Глава двадцать вторая ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Вся история культурного человечества свидетельствует о том, что право и

государство периодически вступает в состояние глубокого кризиса. Причина этих

кризисов состоит в том, что человечество, строя правопорядок, теряет из вида

единую, безусловную цель политического единения и превращает его в орудие для

условных, малых заданий и частных вожделений; отсюда вырождение правовой и

государственной жизни - безыдейность власти и умаление ее авторитета, отсутствие

солидарности между гражданами и классами, гражданская война внутри государств и

постоянные вспышки открытых войн между народами. По своему объективному

назначению право есть орудие порядка, мира и братства; в осуществлении же оно

слишком часто прикрывает собою ложь и насилие, тягание и раздор, бунт и войну.

Люди объединяются на основах права как бы лишь для того, чтобы осуществить вне

-правовое разъединение; двое устанавливают солидарность, чтобы восстать на

третьего; братство служит вражде; под видом порядка тлеет и зреет новая распря;

мир оказывается перемирием, а перемирие готовит войну и, подготовив, уступает ей

свое место. Кризис наступает тогда, когда история начинает подводить итоги

целому периоду, наполненному такими своекорыстными посягательствами,

беспринципными блужданиями и беспомощными взрывами. Тогда как бы внезапно

обнаруживается, что право и государство получили неверное содержание и

недостойную форму, что они утратили свое единое назначение, а может быть, и

всякую цель, что они сделались орудием зла, а не добра, что они нуждаются в

глубоком обновлении и возрождении. И, почувствовав беду, но не поняв ее значения

и ее корней, человечество начинает выбираться из нее с тою же инстинктивною

слепотою и духовною беспомощностью, с которою оно позволило ей настигнуть себя и

подавить. А слепота и беспомощность приводят его опять к паллиативам, к внешнему

упорядочению жизни, к новым опасностям, недугам и разложениям.

Для того чтобы право и государство действительно вступили на путь обновления и

возрождения, необходимо верно осознать их природу, их цель, их основу и затем

сделать осознанное предметом воли и жизненного действия. В основании лечения

должно лежать верное понимание здорового организма и его недугов. Установить

такое верное понимание правового и политического общения есть задача философии

права: разрешить эту задачу значит создать учение о здоровом и верном нормальном

правосознании.

Учение о нормальном правосознании столь же необходимо человечеству, сколько

учение о теоретической очевидности, о совести, об эстетическом вкусе и об

аксиомах религиозного опыта. Предметом такого учения является некоторое

объективно верное и безусловно ценное состояние человеческой души, которое в

строении своем имеет не только познавательный, но и чувствующий и волевой

характер. Это есть не только верно знающее, но и верно чувствующее, и верно

желающее душевное состояние; и именно предметная верность и духовная цельность

его придают ему ту жизненную мощь и ту безусловную ценность, которые позволяют

назвать его здоровым и верным правосознанием. Знание, чувствование и воление

обусловлены здесь взаимно: только любовь может породить верное знание и сильную

волю; только воля может помочь знанию в его порыве к предмету и к зрелой форме,

помочь любви в ее жизненном созидании; только знание может сообщить предметность

любви и воле. Патриотизм должен питать мысль ученого юриста и волю гражданина;

наука права должна светить гражданину и патриоту, волевое самоутверждение должно

вести патриота и ученого. Тогда ученый будет иметь доступ к подлинному правовому

и государственному опыту; тогда патриот сделает свое чувство предмета

осмысленным и плодотворным; тогда гражданин построит свой волевой акт на ясном

разумении и страстном чувстве. Вот почему нормальное правосознание есть объект

познания, доступный только предметной философии: здесь- познать значит испытать

предмет; испытать предмет значит полюбить его;

полюбить значит утвердить в себе волю к нему, и все это вместе значит вступить

на путь непосредственного осуществления того, что стало познанным, любимым и

желанным. Таков путь (метод) во всяком философствовании; таков он- и в философии

права, и в исследовании нормального правосознания.

Из этого уже ясно, что учение о нормальном правосознании не покоится ни на

исторической индукции, механически регистрирующей всякое "правосознание" и

выделяющей черты, общие всем и всяким способам переживать право и государство

(такая индукция создала бы в лучшем случае скудное обобщение, отвлеченное от

патологического материала); ни на дедукции, отправляющейся": от предвзятой идеи

и тяготеющей к беспредметной законченности в произвольном построении. Нет,

философия права движется, как и вся философия, путем систематической интуиции,

направленной на объективно обстоящий предмет. Для того чтобы описать строение

нормального правосознания и верно закрепить его содержание, его необходимо

осуществить в себе самом. Это значит, что исследователь должен организовать в

себе мыслящее, чувствующее и желающее обращение к единой, безусловной цели права

и государства. Эта цель определяется двумя координатами: последним назначением

человеческой жизни вообще способом бытия, присущим человеку как таковому.

восходя к этой безусловной цели, исследователь ставит перед собою проблему

объективно-лучшего порядка человеческой жизни, т.е. права, лучшего по

содержанию, и государства, лучшего по форме. Переживая мыслью, чувством и волею

эту цель и этот лучший порядок жизни, исследователь усваивает предметное

содержание нормального правосознания и вырабатывает в своей душе его

духовно-верный "акт". Итак испытание безусловной цели права ведет к исследованию

природы человеческого духа, а природа человеческого духа определяет собою

глубочайшую природу права и государства; и в результате раскрывается сущность

естественного права, основа нормального правосознания, аксиомы правосознания,

сущность государственности и аксиомы власти.

Все это исследование осуществимо только через сосредоточение внимания, чувства и

воли на вопросе об объективно-лучшем, и притом о самом лучшем. Это значит, что

здоровое правосознание является здесь не только исследуемым предметом, но в

известном смысле и органом исследования, т.е. средством познания. Подобно тому

как сущность совести можно исследовать, только осуществляя ее акты и испытывая

ее зовы, т.е. живя совестью; подобно этому духовно-здоровое правосознание можно

исследовать, только отыскивая его в себе, воспитывая, укрепляя и углубляя его в

жизненном испытании и осуществлении. Основа нормального правосознания дана

каждому человеку в виде воли к духу, порождающей в душе чувство права, чувство

его необходимости, его достоинства и его цели. Это смутное чувство может и

должно быть укреплено и воспитано в душах и доведено до состояния правовой

совести, т.е. предметно верной и жизнеопределяющей волевой любви к правому

праву. И вот процесс познания совпадает здесь до известной степени с процессом

воспитания; познаваемое создается для познания и в познании так, что каждый

успех в создании открывает познанию нечто новое и каждый успех познания

упрочивает дело самовоспитания: нормальное правосознание должно жить и

возрастать в том, кто его исследует, и может исследоваться только тем, кто

выращивает его в себе. Это есть не индукция и не дедукция, но систематическая

интуиция предмета, создаваемого в процессе самосовершенствования, или, что то

же, - это есть "самопознание" в смысле Сократа.

Понятно, что учение о духовно-здоровом правосознании не исследует и не

изображает жизнь человечества в ее действительной полноте; но оно не чертит и

отвлеченного "идеала", нереальной идеи или "бесконечного" задания. Оно исследует

одну из лучших потенций человеческой души как уже реальную, но еще не стоящую на

высоте идеала и могущества и далеко не определяющую собою всю жизнь человека.

Духовно-верное правосознание дано в зачатке каждому человеку, если не считать

душевнобольных и уродов; оно живет и действует в душах даже и тогда, когда

оказывается слабым, темным, подавленным или заглушенным; подобно очевидности или

совести оно сохраняет свою природу и свое значение даже и тогда, когда жизненная

сила его сводится к минимуму. Поэтому его следует рассматривать как один из

факторов исторического процесса, как реально наличную силу, еще не развернувшую,

однако, свое действие во всем своем объеме и со всею возможною интенсивностью.

Здоровое и могучее правосознание есть, конечно, некое "идеальное" состояние

души, но не в том смысле, что его нет в действительности; оно реально в душах,

хотя жизненная сила его может и должна стать неизмеримо большею. Это есть

историческая сила, которая подлежит укреплению; будущее принадлежит ей больше,

чем ей принадлежало прошедшее. Реальная сила этого фактора выражается в том, что

всюду, где он действует с большею интенсивностью и в большем объеме, порядок

общественной жизни оказывается не только более совершенным, но и более прочным и

устойчивым. Жизненность и прочность государства определяется ceteris paribus

уровнем народного правосознания: духовное здоровье и сила правосознания есть

главная основа государственной организации и огражденной ею национальной

духовной культуры. Философия здесь, как и везде, учит познанию того, что благо

есть реальная сила, уже данная человеку как факт, как возможность большего и как

предмет желания и в то же время еще заданная человеку для познания и полного

осуществления.

Именно такое понимание правосознания создает возможность преодолеть на практике

отвлеченную, методологическую противоположность права и силы. Ибо нормальное

правосознание есть та жизненная сила, которая сосредоточивает в себе достоинство

права и в то же время возможность реального жизненного действия. Это есть та

духовная сила, которая является хранилищем и "источником" права, так что именно

ее "компетентным" изволением обусловлено ценностное "возгорание" и "отгорание"

правовых норм. Именно через правосознание правовая норма получает свое значение,

а потому и свою жизненную эффективность; именно через него правовая сила

получает свою санкцию, свое освящение и теряет свой одиозный характер.

Правосознание есть тот благородный источник, в котором перерождаются и

бесправная сила и бессильное право: право становится благородною силою, а сила

становится силою правоты.

Усмотреть наличность, достоинство и компетентность нормального правосознания

значит найти путь для разрешения всех основных жизненных затруднений, вытекающих

из природы права и создающих немало теоретических споров и даже "антиномий" в

юридической науке.

Так, во-первых, право по существу своему предписывает и воспрещает только

внешние деяния людей и предполагает в человеке наличность соответствующих

душевных состояний, до тех пор пока не доказано противоположное. Право не может

и не стремится регулировать своими предписаниями душевно-духовную жизнь человека

и сосредоточивает свое внимание на том, что внешне -уловимо и вовне -проявлено:

было бы нелепо предписывать человеку в гетерономном порядке такие деяния,

ценность которых обусловлена их автономностью и осуществление которых не

поддается учету и проверке. Право есть внешний порядок жизни. Но если этот

внешний порядок отрывается от внутренних состояний духа, не творится ими, не

приемлется или не вырастает из их зрелости, из их автономии, из их

содержательной верности и цельности - то оно вырождается, мертвеет, унижает

человека и, распадаясь, губит жизнь духа. Право с виду не нуждается в

правосознании и часто даже не имеет к нему доступа. Однако на самом деле оно

живет правосознанием и исполняет свое назначение тем лучше, чем правосознание

зрелее и совершеннее. Так, парламентский строй не исключает коррупцию; свободные

выборы не исключают классовых программ; дуэль или убийство непредотвратимы

внешними мерами; мобилизация армии неосуществима в порядке всеобщего

принуждения; и только зрелое правосознание может искоренить в жизни взятку,

классовую политику, убийство и дезертирство. Творить внешний порядок жизни право

может только через внутреннюю упорядоченность души, т.е. через правосознание.

Далее, во-вторых, право может устанавливать только общие, отвлеченные правила, и

потому оно говорит в своих нормах только о людях вообще, о признаках вообще, о

деяниях, отношениях, полномочиях и обязанностях вообще, выделяя одни стороны и

свойства как существенные и оставляя другие без внимания. Если бы законодатель

попытался заменить общие нормы единичными императивами, приспособленными к

индивидуальному поведению, то он поставил бы перед собою нелепую задачу

бесплодной погони за бесконечным разнообразием индивидуального материала, число

императивов оказалось бы бесконечным и строй жизни остался бы нерегулированным.

Правовая норма есть абстрактное правило; это правило рассматривает человека как

абстрактное содержание. Однако в действительности существуют не "люди вообще", а

живут "человеки в частности", обладающие не абстрактными признаками, а

конкретными свойствами. Индивидуальный человек есть живое конкретное целое с

бесчисленным множеством своеобразных черт и свойств - единственный в своем роде

и неповторимый комплекс телесных, душевных и духовных сил. Этот комплекс нельзя

разложить на общие признаки, нельзя исчерпать отвлеченными категориями.

Абстрактная квалификация его не только будет всегда условной, насильственной,

неадекватной, но в своем последовательном и крайнем осуществлении она поведет к

высшей несправедливости (summum jus summa injuria). Поэтому проблема применения

правовых норм к живым людям, их состояниям, деяниям и отношениям есть проблема,

абсолютно неразрешимая на путях формальной индукции и дедукции: механическое

сопоставление "признаков", указанных в норме, и в "свойствах" данной жизни, -

есть операция, убивающая право, уродующая жизнь и подрывающая в душах волю к

правопорядку. Восприятие конкретной данности должно быть актом художественной

справедливости; понимание отвлеченного правила должно покоиться на созерцании

безусловной цели права (не просто цели "законодателя", которая, может быть,

осталась неизвестна, или не имела определенного содержания, или создалась per

compromissum из противоположных вожделений, или же просто была неверна и

гибельна). Но акт художественной справедливости и созерцание безусловной цели

права могут быть доступны только нормальному правосознанию. Применение правовых

норм требует предметного разумения того, ради чего право вообще создается,

применяется и поддерживается. Применяющий право должен иметь в виду не только

формальную "законность" нормы и не только ее объективное содержание, но и ее

объективное назначение - ее духовную миссию и ее жизненную функцию, а это

значит, что он должен исходить из основы нормального правосознания и

руководиться его аксиомами. Регулировать конкретный жизненный материал

абстрактными правилами право может только через среду живого, созерцающего и

верного правосознания.

Далее, в-третьих, право есть явление духовной правоты; оно имеет объективное

значение, и это значение покоится, в свою очередь, на безусловной ценности духа,

его содержаний и его состояний. Поэтому право всегда таит в себе некое

безусловное достоинство и с основанием притязает на признание и повиновение;

право есть нечто объективно "верное", "правое" и "ценное". Однако в

действительности каждый исторически сложившийся кодекс, наверное, имеет нормы

неверные, несправедливые, а может быть, и расходящиеся с основною природою духа.

Положительное право не есть система совершенных и безошибочных правил поведения,

а положительный правопорядок нередко включает в свой состав духовно

противоестественные условия. И вот только нормальное правосознание способно

выйти из этого жизненного и философского противоречия, не порывая с духовною

ценностью права и не разлагая душу правовою беспринципностью, нигилизмом и

бунтом. Проблема разрешается на пути творческого признания права; такого

признания, которое действительно усматривает его духовное достоинство, соблюдает

свободу признающего духа и в то же время вливает энергию личной воли в

преобразование положительного права; это признание получает значение

правотворчества: обновление права родится из той самой глубины, которая

усматривает и знает его безусловное достоинство, так что признание получает

форму борьбы за право, а борьба за новое право не колеблет духовного признания.

Понятно, что такое отношение к праву обнаруживает в душе человека наличность

духовно-здорового, творческого правосознания.

В-четвертых, право в своем истинном и глубоком значении выражает и ограждает

природу человеческого духа, и потому оно покоится на духовной самостоятельности

субъекта и самодеятельности его; с другой стороны, оно ограждает автономию

человека и, в свою очередь, питается ею, как воздухом. Однако в действительности

право осуществляется в порядке гетерономии: оно устанавливается, поддерживается

и ограждается организованною и уполномоченною властью, которая авторитетно

предписывает и воспрещает людям известные внешние деяния; оно создает сложный

аппарат принуждения, суда и наказания; оно требует повиновения и в случае нужды

заставляет людей покоряться. Разрешить это видимое противоречие значит открыть

человеку способ утвердить свою автономию при сохранении порядка гетерономного

властвования. Отвергнуть автономию личного духа значит нарушить цель права и

подорвать его жизненную силу, отвергнуть власть значит разрушить средства,

необходимые для этой цели, и пути, по которым эта сила идет к осуществлению. А

потому автономия должна стать творческим источником гетерономии, принять ее как

свое необходимое порождение, освятить ее и затем сделать ее орудием своего

распространения и расцвета. Индивидуальный дух должен влить свою автономию в

строение и деятельность власти, а власть должна усмотреть в духовной автономии

форму своего бытия, принцип своей жизни и цель своего делания. Понятно, что этот

исход может быть открыт и осуществлен только духовно-здоровым и верным

правосознанием.

В-пятых, право по своей истинной и глубокой природе есть явление духовной

солидарности, связующей человека с человеком; эта связь необходима людям именно

вследствие их душевной и телесной разъединенности. Право может существовать и

действовать в жизни людей только тогда, если они чувствуют и понимают свою

солидарность, т.е. не только сходство своих эгоистических влечений, но свою

одинаковую заинтересованность в поддержании единого и общего всем порядка.

Вырастая из солидарности, право, в свою очередь, воспитывает ее в душах;

нуждаясь в известном минимуме взаимного уважения и доверия, оно предназначено

для того, чтобы укреплять его, организовывать и приближать к максимуму. Однако в

действительности правопорядок, по-видимому, развивается на путях борьбы и

компромисса. Именно борьба за существование владеет историческим бытом

человечества и порождает частную и публичную конкуренцию граждан, классов,

партий и государств. Самое ограждение естественных прав лица и народа слагается

в результате борьбы за право: и именно этим объясняются .попытки рассматривать

частную сделку и мирный договор, суд и власть, закон и государственное

устройство как компромисс не солидаризировавшихся интересов. И вот нормальное

правосознание утверждает, что борьба за право ведет и должна вести к

установлению солидарности и что солидарность лежит в самом основании социальной

борьбы, если только она действительно есть борьба за право. Здоровое и зрелое

правосознание умеет дорожить правом и бороться за него; но оно знает, что в

борьбе за правое право все люди солидарны и что задача каждого человека,

отстаивающего свое право, состоит в том, чтобы привести других к осознанию этой

солидарности. Социальная борьба исключает солидарность и в корне, и в достижении

только тогда, если она ведется не ради права, а ради насилия и порабощения. Но

это и значит, что отстоял свое право тот, кто добился всеобщего, солидарного

признания его со стороны других. Не всякая борьба за существование есть борьба

за право, и не всякий компромисс имеет по содержанию и по форме правовую

природу. Задача людей не в том, чтобы находить "компромисс", но в том, чтобы

превращать всякий компромисс в явление правовой солидарности. Исторически

человечество обречено на то, чтобы выстрадать в борьбе за существование,

осознать, обрести и утвердить свою духовную и правовую солидарность. Здоровому

же правосознанию с самого начала ясны и основа этих страданий, и увенчание этой

борьбы.

В-шестых, право в своем истинном и глубоком значении устанавливает всемирное

естественное братство людей, связуя всех в живой порядок субъективно-правовой

взаимности и соотносительности. Согласно естественному праву, все люди являются

объединенными правовым общением и взаимным правовым признанием; вселенская

духовная культура слагает непреложное основание для этого единства, а

международное положительное право работает над созданием и укреплением этого

сверхнационального и сверхгосударственного правового единения. Однако наряду с

этим положительное право и историческая государственность разрывают всемирное

правовое братство, замыкают разобщенные правовые организации, противопоставляют

государство государству и периодически бросают людей в бой на жизнь и на смерть;

борьба за национальную духовную культуру и за ее эмпирические основы ведет к

международным войнам и придает им всегда духовное значение, а иногда и духовное

оправдание. Только нормальному правосознанию дано разрешить это затруднение и

притом через верное понимание природы духа и природы государства: это разрешение

утверждает патриотизм как верное состояние духа, как необходимую основу

духовного интернационализма и как живой, действительный путь к

положительно-правовой организации международного братства. Здоровое

правосознание не только не отвергает государственного образа мыслей и

патриотического чувства, но культивирует эти состояния как безусловно ценные и

необходимые - не только для индивидуума, но и для государства, и не только для

отдельного государства, но и для всего человечества в целом.

Наконец, целый ряд других, сложных и утонченных проблем жизни и юриспруденции

находит себе разрешение только через учение о правосознании, через его

систематическое углубление и укрепление. Таковы проблемы естественного права и

его обоснования, положительного права и его преодоления, проблема нарушимости

права и ненарушимости его значения, проблема уголовной вины и наказания,

проблемы аристократии и демократии, государственной власти и политической

партии. Все эти и другие проблемы нуждаются для своего разрешения в объективном

критерии, который обладал бы не только строгим содержанием и убедительностью, но

и живою, творческою силою. И вот этот критерий дает именно духовно-здоровое и

верное правосознание, связующее свою волевую природу с единою, объективною целью

человеческой жизни и созерцающее право и государство как порождение и орудие

человеческого духа в его безусловном и священном значении. ,

Вся история человечества должна быть рассмотрена при свете такого правосознания

как его история, как истинный ряд его побед и его поражений. Bcя история

политических учреждений предстает в виде пантеона его жизненных воплощений. Вся

история политических учений осмысливается как великое, общечеловеческое искание

его адекватной формулы. При свете нормального правосознания вновь и по-новому

раскрывается предметное единство человеческого рода, преемство его волевой

культуры, созревание его духовного самосознания. История человеческого рода

раскрывается сразу как процесс великого страдания и как процесс постепенного

исцеления, и притом так, что именно страдания порождают исцеление, ибо они учат

предметному чувствованию и волению, верному знанию и деланию.

Жизнь человечества всегда слагалась так, что восхождение к безусловным предметам

осуществлялось только в духовном подъеме, а духовный подъем давался только в

результате подлинных и великих страданий. Этот древний путь воспроизводится и в

новой истории. И отсюда задача для новых поколений: принять дарованные

испытания, познать по-новому сущность права и государства и осуществить

познанное - силою обновившегося правосознания, принявшего не только уже

состоявшийся опыт подлинного страдания, но и великую, тысячелетнюю традицию

духовного искания. Новый мир вернется к политической традиции Сократа и

Аристотеля. Но будет искать и находить свои корни в Христианстве; именно на нем

он утвердит свои государственные достижения. Новый мир должен создать и создаст

новое правосознание, покоящееся на любви к духу и на воле к безусловному благу.

Это правосознание уже зарождается и зародилось, и задача всего человечества в

том, чтобы не угасить вспыхнувшего огня, но поддержать его драгоценное пламя и

зажечь им сердца.

(1). Срв. мой труд "Аксиомы религиозного опыта", главы 1-3. См. также три речи

"Религиозный смысл философии"

(2). Гегель приводит пример с тираном Дионисием, повесившим текст законов так

высоко, что его никто не мог прочесть. Hegel. Gnindlinicn der Philosophic des

Rechts. Berlin, 1833. S. 278"

(3). Я пытался подробно развить и обосновать это воззрение в статье "Понятия

права и силы".- Вопр. Фил. и Псих., 1910. Книга 1. Эта статья была издана и в

виде отдельной брошюры.

(4). Под "смыслом" я разумею здесь не "метафизическую силу", и не "абсолютное

достоинство", и не "творческую цель", но чисто "логическое", тождественное,

отвлеченное (от образа и от акта мысли), непространственное и невременное,

нечувственное и необразное содержание, постольку "объективное" и "идеальное",

специфически постигаемое актом чистого мышления. Целостное выяснение его природы

требует, конечно, самостоятельного исследования. К сожалению, этим термином

иногда злоупотребляют в философской литературе, особенно умы, не привыкшие к

дифференцированному мышлению и стремящиеся построить "систему" на основе единого

термина со смутным содержанием.

(5). Здесь возникает сложный вопрос: откуда взять материал для этих логических

определений? Ведь положительное право очень часто пользуется юридическими

терминами, не определяя их, так, как если бы их значение "само собою" разумелось

и было известно каждому. Высокое развитие научной теории и правосознания делает

излишним чрезмерное перегружение норм логическими дефинициями: законодатель (но

не научный комментатор) может считать, что многие термины уже_установлены в

науке и усвоены народным правосознанием в их устойчивом и определенном значении.

И тем не менее следует признать, что право тем совершеннее в формальном

отношении, чем более оно продумано и чем более прямых определений содержится в

его нормах, ибо в научной теории всегда остается спорное, а в правосознании -

неустойчивое и подверженное влиянию частного интереса. Это не значит, что право

должно исчерпывающе предусмотреть и педантически регламентировать все единичные

детали жизни; нет, здесь всегда будет многое предоставлено на усмотрение

правосознания правоприменяющего субъекта. Но то, что сказано и установлено в

норме, - должно быть раскрыто и фиксировано в ней недвусмысленно.

(6). Это относится и к нормам "обычного права", возникающим в тот момент, когда

право -применяющий орган формулирует, признает обязательным и применяет простой

обычай правового общения.

(7). Это воззрение, обнаруживающее глубокий недуг русского правосознания, было

выдвинуто и развито проф. Л.И. Петражицким. Яркий и отчетливый дескриптивный

анализ правового переживания составляет непреходящую заслугу его произведений;

однако этот анализ совершенно не является исчерпывающим и умалчивает о главном:

о переживании объективных элементов права. Автор отстаивает последовательно

релятивизм в пониманнии права и осуществляет личный субъективизм в понимании

опыта; в результате этого правосознание превращается у него в эмоциональное

воображение о праве; смысл и ценность как самостоятельные предметы не

рассматриваются вовсе, и дефекты личного правового и философского опыта получают

принципиально-теоретическое истолкование. Все это заставляет признать, что

научное преодоление его теории необходимо для верном и творческого развития

русского правосознания.

(8). Такой опыт может и должен быть приобретен не только в правосознании и для

правосознания, но и в других сферах, имеющих дело с объективно-значащими

предметами. Такова прежде всего религия; далее - теория познания, исследующая

природу истины и познавательной очевидности, этика, исследующая природу добра и

совести, и эстетика, исследующая природу красоты и художественного вкуса. Душа,

обладающая такой философской культурой, имеет готовую основу для зрелого

правосознания, и в этом обнаруживается, между прочим, значение философской

культуры в деле развития и роста истинного правосознания.

(9). "Положительное правосознание", т.е. предметное переживание положительного

права, отличается и здесь, и в дальнейшем от естественного правосознания, однако

не потому, что эти два сознания противоположны и несовместимы; напротив:

естественное правосознание, как обнаруживается далее, составляет глубочайшую

основу положительного правосознания.

(10). Право как совокупность норм вообще не подлежит временному изменению и

развитию. Когда говорят о развитии права, то под этим следует разуметь: 1) или

развитие правосознания и изменение разумения правовых норм (реальный процесс,

протекающий во времени), 2) или же отмену старой правовой нормы и установление

новой, заменяющей ее (идеально-ценностное обстояние, обусловленное временными

событиями). Я пытался поставить эту проблему в статье "Понятия права и силы".

(11). О противоречии между теорией права и положительным правом в Риме подробные

данные сообщает И-Д. Покровский в своем труде "История Римского права". СПб.,

1913, стр. 174, 285-298.

(12). Постановку и освещение вопроса о кризисе современного политического

правосознания дает П.И. Новгородцев в своем труде "Кризис современного

правосознания". М. 1909, особенно на стр. 1, 5, 13, 15, 16, 392, 393.

(13). Срв. Устав Уголовного Судопроизводства (в дореволюционной России), сост.

Шрамченко и Ширковым, изд. б. 1913 г., ст. 804, доп. 1. 2. 3., стр. 809 и 810.

(14). См. там же стр. 804, доп. 2

(15). См. главу пятую. и 4

(16). См. мой опыт "Основное нравственное противоречие войны". Вопросы Философии

и Психологии. 1915. Книга 5.

(17). См. главу шестую.

(18). См. главы третью и четвертую.

(19). См. главу десятую

(20). См. главу пятнадцатую.

(21).    См. главу четвертую.

(22).    См. главу девятую.

См. главу шестую.

(24). Срв. положение больных в клинике, сумасшедших в лечебнице, призреваемых в

богадельне, стипендиата перед лицом стипендии, подданных авторитарного

государства.

(25). См. главы седьмую, восьмую и девятую.

(26). Не смешивать с сословным, имущественным, профессиональным и вероисповедным

цензом.

(27). См. главы четвертую, семнадцатую и восемнадцатую.

(28). См. главу тринадцатую.

(29). См. главы пятую и двенадцатую.

(30). См. главы пятую, шестую и девятую.

(31). См. главу девятую.

(32). См. главу пятую.

(33). См. главу десятую.

(34).    См. главу седьмую.

(35). См. главу седьмую.

(36).    См. главы четвертую, пятую и шестую.

(37). См. главы девятую и двенадцатую.

(38). См. главу седьмую.

(39). См. главу седьмую.

(40). См. главу десятую.

(41). См. главу десятую.

(42). См. главу четырнадцатую.

См. мой опыт "Основное нравственное противоречие войны".

(44). См. главу четырнадцатую.

(45). См. главу девятую и пятнадцатую.

(46). См. главы девятую и пятнадцатую.

(47). См. главу десятую.

(48). См. главы пятую, шестую, девятую, десятую и пятнадцатую.

(49). Под "предметностью" следует разуметь верность души созерцаемому и

осуществляемому предмету. См. главу пятнадцатую.

(50). См. главы вторую, четвертую, девятую и одиннадцатую.

(51) См. главу шестую.

(52) См. главу девятую.

(53) См. главы пятую, шестую, двенадцатую и четырнадцатую.

(54). См. главы седьмую и восьмую.

(55). См. главы шестую и тринадцатую.

(56). См. главу восьмую.

(57). См. главу четвертую.

(58). См. главу пятнадцатую.

(59). См. главы десятую, одиннадцатую и четырнадцатую.

(60). См. мой опыт "О любезности". Рус. Мысль., 1912, кн. 5.

(61).    См. главы четвертую и седьмую.

(62).    См. главы пятую и пятнадцатую.

(63).    См. главу пятнадцатую.

(64).    См. главу шестнадцатую.

(65).    См. главы пятую, шестую, восьмую и девятую.

(66).    См. главу четвертую.

(67).    См. главы пятнадцатую и шестнадцатую.

(68).    См. главу вторую.

(69).    См. главу третью.

(70).    См. главу четвертую.

(71).    См. главы пятую и девятую.

(72). См. главы шестую, седьмую, девятую, десятую, одиннадцатую, пятнадцатую и

шестнадцатую.

(73). См. главы пятую, девятую и десятую.

(74). См. главу двенадцатую.

(75). См. главу пятнадцатую.

См. главу пятнадцатую.

(77). См. главы четвертую, пятую и девятую.      

(78). См. главы шестую и шестнадцатую.                   

(79). См. главу шестнадцатую.

(80).См. главу шестнадцатую.

(81). См. главу пятнадцатую.

(82) См. главу шестнадцатую.

(83). См. главу вторую "О духовности религиозного опыта" в моей книге "Аксиомы

религиозного опыта", том I.

(84) См. главу 18 в "Аксиомах религиозного опыта", том II.

(85). См. главу 13 в "Аксиомах религиозного опыта", том I.