Глава восьмая. Монополистическая практика

Сказанного выше вообще-то достаточно, чтобы читатель смог разобраться в

подавляющем большинстве случаев, с которыми он сталкивается в повседневной

жизни, и опровергнуть тех критиков капиталистической экономики, которые явно или

неявно основы­вают свою аргументацию на отсутствии при капитализме совершенной

конкуренции. Однако, поскольку связь между нашими доводами и взглядами некоторых

из этих критиков не столь очевидна, несколько моментов следует разъяснить.

1. Мы только что установили, что воздействие новшеств, например новых

технологий, на существующие отраслевые структуры в долгосрочном аспекте

препятствует стратегии ограничения производства, сохранению господствующих

позиций и максимизации прибыли. Теперь мы узнаем, что такого рода

ограничительная стратегия приобретает в процессе созидательного разрушения новое

значение, которым она не обладает в стационарном состоянии или в состоянии

медленного и сбалансированного роста. В двух последних случаях ограничительная

стратегия ведет лишь к увеличению прибыли за счет покупателей, а в случае

сбалансированного роста она может быть также самым простым и эффективным

способом накопления средств для финансирования дополнительных инвестиций

[Теоретики считают последнее положение грубой ошибкой. Они доказывают, что

финансировать капиталовложения за счет кредитов, банков и частных лиц, а для

госу­дарственных предприятий - за счет сбора подоходного налога гораздо более

рационально, чем использовать для этого избыточную прибыль, полученную с помощью

ограничительной политики. Для некоторых случаев это верно. Для других -

совершенно неверно. Я считаю, что и капитализм, и коммунизм русского типа

относятся ко второй категории. Но главное состоит в том, что с помощью одних

лишь теоретических доводов, в особенности краткосрочного характера, мы не сможем

решить проблему, с которой вновь столкнемся в следующей части.].

В процессе же созидательного разрушения ограничительная стратегия может помочь

стабилизировать корабль капиталисти­ческой экономики, облегчить временные

трудности. Этот довод всегда всплывает во времена депрессии и, как известно,

пользу­ется популярностью у правительств и их экономических советников (ср. опыт

NRA) [National Recovery Act - закон, легший в основу политики "Нового курса"

администрации Ф.Д.Рузвельта - Прим. ред.]. Им много раз злоупотребляли, и это

привело к таким неприятностям, что большинство экономистов всем сердцем

презирают его. Однако даже те советники, которые им злоупотребляют [В частности,

легко показать, что политика, направленная на сохранение "соотношения цен",

бессмысленна и во многом вредна.], не видят более общих аргументов в его пользу.

Практически каждое капиталовложение как необходимый элемент предпринимательского

действия требует некоторых предохраняющих мер: страховки или хеджирования.

Долгосрочное инвестирование в обстановке, которая быстро меняется или может

измениться в любой момент из-за появления новых товаров или технологий,

напоминает стрельбу по мишени, которая не только плохо видна, но и движется,

причем движется рывками. Поэтому необходимо прибегать к таким средствам защиты,

как патенты, сохранение на какое-то время технологических процессов в тайне, а в

некоторых случаях - заключение контрактов на долгий срок. Но эти защитные

средства, которые большинство экономистов счита­ют обычным компонентом

рационального менеджмента [Однако некоторые экономисты даже их считают

препятствием на пути прогресса, которые необходимы при капитализме, но исчезнут

в социалистическом обществе. Доля правды в этом есть. Но это не опровергает того

тезиса, что защита, предоставляемая патентами и т.п. в условиях экономики,

основанной на прибыли, в целом является прогрессивным, а не сдерживающим

фактором.], - это только частные случаи более широкого класса мер, многие из

которых экономисты проклинают, хотя в сущности они ничем не отли­чаются от

"признанных".

Если, к примеру, существует возможность застраховаться на случай войны, никто не

осудит фирму за то, что она включит стоимость страховки в цену своего продукта.

Но риск войны входит в долгосрочные издержки и тогда, когда не существует

соответствующих страховых институтов. Просто в этом случае стратегия фирмы будет

включать в себя "необоснованное" ограничение производства и приведет к получению

избыточной прибыли. Аналогично, если нельзя приобрести патент или если патентная

за­щита неэффективна, фирма должна прибегнуть к другим средствам для того, чтобы

обезопасить свои инвестиции. К этим средствам относится и такая ценовая

политика, которая позволит списать основной капитал быстрее, чем требовалось бы,

или дополнительные инвестиции, которые позволят создать избыточные мощности и на

случай атаки или, напротив, обороны от потенциальных кон­курентов. Опять-таки,

если бы долгосрочные контракты нельзя было заключать заранее, пришлось бы

изобрести другие средства для того, чтобы привязать к инвестирующей фирме

будущих поку­пателей.

Анализируя такие стратегии со статической точки зрения, экономист-исследователь

или правительственный чиновник приходит к выводу, что такая ценовая стратегия

является хищнической, а ограничение производства означает для общества чистую

потерю. Он не видит, что в условиях непрерывного потока нововведений ограничения

такого типа являются всего лишь моментами (часто неизбежными) долгосрочного

процесса экспансии, который они скорее поддерживают, чем тормозят.

Этот тезис не более парадоксален, чем, например, такой: автомобиль ездит

быстрее, потому что у него есть тормоза.

2. Особенно ярко это проявляется в тех секторах экономики, в которых новые

продукты и новые методы производства влияют на структуру отрасли постоянно. Для

того чтобы живо и наглядно представить себе стратегию фирмы, лучше всего

рассмотреть поведение новых концернов или даже новых отраслей, которые

на­правлены на изготовление нового товара или внедрение новой технологии

(например, алюминиевой промышленности) либо на частичную или полную

реорганизацию существующей отрасли (например, прежняя "Стандарт Оил компани").

Как мы уже отмечали, такие концерны - агрессоры по природе, в их руках находятся

эффективные орудия конкурентной борьбы. Лишь в редчайших случаях их вторжение не

увеличивает количества и не повышает качества производимой продукции. Здесь

сказывается как сам новый метод производства, - даже если он никогда не

используется на полную мощность, - так и давление, которое он оказывает на уже

действующие в отрасли фирмы. Но насту­пательное и оборонительное орудие

агрессора включает не только цену и количество выпускаемого продукта, но и

другие стратегические виды вооружений, воздействие которых сказывается за долгий

срок, но в каждый дискретный момент времени сводится, как представляется на

первый взгляд, лишь к ограничению производства и удерживанию высоких цен.

С одной стороны, далеко идущие планы во многих случаях не смогли бы воплотиться

в жизнь, если бы с самого начала не было известно, что потенциальных конкурентов

отпугнет необходимость огромных вложений капитала, или недостаток опыта, или

наличие в арсенале фирмы специальных средств для их отпугива­ния. Все это должно

предоставить фирме время и пространство для дальнейших шагов. Даже завоевание

финансового контроля над конкурентом, с которым не удается справиться иными

способами, или приобретение привилегий, противоречащих обществен­ному чувству

справедливости, например льготные железнодорож­ные тарифы, предстают перед нами

в новом свете постольку, поскольку речь идет об их долговременном влиянии на

объем производства Наше уточнение, как мне кажется, устраняет любые

недоразумения, которые может вызвать такая формулировка. Если же его

недостаточно, я еще раз повторю, что моральный аспект в данном случае, как и в

любом другом, совершенно не затрагивается экономическими доводами. Кроме того,

прошу читателя поразмышлять над тем, что, даже имея дело с бесспорными

нарушениями закона, цивилизованный судья и цивилизованные присяжные принимают во

внимание конечную цель, ради которой было совершено преступление, и общественные

последствия, которые оно имело. Другое возражение имеет большее значение. Если

предприятие может преуспеть только с помощью таких средств, не означает ли это,

что оно не может принести пользу обществу? Этот тезис можно весьма просто

доказать. Однако он имеет смысл только при весьма строгих оговорках, касающихся

"прочих равных". Иными словами, этот довод справедлив только, если

абстрагироваться от процесса созидательного разрушения, т.е. от

капиталистической действительности. В том, что это действительно так, можно

убедиться на аналогичном примере с патентами.]: они могут устранять препятствия,

которые институт част­ной собственности ставит на пути прогресса.

В социалистическом обществе это время и пространство также понадобятся, но там

их обеспечивает приказ центральных властей.

С другой стороны, предприятие в большинстве случаев не сможет возникнуть, если с

самого начала не будет известно, что в буду­щем его ждут исключительно

благоприятные ситуации, которые при правильном манипулировании ценой, качеством

и количеством продукта принесут столько прибыли, что она покроет убытки от

исключительно неблагоприятных ситуаций, которые могут слу­читься при том же

самом управлении. Это опять же требует стратегии, которая в краткосрочном

аспекте является ограничительной. В большинстве удачных случаев такая стратегия

с большим тру­дом достигает цели. Но в некоторых случаях прибыль бывает так

велика и настолько превышает минимально необходимый уровень, что это привлекает

новые инвестиции. Эти приманки завле­кают капитал на неведомые дороги. Их

наличие частично объясняет, почему такая большая часть капиталистов работает по

существу бесплатно: в середине отмеченных процветанием 20-х годов около половины

всех американских корпораций приносили убытки, нулевую прибыль или же такую

прибыль, которая, если бы фирма могла ее предвидеть, никогда не побудила бы ее к

сделан­ным усилиям и затратам.

Однако наши аргументы относятся не только к новым концернам, технологиям и

отраслям. Старые концерны и давно возник­шие отрасли независимо от того,

подвергаются они прямой атаке или нет, также испытывают на себе влияние потока

нововведений. В процессе созидательного разрушения возникают ситуации, когда

многие фирмы погибают, хотя если бы они пережили эту бурю, то смогли бы

существовать и дальше с немалой пользой для общества.

Помимо этих общих кризисов или депрессий, в отдельных отраслях также возникают

ситуации, когда резкая перемена параметров, столь характерная для упомянутого

процесса, временно дезорганизует отрасль, что ведет к бессмысленным потерям и

безработице, которой можно было бы избежать. Конечно, не следует сохранять

устаревшие отрасли бесконечно, но надо постараться избежать краха и превратить

хаос, который может породить кумуля­тивную реакцию во всей экономике, в

упорядоченное отступление. Аналогично в отраслях, которые уже "сняли сливки", но

еще продолжают расширяться, может существовать такое явление, как упорядоченное

наступление [Хорошим примером, как и для многих других наших общих положений,

может послужить послевоенная история американской автомобильной промышленности и

производства синтетических волокон. Первый пример хорошо иллюстрирует сущность и

значение того явления, которое можно назвать "отредактированной" конкуренцией.

Период процветания здесь подошел к концу около 1916 г. Тем не менее уже после

этого рубежа в отрасль проникло много новых фирм, большинство которых к 1925 г.

были ликвидированы. После жесткой борьбы не на жизнь, а на смерть образовались

три концерна, к настоящему времени сосредоточившие в своих руках более 80 %

продаж. Несмотря на твердые позиции в отрасли, прекрасную организацию сбы­та и

обслуживания, они находятся под постоянным давлением конкуренции, поскольку

любое отставание в качестве продуктов или попытки установить в отрасли

монополистическую структуру привлекут в нее новых конкурентов. Между собой три

концерна поддерживают отношения, которые можно назвать скорее взаимно

уважительными, чем конкурентными: они воздерживаются от некоторых агрессивных

приемов (которые, кстати, существуют и в мире совершенной конкуренции), они

стремятся держаться вровень друг с другом и набирают очки в пограничных стычках.

Такая ситуация продолжается уже более пятнадцати лет. При этом вовсе не

очевидно, что, если бы в этой отрасли господствовала совершенная конкуренция,

покупатели получили бы лучшие по качеству или более дешевые машины, а рабочие -

более вы­сокую заработную плату и более устойчивую занятость. Страна,

производящая синтетические волокна, пережила период расцвета к 1920-е годы. Этот

пример еще более ярко показывает нам, что происходит, когда товар вторгается в

отрасль, где все места ранее были заняты. Есть и несколько других различий. По,

но сути дела, это тот же случай. То, что объем производства и качество вискозы

улучшились, известно всем. Но в ходе этого бума в каждый момент времени

господствовала ограничительная политика.].

Конечно, все это не более чем соображения элементарного здра­вого смысла. Но его

не замечают столь упорно, что поневоле возникает подозрение в неискренности. А

из всего сказанного следует, что в рамках процесса созидательного разрушения,

все характеристики которого теоретики обычно отправляют в специальные монографии

и разделы об экономических циклах, мы различали иную сторону экономической

самоорганизации, нежели ту, которую созерцают упомянутые теоретики. Ограничения

торговли картельного типа, как и неявная координация ценовой политики, могут

быть эффективными мерами в условиях депрессии. В конце концов они могут привести

не только к более устойчивому, но и более быстрому росту производства по

сравнению с совершенно неконтролируемым движением вперед, которое обязательно

сопровождается катастрофами. Конечно, можно утверждать, что эти ка­тастрофы

неминуемы в любом случае. Однако мы твердо знаем только то, что на самом деле

произошло бы в отсутствие этих "ограждений", особенно если принять во внимание

потрясающие темпы, которыми развивался процесс созидательного разрушения.

Хотя мы развили и расширили нашу аргументацию, но, конечно, не охватили всех

случав применения ограничительной или регулирующей стратегии. Многие из них, без

сомнения, оказывают на экономический рост долговременное вредное воздействие,

которое некритически приписывается всем случаям без исключения. И даже в тех

случаях, к которым имеют отношение наши аргументы, результирующее воздействие

зависит от привходящих обстоятельств и от той степени, в которой отрасль

поддается саморегулированию. Разумеется, можно представить себе такую ситуацию,

когда всеохватывающая система картелей парализует всякий прогресс, но точно так

же можно предположить, что она достигает всех целей, которых призвана достичь

совершенная конкуренция, но с меньшими общественными и частными издержками.

Поэтому на­ша аргументация вовсе не направлена против государственного

ан­тимонополистического регулирования. Мы лишь показали, что поддерживать любой

трест столь же неуместно, как осуждать любое ограничение торговли. Рациональное

в отличие от эмоционального государственное регулирование оказывается крайне

деликатной задачей, которую можно доверить далеко не всякому государствен­ному

ведомству, а тем паче тому, которое громогласно обличает большой бизнес [К

сожалению, эта откровенно нигилистическая позиция затрудняет достижение согласия

по поводу государственной регулирующей политики. Дискуссия по этим вопросам

приобретает ожесточенный характер. Политики, государственные служащие и

экономисты могут легко выдержать радикальную оппозицию "экономических

роялистов". Гораздо труднее им вынести сомнения в их компетентности, которые в

изобилии возникают у нас, в особенности тогда, когда мы наблюдаем

законотворческий процесс.].

Из наших рассуждений, опровергающих господствующую теорию и сделанные из нее

выводы о влиянии современного капита­лизма на темпы экономического роста,

вытекает другая теория, т.е. иной взгляд на факты и иной принцип их

интерпретации. Для на­ших целей этого достаточно. В остальном же пусть факты

говорят сами за себя.

3. Теперь несколько слов о проблеме "жестких цен", которая ак­тивно обсуждается

в последнее время. На самом деле, это один из аспектов той общей проблемы,

которую мы здесь рассматривали. Жесткость цен мы определим следующим образом:

цена является жесткой, если она менее чувствительна к изменениям спроса и

предложения, чем предполагает модель совершенной конкурен­ции [Это определение

достаточно для наших целей, но неудовлетворительно для других. См. статью

Д.Д.Хамфри (Journal of Political Economy. 1937. October) и Э.С.Мейсона (Review

of Economics and Statistics. 1938. May). Профессор Мейсон cpeди прочего показал,

что, вопреки широко распространенному убеждению, жесткость цен не возрастает, во

всяком случае она не увеличилась за последние сорок лет. Этот результат сам по

себе опровергает некоторые выводы современной теории жестких цен.].

Количественная оценка жесткости цен в нашем смысле зави­сит от выбора данных и

метода измерения и поэтому ненадеж­на. Но при любых данных и любом методе

измерения очевидно, что цены на самом деле не являются настолько жесткими, как

это представляется. В силу многих причин некоторые изменения цен не учитываются

в статистике и жесткость их оказывается мнимой. Я остановлюсь лишь на одной из

этих причин, тесно связанной с такими фактами, которые лежат в центре нашего

анализа.

Я подчеркивал важность вторжения новых благ для капитали­стического процесса

вообще и механизма конкуренции в частности. Но новое благо может уничтожить

существовавшую ранее отраслевую структуру и удовлетворить имеющуюся потребность

по более низкой цене на единицу полезного эффекта (например, за перемещение

груза на данное расстояние) без какого бы то ни было изменения цен

существовавших благ, реальная гибкость цен может сочетаться с их формальной

жесткостью. Есть и другие случаи, когда новый образец изделия внедряется только

ради снижения цены, при этом цены на старые образцы остаются неизменными. Это

еще один пример скрытого снижения цен.

Далее, подавляющее большинство новых потребительских товаров, в частности все

мелочи современного обихода, вначале появляются в несовершенном виде как опытные

образцы. В таком виде они никогда не смогли бы покорить потенциальный рынок.

Поэтому улучшение качества продуктов - это практически всеобщее явление,

сопровождающее развитие отдельных концернов и отрас­лей. Независимо от того,

связано это повышение качества с дополнительными издержками или нет, неизменные

цены на единицу улучшаемого товара нельзя называть жесткими без дополнительных

исследований.

Разумеется, есть множество случаев, когда цены действительно являются жесткими:

они держатся на постоянном уровне, поскольку этого требует политика фирмы или

поскольку их вообще трудно изменить (например, цена, установленная участниками

картеля после долгих и трудных переговоров). Для того чтобы оценить

долговременное влияние этого факта на темпы прироста промыш­ленного

производства, надо прежде всего отдавать себе отчет в том, что жесткость цен по

самой своей природе - краткосрочный феномен. Мы не сможем найти ни одного

существенного примера дли­тельной жесткости цен. Какую бы отрасль или группу

товаров мы ни взяли, мы практически всегда установим, что, если взять

сравнительно долгий период, цены всегда адаптируются к техническому прогрессу, -

часто они при этом заметно падают [Как правило, их падение бывает меньше, чем

предписывает модель совершенной конкуренции. Но это правило действует лишь при

прочих равных, что лишает его всякого практического значения. Я уже упоминал об

этом моменте выше и вернусь к нему ниже в пункте 5.], - если только этому не

препятствуют денежная политика или автономные изменения уровня заработной платы.

Эти последние факторы, разумеется, следует учесть при корректировке данных так

же, как и изменение качества продуктов [С точки зрения теории благосостояния

целесообразно использовать определение, отличное от нашего, и измерять изменение

цен в часах труда, необходимых для того, чтобы заработать на определенное

количество потребительских товаров с учетом изменении в качестве. Мы уже делали

так выше. При таком измерителе гибкость цен и процесс их постепенного снижения

просматриваются наиболее ясно. Изменения общего уровня цен представляют собой

отдельную проблему. Если они отража­ют чисто монетарные факторы, от них

необходимо абстрагироваться при анализе жесткости цен. Но в той мере, в какой в

них отражается общий эффект возросшей производительности во всех отраслях

производства, их следует учесть.]. Основу этой связи, действующей в процессе

капиталистической эволюции, раскрывает весь наш предшествующий анализ.

Целью проводимой фирмой стратегии жестких цен на самом деле является избежание

сезонных, случайных и циклических колебаний цен, они должны меняться только в

ответ на глубокие изменения в экономических условиях. Поскольку эти глубокие

изменения проявляются не сразу, такая стратегия должна предусматривать

дискретные пересмотры цен: цены поддерживаются на постоянном уровне, пока не

станут различимы контуры новой экономической ситуации. Говоря формально, эта

стратегия предполагает, что движение цен должно описываться ступенчатой

функцией, приближающейся к тренду.

В большинстве случаев истинная и сознательно осуществля­емая политика жестких

цен сводится именно к этому. Большая часть экономистов признает это хотя бы

негласно. Дело в том, что, хотя некоторые их доводы применимы лишь к

долгосрочному анализу, - например, аргументы, доказывающие, что жесткие цены

мешают потребителям пользоваться плодами технического прогресса, - на практике

экономисты измеряют и обсужда­ют прежде всего жесткость цен в цикле, и в

особенности тот факт, что многие цены вовсе не падают или недостаточно быстро

падают во время спада и депрессии. Таким образом, на самом де­ле вопрос должен

ставиться так: как эта краткосрочная жесткость цен [Следует, однако, отметить,

что "краткий срок" в данном случае может быть дольше, чем это обычно

подразумевается, - десять лет или еще дольше. Существует не один цикл, а

несколько, происходящих одновременно и имеющих различную длительность. Один из

наиболее важных продолжается в среднем девять с половиной лет. Примерно за такой

срок происходят и важные структурные сдвиги, требующие изменения цен. Полное

воздействие особенно значительных структурных изменений проявляется на

протяжении более длительных периодов. Чтобы разобраться в движении цен на

алюминий, вискозу, автомобили, требуется изучить период около 45 лет.] может

повлиять на долгосрочный экономический рост.

Причем единственный, на самом деле важный момент здесь состоит в следующем:

цены, которые снижаются во время спада и де­прессии, несомненно, влияют на

экономическую ситуацию в этих фазах цикла. Если влияние это резко отрицательное,

т.е. ухудша­ющее ситуацию но сравнению с состоянием совершенной конку­ренции, то

оно должно плохо сказаться и на последующих оживлениях и подъемах и в итоге темп

прироста производства сокра­тится ниже уровня, который существовал бы в

отсутствие жестких цен.

В оправдание такой точки зрения выдвигаются два довода. Чтобы как можно яснее

изложить первый из них, предположим, что существует отрасль, в которой цены во

время спада не понижаются, а количество произведенного продукта остается

неизменным. В этом случае покупателям придется дополнительно раскошелиться на

сумму, которая и составляет выигрыш отрасли от жесткости цен. Если же покупатели

тратят все, что могут, а продавцы не рас­ходуют поступившие к ним дополнительные

средства, а сберегают их или выплачивают с их помощью долги банкам, то общая

вели­чина расходов в экономике сократится. В этом случае пострадают и другое

отрасли и фирмы. Если же и они в свою очередь будут проводить ограничительную

политику, то мы получим кумулятивный процесс распространения депрессивных

явлений. Иными слова­ми, жесткость цен сократит величину национального дохода

или увеличит праздно лежащие денежные средства, которые не совсем корректно

принято называть сбережениями.

Такой случай в принципе возможен. Но читателю нетрудно убедится в том, что

практическая значимость его очень мала или вовсе отсутствует [Лучший способ

убедиться в этом состоит в том, чтобы внимательно рассмотреть смысл всех

используемых предпосылок не только в приведенном воображаемом случае, но и в

более реалистических вариантах. Кроме того, не следует забывать, что прибыль,

полученная от неснижения цен, может быть средством избежать банкротства или, по

крайней мере, приостановки операций. И та, и другая напасть может породить

"порочный круг спада с гораздо большим "успехом", чем возможное сокращение

совокупных расходов. См. также наши рассуждения но поводу второго аргумента.].

Второй аргумент основан на том, что жесткость цен может при­вести к

дополнительному сверхнормальному сокращению производства в отдельной отрасли или

секторе экономики, что в свою очередь вызовет диспропорциональность. Поскольку

наиболее важными механизмами в распространении этих эффектов явля­ются рост

безработицы - упрек в дестабилизации занятости вообще наиболее часто

предъявляется жестким ценам - и соответствующее сокращение совокупных расходов,

этот аргумент в дальнейшем совпадает с первым. Его практическую важность

значи­тельно сокращает - правда, экономисты расходятся в оценках, на­сколько

значительно, - тот факт, что в наиболее ярких случаях же­сткость цен

мотивируется именно низкой чувствительностью спроса к краткосрочным изменениям

цены в определенных рам­ках. Люди, которые во время спада беспокоятся о своем

будущем, не станут покупать новый автомобиль, даже если он будет прода­ваться с

25-процентной скидкой, в особенности если покупку мож­но легко отложить, а

падение цен, как ожидается, продолжится и в будущем.

Однако независимо от всего этого данный аргумент неубедителен, поскольку его

действие вновь оговорено предпосылкой о "прочих равных", которая неприменима к

нашему процессу "созида­тельного разрушения". Из того факта (в той мере, в какой

это действительно факт), что при более гибких ценах можно при прочих равных

продать больше товаров, еще не следует, что выпуск данных товаров или совокупное

производство и занятость возрастут. Мы предполагаем, что отказ от снижения цен

усиливает позиции соответствующих отраслей, увеличивая получаемую ими прибыль

или препятствуя хаосу на рынках, т.е. не является с их стороны простой ошибкой.

Поэтому в результате этой политики на месте возможных очагов опустошения

возникают крепости. Как мы уже убедились, рассматривая вопрос с более общей

точки зрения, совокупное производство и занятость при ограничительной политике

могут быть выше, чем в том случае, когда спад беспрепятственно нарушит

установившуюся структуру цен [Теоретик сказал бы, что во время спада кривая

спроса может сдвинуться вниз резче, если из-под всех цен будут убраны

подпорки.]. Иными словами, в условиях, созданных капиталистической эволюцией,

полная и всеобщая гибкость цен во время спада может только дестабилизировать

систему, а не наоборот, как считает общая теория. Это часто при­знают

экономисты, симпатизирующие интересам какой-либо час­ти общества, например

рабочим или фермерам: они охотно согла­шаются с тем, что за жесткостью цен на

самом деле скрывается целенаправленная адаптация к новым условиям.

Возможно, читатель несколько удивлен, что от столь знамени­той в последние годы

теории осталось так мало. Ведь некоторые уже поверили, что жесткость цен

представляет собой важный дефект капиталистической системы и чуть ли не главную

причину спадов. Но удивляться здесь нечему. Люди и группы людей готовы

ухватиться за любое "открытие", отвечающее современной полити­ческой тенденции.

Теория жестких цен, содержащая некоторую долю истины, являет собой далеко не

худший пример такого рода.

4. Другую доктрину можно коротко сформулировать так: в эпоху большого бизнеса

главной целью предпринимательской деятельности становится сохранение ценности

сделанных инвестиций - сохранение капитала. Это грозит положить конец всем

усовершенствованиям, направленным на сокращение издержек. Следовательно,

капиталистический строй оказывается несовместимым с прогрессом.

Как мы убедились, прогресс подразумевает разрушение тех ка­питальных стоимостей,

с которыми конкурирует новый товар или новый метод производства. В условиях

современной конкуренции старые производственные мощности должны быть

приспособлены к новым условиям (процесс, требующий дополнительных издержек) или

уничтожены. Но в отраслях, где нет совершенной конкуренции и производство

контролируется несколькими крупными концернами, у последних есть достаточно

возможностей для того, чтобы отбить атаки, которым подвергаются их капиталы, и

избежать убытков на капитальных счетах; короче говоря, они могут потягаться и с

самим прогрессом.

До тех пор, пока в этой доктрине речь идет об особом аспекте ограничительной

стратегии, нам нет нужды добавлять что-либо к сказанному выше в этой главе. Это

относится как к пределам данной стратегии, так и к ее функции в процессе

созидательного разрушения. Это еще более очевидно, если мы отметим, что

сохранить капитал - это то же самое, что сохранить прибыль. В современной теории

понятие "текущая чистая стоимость активов" (или, что то же самое, капитальная

стоимость) часто употребляется вместо понятия "прибыль". Разумеется, и стоимость

активов, и прибыль не просто сохраняются, но и максимизируются.

Но тезис о том, что современные концерны саботируют развитие сокращающих

издержки технологий, все же нуждается в комментарии. Немного поразмышляв, мы

поймем, что здесь достаточно рассмотреть пример концерна, контролирующего

оп­ределенный вид технологии - скажем, защищенное патентом изобретение,

использование которого вызывает обесценение и списывание полностью или частично

имеющихся у фирмы машин и оборудования. Воздержится ли фирма от использования

этого изобретения для того, чтобы сохранить свой капитал в случае, если ею

управляют социалистические управляющие, движимые не капиталистическим интересом,

которые могут и должны использовать это изобретение ради всеобщего блага?

И вновь возникает естественное искушение обратиться к фак­там. Как только

современный концерн может себе это позволить, он тут же заводит

исследовательский отдел, каждый сотрудник которого получает деньги за

изобретение новых усовершенствова­ний. Очевидно, здесь нет никакого стремления

замедлить технический прогресс. Нам могут указать на то, что патенты,

изобретаемые концернами, часто используются не сразу или не используются вовсе.

Но на это могут быть свои причины: например, запатентованный процесс может

оказаться не таким уж замечательным или, по крайней мере, не подходить для

коммерческого употребления. Судить об этом не может ни сам изобретатель, ни

исследователь-экономист, ни государственный чиновник: их мнения могут дать нам

неадекватную оценку [Кстати, заметим, что ограничительная политика этого вида,

если она представляет собой достаточно распространенное явление, оказывает

положительное воздей­ствие на общественное благосостояние. Ведь те же критики,

которые любят говорить о саботаже прогресса, в то же время подчеркивают

общественные издержки, в особенности безработицу, с которыми связан быстрый

капиталистический прогресс и которые могут быть смягчены, если этот прогресс

будет немного медленнее. В конце концов, они должны сами решать, что им больше

нравится: ускорение или замедление технического прогресса.]. Но нас интересуют

теоретические воп­росы. Каждый согласится с тем, что и частное, и

социалистическое руководство предприятий будет внедрять новый метод

производства, если он сокращает величину совокупных издержек, приходящихся на

единицу продукта. Если же это условие не выполняется, то предполагается, что

управляющий частного предприятия не станет внедрять метод, сокращающий издержки,

пока имеющиеся машины и оборудование не будут целиком списаны, тогда как

социалистический управляющий, действуя на благо общества и не обращая внимания

на стоимость капитала, тут же внедрит любой сокращающий издержки метод. Однако

это неверно [Следует заметить, что, даже если бы этот аргумент был правильным, с

его помощью нельзя было бы доказать тезис о "несовместимости" капитализма с

техническим прогрессом. Единственное, что можно было бы доказать с его помощью,

это существование в некоторых случаях умеренной величины лага в процессе

внедрения нового метода.].

Частный управляющий, если им движет мотив прибыли, заин­тересован в сохранении

стоимости зданий и машин не более чем гипотетический социалистический

управляющий. Частный управляющий стремится максимизировать текущую чистую

стоимость совокупных активов, равную дисконтированной стоимости ожидаемых чистых

доходов от них. Это означает, что он всегда внедрит новый метод производства,

если он, как предполагается, даст больший поток будущего дохода на единицу

будущих вложений - и та, и другая величина дисконтируется и приводится таким

образом к настоящему моменту - по сравнению с тем методом, который используется

ныне. Стоимость прошлых инвестиций, независимо от того, сопровождались ли они

выпуском облигаций, задолженность по которым следует погасить, не интересует его

вовсе или, по край­ней мере, интересует не больше, чем социалистического

управля­ющего в сходной ситуации. Возможно, что использование старых машин

позволит сократить будущие издержки по сравнению с тем вариантом, когда новый

метод вводится немедленно и полностью. В таком случае их остаточная

производственная ценность, конеч­но, учитывается и капиталистическим, и

социалистическим управляющим. Во всех остальных случаях старые инвестиции не

учитываются ни тем, ни другим, и любая попытка сохранить их будет противоречить

максимизации прибыли, так же как и правилам поведения социалистического

управляющего.

Неверно и то, что частные фирмы, оборудованию которых угрожает обесценение, если

будет применен новый метод, который они же сами контролируют, - если не

контролируют, то никаких проблем нет и повода для упреков тоже, - внедряют

последний лишь тогда, когда совокупные издержки на единицу продукции при новом

методе меньше, чем при старом, или тогда, когда старые производственные мощности

полностью списаны в соответствии с нормой списания, существовавшей до появления

нового метода. Ведь если новые машины, как ожидается, должны работать и по

истечении первоначально рассчитанного срока работы старых, то их остаточная

дисконтированная стоимость, приведенная к концу этого срока, является

дополнительным активом, стоимость которого надо учитывать. По схожим причинам

нельзя утверждать, что социалистический управляющий, действующий рационально,

всегда незамедлительно внедрит любой новый метод, если он обещает снижение

удельных издержек, и что это всегда принесет пользу обществу. И еще один момент

[Разумеется, можно выделить и много других моментов, однако, рассматривая

несколько принципиальных вопросов, мы не можем уделить должное внимание всем

затронутым темам.], который здесь важно учи­тывать и который, как правило,

упускают из виду. Речь идет о том, что можно было бы назвать сохранением

капитала ex ante в ожида­нии будущего улучшения дел. Часто, а может быть, всегда

перед концерном не стоит вопрос, внедрять или не внедрять новый ме­тод

производства, который является оптимальным и может в данном виде просуществовать

определенный период времени. Как правило, машина нового тина является лишь

звеном в общей цепи усовершенствований и в любое время может устареть. Очевидно,

что в подобных случаях было бы нерационально последовательно внедрять всю цепь,

звено за звеном, не обращая внимание на потери капитала. Следовательно, главный

вопрос состоит в том, с какого звена начать. Ответ на этот вопрос может быть

лишь компромиссом между различными соображениями, основанными преимущественно на

догадках. Как известно, для того, чтобы принять решение, требуется немного

подождать, чтобы проследить за тем, как будет вести себя вся цепь. Но новичку,

смотрящему со стороны, это выжидание может тем временем показаться попыткой

уду­шить нововведение для того, чтобы сохранить стоимость существующего

капитала. Однако самый терпеливый товарищ возмутился бы, если бы

социалистический управляющий был настолько глуп, чтобы послушаться теоретика,

предлагающего ему списывать все сооружения, машины и оборудование каждый год.

5. Большая часть этой главы посвящена фактам и проблемам, которые в обыденном

словоупотреблении связываются с монополией и монополистическим поведением.

Однако до сих пор я воздерживался от употребления этих терминов, предполагая

обсудить их в специальном пункте, в котором, впрочем, читатель не найдет ничего

такого, чего мы уже так или иначе не касались.

(а) Начнем с самого термина. Монополист означает "единствен­ный продавец".

Следовательно, монополистом по определению является всякий, кто продает нечто,

отличающееся по любому признаку (включая упаковку, расположение торговой точки и

способ обслуживания) от того, что продают другие: любой лавочник или продавец

мороженого, организационно не связанный с другими продавцами мороженого данного

сорта. Однако, говоря о монополистах, мы имеем в виду нечто иное, а именно таких

единствен­ных продавцов, чьи рынки закрыты для потенциальных продавцов того же

самого товара и имеющихся продавцов аналогичных товаров. Иными словами, речь

идет о таких единственных продавцах, кривая спроса на продукцию которых не

зависит ни от их собственных действий, ни от реакции на эти действия других

фирм. Традиционная теория монополии Курно-Маршалла, развитая и дополненная более

поздними авторами, справедлива только при данном определении. Называть же

монополией что-то другое, к чему эта теория неприменима, видимо, не имеет

смысла.

Но при таком определении становится очевидным, что чистые явления длительной

монополии крайне редки и даже приближенные к ней ситуации встречаются реже, чем

случаи совершенной конкуренции.

В условиях чистого капитализма возможность эксплуатировать по своему усмотрению

неизменный уровень спроса - или уровень, изменение которого не зависит от

действий монополиста и от реакции, которую они вызывают, - не может существовать

достаточно долго, чтобы оказать влияние на общий объем производства, за

исключением тех случаев, когда за такой монополией стоит государственная власть

(например, фискальной монополии).

Трудно найти или даже представить себе современный кон­церн, не пользующийся в

полной мере государственной поддерж­кой (даже если он защищен импортными

пошлинами или ограничениями), который обладал бы такой властью в течение

длительного времени. Даже железнодорожные и энергетические концерны должны были

вначале создать рынок для своих услуг, а затем за­щищать его от вторжения

конкурентов. Что же касается других отраслей, то быть единственным продавцом и

оставаться таковым в течение десятилетий можно лишь при условии, что не будешь

вес­ти себя как монополист. Что же касается краткосрочной монополии, то о ней

будет сказано ниже.

Откуда же взялись все эти разговоры о монополии? Ответ на этот вопрос

небезынтересен для тех, кто изучает психологию политических дебатов. Разумеется,

понятие монополии, как и любое другое понятие, часто употребляется не строго.

Иногда говорят, что у данной страны есть монополия на что-то [Эти так называемые

монополии недавно вышли на первый план в связи с предложениями не поставлять

государствам-агрессорам определенные виды материалов. Уроки этой дискуссии по

аналогии имеют некоторое отношение и к нашей проблеме. Сперва эффективность этих

санкций считалась высокой, но затем было установлено, что список запрещенных к

вывозу материалов сокращается, поскольку стало ясно, что лишь немногие из них не

могут быть произведены или заменены субститутами в странах, подвергшихся

санкциям. В конце концов возникло убеждение, что какое-либо воздействие может

быть только краткосрочным, а долгосрочные процессы практически всегда позволяют

обойти санкции.], даже если соответствующая отрасль является вполне конкурентной

и т.д. Но это еще не все. Экономисты, государственные служащие, журналисты и

политики в этой стране любят употреблять это слово как жупел, способный вызвать

неизменно враждебное отношение общественности.

В Англии и Америке монополию проклинали и связывали с бесплодной эксплуатацией

еще с XVI-XVII вв., когда английская администрация создавала большое количество

монополий, деятельность которых, с одной стороны, полностью соответствовала

теоретической модели монополистического поведения, а с дру­гой - по праву

вызывала всеобщее возмущение, которое производило впечатление даже на саму

великую Елизавету.

У народов хорошая память. В наши дни мы можем убедиться в этом и на других,

более важных примерах. Монополистическая деятельность елизаветинских времен

сформировала у англоговоря­щих пародов привычку приписывать этой зловещей силе

практи­чески все неприятное, что они находили в сфере бизнеса. Для ти­пичного

либерального буржуа монополия - прародительница всех пороков, его главный

супостат. Адам Смит, имевший дело с монополиями тюдоровского и стюартовского

типов, третировал их с позиций высокой морали [Это некритическое осуждение

монополий Адамом Смитом и другими классиками можно оправдать тем, что в их время

еще не существовало большого бизнеса в нашем смысле. Но и с учетом этого они

заходили слишком далеко. Отчасти причиной является то, что классики не

располагали удовлетворительной теорией монополии и использовали этот термин без

разбора (Адам Смит и даже Сениор считали, к примеру, земельную ренту монопольным

доходом). Они также считали, что власть монополиста практически безгранична,

что, разумеется, неверно даже для наиболее одиозных случаев.]. Сэр Роберт Пиль

[Пиль Р. (1788-1850) - премьер-министр Англии в 1834-1835, 1841-1846 гг. от

партии тори. В 1846 г. отменил протекционистские хлебные законы, что вызвало

раскол в его партии.], который, как и большинство консерваторов, иногда прибегал

к демагогии, в своей знаменитой последней речи, так обидевшей его коллег,

говорил о хлебной или пшеничной монополиях, хотя производство зерна в Англии,

несмотря на протекционизм, было отраслью, где господствовала совершенная

конкуренция [На этом примере заметно, как термин "монополия" используется

совершенно неуместным образом. Протекционистская политика в области импорта

сельскохозяйственных продуктов и монополия на их продажу - это совершенно разные

вещи. Борьба шла именно вокруг протекционизма, а не по поводу несуществующего

контроля земельных собственников или фермеров. Но чтобы победить протекционизм,

на­до было получить массовую поддержку, а для этого не было лучшего средства,

чем обозвать его сторонников монополистами.]. В США слово "монополия" стало

практически синонимом крупной фирмы.

(b) Теория учит нас, что за редким исключением монопольная цена должна быть выше

конкурентной, а объем производства при монополии меньше, чем при конкуренции.

Это верно в том случае, если способ производства, его организация и все

остальное в обоих случаях одинаковы. На самом деле в распоряжении монополиста

могут находиться способы производства, недоступные или труднодоступные для его

конкурентов. Дело в том, что существуют преимущества, которых в принципе можно

добиться и конкурентному предприятию, но гарантированы они только монополиям.

Напри­мер, монополизация может увеличить сферу действия более ум­ных людей и

уменьшить сферу действия менее умных [Отметим, что, хотя это преимущество в

принципе несомненно, менее умные управляющие, особенно если они не

контролируются собственниками, отрицают его, в чем их поддерживают

общественность и экономисты. Это, видимо, связано с недооценкой экономии на

издержках и улучшения качества, присущих квазимонополистическим комбинациям. Эта

недооценка столь же распространена сейчас, как завышенная оценка в период

создания этих комбинаций (ее обычно давали их организаторы).]. Монополия может

также иметь на порядок более устойчивое финансовое положение. Всюду, где

действуют эти преимущества, вышеупомянутый принцип не действует, иными словами,

данный аргумент в пользу конкуренции не работает, потому что при разных уровнях

производственной и организационной эффективности мононольные цены не обязательно

выше конкурентных, а объем производ­ства при монополии ниже, чем при

конкуренции.

Вряд ли можно сомневаться, что в наше время превосходство такого рода присуще

типичной крупной единице контроля, хотя сам по себе размер не является ни

необходимым, ни достаточным его условием. Эти единицы контроля не просто

возникают в процессе созидательного разрушения и функционируют способом,

совершенно не совпадающим со статической схемой: во многих важ­ных случаях они

создают предпосылки для достижений. Они часто сами создают преимущества, которые

эксплуатируют. Поэтому общепринятый вывод об их долгосрочном воздействии на

объем производства будет неверным, даже если они являются истинны­ми

монополистами в строгом смысле слова.

Мотивация здесь безразлична. Даже если единственной целью производителя является

возможность устанавливать монопольные цены, наличие усовершенствованных способов

производства и большого управленческого аппарата сдвигает оптимальную для

монополиста цену в сторону конкурентной цены в указанном выше смысле. Таким

образом монополии частично или полностью выполняют функцию конкуренции, даже

если объем производства ограничивается и налицо постоянный избыток

производственных мощностей, а иногда справляются с этой функцией лучше, чем сам

конкурентный механизм ["Американская алюминиевая компания" не является

монополией в строгом смысле слова хотя бы потому, что ей пришлось самой

создавать спрос на свою продукцию, а это никак не укладывается в модель

Курно-Маршалла. Однако большинство экономистов называют ее монополией, и мы за

недостатком примеров частной монополии поступим так же. С 1890 по 1929 г. цена

основного продукта, который прода­ет этот единственный продавец, упала примерно

на 12 % или, если сделать поправку на изменение общего уровня цен, на 8, 8 %.

При этом производство возросло с 30 до 103400 т. Срок патента истек в 1909 г.

Экономисты, критикующие эту "монополию за высокие издержки и большие прибыли,

молчаливо предполагают, что множество кон­курирующих фирм в данной отрасли

смогли бы добиться не меньших успехов в сокращении издержек, внедрении наиболее

экономичного производственного аппарата, исследовании новых областей применения

алюминия и избежать разорительных банкротств. Таким образом, эти критики

абстрагируются от основной движущей силы современного капиталистического

развития.].

Разумеется, если при монополизации не усовершенствуются способы производства и

его организации (как это обычно случается при образовании картелей),

классическая теорема о монопольной цене и монопольном объеме производства

вступает в свои права [См., однако, пункт 1 этой главы.]. То же самое можно

сказать и о другой популярной идее об "усыпляющем" воздействии монополизации.

Нетрудно найти соответствующие примеры, но построить на них общую теорию нельзя.

Монопольное положение, в особенности в обрабатывающей промышленности, - это не

подушка, на которой удобно спать. Как приобрести, так и сохранить его невозможно

без полной концентрации внимания и больших затрат энергии. Вялость современного

бизнеса объясняется совсем другой причиной, о которой будет ска­зано ниже.

(с) В краткосрочном аспекте мы гораздо чаще имеем дело с на­стоящими

монопольными ситуациями или близкими к ним. Ла­вочник из деревушки па реке Огайо

может быть истинным монополистом в течение нескольких часов или даже дней, когда

наводнение отрежет деревню от остального мира. Каждый удачливый спекулянт в

определенный момент является монополистом. Фирма, производящая бумажные этикетки

для пивных бутылок, может оказаться в таком положении, - предположим,

потенциальные конкуренты понимают, что если они войдут в отрасль, то при­быль

тут же исчезнет, - в котором она по своему выбору может свободно передвигаться

по некоторому конечному участку кривой спроса, по крайней мере до тех пор, пока

внедрение металлических этикеток не разнесет эту кривую вдребезги.

Новые способы производства и особенно новые товары сами но себе совсем не

обязательно ведут к монополии, даже если их применяет или производит одна

единственная фирма. Продукт, произведенный новым способом, должен конкурировать

с продуктом, изготовленным старыми способами, а новый товар надо еще продвинуть

на рынок, т.е. создать на него спрос. Как правило, ни вла­дения патентом, ни

монополистического поведения недостаточно, чтобы решить эти задачи. Исключениями

могут быть случаи, когда новая техника явно превосходит прежнюю (особенно если

ее можно арендовать, как, например, станки для изготовления обуви) или когда

устойчивый спрос на новый товар успевает сформироваться до того, как истечет

срок патента.

Таким образом, в предпринимательской прибыли, которую в капиталистическом

обществе получает удачливый новатор, содержится или может содержаться элемент

монопольного дохода. Од­нако количественная значимость этого элемента, его

кратковременный характер и специфическая функция заставляют выделить его в

особый класс. Основная ценность, которую представляет для концерна позиция

единственного продавца, обеспечиваемая патентом или монополистической

стратегией, состоит не столько в том, что концерн временно получает возможность

вести себя как монополист, сколько в том, что эти условия страхуют его от

возможной дезорганизации рынка и позволяют применить долгосрочное планирование.

Здесь, однако, в наших аргументах начина­ет повторяться то, что уже было

сказано.

6. Подводя итоги этой главы, мы должны сказать, что большая часть фактов и

доводов, в ней приведенных, развеивает ореол вок­руг совершенной конкуренции и

заставляет нас в более благопри­ятном свете рассматривать ее альтернативу -

монополию. Сейчас я переформулирую наши аргументы под этим углом зрения.

Даже сама традиционная теория в рамках избранного ею предмета - стационарного

состояния экономики или устойчивого рос­та - со времен Маршалла и Эджуорта

обнаружила растущее число исключений из старых правил, касающихся совершенной

конку­ренции и в некоторой степени свободной торговли. Это поколебало

безграничную веру в их достоинства, свойственную поколению экономистов от

Рикардо до Маршалла - грубо говоря, поколению Дж.С.Милля в Англии и Франческо

Феррары в континентальной Европе. В особенности ослабла прежняя вера в то, что

система совершенной конкуренции наиболее экономично расходует ресурсы и

распределяет их оптимальным при данном распределении дохода образом. Эта

предпосылка тесно связана с проблемой движения объема производства [Поскольку мы

не можем останавливаться на этом предмете более подробно, я отошлю читателя к

статье Р.Ф.Кана (Kahn R.F. Some Notes on Ideal Output // Economic Journal. 1935.

March).].

Более серьезную брешь пробили недавние работы в области динамической теории

(Фриш, Тинберген, Рус, Хикс и др.). Динами­ческий анализ - это анализ временных

последовательностей. Объясняя, почему некоторая экономическая величина, например

це­на, именно такова, как она есть, он учитывает не только уровень других

экономических величин в данный момент, как это делает статическая теория, по и

их прошлые, а также ожидаемые будущие значения. Исследуя взаимосвязи между

величинами, относящи­мися к различным моментам времени [Термин "динамика"

употребляется во многих значениях. Приведенное нами определение принадлежит

Рагнару Фришу.], мы первым делом убеждаемся, что, если равновесие по какой-либо

причине нарушено, процесс установления нового равновесия протекает не так

надежно, быстро и экономично, как утверждает старая теория совершенной

конкуренции. Более того, возможно, что сами попытки адапта­ции приведут систему

в еще более неравновесное состояние, чем раньше. Так произойдет в большинстве

случаев, если возмущающее воздействие достаточно велико. Во многих случаях

процесс адаптации с временным лагом неизбежно приведет к таким результатам.

Сказанное я могу проиллюстрировать хорошо известным простейшим примером.

Предположим, что на совершенном конку­рентном рынке пшеницы спрос и ожидаемое

предложение находятся в равновесии, но плохая погода сокращает урожай, а значит,

и предложение относительно уровня, запланированного фермерами. Если цена

повысится, а фермеры сочтут ее равновесной и увеличат производство, то в будущем

году на рынке произойдет резкое падение цен. Тогда фермеры сократят

производство, цена возрастет и может превысить уровень первого года. Это в свою

очередь вызовет рост производства больший, чем во второй год. И так далее до

бесконечности (по крайней мере, такова логика процесса). Вспомнив предпосылки

нашей модели, читатель, конечно, придет к выводу, что на практике все более

высокие цены и все более возрастающие объемы производства вряд ли будут

чередоваться до судного дня. Но тем не менее сама возможность такого явления

обнажает слабости в механизме совершенной конкуренции. И как только мы убедимся

в их наличии, наш оптимизм по поводу практической реализации этой теории начнет

улетучиваться.

Но мы должны идти дальше [Следует заметить, что характер динамической теории не

имеет ничего общего с характером экономической реальности, к которой она

применяется. Это не изучение конкретного процесса, а общий метод анализа. Мы

можем использовать динамическую теорию и для анализа стационарной экономики, так

же как изменяющуюся экономику можно исследовать с помощью статического метода

("сравнительная ста­тика"). Поэтому динамическая теория вовсе не обязана

заниматься процессом созида­тельного разрушения, который мы признали сущностью

капитализма (и, действительно, им еще не занималась). Разумеется, она лучше, чем

статическая теория, подготовлена к рассмотрению многих вопросов, которые

возникают при анализе этого процесса. Но сама по себе она анализом этого

процесса не является и трактует возникающие в результате него изменения

существующих ситуаций и структур как обычные возбуждения. Таким образом,

оценивать функционирование совершенной конкурен­ции с точки зрения

капиталистической эволюции и с точки зрения динамической теории - это разные

вещи.].

Если мы попробуем представить себе, как функционирует или могла бы

функционировать совершенная конкуренция в рамках процесса созидательного

разрушения, мы получим еще менее утешительные результаты. Это вряд ли может нас

удивить, поскольку в модели экономической жизни, соответствующей предпосылкам

совершенной конкуренции, отсутствуют все основные моменты этого процесса. Рискуя

повториться, я все же еще раз проиллюстрирую этот тезис.

Совершенная конкуренция предполагает свободный вход в каждую отрасль. В рамках

этой модели свобода входа действительно является условием оптимального

размещения ресурсов и, сле­довательно, максимизации производства. Если бы наша

экономика состояла из постоянного набора отраслей, производящих одинаковый

ассортимент товаров в принципе неизменными способами, и если бы единственное

изменение в ней состояло в том, что новые люди, привлекая дополнительные

сбережения, создавали новые фирмы традиционного образца, то барьеры на вход в ту

или иную отрасль действительно причиняли бы обществу убыток. Но совершенно

свободный вход в новую отрасль невозможен. Внедрение новых способов производства

и новых товаров с самого начала несовместимо с совершенной (и мгновенной)

конкуренцией. Но это означает, что с ними несовместимо то, что мы, собственно

говоря, называем экономическим прогрессом. И действительно совершен­ная

конкуренция - автоматически или в результате специальных мер - временно

разрушается и всегда разрушалась всюду, где появлялось что-либо новое, даже если

все остальные предпосылки совершенной конкуренции были налицо.

Аналогично в рамках традиционной системы обвинительный приговор жестким ценам

вполне справедлив. Жесткость цен препятствует быстрой адаптации, которую

предусматривает совершенная конкуренция. Для тех условий и для того типа

адаптации, которые фигурируют в традиционной теории, это опять-таки ведет к

потерям и сокращению производства. Но мы уже видели, что для переменчивого,

прерывистого процесса созидательного разруше­ния справедливо обратное:

совершенная гибкость может, напротив, вести к катастрофам. К тому же выводу

приходит и общая динамическая теория, которая, как упоминалось выше, показывает,

что некоторые попытки адаптации лишь усугубляют неравновесие.

Далее, в рамках своих предпосылок традиционная теория спра­ведливо утверждает,

что превышение прибылью уровня, достаточ­ного, чтобы привлечь равновесные

количества средств производства (включая предпринимательские способности),

свидетельствует о потерях для общества, а стратегия, направленная на удержание

этих прибылей, препятствует росту объемов производства. Совершенная конкуренция

предотвращает или мгновенно устраняет эту избыточную прибыль и не оставляет

возможности для названной стратегии. Но поскольку в процессе капиталистической

эволюции эти прибыли выполняют новые органичные функции, - я не буду повторять,

в чем они состоят, - это факт и его влияние на рост совокупного продукта уже

нельзя оценивать, исходя из модели совершенной конкуренции.

Наконец, можно показать, что при тех же предпосылках, исключающих наиболее

характерные черты капиталистической действи­тельности, экономика, в которой

господствует совершенная конку­ренция, не является расточительной в отличие от

своей противоположности. Но это еще ничего не говорит нам о том, как с этим

обстоит дело в процессе созидательного разрушения.

С другой стороны, в этом процессе не может считаться бесцельной растратой

ресурсов многое из того, что в иных условиях таковой считается. Например,

излишние мощности, создающиеся для того, чтобы "опередить спрос" или иметь запас

в момент циклического максимума спроса, при совершенной конкуренции были бы

намного сокращены. Но приняв во внимание все обстоятельства, уже нельзя сказать,

что совершенная конкуренция в данном случае предпочтительна. Хотя концерн,

который не может определять цену, а воспринимает ее как данность, действительно

использует все свои мощности, если при этом существующая цена покрывает

предельные издержки, он никогда не смог бы создать мощности такого размера и

качества, как большой бизнес, который может использовать их как стратегический

резерв. Избыточные мощности такого рода в некоторых случаях, хотя далеко не во

всех, могут быть преимуществом социалистической экономики. Но, во всяком случае,

они никак не могут подтвердить превосходство совершенной конкуренции над

"монополоидными" разновидностями капи­талистической экономики.

С другой стороны, в условиях капиталистической эволюции механизм совершенной

конкуренции порождает свои собственные растраты. Фирмы того типа, который

согласуется с предпосылками совершенной конкуренции, во многих случаях менее

эффективны с внутрифирменной, в особенности технологической, точки зре­ния. При

этом они растрачивают лучшие возможности. Кроме того, в попытках

усовершенствовать технологию они могут неэффективно использовать капитал,

поскольку в их положении труднее оценить и использовать новые возможности.

Наконец, как мы уже видели, отрасль, в которой условия при­ближаются к

совершенной конкуренции, гораздо более, чем большой бизнес, подвержена кризисам

под влиянием прогресса или внешних возмущений и может распространять бациллы

депрессии. В конечном счете американское сельское хозяйство, английские угольные

шахты и текстильные фабрики стоят потребителям гораздо больше и влияют на

совокупное производство гораздо хуже, чем в том случае, если бы каждая из этих

отраслей контролирова­лась дюжиной умных людей.

Таким образом, недостаточно утверждать, что, поскольку совершенная конкуренция в

условиях современного индустриального общества невозможна, - или всегда была

невозможна, - мы должны примириться с крупным предприятием как с неизбежным

злом, неотделимым от экономического прогресса. Мы должны признать, что крупное

предприятие стало наиболее мощным дви­гателем этого прогресса и в особенности

долговременного наращи­вания объемов производства не только вопреки, но и

благодаря той стратегии, которая в каждом индивидуальном случае и в каждый

момент времени выглядит ограничительной.

В этом отношении совершенная конкуренция не только невозможна, но и нежелательна

и никак не может считаться образцом идеальной эффективности.

Следовательно, ошибочно строить теорию государственной промышленной политики

исходя из принципа, что большой бизнес надо заставить работать так, как работала

бы данная отрасль в условиях совершенной конкуренции. А социалистам следовало бы

в своей критике современного капитализма опираться не на конку­рентную модель, а

на достоинства социалистической экономики.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" >