Глава тринадцатая ФОРМА ГОСУДАРСТВА

Государство по своей основной идее есть духовный союз людей, обладающих зрелым

правосознанием и властно утверждающих естественное право в братском, солидарном

сотрудничестве.

Такова идея государства. Но, исторически говоря, оно лишь очень медленно

приобретает эти идейно-верные черты и осуществляет нередко, сохраняя свое

наименование, целый ряд глубоких уклонений. Исправление этих недостатков и

искажений возможно только с ростом, очищением и углублением правосознания, так

что если история государства обнаруживает прогресс в смысле роста

государственности, то этот прогресс должен быть понят как душевно-духовное

возрастание человечества. Политический строй и правосознание образуют живое

неразрывное единство настолько, что ни одна реформа невозможна до тех пор, пока

не назреет известный сдвиг в правосознании; и всякая реформа, несоразмеренная с

состоянием народного правосознания, -может оказаться нелепою и гибельною для

государства. Единственно верный путь ко всяким реформам есть постепенное

воспитание правосознания.

Именно на этом пути и только на нем разрешается основное противоречие между

идеею государства и ее историческим осуществлением. Ибо, с одной стороны,

государство живет правосознанием людей, а существенной чертой правосознания

является способность к самоуправлению; отсюда, по идее, государство сводится к

самоуправлению народа. Однако, с другой стороны, единая и объективная цель

государства настолько высока и требует от граждан столь зрелого правосознания,

что, исторически говоря, народы оказываются неспособными к самоуправлению,

осуществляющему эту цель. И вот обнаруживается великое расхождение между идейною

формою государства и его историческим обличием. Политическая философия должна

вскрыть корни этого расхождения; государственная власть должна найти пути к его

исцелению.

Проблема сводится к тому, что в идее государство есть корпорация, а в

действительности оно является учреждением Проблема разрешается через сочетание

учреждения с корпорацией, однако при соблюдении аристократической природы

государства.

Необходимо признать, что история придала государству особую

положительно-правовую форму, не укладывающуюся в обычные категории

юриспруденции. Бесспорно, что государство есть нечто, способное к совершению

самостоятельных правовых актов (например, объявление войны, заключение договора,

издание закона, конфискация); поэтому оно должно быть признано не объектом права

и не правоотношением, но субъектом права (лицом). Это есть, конечно, не

"физическое лицо" (духовный индивидуум, единоличный субъект права), но

"юридическое лицо" (социально-организованный субъект права). Однако этим и

исчерпываются все, что могут определенно высказать о государстве обычные

юридические категории.

Современная наука права знает два вида юридических лиц: "корпорации" и

"учреждения". Но историческая форма государства, строго говоря, не может быть

отнесена ни к одной из этих групп.

Отличие корпорации в том, что ее строй восходит от одинакового интереса к общему

по принципу солидарности, причем из многих субъектов, одинаково

заинтересованных, одинаково целеполагающих и уполномоченных, - слагается единый

субъект с единым общим интересом, общею целью, общим "субстратом", с единым

субъективно-правовым статусом и единою системою действий; интерес и полномочие,

интерес и целеполагание, целеполагание и действование- не отрываются друг от

друга самим существом корпорации, но остаются принципиально слитыми даже тогда,

когда корпорация из практических соображений создает в своих собственных

пределах целый ряд подчиненных и действующих от ее лица учреждений; в

корпоративном единении - заинтересованные сами устанавливают свою общую цель,

сами несут полномочие и сами осуществляют полномочным действием ту цель, в

которой они заинтересованы.

Напротив, самая сущность учреждения состоит в том, что интерес и полномочие,

интерес и целеполагание, целеполагание и действование отрываются (или попарно

могут оторваться) друг от друга и распределяются среди различных субъектов:

заинтересованный не формулирует своей цели, но ее формулируют за него другие, со

стороны; полномочия действовать во имя этой цели он также не имеет; субъект,

полагающий цель, может быть совсем не заинтересован сам в ее осуществлении и не

иметь полномочия действовать для ее достижения; а уполномоченный к действованию

может быть совершенно чужд - и учреждающему целеполаганию и житейской

заинтересованности в данной цели. Именно вследствие этого учреждение слагается

обычно не по принципу солидарности заинтересованных, а по принципу опеки над

ними; единство не включает в себя множества, но противопоставляет себя ему;

одинаковое не восходит к общности; сознание, признание, полномочная воля и

действие заинтересованных не слагают правового бытия и правового акта

учреждения, но остаются индифферентными и могут отсутствовать (24).

Можно понимать государство по его основной сущности как корпорацию, а не как

учреждение. Тогда его жизнь будет осуществляться именно в восхождении от

одинакового интереса к общему по принципу солидарности; граждане его связуются

общею целью (духовное процветание родины и организация ее на основах права),

общим субстратом (территория и вся остальная "природа") и общей организацией

(единый союз, единая власть, единая система правовых норм, единый правопорядок).

Тогда эта связь должна жить в их сознании, поддерживаться их признанием,

питаться их полномочною волею и осуществляться их действием. Государство, по

идее, пребывает не над гражданами, но живет в них. Оно творится не только для

них (т.е. в их интересе), но ими и через них (безразлично пока, кем, как и

насколько). Они сами приемлют ту цель, которая выражает их общий духовный

интерес, и сами испытывают тот интерес, во имя которого они вступают в

политическое единение. Государство существует в лице граждан, так что все

граждане как организованное политическое единство составляют само государство.

Граждане не причисляются к нему по принципу опеки; они вообще не противостоят

ему, но включаются в него как призванные участники и творцы общего дела.

Согласно этому воззрению государство является корпорацией. Однако это есть не

частно- правовая корпорация, а публично-правовая, и здесь начинается целый ряд

осложнений В число основных полномочий государства входит полномочие властно

направлять жизнь политического союза: авторитетно и окончательно устанавливать

правовые нормы и принудительно применять их к отношениям граждан. Государству

свойственно творить в терминах положительного права, т.е. в порядке

организованного властвования. Оно уполномочено не просить, а требовать; оно

обязано не уговаривать несогласных, но авторитетно предписывать и запрещать,

сохраняя в перспективе возможность обязательность и неизбежность понуждения. И

по отношению к этой власти, творящей объективно-значащее право граждане имеют

обязанность подчинения и повиновения- так что, формально говоря, их согласие и

несогласие безразлично - как для значения норм, так и для значения всякого

личного правового статуса.

Этот публично-правовой характер государства выражается в том, что оно создает в

своих пределах целый ряд учреждений, уполномоченных к власти и действующих

формально по принципу опеки. Понятно, что это придает политическому строю

характер авторитарности и гетерономии и уподобляет государство не корпорации, а

учреждению И действительно, исторически всякое государство живет и действует

именно как учреждение.

Корпоративный строй требует от граждан прежде всего зрелого правосознания, ибо

без него общий интерес останется неосознанным, принцип солидарности отпадет,

интерес и политическое целеполагание разойдутся и в результате государство или

перестанет существовать, или сложится по типу учреждения. И вот государство

всегда имело и всегда будет иметь в своем составе граждан с незрелым

правосознанием, ибо даже при совершенном строе в нем будут дети и

несовершеннолетние, составляющие приблизительно половину всего населения, а

может быть, и душевнобольные. А так как для них правильное политическое

целеполагание будет недоступным, то государство навсегда сохранит по отношению к

ним (т.е., по-видимому несколько больше, чем для половины своих граждан)

характер учреждения. История присоединяет к ним еще всех граждан с незрелым

правосознанием, фактически неспособных участвовать в жизни и творчестве

публично-правовой корпорации. Они не способны осознать свои интерес как

политический, и вследствие этого их сознание, признание, воля и действие не

могут создавать правового бытия и правового акта политического союза;

государство остается для них учреждением: т.е. оно продолжает работать для них,

но творит свою жизнь не через их изволение.

Все это означает, что государство в своем историческом осуществлении совмещает в

себе черты корпорации с чертами учреждения. Его строй будет тем совершеннее, чем

выше и сильнее будет уровень правосознания в стране и соответственно чем сильнее

будет преобладание корпоративного духа над духом опекающего учреждения. Понятно,

что политик, организующий государство, должен отправляться каждый раз от верного

учета наличного уровня правосознания в данной стране, определяя согласно этому

уровню ту жизненную комбинацию из "корпорации" и "учреждения", которая будет

наилучшей для государства при данных обстоятельствах (при наличной территории,

плотности населения, составе политических и хозяйственных задач, при уровне

правосознания в стране и т.д.).

Найти эту исторически-наилучшую комбинацию из "солидарного самоуправления и

властвующей опеки" значит верно разрешить проблему организации государственной

власти.

Природа государственной власти определяется тою целью, ради которой она

создается, а эта цель есть цель самого государства. Это значит, что политическая

власть служит родине, т.е. нацииональному духовному расцвету: в этом служении

она обретает, формулирует, ограждает и обеспечивает естественное право, придавая

ему форму положительного правопорядка.

Отсюда уже ясно, что политическое властвование возлагает на человека величайшую

ответственность: властвующий по самому призванию своему есть законодатель

естественной правоты; поэтому он должен быть способен к предметному постижению

Духа и Права, или, что то же, он должен обладать развитым и углубленным

правосознанием. Законодатели, организаторы, судьи только тогда стоят на высоте

своего призвания, когда они руководятся волею к цели права, а потому и к праву;

когда они рассматривают всякое положительное право как явление естественной

правоты и сами выступают в жизни ее исследователями и творцами (25). Именно это

имел в виду Платон, когда говорил о "власти философов" и о "философствовании

правителей".

Властвующий должен иметь верное понятие о верховной цели государства и его

средствах. Его правосознание должно иметь свои корни в доброй воле и

патриотизме. Он должен непоколебимо верить в благородство государственности и в

жизненную духовную необходимость политического единения. Он должен совмещать в

себе изощренное видение права с непреклонною волею к его властному

осуществлению, углубленное чувство ответственности со способностью к

императивному решению. Властвующий не может быть без воли к власти, но эта воля

должна быть не беспредметным властолюбием, а живым вдохновением

государственности. Властитель, стоящий на высоте, видит в своем публичном

полномочии не жадно блюдомую выгоду, но обязанность и ответственное бремя. Он не

останавливается и перед бременем жизненно необходимого компромисса, но не

"придумывает" для него санкции от лица совести и не извращает нравственную

природу государства ложным учением о том, что "хорошая цель оправдывает всякие

средства". Одним словом, властвующий должен сделать свою волю живым органом

государственности, или, что то же, его душа должна быть предметно одержима

государственною целью. И всякий дефект в его правосознании чреват тягостными

последствиями для всего политического союза. Властитель, кто бы ни был он -

законодатель, правитель или судья, -лишенный государственного смысла или

патриотизма, одержимый злою волею, своекорыстием или классовым интересом, не

чувствующий права, не верящий в назначение и силу государства и не сознающий

своей ответственности, безвольный или трусливый - будет всегда истинным

бедствием для своего союза: ибо деятельность его подрывает самое важное в

политической жизни - веру в право и волю к государственному единению.

Все это можно выразить так, что во всяком государстве и при всяком строе власть

должна принадлежать лучшим людям. По своей цели и по своему существу государство

аристократично; вот аксиома, непоколебимая со времен Конфуция, Гераклита и

Аристотеля. Государство, поставившее к власти худших людей или тем более

вынесшее наверх общественные подонки, -переживает смертельный недуг;

государство, "изгоняющее" или убивающее своих лучших людей, - нуждается "в

перевороте" (Гераклит); государство, не умеющее выделить лучших граждан, -

обречено на прострацию и вырождение. И при всем этом критерий, по которому

определяются лучшие граждане, не условен, не относителен и не спорен: это есть

способность к бескорыстному служению духу и способность к социальной организации

братства; первая составляет этический ценз, вторая -политический ценз

аристократии. Политическое "благородство" отнюдь не то же самое, что "древность

рода", "знатность" или тем более "богатство"; это есть благородство воли и

правосознания. И все "аристократии", осуществлявшиеся в истории, но не

удовлетворявшие этому критерию, были правлением "лучших" только по имени.

Далее, самая цель государства показывает, что власть фактически не может и не

должна осуществляться всем народом сообща или в одинаковой степени.

В самом деле, существование политической организации не является само по себе ни

самостоятельной, ни высшей целью человеческой жизни. Государство необходимо для

того, чтобы ограждение естественных прав дало человеку возможность не только и

не просто "жить", но вести жизнь, достойную человеческого духа. Поэтому

политическая деятельность не может и не должна поглощать народных сил более, чем

это необходимо, ибо в конечном счете государственный деятель остается не столько

непосредственным творцом духа, сколько слугою народа и его духовных вождей.

Народ учреждает или приемлет власть для того, чтобы жить и созидать, но не

обратно. Именно поэтому процесс формирования власти есть всегда процесс

социальной дифференциации, т.е. выделения некоторых, уполномоченных императивно

осуществлять государственные цели. К этому присоединяются техническая

невозможность творить власть большою массою: власть есть прежде всего живое

действующее единство, требующее единого воленаправления и, следовательно,

согласия отдельных воль в вопросе об общих задачах и общих средствах. Это единое

воленаправление вырабатывается тем труднее, чем большее количество людей

участвует в нем своим мнением и чем больше принцип субординации вытесняется

началом сговора. Политическая история знает примеры того, как целые учреждения,

партии и даже режимы гибли в бездействии и бесплодии потому, что в процессе

организации нарушали закон экономии сил. Наконец, далеко не всякий гражданин

обладает теми свойствами, которые необходимы для власти, - развитым

правосознанием, верным пониманием государственной цели, неподкупною волею,

научным разумением социально-экономических процессов, гражданским мужеством и

организаторским даром. Способность к власти есть очень высокая квалификация

личной души, а при современном историческом уровне человечества - людей, стоящих

на таком уровне, окажется особенно немного.

Все это можно выразить так, что властвование от лица государства всегда было и

всегда будет связано с определенным духовным "цензом" (26). Отвергать это можно

только по недоразумению или же вследствие полной некомпетентности в

государственном деле. Мало того, следует прямо поставить вопрос о том, отвергает

ли кто-нибудь вообще эту политическую аксиому. Ибо насколько известно, никто и

никогда не выдвигал столь нелепого утверждения, что всякий гражданин как таковой

способен осуществлять публично-правовое полномочие, или, что то же, может

обладать публично-правовою дееспособностью... Напротив, все политические

писатели и все политические партии всегда признавали, что среди граждан есть

люди, духовно-незрелые и духовно-несостоятельные, которым нелепо и пагубно

поручать государственные функции, и найти разногласие в этом вопросе,

по-видимому, прямо невозможно.

В самом деле, предоставить отправление публично-правовых полномочий малолетним

или душевнобольным людям было бы настолько нелепо и пагубно для политического

союза, что на этом никто и не настаивает. Граждане, еще не приобревшие "зрелого

и здравого разумения", уже утратившие его или никогда не имевшие его (юродивые),

естественно, устраняются от дел, требующих такого разумения. И такое устранение

покоится, очевидно, на признании государственной власти делом, требующим

духовного ценза. Разногласие начинается только с вопроса о размерах этого ценза

и о способах его определения.

Напрасно было бы думать, что всякий человек, достигший двадцатилетнего возраста

и не сошедший явно с ума, способен строить государственную власть. Это значило

бы поставить политику ниже всякого элементарного ремесла или рукоделия,

требующего, кроме возраста и отсутствия помешательства, еще наличности

соответствующего органа, телесной сноровки и хотя бы смутного сознания цели. И

вот политическая деятельность не хуже любого ремесла или рукоделия требует,

кроме возраста и "не-безумия", - наличности соответствующего духовного органа,

сознания государственной цели или хотя бы минимальных интеллектуальных навыков.

Нелепо строить государственную власть, не обладая государственным

правосознанием; плачевные результаты будут всегда обеспечены: это будет или

противо- государственная власть, или государственное безвластие, или же - худшее

- противо -государственное безвластие. Первое примет форму личного деспотизма

или классовой диктатуры; второе создаст режим малодушия, уступок, попущения и

соответственно режим государственного распыления, т.е. расхищения власти,

распадения нации и территории; третье породит худший строй-охлократию:

господство черни, руководимой демагогами. Политическая история знает все эти

пути и возможности, и, осуществляя их, она давала и дает доказательство того,

что публичная дееспособность измеряется всецело государственным правосознанием.

Поэтому необходимо признать, что исторические государства, медленно и постепенно

допуская народные массы к публичной деятельности, руководятся верным инстинктом

самосохранения. Политический союз, не соблюдающий этой постепенности, рискует

своим существованием, он предает свою судьбу в руки государственных младенцев

или политических слабоумцев, и дни его бывают сочтены. В этой верной

постепенности нет ничего политически предосудительного; напротив, в ней есть

глубокий смысл и государственная мудрость. Зато гибельным и преступным является

поведение властвующих групп и классов, если они пользуются не -дееспособностью

народа для того, чтобы подменить государственный интерес - классовым и удержать

народное правосознание на низменном уровне. Этим они готовят беду не только

себе, но и всему государству: они компрометируют самую идею политического

единения, связывая ее в народном представлении с идеею классового своекорыстия;

они воспитывают в народе слепое недоверие ко всякой власти, глухую злобу и

темную жадность; они сами взращивают того Калибана, ту чернь, которая однажды,

потеряв страх, попытается упразднить культуру и государство и открыто заменить

политическую власть своекорыстным произволом. Такое поведение властвующих групп

и классов свидетельствует о том, что их собственное правосознание далеко не

соответствует необходимому уровню, что против них нужны формальные правовые

гарантии, ибо лучшая, содержательная гарантия - благородство правосознания -

отсутствует. И тягостным является положение того государства, в котором правящие

группы не способны править в порядке истинной государственной опеки, а широкие

массы не способны ни принять от них власть, ни осуществить формальные правовые

гарантии. Такое государство не может строиться по типу учреждения, но не в

состоянии обратиться и к корпоративному строю, и только общественная работа над

развитием правосознания может спасти его от медленного распада.

Опасность такого злоупотребления властью свидетельствует, конечно, не о "не

-нужности" духовного ценза, но, наоборот, о его безусловной необходимости.

Основная задача государственного устройства состоит в том, чтобы обеспечить

выделение к власти лучших граждан, и можно сказать, что государственная зрелость

широких масс определяется именно способностью к такому выделению.

Государственная власть всегда и безусловно должна иметь аристократический

характер; это первое основное требование, предшествующее всем остальным. И

переход от режима государственной опеки к режиму государственного самоуправления

имеет смысл лишь постольку, поскольку он не нарушает этого основного условия.

Исторически государство может быть описано так: по форме - это есть публичное

учреждение, медленно приближающееся к корпорации; по духу - это есть

самоуправляющаяся корпорация, медленно втягивающая в себя широкие круги и

народные массы. Политическая мудрость состоит в том, чтобы поддерживать режим

опеки только в меру действительной необходимости и в то же время энергично

работать над преодолением политической недееспособности масс или иначе:

воспитывать в массах дух корпоративного самоуправления и закреплять этот дух

соответствующею государственною формою. Задача государственной опеки состоит не

в том, чтобы поддерживать опекаемого в состоянии духовного несовершеннолетия, в

состоянии гражданского скудоумия и политической невменяемости, но в том, чтобы

воспитывать опекаемого, сообщая ему способность к волевому самообузданию и

самодисциплинированию - способность к самоопеке. Ибо государство сильно и

достойно не тогда, когда власть влачит население к правопорядку против его воли,

навязывая народу патриотическую солидарность посредством страха и казней, но

тогда, когда в самом народе живет дух государственного патриотизма и

политического добровольчества.

Согласно этому, одна из основных задач государственной власти есть политическое

воспитание народа. Это значит, что широкие массы должны быть вовлекаемы в

политическую жизнь до того, как за ними будет формально утверждена публичная

дееспособность, или, что то же: только тот может приступить к отправлению

публичных полномочий, кто осмыслил и усвоил свои публичные обязанности и

запретности, ибо самоуправление и самоорганизация предполагают в массе высокую

дисциплину, т.е. непоколебимую верность обязанностям и запретностям. Это можно

выразить еще так: широкие массы народа должны быть вовлекаемы в государственную

жизнь сначала через правосознание, а потом только через политический акт. Ибо

политический акт, не выросший из здорового правосознания, гибелен и бессмыслен,

а здоровое правосознание, не изливающееся ни в какой определенный и оформленный

политический акт, отнюдь не бессмысленно и не гибельно, - напротив, оно остается

драгоценной способностью, возможностью грядущих достижений.

Можно признать, конечно, что человек, которому совсем не позволяют стоять на

ногах и ходить, - так и не научится ходить. Однако ребенок, которого

"воспитатель ставит на ноги преждевременно и побуждает ходить, пока они еще не

окрепли, - вырастает с изуродованными, кривыми ногами. Это означает, что народу

необходимо упражняться в общественном самоуправлении; однако не в той сфере, в

которой изволение окончательно строит государственную жизнь ее в основных

жизнеопределяющих линиях. Важно, чтобы люди приучались к строительству и

поддержанию общественных организаций, но нелепо, вредно и гибельно, когда эта

школа общественного самоуправления, приучающая людей к азбуке координации и

субординации, перемещается в сферу судьбоносных решений и государственной

политики. Политика не терпит ни ребячества, ни игры, ни дилетантизма, ни

маньякального экспериментаторства. И то, что уместно в сфере частной

общественности, - спорт и клубы, благотворительность и кооперация, - тому не

место в вопросах национального водительства и обороны.

Все это, вместе взятое, дает нам возможность осветить вопрос о государственной

форме и вопрос о демократии.

Этот вопрос распадается при внимательном отношении на два различные вопроса: на

вопрос об эмпирически -наиболее -целесообразной форме и на вопрос о наиболее

совершенной форме.

Нет и не может быть единой политической формы, наиболее целесообразной для всех

времен и для всех народов. Этому мечтательному и беспочвенному предрассудку пора

угаснуть. Ибо политическая форма определяется всею совокупностью духовных и

материальных данных у каждого отдельного народа и прежде всего присущим ему

уровнем правосознания. Для каждого данного народа в каждую данную эпоху наиболее

целесообразна та политическая форма, которая наилучше учитывает присущую именно

ему зрелость и прочность государственной воли и сообразует с нею ту комбинацию

из корпоративного и опекающего начала, которая ведет и строит национальную

жизнь. И притом эта форма должна вести народ именно к единой и объективной

государственной цели и обеспечивать аристократическую природу власти. Понятно,

что здесь не может быть единого разрешения; мало того, возможно, что наиболее

целесообразною формою окажется rebus sic stantibus форма наименее духовно

совершенная: так, чернь как таковая требует деспотического господства, и при

отсутствии монархических предпосылок в стране- государство может оказаться

обреченным на форму тирании.

Иначе обстоит дело с вопросом о наиболее совершенной политической форме.

Здесь определенно можно установить, что наиболее совершенна та политическая

форма, которая соответствует основным и неизменным аксиомам правосознания и

обращается в душах граждан именно к этим аксиоматическим основам гражданственной

жизни. Таких аксиом можно указать три: 1) чувство собственного духовного

достоинства и его проявления: уважение к себе, начало чести и духовного

измерения жизни; 2) способность к волевому самоуправлению -и ее проявления:

принципиальность, убежденность, самодеятельность, дисциплина и долг; 3) взаимное

доверие и уважение - гражданина к гражданину, гражданина к власти и власти к

гражданину. И вот наиболее совершенна та политическая форма, которая

соответствует этим аксиоматическим основам, взывает именно к ним и именно их

приводит в действие в качестве политически-движущего мотива.

Это можно было бы выразить так, что наиболее совершенна та политическая форма,

которая воспринимает в себя дух христианства и пропитывает ритм политического

единения - началами любви, уважения и доверия, началами духовного

самоутверждения, бытового- земного самоотвержения и героизма. При таком подходе

будет верно освещен и вопрос о демократии.

Демократия есть государственный строй, при котором власть организована по

принципу корпоративного самоуправления. Отсюда вытекает уже все существенное.

Демократический строй есть способ государственного устроения. Следовательно, как

и всякий другой строй, он ценен и допустим лишь в ту меру, в какую он не

противоречит государственной цели. "Государство" есть родовое понятие;

"демократическое государство" - видовое. Вид, теряющий признаки рода, есть

nonsens; государство, пытающееся быть демократией ценою своего государственного

бытия, - есть нелепое и обреченное явление. Иными словами: если вторжение

широких масс в политику разрушает государство, то государство или погибнет, или

найдет в себе силы остановить это вторжение и положить ему конец. Демократия как

начало антигосударственное не имеет ни смысла, ни оправдания; она есть

охлократия, т.е. правление черни, и этим уже предначертана ее судьба.

Это значит, что демократия ценна и допустима лишь постольку, поскольку она

создает аристократическое осуществление государственной цели, т.е. служит общему

делу власти, права и духа. Демократия не есть ни высшая цель, ни самостоятельная

цель; она есть лишь способ выделения

немногих лучших к власти, и притом один из способов. В качестве способа

аристократизации власти она и подлежит решающей оценке; в этом ее испытание и

отсюда ее приговор. И если этот приговор отрицательный, то государство или

обратится к другим способам, или погибнет.

Демократический строй сам по себе есть лишь форма: и потому его ценность зависит

от того, какое содержание вольется в эту форму.

Так называемая "народная воля" имеет ценность лишь постольку, поскольку она

верна политическому содержанию; вне этого она оказывается лишь дурным

вожделением толпы, и качество этого дурного вожделения нисколько не становится

выше оттого, что им увлечены многие или даже большинство. Не всякая "потребность

народа" священна, ибо и человеку и многим людям бывают свойственны потребности,

не заслуживающие удовлетворения. И вот, политически-дееспособный народ должен

уметь не только осознать свои потребности, но и понять их природу, их

достоинство и затем произвести среди них отбор. И те потребности, которые

духовно верны, должны быть постигнуты как общие и солидарные и вслед за тем

введены в рамки публичного правосознания, для того чтобы можно было организовать

их аристократическое осуществление. Только в этом значении "народная воля" есть

нечто драгоценное, ибо народ перестает быть темною массою, толпою или

механическою суммою классов и профессий: он является политически организованным,

духовным единством, он выступает как единый национальный дух, верно и автономно

осуществляющий свое назначение.

Так разрешается вопрос о государственной "форме". Она должна определяться во

взаимодействии двух основ:

единой, объективной государственной цели и наличного в стране уровня

правосознания. Она должна всегда обеспечивать аристократическую природу власти и

в то же время сообразовать размеры самоуправления народа со зрелостью и

прочностью его государственной воли. Нет и не может быть единой политической

формы, "наилучшей" для всех времен и народов: пора угаснуть этому мечтательному

и беспочвенному предрассудку, пора политическим вождям и партиям приобщиться

мудрости, сочетающей духовное ведение "единого" с эмпирическим видением

"множественного и различного". Единой наилучшей формы нет: но есть основные,

непреходящие аксиомы власти и аксиомы правосознания, на соблюдении которых

должна покоиться всякая правовая организация. Эти аксиомы определяются всецело

природою человеческого духа и права.