Глава девятнадцатая ТРЕТЬЯ АКСИОМА ПРАВОСОЗНАНИЯ

Человечество живет на земле в виде множества замкнутых и самобытных,

индивидуально-духовных центров, разобщенных телом и душою и в то же время

связанных единою, общею средою существования. В этой общей,

пространственно-материальной среде человеку неизбежно проявлять свои влечения,

удовлетворять свои потребности, овладевать вещами, преобразовывать их и

притязать на господство. При этом индивидуальные притязания людей оказываются в

конкурирующем сосуществовании, в состоянии соперничества, взаимного отрицания и

исключения. Столкновение интересов порождает между заинтересованными состязание,

и это состязание должно находить себе конец и разрешение. Однако оно может

разрешаться на путях, достойных духа, и на путях, недостойных его; и вот право

превращает это состязание в предметный спор о достойном способе жизни.

Право каждого человека на духовно-достойную жизнь может рассматриваться как

самостоятельный атрибут индивидуального духа, но в действительной жизни оно

является связью между людьми: тою гранью, которая связывает их своим пределом,

или, что то же, тою скрепою, которая разграничивает их совместность. В

действительности право возможно только там, где есть живое отношение между

людьми: право зарождается впервые как настроение воли и осуществляется впервые

как отношение духа к духу. Это отношение определяется как взаимное духовное

признание.

Отсюда третья аксиома правосознания.

Человеку невозможно жить на земле, не вступая в отношения с другими людьми: это

определяется самым происхождением и воспитанием его и закрепляется экономически

развитием потребностей и ростом населения. Но в то же время человеку невозможно

строить свои отношения к другим людям, не обращаясь к их душевному составу.

Задача его состоит не в том, чтобы избавиться от этих отношений, но в том, чтобы

обеспечить им духовно- и предметно-достойный уровень. Для этого ему неизбежно

обращаться именно к духовному составу других людей, взывать к нему,

воздействовать на него, рассчитывать на него и тем организовывать совместную

жизнь.

Люди могут относиться друг к другу различно, и способы этого отношения абсолютно

не равноценны - ни по мотивам, ни по внутреннему строению, ни по проявлению. Эта

разноценность имеет не только личный, субъективный характер "приятности" (60),

но и безусловный, объективный характер нравственной верности и духовного

достоинства. И вот каждый желает по отношению к себе и для себя лучшего и притом

объективно-лучшего отношения: каждый желает, чтобы его любили и уважали, чтобы

ему доверяли и благожелательствовали; каждому тягостно быть предметом злобы и

подозрения, презрения и ненависти. Но это "лучшее" отношение, более верное и

более достойное, творится именно духом и является зрелым проявлением духовной

жизни и духовного состояния. Всюду, где духовный уровень людей низок и

неустойчив, взаимные отношения их низменны и недостойны: они слагаются по

мотивам слепого своекорыстия, они превращают человека в простое средство,

строение их оказывается примитивным и упрощенным, проявление -грубым и

насильственным. Строй общественных отношений определяется в конечном счете

духовным уровнем людей, и всякая общественная организация покоится именно на

духовно зрелых и духовно сильных душах.

Это может быть выражено так, что правоотношение есть духовное отношение: ибо

право указывает людям объектив-

Но -лучшее поведение (61), а все объективно-лучшее воспринимается, познается и

осуществляется именно духом. Иными словами: так как право есть необходимая форма

духа (62), то правовая связь связует не просто душу с душою, а именно дух с

духом. Кто говорит о своем полномочии и о своей обязанности, тот утверждает о

себе. что он есть дух, т.е. что он имеет безусловное достоинство (63) и

способность к самоуправлению (64); мало того, он заявляет тем самым, что он

исповедует некие объективные и безусловные ценности, что он признает самую идею

права, т.е. ориентирует свою жизнь на идеях добра и справедливости, что он, по

слову Библии, "ходит пред лицом Божиим". Вступить в правоотношение значит именно

подняться мыслью и волею к идее права и к цели права (65), т.е. к духу как к

источнику живой правоты. Правоотношение как таковое вводит человека в сферу

духа, ибо оно предполагает живое отношение души к идее объективного блага как

мерилу жизни и деяний. "Юридическая форма" в отношениях имеет не только низшее

значение "полезности", "прочности", "определенности" и "вынудимости", но она

прежде всего исполнена высшего смысла: она предполагает в человеке духовное

достоинство, волю к цели права и способность к автономному самоопределению; она

ставит личное правосознание пред лицо объективного блага и заставляет человека

определить свое поведение, связать себя на основах самоутверждения и

самоограничения. Правопорядок как живая система правоотношений покоится на том,

что люди хранят в душе своей духовное измерение вещей и деяний и строят этим

свою жизнь: утверждают духовное начало в себе, устанавливают свой правовой

статус и точно так же утверждают духовное начало в других и устанавливают их

правовой статус.

Это означает, что правоотношение покоится на взаимном духовном признании людей.

Кто говорит о своем полномочии, тот подразумевает соответствующую ему

обязанность другого, но признать за кем-нибудь правовую обязанность значит

утвердить его правоспособность, т.е. признать его духовную природу. И точно так

же, кто говорит о своей обязанности, тот признает соответствующее ей полномочие

другого; а это значит утвердить его правоспособность, т.е. духовную сущность.

Правоотношение с вещью и с животным неосуществимо именно потому, что в них не

проявляется живой дух; они не способны к автономному волеизъявлению, к

автономному самообязыванию перед лицом объективного блага. Правоотношение в

настоящем и цельном составе своем возможно только между существами, обладающими

правосознанием; только они могут связывать себя изъявлением своего решения и

отвечать за принятые на себя обязательства. Но эти существа нуждаются, помимо

личной правоспособности, еще во взаимном духовном признании.

В основании всякого правоотношения лежит троякое признание, дважды

осуществленное. Во-первых, каждый из субъектов, вступая в правоотношение,

признает право как основу отношения, как форму жизни, как объективно значащую

идею (66). Во-вторых, каждый из субъектов признает свою духовность, т.е. свое

достоинство и свою автономию, как правотворящую силу (67). В-третьих, каждый из

субъектов признает духовность другого субъекта, т.е. его достоинство и его

автономию, как силу, способную к правотворчеству. Все эти акты признания не

требуются формально; и в действительности они могут отсутствовать; они как бы

молчаливо предполагаются, но именно это молчаливое предположение содействует

забвению о них, их утрате, их жизненному бессилию и вырождению. Однако в

строении правосознания все эти акты не только необходимы, но составляют самую

глубокую сущность правоотношения. Вступить в правоотношение значит согласиться

на совместное подчинение праву; это значит признать и себя, и другого способным

к познанию положительного права (68), к восприятию его объективного значения

(69), к признанию права вообще (70), и притом именно его цели и его достоинства

(71). Но понимание правовых норм и согласие подчиняться им предполагает в живом

существе не только наличность духовной силы вообще, но и значительную умственную

и духовную зрелость (72). При отсутствии этих условий правоотношение или

невозможно, или нелепо. Поэтому они должны быть налицо в каждом из участников; и

каждый должен знать о себе и о другом, что он удовлетворяет этим требованиям.

Иными словами: в основе всякого нормального правоотношения лежит взаимное

духовное признание; и потому действительные, повседневные правоотношения стоят

на высоте и соответствуют своему назначению лишь постольку, поскольку они

наполнены таким признанием, им созданы и им освящены.

Поэтому правопорядок должен рассматриваться как система взаимного духовного

признания. Такое признание осуществляется не только правом; оно лежит в

основании всего духовного общения людей: всякого спора, предполагающего

способность к мысли и волю к истине, всякой эстетической совместности,

предполагающей суждение вкуса и волю к красоте, всякой нравственной связи,

покоящейся на акте совести и на воле к добру, наконец, всякого религиозного

общения, возможного только между людьми, способными к молитве и ищущими

подлинного боговосприятия. Духовное общение требует, объективно говоря,

-двусторонней духовности, а субъективно говоря, - обоюдного духовного признания.

Но правовое общение есть именно духовное общение; поэтому оно является

разновидностью такого признания. В этом глубочайший смысл всякого правового и

политического единения. Такое понимание права и государства вновь обнаруживает

духовное братство всех людей (73); оно подтверждает также отсутствие

принципиального расхождения между правопорядком и евангельским учением о любви

(74): ибо отношение "в праве" и отношение "в любви" являются одинаково

разновидностью духовного признания.

Совершить духовное признание человека значит, во-первых, признать в нем

безусловное достоинство, присущее духу, и установить к нему соответствующее

отношение. В результате этого возникает уважение к человеку. Это значит,

во-вторых, признать в нем волю к объективному благу, в данном случае волю к

праву и к цели права. В результате этого возникает доверие к человеку. Взаимное

уважение и взаимное доверие лежат в основе всякого правоотношения - и частного,

и публичного; ими связуются и граждане друг с другом, и граждане с властью, и

власть с гражданами. Вне этих форм взаимного признания правопорядок не может

существовать, ибо с их исчезновением неизбежно исчезает всякое единение и всякая

солидарность.

Если в основе уважения к себе лежит чувство собственного достоинства, то

уважение к другому предполагает живое восприятие его духовности и его

достоинства. Но для того чтобы воспринимать в другом эти основные признаки

человечности, необходимо иметь в самом себе орган и мерило для них; надо знать

по собственному опыту, что есть дух, каково его достоинство и каковы его способы

жизни. А это дается только через духовное самоутверждение. Только в

непосредственном уважении к своему духовному достоинству человек научается

уважать чужое достоинство, и если школа этого непосредственного опыта изменяет

ему, то научиться уважению к другим ему уже негде. Вот почему человек,

неуважающий себя, не умеет уважать и других; и обратно: искусство уважать других

есть лучший признак удавшегося духовного самоутверждения (75).

Тот, кто признает духовность другого человека и его достоинство, - утверждает в

нем начало абсолютного блага как живую сущность его личности; уважающий

усматривает в уважаемом благую силу (76), способность к осуществлению

безусловных ценностей; он утверждает его сродство с природою объективно-высшего

и объективно-совершенного, или, что то же, он утверждает подлинное присутствие в

нем божественного начала - духовной силы. Человек не может уважать человека,

если он не воспринимает его как явление абсолютного достоинства. Предполагать в

другом наличность такого достоинства можно и должно всегда; доказательству в

каждом отдельном случае подлежит не духовная способность человека, а ее большее

или меньшее отсутствие. Поэтому принципиально прав не тот, кто предпочитает

уважать немногих избранных -за что-нибудь исключительное, - но тот, кто готов

уважать каждого человека, делая исключение для неуважаемых.

Однако для того чтобы эта готовность превратилась в живое, подлинное настроение,

она должна получить предметное основание в душе того, кто притязает на уважение.

Духовное самоутверждение должно быть присуще не только уважающему, но и

уважаемому. Тот, кто требует духовного признания от других, должен признавать

свою духовность сам и утверждать ее чувством, волею и жизненными делами. Он

должен действительно, предметно заслуживать духовного признания, чувствовать

себя достойным его и держать себя в качестве достойного. Уважение возникает и

слагается автономно; оно чаще всего вырастает в душе незаметно и обыкновенно

вступает в сознание тогда, когда упрочится и созреет. Нельзя уважать по приказу

или по принуждению, но каждый может воспитать в других уважение к себе. И для

этого надо не казаться духом, а быть им, не симулировать чувство собственного

достоинства, а иметь его. Природа духа такова, что живое присутствие его придает

человеку особую силу и объективную почтенность; человек приобретает некую

подлинность бытия, особую интенсивность жизни; его личность становится

значительной и сама по себе, и для него самого, и для других; и эта сила его еще

увеличивается от спокойного самопризнания. Поэтому для того чтобы человека

духовно признавали, он должен сам осуществлять духовное самоутверждение; для

того чтобы человека уважали, он должен уважать себя сам и иметь к тому

действительные основания. Тот, кто не умеет уважать себя, не сумеет ни уважать

других, ни соблюсти и упрочить чужое уважение к себе. Третья аксиома

правосознания органически связана с первою.

И вот уважение к другим людям входит в самую сущность правосознания. Верное

восприятие правоотношения есть восприятие не только своих полномочий,

обязанностей и запретностей, но и чужих. Предметно переживать чужой правовой

статус значит не только верно сознавать его содержание и его предел, но и

признавать его объективное значение; это признание осуществляется волею,

направленною на цель права и на его естественные корни (77). Вот почему человеку

с нормальным правосознанием свойственна активная воля к блюдению чужого статуса;

и не только потому, что в неприкосновенности чужих прав он усматривает залог

своей огражденности, но потому, что он воспринимает духовную природу других

людей и признает их право на права. Быть духом значит быть достойным права и

способным к праву, усматривать духовность другого человека значит признавать его

достойным права и способным к праву, т.е. уважать в его лице правоспособного

субъекта. Тот, кто научился уважать в себе субъекта прав и обязанностей, тот

неизбежно будет уважать его и в других. Правоотношение нелепо и бессмысленно вне

правосознания: в отрыве от правопонимания, правопризнания и правоведения - оно

составляет пустую, формальную видимость: в глубоком и подлинном смысле слова -

его совсем нет. Но правосознание есть уже уважение к духовному инобытию и к его

правам. Поэтому в основе всякого нормального правоотношения лежит не только

уважение каждого к себе, но и взаимное уважение сторон.

Это взаимное уважение лежит в основании как частного, так и публичного

правоотношения.

В частном правоотношении, где ни одна сторона не властвует над другою, но обе

одинаково подчиняются возносящемуся над ними правовому авторитету, - царит идея

свободного и равного соглашения: договора о правах и обязанностях. Но договор о

правах не имеет смысла без взаимного уважения: согласиться на заключение

договора значит признать, что человек способен измерять правом свои деяния и

отношения, что он способен сознавать свои полномочия и блюсти свои обязанности,

что он способен связывать себя волеизъявлением и нести ответственность за свои

решения, слова и поступки; одним словом, это значит признавать духовную

автономию и духовное достоинство человека, т.е. уважать его. Контрагент, не

уважающий своего контрагента, творит нелепое дело: заключая договор, он сам не

верит, что он его заключает; он не придает ему значения, не ценит его и не

считает себя обеспеченным; внутренняя несостоятельность его акта говорит сама за

себя.

В публичном правоотношении, где одна из сторон имеет полномочие на власть, а

другая - обязанность повиновения, взаимное уважение является еще более

необходимым. Гражданину естественно уважать свою власть как творческий источник

права, ибо тот, кто духовно признает право и чтит его достоинство, не может не

уважать волю, уполномоченную создавать закон и применять его. Достоинство права

переносится на того, кто его императивно устанавливает; власть воспринимается

как компетентный судья в вопросе о "лучшем" и "худшем"; правосознание властителя

является живым критерием юридического "добра" и "зла". Мало того, в нормальном

публичном правоотношении правосознание индивидуума узнает в повелениях власти

свой собственный голос, свое собственное воленаправление (78); благодаря этому

гражданин сохраняет в лояльности свою автономию и уважает свою власть так, как

он уважает себя. Гражданину естественно не отрывать себя от своей власти и не

противопоставлять себя ей: он должен чувствовать себя в ней и ее в себе,

передавая это в слове "мы", "наше". И тогда он переносит в нее чувство

собственного духовного достоинства и испытывает ее достоинство, ее честь, ее

славу как свои собственные. Он уважает себя в ней и ее в себе, освящая ее своим

правосознанием и формируя свое правосознание ее авторитетными велениями.

Но столь же естественно и власти уважать подчиненного ей гражданина, усматривая

в нем автономный духовный центр - правоспособного субъекта. Обращаясь к

гражданину с правовыми императивами, власть не может сделать обязательного -

неизбежным, а запретного - неосуществимым; поэтому она всегда вынуждена

полагаться на правосознание граждан, на их собственный разум и на их собственную

волю (79). Мало того, нормальная власть связуется с гражданами одинаковостью

государственного

воленаправления, единою целью, духовною солидарностью; она испытывает себя как

их государственную волю: она не только политически ведет их, но она признает

себя духовно несомою ими. Она почерпает в их правосознании санкцию и силу; и

только благодаря этому она оказывается компетентною; и только через это она в

состоянии творить их общее, национально-духовное дело. Ее достоинство

определяется их самоутверждением; ее авторитет измеряется их духовным

признанием. Уважая себя, она не может не уважать их; и обратно: если власть не

уважает граждан, то она не уважает и себя; тогда она не в состояли блюсти свое

достоинство; она теряет свой авторитет, перестает быть политическим центром

страны и превращается в пустую видимость.

Таким образом, взаимное уважение народа и власти оказывается необходимою основою

государственного бытия. Однако столь же необходимою основой общества,

правопорядка и политического существовали является взаимное доверие.

Если уважение утверждает в человеке духовное достоинство, то доверие утверждает

в его душе благородную волю как живую основу поведения.

Доверяющий усматривает в доверяемом прежде всего духовное существо; это значит,

что доверие покоится на уважении и предполагает его наличность: всякий человек,

строящий свое поведение на благородной воле, т.е. на воле к объективному благу,

есть тем самым духовное существо, ибо эта воля есть одно из основных проявлений

духа. Такой человек объективно заслуживает уважения; не только уважения, но и

доверия: ибо доверие родится тогда, когда человек начинает учитывать

практическую сторону жизни уважаемого человека, т.е. его воленаправление, самые

творческие истоки его личного духа. Можно уважать человека в одном отношении и

не доверять ему в другом но тогда в этом "другом" отношении лишенный доверия

будет лишен и уважения. Истинная полнота уважения всегда сопровождается полнотою

доверия; именно этим люди руководятся в дружбе, в избрании духовника и в

обращении к Богу.

Итак, доверяющий усматривает в доверяемом не просто духовное существо, но именно

волю к объективно верному поведению, и притом жизненно- эффективную волю. Это

значит, что доверие предполагает духовную вменяемость человека, т.е. способность

отличать "лучшее" от "худшего", измерять этими мерилами свои состояния и

поступки, выбирать лучшее и определять свое поведение состоявшимся выбором и

решением. Невменяемый человек остается за пределами доверия и оставляет чужую

душу безразличною в этом смысле. Но вменяемость не создает еще тем самым

доверия; для этого необходим положительный результат вменения, и притом не в

единичном случае, а в общем масштабе, в основном, окончательном для данного

человека смысле. Доверяющий признает, что доверяемый не только один раз и, может

быть, случайно определил себя

к "добру", но что он способен к этому постоянно, что этот выбор и это решение

свойственны ему по существу и устойчиво, ибо таково его основное

воленаправление. Доверие утверждает именно благое воленаправление в душе

человека; оно не только констатирует отвлеченно его способность к добру, но

признает силу этой способности, ее творческое значение в жизни; оно как бы

взывает к этой способности и к ее силе, к благим мотивам и к благим целям воли:

и, взывая, полагается на них, т.е. спокойно рассчитывает на их победу и на их

жизненно определяющее действие. Это есть вера в чужую добрую волю как реальную

основу чужого поведения.

Доверяющий не просто отмечает наличность "добрых желаний" в душе человека; но он

учитывает именно их силу и их верную победу. Он питает уверенность в том, что

воля к добру, оказавшись лицом к липу с дурными желаниями, вступит с ними в

борьбу и одолеет их, что она сумеет завладеть не только настроением души, но и

ее творческими бессознательными силами, что она сумеет найти для себя адекватное

словесное выражение, которое верно выразит ее решение, и, наконец, что она

сумеет выковать себе верное жизненное проявление, соответствующий и достойный

поступок или акт. Жизненная эффективность воли состоит именно в целостном,

органическом согласии ее, во-первых, с бессознательными силами души, которые

могут вторгнуться, обессилить решение, разрушить поступок или влить в него

другое, недостойное содержание; во-вторых, со словесным изъявлением, которое

может скрыть решение, передать его искаженно и ввести другого в заблуждение; и,

в-третьих, с внешним деянием, которое может не соответствовать ни решению, ни

словам. Каждое такое расхождение нарушает доверие человека к человеку и лишает

его цельности, ибо оно мешает уверенному предметному восприятию чужого духа, его

подлинных истоков и его основного воленаправления. Истинное доверие есть

целостное доверие: оно относится не только к разумной воле, но и к

бессознательным настроениям души, и к слову, и к делам. Каждый раз, как человек,

принимая решение, внутренне двоится и насилует свои желания и влечения, он

утрачивает свою цельность и колеблет этим доверие к себе; наоборот, к цельному,

инстинктивно доброму человеку все обращаются с легким, быстрым, радостным

доверием. Подобно этому, каждый раз как человек влечется не к тому, что он решил

сделать, или говорит не то, что думает, или не делает того, что решил, или не

делает того, что сказал, или делает не то, что говорит, - он колеблет и умаляет,

дробит и обессиливает в других доверие к себе. Он или не дает другим воспринять

себя как волю, сильную в добре и в жизни; или он заставляет их восприять себя

как волю, слабую в жизни. Поэтому если доверие есть нечто духовно драгоценное и

необходимое, то всякая духовная нецельность и ложь гибельна и разрушительна.

Тот, кто лжет словами или внешними поступками, тот разрушает цельность взаимного

доверия; он разрушает его иначе, но не менее, чем тот, кто обнаруживает

устойчивую злую волю, или тот, кто внутренне раскалывается и лжет себе. Ибо

истинное доверие требует от доверяемого благородной, сильной и цельной воли.

Поэтому тот, кто притязает на доверие со стороны других, - должен прежде всего

доверять себе сам. Доверие, как и уважение, возникает и слагается автономно; оно

зарождается в непосредственном восприятии чужого воленаправления, его

содержания, его силы и его цельности. Нельзя доверять по принуждению, но

расшатать в другом доверие -легко. Человек, колеблющийся в (воем

воле-направлении, не умеющий блюсти верность своему духу, нецельный душою и

несильный волею, теряет энергию в духовном самоопределении и перестает верить

себе. Не доверяя ни своему решению, ни своему слову, он начинает вызывать в

других недоверие к себе и, судя о других по себе, теряет и сам доверие к ним. А

так как без взаимного доверия - нравственная связь между людьми невозможна, а

правоотношение неминуемо вырождается, то всякая ложь и кривда, всякий обман и

кривотолк, всякое вероломство и предательство оказываются абсолютно вредными и

даже гибельными в жизни людей. Ложь не столько морально предосудительна, сколько

духовно разрушительна: она губит единение людей - их общение, их солидарность,

их организацию.

Но это и означает, что доверие к другим людям входит в самую сущность

правосознания. Доверие становится здесь верою в правомерность чужой воли, в ее

благонамеренность и лояльность. Доверяющий признает в доверяемом волю к праву и

волю к цели права; он верит, что доверяемый признает право, его объективное

значение, его связующую силу, что он действительно измеряет правом свей решения,

состояния и поступки и что он делает это ради того, чтобы найти верные мотивы

для лояльного образа действий. Доверять значит как бы обращаться к человеку с

таким заявлением: "ты еси живая воля к духу, к праву и правомерному поведению;

знаю это и уверенно жду от тебя соответствующих деяний". И это обращение

необходимо как для доверяемого (ибо оно содействует его духовному

самоутверждению и позволяет ему участвовать в правоотношениях), так и для

доверяющего (ибо оно позволяет ему уверенно строить правовые пределы своего духа

и тем служить его духовному самоутверждению). Это обращение должно быть

взаимным, и это взаимное правовое доверие необходимо обоюдно.

Взаимное доверие лежит в основании как частного, так и публичного

правоотношения.

Частное соглашение о правах и обязанностях теряет свой смысл при взаимном

недоверии. Самое согласие на переговоры предполагает в другом правомерное

воленаправление, ибо там, где совсем отсутствует воля к праву, там предстоит

заведомый обман или нарушение, там нелепо разговаривать о взаимных обязанностях

и сговариваться о полномочиях. Самая сущность частно -правовой сделки состоит в

доверчивом согласии опереть свое полномочие на чужую обязанность и в готовности

питать своею обязанностью чужое полномочие, но такое согласие есть уже доверие к

другому, а такая готовность, во-первых, предполагает доверие к себе, а

во-вторых, притязает на чужое доверие. Заключить частноправовой договор значит

довериться чужой воле и сосредоточить на себе ее доверие. Так, торговый кредит

есть не только расчет на чужое состояние и на чужую оборотливость;

кредитоспособность совсем не измеряется только имуществом, опытностью и связями.

Торговый кредит имеет правовое измерение и определяется в конечном счете

гарантиями общего правопорядка и личного правосознания; он есть проявление

доверия к уровню правосознания в стране и к зрелости, стойкости индивидуальной

правовой воли. Именно этим объясняется связь между формами кредита, ссуды,

расплаты, между темпом и продуктивностью торгового оборота в стране, с одной

стороны, и уровнем народного правосознания - с другой. Контрагент, не доверяющий

своему контрагенту, творит, в сущности говоря, нелепое дело, и только острота

жизненной потребности оправдывает его риск.

В публичном правоотношении взаимное доверие является еще более необходимым.

Гражданину естественно доверять своей власти, т.е. признавать ее волю к цели

права и к праву, ибо это соответствует духовной природе власти, ее общественной

функции, ее назначению. Власть есть авторитетный источник положительного права,

слуга национального духа, посредник между естественным правом и личным

правосознанием; поэтому доверие к ней лежит в самой основе правопорядка. Доверие

к власти есть признание ее правотворческой компетентности, ее правой воли и ее

благонамеренной силы; недоверие к власти есть непризнание ее, отказ в санкции,

отвержение ее авторитета; иными словами, это есть начало ее ниспровержения.

Революция зарождается в стране не в момент уличных движений, но в тот момент,

когда в душах начинает колебаться доверие к власти; поэтому тот, кто расшатывает

это доверие, - вступает на путь революции. Доверие к власти есть молчаливое

согласие на то, чтобы она "взяла на себя дело правотворчества и тем сняла бы это

бремя и эту ответственность с моей души, с моего правосознания; это есть

согласие разделить дело государственного строительства, выделить из него

императивную функцию и передать ее именно в таком-то порядке, именно таким-то

людям; это есть согласие признавать этих людей и их компетентное веление,

поддерживать их начинания, блюсти их распоряжения, помогать им и отвечать за

последствия их политики. Гражданин, доверяя своей власти, устанавливает свою

солидарность с нею, сливает свою волю с ее волею. Но именно поэтому только

доверие сохраняет гражданам их духовную автономию и позволяет им превратить

государственное управление в самоуправление (80); только доверие заполняет

неизбежную пустоту между властью и подчиненными; только оно сращивает эти

юридически обособленные стороны и превращает государство в живое единение.

Доверие к власти есть та духовная сила, которая делает власть действительным

органом народа и в то же время дает народу действительное волевое единство.

Но столь же естественно и власти доверять гражданам, т.е. признавать их волю к

праву, полагаться на их лояльность, рассчитывать на их правосознание и на их

благонамеренность. Самая элементарная, повседневная работа власти предполагает

известный минимум доверия к народу, т.е. уверенности в том, что граждане

способны и согласны внимать взывающему голосу права и закона - делать

предписанное, воздерживаться от запрещенного и т.д. Власть, лишенная этой

уверенности, допускающая, что граждане вообще не способны внимать праву или, в

частности, не хотят внимать ее велениям, - такая власть или добьется этой

способности и готовности и тем обеспечит себе возможность доверять народу, или

же она перестанет существовать. Правовое веление само по себе уже предполагает в

гражданах волю к праву, ибо правопорядок покоится на взаимодействии

правосознании. Если же этой воли нет, то правопорядок превращается в порядок

непрерывного, систематического насилия, ибо недоверие к народному правосознанию

и народному признанию заставляет власть рассчитывать исключительно на аппарат

принуждения, предупреждая им и подавляя им всякое проявление самостоятельности.

Однако на этом пути ей никогда не удастся разрешить ее основную задачу,

воспитать в народе автономное правосознание и способность к самоуправлению.

Нормально власть видит в гражданах своих достойных и желанных сотрудников в деле

государственного строительства; она доверяет их воле и их признанию; она

рассчитывает на их поддержку и не боится их свободной инициативы: доверием

граждан она утверждает свое доверие к себе и в этом почерпает силу для своего

доверия к ним.

Итак, в основе всякого правопорядка и государства лежит взаимное духовное

признание людей - уважение и доверие их друг к другу.

Такова третья аксиома правосознания.