Глава третья. Маркс - экономист.

Как экономист-теоретик Маркс был прежде всего очень эрудированным человеком.

Может показаться странным, что я считаю необходимым подчеркнуть эту особенность

автора, которого я называл гением и пророком. И тем не менее это важно отметить.

Гении и пророки обычно не отличаются профессиональными познаниями и оригинальны

- если они действительно оригинальны - зачастую именно потому, что этих познаний

у них нет. Однако в Марксовой экономической теории нет ничего, что говорило бы о

каком-либо стремлении к учености как таковой или об упражнени­ях в технике

теоретического анализа. Он был ненасытным читате­лем и неутомимым тружеником и

оставил без внимания лишь не­многое из того, что имело значение. И что бы он ни

читал, он усва­ивал прочитанное, бросаясь в схватку по поводу каждого факта или

аргумента с пристрастием к отдельным частностям, совершенно необычным для

человека, который способен был охватывать своим взглядом целые цивилизации и

вековые тенденции. Критикуя и отвергая одно, признавая и обобщая другое, он

всегда доходил до сути любого вопроса. Выдающимся доказательством этого

являет­ся его работа "Теории прибавочной стоимости", являющаяся па­мятником

теоретическому энтузиазму. Это непрерывное стремле­ние к самообразованию, к

овладению всем, чем только можно было овладеть, в какой-то мере способствовало

освобождению его от предрассудков и вненаучных целей, хотя он, конечно, работал

для того, чтобы подтвердить определенное видение реальности.

Для его могучего интеллекта интерес к проблеме как таковой имел первостепенное

значение вопреки его собственному намере­нию, и как бы сильно не искажал он

смысл своих конечных выводов, в процессе самой работы он занимался прежде всего

оттачива­нием инструментов анализа, предлагаемых современной ему наукой,

решением логических трудностей и строительством на основе созданного таким

образом фундамента теории, которая по своей природе и намерениям была подлинно

научной, несмотря на все ее недостатки.

Легко понять, почему и друзья, и враги исказили смысл его достижений в чисто

экономической области. Друзья считали его больше, чем просто профессиональным

теоретиком, что, с их точ­ки зрения, было бы просто оскорблением придавать

слишком большое значение этому аспекту его деятельности. Для противни­ков же,

возражавших против его позиций и теоретической аргументации, оказывалось почти

невозможным признать, что в некоторых частях своей работы он по сути делал то же

самое, что цени­лось ими так высоко, когда исходило из других рук. Кроме того,

холодный металл экономической теории на страницах Марксовых работ погружен в

такой котел кипящих фраз, что приобрел темпе­ратуру, ему несвойственную. Всякий

лишь пожмет плечами по поводу предложения считать Маркса аналитиком в научном

смысле, имея в виду, конечно, эти фразы, а не мысли, этот полный страсти язык,

эти пылающие обвинения в "эксплуатации" и "обнищании" (imimiserization)

(вероятно, последнее - лучший перевод слова Verelendung, которое на немецком

звучит не намного лучше, чем на английском такой монстр, как "immiserization".

На итальянский это переводится как immiserimento). Эти инвективы, как и многое

другое - грубые выпады или вульгарные замечания, вроде ссылки на Леди Оркни

[Подруга Вильгельма III (1650-1702) - короля, который, будучи столь непопулярным

в свое время, стал в тот период идолом английской буржуазии.], - все это

существенные компоненты спектакля как для самого Маркса, так и для тех, кто

верил или не верил ему. Это частично объясняет, почему многие упорно желают

видеть в Марксовых теоремах нечто большее, чем в аналогичных концеп­циях его

учителя, и даже нечто совершенно противоположное им. Однако все это не влияет на

природу его анализа.

Значит, у Маркса есть учитель? Да. Настоящее понимание его экономической теории

начинается с признания того, что как теоре­тик он был учеником Рикардо. Он был

его учеником не только в том смысле, что его собственные аргументы явно берут

свое нача­ло от рикардианских предпосылок, но и в гораздо более существен­ном

смысле - у Рикардо он научился искусству теоретизирования. Он всегда пользовался

рикардианским инструментарием, а каждая теоретическая проблема выступала у него

либо в форме трудностей, с которыми он столкнулся при глубоком изучении работ

Рикардо, либо в виде тех требующих дальнейшей разработки положе­ний, которые он

оттуда тщательно отбирал. Многое из этого при­знавал сам Маркс, хотя, конечно,

он не согласился бы с тем, что его отношение к Рикардо было типичным отношением

ученика, который ходит к своему профессору, слушает, как тот повторяет одни и те

же сентенции об избыточности населения, о населении, которое избыточно, и вновь

о машинах, которые делают население избы­точным, а затем идет домой и старается

усвоить все это. То, что обе стороны в споре о Марксе не склонны были признавать

это, вполне объяснимо.

Рикардо не единственный, кто повлиял на экономическую теорию Маркса; но в

настоящем очерке упоминания заслуживает лишь Кенэ, у которого Маркс взял свою

фундаментальную концепцию экономического процесса в целом. Группа английских

экономистов, пытавшихся в период 1800-1840 гг. развить теорию стоимости,

возможно, повлияла на некоторые положения и частности, но это влияние

охватывается в данном случае ссылкой на рикардианское направление в

экономической мысли. Ряд других авторов, работы которых во многих отношениях

параллельны его собствен­ной (Сисмонди, Родбертус, Джон Стюарт Милль), -

враждебность Маркса в отношении некоторых из них была обратно пропорциональна

расстоянию между их теориями и его собственной - принимать в расчет не следует,

как и все, что прямо не относилось к главной линии его аргументации, как,

например, крайне слабую область денежной теории, в которой ему не удалось

подняться даже до рикардианского уровня.

Теперь обратимся к чрезвычайно краткому изложению Марксовой экономической

теории, которое неизбежно будет во многих от­ношениях несправедливым по

отношению к структуре "Капитала", который, пусть где-то незаконченный, а где-то

потрепанный ус­пешными атаками противников, все еще сохраняет свои могучие

очертания.

1. Маркс начинает с обычной для теоретиков своего времени, как и более ранних

периодов, попытки сделать теорию стоимости [При переводе этой главы, посвященной

Марксовой экономической теории, мы сочли необходимым употреблять термин

"стоимость" в соответствии с традицией рус­ских переводов работ Маркса, а не

ценность", несмотря на то, что последний лучше передает смысл английского слова

"value" и немецкого "Wert". - Прим. ред.] краеугольным камнем всей теоретической

структуры. Его теория стоимости - рикардианская. Я знаю, что такой выдающийся

авторитет, как проф. Тауссиг, не согласен с этим и всегда подчеркивал различия

этих теорий. Да, есть масса различий в словах, в методах дедукции и

социологических выводах, но никаких различий в са­мой теореме, которая одна

только и имеет значение для современ­ного теоретика, не существует [Остается,

однако, открытым вопрос, только ли это имело значение для самого Маркса. Он был

во власти того же заблуждения, что и Аристотель, а именно, что стоимость, хотя и

является фактором, определяющим относительные цены, в то же вре­мя есть нечто,

отличное от них, существует независимо от относительных цен или меновых

отношений. Положение, согласно которому стоимость товара есть количе­ство труда,

воплощенного в нем, вряд ли означает что-либо другое. Но если это так, то между

Рикардо и Марксом различия есть, поскольку стоимость у Рикардо - это просто

меновые стоимости или относительные цены. Об этом стоит упомянуть, поскольку,

если мы примем эту концепцию стоимости, многое в теории Маркса, кажу­щееся нам

неприемлемым или даже бессмысленным, перестает быть таковым. Но, конечно, мы не

можем сделать это. Ситуация не улучшится и в том случае, если, следуя некоторым

марксологам, мы согласимся с точкой зрения, согласно которой - независимо от

того, существует отличная от меновой стоимости "субстанция" или нет - Марксовы

стоимости, определяемые количеством труда, предназначены лишь для того, чтобы

служить инструментом для разделения совокупного общественного дохода на трудовой

доход и доход на капитал (при том, что теория индивидуальных относительных цен

имеет второстепенное значение). Потому что, как мы увидим, теория стоимости

Маркса не справляется и с этой задачей (при условии, что мы можем отделить эту

задачу от проблемы индивидуальных цен).].

И Рикардо, и Маркс утверждают, что стоимость каждого товара (в условиях

совершенного равновесия и совершенной конкурен­ции) пропорциональна количеству

труда, содержащегося в этом товаре, при условии, что этот труд соответствует

существующим стандартам эффективности производства ("общественно необходи­мому

количеству труда"). Оба измеряют это количество часами труда и используют тот же

самый метод сведения различных свойств труда к единому стандарту. Оба одинаково

относятся к фундаментальным трудностям, внутренне присущим этому под­ходу (т.е.

Маркс относится к ним так, как он усвоил это у Рикардо). Ни один из них не

сказал ничего толкового относительно монопо­лии или того, что мы называем

сегодня несовершенной конкурен­цией. Оба отвечают на критику одинаковыми

аргументами. Только Марксовы аргументы менее вежливы, более многословны и более

"философичны" в самом худшем смысле этого слова.

Все знают, что эта теория стоимости неудовлетворительна. Од­нако в бесчисленных

дискуссиях на эту тему правда вовсе не всегда принадлежит одной стороне, и

оппоненты трудовой теории выска­зали немало ошибочных аргументов. Коренной

вопрос состоит вовсе не в том, является ли труд истинным "источником" или

"при­чиной" экономической стоимости. Этот вопрос может быть пред­метом

первостепенной важности для социального философа, который стремится вывести из

него этическое притязание на продукт, и сам Маркс, конечно, не был безразличным

к этому аспекту проблемы. Для экономической же теории как позитивной науки,

которая призвана описать или объяснить фактический процесс, гораздо важнее

ответить на вопрос, как трудовая теория стоимости вы­полняет свою функцию

инструмента анализа и каковы те реальные причины, в силу которых она выполняет

ее столь плохо.

Начнем с того, что она вовсе не работает вне условий совершенной конкуренции.

Во-вторых, даже в условиях совершенной конкуренции она никогда не работает

гладко, за исключением того случая, когда труд является единственным фактором

производства в притом весь труд выступает как труд одного вида [Необходимость

второй предпосылки является особенно гибельной для трудовой теории стоимости.

Она способна справиться с различиями качества труда, обусловленными обучением

(приобретенной квалификацией): соответствующие количества труда, которые

затрачиваются на обучение, следует добавить к каждому часу квалифицированного

труда; так что мы можем, не нарушая принципов, считать час труда, совершаемого

квалифицированным рабочим, равным часу неквалифицированного труда, умноженному

на определенный коэффициент. Однако этот метод не срабатывает в случае

"естественных" различий в качестве, обусловленных различиями в умственных

способностях, силе воли, в физической силе или ловкости. В этом случае

необходимо учесть различия в стоимости часов, отработанных рабочими, которые

облада­ют разной работоспособностью в силу своих естественных особенностей, но

это явление не может быть объяснено в соответствии с принципом трудовых затрат.

Фак­тически Рикардо поступает следующим образом: он просто говорит, что эти

качественные различия каким-то образом воплотятся в правильные соотношения

благодаря игре рыночных сил, так что мы можем в конце концов сказать, что час

труда работника A равен умноженному на определенный коэффициент часу труда

работника В. Однако он полностью упускает из вида, что, следуя этой логике

доказательства, он апеллирует к иному принципу оценки стоимости и фактически

отказывается от прин­ципа трудовых затрат, который таким образом с самого начала

оказывается несостоя­тельным в рамках своих собственных предпосылок, прежде чем

он потерпит неудачу из-за наличия иных факторов, не относящихся к труду.]. Если

любое и; этих условий не выполняется, приходится вводить дополнительные

предпосылки; при этом аналитические трудности возрастают в такой степени, что

вскоре становятся неуправляемыми. Следова­тельно, аргументация, основанная на

трудовой теории стоимости, является объяснением очень специального случая, не

имеющего практического значения, хотя кое-что можно сказать и в ее пользу, если

интерпретировать ее в смысле аппроксимации к историче­ским тенденциям в движении

относительных стоимостей. Теория, которая пришла ей на смену, - в ее самой

ранней и ныне уже уста­ревшей форме, известная как теория предельной полезности,

- может претендовать на превосходство по разным причинам. Но реальным аргументом

в ее пользу является то, что она носит более общий характер. С одной стороны,

она равным образом примени­ма к условиям монополии и совершенной конкуренции, а

с дру­гой - к наличию других производственных факторов, помимо тру­да, а также к

труду разных видов и различного качества. Более того, если мы введем в эту

теорию упомянутые выше ограничения, то из нее будет вытекать пропорциональность

между стоимостью и количеством затраченного труда [Фактически из теории

предельной полезности вытекает следующее: для существования равновесия каждый

фактор должен быть так распределен между различ­ными, открытыми для него видами

производства, чтобы последняя единица этого фактора, где бы она не

использовалась для производственных целей, производила ту же величину стоимости,

что и последняя единица, использующаяся в каждом из любых Других видов

производства. Если не существует других производственных факторов, кроме труда

одного вида и качества, то из этого с очевидностью следует, что относительные

стоимости или цены всех товаров должны быть пропорциональны количеству

человеко-часов, содержащихся в них, при условии существования совершенной

конкуренции и мобильности.]. Отсюда должно быть ясно, что со стороны марксистов

совершенно абсурдно ставить под сомнение противостоящую им теорию предельной

полезности, что они пы­тались делать вначале. Столь же некорректно называть

трудовую теорию стоимости "неправильной". В любом случае она умерла и

похоронена.

2. Хотя ни Рикардо, ни Маркс, по всей видимости, до конца не осознавали всех

слабостей положения, в которое они ставили себя этими исходными посылками,

некоторые трудности они понима­ли достаточно четко. В частности, оба они

пытались справиться с проблемой устранения такого элемента, как услуги

естественных агентов производства, которые, конечно же, не находят своего мес­та

в процессе производства и распределения, описываемого теорией стоимости,

базирующейся только на количестве затраченного труда. Знакомая нам рикардианская

теория земельной ренты по существу является попыткой подобного устранения, то же

самое пытается осуществить и теория Маркса. Как только мы обретаем аналитический

аппарат, позволяющий рассматривать ренту так же естественно, как и оплату труда,

все затруднения исчезают. После этого ничего уже более не нужно говорить о

внутренних достоинст­вах или недостатках Марксовой доктрины абсолютной ренты в

от­личие от дифференциальной или о ее соотношении с подобной доктриной

Родбертуса.

Но даже если мы оставим это без внимания, у нас все еще оста­ются трудности,

связанные с наличием капитала в смысле запаса средств производства, производимых

самими средствами производства. Для Рикардо здесь все очень просто; в знаменитой

IV час­ти первой главы своих "Начал" он без всяких объяснений вводит и принимает

следующий факт: там, где капитальные блага, такие, как производственные

постройки, оборудование и сырье, использу­ются для производства товаров, эти

товары продаются по ценам, которые будут приносить чистый доход собственникам

средств производства. Он понимал, что это явление каким-то образом связано с

периодом времени, который протекает от инвестирования до появления готового к

продаже продукта, и оно-то и будет вызывать отклонения фактических стоимостей от

тех, которые были бы пропорциональны количеству "содержащихся" в них рабочих

часов, включая человеко-часы, затраченные на производство самих капитальных

товаров, в том случае, когда эти периоды в разных отраслях различны. На это

явление он указывает так спокойно, как будто оно следует из его фундаментальной

теории стоимости, а не противоречит ей, и дальше этого не идет, ограничиваясь

рядом второстепенных проблем и, очевидно, полагая, что его теория по-прежнему

описывает базисные детерминанты стоимости.

Маркс также ввел, признал и рассмотрел самое явление, нигде не подвергая

сомнению его существование. Он сознавал также, что это явление, по всей

видимости, противоречит трудовой теории стоимости. Однако он считал рикардовский

подход к решению этой проблемы неприемлемым и, признавая ее в том виде, как ее

сформулировал Рикардо, всерьез ринулся в бой против его решения, посвятив этому

примерно столько же сотен страниц, сколько предложений затратил Рикардо на свои

доказательства.

3. В процессе этой критики он не только обнаружил более глубокое понимание

характера проблемы, но и усовершенствовал унас­ледованный им концептуальный

аппарат. К примеру, Маркс заме­нил введенное Рикардо различие между основным и

оборотным капиталом различием между постоянным и переменным (заработ­ная плата)

капиталом, а его рудиментарное понятие длительности процесса производства -

гораздо более строгой концепцией "орга­нического строения капитала", которая

основывается на соотношении постоянного и переменного капитала. Он внес также

целый ряд других усовершенствований в теорию капитала. Однако мы ограничимся

здесь его объяснением чистого дохода на капитал, его "теорией эксплуатации".

Трудящиеся массы далеко не всегда чувствуют себя угнетенны­ми и

эксплуатируемыми. Однако интеллектуалы, формулирующие для них свои концепции,

всегда убеждали их в этом, никогда не уточняя, что при этом имеется в виду. И

Марксу не удалось избежать этой фразеологии, даже если он хотел этого. Его

заслугой и достижением было то, что он понимал слабость различных аргу­ментов, с

помощью которых духовные наставники трудящихся масс до него пытались показать,

как возникает эксплуатация, и которые по сей день поставляют этот товар для

среднего радикала. Ни одно из стандартных объяснений, ссылающихся либо на силу

той или иной стороны в переговорах между капиталистами и рабочими либо просто на

обман, его не удовлетворяло. Он как раз и хотел доказать, что эксплуатация

возникает не из индивидуальных ситуаций, случайно или неожиданно; что она есть

результат самой логики капиталистической системы, неизбежный и не зависящий от

индивидуальных намерений.

Вот как он это делает. Ум, мускулы и нервы рабочего образуют, как таковые, фонд

или запас потенциального труда (Arbeitskraft - термин, не всегда правильно

переводимый как рабочая сила). Этот фонд или запас Маркс рассматривает в виде

некоей субстанции оп­ределенного количества, которая в капиталистическом

обществе является таким же- товаром, как и все прочие. Мы можем пояснить для

себя эту мысль, рассмотрев ситуацию в условиях рабства. Марксова идея состоит в

том, что существенного отличия, за исключе­нием некоторых частностей, между

трудовым контрактом, опреде­ляющим заработную плату, и покупкой раба нет, хотя

то, что покупает наниматель "свободного" труда, в действительности не сам

трудящийся, как это было в условиях рабства, а определенная часть общей суммы

потенциального труда.

Далее, поскольку труд в этом смысле (не услуги труда и не фак­тические затраты

человеко-часов) является товаром, к нему дол­жен быть применим и закон

стоимости. То есть в условиях равновесия и совершенной конкуренции он должен

обеспечить пропорциональность зарплаты количеству рабочих часов, затраченных на

его "производство". Какое же количество рабочих часов затрачива­ется на

"производство" запаса потенциального труда, накапливае­мого под кожей рабочего

человека? Такое количество рабочих ча­сов, которое необходимо для того, чтобы

вырастить, накормить, одеть рабочего и обеспечить его жилищем [Это различие

между "рабочей силой" и трудом С.Бэйли (Bailey S. A Critical Discourse on the

Nature, Measure and Causes of Value. 1825) заранее объявил абсурдным, что не

преминул отметить сам Маркс. (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С.

561-569).]. Они-то и определяют стоимость этого запаса, и если он продает часть

его, выраженную в днях или неделях, он получает зарплату, соответствующую

трудовой стоимости этой части, так же как работорговец, продавая раба, в

условиях равновесия получает цену, пропорциональную общему количеству этих

трудовых часов. Следует заметить еще раз, что Маркс, таким образом,

дистанцируется от всех тех популярных лозунгов, которые в той или иной форме

утверждают, что капитали­стический рынок грабит или обманывает рабочего или

благодаря его достойной сожаления слабости вынуждает принимать любые

навязываемые ему условия. Действительность не так проста: на са­мом деле он

получает полную стоимость своего трудового потен­циала.

Однако как только "капиталисты" заполучили этот запас потен­циальных услуг, они

в состоянии заставить рабочего трудиться гораздо дольше - оказывать большее

количество фактических услуг, чем нужно для создания этого потенциального

запаса. В этом смысле они в состоянии извлечь больше фактических часов труда,

чем ими оплачено. Поскольку созданная продукция продается так­же по ценам,

пропорциональным затраченному на нее количеству человеко-часов, то появляется

разница между двумя стоимостя­ми - возникающая просто-напросто как следствие

modus operandi Марксова закона стоимости, которая неизбежно благодаря дейст­вию

механизма капиталистических рынков поступает капитали­стам. Это и есть

"прибавочная стоимость" (Mehrwert) [Норма прибавочной стоимости (степень

эксплуатации) определяется как отношение между прибавочной стоимостью и

переменным капиталом (затрачиваемым на заработную плату).]. Присваивая ее,

капиталист "эксплуатирует" труд, хотя он платит рабочим не меньше полной

стоимости их трудового потенциала и получает от потребителей не больше, чем

полную стоимость продаваемых продуктов. И вновь следует отметить, что Маркс не

обращается к та­ким фактам, как нечестные цены, ограничение производства или

обман на рынках товаров. Конечно, он не намеревался отрицать су­ществование

подобной практики, однако видел истинное значение этих явлений и никогда не

основывал на них фундаментальных выводов.

Между прочим эта теория дает нам восхитительный урок: какое бы специальное

значение ни приобрел в итоге термин "эксплуата­ция", каким бы далеким ни было

оно от обычного словоупотребле­ния, каким бы сомнительным ни было его выведение

из требова­ний естественного права и философии учителей и писателей эпохи

просвещения, в конце концов он был включен в круг научных аргументов и в этом

качестве служит опорой ученикам, ведущим борьбу за дело своих учителей.

Что касается достоинств этой научной аргументации, то мы должны тщательно

различать два ее аспекта, один из которых упорно игнорировался критиками. На

уровне обычной теории ста­ционарного экономического процесса легко показать, что

теория прибавочной стоимости несостоятельна, если исходить из собст­венных

Марксовых предпосылок. Трудовую теорию стоимости, да­же если допустить, что она

имеет силу для любого другого товара, ни в коей мере нельзя применить к товару

по имени труд, поскольку это бы означало, что рабочие, подобно машинам,

производятся в соответствии с рациональным расчетом издержек. Поскольку это не

так, нет никаких оснований полагать, что стоимость рабочей си­лы будет

пропорциональна количеству человеко-часов, затрачен­ных на ее "производство".

Логически Маркс должен был бы улуч­шить свою позицию, приняв "железный закон

заработной платы" Лассаля или просто рассуждая в духе Мальтуса, как это делал

Рикардо. Но поскольку он весьма мудро отказался поступить таким образом, его

теория эксплуатации с самого начала теряет одну из своих существенных опор [Ниже

мы увидим, чем Маркс пытается заменить эту опору.].

Более того, можно показать, что равновесие, характеризующее­ся совершенной

конкуренцией, не может существовать в условиях, когда наниматели-капиталисты

получают прибыли от эксплуатации. Потому что в этом случае каждый из них будет

стремиться расширить производство и всеобщим результатом этого будет неизбежная

тенденция к увеличению зарплаты и к сокращению их доходов до нуля. Без сомнения,

ситуацию можно было бы как-то поправить, обратившись к теории несовершенной

конкуренции, вводя "трения" и институциональные ограничения, препятствующие

свободной конкуренции, подчеркивая всевозможные помехи в сфере денег, кредита и

т.д. Однако таким способом можно было бы объяснить лишь частный случай, что для

Маркса было абсолютно неприемлемо.

Но есть и другой аспект проблемы. Стоит только взглянуть на ту цель, которую

поставил перед собой Маркс, чтобы понять, что ему вовсе не следовало принимать

бой там, где его легко могли разбить. Все так просто только до той поры, пока мы

видим в теории прибавочной стоимости лишь концепцию, связанную со стационарными

экономическими процессами в условиях совершенного равновесия. Поскольку же

желаемым объектом его анализа было не состояние равновесия, которого, как он

считал, капиталистическое общество никогда не в состоянии достигнуть, а,

наоборот, процесс непрерывного изменения экономической структуры, то

вы­шеприведенные критические аргументы не являются в полной мере решающими.

Прибавочная стоимость не может существовать в условиях совершенного равновесия,

но она может возникать, если установление такого равновесия не допускается. Она

всегда имеет тенденцию к исчезновению и в то же время всегда наличествует,

поскольку вновь и вновь возникает. Подобного рода защитный аргумент не спасает

трудовую теорию стоимости, в особенности в применении к самому труду как товару,

не спасает он и теорию эксплуатации в ее обычной формулировке. Но он позволяет

дать более приемлемую интерпретацию самого результата, хотя удовлетворительная

теория этих излишков вовсе избавляет их от специфически марксистского

толкования. Этот аспект особенно ва­жен. Он по-новому освещает другие элементы

аппарата экономи­ческого анализа Маркса и помогает объяснить, почему этот

аппарат не был столь сильно разрушен той успешной критикой, которая была

направлена против самых основ его теории.

4. Если же мы будем продолжать наше обсуждение на том уровне, на котором обычно

ведутся дискуссии вокруг Марксовой доктрины, то трудности будут все более

возрастать; и нам станут понятнее проблемы верных сторонников Маркса,

старающихся следовать по пути своего учителя. Начнем с того, что доктрин”

прибавочной стоимости не облегчает решение упомянутых выше проблем, порожденных

расхождением между трудовой теорией стоимости и обычными фактами экономической

реальности. На­против, она затрудняет его, поскольку согласно этой теории

постоянный капитал, т.е. капитал, не воплощенный в заработной плате, переносит в

продукт не больше стоимости, чем теряет ее в процес­се производства; больше

переносит только тот капитал, который воплощен в заработной плате, и,

следовательно, полученная при­быль должна колебаться в той мере, в какой это

касается фирм, в соответствии с органическим строением капитала. Маркс полагает,

что перераспределение общей "массы" прибавочной стоимости та­ким образом, чтобы

каждая фирма получила прибыль, пропорциональную ее общему капиталу, или чтобы

индивидуальные нормы прибыли были равны, осуществляется с помощью конкуренции

между капиталистами. Мы легко увидим, что эта трудность принадлежит к классу

надуманных проблем, которые всегда возника­ют при попытках создать недостаточно

обоснованную теорию В ней существует, однако, один элемент, который не является

неверным и понимание которого, каким бы туманным оно ни было, следует отнести к

заслугам Маркса. Вопреки мнению почти всех сегодняшних экономистов, тезис,

согласно которому произведенные средства производства приносят доход в условиях

совершен­но стационарной экономики, не является бесспорным. То, что на практике

это, как правило, действительно происходит, может объясняться тем фактом, что

экономика никогда не бывает стационарной. Марксом теория чистого дохода на

капитал могла бы быть истолкована как косвенный способ признания этого.], а ее

предлагаемое решение - к числу решений, продиктованных отча­янием. Маркс,

однако, не только полагал, что его решение способно объяснить установление

единой нормы прибыли и тот факт, что относительные цены товаров отклоняются от

их стоимостей, выраженных в трудовых затратах [Решение этой проблемы он дал в

рукописях, из которых его друг Энгельс собрал посмертный третий том "Капитала".

Следовательно, перед нами нет того, что Маркс, по всей вероятности, в конечном

счете хотел сказать. Благодаря этому большинство критиков не испытывали

колебаний, обвиняя его в том, что третий том явно противоречит доктрине,

изложенной в первом томе. На самом деле этот приговор несправедлив. Если мы

поставим себя на место Маркса, в чем и состоит наш долг при анализе подобного

вопроса, то нет ничего абсурдного в том, чтобы рассматривать прибавочную

стоимость как "массу", производимую общественным процессом производства в его

единстве, а все остальное - как процесс распределения этой массы. И если это не

является абсурдным, то вполне можно утверждать, что относительные цены товаров,

- как они выводятся в третьем томе, - вытекают из трудовой теории, изложенной в

первом томе. Следовательно, неверно утверждать, как это делают некоторые авторы

от Лексиса до Коула, что Марксова теория стоимости полностью оторвана от его

теории цен и ничего в нее не вносит. Однако Маркс, будучи оправдан в этом

пункте, мало что выигрывает от этого. Остаются еще достаточно серьезные

обвинения. Наилучшим вкладом в анализ всей проблемы соотношения стоимостей и цен

в Марксовой системе, - причем автор ссылается и на более успешные, хотя и не

столь захватывающие примеры решения этой контроверзы, - является труд Л. фон

Ворткевича "Определение стоимостей и цен в Марксовой системе" (L. von

Bortkiewicz. Wert rechnung und Preisrechnung in Marxschen System. "Archiv fur

Soziatwissenschaft und Sozialpolitik", 1907).]. Он считал, что его теория дает

объяснение и другому "закону", который занимал важное место в классической

доктрине, а именно положению о том, что норма прибыли имеет закономерную

тенденцию к понижению. Это логично следует из увеличения относительного значения

постоян­ной части совокупного капитала (т.е. зданий и оборудования) в от­раслях,

производящих те товары, на которые расходуется зарпла­та: если оно действительно

возрастает, как это и происходит в ходе капиталистической эволюции, а норма

прибавочной стоимости или степень эксплуатации остается прежней, тогда норма

дохода на совокупный капитал будет в целом понижаться. Этот аргумент вызвал

неимоверное восхищение и, возможно, сам Маркс относил­ся к нему с тем чувством

удовлетворения, которое мы испытыва­ем, когда оказывается, что наша теория

объясняет явление, которое не учитывалось при ее создании.

Было бы интересно обсудить это особо, независимо от тех ошибок, которые Маркс

делает при выведении этого закона. Но нам не стоит задерживаться на этом,

поскольку, чтобы опровергнуть этот аргумент, достаточно взглянуть на его

предпосылки. Однако сход­ное, хотя и не идентичное, утверждение характеризует

одну из важнейших "движущих сил" в Марксовой теории общественной дина­мики и

одновременно связывает теорию эксплуатации и другую часть Марксовой

аналитической системы, обычно именуемую "те­орией накопления".

Основную часть неправедных доходов, выжатых из эксплуати­руемого труда (по

мнению некоторых последователей - все доходы), капиталисты превращают в капитал

- в средства производст­ва. Если отбросить ассоциации, которые навязываются

Марксовой терминологией, речь, конечно, идет всего лишь об очень знакомом

явлении, описываемом обычно в терминах сбережений и инвести­ций. Для Маркса же

этого простого факта было недостаточно: если капиталистический процесс призван

был разворачиваться с неумолимой последовательностью, то этот факт должен был

стать час­тью этой последовательности, а это практически означало, что он должен

был стать необходимостью. И совсем недостаточно было допустить, чтобы эта

необходимость вырастала из социальной пси­хологии капиталистического класса,

например, как у Макса Вебера, который сделал пуританскую жизненную позицию - а

воздержа­ние от растраты прибылей на жизненные удовольствия, по всей ви­димости,

отлично вписывается в нее - причиной капиталистиче­ского поведения. Маркс

никогда не отвергал той поддержки, которую он мог извлечь из такого рода

аргументов [К примеру, он превосходит самого себя в разглагольствованиях на эту

тему, за­ходя, на мой взгляд, гораздо дальше, чем это позволительно автору

экономической интерпретации истории. Для класса капиталистов накопление может

быть "Моисеем и всеми пророками" (!), а может и не быть, в свою очередь подобные

пассажи способны поражать нас своей нелепостью, а могут и не поражать, но что

касается Маркса, то аргументы такого типа и выраженные в таком стиле

свидетельствуют об определенной их слабости, которую следовало бы скрывать [См.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 608].]. Однако для его системы

нужно было нечто более существенное, что принуждало бы капиталистов накоплять

независимо от того, что они по этому поводу чувствуют, и что было бы достаточно

могуществен­ным, чтобы определять самую их психологию. И он находит эту причину.

Рассматривая далее природу этого принуждения к накоплению, я в целях удобства

соглашусь с одним пунктом Марксова учения: как и он, я буду исходить из того,

что сбережение, осуществляемое классом капиталистов, ipso facto (фактически -

лат.) означает соответствующее увеличение реального капитала [Для Маркса

сбережение или накопление идентично превращению "прибавоч­ной стоимости в

капитал". Это положение я не собираюсь оспаривать, хотя индивиду­альное

стремление к сбережению совсем не обязательно автоматически увеличивает Реальный

капитал. Марксова позиция представляется мне настолько более близкой к истине,

чем противоположная точка зрения, отстаиваемая многими моими современ­никами,

что я не думаю, что здесь стоит подвергать ее сомнению.]. Подобное всег­да

происходит в первую очередь с переменной частью совокупного капитала,

воплощаемого в заработной плате, даже если целью при этом является прирост

постоянной части, в особенности той части, воплощенной главным образом в

оборудовании, которую Рикардо называл основным капиталом. Обсуждая Марксову

теорию эксплуатации, я указывал, что в условиях совершенной конку­ренции доходы

от эксплуатации будут побуждать капиталистов расширять или хотя бы пытаться

расширять производство, поскольку, с точки зрения каждого из них, это будет

означать увели­чение прибыли.

Чтобы осуществить это, им надо накоплять. При этом массовым результатом такого

расширения станет тенденция к сниже­нию прибавочной стоимости вследствие

растущей заработной пла­ты, а также, возможно, в результате одновременного

падения цен на продукцию, что является прекрасным примером внутренне присущих

капитализму противоречий, столь любезных сердцу Маркса. Эта тенденция сама по

себе, в том числе и для индивиду­ального капиталиста, образует другую причину,

которая принуждает его накоплять [Вообще, конечно, из малого дохода сберегаться

будет меньше, чем из большого. Но из любой данной величины дохода будет

сберегаться больше тогда, когда не ожидается, что его уровень удержится надолго,

или предполагается его снижение, нежели в том случае, если известно, что этот

доход будет по крайней мере устойчиво держаться на данном уровне.], хотя в

конечном счете положение всего класса капиталистов в целом еще более ухудшается.

Возникает своего рода принуждение к накоплению даже в условиях стационарного - в

иных отношениях - процесса, который, как я говорил выше, не может достичь

устойчивого равновесия до тех пор, пока прибавоч­ная стоимость не сократится до

нуля, вследствие чего разрушится сам капитализм [До некоторой степени Маркс

признает это. Однако он полагает, что если зарплата растет и тем самым нарушает

процесс накопления, темпы последнего будут снижаться, "потому что этим

притупляется стимулирующее действие прибыли*. Следовательно, механизм

капиталистического процесса производства сам устраняет те преходящие

препятствия, которые он создает" [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-e изд. Т. 23. С.

633]. Итак, эта тенденция механизма капиталистического производства к достижению

равновесия отнюдь не бесспорна, и любое суждение о ней требует по меньшей мере

тщательных уточнений. Но вот что интересно - мы посчитали бы подобное

утверждение самым что ни на есть немарксистским, если бы наткнулись на него в

работе какого-либо другого экономиста. В той мере, в какой оно выдерживает

критику, оно чрезвычайно ослабляет главное направление Марксовой аргументации. В

этом пункте, как и во многих других, Маркс обнаруживает, в какой поразительной

степени сохранил он на себе оковы современной ему буржуазной экономической

теории, от которых, по его представлениям, он избавился.].

Однако гораздо более важным и значительно более убедительным является совсем

другое. На самом деле капиталистическая экономика, разумеется, не является и не

может быть стационарной, и растет она вовсе не устойчивыми темпами. Она

непрерывно революционизируется изнутри благодаря новому предпринимательству,

т.е. благодаря внедрению в существующую на каждый данный момент времени

промышленную структуру новых това­ров, новых методов производства или новых

коммерческих возможностей. Любые существующие структуры, как и все условия

функционирования бизнеса, находятся в непрерывном процессе изменения. Любая

сложившаяся ситуация подрывается, прежде чем проходит время, достаточное, чтобы

она исчерпала себя. Экономический прогресс в капиталистическом обществе означает

беспорядок. И, как мы увидим в следующем разделе, в этом беспоряд­ке конкуренция

действует абсолютно иным образом, нежели в ус­ловиях стационарного процесса,

даже если последний характеризу­ется совершенной конкуренцией. Возможности

получения доходов благодаря производству новых предметов или тех же предметов,

но более дешевым способом непрерывно материализуются и тре­буют новых

инвестиций. Эти новые продукты и новые методы конкурируют со старыми продуктами

и методами не на равных ус­ловиях; первые имеют решающие преимущества,

означающие возможную смерть для вторых. Так осуществляется "прогресс" в

капиталистическом обществе. Чтобы не оказаться с непроданной продукцией, каждая

фирма в конце концов вынуждена следовать этому образцу, в свою очередь

инвестировать, и чтобы быть в состоянии делать это - вкладывать в производство

часть своих при­былей, т.е. накоплять [Это, конечно, не единственный способ

финансирования технологических улучшений. Но только он рассматривается Марксом.

Поскольку на самом деле он очень важен, мы можем следовать здесь за Марксом,

хотя другие методы, в особенности займы в банках, т.е. создание депозитов,

вызывают самостоятельные последствия, введение которых в исследование будет

действительно необходимым, для того чтобы на­рисовать верную картину

капиталистического процесса.]. В итоге накопляют все.

Итак, Маркс видел этот процесс индустриальных изменений более ясно, чем любой

другой экономист его времени. Еще более полно осознавал он его основополагающее

значение. Но это не означает, что он правильно понимал его природу и верно

анализировал его механизм. У него этот механизм проявлялся только лишь в

механике движения масс капитала. У него не было адекватной теории

предпринимательства, а неспособность отличить предприни­мателя от капиталиста

вместе с ошибочной теоретической методологией является источником многих ошибок

и non sequitur [Вывод, не соответствующий посылкам, нелогичное заключение

(лат.).]. Но са­мо по себе видение процесса было достаточным для достижения ряда

целей.

Non sequitur перестает быть убийственным недостатком, если то, что не вытекает

из Марксовой аргументации, может быть обоснова­но с помощью других предпосылок.

Даже явные ошибки и недора­зумения часто устраняются благодаря истинности общего

направления аргументации, по ходу которой они возникают, в частности, их можно

свести на нет на следующих этапах анализа, которые, с точки зрения критика, не

способного понять эту парадоксальную ситуацию, видимо, заранее осуждены без

права на апелляцию.

Ранее мы уже приводили подобный пример. Взятая сама по се­бе, Марксова теория

прибавочной стоимости не выдерживает кри­тики. Но поскольку капиталистический

процесс вызывает повторяющиеся волны временных избыточных доходов над

издержка­ми, - доходов, которые с точки зрения других теорий, придержи­вающихся

совсем немарксовой методологии, являются абсолютно правомерными, - то

оказывается, что следующий шаг в анализе Маркса, посвященный накоплению, не

обесценивается полностью его предыдущими ошибками. Равным образом не дает сам

Маркс удовлетворительного объяснения неизбежности накопления, которая столь

существенна для его аргументации. Однако большого вреда из недостатков его

объяснения не проистекает, поскольку мы можем сами, как это было показано выше,

предложить более удовлетворительный вариант, в котором среди прочего процесс

снижения нормы прибыли попадает на подобающее ему место. Совокуп­ной норме

прибыли на весь промышленный капитал в долгосроч­ном плане нет необходимости

падать ни от того, что постоянный капитал растет по отношению к переменному, как

считал Маркс [Согласно Марксу, прибыли, конечно же, могут снижаться и по другой

причине, а именно вследствие падения нормы прибавочной стоимости. Это может

происходить либо вследствие увеличения ставок заработной платы, либо сокращения,

например, благодаря законодательству о продолжительности рабочего дня. Можно

доказать, даже исходя из Марксовой теории, что это будет побуждать

"капиталистов" заменять Труд трудосберегающими капитальными благами и,

следовательно, также временно увеличивать инвестиции независимо от воздействия

со стороны новых товаров и тех­нического прогресса. Однако в эти проблемы мы не

можем вникать. Отметим лишь такой любопытный момент. В 1837 г. Нассау У.Сениор

опубликовал памфлет под названием "Письма о фабричном законодательстве", в

котором он попытался доказать, что предлагаемое сокращение продолжительности

рабочего дня приведет к уничтожению прибыли в текстильной промышленности. В

"Капитале" (Т. I. Гл. VII. § 3) Маркс превосходит самого себя в яростных

обвинениях, направленных против подобной трактовки последствий этого

законодательства. Аргументация Сениора на са­мом деле весьма нелепа. Но Марксу

не следовало бы так ожесточенно с ней сра­жаться, поскольку она совершенно в

духе его собственной теории эксплуатации.], ни по какой другой причине.

Достаточно того, как мы видели вы­ше, что прибыли каждого индивидуального

предприятия непре­рывно угрожает реальная или потенциальная конкуренция со

стороны новых товаров или методов производства, которые рано или поздно

превратят ее в убыток. Так мы получаем требуемую движу­щую силу и даже нечто

сходное с тем утверждением Маркса, согласно которому постоянный капитал не

создает прибавочной стоимости, поскольку никакое конкретное скопление

капитальных товаров никогда не является источником дополнительных доходов. При

этом нам не надо опираться на сомнительную часть его аргу­ментации.

Другой пример дает следующее звено в цепи Марксовой аргу­ментации, его "теория

концентрации", т.е. его рассмотрение тен­денции капиталистического процесса

производства одновременно к увеличению размеров промышленных предприятий и

формированию центров контроля. Все, что он в состоянии предложить в качестве

объяснения [Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 398-406.], - если

очистить его от всевозможных фигу­ральных выражений, - сводится к малоинтересным

утверждени­ям о том, что "конкурентная борьба ведется посредством удешевления

товаров", которое "зависит ceteris paribus [при прочих равных условиях] от

производительности труда"; что последняя определя­ется масштабами производства и

что "мелкие капиталы побивают­ся более крупными"[Этот вывод, часто определяемый

как теория экспроприации, является у Маркса единственной чисто экономической

основой той борьбы, посредством которой капиталисты уничтожают друг друга.].

Почти то же самое сообщают по этому воп­росу нынешние учебники, и это само по

себе не является ни глубоким по содержанию, ни заслуживающим восхищения. Этого

недостаточно особенно потому, что Маркс делает в своем исследовании

исключительный акцент на размере индивидуальных "капиталов". Что же касается

описания последствий, Маркс оказывается скован­ным своей собственной техникой

анализа, которая не позволяет эффективно анализировать ни монополию, ни

олигополию.

И все же восхищение этой теорией, проявляемое со стороны столь большого числа

экономистов, не принадлежащих к его последователям, вполне оправданно. По одной

только причине: предсказать пришествие крупного бизнеса, учитывая времена, в

которые писал Маркс, было само по себе научным достижением. Но он сделал больше

этого. Он искусно связал концентрацию с процессом накопления; точнее,

концентрацию он рассматривал как часть накопления и не только как часть

процесса, идущего в реальной действительности, но и как его логику. Многие

последствия - пусть в односторонней или искаженной интерпретации - он уловил

верно - например то, что "растущий размер индивидуальных капиталов становится

материальной основой непрерывной революции в самом способе производства" и т.п.

Он наэлектризовал атмосферу, окружающую этот феномен, на­полнив ее классовой

борьбой и политикой. Одного этого было бы достаточно, в особенности для людей

без всякого собственного воображения, чтобы возвысить его концепцию над сухими

экономи­ческими теоремами, имеющими отношение к той же теме. И самое главное, он

был способен идти напролом, не обращая внимание на несоответствующие его теории

мотивы поведения отдельных уча­стников этого представления, что с точки зрения

профессионалов свидетельствует об отсутствии строгости в его аргументации,

поскольку в конце концов индустриальные гиганты фактически бы­ли уже на подходе,

а вместе с ними и та общественная ситуация, которую им предстояло создать.

5. Две другие темы завершают этот очерк: Марксова теория обнищания (Verelendung,

или по-английски - immiserization) и его (и Энгельса) теория экономического

цикла. Что касается первой, то здесь и анализ, и само видение безнадежно

неадекватны; лучше обстоит дело со второй.

Маркс был убежден, что в ходе капиталистической эволюции реальная зарплата и

уровень жизни трудящихся масс будут сни­жаться для лучше оплачиваемых слоев и не

смогут улучшаться для тех, кто находится в худших условиях, причем это будет

происходить не благодаря случайным или внешним обстоятельствам, но в силу самой

логики капиталистического развития [Передовая линия обороны, обычно занимаемая

марксистами, как и большинство апологетов, против возможной критики, вызываемой

подобными прямолинейными утверждениями, состоит в том, что Маркс не видел другой

стороны медали, он очень часто "признавал* случаи повышения зарплаты и т.д. -

это и никто не мог бы отрицать - и таким образом полностью предвидел все, что

могли высказать его критики. Разумеется, столь многословный автор, снабжавший

свою аргументацию такой богатой начинкой из исторических фактов, обеспечивает

гораздо больше простора для подобной обороны, чем это сделал бы любой из отцов

церкви. Но что толку от "признания" упрямых фактов, если им не позволено влиять

на выводы?]. Это был ис­ключительно неудачный прогноз, и марксисты всех сортов

выну­ждены были делать все возможное, чтобы примирить его с явно

противоположными фактами реальной действительности. На первых порах, а в

некоторых случаях даже и в наши дни они проявля­ли редкое упрямство, пытаясь

спасти этот "закон", представив его как якобы фактическую тенденцию,

подтвержденную статистикой заработной платы. Затем делались попытки вложить в

него другое содержание, а именно отнести его не к уровню реальной заработ­ной

платы или к той абсолютной величине, которая идет рабочему классу, а к

относительной доле трудовых доходов в совокупном на­циональном доходе. Хотя

некоторые места у Маркса фактически допускают подобную интерпретацию, это явно

нарушает главный смысл его теории. Кроме того, эта интерпретация мало что дает,

поскольку основной вывод Маркса предполагает, что абсолютная величина трудового

дохода на одного работающего должна падать или, во всяком случае, не

увеличиваться: если бы он действительно думал об относительной доле, то это

только бы увеличило труд­ности марксистской теории. В конце концов и само это

предположение неверно, поскольку относительная доля зарплаты рабочих и служащих

в совокупном доходе мало меняется от года к году и за­метно устойчива на

протяжении длительного периода времени - она явно не обнаруживает какой-либо

тенденции к понижению.

Возможен, однако, другой способ выхода из этого затруднения. Эта тенденция может

не проявить себя в статистических рядах - последние могут даже показывать

противоположную тенденцию, что они и делают в данном случае, - и все же она

может быть внут­ренне присуща исследуемой системе, поскольку ее могут подавлять

какие-то исключительные обстоятельства. Фактически это та линия доказательств,

которой придерживаются большинство современных марксистов. Исключительные

обстоятельства находят в колониальной экспансии или вообще в открытии новых

стран в течение XIX столетия, что, как считают, повлекло за собой "пере­дышку"

для жертв эксплуатации [Эта идея была высказана самим Марксом, хотя и была

развита неомарксистами.]. В следующей части у нас будет возможность коснуться

этого вопроса. Пока же просто отметим, что данные факты на первый взгляд в

известной мере подкрепляют эту, не лишенную логики аргументацию, способную

разрешить вы­шеупомянутое затруднение, если бы тенденцию к обнищанию можно было

обнаружить в иных обстоятельствах.

Однако подлинная беда состоит в том, что теоретический аппа­рат, который

использует здесь Маркс, вообще не заслуживает дове­рия: наряду с видением

порочна и сама аналитическая основа. Теория обнищания базируется на теории

"промышленной резервной армии", т.е. безработицы, порождаемой механизацией

процесса производства [Этот вид безработицы, конечно, следует отличать от

других. В частности, Маркс отмечает и такой вид, который обязан своему

существованию циклическим колебаниям деловой активности. Поскольку оба вида не

существуют независимо друг от Друга и поскольку в своей аргументации он часто

ссылается скорее на второй, чем на первый, то возникают трудности для

соответствующей интерпретации, что не все критики полностью осознают.]. А теория

резервной армии в свою очередь основы­вается на доктрине, развитой Рикардо в

главе о машинном производстве. Ни в каком другом месте - за исключением,

конечно, теории стоимости - Марксова аргументация не зависит в такой мере от

аргументации Рикардо, не внося в нее чего-либо существенного [Для любого

теоретика это должно быть очевидным при изучении не только sedes material (места

изложения вопроса - лат.) - см. Капитал, т. I. гл. XIII, 8 3,4, 5 и особенно 6,

где Маркс рассматривает теорию компенсации относительно рабочих, вытесняемых

машинами, но и гл. XXII и XXIII, в которых, хотя и в другой связи, повторяются и

разбираются те же вопросы.]. Конечно, я говорю только о чистой теории. Маркс,

как всегда, дополнил ее множеством менее значительных подробностей: на­пример,

вполне уместным выводом о том, что такое явление, как замена квалифицированных

рабочих неквалифицированными, может быть включено в концепцию безработицы; он

добавил так­же несметное количество иллюстраций и пояснений; и что самое главное

- он снабдил ее производящей огромное впечатление де­корацией, богатым фоном

социального процесса.

На первых порах Рикардо был склонен разделять очень распространенную в его время

точку зрения, что введение машин в производственный процесс скорее всего

принесет пользу трудящимся массам. Когда он начал сомневаться в этом или, во

всяком случае, во всеобщей значимости подобного результата, он с присущей ему

честностью пересмотрел свою позицию. Не менее характерно и то, что, возвращаясь

вновь к этому вопросу и используя свой обычный метод "мысленных экспериментов",

он привел численный при­мер, хорошо известный всем экономистам, чтобы показать,

что результат может оказаться и совершенно иным. С одной стороны, он не

собирался отрицать того, что речь идет всего лишь о возможности, хотя и довольно

вероятной. С другой стороны, он не отрицал, что в конце концов механизация

принесет чистую выгоду трудя­щимся через свое конечное воздействие на совокупный

продукт, цены и т.п.

Пример, приведенный Рикардо, корректен, но это только при­мер[Либо его можно

сделать корректным без ущерба для его смысла. Есть несколько сомнительных

пунктов в системе доказательства, обусловленных, по всей видимости,

несовершенной техникой анализа, которая продолжает нравиться столь многим

экономистам.]. Несколько более рафинированные, современные методы анализа

подтверждают его результат в той мере, в какой они при­знают возможность,

лежащую в его основе, но в равной мере они могут давать и противоположный

результат. Они выходят за рам­ки этого примера, определяя формальные условия,

при которых будут наступать те или иные последствия. Это, конечно, все, что

может сделать чистая теория. Нужны дополнительные данные, чтобы предсказать

реальный эффект. Но для наших целей при­мер, предложенный Рикардо, обнаруживает

другую интересную черту. Он рассматривает фирму, владеющую данным количеством

капитала и нанимающую данное число работников, которая реша­ет сделать шаг в

сторону механизации своего производства. Соответственно она направляет группу

работников на установку ма­шин, применение которых затем позволит фирме

расстаться с частью этой группы. Прибыли могут временно остаться теми же (после

того, как конкуренция устранит все временные доходы), но валовой доход

сократится ровно на ту величину, которая ранее выплачивалась работникам, которые

теперь оказались высвобож­денными. Марксова идея замещения переменного капитала

(зарп­латы) постоянным является почти точной копией этого хода рас­суждения.

Акцент, который делает Рикардо на существовании избыточного населения, равным

образом является точной парал­лелью того, что Маркс говорит об относительном

перенаселении, - термин, который он использует как синоним термина

"промыш­ленная резервная армия". Поистине учение Рикардо проглочено здесь вместе

с крючком, леской и грузилом.

Но то, что может сойти за образец, - пока мы находимся в рам­ках тех целей,

которые ставил перед собой Рикардо, - становится в высшей степени неверным, а

фактически источником другого non sequitur, не оправдываемого на этот раз

правильным видением конечных результатов, как только мы переходим к рассмотрению

надстройки, которую Маркс воздвиг на этом хлипком фундаменте. Кое-какие чувства

подобного рода, видимо, испытывал и сам Маркс. Потому что с энергией, в которой

было что-то от отчаяния, он ухватился за пессимистический вывод, полученный

Рикардо на основе данного примера, как будто последний характеризовал

единственную возможность. С еще большим отчаянием он набра­сывался на тех

авторов, которые развивали рикардовские идеи о компенсации, которую эпоха машин

могла принести рабочим, да­же если непосредственный эффект от введения машин был

для них неблагоприятным (теория компенсации - самая неприятная вещь для всех

марксистов).

У него были все основания избрать этот курс. Ведь он страшно нуждался в прочном

обосновании своей теории резервной армии, которая должна была служить двум

фундаментально важным це­лям наряду с прочими менее существенными. Во-первых,

как мы видели, он лишил свою теорию эксплуатации того, что я назвал

ос­новательной ее подпоркой, отказавшись по совершенно понятным причинам от

использования мальтузианской теории народонасе­ления. Эта подпорка была заменена

промышленной резервной армией, всегда имеющейся в наличии вследствие постоянного

ее возобновления [Конечно, необходимо подчеркнуть именно эту непрерывность ее

образования. Было бы совершенно несправедливо по отношению к тому, что Маркс

писал или имел в виду, как это делают некоторые критики, считать, будто он

предполагал, что введение машин лишает людей работы, и они, каждый в

отдельности, остаются безработными навсегда. Он не отрицал обратного поглощения.

И критики Маркса, базирующиеся на утверждении, что любая возникшая безработица

всякий раз будет вновь поглощаться производством, бьют абсолютно мимо цели.].

Во-вторых, именно то узкое понимание процесса механизации, которое он избрал,

было необходимо для того, чтобы оправдать звучные фразы гл. XXIV первого тома

"Капитала", в определенном смысле венчающие не только этот том, но и всю работу

Маркса. Я процитирую их полностью - более полно, чем это заслуживает

рассматриваемая проблема, - чтобы дать моим читателям хотя бы мимолетное

представление о той позиции Маркса, которая вы­зывала такой же энтузиазм одних,

как и неприятие других. Что бы это ни было - набор слов, не соответствующих

действительности, или сама суть пророческой истины, вот эти фразы: "Рука об руку

с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов немногими,

развивается... вплетение всех народов в сеть всемирного рынка, а вместе с тем

интернациональный характер капитали­стического режима. Вместе с уменьшающимся

числом магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого

процесса превращения, возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения,

эксплуатации, но вместе с тем и возмущения' рабочего класса, который обучается,

объединяется и организуется5 механизмом самого процесса капиталистического

производства. Монополия капитала становится оковами того способа производ­ства,

который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и

обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся

несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час

капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют"[Маркс

К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 772-773. ].

6. Достижения Маркса в области теории экономического цикла оценить чрезвычайно

трудно. По-настоящему ценная часть ее состоит из десятков наблюдений и

замечаний, большинство из них - случайного характера, они разбросаны почти во

всех его работах, включая и многие из писем. Попытки реконструкции из подобных

membra disjecta [Отдельных элементов (лат.).] чего-то целого, нигде не

являвшегося во плоти и, возможно, существовавшего лишь в зародышевой форме в

голове у Маркса, может в разных руках легко дать разные результаты. К тому же

эти результаты могут быть искажены вполне понятным стремлением почитателя Маркса

фактически подогнать их посред­ством соответствующей интерпретации под

результаты более позд­них исследований, с которыми согласен сам почитатель. И

друзья, и противники Маркса даже не представляют, насколько трудна за­дача,

стоящая перед комментатором, вызванная калейдоскопическим характером анализа

этой проблемы. Учитывая, что Маркс очень часто упоминал о ней и что она вполне

очевидно имела пря­мое отношение к его фундаментальной теме, они принимали за

данное, что должна существовать простая и ясно выраженная марк­систская теория

цикла, которая вытекала бы из самой логики капи­талистического процесса, так же

как, например, теория эксплуата­ции вытекает из трудовой теории стоимости.

Соответственно они отправлялись искать такую теорию, и легко догадаться, что с

ними случалось.

С одной стороны, Маркс, без сомнения, превозносит - хотя и не приводит

достаточно адекватной мотивировки - колоссальные способности капитализма

развивать производственные возможности общества. С другой стороны, он без конца

подчеркивает расту­щую нищету трудящихся масс. Следует ли сделать отсюда

естест­венный вывод, что кризисы или депрессии вызваны тем фактом, что

эксплуатируемые массы не в состоянии купить то, что выдает или готов выдать

непрерывно расширяющийся производствен­ный аппарат, и что по этой, а также

прочим причинам, которые не стоит здесь повторять, норма прибыли падает,

порождая банкрот­ства? Таким образом мы причаливаем к берегам - в зависимости от

того, какие элементы нам желательно подчеркнуть, - либо теорий недопотребления,

либо теории перепроизводства - обе самого сомнительного свойства.

Фактически Марксово объяснение кризисов относят к разряду теорий недопотребления

[Хотя подобная интерпретация стала привычной, я упомяну только двух авторов;

одному из них мы обязаны модификацией этой версии, в то время как другому -

устойчивому ее существованию. Первый это Туган-Барановский, который в своей

работе "Theoretische Grundlagen des Marksismus" (1905) именно на этой основе

осудил Марксову теорию кризисов; второй - это М.Добб, который в работе

"Political economy and Capitalism" (1937) высказал более благожелательное

отношение к ней.]. Есть два обстоятельства, способные подтвердить это.

Во-первых, в теории прибавочной стоимости и в других местах близость учения

Маркса к учению Сисмонди и Родбертуса очевидна. Эти авторы придерживались

концепции недопотребления. И нет ничего неестественного в том, чтобы сделать из

этого вывод, что Маркс мог думать так же, как они. Во-вторых, некоторые места в

работах Маркса, особенно краткое заявление от­носительно кризисов в

"Коммунистическом манифесте", несомнен­но, дают основание для подобной

интерпретации, хотя к рассуждениям Энгельса это относится в гораздо большей

степени [Довольно банальная концепция Энгельса по этому вопросу лучше всего

сформулирована в его полемической книге, названной "Анти-Дюринг",

соответствующие абзацы которой стали самыми цитируемыми во всей социалистической

литературе. Он дает здесь самое точное описание морфологии кризиса, несомненно,

достаточно хорошее для использования в популярной лекции, а также свое

объяснение причины кризиса - как раз такое, какое и следовало ожидать, - а

именно, что "расширение Рынка не может идти в ногу с расширением производства".

Кроме того, он одобрительно относится и к мнению Фурье, выраженному термином,

который говорит сам за себя - crises plethoriques [кризис от изобилия - фр.].

Нельзя, однако, отрицать, что Маркс написал часть главы Х и разделяет

ответственность за книгу в целом.

Замечу, что те несколько пассажей данного очерка, которые касаются Энгельса,

несколько снижают его значение. Это вызывает сожаление. Они не связаны с

намере­нием умалить заслуги этого великого человека. Однако я думаю, что

следовало бы честно признать, что интеллектуально и в особенности как теоретик

он стоял значительно ниже Маркса. Нельзя даже быть уверенным в том, что он

всегда понимал смысл его учения. Поэтому к его интерпретации следует подходить

осторожно.].

Но тем не менее Маркс, проявив незаурядную тонкость, явно отверг эту теорию

[Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 24. С. 464.].

Реальность состоит в том, что у него не было простой теории экономического

цикла. И ни одна из них не могла логически выте­кать из его "законов"

капиталистического процесса производства. Даже если мы признаем его объяснение

причин возникновения прибавочной стоимости и согласимся допустить, что

накопление капитала, механизация (относительное увеличение постоянного капитала)

и избыточное население, неумолимо усугубляющее мас­совую нищету, увязываются в

единую логическую цепь, которая за­вершается катастрофой капиталистической

системы, - даже тоща у нас не будет фактора, который неизбежно бы порождал

циклические колебания производства и был бы имманентной причиной смены периодов

процветания и депрессий [Для неспециалиста противоположное, по-видимому,

настолько очевидно, что не так-то легко обосновать подобное утверждение, даже

если бы у нас имелись для этого все возможности. Лучший способ для читателя

убедиться в том, что это так, - это изучить аргументацию Рикардо по поводу

машинного производства. Описывае­мый им процесс может породить любое количество

безработных и тем не менее продолжаться неопределенно долго, не вызывая никаких

срывов, за исключением конеч­ного краха самой системы. С таким выводом Маркс бы

согласился.].

Несомненно, под рукой всегда имеется масса случаев и собы­тий, позволяющих

восполнить недостающее фундаментальное объяснение. Существуют неправильные

расчеты, неоправданные ожидания и прочие ошибки, волны оптимизма и пессимизма,

спе­кулятивные эксцессы и реакции на эти эксцессы, существует также

неисчерпаемый поток "внешних факторов". Все равно, из самой логики Марксова

механического процесса накопления, осуществляющегося равномерным темпом, - а в

принципе нет ничего, что ме­шало бы ему быть таковым, - следует, что он в основе

своей ли­шен и процветаний, и депрессий.

Конечно, это не обязательно означает недостаток теории.

Многие теоретики считали и считают, что кризисы возникают просто всякий раз,

когда что-то существенно важное выходит из строя. Это не является недостатком и

в теории Маркса, поскольку освобождает его из плена собственной системы и

позволяет свободно анализировать реальные факты, не совершая над ними наси­лия.

Соответственно он рассматривает широкое разнообразие фак­торов, более или менее

относящихся к данному вопросу.

К примеру, он весьма поверхностно пытается опровергнуть концепцию Сэя о

невозможности общего перепроизводства, ссыла­ясь только лишь на участие денег в

товарных сделках, используя тезис о доступности кредита для объяснения

диспропорционального развития отраслей, характеризующихся крупными долгосрочными

капиталовложениями. Он использует особые стимулы, такие, как открытие новых

рынков или возникновение новых социальных потребностей, чтобы объяснить

внезапные ускорения "накопления". Он пытается, не слишком успешно, превратить и

рост населения в фактор, порождающий колебания производства [И в этом он не

одинок. Однако что касается Маркса, то следовало ожидать, что со временем он

обнаружит слабость этого подхода. В этой связи надо отметить, что подобные

замечания на эту тему появляются в незавершенном третьем томе; поэтому трудно

судить, какова была бы его окончательная точка зрения.]. Он отмечает, хотя и не

дает этому объяснений, что "внезапное и конвульсивное расширение масштаба

производства является пред­посылкой его внезапного сокращения".

Справедливо пишет он и о том, что "поверхностность политиче­ской экономии

обнаруживается между прочим в том, что расшире­ние и сокращение кредита, простые

симптомы сменяющихся пе­риодов промышленного цикла, она признает их причинами"

[[Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 647.] Сразу после этого абзаца он

делает шаг в направлении, очень знакомом исследователям современных теорий

цик­ла: "Следствия в свою очередь становятся причинами, и сменяющиеся фазы всего

процесса, который постоянно воспроизводит свои собственные условия, принимают

форму периодичности" [с. 648].].

Разумеется, он активно использовал материал главы, посвя­щенной описанию

конкретных фактов и событий.

Все это соответствует здравому смыслу и по существу верно. Мы находим здесь

практически все элементы, которые когда-либо включались в любой серьезный анализ

экономического цикла, и в целом здесь очень мало ошибок. Кроме того, нельзя

забывать, что одно лишь признание существования циклического движения бы­ло

огромным достижением своего времени. Многие экономисты до Маркса имели слабое

представление об этом. В основном, одна­ко, они фокусировали свое внимание на

эффектных спадах производства, получивших название "кризисы". Но они были не

способны увидеть эти кризисы в их истинном свете, т.е. в контексте циклического

процесса, элементами которого они являются. Они изу­чали кризисы, не глядя на

то, что предшествует им или следует за ними; они видели в них отдельные

неприятности, возникающие вследствие ошибок, эксцессов, неправильного

руководства или плохого функционирования кредитной системы. Маркс, как я ду­маю,

был первым экономистом, который возвысился над этой тра­дицией и предвосхитил, -

не считая статистиков, - работу Клеман Жюглара. Хотя, как мы уже видели, он не

дал адекватного объяснения экономического цикла, сам феномен был для него ясен и

он многое понимал в его механизме. Так же как и Жюглар, он без колебаний говорил

о десятилетнем цикле, "прерываемом слабыми колебаниями" [Энгельс пошел еще

дальше. Некоторые из его заметок к третьему тому "Капитала" Маркса показывают,

что он предполагал также существование длинных волн. И хотя он был склонен

объяснять относительную слабость периодов процветания и относительную

интенсивность депрессий в 70-х и 80-х годах скорее структурными изменениями, чем

воздействием депрессивной фазы волны более длительной протяженности (именно так

многие современные экономисты объясняют послевоенное развитие, в особенности его

последнее (т.е. 50-е годы. - Прим. ред.} десятилетие), тем не менее в этом можно

видеть определенное предвосхищение работы Кондратьева о "длинных циклах".].

Маркса занимал вопрос, что может быть причиной такой продолжительности, и он

полагал, что она, вероятно, имеет какое-то отношение к продолжительности жизни

оборудования в текстильной промышленности. Есть и множество других призна­ков

его предпочтительного интереса к проблеме экономического цикла в отличие от

проблемы кризисов. Этого достаточно, чтобы присвоить ему высокий ранг среди

отцов - основателей современ­ной теории этого вопроса.

Следует отметить и другой аспект. В большинстве случаев Маркс использовал термин

"кризис" в обычном смысле, говоря о кризисе 1825 г. или кризисе 1847 г., как и

все прочие исследователи. Но он употреблял его и в другом значении. Полагая, что

эволюция капитализма в один прекрасный день разрушит его институциональную

структуру, Маркс считал, что прежде чем произойдет фактический крах,

функционирование капитализма будет наталки­ваться на растущие трудности,

обнаруживая симптомы смертельной болезни. Вот к этой стадии, рассматриваемой,

конечно, как более или менее продолжительный исторический период, он и при­менял

тот же термин. Маркс стремился увязать повторяющиеся кризисы с этим единственным

кризисом капиталистической сис­темы. Он даже высказывает мысль, что циклические

кризисы можно в каком-то смысле рассматривать в качестве предвестников

окончательного краха. Поскольку для многих читателей это может выглядеть как

ключ к Марксовой теории кризисов в обычном смысле этого слова, то необходимо

указать, что факторы, ответственные, по мнению Маркса, за конечный крах системы,

не могут без достаточной порции дополнительных гипотез объяснить повторяющиеся

периоды депрессии [Чтобы убедиться в этом, читателю достаточно взглянуть еще раз

на цитату, приведенную ранее. Хотя Маркс частенько и забавлялся этой идеей, на

самом деле он старается не связываться с ней; это важно отметить, поскольку не в

его манере было упустить возможность для обобщений.], и этот ключ не выводит нас

за пределы тривиального утверждения, согласно которому "экспроп­риация

экспроприаторов" - дело более простое в условиях депрес­сии, чем в период

подъема.

7. Наконец, идея, согласно которой эволюция капитализма ве­дет к развалу

институтов капиталистического общества или к пере­растанию этими институтами

рамок капиталистического общества (Zusammenbruchstheorie, или теория неизбежного

краха), дает последний пример сочетания non sequitur с глубоким пониманием

проблемы, благодаря которому можно спасти сам результат. Основанная в

соответствии с Марксовой "диалектической дедукцией" на росте нищеты и угнетения

трудящихся масс, побуждающих их к восстанию против системы, эта идея

обесценивается вследствие non sequitur, заложенного в доказательстве неизбежного

роста ни­щеты. Кроме того, марксисты, ортодоксальные в других вопросах, давно

уже стали сомневаться в правильности того положения, что концентрация

промышленного контроля в любом случае несовме­стима с "капиталистической

оболочкой". Первым, кто высказал свои сомнения и достаточно умело их

аргументировал, был Рудольф Гильфердинг [См. его работу "Финансовый капитал"

(1931). Сомнения, основанные на некоторых вторичных обстоятельствах, из которых

следовало, что Маркс слишком полагал­ся на тенденции, которые, как ему казалось,

он открыл, и что общественное развитие было гораздо более сложным и менее

последовательным процессом, возникали, конечно, и прежде. Достаточно упомянуть

Э.Бернштейна (см. гл. XXVI). Однако Гиль­фердинг в своем исследовании не

прибегает к смягчающим обстоятельствам, а сража­ется с этим выводом в принципе и

на почве самой Марксовой теории.], один из лидеров значительной группы

неомарксистов, которые фактически склонялись к противоположному выводу, а

именно, что благодаря концентрации капитализм способен приобрести дополнительную

стабильность [Это утверждение Гильфердинга зачастую смешивается (даже его

собственным автором) с другим - что экономические колебания со временем

становятся все сла­бее. Это может быть так, а может и нет (кризис 1929-1932 г.

ничего не доказывает), однако большая стабильность капиталистической системы,

т.е. несколько менее тем­пераментное поведение временных рядов, характеризующих

динамику цен и объемов производства, не обязательно предполагает и вовсе не

обусловливается большей ста­бильностью, т.е. большей способностью

капиталистического порядка противостоять атакам извне. Система и порядок,

конечно, связаны друг с другом, но это не одно и то же.]. Откладывая до

следующей части то, что я мог бы сказать по этому вопросу, отмечу лишь, что

Гильфердинг, по-моему, сильно преувеличивает, хотя, как мы увидим, нет оснований

полагать, - в настоящее время и в данной стране, - что крупный бизнес

"становится оковами для способа производства". А сделанный Марксом вывод

фактически не вытекает из его собственных предпосылок.

Однако, даже если приводимые Марксом факты и рассуждения содержали бы гораздо

больше ошибок, чем на самом деле, тем не менее его вывод оказывается верен в той

мере, в какой он является простой констатацией того, что капиталистическая

эволюция разрушает основы капиталистического общества. Я думаю, что так оно и

есть. И я не считаю преувеличением назвать это видение, выска­занное без

малейших сомнений в 1847 г., глубоким. Сегодня это общепризнано. Но первый, кто

сказал об этом, был Густав Шмоллер. Его превосходительство, профессор фон

Шмоллер, прусский тай­ный советник и член верхней палаты Пруссии не был

революционером и не занимался агитацией. Но он спокойно утверждал то же самое.

Почему и как - эти вопросы он также оставил без ответа.

Вряд ли необходимо подробно суммировать сказанное. Каким бы несовершенным ни был

наш очерк, он достаточен, чтобы уста­новить: во-первых, никто, кого интересует

чисто экономический анализ, не может говорить о безоговорочном успехе Марксовой

теории; во-вторых, никто, кого интересует эта смелая конструкция, не может

констатировать безусловную неудачу. В суде, который рас­смотрел технику его

теоретического анализа, приговор был бы не­благоприятным. Приверженность

аналитическому аппарату, который всегда был неадекватным и уже во времена Маркса

стреми­тельно устаревал; длинный список выводов, которые не следуют из

предпосылок или просто неверны; ошибки, которые если их исп­равить, существенно

меняют или превращают в противоположные построенные на их основе выводы, - все

это может быть справедливо поставлено в вину Марксу как аналитику. Но даже в

этом суде потребуется смягчение приговора по двум следующим причинам.

Во-первых, хотя Маркс так часто и иногда столь безнадежно ошибался, его критики

не всегда были правы. Поскольку среди них были отличные экономисты, этот факт

следует записать в его пользу, особенно потому, что с большинством из них он не

мог встретиться лично.

Во-вторых, следует отметить вклад Маркса, как критический, так и позитивный, в

разработку огромного числа индивидуальных проблем. В очерке, подобном этому,

невозможно перечислить все эти проблемы, не говоря уже о том, чтобы отдать этому

должное. Но мы касались некоторых из них, когда обсуждали его подход к анализу

экономического цикла. Я упоминал также о некоторых из тех проблем, которые

улучшили нашу теорию физической структуры капитала. Схемы, которые он

сконструировал в связи с этим вопросом, хотя и не безукоризненные, также

доказали свою полезность, будучи использованными в работах последнего времени,

которые местами очень напоминают Марксову теорию.

Но апелляционный суд, даже если он ограничится теоретиче­скими проблемами, может

склониться к тому, чтобы полностью отменить обвинительный приговор. Потому что

всем мелким прегрешениям Маркса противостоит одно поистине великое достиже­ние.

Через все, что есть ошибочного и даже ненаучного в его анали­зе, проходит одна

фундаментальная идея, в которой нет ничего ошибочного или ненаучного, идея

теории, построенной не на некотором числе отдельных индивидуальных форм или на

логике развития количественных экономических показателей в целом, но на

действительной последовательности этих форм, на развитии экономического процесса

как такового, движимого собственной энергией, в условиях исторического времени,

порождающего в каждый данный момент такое состояние, которое само определяет то,

что будет следовать за ним. Вот почему автор столь многих неверных концепций

оказался в то же время первым, кто представил себе то, что до сих пор все еще

остается экономической теорией будущего, для которой мы медленно и упорно копим

строительный матери­ал, статистические факты и функциональные уравнения.

Маркс не просто задумался над этой идеей, он попытался ее воплотить. Учитывая

великую цель, которой пыталась служить его аргументация, все искажающие его труд

недостатки должны оцениваться иначе даже там, где они - а в ряде случаев так оно

и есть - не полностью этой целью оправдываются. Существует, од­нако, один

вопрос, имеющий фундаментальное значение с точки зрения методологии

экономической теории, которую он действи­тельно создал. Экономисты обычно либо

сами делали работу в области экономической истории, либо использовали

исторические труды других. Но факты экономической истории отправлялись ими в

особое подразделение. Они включались в теорию, если вообще включались, только в

роли иллюстраций или, возможно, для проверки результатов. Они смешивались с ней

только механиче­ски. Смесь же, созданная Марксом, является химической; другими

словами, он ввел их непосредственно в аргументацию, с помощью которой

обосновываются его выводы. Он был первым экономистом высокого ранга, увидевшим и

последовательно учившим дру­гих тому, как экономическую теорию можно превратить

в истори­ческий анализ и как историческое повествование можно обратить в

histoire raisonne'e (обоснование истории - фр.) [Если верные его последователи

станут на этом основании доказывать, что он обосновал цели исследования

исторической школы в экономической теории, то это притязание нелегко отвергнуть,

хотя работы школы Шмоллера велись совершенно независимо от влияния Маркса. Но

если они будут настаивать на том, что Маркс и только Маркс знал, какую теорию

подвести под исторический процесс, в то время как сторонники исторической школы

знали только, как описывать факты без понимания их значения, то они только

навредят своему делу. Потому что эти люди на самом деле знали, как надо

анализировать. И если их обобщения были менее широкими, а изложение - менее

избирательным, это это говорит только в их пользу.]. Аналогичную проблему в

отношении статистики он не пытался решать. Но в каком-то смысле она

подразумевалась при решении проблемы с историей. Это является и ответом на

вопрос, в какой мере - в том ас­пекте, в каком это разъяснялось в конце

предыдущей главы, - экономической теории Маркса удалось вписаться в его

социологиче­скую систему. Этой цели добиться не удалось, но сама эта неудача

выдвинула одновременно и цель, и метод ее достижения.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" >