Глава четвертая. Маркс - учитель.

Итак, главные составляющие теоретической структуры Маркса перед нами. Что же

можно сказать относительно их впечатляюще­го синтеза как целого? Вопрос не

праздный. Если это вообще возможно, то именно в данном случае целое превышает

сумму час­тей. Более того, синтез способен в такой мере испортить зерна или,

наоборот, утилизировать плевелы, которые присутствуют почти всюду, что целое

может оказаться более верным или, напротив, более ошибочным, чем любая его

отдельно взятая часть. Наконец, существует учение, которое вытекает только из

целого. Однако о последнем мы ничего больше не скажем. Пусть каждый решает сам,

что оно значит для него.

Наше время восстает против безжалостной неизбежности спе­циализации, а потому

вопиет о синтезе, причем нигде так громко, как в общественных науках, в которых

так велик удельный вес не­профессионального элемента [Этого непрофессионального

элемента особенно много в работах тех поклонников Маркса, которые, не являясь

типичными экономистами-марксистами^до сих пор принимают всерьез все, что написал

учитель. Это очень важно. В каждой стране на одного грамотного экономиста

приходятся по меньшей мере три непрофессионала, и даже этот экономист, как

правило, является марксистом в том специфическом смыс­ле, о котором мы говорили

во введении к этой части: он молится перед этим алтарем, но поворачивается к

нему спиной, как только приступает к исследованию.]. Однако система Маркса

является хорошей иллюстрацией того, что, хотя синтез способен нести но вый свет,

он может означать и новые оковы.

Мы уже видели, как в Марксовой теории социология и экономическая теория

пронизывают друг друга. По замыслу Маркса, а в некоторой степени и в реальной

действительности они едины. Следовательно, все основные концепции и положения

являются здесь одновременно экономическими и социологическими и имеют одинаковое

значение на обоих уровнях, если, с нашей точки зрения, мы все же можем говорить

о двух уровнях аргументации. Так, экономическая категория "труд" и общественная

- класс "пролетариат" в принципе соответствуют друг другу, а фактически

идентичны. Другой пример. Функциональное распределение дохода в экономической

теории, т.е. объяснение того, как образуются доходы в качестве вознаграждения за

производственные услуги независимо от того, к какому социальному классу

получатель подобного дохода может принадлежать, выступает в Марксовой системе

только в форме распределения между общественными классами и таким образом

приобретает иное, дополнительное значение. Еще пример. Капитал в системе Маркса

становится капиталом только в руках особого капиталистического класса. Те же

предметы, но в руках рабочих капиталом не являются.

Не может быть никакого сомнения в том, что тем самым в анализ вливается

живительная сила. Воображаемые концепции экономической теории начинают дышать.

Бескровная теорема погружается в agmen, pilverem at clamorem [Движение толп,

пыль и грохот (лат.).]: не теряя своей логической природы, она перестает быть

только положением, характеризующим логические свойства системы абстракций; она

превращается в мазок художника, рисующего дикий беспорядок общественной жизни. В

подобном анализе не только заключено более глубокое содержание, нежели в обычном

экономическом анализе, но он охватывает и более широкую сферу - он включает в

рассмотрение любой вид классового действия, независимо от того, соответствует ли

это классовое действие обычным правилам бизнеса или нет. Войны, революции,

законодательство всех видов, изменения в структуре правительств, короче все

явления, которые немарксистская экономическая теория рассматривает просто как

внешние возмущения, находят свое место наряду, скажем, с инвестициями в

обору­дование или с трудовыми договорами, - все охвачено единой объясняющей

схемой.

В то же время подобная процедура имеет и свои недостатки. Концептуальная

структура, на которую надето такого рода ярмо, может легко терять в

эффективности по мере усиления ее "жизнен­ности". Спаренная категория

рабочий-пролетарий может служить наглядным, хотя и банальным примером. В

немарксистской экономической теории все доходы от услуг отдельных лиц по своей

природе становятся заработной платой, являются ли эти лица первоклассными

юристами, кинозвездами, служащими компаний или дворниками. Поскольку все эти

доходы с точки зрения связанных с ними экономических процессов имеют много

сходного, то подобное обобщение не является ни бесполезным, ни искусственно

сконструированным. Напротив, оно может нести определенную информацию даже с

точки зрения социологии. Но уравнивая тру­дящегося и пролетария, мы искажаем эту

информацию; фактиче­ски выбрасываем ее из нашей картины. Равным образом полезная

экономическая теорема благодаря ее социологической метаморфозе может вместо

обогащения содержания внести ошибку, и наоборот. Таким образом синтез

экономической теории и социологии в принципе и марксистский его вариант в

частности может легко привести к ухудшению как экономической теории, так и

социологии.

Синтез как таковой, т.е. координация методов и результатов различных направлений

анализа, является трудным делом, за которое не каждый способен взяться. В итоге

за него обычно вовсе никто не берется; от студентов же, которых учат видеть

только отдельные деревья, мы слышим гневные требования показать им лес в целом.

Однако они не могут представить себе, что проблема частично состоит в embarras

de richesse [Шок от изобилия (фр.).] и что синтезирован­ный лес может стать для

исследователя концентрационным ла­герем.

Синтезу по-марксистски, т.е. координации экономического и социологического

анализа в интересах сведения и того и другого к единой цели, конечно же,

особенно присущи подобного рода черты. Цель - histoire raisonnee, т.е.

объяснение истории капиталисти­ческого общества, - носит достаточно широкий

характер, но не та­кова аналитическая основа. Действительно, перед нами

грандиозное сочетание политических фактов и экономических теорем; но они

соединены насильственно, в итоге ни одна из сторон не в состоянии дышать.

Марксисты претендуют на то, что их система решает все великие проблемы, с

которыми не могла справиться не­марксистская экономическая теория. Да, она их

решает, но только путем выхолащивания содержания. Однако здесь требуется

некоторое разъяснение.

Несколько выше я говорил, что Марксов синтез охватывает все те исторические

события, такие, как войны, революции, изменения в законодательстве, и все те

институциональные моменты, такие, как собственность, контрактные отношения,

формы государствен­ного правления, которые экономисты, не являющиеся

сторонни­ками марксизма, предполагают рассматривать как дестабилизиру­ющие

факторы либо как исходные данные. Это значит, что они предполагают не объяснять

их, а только анализировать их modi operandi [Способы функционирования (лат.).] и

последствия. Это необходимо для того, чтобы ограни­чить предмет и границы

анализа, о какой бы исследовательской программе ни шла речь. Если же эти

предпосылки не всегда явно обозначены, то лишь потому, что считается, что они

всем извест­ны. Особенность Марксовой системы состоит в том, что она подчи­няет

сами эти исторические события и социальные институты процессу объяснения,

основанному на экономическом анализе, или, если использовать специальную

терминологию, она рассмат­ривает их не в качестве исходных данных, а в качестве

перемен­ных величин.

Поэтому Наполеоновские войны, Крымская война, Граждан­ская война в Америке,

мировая война 1914 г., Французская фронда, Великая Французская революция,

революции 1830 и 1848 гг., Свобода торговли в Англии, рабочее движение в целом и

в отдельных его проявлениях, колониальная экспансия, институциональные

изме­нения, национальная и партийная политика во все времена и во всех странах -

все это включено в сферу Марксовой экономиче­ской теории, претендующей на

открытие теоретического объясне­ния всех этих явлений на основе классовой

борьбы, стремления к эксплуатации и протеста против эксплуатации, накопления

капи­тала и качественных изменений в его структуре, изменений нормы прибавочной

стоимости и нормы прибыли. Экономист не должен более удовлетворяться чисто

техническими ответами на техниче­ские вопросы; вместо этого он учит человечество

познавать скры­тый смысл его борений. "Политика" не рассматривается более как

независимый фактор, от которого можно и должно абстрагироваться в анализе

фундаментальных величин. Ее вторжение в традиционную экономическую теорию либо

играет роль мальчика, который злонамеренно портит машину, стоит лишь инженеру

повернуться к ней спиной; либо, наоборот, роль deus ex machina [Бог из машины;

перен. неожиданное спасение (благодаря божественному вмешательству) - лат.],

т.е. неожиданного спасителя благодаря таинственной мудрости, прису­щей

сомнительной разновидности млекопитающих, называемых "государственными

деятелями". У Маркса сама политика определяется структурой и состоянием

экономического процесса, становится проводником экономических эффектов и так же

полностью включается в сферу экономической теории, как обычная покупка или

продажа.

Вновь повторим: нет ничего легче, чем понять очарование подобного синтеза.

Особенно это понятно в отношении молодежи, а также тех интеллектуальных

обитателей нашего читающего газеты мира, которым боги, видимо, даровали вечную

молодость. Страст­но желая выразить собственное "я", мечтая от чего-нибудь

спасти мир, испытывая отвращение к неописуемой скуке учебников, разочарованные

эмоционально и интеллектуально, неспособные создать собственный синтез, они

отыскивают страстно желаемое у Маркса. Вот он - ключ ко всем самым сокровенным

тайнам; вот та волшебная палочка, которая управляет и великими и малыми

событиями. Именно они владеют объяснением, которое - на мгновение я позволю себе

удариться в гегельянство - одновременно является и самым общим, и самым

конкретным. Им не нужно больше выискивать его среди многообразия жизненных

явлений - они насквозь видят всех этих претенциозных марионеток от политики и

бизнеса, которые ничего не понимают в окружающем. И кто может их обвинять, зная,

какие существуют альтернативы?

Да, конечно, это так. Но кроме этого: какова все же в конечном счете польза от

Марксова синтеза? - спрашиваю я. Обычный экономист, описывающий переход Англии к

свободе торговли или первые достижения английского фабричного законодательства,

не забывает и, видимо, никогда и не забывал упомянуть о тех струк­турных

особенностях английской экономики, которые породили подобную политику. Если он

не делает этого в учебном курсе или в книге, посвященной чистой теории, то

только потому, что он ста­вит своей целью более тонкий и более эффективный

анализ. Марксисту же остается добавить лишь одно - отстаивать сам принцип, и в

особенности ту узкую, искаженную теорию того, как этот принцип следует внедрять.

Эта теория, несомненно, дает результаты, к тому же достаточно простые и

определенные. Но начните систематически применять ее к отдельным случаям, и вам

быстро наскучит этот бесконечный трезвон по поводу классовой борьбы между

собственниками и теми, у кого собственности нет. Вы начнете испытывать

болезненное чувство неадекватности этой теории, если не присягали на верность

лежащей в ее основе схеме; или еще хуже - ее тривиальности в том случае, если вы

исповедуете марксистскую веру.

Марксисты обычно с торжеством указывают на успех Марксова диагноза экономических

и социальных тенденций, которые, как полагают, внутренне присущи

капиталистической эволюции. Как мы уже видели, в этом есть доля правды: более

ясно, чем любой другой автор своего времени, Маркс разглядел тенденцию к росту

крупного производства и не только это, но и некоторые особенности последующей

ситуации. Мы видели также, что в этом случае общее видение помогло анализу,

исправив некоторые недостатки последнего и сделав синтез более верным, чем сами

составляющие его элементы анализа. Но на этом все и кончается. Этому достижению

следует противопоставить ошибочный прогноз относительно растущей нищеты,

являющийся объединенным результатом неправильного видения и неверного анализа -

результатом, на котором базируется огромное множество марксистских спекуляций

относительно будущего развития общественной жизни. Тот, кто в своем стремлении

понять современную ситуацию и ее проблемы делает ставку на Марксов синтез в

целом, к несчастью, оказывается неправ[На это некоторые марксисты ответили бы,

что экономисты-немарксисты вообще ничего не внесли в понимание нашего времени,

так что последователи Маркса в этом отношении находятся все же в лучшем

положении. Избегая обсуждения вопроса о том, что лучше - ничего не говорить или

изрекать ошибочные вещи, следует иметь в виду, что это утверждение неверно,

потому что и экономисты, и социологи немарксистского направления на самом деле

внесли немалый научный вклад, правда, в разработку отдельных проблем. Меньше

всего это притязание марксистов должно базироваться на сравнении учения Маркса с

теориями австрийской, вальрасовской или маршаллианской школ. Приверженцы этих

школ целиком или по преимуществу интересовались чисто экономической теорией. Их

теории, следовательно, несопоста­вимы с Марксовым синтезом. Их можно сравнивать

только с теоретическим аппара­том Маркса, и в этой области сравнение полностью в

их пользу.]. Фактически это понимают теперь многие марксисты. В частности, нет

никаких оснований испыты­вать гордость по поводу того, как с помощью Марксова

синтеза объясняется опыт последнего десятилетия [Речь идет о длительной

депрессии после Великого кризиса 1929-1933 гг. - Прим. ред.]. Каждый

продолжительный период депрессии или слабого оживления будет слу­жить

подтверждением любого пессимистического прогноза в той же мере, в какой он будет

подтверждать и марксистский прогноз. В этом случае впечатление, что он

подтверждает именно марксистский прогноз, создается болтовней лишившихся

мужества буржуа и ликующих интеллектуалов, которые благодаря своим страхам и

надеждам, естественно, перекрасились в марксистов. Однако ни один реальный факт

не подтверждает ни одного специ­фически марксистского диагноза. В еще меньшей

степени под­тверждается общая оценка ситуации, согласно которой все, чему мы

являемся свидетелями, представляет собой не просто де­прессию, но

свидетельствует о структурных изменениях в капи­талистическом развитии,

предсказанных Марксом. Потому что, как будет отмечено в следующей части, все

наблюдаемые явле­ния, такие, как сверхнормальная безработица, отсутствие

инве­стиционных возможностей, снижение стоимости денег, банкрот­ства и т.п.,

всегда происходят в рамках периодов глубокой депрес­сии, подобных тем, которые

наблюдались в 70-е и 80-е годы и которые Энгельс комментировал со сдержанностью,

заслуживающей подражания со стороны его сегодняшних пламенных после­дователей.

Достоинства и недостатки Марксова синтеза как способа реше­ния всех проблем мы

покажем на двух исключительно важных примерах.

Рассмотрим вначале марксистскую теорию империализма. Все ее корни можно

обнаружить в главной работе Маркса, но развита она была неомарксистской школой,

которая процветала в первые два десятилетия нашего времени и которая, не отрицая

своей общности со старыми защитниками веры, такими, как Карл Каутский, много

сделала для ревизии всей системы. Их центром была Вена, их лидерами - Отто

Бауэр, Рудольф Гильфердинг. Макс Адлер. Работа последних в области теории

импери­ализма была продолжена с небольшими второстепенными изме­нениями многими

другими авторами; самыми известными среди них были Роза Люксембург и Фриц

Штернберг. Их аргументация такова.

Поскольку капиталистическое общество не может существовать, а его экономическая

система не может функционировать без прибыли, и в то же время, поскольку прибыли

непрерывно ис­чезают благодаря самому функционированию этой системы,

цент­ральной задачей класса капиталистов становятся неустанные усилия по

поддержанию жизнеспособности этого общества. Накоп­ление, сопровождаемое

количественными изменениями в структу­ре капитала, является, как мы видели, тем

лекарством, которое, хотя и облегчает на какой-то момент положение отдельного

ка­питалиста, в конечном счете ухудшает ситуацию в целом. В итоге под давлением

падающей нормы прибыли (а падает она, как мы помним, по двум причинам:

вследствие роста постоянного ка­питала по отношению к переменному и снижения

нормы приба­вочной стоимости, поскольку зарплата имеет тенденцию повы­шаться, а

рабочий день сокращаться) капитал ищет применения в странах, где все еще имеется

рабочая сила, которую можно безжа­лостно эксплуатировать, и где процесс

механизации еще не за­шел достаточно далеко. Так мы получаем экспорт капитала в

сла­боразвитые страны, который по сути представляет собой экспорт капитального

оборудования либо потребительских товаров, пред­назначенных для покупки рабочей

силы или для приобретения вещей, посредством которых можно купить рабочую силу

[Я имею в виду предметы роскоши, предназначенные на продажу вождям пле­мен в

обмен на рабов или в обмен на товары, покупаемые на заработную плату, - товары,

необходимые для найма местной рабочей силы. Ради краткости я не принимаю в

расчет тот факт, что экспорт капитала, - в том смысле, в каком мы его здесь

понимаем, - вообще возникает как часть торговых отношений двух стран, которые

включают и обмен товарами, не связанный с тем особым процессом, о котором здесь

идет Речь. Эти отношения, конечно, чрезвычайно стимулируют экспорт капитала, но

не за­трагивают его сути. Я игнорирую также другие виды экспорта капитала.

Рассматриваемая теория не является, да и не предназначена для того, чтобы быть

общей теорией международной торговли и финансов.]. Но в то же время это есть и

экспорт капитала в обычном смысле слова, поскольку экспортируемые товары не

оплачиваются - по крайней мере немедленно - товарами, услугами или деньгами

импорти­рующей страны. Экспорт капитала превращается в колониза­цию, если в

целях защиты инвестиций как от враждебной реакции местного окружения или, если

угодно, от сопротивления эксплу­атации, так и от конкуренции со стороны других

капиталистиче­ских стран слаборазвитая страна становится объектом политиче­ского

подчинения. Как правило, оно происходит с помощью воен­ной силы, поставляемой

либо самими капиталистами-колонизаторами, либо правительствами их стран, которые

таким образом соответствуют определению, данному в "Коммунистическом

ма­нифесте", где сказано, что "исполнительные власти современного государства...

представляют собой комитет по управлению общи­ми делами буржуазии". Конечно, эта

сила используется не только в оборонительных целях. Происходят завоевания,

возникают противоречия между капиталистическими странами, ведутся разрушительные

войны между соперничающими группами буржуазии.

Следующий элемент завершает эту теорию империализма в ее теперешнем виде.

Поскольку колониальная эксплуатация вызы­вается падением нормы прибыли в

капиталистических странах, она должна иметь место на более поздних стадиях

капитали­стической эволюции - фактически марксисты говорят об импери­ализме как

о стадии капитализма желательно последней. Следовательно, она должна сочетаться

с высокой степенью концент­рации капиталистического контроля над промышленностью

и с упадком того типа конкуренции, который был присущ периоду господства средних

и мелких фирм. Сам Маркс не слишком под­черкивал итоговую тенденцию к

монополистическому ограни­чению производства и вытекающую отсюда тенденцию к

защите своих охотничьих угодий от вторжения браконьеров из других

ка­питалистических стран. Может быть, он был слишком знающим экономистом, чтобы

злоупотреблять этой линией аргументации. Однако неомарксисты с радостью

использовали ее. Так мы полу­чили не только еще одно объяснение

империалистической поли­тики и империалистических неурядиц, но и, как побочный

продукт, теорию того явления, которое само по себе не обязательно является

империалистическим, - теорию современного протекционизма.

Отметим еще одну особенность этого процесса, которая ис­пользуется марксистом

для объяснения дальнейших трудностей капитализма. Когда слаборазвитые страны

становятся развитыми, экспорт вышеупомянутого капитала снижается. Тогда может

наступить период, в течение которого материнская страна и колония будут

обменивать, скажем, промышленные товары на сырье. Но в конце концов и экспорт

промышленных товаров также должен снизиться по мере того, как конкуренция

товаров из колонии начнет заявлять о себе в материнской стране. Попытки

затормозить наступление такой ситуации создают новый источник противоречий, на

этот раз между каждой из старых капитали­стических стран и ее колониями вплоть

до войн за независи­мость и т.д. Но в любом случае двери колоний в конце концов

за­кроются для капитала, который уже больше не сможет спасаться от исчезающих

прибылей у себя дома, убегая на более богатые заграничные пастбища. Отсутствие

сфер приложения капитала, избыток мощностей, полный паралич, в конечном счете

регулярное повторение национальных банкротств и прочих бедствий, - возможно, и

мировых войн как результат полного отчаяния буржуазии, - все это можно уверенно

предвидеть. Такая вот простая история.

Эта теория является честным и, возможно, лучшим примером того, каким образом

марксистский синтез стремится решить теоретические проблемы и заработать на этом

авторитет. Вся аргументация, как видим, превосходно вытекает из двух

фундаментальных предпосылок, прочно вмонтированных в основу системы: из теории

классов и теории накопления капитала. Кажется, что целый ряд существенных

явлений нашего времени отлично объясняется ею. Представляется, что все

хитросплетения международной политики можно распутать одним мощным ударом этого

анализа. С его помощью мы видим, как и почему поведение класса, всегда

остающееся по существу одним и тем же, приобретает форму политического или

экономического действия в зависимости от обстоятельств, которые определяют лишь

его тактические методы и фразеологию. Если средства и возможности, находящиеся в

распоряжении группы капиталистов таковы, что более выгодно отдать их взаймы,

будут вестись переговоры о займе. Если средства и возможности таковы, что

прибыльнее вести войну, будет объявлена война. Последняя альтернатива имеет не

меньше прав стать частью экономической теории, чем первая. Даже протекционизм

отныне прекрасно произрастает из самой логики эволюции капитализма.

Кроме того, эта теория использует все преимущества, которые присущи ей, как и

большинству других марксистских концепций, в той области, которую обычно

называют прикладной экономической теорией. Она тесно связана с исторической и

современной действительностью. Вероятно, нет такого читателя, внимательно

изучавшего мое резюме, который не был бы поражен тем оби­лием подтверждающих эту

теорию фактов, которые буквально на­валиваются на него в ходе нашего анализа.

Разве не слышал он об угнетении европейцами местных рабочих во многих частях

света; о том, как страдали индейцы Южной и Центральной Америки, к примеру, от

испанцев; об охоте на рабов и работорговле, о несча­стных кули? Разве экспорт

капитала до сих пор не происходит из капиталистических стран? Разве не

сопровождается он почти не­изменно войнами и завоеваниями, которые направлены на

подчи­нение местного населения этих стран и на борьбу с другими европейскими

державами? Разве колонизация, как правило, не сопровождалась сомнительными

военными акциями, даже когда она осуществлялась исключительно экономическими

методами, таки­ми компаниями, как Ост-Индская компания или Компания Бри­танской

Южной Африки? Мог бы сам Маркс пожелать лучшую иллюстрацию, чем действия Сесиля

Родса или англо-бурская война? Разве не очевидно, что колониальные амбиции были

по меньшей мере существенным фактором европейских бед во всяком случае начиная с

1700 года? Что же касается современности, то кто не слышал о "сырьевой

стратегии", с одной стороны, и о воздействии на Европу роста национального

капитализма в тропических стра­нах? И т.д. Если же говорить о протекционизме, то

здесь все ясно, как день.

Однако давайте будем осторожны. Верификация с помощью на первый взгляд

подтверждающих, но детально не проанали­зированных фактов может быть крайне

обманчивой. Более того, как знает каждый адвокат и каждый политик, энергичного

обра­щения к известным фактам еще недостаточно, чтобы суд или парламент приняли

ту концепцию, которую им стремятся на­вязать. Марксисты довели этот прием до

совершенства. В данном случае этот опыт был особенно удачным, поскольку

рас­сматриваемые факты соединяют в себе два достоинства - поверхностно они

известны каждому при том, что их глубинный смысл понятен далеко не многим. На

деле же, хотя мы и не можем здесь вдаваться в детальное обсуждение, даже

короткого размышления на эту тему достаточно, чтобы заподозрить, что здесь

"что-то не то".

В следующей части мы еще выскажемся по поводу отношения между буржуазией и

империализмом. Теперь же мы рассмотрим вопрос, является ли марксистская

концепция империализма, - да­же если соответствующая интерпретация экспорта

капитала, колонизации и протекционизма верна, - такой общей теорией, которая бы

объясняла все те явления, которые мы имеем в виду, ис­пользуя этот расплывчатый

и не всегда верно употребляемый термин. Конечно, мы можем всегда определить

империализм таким образом, как это подразумевается марксистской концепцией; мы

можем также всякий раз убеждать себя, что все эти явления долж­ны объясняться в

марксистском духе. Но тогда проблема импери­ализма - допуская, что теория сама

по себе верна, - может быть "решена" только тавтологически [Опасность

навязываемых нам пустых тавтологий лучше всего иллюстрируется отдельными

примерами. Так, Франция завоевала Алжир, Тунис и Марокко, а Италия - Абиссинию с

помощью военной силы, без того, чтобы хоть какие-нибудь существенные

капиталистические интересы побуждали их к этому. На самом деле наличие подобных

интересов было лишь прикрытием, которое весьма трудно соорудить, последующее

возникновение подобных интересов происходило медленно, весьма негладко и под

давлением правительства. Поскольку все это выглядит не очень по-марксистски, то

обычно утверждается, что эти акции были предприняты под воздействием

потенциальных интересов, либо интересов, которые можно было предвидеть заранее,

или, как об этом говорится в одном из последних исследований, капиталистический

интерес или объективная необходимость просто "должны" были лежать в основе этих

завоеваний. После этого мы можем выискивать подтверждающие факты, которые есть

всегда, поскольку капиталистические интересы, подобно многим другим, проявляются

в любой ситуации, любому состоянию капиталистической системы всегда присущи

такие свойства, которые без больших натяжек могут быть увязаны с политикой

национальной экспансии. Очевидно, только заранее сложившееся убеждение и ничто

другое может заставить нас взяться за осуществление такой неблагодарной задачи.

Мы можем с полным правом избавить себя от этих хлопот - следует только сказать:

"Так должно быть" и все. Вот что я имел в виду, говоря о тавтологическом

объяснении.]. Имеет ли марксистский или любой чисто экономический подход к той

же проблеме нетавтологическое решение - этот вопрос еще нуждается в

рассмотрении. Но здесь нет необходимости его затрагивать, поскольку проблема

оказывается исчерпанной прежде, чем мы поставим вопрос таким образом.

На первый взгляд марксистская теория достаточно хорошо объясняет некоторые

случаи. Самые наглядные примеры - это английские и голландские завоевания в

тропиках. Однако другие случаи, как, например, колонизация Новой Англии, она

совсем не объясняет. И даже первый тип завоеваний не так уж хорошо описывается

марксистской теорией империализма. Признать, что жажда наживы играла какую-то

роль в качестве движущей силы колониальной экспансии, очевидно, далеко не

достаточно [Недостаточно подчеркивать и тот факт, что каждая страна

"эксплуатировала" свои колонии. Потому что тогда мы имели бы эксплуатацию одной

страны в целом другой страной в целом (всех классов всеми классами) и это не

имело бы ничего общего со специфически Марксовым видом эксплуатации.].

Неомарксисты и не собирались доказывать столь очевидные банальности.

Хотя они и принимали в расчет подобные примеры, из их теории неизбежно

следовало, что колониальная экспансия, осущест­вляемая указанным выше способом,

происходит под давлением накопления капитала на норму прибыли и, следовательно,

являет­ся особенностью умирающего или, во всяком случае, вполне зрелого

капитализма. Однако героические времена колониальных аван­тюр были временами

раннего и незрелого капитализма, когда на­копление капитала только начиналось и

его давления, так же как и препятствий для эксплуатации труда в собственной

стране, просто не существовало. Элементы монополии были. Больше того, они носили

более явный характер, чем сегодня. Но это только уси­ливает абсурдность той

теории, которая делает монополию и колониальные завоевания специфическими

чертами позднего капита­лизма.

К тому же и другая опора этой теории - классовая борьба находится не в лучшем

положении. Нужно иметь шоры на глазах, чтобы концентрировать внимание на тех

аспектах колониальной экспансии, которые играли скорее вторичную роль, и

конструировать на основе идеи классовой борьбы явление, которое представляет

собой самый поразительный пример классового сотрудничества. Это был процесс,

направленный в такой же мере на увеличение заработной платы, как и на увеличение

прибылей; в долгосрочном плане он оказался более выгодным для пролетариата

(частично благодаря эксплуатации труда туземцев), чем для капиталистов. Но я не

хочу акцентировать внимание на результатах процесса колонизации. Существенно то,

что причины этого процесса не имели прямого отношения к классовой борьбе, а с

классов вой структурой они были связаны лишь в той мере, в какой процесс

колониальной экспансии возглавляли группы или отдельные лица, которые

принадлежали к классу капиталистов или стали его членами благодаря колониальному

предпринимательству. Если же мы сбросим эти шоры и перестанем рассматривать

колонизацию или империализм только как проявление классовой борьбы, то в

объяснении этого вопроса остается мало того, что является собственно

марксистским. То, что сказал по этому поводу Адам Смит, ничуть не хуже, а,

точнее, даже лучше объясняет факты.

Остается рассмотреть побочный продукт теории империализма - неомарксистскую

теорию современного протекционизма.

Классическая литература полна негодования по поводу "пагубных интересов" - в

основном, но не исключительно - представителей аграрного сектора,

протекционистские требования которых означали непростительные преступления

против общественного благосостояния. Так что у классиков имелась теория,

объясняющая причины протекционизма, а не только его последствия, и если теперь

мы добавим к ней протекционистские интересы современного крупного бизнеса, то

ничего большего, собственно, не требуется. Современным симпатизирующим марксизму

экономистам не следовало бы утверждать, будто даже теперь их буржуазные коллеги

не видят связи между тенденцией к протекционизму и тенденцией к образованию

мощных центров контроля (хотя их коллеги могут не считать нужным постоянно

подчеркивать этот столь очевидный факт). Не то, чтобы классики и их сегодняшние

последователи были правы относительно протекционизма: их интерпретация

последнего была и остается столь же односторонней, как и марксистская, к тому же

они часто неверно оценивали его последствия и связанные с ним интересы. Но по

меньшей мере за полвека до появления марксистской теории империализма они уже

знали о монопольной компоненте протекционизма все, что удалось выяснить

марксистам (что было нетрудно, учитывая банальный характер этого открытия).

К тому же позиция классиков превосходила марксистскую теорию в одном очень

важном отношении. Какова бы ни была ценность их экономической теории, -

возможно, она и не была высока-в основном они оставались в ее рамках [Они не

всегда оставались в рамках своей экономической теории. Когда они выходили за эти

рамки, результаты были не вдохновляющими. Так, чисто экономические труды Джеймса

Милля, хотя и не очень ценные, не могут быть просто отброшены за безнадежно

низкий уровень. Подлинный нонсенс - причем нонсенс на уровне банальности - это

его статьи о государственном управлении и связанных с ним проблемах.]. В данном

случае это было преимуществом. Утверждение, согласно которому многие

протекционистские тарифы обязаны своим существованием крупным концернам, которые

стремятся использовать их в целях поддержания более высоких внутренних цен на

свои товары, а возможно, и для того, чтобы продавать их по более дешевым ценам

за границей, само по себе является банальным, но верным, хотя ни один тариф

никогда не был целиком и даже в основном обусловлен только этой частной

причиной. Именно марксистский синтез делает это утверждение неадекватным или

вовсе неверным. Если наша цель состоит в том, чтобы просто понять все

политические, социальные и экономические причины и следствия современного

протекционизма, то марксистское объяснение неадекватно. Например,

последовательная поддержка американским народом протекционистской политики

всегда, когда ему предоставлялась возможность высказаться по этому поводу, была

вызвана не любовью к крупному бизнесу или к его господству, а страстным желанием

построить и сохранить свой собственный мир, отгородиться от всех неприятностей

остального света. Теоретический синтез, упускающий подобные элементы анализа, -

это не приобретение, а потеря. Если же мы стремимся свести все причины и

следст­вия современного протекционизма, в каких бы формах он ни выступал, к

монополистическим элементам современной промыш­ленности как единственной pausa

causans [Первопричина (лат.).] , то наша теория становится ошибочной. Крупный

бизнес оказался способным ис­пользовать народные чувства, он подогревал их;

однако абсурдно утверждать, что он их породил. Теоретический синтез,-вынуждены

еще раз подчеркнуть это, - который обосновывает подобные утверждения, хуже, чем

отсутствие всякого теоретического обобщения.

Положение значительно ухудшается, если вопреки фактам и здравому смыслу мы

станем использовать данную теорию экспорта капитала и колонизации для объяснения

международной поли­тики, которая таким образом сводится к борьбе

монополистиче­ских капиталистических групп друг с другом и каждой из них - с

собственным пролетариатом. Такое объяснение, возможно, полезно для партийной

пропаганды; но оно свидетельствует о том, что детские сказочки не являются

монополией буржуазной экономиче­ской теории. На самом деле большой бизнес - или

haute finance [Финансовые воротила (фр.). от Фуггеров до Морганов - оказывал

очень слабое влияние на внеш­нюю политику; и в большинстве случаев, когда

крупная промыш­ленность или банковские интересы как таковые были в состоянии

предъявить собственные притязания, их наивный дилетантизм за­вершался

поражением. Капиталистические группы скорее приспосабливаются к политике своих

государств, нежели определяют ее, и сегодня в большей степени, чем прежде. К

тому же это отношение определяется поразительно краткосрочными соображениями,

равно далекими от каких-либо глубоко обоснованных планов и каких-либо

определенных "объективных" классовых интересов. В этом пункте марксизм

опускается до того, что облекает в теоретические формулировки обывательские

предрассудки [Этот предрассудок ничем не лучше другого, распространенного среди

многих почтенных и простодушных людей, которые объясняют для себя современную

историю на основе гипотезы, согласно которой где-то существует комитет

чрезвычайно умных и злых евреев, которые, будучи за сценой, контролируют

международную политику, а может быть, и всякую политику вообще. Марксисты не

стали жертвами этого вида предрассудков, но их предрассудки по своему уровню не

выше. Должен ска­зать, что, когда я сталкиваюсь с той или иной из этих доктрин,

мне всегда бывает очень трудно возражать удовлетворительным для меня образом.

Это вызвано не только тем обстоятельством, что всегда трудно опровергнуть

утверждения, якобы основанные на фактах. Главная трудность проистекает из того,

что люди, не имеющие знаний из первых рук о международных отношениях и о тех,

кто работает в этой области, лишены к тому же и чувства абсурдного.].

Есть и другие примеры подобного рода во всех частях марксистского учения.

Например, определение природы государства в "Коммунистическом манифесте",

которое мы цитировали совсем недавно, содержит в себе элемент истины. Во многих

случаях эта истина объясняет отношение государства к наиболее очевидным

проявлениям классового антагонизма. Однако в той мере, в какой она справедлива,

теория, выраженная в данном определении, попросту тривиальна. Подлинная проблема

заключается в том, Поче­му и Как существует такое огромное количество случаев,

когда эта теория либо не соответствует фактам, либо, даже соответствуя им, не

способна правильно описать действительное поведение "этих комитетов по

управлению общими делами буржуазии". Повторяю, практически во всех случаях эту

теорию можно считать тавтологи­чески верной. Потому что не существует

государственной политики, если только она не направлена на уничтожение

буржуазии, которая не отвечала бы каким-либо экономическим или неэкономи­ческим,

краткосрочным или долгосрочным буржуазным интере­сам, - по крайней мере в том

смысле, что она предотвращает еще худшие ситуации. Это, однако, не прибавляет

ценности рассматри­ваемой теории.

Но давайте вернемся к нашему второму примеру, характеризу­ющему возможности

марксистского синтеза в решении теоретиче­ских проблем.

Характерная черта "научного социализма", благодаря которой, согласно Марксу, он

отличается от "утопического социализма", состоит в доказательстве того, что

социализм неизбежен вне зависимости от желания людей. Как уже утверждалось

ранее, это означа­ет, что в силу собственной логики капиталистическая эволюция

ве­дет к разрушению капиталистического и созданию социалистического строя [См.

также Пролог ко второй части. ]. Насколько Марксу удалось доказать существование

подобных тенденций? Что касается тенденции к самоуничтоже­нию, то этот вопрос

уже рассмотрен [См. гл. III.]. Доктрина, согласно которой капиталистическая

экономика неизбежно рухнет под влиянием чисто экономических причин, не была

доказана Марксом - доста­точно сослаться на возражения Гильфердинга. С одной

стороны, некоторые из предположений Маркса относительно будущего, столь

существенные для ортодоксальной аргументации, в особен­ности такое, как

неизбежный рост нищеты и угнетения, оказались несостоятельными; с другой

стороны, тезис о крахе капиталистического строя вовсе не обязательно должен

следовать из этих пред­посылок, даже если бы они были верными. Но Маркс

правильно сформулировал другие факторы, которые развиваются в недрах

ка­питалистического процесса, а также, - и я попытаюсь это пока­зать, - конечный

результат этого развития. Что касается конечного результата, то цепочку

Марксовых аргументов целесообразно заменить иной, и тоща термин "крушение" может

оказаться неадекватным, в особенности если понимать его как крах, вызванный

отка­зом капиталистического производственного механизма; однако все это не

влияет на суть доктрины, как бы сильно не затрагивались отдельные ее

формулировки и выводы.

Что же касается тенденции к социализму, то прежде всего мы должны осознать, что

это совсем другая проблема. Капиталисти­ческий или какой-либо другой порядок

может потерпеть явный крах, - либо экономическая и социальная эволюция выведет

общество за его пределы, - и все же социалистический феникс может не возродиться

из этого пепла. Во-первых, может возникнуть полный хаос, во-вторых, если только

мы не определим социализм как любую нехаотическую альтернативу капитализму,

могут быть и другие возможности. Особый тип социальной организации, которую, по

всей видимости, представлял в своем воображении сред­ний ортодоксальный

марксист, - во всяком случае до наступления большевизма - это только одна из

многочисленных возможностей.

Сам Маркс, весьма мудро избегая детального описания социа­листического общества,

делал акцент лишь на условиях его возникновения: наличие, с одной стороны,

гигантских образований, осуществляющих контроль в промышленности, что, конечно,

чрезвычайно усиливало процесс социализации; а с другой - существование

угнетенного, порабощенного, эксплуатируемого и к тому же очень многочисленного,

дисциплинированного, объединенного и организованного пролетариата. Все это

говорит о том, что вековая война двух классов должна завершиться окончательным

сражени­ем. Кое-что говорится и о том, что за этим последует; выдвигается идея,

что пролетариат как таковой "возьмет верх" и с помощью своей диктатуры положит

конец "эксплуатации человека человеком", создаст бесклассовое общество. Если бы

нашей целью было доказать, что марксизм принадлежит к числу хилиастических

учений [Хилиазм - вера в "тысячелетнее царство" Бога и праведников на земле,

т.е. в историческое воплощение мистически понятого идеала справедливости. -

Прим. ред.], этого было бы совершенно достаточно.

Поскольку же нас интересует не этот аспект, а научный прогноз, то этого мало.

Шмоллер занимал здесь более здравую позицию. Хотя он также отказывался от

описания деталей, он явно представлял себе этот процесс как процесс

прогрессивной бюрократизации, на­ционализации и т.п., завершающийся

государственным социализмом, который, - нравится он нам или нет, - несет в себе

опреде­ленный смысл. Итак, Марксу не удается обратить возможность социализма в

неизбежность, даже если мы полностью примем на веру его теорию краха

капитализма, тем более если мы этого не сделаем.

Независимо от того, признаем ли мы Марксово учение или ка­кое-либо иное,

социалистический строй никогда не сможет реали­зоваться автоматически; даже если

капиталистическая эволюция обеспечит для него все условия, предусматриваемые

марксизмом, все еще будут необходимы определенные действия, чтобы воплотить его

в жизнь [См. гл. V.]. Это, конечно, соответствует учению Маркса. Его "революция"

есть не что иное, как специфическая форма, в которую его воображение любило

облекать эти действия. Можно понять упор на насилие у того, кто в годы своего

возмужания пере­жил все волнения 1848 г. и кто, хотя и мог презирать

революцион­ную идеологию, тем не менее никогда не смог выбраться из ее се­тей.

Кроме того, большая часть его аудитории едва ли желала слу­шать проповедь, в

которой не звучал бы призыв к борьбе. Наконец, хотя он и видел возможность

мирного перехода к социализму, по крайней мере для Англии, он не верил в его

вероятность. В его вре­мя поверить в это было нелегко, а его любимая идея двух

классов, стоящих в боевом построении друг против друга, еще более

пре­пятствовала этому. Его друг Энгельс фактически предпринял усилия по изучению

тактики действия. И хотя революцию оказалось возможным зачислить в разряд не

столь существенных форм, не­обходимость каких-то действий все равно остается.

С этим связано и решение той проблемы, которая разделила последователей Маркса:

революция или эволюция? Если я пра­вильно понял смысл учения Маркса, то ответ

дать нетрудно. Эволюция была для него причиной социализма. Он был слишком сильно

пропитан чувством внутренней логики социального развития, чтобы поверить, что

революция может заменить какую-либо часть работы эволюции. Революция тем не

менее придет. Но она придет только для того, чтобы подписать заключение под

целым рядом выполненных условий. Следовательно, революция, по Марксу, по своей

природе и функциям от начала до конца отлича­ется как от революции буржуазных

радикалов, так и от революции социалистических конспираторов. По существу это

революция вследствие того, что "ситуация назрела"[Этот термин следует выделить

ввиду последующих ссылок на него. Мы будем постоянно возвращаться к этой теме и

среди прочего обсуждать критерии "назревшей ситуации".]. Конечно, те

последователи Маркса, которым этот вывод не понравится, особенно в применении к

Русской революции [Карл Каутский в своем предисловии к "Теориям прибавочной

стоимости" даже революцию 1905 г. готов был назвать социалистической, хотя

совершенно очевидно, что все, что было в ней социалистического, - это

марксистская фразеология отдельных интеллектуалов.], могут сослаться на многие

ме­ста в священной книге, которые, видимо, противоречат ему. Но как раз в этих

местах сам Маркс противоречит своей самой глубокой и зрелой идее, которая

безошибочно вытекает из аналитической структуры "Капитала" и которая - как любая

идея, рожденная чувством внутренней логики развития явлений, - несет в себе под

фантастически сверкающей оболочкой из сомнительных драгоценностей исключительно

консервативный смысл. В конце кон­цов почему бы и нет? Ни одна серьезная теория

никогда не под­держивала какой-либо "изм" без всяких оговорок [Эту линию

доказательства можно развивать и дальше. В частности, нет ничего специфически

социалистического в трудовой теории стоимости, с этим согласится каждый, кто

знаком с историей развития этой доктрины. То же самое справедливо (за

исключением, конечно, фразеологии) в отношении теории эксплуатации. Нам нужно

только признать, что существование прибавочного продукта, столь часто

поминаемого Марксом, является или по крайней мере являлось неизбежным условием

возникновения всего, что мы объединяем термином "цивилизация" (это было бы

трудно отрицать). Для того чтобы быть социалистом, совсем не обязательно быть

марксистом; но и недостаточно быть марксистом, чтобы стать социалистом.

Обоснование социализма или революции можно получить на основе любой научной

теории; но любая научная теория вовсе не обязательно предполагает подобные

выводы.

Ни одна из них не приведет нас в состояние, которое Бернард Шоу как-то назвал

"социологическим ражем", если только ее автор не свернет с пути научного анализа

специально для того, чтобы возбудить аудиторию.]. Сказать, что Маркс,

избавленный от фразеологии, допускает интерпретацию в консервативном духе,

означает только, что его можно принимать всерьез.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" > Часть вторая. Может ли

капитализм выжить? > Пролог

Может ли капитализм выжить? Нет, не думаю. Но мое мнение, как и мнение любого

другого экономиста, высказывавшегося на эту тему, само по себе не представляет

никакого интереса. В любом прогнозе общественного развития мы ценим не

положительный или отрицательный вывод, сделанный на основе определенных фактов и

аргументов, а только сами эти факты и аргументы. Имен­но в них содержится все

научное, что есть в окончательном выводе. Все остальное - это не наука, а

пророчество. Экономический или любой другой анализ может лишь обнаружить

тенденции, харак­терные для наблюдаемого объекта, мы не можем узнать с его

помощью, что случится с этим объектом в будущем, в наших силах лишь

предположить, что может случиться, если тенденции сохра­нятся такими же, как в

период наблюдения, а никакие иные факторы не будут вмешиваться. В этом, и ни в

чем другом, состоит вся­кая "неизбежность" или "необходимость".

Все это следует иметь в виду, читая то, что будет изложено ни­же. Но надежность

результатов нашего исследования ограничена и другими обстоятельствами.

Общественная жизнь зависит от множества переменных, большое число которых вовсе

не поддается измерению. В этих условиях весьма сомнительна даже возмож­ность

правильного диагноза, не говоря уже о прогнозе. Однако эти сложности тоже не

следует преувеличивать. Впоследствии мы убе­димся, что основные черты

современного общества соответствуют некоторым выводам, которые, хотя и требуют

многочисленных уточнений и оговорок, не могут быть отвергнуты на том основании,

что их нельзя так же строго доказать, как теоремы Эвклида.

И еще один момент, прежде чем мы приступим к делу. Тезис, который я постараюсь

доказать, заключается в том, что капиталистическая система не погибает от

экономического краха, но зато сам ее успех подрывает защищающие ее общественные

институты и "неизбежно" создаст условия, в которых она не сможет выжить и

уступит место социализму. Таким образом, мой конечный вывод не отличается

оттого, что пишут большинство социалистов и, в ча­стности, все марксисты, хотя

моя аргументация совсем не такая, как у них. Но из этого вовсе не следует, что

я- социалист. Мой прогноз не подразумевает, что я приветствую такое развитие

собы­тий. Если врач говорит, что больной умирает, это не значит, что он желает

такого исхода. Можно ненавидеть социализм или, по край­ней мере, относиться к

нему с холодным критицизмом, но все же предвидеть его приход. Так поступали и

поступают многие консерваторы.

С другой стороны, не всякий социалист может согласиться с на­шим выводом. Можно

любить социализм, верить в его экономическое, культурное и нравственное

превосходство и в то же время не верить, что в капиталистическом обществе

действует тенденция к саморазрушению. Есть и такие социалисты, которые верят в

то, что капиталистический строй набирает силу и надежды на его крах совершенно

беспочвенны.