Глава двадцать седьмая. От первой мировой войны до второй

1. "GRAN RIFIUTO" (Большая измена)

Будучи членами единой международной организации, социалистические партии сделали

все, что было в их силах, чтобы избежать войны. Когда же, несмотря на их усилия,

она все же началась, они бросились защищать свои национальные интересы с

поистине удивительной готовностью. Германские марксисты колебались даже меньше

английских лейбористов [Английские лейбористы были на самом деле единственной

партией, которая в 1914 г. всерьез пыталась отстоять мир, хотя позже и она

вступила в военную коалицию. ]. Конечно, нужно иметь в виду, что все участвующие

в войне страны были твердо убеждены, что они ведут чисто оборонительную войну -

ведь любая война в глазах участвующих в ней наций является оборонительной или по

крайней мере "превентивной" [Именно поэтому попытка держав-победительниц вынести

моральный вердикт войне посредством включения соответствующей статьи в

продиктованный ими мирный договор была не только несправедливой, но и

бессмысленной.]. И все же, если мы вспомним о том, что социалистические партии

обладали несомненным конституционным правом голосовать против военных бюджетов и

что общие принципы буржуазно-демократической морали никого не принуждают

идентифицировать себя с национальной политикой, - войну во всех воюющих странах

осуждали даже далекие от социалистического антимилитаризма люди - мы

сталкиваемся здесь с проблемой, которую невозможно решить сомнительными ссылками

на Маркса или на прежние высказывания Бебеля и фон Фольмара о том, что в случае

нападения неприятеля они встанут на защиту своей страны. Нетрудно вспомнить, что

на самом деле говорит учение Маркса по этому вопросу. К тому же под защитой

страны подразумевается лишь выполнение своего воинского долга; это вовсе не

предполагает, что нужно голосовать вместе с правительством за вступления в

священные союзы [Отказ от поддержки правительства вовсе не обязательно нанес бы

ущерб национальным интересам. Во всяком случае, отставка лорда Морли (Морли

Джон, виконт (1838-1923) - английский государственный деятель и литератор) не

причинила Англии никакого урона.]. Гед и Земба во Франции и Вандервельде

(Vandervclde, Эмиль, 1866-1938 - бельгийский социалист, реформист, руководитель

Бельгийской рабочей партии, председатель Международного бюро Второго

Интернационала) в Бельгии, вошедшие в состав военных министерств, а также

немецкие социалисты, которые голосовали за военные бюджеты, совершили, таким

образом, нечто большее, чем требовала от них простая лояльность к своей стране,

как ее тогда понимали [Сегодня многие из нас отнеслись бы к этому иначе. Однако

это просто говорит о том, насколько далеко мы отошли от старых канонов

либеральной демократии. Возведение национального единства в ранг морального

долга есть один из важнейших принципов фашизма.].

Загадку эту можно решить лишь единственным способом. Независимо от того, верили

большинство социалистов-политиков в марксистский интернационализм или нет, -

возможно, к этому времени вера в силу интернационализма уже разделила судьбу

другой, близкой ей веры - веры во всепобеждающую революцию - они не могли не

понимать, что любая попытка сохранить верность священному писанию будет стоить

им потери последователей. Вначале массы взглянули бы на них удивленно, а затем

отреклись бы от всякого с ними союза, фактически опровергая положение Марксова

учения о том, что у пролетариата нет родины и что единственная война, которая

его интересует, - это война классов. В этом смысле и с поправкой на то, что,

если бы не война, процесс эволюции в буржуазных рамках длился бы дольше и все

могло быть по-другому, Mы можем говорить о том, что в августе 1914 г. рухнул

один из важнейших столпов Марксова учения [Определенную роль в этом сыграли

также успехи несоциалистических реформ.].

Это почувствовали все, даже в консервативном лагере: например, немецкие

консерваторы вдруг ни с того ни с сего начали обращаться с социалистической

партией с исключительной учтивостью. Ощущалось это и в той части

Социалистического лагеря, которая еще сохраняла верность старым идеалам. Даже в

Англии Макдональд [Макдональд (MacDonald) Джеймс Рамсей, 1866-1937, один из

основателей и лидеров Лейбористской партии Великобритании, в 1924 г. -

премьер-министр. - Прим. ред.] потерял свой пост руководителя Лейбористской

партии, а затем и место в парламенте из-за того, что не мог согласиться со

вступлением Англии в военную коалицию. В Германии Каутский и Гаазе [Гаазe

(Haasе) Гуго, 1863-1919, один из председателей Соц.-дем. партии в 1911-1917 гг.

- Прим. ред.] оставили большинство и в марте 1916 г. основали Независимую

Социал-демократическую партию Германии, хотя большинство активных ее членов в

1919 г. вернулись под прежний кров [Следует отметить, что в ряды Независимой

партии становились не только одни несгибаемые марксисты, как Каутский и Гаазе.

Например, членами этой партии были Бернштейн и ряд других ревизионистов, которых

трудно заподозрить в том, что они вступили в нес из уважения к марксистскому

вероучению. На самом деле удивляться тут нечему. Ортодоксальный марксизм был,

разумеется, далеко не единственным поводом для разногласий между партийным

большинством и отдельными инакомыслящими социалистами. Упомянутые выше

ревизионисты просто разделяли взгляды Рамсея Макдональда.]. Ленин объявил, что

Второй Интернационал умер, а дело социализма - предано.

Доля правды в этом была. Как показывает опыт большинства марксистских партий,

социализм не выдержал проверки на прочность. Оказавшись на перепутье, он не

пошел по пути марксизма. Символы веры, лозунги, конечные цели, организации,

аппарат и вожди - все это осталось прежним. На следующее утро после gran rifiuto

они были те же, что и накануне, но тем явственней была видна подмена смысла их

борьбы и призывов. После этого experimentum crucis [решающего опыта - лат.] ни

социалисты, ни антисоциалисты не могли уже смотреть на эти партии прежними

глазами. Но и сами эти партии не могли продолжать угощать публику затасканными

репризами. На горе ли, на радость ли, они спустились из своей башни из слоновой

кости на грешную землю. Они на деле показали, что судьба собственных стран для

них дороже, чем социалистическая цель.

Иное дело те из них, которые как социал-демократические партии Скандинавских

стран, никогда и не пытались прятаться в башнях из слоновой кости. Но те

критики, которые никогда не воспринимали революционное заигрывание прочих

социалистических партий всерьез, не могли не заметить изменений в их поведении.

Что же касается немецкой партии, то, пожалуй, правильнее будет сказать, что

"социал-предатели", как их тогда называли, просто спустились с заоблачных высей

на землю и что национальное бедствие заставило их встать с головы на ноги - а

это, и думаю, что многие со мной согласятся, никакое не предательство, а

наоборот - большая их заслуга. Но на какую бы точку зрения мы не встали, не

может быть ни малейшего сомнения в том, что новое понимание ответственности

резко сократило дистанцию, отделявшую социалистов от естественной цели всякой

партии - от власти, хотя еще в 1914 г. эта дистанция казалась почти

непреодолимой. Этим я вовсе не хочу сказать, что немецкие социалисты действовали

по холодному расчету или что они кривили душой, когда отказывались войти в

состав буржуазного правительства. Но совершенно очевидно, что именно благодаря

позиции, на которой они стояли в начале войны, к концу войны они, если можно так

выразиться, "неплохо устроились". В отличие от других партий они не

скомпрометировали себя поспешным соглашательством, но они и не оставили свой

народ в минуту опасности.

2. Влияние первой мировой войны на социалистические партии европейских стран

1. Всякая крупная война, завершающаяся поражением, сотрясает общественную

структуру и угрожает положению правящей верхушки; потерю престижа вследствие

военного поражения весьма трудно пережить любому режиму. Я не знаю исключений из

этого правила. Однако обратное утверждение не столь очевидно. Успех должен быть

быстрым, эффектным и четко ассоциироваться с действиями правящей верхушки -

именно такой была, например, победа Германии в 1870 г., иначе экономическое,

физическое и моральное истощение может даже в случае победы привести в сущности

к тем же последствиям в расстановке классов, групп и партий, которые обычно

сопутствуют поражениям.

Это ясно видно на примере первой мировой войны. Со стороны Соединенных Штатов

военные действия длились недолго и не успели сколько-нибудь заметно истощить

силы этой страны. Тем не менее администрация, ответственная за войну, потерпела

сокрушительное поражение на выборах. Да и во всех других странах-победительницах

престиж правящей верхушки и ее контроль над ситуацией в стране отнюдь не

увеличились, а, наоборот, уменьшились. Для германской и английской

социалистических партий это означало приход к власти или, во всяком случае,

вхождение в состав правительства. В Германии, например, на партию был возложен

контроль за всеми центральными государственными органами, и хотя, чтобы спасти

честь доктрины, некоторые немецкие социалисты, так же как и некоторые немецкие

антисоциалисты, настойчиво называли это революцией, партия сформировала

правительство по просьбе властей, причем просьба была достаточно робкой. В

Англии за лейбористскую партию, которая в январе 1910 г. сумела набрать лишь

немногим более полмиллиона голосов, а в 1918 г. - неполные два с четвертью

миллиона [Рост голосов за период с 1910 по 1918 г. объясняется исключительно

предоставлением избирательных прав женщинам и упрощением процедуры регистрации

избирателей.], было отдано 4 236 733 голоса в 1922 г. и 5 487 620 голосов в 1924

г. (8 362 594 в 1929 г.). Макдональд вновь возглавил партию, и в 1924 г. она

стала если и не правящей, то по крайней мере правительственной. Во Франции

структура политической сферы не позволила социалистам добиться таких выдающихся

достижений, но в общих чертах события развивались по сходному сценарию и здесь:

сразу же после войны наступило возрождение синдикализма, однако Всеобщая

конфедерация труда (Confederation Gеnerale du Travail), выйдя из состава

Синдикалистской всеобщей конфедерации труда (Confederation General du Travail

Syndicaliste) и коммунистической Единой Всеобщей конфедерации труда

(Confederation General du Travail Unitaire) и приняв в свои ряды всех тех, кого

по различным причинам не устраивало членство в названных двух организациях,

осудила революционный путь и стала исподволь готовиться к ведущей политической

роли.

К тому же социалистические и околосоциалистические партии, которые приняли

выпавшую на их долю ответственность, наверняка понимали, что они были почти

монопольными обладателями многих качеств, которые требовались для успеха их

начинания. С кипевшими негодованием народными массами они умели обращаться так,

как никто другой. Как показывает пример Германии, их положение позволяло им даже

гасить революционные вспышки, при необходимости применяя и силу. Во всяком

случае, это были именно те люди, которые могли, с одной стороны, назначить

обществу правильную дозу социальных реформ, а с другой - заставить массы их

принять. Важнее всего было то, что со своих позиций они имели все основания

считать, что именно они были призваны залечить раны, нанесенные обществу

"империалистической войной", восстановить международные отношения и расчистить

всю ту грязь, в которую не по их вине, а по вине буржуазных правительств

погрузился мир. При этом они совершали точно такую же ошибку, которую с иных

позиций совершали их буржуазные соперники, которые верили в коллективную

безопасность, Лигу наций, восстановление золото-валютного стандарта и снятие

торговых барьеров. Но в рамках своей ложной посылки социалисты по праву

надеялись на успех, особенно в области внешней политики.

2. Достижения двух правительств Макдональда - работа самого Макдональда и

Гендерсона [Гендерсон Артур (1863-1933) - один из лидеров лейбористской партии.]

в качестве министра иностранных дел Англии - служат тому убедительным

доказательством. Но еще более характерен пример Германии. Во-первых, в этой

стране только социал-демократы имели моральное право признать мирный договор и

поддержать политику, направленную на выполнение предусмотренных в нем условий.

Конечно, они скорбели по поводу национальной катастрофы и того бремени, которое

она наложила на страну. Однако при их отношении к военной Славе ни само по себе

поражение, ни условия мирного договора не воспринимались ими как невыносимо

унизительные. Некоторые из них почти готовы были разделить англо-французскую

трактовку войны. Большинство из них мало беспокоили вопросы перевооружения. Пока

остальные немцы смотрели на все происходящее с угрюмым отвращением, социалисты

трудились над достижением мирного взаимопонимания со странами-победительницами в

духе, совершенно свободном если не от обиды, то уж, во всяком случае, от

страстной ненависти. В отношении того, что другие считали насильственно

введенной демократией, они даже достигли полного согласия с западными странами:

ликвидировав коммунистические (1918-1919) восстания и добившись благодаря точно

выверенным уступкам доминирующего положения во внутренней политике, социалисты

находились в самом демократичном расположении духа.

Во-вторых, их власть над массами была достаточно сильной, чтобы придать такой

платформе политическую эффективность. В то время огромное большинство населения

видело все в том же свете, что и социалисты. Их взгляды на сложившуюся ситуацию

и представления о том, как следует поступать, на какое-то время стали

официальной точкой зрения, независимо от того, какую политику проводило

правительство, стоявшее у власти. Именно социалисты обеспечили политическую

поддержку коалициям, которые вели переговоры по поводу плана Дауэса

[Репарационный план для Германии, разработанный международным комитетом

экспертов под руководством американского банкира Чарлза Дауэса и утвержденный 16

августа 1924 г. на Лондонской конференции держав-победительниц в первой мировой

войне. - Прим.ред.] и Локарнского пакта [Локарнские договоры парафированы 16

октября 1925 г. в г. Локарно (Швейцария) после обсуждения на Локарнской

конференции (5-16 октября 1925 г.). Основной документ - заключенный Германией,

Францией, Бельгией, Великобританией и Италией гарантийный пакт о

неприкосновенности германо-французской и германо-бельгийской границ и сохранении

демилитаризации Рейнской зоны. - Прим. ред.]. Без них эти коалиции скорее всего

просто не возникли бы, а если бы и возникли, то не заняли бы такую позицию.

Штреземан [Штреземан (Stresеman) Густав, 1878-1929, германский рейхсканцлер

(август-ноябрь 1923 г.) и министр иностранных дел (с августа 1923 г.). - Прим.

ред.] социалистом не был, однако связанная с его именем политика была на самом

деле политикой Социал-демократической партии - политикой, за которую в течение

первого десятилетия партии достанутся все розы, а в течение второго - все типы.

В-третьих, социал-демократы занимали выгодное положение в глазах мирового

политического сообщества. Мир мало знал о том, что происходит в Германии. Он

знал только две вещи: с одной стороны, что в Германии есть партия, которая не

только была готова окончательно признать многие из послевоенных договоренностей,

но и вполне одобряла некоторые из них; партия, которая была врагом того, кого

Франция и Англия считали своим врагом; с другой стороны, мир понимал, что во

всех иных отношениях германская Социал-демократическая партия угрозы не

представляла - любое даже самое консервативное правительство не возражало против

германского социализма так, как оно возражало против русского. В конечном счете

именно это и оказалось ошибкой. Ошибка эта во многом была связана с растянутым

на долгие годы иностранным участием в лечении военных болячек Германии,

поскольку в результате такой политики в соответствующих министерствах Англии и

Франции сложилось впечатление, что Германия на неопределенно долгое время

останется смиренным просителем, которому для полного счастья будет довольно

одних только обещаний, что когда-нибудь ему, возможно, позволят занять равное

положение с вышестоящими державами. В краткосрочном аспекте, однако, и особенно

во время черных дней рурского вторжения [Оккупация французскими и бельгийскими

войсками Рурской области в 1923 г. в ответ на задержки репараций со стороны

Германии. - Прим. ред.], такая позиция имела свои преимущества, поскольку

социалистическая партия, вернее, те правительства, которые опирались на

партийную поддержку, были вхожи в те двери, которые были закрыты для других.

В-четвертых, Социал-демократическая партия сохранила старые связи еще со времен

Второго Интернационала. Война разрушила многие из этих связей, но далеко не все.

Ведь Второй Интернационал так и не был официально распущен, и многие входившие в

него социалисты и социалистические группы - в первую, но далеко не в последнюю

очередь социалисты нейтральных стран - сохранили свои интернационалистские

убеждения. Секретарь Второго Интернационала К. Хойсманс продолжал выполнять свои

обязанности, а в 1917 г. с подачи скандинавских социалистов даже сделал попытку

созвать съезд, которая провалилась только потому, что союзные державы, к тому

времени решившие уже нанести противнику сокрушительный удар, отказались выдавать

паспорта [А до этого были еще две конференции в Швейцарии - одна в Циммервальде

(1915), другая - в Кинтале (1916), причем их ход, как мне представляется, пошел

в разрез с первоначальными намерениями, и объяснялось это тем, что состав их

участников не отражал расстановки сил в официальных партиях. (Ниже я еще раз

коснусь этого вопроса.)]. Таким образом, естественно предположить, что многие

социалисты подумывали о возрождении Интернационала, как о чем-то само собой

разумеющемся.

3. Возродить Второй Интернационал удалось, но не обошлось без трудностей. Первые

конференции, которые проводились с этой целью в 1919 и 1920 гг., нельзя назвать

особенно успешными. Возникший тем временем Коммунистический (Третий)

Интернационал (см. ниже) снискал определенную популярность, которая оказалась

серьезным препятствием на пути к единству лейбористских и социалистических

партий всех стран. К тому же ряд важных группировок, которые не имели желания

связывать свою судьбу с коммунистами, предпочитали иметь дело с чем-то более

современным, чем Второй Интернационал. Выход из этой ситуации был найден с

помощью хитрого тактического приема. По инициативе австрийских социалистов и при

поддержке германской Независимой партии и английской Независимой лейбористской

партии была создана новая организация - Международный союз социалистических

рабочих партий (так называемый Венский интернационал), который ставил своей

целью радикализировать группы, входящие в возрожденный Второй Интернационал,

обуздать группы, которые слишком сильно тяготели к коммунизму, и поставить и те

и другое на единую платформу, разумным образом сформулировав общие цели

[Некоторые из этих высказываний сделали бы честь любому дипломату XVIII в.

Наибольшим камнем преткновения была классовая борьба. Партии стран

континентальной Европы не могли обойтись без нее, в то время как английская не

могла ее выносить. После достижения соглашения на гамбургском конгрессе термины

Klassеmkampf и luttе dеs classes были оставлены в немецком и французских

текстах, в то время как в английском тексте был употреблен более расплывчатый

оборот.].

Cмысл всей этой затеи очень точно передан кличкой, которую тут же придумали

коммунисты - "Второй с половиной Интернационал", однако в этом своем качестве он

вполне отвечал запросам времени. На Гамбургском съезде (1923 г.) оба

Интернационала - Второй и Венский - объединились, образовав Социалистический

рабочий интернационал, который заклеймил мирный договор как "империалистический"

и призвал к созданию единого фронта против международной реакции (во всяком

случае, звучало это неплохо), за восьмичасовой рабочий день и международное

социальное законодательство. Требования сократить репарации Германии до

определенных и разумных пределов, аннулировать межсоюзнические долги и

эвакуировать союзнические силы с немецкой территории были выдвинуты еще годом

раньше (Франкфуртские резолюции, 1922 г.). В свете последующих событий нельзя не

оценить, насколько большим достижением это было.

. Коммунизм и русский элемент

1. Тем временем происходил быстрый рост коммунистических партий. В этом не было

ничего особенного - само по себе это явление было вполне закономерным. Не было

оно и опасным. Всякая партия, испытавшая на себе отрезвляющее влияние

ответственности, неизбежно должна рано или поздно подвинуться и освободить место

для развития групп, стоящих от нее слева (или справа), и место это вряд ли будет

долго пустовать. Если дезертирство удается сдерживать в разумных пределах, иметь

такого соседа под боком не очень обременительно - в ряде случаев это даже лучше,

чем пытаться удержать в своем строю непокорных. У социалистических партий всегда

были трудности с ультрарадикальными крыльями [Раскол в Англии> и Германии по

вопросу о войне - это, конечно, особый случай, который имел лишь временное

значение. Даже "Союзу Спартака", основанному в Германии Карлом Либкнехтом и

Розой Люксембург, хотя в своей оппозиции войне он зашел куда дальше, чем

одобряла Независимая партия, потребовалось известное время, чтобы выработать в

своих рядах четкое негативное отношение, но и тогда наибольшее, на что он

отважился (по крайней мере официально), - это настаивать на букве старой

Эрфуртской программы. Насколько мне известно, ни Либкнехт, ни г-жа Люксембург

никогда до конца не порывали своих связей с партией. Последняя, кстати говоря,

была одним из самых непреклонных критиков большевистской политики.]. То, что

подобные "левацкие" группировки в смутные дни, которые наступили после окончания

войны, сумели встать на ноги и не упустили возможности получить статус

самостоятельных партий, вовсе не удивительно, как и то, что они прибегли к

классической терминологии и назвали себя "коммунистами", а их уклон в сторону

интернационализма в то время был куда сильнее, чем у официальных партий.

Следует иметь в виду, что русский элемент здесь совершенно ни при чем. Даже если

бы в России по сей день правили цари, в мире все равно были бы и

коммунистические партии, и Коммунистический Интернационал. Но поскольку русский

элемент превратился в фактор, определивший будущие пути развития как социализма,

так и коммунизма во всем мире, - скажем больше, определивший социальную и

политическую историю современности, - уместно будет напомнить, как он

развивался, дать оценку его природе и роли. С этой целью мы разделим

историческое развитие в России на три этапа.

2. Сначала - иначе говоря, до того, как большевики захватили власть в 1917 г., -

в развитии коммунистических групп ничего специфически русского не было, за тем

исключением, что самой сильной личностью в этом движении оказался русский, в

манере мыслить которого угадывалась примесь монгольского деспотизма. Когда с

началом войны Второй Интернационал фактически прервал свою работу и Ленин

объявил о его смерти и о том, что настал час более решительных действий, те, кто

разделял его точку зрения, естественно, решили объединиться. Такая возможность

представилась на двух съездах, проходивших в Швейцарии, - Циммервальдском (1915)

и Кинтальском (1916). Поскольку практически все, кто встал на защиту

национальных интересов своих стран, на эти съезды не явились, боевитым

сторонникам Ленина не составило особого труда более или менее сплотить всех

присутствовавших вокруг ленинской программы перерастания империалистической

войны в мировую революцию. В этом было нечто большее, чем просто попытка

вернуться к вере в первозданный марксизм и его мессианские обещания. Здесь

сказалось (по крайней мере у некоторых) отчетливое понимание истины, по

отношению к которой буржуазия всех стран проявляла полную слепоту, а именно

того, что ткань буржуазного общества не сможет выдержать напряжения и ударов

затяжной "тотальной" войны и что но крайней мере в некоторых странах ее распад

неминуем. Во всех остальных отношениях лидерство Ленина признано не было.

Большинство присутствовавших были заинтересованы в том, чтобы убедить,

припугнуть и использовать социалистические партии в своих интересах, а вовсе не

в том, чтобы их разрушить. К тому же - и с этим Ленин был согласен -

международная революция должна быть подготовлена революционными действиями

отдельных национальных отрядов пролетариата, в первую очередь в "передовых"

странах.

Второй этап я датирую с 1917 по 1927 г., иначе говоря, с момента прихода

большевиков к власти в России и до вывода Троцкого из состава Центрального

комитета партии большевиков (октябрь 1927 г.). Десятилетие это было свидетелем

возникновения коммунистических партий и Коммунистического (Третьего)

Интернационала. Оно было также свидетелем решительного (до норы до времени)

разрыва с социалистическими и рабочими партиями, который в Германии принял

необратимый характер вследствие жестоких репрессивных мер, принятых стоявшими у

власти социал-демократами зимой 1918/19 г. Наконец, в это десятилетие начала

коваться русская цепь - мировое коммунистическое движение.

Но первые десять лет эта цепь еще не саднила и не калечила. Не следует забывать

о том, что захват большевиками власти в самой отсталой из великих держав

произошел по чистой случайности [За эту случайность большевикам следует,

по-видимому, благодарить германский генштаб, по приказу которого Ленин был

выдворен в Россию. Если кому-то покажется, что я преувеличиваю его личный вклад

в события 1917 г., можно сослаться на множество других подобных случайностей,

показывающих, насколько причудливо шутила история на этом своем отрезке.]. Да

Ленин и сам отчасти это понимал. Он много раз повторял, что окончательная победа

возможна лишь в результате действий революционных сил в более передовых странах

и что именно от этих действий все будет зависеть. Разумеется, как и прежде, он

продолжал диктовать свою волю коммунистам и настоял на строго централизованной

организации Коммунистического Интернационала, Бюро которого считало в свою

очередь возможным предписывать отдельным партиям каждый их шаг, однако делал он

это в качестве вождя коммунистов, а не в качестве российского деспота. В этом-то

все дело. Штаб-квартира Коммунистического Интернационала находилась в Москве,

лидер его был русским, однако руководство его действиями осуществлялось в духе

подлинного интернационализма, без каких-либо ссылок на национальные интересы

России и строилось на принципах, с которыми коммунисты всех стран по существу

были согласны. Хотя связи личного характера между Бюро Интернационала и

советским Политбюро [Во времена Ленина все руководство страной осуществлялось

Политбюро, руководимым самим Лениным, реввоенсоветом, которым управлял Троцкий,

и Чека, во главе которой тогда стоял Дзержинский. Ни один из этих трех органов

даже не упоминался в Конституции Советского государства, согласно которой вся

верховная власть в стране принадлежала "Совету народных комиссаров". Возможно,

их можно условно считать органами партии. Но ведь партия и была государством.]

были в то время значительно теснее, чем это будет позже, на их работе это никак

или почти никак не сказывалось, скорее можно сказать, что оба эти органа были

совершенно независимы друг от друга. Таким образом, и сам Интернационал, и

входившие в него партии вели себя в этой ситуации точно так же, как они вели бы

себя, если бы никакой связи между ними и Россией не было.

Итак, на протяжении этого первого десятилетия роль связи коммунистического

движения с Россией сводилась лишь к следующему. Во-первых, следует принять во

внимание то весомое обстоятельство, что какой бы незначительной по количеству и

качеству членов ни была коммунистическая партия той или иной страны, и как бы

мало ни было у нее оснований претендовать на то, чтобы ее воспринимали всерьез,

она могла купаться в лучах славы другой партии, которая победила империю, и

черпать в такой компании моральную поддержку. Во-вторых, несмотря на

большевистские реалии - террор, нищету, косвенное признание своего поражения,

выразившееся в принятии новой экономической политики после Кронштадтского

мятежа, - отныне можно было ссылаться на социалистическую систему, которая

"работает". В искусстве пропаганды несуществующих достижений большевики показали

себя большими мастерами, широко используя особенность общественного мнения

Англии и Соединенных Штатов, которое готово заглотить все что угодно, лишь бы

это преподносилось в обертке из привычных лозунгов. Подобная реклама социализма

также, конечно, шла на пользу другим коммунистическим партиям. В-третьих,

поскольку коммунисты всех стран (в том числе и Ленин) верили в близость мировой

революции, русская армия значила для них столь же много, как армия царя Николая

I для реакционных сил во второй четверти XIX в.[Необходимо заметить, что

коммунисты отказались от лозунгов антимилитаризма и военного невмешательства так

же легко, как и от демократии.] В 1919 г. подобные надежды вовсе не были такими

уж беспочвенными и невыполнимыми, какими они нам представляются сегодня.

Действительно, реально коммунистические республики установились только в Баварии

и Венгрии [Очень показателен в этом отношении пример Венгрии (правительство Бела

Куна). Паралич, охвативший правительство привилегированных классов, и

безразличие крестьянства дали возможность горстке интеллигентов захватить

власть, не встретив даже серьезного сопротивления. Это была странная компания -

некоторые из ее членов проявляли несомненные признаки патологии (это, кстати,

верно и для группы, пришедшей к власти в Баварии), - совершенно неадекватная ни

этой, ни любой другой серьезной задаче. Однако эти люди обладали безграничной

верой в себя и в правоту своего дела, были готовы применить террористические

методы, и этого оказалось вполне достаточно. Им было позволено выйти на сцену, и

они могли бы играть свой спектакль неопределенно долго, если бы союзники не

разрешили (или не приказали) румынской армии их прощать.]. Но социальные

структуры Германии, Австрии и Италии еле держались и грозили рухнуть в любой

момент, и трудно сказать, что ждало бы эти страны, а возможно и их западных

соседей, если бы военная машина Троцкого находилась в тот момент в

работоспособном состоянии и не была бы занята на фронтах гражданской и польской

войн [Вряд ли поэтому есть основания утверждать, что, оказывая половинчатую

поддержку различным попыткам совершить контрреволюцию в России, в частности,

армиям Деникина и Врангеля, западные державы действовали глупо и безрезультатно.

То ли благодаря своей проницательности, то ли благодаря счастливому случаю, но

они добились именно того, чего только можно было в той ситуации желать: в

критический момент они нейтрализовали советские силы и тем самым остановили

наступление большевизма. Меньший результат поставил бы под удар их собственные

социальные системы, больший - потребовал бы с их стороны весьма длительного,

дорогостоящего и, вполне вероятно, бесполезного напряжения сил, а главные цели

остались бы невыполненными.]. Не следует забывать, что Коммунистический

Интернационал возник в атмосфере надвигающейся битвы не на жизнь, а на смерть.

Многое из того, что впоследствии приобрело иной смысл, - например,

централизованное руководство, обладающее неограниченной властью над отдельными

партиями и лишающее их всякой свободы действий, - могло поэтому казаться в то

время вполне оправданным.

Отсчет третьего этапа я начинаю с выдворения из страны Троцкого (1927),

поскольку это - знаменательная веха на пути восхождения Сталина к неограниченной

власти. После этого, по-видимому, все важные решения по вопросам политики

принимались им единолично, хотя некоторое сопротивление со стороны членов

Политбюро и других продолжалось еще вплоть до "суда" над Каменевым и Зиновьевым

(1936) или даже до воцарения террора, связанного с именем Ежова (1937). Для нас

здесь важно то, что с этих пор всякое решение было решением российского

государственного деятеля, действовавшего от имени России и в ее государственных

интересах в том виде, в каком эти интересы представлялись ему с позиций

откровенного деспотизма. А это в свою очередь, если я правильно понимаю,

определяло его отношение и к Коминтерну (Коммунистическому Интернационалу) и к

коммунистическим партиям других стран. Они превратились в орудия российской

политики, заняв свое место в обширном арсенале других подобных орудий, и

ценность их отныне определялась исключительно из практических соображений и

применительно к конкретному моменту. Вплоть до нынешней войны, которая,

возможно, ее оживит, мировая революция оставалась, скорее, некой абстрактной

возможностью, так сказать "замороженным активом". Отношение к оставшимся

ветеранам, равно как и к неофитам идеи интернационального коммунизма, было, по

всей вероятности, презрительным. Впрочем, в чем-то они еще могли быть полезными.

Они могли петь осанну российскому режиму, служить булавками для мелких уколов

враждебным правительствам. Они укрепляли позиции России в ее торге с другими

странами. Поэтому имело смысл затратить определенное количество сил и средств на

то, чтобы удержать их в своем подчинении, следить за каждым их шагом с помощью

агентов тайной полиции, укомплектовать Бюро Коминтерна абсолютно послушными

рабами, которые, дрожа и трепеща, готовы были выполнить любое приказание.

3. Во всем этом (в том числе и в сопутствующей лжи) Сталин следовал сложившейся

практике тех времен. Большинство национальных правительств действовали точно так

же, и изображать какое-то особое негодование в связи с его деятельностью было бы

чистым лицемерием. Весьма показательны в этом отношении действия государств,

поддерживавших то или иное религиозное учение. До тех пор, пока соответствующее

вероучение было достаточно важным для оправдания их действий, эти государства

нередко прибегали к услугам религиозных общин других стран, используя их в своих

интересах. Но, как убедительно доказывает весь ход истории с 1793 по 1815 г.,

такая практика носит гораздо более общий характер, чем можно было бы заключить

на основании подобных примеров. Не менее стандартна и реакция - фразеологическая

и иная - тех государств, которых она затрагивала: политики всех типов и

категорий с радостью использовали любую возможность назвать оппонента

предателем.

Но для коммунистических партий вне России речь шла о серьезнейшем вопросе - о

подчинении приказам, исходившим от caput mortuum в руках современного царя. Их

холопская покорность поднимает два вопроса, один - о причинах такого их

поведения, другой - о его возможном влиянии на будущий характер и судьбу

революционного социализма.

Ответ на первый вопрос, по-видимому, не так сложен, как это может показаться.

Для этого достаточно просто встать на место абстрактного коммуниста и, учитывая

особенности его человеческого склада, взглянуть на ситуацию практически. Он не

стал бы возражать против сталинского режима исходя из общечеловеческой морали.

Не исключено, что он даже упивался резней - некоторым дегенеративным

неврастеникам ото нравится, а другие, которые подались в коммунисты из-за

жизненных неудач и обид, испытывают удовлетворение при виде страданий

определенной категории жертв. К тому же, с какой стати ему возмущаться

жестокостями, которые не мешают даже махровым буржуа фетишизировать этот режим?

С какой стати ему на этом основании осуждать большевизм, когда настоятель

Кентерберийского собора этого не делает? [Чувства, выраженные упомянутым

духовным лицом в его книге, невозможно оправдать на тех основаниях, что,

дескать, принципы "русского эксперимента" - это одно, а то, как он проводился, -

это другое. Самое ужасное в сталинском режиме заключается не в том, что он

сделал с миллионами жертв, а в том, что он должен был это сделать, если хотел

выжить сам. Иными словами, принципы и практика в данном случае неразделимы.] И

правда, с какой стати?

Ссылки на термидорианский переворот также не давали коммунистам никаких

оснований для протестов. Впервые этот аргумент был использован противниками

новой экономической политики, но затем его использовал Троцкий, чтобы заклеймить

сталинский режим как "реакционный" в том смысле, в каком "реакционными" были

действия заговорщиков, свергших в 1794 г. Робеспьера. Но эти упреки совершенно

не относились к делу. В конце концов именно Сталин провел коллективизацию,

ликвидировал кулаков, свернул НЭП. Отлично разбираясь в вопросах тактики, он

вначале подавил оппозицию, а потом по существу выполнил ее программу.

И наконец, то, каким образом власть защищает свои завоевания у себя дома, не так

уж важно для коммуниста из другой страны, лишь бы по отношению к нему эта власть

вела честную игру. А если она и не ведет с ним честную игру, что он может

сделать? Цепь постепенно затягивалась и начинала саднить. Но она же и

поддерживала. Социалисты бы его к себе не взяли. Нормальные здравомыслящие

рабочие отворачивались от него с тяжелым вздохом. Он сделался бы изгоем как

Троцкий. Нет, ему никак нельзя было освободиться от этих цепей [Это, несомненно,

особенно справедливо по отношению к коммунистической группе или группам

Соединенных Штатов. Условия американской политической сферы не слишком

благоприятствуют росту официальной коммунистической партии - несколько кружков

местного масштаба, объединяющих истинных ценителей, на всю страну - это явно

недостаточно для массового привлечения новобранцев. Но важность

коммунистического фактора нельзя измерять численностью официальных членов

партии. Интеллигентам, которые по убеждениям своим являются правоверными

коммунистами или сочувствующими, нет никакого интереса в нес вступать. Наоборот,

у них есть все основания держаться от нее подальше, поскольку они смогут гораздо

лучше ей служить, если, не будучи членами, войдут в состав какого-нибудь

комитета, влияющего на формирование общественного мнения, или получат

какой-нибудь государственный пост и т.д., поскольку в этом случае они смогут

совершенно искренне отрицать свою принадлежность к коммунистам в партийном

смысле. Такие теневые группы неспособны на слаженные действия без указки из

Москвы.], но, смиряясь со своим рабством, он, должно быть, надеялся - возможно,

надеется и до сих пор, - что когда-нибудь обстоятельства сложатся так, что он

сможет потянуть эту цепь на себя... Например, после нынешней мировой войны...

Последнее обстоятельство приближает нас к ответу и на второй вопрос. Конечно, мы

не можем исключать возможность, что русский деспотизм воцарится на руинах

европейской цивилизации или даже перешагнет их пределы и что в этом случае

коммунистические партии всех стран превратятся в русские гарнизоны. Но

возможность эта далеко не единственная. Так, попытавшись выйти за свои

государственные границы, русский режим может просто рухнуть или приобрести иные

черты, более подходящие для национальной почвы других стран. В предельном случае

русский фактор вообще ничего не изменит в будущем характере революционного

социализма. Делать ставку на такой исход, конечно, рискованно. Но это не так

глупо, как надеяться на то, что наша цивилизация выйдет из нынешнего пожара

невредимой, - если только этот пожар не угаснет скорее, чем мы имеем основания

полагать.

4. Управляемый капитализм?

1. Итак, до сих пор нам не удалось обнаружить причины, которые могли были бы

помешать полному успеху осуществляемых социалистическими партиями после 1918 г.

попыток взять на себя политическую ответственность. Еще раз повторю: в некоторых

странах, например в Швеции, социалисты просто продолжали укреплять ранее

приобретенную ими власть; в других - власть перешла к ним естественным путем, ее

не пришлось захватывать с помощью революционных действий; и во всех странах

социалисты, казалось, подходили для решения великих проблем эпохи лучше любой

другой партии. Как я уже говорил, они практически монополизировали все основные

условия успеха. К тому же, несмотря на отсутствие у них предыдущего опыта

государственного управления, они имели богатейший и весьма полезный опыт по

организации, ведению переговоров и управлению. Необходимо сразу же отметить, что

они практически не совершили откровенных глупостей. Наконец, ни неизбежное

появление новых партий слева от социалистов, ни связь этих партий с Москвой не

представляли для них такой серьезной проблемы, как это пытались представить их

оппоненты.

Но несмотря на все это, положение социалистов везде было весьма непрочным. Для

истинных марксистов задачка эта должна была казаться неразрешимой. Дело в том,

что за всеми тактическими преимуществами скрывалась одна фундаментальная

трудность, устранить которую социалисты были не в силах. Война и вызванные ею

сдвиги в политической структуре открыли социалистам министерские кабинеты,

однако скрытый под лохмотьями старого платья социальный организм и, в частности,

экономический процесс оставались теми же, что и прежде. Иначе говоря, социалисты

должны были править в капиталистическом по своей сути мире.

Маркс говорил о захвате политической власти как о необходимой предпосылке

уничтожения частной собственности, которое должно начаться немедленно. Здесь,

однако, подразумевалось, как, впрочем, и во всех доводах Маркса, что возможность

подобного захвата возникнет тогда, когда капитализм полностью себя исчерпает

или, как мы уже говорили, когда для этого созреют объективные и субъективные

условия. Крушение, которое он имел в виду, было крушением экономического

двигателя капитализма, вызванным внутренними причинами [Этим отчасти объясняется

популярность в Соединенных Штатах различных теорий, ставящих своей целью

показать, что капитализм действительно разрушается по внутренним причинам. См.

гл. X.]. Политическое крушение буржуазного мира должно было, согласно его

теории, стать лишь отдельным эпизодом в этом процессе. Но вот политический крах

или что-то очень на него похожее уже произошел и политическая возможность

появилась, в то время как в экономическом процессе никаких признаков созревания

не наблюдалось. Надстройка в своем развитии опередила двигающий ее вперед

механизм. Ситуация, прямо скажем, была в высшей степени немарксистской.

Ученый в глуши своего кабинета может позволить себе поразмышлять о том, что

могло бы быть, если бы социалистические партии, сознавая истинное положение

вещей, отказались бы воспользоваться троянским конем государственной службы и

остались бы в оппозиции, предоставив буржуазии самой разбирать руины,

оставленные войной и послевоенным миром. Возможно, это было бы лучше и для них

самих, и для дела социализма, и для мира в целом - как знать? Но у тех, кто к

тому моменту уже научился отождествлять себя со своей страной и становиться на

точку зрения государственных интересов, никакого выбора уже не было. Они стояли

перед лицом проблемы, которая была неразрешима в принципе.

Доставшаяся им социальная и экономическая система могла двигаться только по

капиталистическим рельсам. Социалисты могли се контролировать, регулировать в

интересах труда, сдавливать ее до такой степени, что она начинала терять свою

эффективность, но ничего специфически социалистического они сделать не могли.

Если они брались управлять этой системой, они должны были делать это в

соответствии с ее собственной логикой. Им пришлось "управлять капитализмом". И

они стали им управлять. Принимаемые меры они старательно облачали в убранство из

социалистической фразеологии, через увеличительное стекло рассматривали и, надо

сказать, не без некоторого успеха любые различия между своей политикой и той

буржуазной альтернативой в каждом конкретном случае. Однако по существу они были

вынуждены поступать точно так же, как поступали бы либералы или консерваторы,

окажись они на их месте. Но, хотя путь этот был единственно возможным [Я не

собираюсь обсуждать другую возможность, а именно, что могло бы быть, если бы

социалисты попытались совершить фундаментальную перестройку всего общества по

русскому образцу, поскольку мне представляется совершенно очевидным, что любая

подобная попытка очень быстро завершилась бы хаосом и контрреволюцией.], для

социалистических партий он был весьма и весьма опасным.

Нельзя сказать, что он был совершенно безнадежным или что его никак нельзя было

обосновать с позиций социалистической веры. В начале 20-х годов европейские

социалисты вполне могли рассчитывать на то, что, действуя осторожно, они сумеют

при известной доле везения утвердиться в центре политической власти или где-то

рядом, чтобы иметь возможность бороться с "реакцией" и поддерживать пролетариат

до тех пор, пока не представится возможность социализировать общество без

всякого насильственного переворота; они дежурили бы у постели умирающего

буржуазного общества, внимательно следя за тем, чтобы процесс умирания шел как

надо и чтобы больной не пошел вдруг на поправку. И если бы не присутствие других

факторов, которые не укладываются в рамки социалистических или пролетарских

представлений об обществе, эта надежда вполне могла бы осуществиться.

Обоснование этой политики с позиций "Священной доктрины" вполне могло строиться

на выдвинутом, выше предположении, а именно на том, что сложилась новая ситуация

и у Маркса на этот счет никаких рекомендаций пет. Разве он мог предугадать, что

загнанная в угол буржуазия будет искать защиты у социалистов? Можно было

выдвинуть и такой аргумент, что в сложившейся ситуации даже "управление

капитализмом" являлось крупным шагом вперед. Ведь речь шла не о том, чтобы

управлять капитализмом в интересах капитализма, а о том, чтобы честно трудиться

на ниве социальных реформ и строить государство, главной задачей которого было

бы служение интересам рабочих. Во всяком случае, ничего другого просто не

оставалось, если идти по демократическому пути, а не идти по нему было нельзя,

поскольку незрелость ситуации выражалась прежде всего в том, что никаких надежд

на то, что социалистическую альтернативу поддержат большинство избирателей, не

было. Не удивительно, что в этих условиях социалистические партии, решившиеся

взять на себя управление государством, громко заявляли о своей преданности

демократии.

Так что жажде социалистов добраться до власти при желании нетрудно было найти

достойное теоретическое оправдание и доказать ее полное соответствие

пролетарским интересам. Читатель может легко себе представить, какое впечатление

должна была произвести такая счастливая гармония на радикальных критиков. Но

поскольку последующие события побудили очень многих говорить о провале этой

политики и читать нотации лидерам тех времен о том, как на самом деле им

следовало поступить, я хотел бы обратить внимание именно на разумное начало в их

взглядах, а также па непреодолимую силу обстоятельств, в которых им приходилось

действовать. Если они и потерпели неудачу, то причины се следует искать не в

глупости или предательстве, а совершенно в другом. Чтобы убедиться в этом,

достаточно даже беглого взгляда на опыт Англии и Германии.

2. Как только оргия национальных чувств, сопровождавшая окончание войны, утихла,

в Англии возникла подлинно революционная ситуация, выразившаяся в волне

политических забастовок. Ответственных социалистов и ответственных лейбористов

эти события - а также угроза того, что они ввергнут страну в пучину реакции -

настолько сблизили, что они согласились действовать сообща по крайней мере в

вопросах парламентского маневрирования. Львиная доля выгод от такого объединения

досталась лейбористам, а среди лейбористов - бюрократии нескольких крупных

профсоюзов, поэтому почти сразу возникла оппозиция из недовольной интеллигенции.

Представители оппозиции осуждали лейбористский характер альянса и заявляли, что

не видят в нем ничего социалистического. Идеологический оппортунизм лейбористов

дает некоторые основания для такой точки зрения, однако, поскольку нас будут

интересовать в первую очередь факты, а не лозунга, мы вполне можем уподобить все

политические силы лейбористов, поскольку они приняли руководство Макдональда,

Социал-демократической партии Германии.

С честью выйдя из революционной ситуации, партия продолжала укреплять свои

позиции, пока наконец Макдональд не возглавил в 1924 г. кабинет министров. Он и

его команда настолько хорошо смотрелись в этом качестве, что даже недовольные

интеллигенты на время приутихли. Это правительство сумело сказать новое слово в

вопросах внешней и колониальной политики - особенно в отношениях с Россией. В

вопросах внутренней политики сделать это было труднее, в основном потому, что

фискальный радикализм уже был доведен до крайнего предела, какой только был

возможен в тех обстоятельствах, консервативными правительствами, зависевшими от

голосов рабочих избирателей. Но даже если в вопросах законодательства рабочее

правительство не сумело существенно продвинуться по сравнению со своими

предшественниками, оно все же доказало, что может управлять государственными

делами. Блестящая работа Сноудена [Сноуден (Snowden) Филипп, 1864-1937 - министр

финансов Великобритании в первом и втором лейбористских правительствах. - Прим.

ред.] в качестве министра финансов убедительно показала стране и всему миру, что

люди труда тоже могут править. А это само но себе было большой заслугой перед

делом социализма [Кроме того, если говорить о партийной тактике, это попортило

гораздо больше крови консерваторам, чем любой упрямый радикализм.].

Разумеется, в немалой степени этому успеху способствовало - а равно как и

исключало успех любой другой политики - то, что лейбористское правительство

имело меньшинство в парламенте и потому вынуждено было полагаться не только на

сотрудничество с либералами, с которыми у них было много общего, например общие

взгляды на вопросы свободы торговли, но и на терпение консерваторов. Лейбористы

находились в ситуации, очень близкой к той, в которой находились консерваторы во

время своих недолгих пребывании у власти в 1850-х и 1860-х годах. Им было бы

непросто проводить ответственную политику, даже если бы у них было большинство.

Но, как мы уже говорили, самый факт, что они его не имели, даже марксистскому

трибуналу должен был бы доказать, что для более решительных действий нора еще не

настала, во всяком случае, не настала пора для проведения их демократическим

путем.

Рядовые члены партии, однако, всего этого не понимали. Тем более массы не

понимали того, что они обязаны Лейбористской партии не только тем, что она сама

для них делает, но и тем, что для них делает ее консервативный соперник,

стараясь привлечь на свою сторону рабочие голоса. Массам не хватало эффектных

планов реконструкции и обещаний скорых благ, и они даже сами не понимали,

насколько они были несправедливы, когда наивно вопрошали: "А что же социалисты

не сделают что-нибудь для нас, раз уж они у власти?" Интеллигенты, которые не

испытывали особого восторга от того, что их оттеснили на обочину, естественно,

не могли не воспользоваться возможностью, которую предоставляли подобные

настроения, и принялись поносить пагубное влияние лейбористов на истинных

социалистов и расписывать текущие трудности, да так, что они превращались в

ужасающую несправедливость, порожденную грубейшими промахами тираничной

профсоюзной бюрократии. В течение последующих лет находящаяся в оппозиции

Независимая рабочая партия становилась под их влиянием все более непокорной,

особенно после того, как Макдональд не откликнулся на ее призывы о проведении в

жизнь более радикальной программы [Главными требованиями этой программы было

обобществление банков и некоторых ключевых отраслей промышленности, поэтому

никак нельзя сказать, что он” была строго выдержана в духе ортодоксального

социализма. Однако в сложившихся условиях она преподносилась как подлинно

социалистическая, а программу Макдональда объявили "реформистской" -

определение, которое в классическом понимании с одинаковым успехом применимо и к

программе Независимой рабочей партии.]. Таким образом, очень многим успех

правительства казался его поражением, а ответственное отношение к делу -

трусостью.

Впрочем, это было неизбежно. Трудности и опасности, присущие политике

социалистических партий, взявших на себя государственную власть в условиях,

когда предпосылки социализма еще не вызрели, еще более наглядно показывает опыт

второго срока пребывания Макдональда на посту премьер-министра [Здесь уместно

будет напомнить читателю историю Всеобщей стачки 1926 г. Хотя обе партии были

заинтересованы в том, чтобы попытаться минимизировать ее историческое значение,

и официальные объяснения были сформулированы соответствующим образом, за ней

скрывалось нечто гораздо большее, чем просто серия тактических ошибок, приведших

к ситуации, когда конгрессу тред-юнионов пришлось "блефовать", а консервативному

правительству - требовать, чтобы он "выложил свои карты на стол" . Достаточно

только представить себе, какими могли быть последствия успеха этой забастовки

для правительства и для демократии, чтобы понять, что забастовка эта была

поистине историческим событием первостепенной важности. Если бы эта мера

сработала, английские профсоюзы получили бы абсолютную власть над страной и

никакая другая политическая, юридическая или экономическая сила не могла бы

продолжать существовать рядом с ними, если бы они сами этого не позволили. Но

заняв такое положение в обществе, они бы не смогли остаться тем, чем были

прежде. Волей-неволей профсоюзным лидерам пришлось бы употребить возложенную на

них абсолютную власть.

Для наших целей здесь достаточно будет выделить два момента. Во-первых,

описанная выше ситуация, в частности недовольство, распространившееся в массах,

старательно выпестованное многими безответственными элементами, имело

непосредственное отношение к причинам забастовки. Во-вторых, забастовка не

нанесла авторитету партии того ущерба, который она могла бы нанести. Напротив,

ее поражение привело к радикализации масс, ставшей одной из причин успеха партии

в 1929 г.]. Историки научились по достоинству оценивать искусство управления

государством, проявленное сэром Робертом Пилем. Уверен, что со временем они

научатся по достоинству ценить и государственный гений Макдональда [Аналогия эта

простирается от ряда особенностей политических и экономических ситуаций, в

которых приходилось действовать обоим премьер-министрам (хотя у Пиля было то

преимущество, что он получил свой пост уже после кризиса 1836-1839 гг.), до

некоторых политических тонкостей. В обоих случаях имел место партийный раскол,

на который и тот, и другой отважно решились пойти и который мужественно

встретили; в обоих случаях лидеров называли "предателями".]. Ему исключительно

не повезло в том смысле, что его приход пришелся на самое начало всемирной

депрессии, которая к тому же стала непосредственной причиной развала

международной политической системы, воплощением которой была Лига Наций.

Деятели меньшего калибра могли бы решить, - кстати говоря, многие именно так и

решили, - что наступил удобный момент для фундаментальной перестройки. Это

раскололо бы нацию на две половины, а к чему бы привел такой раскол, долго

гадать не приходится. Впрочем, широко рекомендовалась также политика, несколько

недотягивающая до фундаментальной перестройки, по к ней приближающаяся -

политика денежной экспансии в сочетании с не слишком глубокими социальными

преобразованиями - например, отдельными мерами по национализации и

дополнительными мерами социальной защиты - и меркантилизма в области

международных экономических отношений. Но часть мер, предусмотренных этой

программой, несомненно, лишь усилила бы депрессию, а другие - в частности, отказ

от золотого стандарта фунта стерлингов и меркантилизм - означали бы настолько

резкий отход от национальных традиций и от традиций самой рабочей партии, что

социалистам вряд ли удалось бы эту программу. Принять, не говоря уж о том, чтобы

успешно ее выполнить. Чтобы провести ее через парламент без потерь и проволочек,

требовалось добиться согласия большинства, иначе говоря - создать коалицию.

Поскольку создать коалицию было невозможно, Макдональд и его команда взялись

работать над той системой, которую они получили. В тех условиях это было самое

сложное из того, что они могли предпринять. Пока все кричали, что нужно что-то

немедленно сделать, пока безответственные лица всех мастей разглагольствовали с

трибуны парламента, пока массы недовольно ворчали, дельцы впадали в отчаяние,

интеллигенция изощрялась в красноречии, они упорно отвоевывали каждый дюйм своей

территории. Во внутренних делах они следили за порядком в финансовой системе,

поддерживали курс фунта и воздерживались от ускорения работы законодательной

машины. Во внешней политике они прилагали отчаянные усилия, чтобы Женевская

система [Имеется в виду Женевская конференция по разоружению 1932-1935 гг. -

Прим. ред.]заработала, чтобы снизилась международная напряженность и опасность

новых войн. Когда пришло время и национальные интересы потребовали, чтобы партия

пошла на риск потерять свое руководящее положение, она не раздумывая пошла на

этот шаг и помогла становлению правительства национального единства.

Грустно сознавать, что во многих важных случаях оказывается, что чем мудрее

политика, тем менее популярна она в народе и среди критиков-интеллигентов.

Именно о таком случае и идет здесь речь. Радикальный критик, который не заметил

связи между политикой Макдональда и относительной мягкостью депрессии в Англии,

а также последующего выхода из нее, видел в этой политике лишь слабость,

некомпетентность, узколобый традиционализм, а то и измену делу социализма. То,

что было, возможно, одним из лучших образцов функционирования исполнительной

власти во всей истории демократической политики и ответственного подхода к

принятию государственных решений, основанного на правильной оценке экономической

и социальной ситуации, критики расценивали как "позор и мерзость". В лучшем

случае, критики сравнивали Макдональда с плохим наездником, поставившим свою

лошадь на колени, но больше всего им импонировала гипотеза о том, что

правительство Макдональда поддалось на дьявольские нашептывания (а то и хуже)

английских банкиров или уступило давлению их американских опекунов.

К сожалению, подобные вздорные слухи - это реальный фактор, важность которого

нельзя недооценивать при прогнозировании. Он может серьезно повлиять на

способность социалистических партий служить делу цивилизации в переходный

период, переживаемый нами сегодня. Но если сбросить со счетов этот фактор, а

также тот трюизм, что всякая партия, идущая на жертву в интересах нации, в

краткосрочном аспекте сама же и проигрывает, нетрудно понять, что в долгосрочном

аспекте благодаря второму сроку пребывания Макдональда на посту премьер-министра

влияние рабочей партии вполне может возрасти. Пояснить это нам вновь поможет

аналогия с сэром Робертом Пилем во время его второго пребывания на посту

премьер-министра. Консервативное большинство, поддерживавшее Пиля, при

обсуждении вопроса об аннулировании хлебных законов раскололось на два лагеря.

Крыло "пилитов", хотя они были более многочисленны и имели больший политический

все, чем те, кто шел за Макдональдом, вскоре распалось. Консервативная партия

серьезно пострадала и уже не смогла взять власть в свои руки - хотя и трижды

входила в кабинет - вплоть до блестящей победы Дизраэли [Дизразли (Disracli)

Бенджамин, граф Биконсфилд (1804-1881) - премьер-министр Великобритании в 1864 и

1874-1880 гг., лидер Консервативной партии, писатель. - Прим. ред.] в 1873 г. Но

после этого и вплоть до победы сэра Кэмпбелла-Бэннермана [Кэмпбелл-Бэннерман

(Campbell-Bannermann) Генри (1836-1908) - премьер-министр Великобритании в

1905-1908 гг., лидер Либеральной парши с 1899 г. - Прим. ред.] примерно две

трети всего срока пришлось на правление Консервативной партии. Еще важнее было

то, что английская аристократия и мелкопоместное дворянство асе это время

сохраняли свои позиции, причем гораздо лучше, чем в том случае, если бы не было

снято проклятие дорогого хлеба.

Кстати говоря, Лейбористская партия быстро оправилась и за годы, последовавшие

за ее расколом, укрепила свои позиции в стране. Есть достаточно оснований

утверждать, что, если бы история развивалась нормальным путем, т.е. если бы не

война, социалисты бы вскоре вновь пришли к власти, имея большую власть и лучшие

шансы на успех, и что тогда уж они смогли бы запять более жесткую позицию, чем

прежде. Но с не меньшими основаниями можно утверждать и то, что между их

политикой и политикой Макдональда имелись только количественные различия, в

основном по охвату национализации.

3. Послевоенная история Социал-демократической партии Германии, разумеется, во

многих деталях отличается от истории английской Лейбористской партии. Но как

только немецкие социалисты, сохранившие членство в Социал-демократической

партии, пришли к власти и приняли решение бороться с коммунизмом, они были

вынуждены точно так же посвятить себя задаче "управления капитализмом", как и их

английские коллеги. Если согласиться с этими посылками и принять во внимание то

обстоятельство, что они не имели большинства ни в федеральном парламенте, ни в

прусском ландтаге, ни среди населения и не могли рассчитывать его получить ни в

каком обозримом будущем, то все остальное выводится однозначно, следуя законам

неумолимой логики. В 1925 г. население Германии составляло порядка 62 млн.

человек. Численность пролетариата (рабочих и их семей; сюда я также отношу

домашнюю прислугу) составляла неполные 28 млн., причем часть своих голосов

пролетариат отдавал другим партиям. Численность "независимого" населения была

ненамного меньше - оно составляло порядка 24 млн. человек и в большинстве своем

на социалистическую пропаганду не поддавалось. Даже если исключить

привилегированные классы - допустим, численность их составляла порядка 1 млн. -

и принимать в расчет только те группы, от которых зависит судьба выборов, -

крестьян, ремесленников, мелких торговцев, приходится согласиться, что

поживиться здесь было особенно нечем не только на текущий момент, но и в

ближайшем будущем. Посередине между этими двумя крупными группами стояли

служащие - "белые воротнички", которых, считая с семьями, было не менее 10 млн.

человек. Социал-демократическая партия, конечно, понимала, что исход голосования

будет зависеть от того, кому отдаст свои голоса этот класс, и прилагала немало

усилий, чтобы привлечь его на свою сторону. Но даже несмотря на значительный

успех, усилия эти только лишний раз показали со всей очевидностью, что "белые

воротнички" - это куда более серьезное препятствие, чем следует из классовой

теории Маркса [Сталкиваясь с подобными фактами, социалисты обычно успокаивают

себя тем, что служащие, не разделяющие идей социализма, - это просто заблудшие

овечки, которые не нашли еще своего истинного места в политическом раскладе, но

которые со временем обязательно его найдут, или тем, что вступлению их в

социалистические ряды мешает жесткое давление со стороны работодателей. Первый

аргумент вряд ли сможет убедить кого-нибудь, кроме правоверных марксистов, - мы

уже убедились в том, что теория общественных классов - это самое слабое звено в

цепи марксистского учения. Ошибочность второго аргумента легко показать на

фактах. Если даже в нем содержалась какая-то доля истины в иные времена, в

двадцатые годы немецкие работодатели - за редким и незначительным исключением -

никак не могли повлиять на исход голосования своих служащих.].

Таким образом, даже если бы коммунисты были союзниками социал-демократов, а не

их заклятыми врагами, партия все равно оказалась бы в меньшинстве. Да,

действительно, не все группировки, входящие в состав несоциалистического

большинства, были активно настроены против социал-демократов: левое крыло

либералов (Демократическая народная партия), сильная не столько численностью

своих рядов, сколько талантами, всегда была готова пойти на сотрудничество (до

определенного предела). Верно и то, что большинство это состояло из отдельных

группировок, которые совершенно неспособны были действовать согласованно, и

члены, и сторонники которых по своей дисциплинированности даже близко не могли

сравниться с социал-демократами. Но здравомыслящие политики среди

социал-демократов, которые не могли и не желали пускаться в опасные авантюры,

тем не менее считали, что для них существует единственный путь - путь

демократии, а это означало необходимость создания коалиции.

На роль союзника лучше всего подходила Католическая партия (центр). Это была

сильная партия. До прихода Гитлера казалось, что ничто не сможет поколебать

преданность ее сторонников. Она была превосходно организована. При условии, что

интересы церкви будут соблюдены, она была готова идти по пути социальных реформ

непосредственно практического свойства почти так же далеко, как и сами

социалисты, а в некоторых аспектах даже дальше. Не питая каких-либо особо пылких

чувств к смещенным династиям, она твердо поддерживала Веймарскую конституцию

[Веймарская конституция 1919 г. - конституция Германии, оформившая произошедшую

в результате Ноябрьской революции 1918 г. замену полуабсолютистской монархии

буржуазно-демократической республикой. - Прим. ред.]. И последнее - по счету, но

не по значению: она не возражала против раздела добычи, при условии

неприкосновенности своих заповедных угодий. Вследствие всего этого

взаимопонимание между обеими партиями было достигнуто с такой легкостью, которая

зарубежному наблюдателю показалась бы удивительной. Социалисты обходились с

католической церковью с величайшей почтительностью и тактом. Они не делали

проблем из конкордата с папой, который дал духовенству гораздо больше, чем оно

когда-либо имело при власти еретиков-Гогенцоллернов. Что касается политики, то

никаких разногласий практически не было.

Но хотя альянс этот составлял основу, ни одна партия, заявлявшая о своей

лояльности Веймарской конституции, не была лишена представительства в кабинете.

Демократы, национал-либералы, национал-консерваторы - все были допущены, в том

числе и на командные позиции. Универсальность коалиции означала универсальность

компромисса. Необходимые уступки но конкретным проблемам сложностей не

представляли. Армию оставили в покое, практически предоставив ей достаточные

средства и возможность выбирать свое руководство по своему усмотрению. Восточной

Пруссии дали субсидии, а сельское хозяйство в целом стало предметом пристальной

заботы. То, что угадывалось за подобной политикой, не всегда вязалось с

социалистическими лозунгами, поэтому для пролетариата, из кармана которого все

это оплачивали, придумали специальный термин - Планирование. Возможно, читатель

уже понял, что ничто не ново под луной.

В своем отношении к промышленному пролетариату и своей собственной программе

Социал-демократическая партия "лейборизировалась". В самом начале был принят

весьма умеренный закон, самым радикальным моментом которого было слово

"обобществление", вынесенное в заголовок (1919 г.). Но очень скоро социалисты ко

всему этому охладели и решили взяться за трудовое законодательство, намереваясь

приблизить его к тому, что американцам известно под именем "Нового курса". Это

вполне устраивало профсоюзы, бюрократия которых получала все больший доступ к

формировавшей политику партийной машине.

Может показаться, что для партии с марксистской традицией, которая продолжала

преобладать в партийных школах, это было не так-то просто. Но это не так. Если

не принимать в расчет некоторое количество перебежчиков в коммунистический

лагерь, интеллигенты, из среды которых можно было ожидать возникновения

внутрипартийной оппозиции, строго держались в узде. В отличие от английской

партии германская прочно обосновалась в руководящих кабинетах рейхстага,

ландтагов и муниципалитетов. Кроме того, она сама могла предложить много рабочих

мест - например, в партийной прессе. Послушание сулило преимущества при

продвижении по службе в государственных органах, в науке, на государственных

предприятиях и т.д. Средства эти были достаточно эффективны, чтобы научить

радикалов повиновению.

Позиции, завоеванные социал-демократами во всех частях механизма

государственного управления, не только способствовали укреплению дисциплины, но

и привлекли новых членов, а также сочувствующих, на голоса которых партия могла

рассчитывать. Так, социалисты пришли к власти в Пруссии. Это дало им контроль

над полицией и они очень тщательно подбирали кадры из числа членов партии или

надежных карьеристов на должность полицейских начальников в больших городах. Так

они укрепляли свой лагерь до тех пор, пока по всем стандартам их положение не

стало неуязвимым. И опять-таки согласно всем стандартным правилам политического

анализа, даже правоверный марксист мог успокоить свою душу тем, что в этих

окопах социалисты могут спокойно просидеть вплоть до того момента, пока

когда-нибудь, через много-много лет все само собой не образуется, меньшинство не

превратится в большинство и не раздвинется занавес, до поры до времени

скрывавший Конечную Цель. Далее по "Коммунистическому манифесту"...

Независимо от способов функционирования партийной машины политическая, равно как

и социальная, ситуация в стране казалась на редкость стабильной. К тому же какой

бы критике ни подвергались отдельные законодательные и административные меры, в

целом коалиционная политика способствовала стабильности, а не работала против

нее. Многое из того, что было сделано партией, заслуживает глубочайшего

уважения. По справедливости говоря, она не заслуживает более резкой критики в

свой адрес, чем та, которую неизбежно вызывает всякая власть, которой недостает

авторитета и блеска. Возможно, единственное исключение из этого правила лежит в

финансовой области. Некоторая доля культурных и политических достижений этого

правительства была связана с большими и быстрорастущими государственными

расходами. К тому же средства для финансирования этих расходов изыскивались с

помощью таких методов - хотя среди них была и такая мера, как налог на продажи,

зарекомендовавшая себя весьма успешно, - которые истощали источники накопления.

До тех пор, пока шел приток иностранного капитала, дела шли достаточно хорошо,

хотя бюджетные и даже денежные трудности стали возникать еще за год до того, как

он иссяк. Когда же последнее произошло, возникла ситуация, которая могла бы

подорвать авторитет даже самого популярного лидера. Однако в целом

социалистические критики самой партии и се действий в ходе этого срока имели бы

право гордиться собой, если бы они, получив власть, смогли столь же успешно ею

распорядиться.

5. Нынешняя война и будущее социалистических партий

То, каким образом современная война скажется на будущем существующих

социалистических групп, будет зависеть, конечно, от ее продолжительности и от ее

исхода. С точки зрения целей настоящего исследования я не вижу никакого смысла

об этом гадать. И все же давайте просто для примера рассмотрим два случая из

множества возможных.

Даже сегодня (июль 1942 г.) многие наблюдатели, похоже, ожидают, что Россия

выйдет из войны, значительно укрепив свое могущество и престиж, что истинным

победителем в войне окажется Сталин. Если так оно и случится, из этого еще

необязательно следует, что в результате произойдет мировая коммунистическая

революция или "русификация" континентальной Европы, сопровождающаяся

уничтожением привилегированных классов и сведением счетов с некоммунистическими

социалистическими (и троцкистскими) группами. Ведь даже если исключить возможное

англо-американское сопротивление экспансии российской державы, нет никакой

уверенности в том, что интересы русской автократии будут лежать именно в этом

направлении. Но можно с уверенностью сказать, что шансы для такой блестящей

победы - для реализации ленинской программы в полном объеме - неизмеримо

возрастут. Как бы эта мировая революция ни отличалась от Марксовой идеи, для

тех, кто готов будет принять ее в качестве замены, она, безусловно, станет

реальным воплощением мечты. И это касается не только Европы.

В этом случае судьба ортодоксального социализма и его идеалов будет решена. То

же самое произойдет и в том случае, если на Европейском континенте победителями

окажутся фашистские державы. Если мы, однако, допустим, что война окончится

полной победой англо-американо-русского альянса, иначе говоря, победой,

предусматривающей безоговорочную капитуляцию, но вся слава этой победы

достанется не русским, а англичанам и американцам, то можно легко понять, что у

ортодоксального социализма типа германской социал-демократии или даже еще более

выраженной лейбористской направленности будет гораздо больше шансов выжить на

Европейском континенте, во всяком случае, на какой-то период. Одна из причин,

почему я так считаю, заключается в том, что, если люди поймут, что ни по пути

большевизма, ни по пути фашизма им идти нельзя, они, вполне возможно, обратят

свои взоры к самому очевидному из оставшихся вариантов - к

социал-демократической республике. Но есть и другая, гораздо более важная

причина: лейбористский социализм будет в фаворе у победителей. Дело в том, что

следствием такой полной победы, о какой мы сейчас говорим, будет

англо-американское руководство всем миром - что-то наподобие англо-американского

господства, которое, исходя из умонастроений, формирующихся у нас на глазах,

можно было бы назвать "этическим империализмом". Мировой порядок такого типа, в

котором интересы и притязания других стран будут приниматься в расчет лишь в той

мере, в какой они будут поняты и одобрены Англией и Соединенными Штатами, может

быть установлен только с помощью военной силы и сохранен только постоянной

угрозой применения военной силы. Наверно, не нужно объяснять, почему в

современных политических и экономических условиях для этих двух стран это будет

означать необходимость такого общественного строя, которому лучше всего подойдет

название Военного социализма. Но совершенно очевидно, что задача контроля и

полицейского надзора над всем миром будет значительно облегчена, если, с одной

стороны, будут восстановлены или заново созданы малые и беспомощные европейские

государства, с другой стороны, если поставить управлять ими правительства

лейбористского или социал-демократического толка. Особенно это касается Германии

и Италии, где обломки социал-демократических партий будут единственным

политическим материалом, из которого можно будет слепить правительства, которые

согласились бы терпеть подобный мировой порядок и по окончании периода

прострации и сотрудничать с агентами мирового протектората без всяких угрызений

совести. Какова бы ни была вероятность такого исхода, но для либерального

социализма это шанс.

С точки зрения предмета настоящей книги (но только с этой точки зрения и ни с

какой другой) все это имеет второстепенное значение. Какова бы ни была судьба

отдельных социалистических групп, не может быть никаких сомнений в том, что

разгоревшаяся война будет означать - неизбежно, повсеместно и независимо от ее

исхода - еще один крупный шаг по пути к установлению социалистического порядка.

Для того чтобы прийти к такому выводу, достаточно только обратиться к опыту

первой мировой войны и ее воздействий на социальную ткань Европы. Однако на этот

раз затронуты будут и Соединенные Штаты.

Но этот опыт, хотя он и весьма ценен для углубления нашего понимания, все же не

вполне адекватен. Со времени первой мировой войны прошло уже четверть века. Это

не такой уж короткий промежуток времени, даже с точки зрения постоянных сил,

действующих в направлении социализма в том смысле, о котором мы говорили во

второй части. Независимо от всего остального в конце этой войны мы будем иметь

экономическую ситуацию, социальную атмосферу и распределение политической

власти, которые будут существенно отличаться от тех, которые имели место в 1918

г. Однако за эти 25 лет произошло и много такого, что можно было предсказать на

основании одних только вековых тенденций. Среди всего прочего была и Великая

депрессия, которая пришлась на весьма деликатный момент и потрясла социальные

структуры до самого основания, причем нигде это не выразилось с такой силой, как

в Соединенных Штатах. Еще более действенным фактором в подрыве этих структур

были те меры, с помощью которых пытались бороться с депрессией. А выбор этих мер

во многом объяснялся раскладом политических сил, который был отчасти случайным.

Последствия этого совершенно очевидны. В частности, возникли громоздкие

бюрократические структуры, которые располагают достаточной властью, чтобы

защитить свои позиции и реализовать политику фундаментальной перестройки.

Ни в одной стране военный налог на частные предприятия и класс их собственников

не снизятся после окончания этой войны в такой же степени, как он был снижен в

1919 г. Уже одного этого может оказаться достаточным для того, чтобы навсегда

застопорить капиталистический двигатель и тем самым дать еще один аргумент в

пользу государственного управления экономикой. Инфляция, неизбежная исходя из

современного расклада политических сил, даже если ее темпы не превысят те, что

мы имеем сейчас в Соединенных Штатах, вполне может довершить это дело как своим

прямым воздействием, так и опосредованно, через радикализацию экспроприированных

держателей облигаций и страховых полисов. Кроме того, нигде государственный

военный контроль, введенный на период войны, не будет ликвидирован в такой мере,

как можно было бы ожидать исходя из опыта 1918 г. и более поздних лет. Просто

ему найдут другое применение. В Соединенных Штатах уже сегодня предпринимаются

меры, чтобы подготовить общественное мнение к тому, что контроль за послевоенным

переустройством мира будет осуществлять государство, а буржуазная альтернатива

будет объявлена недействительной. Наконец, нет никаких оснований считать, что

государство когда-нибудь решит ослабить свой контроль за рынком капитала и

инвестиционным процессом. Конечно, социализм к этому отнюдь не сводится. Однако

в Подобных условиях социалистический выбор может быть сделан просто потому, что

это единственная реальная альтернатива бесконечным тупикам и трениям.

Во всех странах будут, разумеется, свои особенности и будут произноситься разные

слова. Разными будут и политическая тактика, и экономические результаты.

Лейбористы вошли в правительство Черчилля в момент чрезвычайной опасности для

своей страны. Но, как мы уже раньше говорили, в тот момент, когда это случилось,

они и так уже и без всякой национальной опасности довольно далеко продвинулись

по дороге, ведущей к власти. Таким образом, они совершенно естественно получат

возможность руководить послевоенной перестройкой самостоятельно или создав

коалицию, которую они будут контролировать. Некоторые из их ближайших целей к

тому моменту уже будут реализованы военной экономикой. В значительной степени их

задача будет сводиться к тому, чтобы сохранить то, что они уже имеют. Дальнейшее

продвижение к социалистической цели будет, по-видимому, сравнительно легким,

поскольку капиталистам уже просто нечего будет защищать. И вполне возможно, что

капиталисты открыто признают свое поражение и проведут обобществление тихо,

спокойно и в значительной мере добровольно. По многим причинам, но в основном

из-за слабости официальной социалистической партии относительно Соединенных

Штатов прогнозы делать не так легко. Но конечный результат, по всей видимости,

не будет слишком сильно отличаться, хотя лозунги, конечно, будут другими, как

другой будет и цена - в терминах благосостояния и культурных ценностей, - при

которой этот результат будет достигнут.

Еще раз повторю: легко предсказуем только тот социализм, о котором шла речь в

настоящей работе. Все остальное предсказать несравнимо сложнее. В частности, у

нас нет особых оснований считать, что такой социализм будет означать

возникновение цивилизации, о которой мечтают ортодоксальные социалисты. Гораздо

более вероятно, что социализм этот окажется с фашистским лицом.

Это будет странным ответом на Марксову молитву. Но история любит иногда

выкидывать шутки сомнительного вкуса.

Йозеф Шумпетер. "Капитализм, социализм и демократия" –