия утверждается именно таким образом. Но это, понятно, отнюдь не

облегчает зада­чу аналитика: думаю, что в 300 году н.э. было бы непросто

растол­ковать ярому приверженцу христианства, в чем заключаются достижения

античной цивилизации. В такое время, с одной стороны, С порога отвергаются самые

очевидные истины [Есть и другой способ отделаться от очевидной, но неудобной

истины. Он состоит в том, чтобы презирать ее за тривиальность Этого вполне

достаточно для дискредитации истины, поскольку широкая публика обычно не

сознает, что таким способом просто маскируется невозможность ее опровержения.

Любопытный феномен социальной психологии!]. С другой стороны, терпимо

воспринимаются или даже приветствуются очевидные глупости.

Первым показателем состояния экономики является совокуп­ный продукт -

совокупность товаров и услуг, произведенных за единицу времени - год, квартал

или месяц. Изменение этого пока­зателя экономисты пытаются измерить с помощью

индекса, который строится из показателей производства отдельных товаров. "Ес­ли

бы мы придерживались строгой логики, никто не стал бы строить или использовать

какой-либо индекс производства" [Bums A.F. Production Trends in the United

States Since 1870. P. 262.], поскольку не только данные и техника построения

такого индекса, но и сама идея совокупного продукта, состоящего из разных

товаров, удельный вес которых все время меняется, являются весьма сомни­тельными

[ Здесь мы не можем заняться этой проблемой. Кое-что будет сказано в следующей

главе. Более полное изложение см. в моей книге "Business Cycles". Ch. IX.]. Тем

не менее я считаю, что этот метод достаточно надежен, если мы хотим получить

самое общее представление.

Для США достаточно надежные и многочисленные статистические ряды, позволяющие

построить такой индекс, существуют со времен Гражданской войны. Используя так

называемый индекс совокупного производства Дэя-Персонса [Persons W.W.

Forecasting Business Cycles. Ch. XI.], мы можем установить, что с 1870 по 1930

г. среднегодовой темп прироста составил 3,7 %, а в обрабатывающем секторе - 4,3

%. Давайте сосредоточим свое внима­ние на первой цифре и постараемся наглядно

представить, себе, что она означает. Для начала нам придется скорректировать эту

ве­личину: поскольку удельный вес промышленного оборудования в совокупном

продукте постоянно рос, то часть последнего, предназначенная для потребления, не

могла расти тем же темпом, что и весь продукт. Это надо учесть. Я думаю, что

поправка не должна составлять более 1,7 % [На самом деле эта поправка намного

завышена. Ср. также оценки профессора Ф.К.Милла: 3,1 % ежегодного прироста в

1901-1913 IT. и 3,8 % - в 1922-1929 гг. (без учета продукции строительства; см.

Mill F.C. Economic Tendencies in the United States.], таким образом получаем

двухпроцентный годовой рост "располагаемого продукта" (сложные проценты).

Теперь предположим, что капиталистическая машина продолжает производить продукт

с тем же темпом прироста на протяже­нии следующей половины века начиная с 1928

г. Против этой предпосылки можно выдвинуть несколько возражений, которые будут

рассмотрены впоследствии. Однако ее нельзя отвергнуть на том основании, что в

период 1929-1939 гг. капитализм уже не мог выйти на этот уровень роста.

Депрессия, продолжавшаяся с четвертого квартала 1929 г. по третий квартал 1932

г., не может означать, что механизм капиталистического производства сломался

навсегда: де­прессии такой силы регулярно случались в прошлом - примерно каждые

55 лет. Последствия одной из них (1873-1877 годов) были, естественно, учтены при

вычислении среднего темпа прироста, равного 2 %. Медленное оживление (до 1935

г.), слабый подъем (до 1937 г.) и последующий спад можно легко объяснить

трудностями приспособления к новой фискальной политике, новому трудовому

законодательству и общему пересмотру государственной политики по отношению к

частному предпринимательству. Влияние всех этих факторов можно в некотором

смысле (см. ниже) отделить от функционирования производственного механизма как

такового.

Поскольку здесь особенно важно избежать недопонимания, я хочу подчеркнуть, что

последний абзац вовсе не содержит ни кри­тики "Нового курса" [Имеется в виду

экономическая политика президента Ф.Д. Рузвельта, - Прим. ред.], ни вывода,

который я, кстати, считаю верным, но пока в нем не нуждаюсь, что политика такого

типа в долгосрочном аспекте несовместима с эффективным функционированием системы

свободного предпринимательства. Сейчас я хочу лишь сказать, - и думаю, в этом со

мной должны и могут согла­ситься даже самые ревностные приверженцы "Нового

курса", - что такие масштабные и резкие перемены в общественной жизни не могут

не влиять на экономику в течение некоторого времени. Ина­че я просто не могу

объяснить, почему страна, у которой были наилучшие шансы на быстрое оживление,

оказалась как раз в наихудшем положении. Наш вывод подтверждает в определенном

смыс­ле аналогичный пример Франции. Таким образом, события 1929-1939 гг. сами по

себе не могут служить основанием для того, чтобы игнорировать наши аргументы,

которые к тому же в любом случае могут оказаться полезными для понимания прошлых

событий.

Итак, если производство потребительских товаров и услуг в ус­ловиях

капиталистического порядка шло бы после 1928 г. тем же темпом, что и раньше,

т.е. возрастало бы в среднем на 2 % в год, то в 1978 г. оно примерно в 2,7

(точнее, в 2,6916) раза превысило бы уровень 1928 г.

Для того чтобы определить, каким будет соответствующий при­рост реального дохода

на душу населения, вначале заметим, что наш темп прироста совокупного продукта

можно примерно приравнять темпу прироста совокупного личного денежного дохода,

идущего на потребление ["Потребление" включает приобретение потребительских

товаров длительного пользования: автомобилей, холодильников, жилых домов. Мы не

делаем различия между потребительскими товарами кратковременного пользования и

так называемым "потребительским капиталом".], с поправкой на изменение

покупательной способности доллара. Во-вторых, мы должны иметь какой-то прогноз

ожидаемого роста населения. Мы выберем оценку Слоуна: 160 млн. на 1978 г. Тогда

среднедушевой доход возрастет за эти 50 лет более чем в 2 раза (в 1928 г. он

составлял 650 долл.) и, значит, в 1978 г. он будет составлять около 1300 долл.

покупательной силы 1928 г. [Это означает, что реальный доход на душу населения

будет увеличиваться на 1,375 % ежегодно. Выяснилось, что в Англии за сто лет,

предшествовавших I мировой войне, этот показатель был точно таким же (см.

расчеты лорда Стемпа в кн. Wealth and Taxable Capacity). Вряд ли это совпадение

может что-то значить. Но, по крайней мере, оно показывает, что вычисленная нами

цифра не является заведомо абсурдной. В 241-м номере "National Industrial

Conference Board Studies" (табл. 1, строки 6-7) мы обнаруживаем, что

"реализованный подушевой национальный доход", вычисленный с учетом изменения

индекса стоимости жизни Федерального резервного банка Нью-Йорка и National

Industrial Conference Board, в 1929 г. был примерно в 4 раза больше, чем в 1829

г., - аналогичный результат, в надежности которого, правда, есть еще более

серьезные сомнения.]

Некоторые читатели, возможно, сочтут, что необходимо сказать несколько слов о

распределении совокупного денежного дохода. До начала XX в. многие экономисты,

как и Маркс, полагали, что капи­талистический процесс изменяет долю различных

слоев населения в общем доходе: богатые становятся богаче, а бедные беднее (хотя

бы относительно). Однако такой тенденции не существует. Какие бы статистические

показатели ни использовались, придется сделать вывод, что внешний вид пирамиды

доходов существенно не изменился за период наблюдений, а для Англии он

охватывает весь XIX в. [См. Stamp. Op. cit. Тот же феномен можно наблюдать во

всех странах, о которых есть статистические данные, если очистить последние от

циклических колебаний различных периодов. Показатель распределения доходов или

неравенства доходов, предложенный Вильфредо Парето, может быть подвергнут

критике. Но факт остается фактом и не зависит от недостатков индекса.]

Постоянной оставалась и доля в доходе заработной платы работающих по найму.

Поэтому, рассуждая о том, что произойдет, если капиталистический механизм будет

и в дальнейшем работать без постороннего вмешательства, мы не имеем никаких

оснований предполагать, что в 1978 г. распределение доходов или их дисперсия

относительно средней будут существенно отличаться от параметров 1928 г.

Полученный нами результат можно интерпретировать следующим образом: если

капитализм сможет еще 50 лет развиваться так же, как до сих пор, он покончит с

тем, что сегодня называется бед­ностью, даже в самых низших слоях населения, за

исключением отдельных патологических случаев.

И это еще не все. Увеличение нашего индекса, каковы бы ни бы­ли его последствия,

явно не полностью отражает будущий рост. Прежде всего при его расчете не

учитывается благо под названием "добровольный отдых". Базой для исчисления

индекса является производство основных потребительских и промежуточных

продуктов, появление же новых благ отражается в нем неадекватно или не

отражается вовсе. По той же причине не находит в нем отражения повышение

качества продуктов, хотя во многих случаях прогресс достигается именно на этом

направлении. Невозможно адекватно измерить разницу между автомобилем 1940-го и

1900-го годов и определить, насколько упала цена на единицу полезного эффекта.

Может быть, легче было бы оценить степень использова­ния данного количества

сырья или полуфабрикатов: стальной сли­ток или тонна угля сегодня используются

во много раз более эффективно, чем шесть-десять лет назад. Но в этом направлении

сделано очень мало. Не знаю, насколько изменился бы наш индекс, ес­ли бы мы

смогли его скорректировать с учетом всех этих факторов, но ясно одно: он бы

увеличился, и это гарантирует наши оценки от какого-либо пересмотра в сторону

уменьшения. К тому же, даже ес­ли бы мы располагали методом измерения

технологической эффективности продуктов промышленности, это все равно не

позволило бы нам учесть, какое значение это имело для человеческого достоинства,

интенсивности и приятности человеческой жизни - словом; для всего того, что

экономисты прошлого поколения назы­вали "удовлетворением потребностей". Ведь в

конце концов имен­но это имеет для нас решающее значение и является истинным

"продуктом" капиталистического производства. Именно отсюда на­ша

заинтересованность в индексе производства, составляющих его фунтах и галлонах,

которые сами по себе вряд ли заслуживают нашего внимания.

Но вернемся к нашим двум процентам. Для правильной интерпретации этой цифры

важно еще одно обстоятельство. Я уже говорил о том, что доля отдельных групп

населения в национальном доходе в течение последней сотни лет оставалась, грубо

говоря, постоянной. Однако это справедливо лишь в денежном измерении, если же

мерить в реальных величинах, то удельный вес групп с низкими доходами возрос.

Капиталистический механизм - это прежде всего механизм массового производства,

что означает также и производство для масс. Поднимаясь же вверх по шкале

ин­дивидуальных доходов, мы обнаружим, что все большая их часть расходуется на

индивидуальные услуги и товары ручного производства, цены которых зависят прежде

всего от ставки заработной платы.

Доказать это очень просто. Современному рабочему доступно кое-что, чем с

удовольствием владел бы, если бы мог, сам Людовик XIV, к примеру, услуги

современного дантиста. Но в целом король-солнце вряд ли мог бы много выиграть от

достижений капитализма. Даже скорость передвижения была не так уж важ­на для

столь достойного джентльмена. Электрическое освещение не столь привлекательно

для того, кто имеет деньги, чтобы купить достаточное количество свечей и

заплатить слугам, которые за ними присматривают. Типичные достижения капитализма

- это дешевая ткань: хлопчатобумажная и вискозная, дешевые ботинки, автомобили и

т.д., а вовсе не такие усовершенствования, которые нужны богатым людям. У

королевы Елизаветы [Естественно, автор имеет в виду Елизавету I (1533-1603). -

Прим. ред.] были шелковые чулки. Капиталистическое развитие обычно состоит не в

том, чтобы изготовить большое количество чулок для королевы, а в том, чтобы,

затрачивая на их изготовление все меньше и меньше усилий, сделать их доступными

для девушек-работниц.

Этот факт предстанет перед нами еще более убедительно, если мы рассмотрим

длинные волны экономической активности, ана­лиз которых наилучшим образом

раскрывает природу и механизм капиталистического процесса. Каждая такая волна

состоит из ка­кой-либо "промышленной революции" и периода освоения ее

достижений. Например, даже располагая весьма скудной информацией, мы можем

статистически и исторически выделить фазу подъема длинной волны в конце 1780-х

годов, ее высшую точку около 1800 г., а затем спад и некоторое оживление,

которое окончи­лось к началу 1840-х годов. Это и была "промышленная революция",

столь близкая сердцам авторов учебников.

Однако за ней последовала очередная революция, породившая очередную длинную

волну, которая набирала силу в 40-е годы и достигла высшей точки незадолго до

1857 г., а затем убывала до 1897 г, За ней - еще одна, достигшая пика около 1911

г. и сходящая на нет в настоящее время [В литературе, посвященной экономическим

циклам, эти "длинные волны" связаны прежде всего с именем Н.Д.Кондратьева.].

Эти революции периодически обновляют структуру промыш­ленности, внедряя новые

методы производства: механизирован­ные и электрифицированные фабрики, химический

синтез и пр.; новые товары; услуги железных дорог, автомобили, электрическое

оборудование; новые организационные формы - слияния компа­ний; новые источники

сырья: шерсть с берегов Ла-Платы, американский хлопок, медь из Катанги; новые

торговые пути и рынки сбыта. Изменения в промышленности порождают колебания,

зада­ющие общий тон деловой жизни: в начале этих перемен происходит оживление

инвестиций и наступает "процветание", которое, конечно, прерывается спадом более

короткого цикла, накладывающегося на фоновые долгосрочные колебания. Когда

процесс изменений подходит к концу, а их результаты широким потоком посту­пают

на рынок, устаревшие элементы промышленной структуры устраняются и господствует

"депрессия".

Так возникают продолжительные периоды роста или падения цен, процентных ставок,

занятости и т.д., которые являются составной частью механизма постоянного

обновления производственного аппарата.

Этот процесс на первый взгляд ведет к хаосу, убыткам и безработице, однако он

всякий раз порождает лавину потребительских благ, поток которых постоянно

расширяется и углубляется, увели­чивая тем самым реальные доходы потребителей.

Хорошенько присмотревшись к этим лавинам, мы установим, что каждая из них

состоит из товаров массового потребления и увеличивает покупательную способность

каждого доллара заработной платы в большей степени, чем покупательную

способность любого другого дол­лара. Иными словами, капиталистический процесс не

случайно, а в силу самого своего механизма все более поднимает уровень жизни

масс. Это происходит через цепь превратностей, тяжесть которых пропорциональна

скорости продвижения вперед, но факт ос­тается фактом: капиталистическое

производство одну за другой ус­пешно решает все проблемы обеспечения масс

различными товарами [Это, разумеется, относится также к сельскохозяйственным

продуктам, деше­вое массовое производство которых целиком и полностью является

заслугой крупных капиталистических предприятии: железных дорог, транспортных

компаний, производителей сельскохозяйственных машин и удобрений.]. Наиболее

важная из остающихся - проблема жилья - так­же будет скоро решена посредством

сооружения домов из готовых полуфабрикатов.

Но и это еще не все. Наша оценка экономического строя была бы неполной, - и,

кстати, немарксистской, - если бы мы остановились на продукте, который

соответствующий экономический механизм доставляет различным группам общества, и

не упомянули бы те явления, которые конвейер не производит сам, но доставляет

для них экономические и политические средства, а также все достижения в области

культуры, порождаемые капиталистическим менталитетом. Рассмотрение последних мы

отложим до гл. XI, а сейчас обратимся к некоторым аспектам первых.

Тактические соображения и ожесточенная атмосфера борьбы за социально

ориентированное законодательство затрудняют понимание двух достаточно очевидных

фактов. Во-первых, часть этого законодательства возможна только на базе

успешного развития ка­питализма в предыдущий период (т.е. на основе богатства,

создан­ного ранее капиталистическими предприятиями). Во-вторых, многое из того,

что развито и обобщено в социально ориентированном законодательстве, было

первоначально внедрено самим капиталистическим классом. Оба факта надо занести в

актив капиталистической системе.

Теперь давайте представим, что эта система продолжит свое развитие тем же

темпом, что и в шестьдесят лет, предшествовавших 1928 г., и среднегодовой доход

на душу населения действительно достигнет уровня 1300 долл. Совершенно очевидно,

что в таких условиях все желания сторонников социальных реформ и даже многие их

причуды будут исполнены либо автоматически, либо без заметного вмешательства в

капиталистический процесс.

В частности, полностью обеспечить безработных будет тогда не только возможно, но

и легко. Конечно, безответственность, проявляющаяся в создании безработицы и в

последующем финанси­ровании ее за общественный счет, всегда будет порождать

неразрешимые проблемы. Но при наличии элементарной предусмотри­тельности

выделение в среднем 16 млрд. долл. в год на выплаты 16 миллионам безработных,

включая членов их семей (10 % населения), не будет такой уж непосильной задачей,

если национальный доход, идущий на потребление, составит порядка 200 млрд. долл.

(в долларах 1928 года).

Как известно, безработицу все считают одной из самых важных проблем капитализма,

а некоторые критики даже основывают на этом показателе свой приговор

капиталистической системе. Поэтому хотел бы объяснить читателю, почему это

явление играет сравнительно небольшую роль в моих аргументах. Я не думаю, что

безработица - одно из тех зол, которые может устранить само капита­листическое

развитие (как, например, бедность). Не думаю также, что существует какая-либо

долговременная тенденция роста безра­ботицы. Единственный достаточно длительный

статистический ряд - процент безработных среди членов английских тред-юнионов -

покрывает 60 лет до I мировой войны. Это типично циклический показатель, не

имеющий тренда [Его часто изображают на графиках и анализируют. См., например,

Pigou A.C. Industrial Fluctuations или мою книгу "Business Cycles". Для любой

страны можно выделить некоторый неустранимый минимум и циклические компоненты,

наиболее существенный из которых имеет период колебаний 9-10 лет.]. С точки

зрения теории это также вполне объяснимо, и мы можем с полной уверенностью

исходить из того, что такое поведение показателя безработицы было характерно для

периода, предшествовавшего 1913 г. В послевоенный период в большинстве стран

безработица превышала нормальный уровень даже до 1930 г. Но этот факт и тем

более безработицу 30-х годов можно объяснить причинами, не имеющими ни­чего

общего с какой-либо долговременной тенденцией к росту доли безработных,

вытекающей из самого капиталистического механизма. Выше я уже упоминал о

промышленных революциях, столь характерных для капиталистического процесса.

Повышен­ный уровень безработицы присущ всякому периоду адаптации, который

следует после "фазы процветания" этих революций. Так бы­ло в 1820-х и 1870-х,

после 1920-х годов наступил очередной такой период. [Здесь и далее имеются в

виду США. - Прим. ред.] Это явление - чисто временное в том смысле, что из него

нельзя сделать никаких выводов на будущее. Его усугубили другие факторы: влияние

войны, нарушение внешнеторговых потоков, политика заработной платы, некоторые

институциональные изменения, которые способствовали росту показателя

безработицы, фи­скальная политика в Англии и Германии (а также с 1935 г. в США).

Некоторые из них, без сомнения, являются признаками новой "атмосферы", в которой

капитализм будет работать менее эффективно. Но это уже другой вопрос и его мы

рассмотрим ниже.

Разумеется, безработица была и остается бичом общества, будь то временная или

длительная, возрастающая или неизменная.

В следующей части книги мы отметим, что возможность ее устранения выдвигается в

качестве одного из аргументов в пользу социалистического строя. Но настоящей

трагедией, по-моему, явля­ется не безработица сама по себе, а безработица плюс

невозможность обеспечить безработных, не ставя под угрозу условия дальнейшего

экономического развития. Если бы безработица не отража­лась на частной жизни

безработных, все страдания и деградацию человека, разрушение его ценностей,

которые мы связываем с безработицей, но не с растратой производственных

ресурсов, можно было бы устранить, и безработица перестала бы быть таким

пуга­лом.

Приговор критиков гласит, что в прошлом примерно до конца XIX столетия

капиталистический строй не только не желал, но и не мог обеспечить такой порядок

вещей. Но если он сохранит свой прежний темп развития еще на полвека, то этот

приговор отпра­вится на склад забытых вещей вместе с детским трудом, 16-часовым

рабочим днем и одной комнатой на пятерых. Все эти вещи уместно вспомнить, говоря

о социальных издержках прошлого ка­питалистического развития, по их вовсе не

обязательно учитывать, обсуждая альтернативы на будущее. Сейчас мы находимся на

промежуточной ступени между немощью ранних стадий эволюции капитализма и мощью

его зрелой стадии. По крайней мере, в этой стране большая часть данной задачи

может быть решена без чрезмерного перенапряжения всей экономической системы.

Трудности, как мне кажется, заключаются не столько в нехватке средств для того,

чтобы стереть наиболее мрачные тона картины, сколько в том, что, с одной

стороны, антикапиталистическая политика в 30-е годы повела к дополнительному

увеличению безработицы, а с дру­гой стороны, в том, что общественное мнение, как

только оно осознает проблему безработицы, тут же начинает настаивать на

экономически иррациональных методах финансирования пособий и расточительных

способах организации помощи безработным.

Аналогичные аргументы можно отнести и к будущим, а в значительной степени и к

настоящим возможностям, которые создает эволюция капитализма для заботы о

больных и стариках, образования, гигиены и т.д. Вполне разумно было бы также

ожидать, что все большее число товаров будут покидать разряды экономических благ

и становиться доступными практически для всех, обеспечивать полное

удовлетворение потребностей. Этого можно достичь либо путем соглашения между

государственными органами и промышленными концернами, либо путем национализации

и муни­ципализации, которые, несомненно, будут прогрессировать, даже если в

остальном экономическая система капитализма останется нетронутой.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" >