Книга третья. Собственное признание обвиняемого

Определение первое

Собственным признанием подсудимого называется сделанное им сознание в совершении преступления, составляющего предмет обвинения.

Основания

Нужно отличать собственное признание обвиняемого, представляющее сознание в совершении преступления, от показаний обвиняемого, которыми он признает какие-либо факты против своих интересов в судебном деле. Под собственным признанием обвиняемого мы разумеем сделанное сознание в совершении преступления, хотя бы это сознание было обставлено, как это очень часто и бывает в действительности, различными ограничениями, видоизменяющими субъективный или объективный состав преступления, дающими всему преступному событию совсем другой характер и приписывающими ему совсем другие мотивы, чем это утверждает обвинение. Словом, собственное признание обвиняемого есть, в общем, признание обвинения без ограничений или с ограничениями.

Ближайшим образом подходит наше определение к определению Титтмана: "Заявление обвиняемого, что то, в чем его обвиняют, верно, или что он совершил наказуемое деяние, называется собственным признанием". Определения других процессуалистов Миттермайера, Гейера, Гросса, Варга, Лозинга представляют более или менее видоизмененные положения, в которых, однако, соединяются в одно сознание и признание какого-либо отдельного, невыгодного обстоятельства. Между тем под собственным признанием следует разуметь только одно сознание, которое ведь влечет за собою важные процессуальные последствия: в процессе, строго обвинительном устранение вердикта присяжных, а в нашем, например, процессе, по ст. 681 Устава уголовного судопроизводства, устранение производства судебного следствия, если признание подсудимого не вызывает никакого сомнения, в случае же такого сомнения обязательно производство судебного следствия (ст. 682). При этом по существующей у нас практике (кассационное решение 90/19 дела Гостева) для применения ст. 681 необходимо, чтобы подсудимый сознался в том преступлении, которое ему приписывается обвинительным актом; если же он сознался в преступлении меньшей важности, о коем необходимо поставить второй условный вопрос присяжным, то обвинение должно быть проверено судебным следствием.

Стивен так определяет собственное признание: "A confession is an admission at any time by a person charged with a crime, stating or suggesting the inference that he committed the crime. Confessions, if volantary, are deemed to be relevant facts as against the persons who make them only", т. е. "собственное признание есть признание, сделанное в какое-либо время лицом, обвиняемым в преступлении, установляющее или подсказывающее заключение, что то лицо совершило преступление. Признание, добровольно сделанное, почитается относящимся к делу обстоятельством лишь в отношении тех лиц, коими оно сделано". Мы считаем выражение этого определения "подсказывающее" неудобным и даже вводящим неверное начало. Признание подсудимого должно быть прямо выражено в словах, а не подсказываемо его словами, непрямыми и, может быть, двусмысленными. Подсказывание может померещиться иногда там, где его совсем не было, благодаря недисциплинированному воображению судебного деятеля, наклонного к осуждению и усматриванию преступления везде, где имеется тайна.

Определение второе

Признание подсудимым какого-либо факта, для него невыгодного, не может быть рассматриваемо как собственное признание виновности.

Основания

Если бы из факта, признанного подсудимым и невыгодного для него, можно построить признание, то оно было бы не сделанное подсудимым, а судьею. Но признание должно быть дано подсудимым и именно в отношении преступного деяния, выставленного в обвинительном акте. Подсудимый может, например, признать, что он был во вражде с человеком, который найден был убитым неизвестно кем, но это не означает, что подсудимый признался в преступлении, которое ему приписано обвинением.

Определение тpeтьe

Подсудимый никогда не может быть рассматриваем как свидетель и не может поэтому быть поставлен в процессуальное положение такового.

Основания

Именно эту ошибку и совершил английский закон "Об уголовных доказательствах", изданный в 1898 г., глубоко врезавшийся в английский уголовный процесс и произведший там большие изменения, потому лишь не вредящие правосудию, что в Англии имеется превосходная, независимая магистратура, проникнутая высоким чувством долга и справедливости. Сущность закона, который был внесен и принят "ради ограждения невиновных", состоит в том, что подсудимому, дотоль бывшему в английском процессе как бы немым свидетелем процесса о нем, дозволяется в настоящее время явиться свидетелем по своему делу и дать присяжное показание, подвергаясь как и всякий свидетель перекрестному допросу противной стороны, а также допросу судьи. Как всякий свидетель, он в этом случае принимает присягу и показывает в той же ложе, где обыкновенно дает свое показание свидетель (witness-box). Если он ложно покажет, что подлежит преследованию за клятвопреступление, хотя бы по обвинению основному, по которому давал свое свидетельское показание, он и был оправдан. Если подсудимый не пожелал давать свидетельское показание, не захотел стать в свидетельской ложе, то такое его нежелание не может быть предметом замечаний противной стороны, но судье дозволяется по этому поводу сделать замечания (comment). Изложенный закон, составляющий, впрочем, последствие основного начала, по которому уголовный процесс в Англии рассматривается как борьба двух сторон составляет замаскированный инквизиционный допрос подсудимого и подрывает всемирнославную объективность английского уголовного процесса. Судья и обвинитель имеют право допрашивать подсудимого, пожелавшего показывать по своему делу. Этого положения достаточно, чтобы сразу показать всю опасность обсуждаемого нами закона. И прежде всего он нарушает основное начало всякого правильного уголовного процесса: "Nemo tenetur accusare se ipsum" "никто не обязан сам себя обвинять". Принять другое руководящее положение значит признать, что бывают случаи, когда человека можно законом принудить к самоубийству. Далее, нельзя не признать, что новый закон соблазняет или наталкивает людей на клятвопреступление, которое карается в этом случае помимо осуждения или оправдания по основному обвинению. В результате получается: допрос подсудимого под угрозою наказания за лживое показание, которым подсудимый, по чувству самосохранения, желал спасти себе жизнь или свободу. Это по истине чудовищный результат превращения подсудимого в свидетеля.

Разница между свидетелем обыкновенным и свидетелем подсудимым, по Evidence Act 1898 г., состоит в том, что обыкновенному свидетелю можно предлагать вопросы, касающиеся его дурной репутации (bad character); подсудимому свидетелю же такие вопросы и притом по общей репутации лишь могут быть предлагаемы только тогда, когда он сам будет доказывать свою добрую репутацию. Вопросов о прежних преступлениях подсудимому свидетелю предлагать нельзя. В заключение нельзя не заметить, что рассматриваемый нами закон "Criminal Evidence Act" 1898 г. нарушает еще одно основное начало английского уголовного процесса, именно что обвинитель обязан доказать свое обвинение вне всякого разумного сомнения (that it is incumbent on the prosecution to prove the guilt of an accused person bejond all reasonable doubt). Один английский писатель вкладывает по этому поводу следующие слова в уста присяжным к обвинителю: "Ты говоришь, что подсудимый совершил преступление; хорошо, докажи это. Но недостаточно, если ты внушишь нам убеждение, что весьма вероятно, что подсудимый совершил преступление; нет, ты нам должен положительно доказать, что он совершил это преступление. Не подсудимый обязан опровергнуть обвинение, а ты должен его доказать неопровержимо. Ты нам должен так ясно показать виновность, что если бы даже мы имели личный интерес в деле если бы дело касалось наших собственных карманов мы бы все-таки были вынуждены своею совестью спокойно осудить подсудимого. Если ты можешь в такой степени доказать виновность подсудимого, тогда хорошо, мы своим приговором выразим уважение закону и суду. Меньшим же доказательством мы не можем удовлетвориться. Если же ты хочешь из этого дела сделать для нас только сильно подозрительный случай, при котором все же останется хотя малейшая возможность невиновности подсудимого, то мы его оправдаем". Эта речь есть чисто английская, проникнутая теми высшими началами правосудия, которые дали английскому процессу славу справедливейшего суда в свете(1).

Определение четвертое

Собственное признаниe почитается судебным доказательством лишь в том случае, когда оно было дано вполне добровольно.

Основания

Собственное признание, regina probationum, королева доказательств, тогда, однако, может быть признано судебным доказательством, сила которого, впрочем, оценивается по свободному внутреннему убеждению, когда оно дано вполне свободно и добровольно.

История процессуального добывания собственного признания путем пытки сначала физической в старом инквизиционном процессе, а позже нравственной за ним последовавшем, несколько смягченном следственном процессе, не может быть нами здесь изложена, без выхода из границ нашей книги. История пытки как средства добывания собственного признания есть достаточно известная, печальная страница из истории уголовного правосудия. Атавистически, в виде возмутительного, преступного злоупотребления властью, быть может, встречается иногда пытка физическая и в настоящее время, в каких-нибудь мрачных подпольях полуазиатских государств. Нельзя поручиться, чтобы и в настоящее время у отсталых и темных народов не встречались тупые и жестокие люди, которые не прочь были бы от возвращения к пытке физической как к средству добывания собственного признания и вообще истины в уголовном суде. В истории человечества ни за что поручиться нельзя.

Но подобные желании едва ли могут укорениться в настоящее время. Говорим едва ли, потому что некоторые виды физической пытки, только в несколько более приличной форме, существуют и в современном правосудии, так как тюремное заключение может быть осуществляемо и весьма часто осуществляется на деле такими способами, что, несомненно, представляет род физической пытки. Мы уже не говорим о том, что современное правосудие вообще еще не очистилось от приемов нравственной пытки на основе физических тягостей способов лишения свободы. Как бы то ни было, официально пытка у нас в Poccии отменена лишь при императоре Александре I Указом 1801 г. сентября 27. Не можем себе отказать в удовольствии привести этот Указ в подлинных выражениях его: "С крайним огорчением дошло до сведения моего, что, по случаю частых пожаров в городе Казани, взят был по подозрению в зажигательстве один тамошний гражданин под стражу, был допрошен и не признался, но пытками и мучением исторгнуто у него признание, и он предан суду. В течение суда везде, где было можно, он, отрицаясь от вынужденного признания, утверждал свою невинность; но жестокость и предубеждение не вняли его гласу осудили на казнь. В средине казни и даже по совершении оной, тогда, как не имел он уже причин искать во лжи спасения, он призывал всенародно Бога во свидетели своей невинности и в сем признании умер. Жестокость, толико вопиющая, злоупотребление власти, столь притеснительное, и нарушение законов в предмете толико важном и существенном, заставило Меня во всей подробности удостовериться на самом месте сего происшествия в истине оного, и на сей конец отправил Я в Казань флигель-адъютанта Моего, полковника Албедиля, чтобы с известным Мне его беспристрастием он обнаружил все дела сего обстоятельства. Донесение его, на очевидных доказательствах основанное, к истинному сожалению Моему, не только утвердило сведения, до Меня дошедшие, но и удостоверило, что не в первый раз допущены тамошним правительством таковые бесчеловечные и противозаконные меры. Препровождая при сем в оригинале донесение сие и все доказательства, на коих оно основано, повелеваю Правительствующему Сенату немедленно войти в рассмотрение его; всех, кои окажутся виновными в сем деле по злоупотреблению власти как в главном управлении, так и в исполнении оного, по отступлению в порядке производства и ревизии следствия и суда и по неуважению его гласности и его явных следов преступления, судить по всей строгости и нелицеприятности закона и в отрешении подсудимых от должностей, поступая по точной силе оного, на места, зависящие от утверждения Моего, представить кандидатов, прочие же наполнить достойными чиновниками по установленному порядку. Правительствующий Сенат, зная всю важность сего злоупотребления, и до какой степени оно противно самым первым основаниям правосудия и притеснительно всем правам гражданским, не оставить при сем случае сделать повсеместно по всей Империи наистрожайшие подтверждения, чтобы нигде, ни под каким видом ни в низших, ни в высших правительствах и судах, никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания; чтобы присутственные места, коим законом предоставлена ревизия уголовных дел, в основание своих суждений и приговоров полагали личное обвиняемых пред судом сознание, что в течение следствия не были они подвержены каким-либо пристрастным допросам, и чтобы, наконец, самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной".

Изглажено ли? В этом жуткий вопрос современности. Собственное признание тогда только может считаться судебным доказательством, когда оно дано вполне добровольно. Это качество ставилось необходимым условием sine qua non сознания уже у юристов-практиков следственного процесса. Стивен так говорит о добровольности собственного признания: "No confession is deemed to de voluntary if it appears to the judge to have been caused by any inducement, threat, or promise, proceeding from a person in authority and having reference to the charge against the accused person, whether addressed to him directly or brought to his knowledge indirectly", т. е. "собственное признание не может считаться добровольным, если лицо, имеющее законную власть, вызвало его внушением, угрозою или обещанием лицу, обвиняемому в преступлениях, сделанными непосредственно или же посредственно". Понятно, что судья должен признать, чти указанные внушение, угроза и обещание могли подать обвиняемому разумное основание предполагать, что, сделав признание, он достигнет известной выгоды или избегнет зла в процессе, против него наряженном.

Далее, по английской теории доказательств собственное признание, сделанное после того, как впечатление от обещания, угрозы или внушения как незаконных средств, примененных в деле, было устранено, считается добровольным (a confession is deemed voluntari if in the opinion of the judge it is shown to have been made after the complete removal of the impression produced by any inducement, threat or promise which would otherwise rende it involuntary). Конечно, в жизни не так-то легко с точностью определить, что считать внушением, угрозою или обещанием, и в английской практики мы находим много противоречивых толкований. Основным началом при решении казуистических вопросов здесь должна служить та совокупность жизненных условий, среди которых сделаны были внушения, обещания или угрозы. Что в ином случае было бы внушением, в другой обстановке может представиться малозначащею фразою. Фраза, обращенная к обвиняемому: "Самое лучшее и самое безопасное для вас говорить только правду", может считаться и содержащею обещание, и самою шаблонною, обыденною, обыкновенным напоминанием говорить правду. В суде председатель часто говорит свидетелям: "Нарушение присяжного обещания говорить правду влечет строгое уголовное наказание". Эта фраза иногда имеет вид угрозы, а иногда вид обыкновенного напоминания.

Учение о добровольности собственного признания приводит последовательно к вопросу о постановке в процессе способа допроса подсудимого. Допрос обвиняемого есть необыкновенно важное судебное действие, имеющее решающее влияние на весь ход дела. В строго обвинительном процессе нет допроса обвиняемого. Ему говорят, что он не обязан отвечать на вопросы, но что все, им сказанное, будет записано в протокол и приводиться против него. Несколько замутило чистоту английского процесса, не знавшего допроса подсудимого, ведение изложенного нами допроса подсудимого в качестве свидетеля, на основании Criminal Evidence Act 1898 г., о котором мы говорили выше. В следственно-обвинительном процессе, а именно в худшем его образце, во французском, допрос подсудимого имеет отталкивающий характер борьбы всесильного, инквизиторски спокойного председателя с затравленным, сбитым с толку подсудимым. Настоящая игра кошки с мышонком, в которой олимпийский французский президент нещадно громит подсудимого с высоты своей бюрократической нравственности. В нашем уголовном судопроизводстве допрос по Уставу уголовного судопроизводства поставлен правильно. Собственно, его нет. Творцы Судебных Уставов руководствовались и разумными, и гуманными началами, вполне отвечающими задачам суда, занятого исследованием материальной истины. На предварительном следствии (ст. 404) предлагаемые обвиняемому вопросы должны быть кратки и ясны. Следователь не должен домогаться сознания обвиняемого ни обещаниями, ни ухищрениями, ни угрозами или тому подобными вымогательствами (ст. 405 ). Если обвиняемый откажется отвечать на данные ему вопросы, то следователь, отметив о том в протоколе, изыскивает другие законные средства к открытию истины (ст. 406). Устав уголовного судопроизводства принимает меры к тому, чтобы множе-ством допросов не пытать обвиняемого: "К повторению допросов судебный следователь не должен прибегать без особой к тому надобности" (ст. 412). Конечно, это не больше как pium desiderium*(31), но ведь нельзя же и запретить безусловно следователю повторить допрос, так как в этом может быть надобность, открывшаяся вследствие каких-либо новых обстоятельств, уже по окончании первого допроса. На следствии судебном подсудимого, не признающего своей вины, допросу не подвергают, но дают ему право предоставлять объяснения в свое оправдание (ст. 683).

Признавшемуся подсудимому предлагаются вопросы для того, чтобы проверить собственное признание (ст. 680). Из приведенных положений нашего Устава уголовного судопроизводства видно, что допущенный у нас вид допроса, пустивший глубокие корни в сознание общества, может составить гордость каждого уголовного процесса. Вследстие такой постановки общий характер нашего судебного заседания производит отрадное впечатление беспристрастия и объективности, великой школы правды, человечности и снисхождения к падшему. Конечно, судебные карьеристы, которых немало на Руси, постарались занести в наш суд ухватки французских президентов, но это ни к чему не приведет, пока присяжные будут стоять на страже естественной, человеческой справедливости.

Определение пятое

Собственное признание должно быть дано пред надлежащим органом власти, чтобы быть допущенным на суде доказательством.

Основания

Собственное признание, чтобы иметь достоинство судебного доказательства, подлежащего, конечно, свободной оценке судьями или присяжными, должно быть дано пред лицом, имеющим какую-нибудь законную власть по отношению к обвиняемому.

По английскому праву, лицам, имеющим власть (in authority) по отношению к подсудимому, считаются: обвинитель, власти, держащие под стражею обвиняемого (in custodi), судьи. Хозяин (the master) не считается лицом с властью (in authority), если преступление не совершено против него. По нашему Уставу уголовного судопроизводства, кажется, нужно полагать, что признавать законною властью можно только такое в данном случае лицо, которое имеет право отбирать показание от обвиняемого. Но ввиду того, что собственное признание тогда только влечет процессуальные последствия (устранение судебного следствия), когда оно дано на суде, следует признать, что в нашем процессе можно считать судебным признанием лишь то, которое дано пред судебной властью, на суде.

Определение шестое

Собственное признание, данное пред властью, но не надлежащею, или пред частным лицом, не считается судебным.

Основания

Такое собственное признание не имеет признаков судебного признания, а потому и не может иметь никаких процессуальных последствий. Судебное признание, дошедшее до суда чрез свидетеля, играет роль обыкновенного свидетельского показания. Суд, по принципу свободной оценки силы доказательств по внутреннему убежденно, может ему придать значение, может и вполне отвергнуть. Но в учении об общих основаниях к суждению о силе доказательств, внесудебному признанию нельзя придать значения судебного доказательства. Внесудебное признание оттого не превращается в судебное, что один какой-либо факт, в нем упомянутый, оказывается доказанным. Стивен говорит: "Факты, открывшиеся вследствие неправильного отобрания собственного признания, и то, что в таком признании относится к тем фактам, могут на суде быть доказываемы, т. е. относятся к делу.

Определение седьмое

Собственное признание, не имеющее признаков судебного доказательства, не может быть признаваемо относящимся к делу фактом (relevant).

Основания

Относящимся к делу доказательством, т. е. могущим быть допущенным на суде, считается лишь такое, которое имеет определенные и необходимые качества, обеспечивающие его доброкачественность, что не исключает возможности его отвержения по внутреннему убеждению. Поэтому собственное признание, записанное в протоколе дознания или следователя как несудебное, не может быть допущено на суде. Но понятно, что свидетельское показание лица, бывшего при даче внесудебного признания, должно быть допущено как показание о поведении обвиняемого, поведении, из которого могут быть делаемы важные заключения о виновности или невиновности его.

Стивен излагает следующее правило английской теории доказательств: "Чтобы собственное признание могло быть рассматриваемо как обстоятельство, относящееся к делу (relevant), необходимо доказать, что оно было добровольно и свободно (free and voluntary)(2).

Определение восьмое

Собственное признание должно быть подтверждено обстоятельствами дела, как всякое вообще доказательство в деле.

Основания

Собственное признание есть доказательство и ничего больше, а потому оно должно быть доказано, как всякое обстоятельство в уголовном деле. Само по себе взятое, голое собственное признание не есть ни плюс ни минус: оно дает лишь толчок следствию, направляя его на путь, идя по которому можно найти данные для опровержения или подтверждения данного признания. Пожалуй, на него можно смотреть как на гипотезу, которая, конечно, должна быть вполне доказана. Гросс справедливо заметил в одной своей статье: "В важных случаях данное собственное признание не должно как бы существовать для следователя, который должен производить следствие, как если бы обвиняемый совсем отвергал обвинение".

История собственного признания в высокой степени любопытна как пример постепенно расширяющегося опыта человечества, во-первых, в деле изыскания истины в делах людей и, во-вторых, в понимании того великого разнообразия, какое представляют мотивы человеческого поведения.

В первом отношении человечеством выработана мысль, что стремление к получению сознания, характеризующее следственный процесс, имевший в виду высшую достоверность, не достигало своей цели. В следственном процессе получалась реже истина, чем в процессе, вовсе игнорирующем показания подсудимого, как малоудовлетворительный источник достоверности. Во втором отношении получен большой исторический опыт, показывающий, что по разным мотивам нередко в судах даются ложные собственные признания. К этим мотивам относятся: религиозные, политические и социальные основания, самопожертвование из-за любви к ближним, к родным, к идее. Сюда же можно отнести и неэтические мотивы: месть, корыстные побуждения и т. д. Здесь пред нами открывается обширная область для психологической оценки мотивов преступления. Такая оценка является необходимой не только для суждения о степени виновности что нас здесь не занимает, но для определения силы доказательства. Здесь больше, чем где бы то ни было, нужно беспристрастное, объективное отношение к делу. Но что еще главнее, здесь нужно отсутствие предвзятого мнения, составляющего богатейший источник ошибок судебных и несудебных. Ревнивое око судьи везде видит зло, преступление. Но это еще полбеды: гораздо менее ошибешься, предполагая дурное, чем хорошее. Но самая главная беда от предвзятости мнения состоит в том, что все, обвиняющее подсудимого, кажется предубежденному судье вероятным, все же, оправдывающее невероятным. В этом отношении предубежденный судья напоминает ревнивца. Ревнивец даже не нуждается в поводах, "он ревнует, потому что он ревнив". По удивительному выражению Шекспира, ревность чудовище, само себя зачавшее и само себя родившее ("begot upon itsellf, born on it self", Othello).

Определение девятое

Собственное признание подсудимого, содержащее в себе также обвинение постороннего лица в совершении преступления, в этой своей части называется оговором.

Основания

Еще в старой формальной теории доказательств оговор не пользовался доверием. "Оговор подсудимым посторонних лиц приемлется доказательством несовершенным" гласила эта теория. В настоящее время оговор является показанием, которое должно быть доказано. Если человек не щадит себя, то другого он еще меньше пощадит, таково соображение, которое нужно постоянно иметь в виду при оценке доказательственной достоверности оговора. Оговор теряет окончательно всякое значение, если оговорщик оговаривает или вообще изменяет содержание сделанного оговора, что на практике встречается весьма нередко. Оговор вообще мутный источник, черпать из него следует осторожно и оценка достоверности его сложна. При этом нельзя обойтись без обследования психологической стороны оговора, а оно крайне трудно. Мы имеем здесь дело с темными страстями, подвигающими к оговору: местью, ненавистью, ревностью, завистью, гневом. Все это факты, открытие и освещение которых затруднительно, особенно потому, что нам редко понятна психика людей, стоящих ниже нас в культуре чувств. "Ведь и ты будешь осужден", говорил следователь оговорщику из мести. "По крайней мере, и он будет наказан", был ответ. Как понять такую месть? Героизм это или равнодушие к своей судьбе?

При оценке деяний, связанных со страстями, нужно помнить, что дурные чувства чаще встречаются, чем добрые, и что первые устойчивее последних. Гросс в своей уголовной психологии справедливо замечает, что никогда не следует забывать, что эгоизм, лень и тщеславие суть единственные мотивы людей, на которые можно всегда и безусловно полагаться. Напротив, любовь, верность, честность, религиозность, любовь к родине, все это может пошатнуться, все это может упасть, хотя бы оно долго и непоколебимо стояло. Десять раз вы рассчитывали на эти чувства, они держались; пришел случай, и в одиннадцатый раз все это сокрушилось и распалось, как карточный домик. Напротив, на эгоизме, на лени, на тщеславии вы всегда можете строить, не бойтесь: они выдержат. Еще замечательнее та быстрота, с которою человек, по-видимому, вполне надежный в добре, переходит к злу. Это великолепно выражено в народной немецкой комедии "Доктор Иоганн Фауст" (Doctor lohannes Faust, Puppenspiel in vier Aufzugen, hergestellt von K. Simrock, 1864, s. 116). Фауст допрашивает духов о степени их быстроты. Ему отвечают: один он быстр, как змея; другой как водопад; третий как птица; четвертый как пуля из дула; пятый как ветер; шестой как чума; седьмой как человеческая мысль. Но такая быстрота не удовлетворяет Фауста, и только тот дух для него достаточно быстр, который так же скор, как скор переход человека от добра к злу.

Определение десятое

Собственное признание подсудимого должно быть дано в точных и ясных выражениях, содержащих обстоятельный и обстоятельственный ответ на предложенные вопросы, после связного рассказа о всем преступном происшествии.

Основания

Собственное признание не должно быть рассказом, составленным следователем из прямых ответов обвиняемого, дополненных и разъясненных предположениями и выводами самого следователя. Весь рассказ или все ответы подсудимого должны быть изложены дословно или следователем, или даже самим подсудимым. Самый лучший порядок отобрания сознания заключался бы в том, чтобы сначала было изложено сознающимся все происшествие обстоятельно и обстоятельственно, а затем даны точные и ясные ответы на предлагаемые следователем вопросы. Таков порядок допроса у нас свидетелей, обеспечивающий большую самостоятельность их показания. Ст. 718 Устава уголовного судопроизводства говорит: "Допрос начинается предложением свидетелю рассказать все, что ему известно по делу, не примешивая обстоятельств посторонних..."; ст. 719 говорит: "По изложении свидетелем своего показания председатель суда предоставляет сторонам сделать свидетелям вопросы".

В мотивах к этой статье читаем: "Рассказ свидетеля, состоящий единственно из ответов на данные ему вопросы, не может иметь ни той связи, ни той последовательности, которые необходимы для ясного уразумения его показания". Ст. 718 имеет в виду оградить свидетеля, дабы он, теснимый перекрестным допросом, не запутался и не сбился". Применение этого порядка изложения к отобранию собственного признания в том отношении полезно, что признающийся имеет возможность связно и последовательно изложить то, что он хочет сказать, не стесненный и не сбиваемый со своего пути незаметными внушениями следователя. Такой порядок особенно уместен в случаях явки с повинною, когда следователю нужно прежде всего выслушать явившегося, а потом уже предлагать ему вопросы (ст. 310 Устава уголовного судопроизводства: "По явке с повинною судебный следователь обязан приступить к следствию, но если признание явившегося с повинною опровергается имеющимися у следователя сведениями, то он составляет протокол о причинах, побудивших его оставить явку с повинною без последствий, и сообщает копию протокола прокурору или его товарищу"(3).

Определение одиннадцатое

Молчание подсудимого не должно быть принимаемо за признание им своей вины.

Основания

Это великое начало, представляющее полный разрыв со всеми инквизиционными догадками о вине подсудимого по его молчанию или волнению, провозглашено в ст. 685 нашего Устава уголовного судопроизводства и составляет драгоценнейшую жемчужину нашего законодательства. Но практика старалась держать в тени это начало, чем и объясняется, например, такое разъяснение кассационного суда, что председатель не обязан объяснять подсудимым о праве их не отвечать на вопросы (кассационное решение 72/763 Стрельниковым); но справедливость требует заметить, что Сенат высказал также и следующее положение: "Если защитник опасается, что молчание подсудимого может быть принято присяжными за признание им своей вины, то сам может указать в защитительной речи на значение, которое закон придает такому молчанию, и тем устранить то влияние, какое, по его мнению, может иметь на присяжных такое обстоятельство" (75/317 игуменьи Митрофании и др.). Едва ли нужно распространяться о том, почему молчание или, наоборот, волнение подсудимого, выражающееся в резкой форме бледнения, краснения, дрожания, испуга, не должны быть принимаемы во внимание при оценке доказательств вины.

Инквизиционный процесс, залезавший в душу человека и старавшийся добыть сознание прямое или молчаливое, исходил от нелепой мысли, что невиновный человек обыкновенно очень спокоен, не волнуется и твердо опровергает обстоятельства, против него приводимые. Составлялся даже в старину особый протокол о держимости и жестах подсудимого во время допроса, производящегося часто в подавляющей обстановке, на месте преступления с разными удручающими ухищрениями. Но кто в настоящее время поставит в улику подсудимому то, что он волнуется, краснеет, бледнеет или дрожит? Кто же, в самом деле, не знает, что человек, на которого наложена тяжелая длань следователя, уже не может себя считать огражденным ни от каких случайностей, ни от каких заблуждений властей и ни от каких ударов судьбы? Кто не знает, что можно пострадать совершенно неповинно? Кто же не знает невнимания, предвзятых мыслей, ослепления, наконец, безбожного карьеризма иных чиновников, готовых раздуть всякое дело, лишь бы выдвинуться? Кто не знает, что раз человек попал на скамью подсудимых, то пред ним раскрывается ящик Пандоры, и что все бедствия могут обрушиться на его голову? Кто не знает ужасающей близорукости человеческого правосудия? Что происходит на суде обыкновенно? Борьба людей, т. е. борьба корыстных, эгоистических побуждений. Что такое подсудимый при этом? Повод не больше. Поистине, горестна картина человеческого правосудия и якорь спасения один: суд должен быть, по возможности, объективным разбором доказательств, т. е. обстоятельств дела, а не каких-то психологических признаков, могущих превратить правосудие в рискованную игру. Конечно, ничем нельзя устранить из процесса образования судейского убеждения тех неосязаемых и невесомых данных, которые даются всею картиною суда, общим впечатлением от всего происшествия, как оно выступает из рассказов свидетелей и объяснений подсудимого и других участвующих в суде лиц. В драматичности гласного и устного суда и содержатся те невесомые и неосязаемые данные, которые в душе судьи дают часто перевес какому-нибудь навязчивому представлению над цифрами и логическими выкладками. Но именно в виду драматичности всего производства следует постоянно направлять внимание судей и присяжных на факты, стопудовая тяжесть которых, если не совсем устраняет влияние увлечений на решение дела, то постоянно сдерживает силу этих пагубных увлечений.

Определение двенадцатое

Не могут быть допускаемы на следствии никакие психологические пробы с целью получить возможность заглянуть в темную глубь души обвиняемого.

Основания

Папа Стефан сказал: "Земной власти дано раскрывать преступления посредством добровольного признания или же посредством свидетельских показаний; сокрытое же и таинственное должно быть предоставлено тому, кто один только знает человеческое сердце".

Это таинственное и сокрытое старались в процессе узнать разными способами, грубыми и тонкими, смотря по эпохе и по состоянию человеческой культуры.

Предоставляли Богу решать вопрос о виновности эпоха поединков и ордалий. Невиновный должен был явиться победителем и вынести испытание огнем, железом, водою и т. д. Правда, господа иезуиты и здесь находили в случае удачной для ведьмы пробы, возможность повернуть дело против несчастной ведьмы. "Молот ведьм", этот памятник человеческой жестокости и темноты, не допускает пробы железом для ведьм на том основании, что вследствие помощи дьявола ведьма может вынести пробу с большою легкостью.

Затем, когда эпоха поединков и ордалий миновала, в следственном процессе делали разные пробы с целью заглянуть в душу преступнику в тех случаях таинственных преступлений, когда кроме преступника никаких других свидетелей не имелось. Пытались продолжительными беседами, касаясь события то там то сям, заставить подозреваемого "проговориться", т. е. выдать знаниe такой подробности, которое могло бы быть доступно только совершителю преступления. Устраивали потрясающие обстановки, вводили подозреваемого или обвиняемого в слабо освещенную комнату, где лежал труп убитого, и у трупа торжественно увещевали обвиняемого сказать правду, рассчитывая на то, что потрясенный виновник выдаст себя. Производились очные ставки (и ныне еще не отмененные), чтобы вызвать смущение у лгущего человека под уничтожающими взглядами правдивого изобличителя. Но все подобные ухищрения, имеющие целью добыть признание от подсудимого, в настоящее время прямо воспрещены законом. В последнее время под влиянием экспериментальной психологии возникли "пcиxoлoгичecкие пробы" для проверки свидетелей. По всей вероятности, в связи с этими любопытными пробами достоверности свидетелей возникла мысль нельзя ли придумать способ проникновения в душу преступника, чтобы выяснить, известно ли ему преступное событие? Это называется диагностикою преступного состава (Thatbestanddiagnostik). Диагностика эта основывается на следующих началах, как их излагает Ледерер:

1) Учение об ассоциациях установило, что одно представление вызывает другое, связанное с ним в одном и том же комплексе представлений. Такая связь особенно тесна, если комплекс проникнут еще и чувством (gefulsbetont).

2) Представления могут быть вызываемы также и словами.

3) Такая ассоциация может возникать только у того, кто знает состав происшествия, так как только в его психике существует тот комплекс представлений.

4) Кто не знает состава, будет, следовательно, реагировать на возбудительные слова (reizworte) словами, не имеющими отношения к составу (irrelevante reaktionsworte); но кто знает состав, тот будет отвечать словами, имеющими связь с составом, конечно, если состав захватит целиком душевную жизнь человека (kompleksreactionsworte). Особенно виновный человек будет отвечать словами из состава преступного происшествия, заполняющего его психический мир.

Изложив эти основные начала ассоциационной теории, Ледерер справедливо говорит, что, насколько вся эта теория основывается на законе ассоциации, она научно верна. Однако закон ассоциации обнимает лишь психическую сторону, т. е. возникновение, по ассоциации, "представлений". Но чтобы самое произнесениe слова, возникшего по ассоциации, так же последовало, как и его ассоциационное психическое появление, этого не утверждали даже самые восторженные поклонники теории ассоциации идеи. Если это так, то вся теория диагностики состава посредством ассоциации теряет свою почву. Мы, пожалуй, не отрицаем возможности иногда поставить правильный диагноз состава при помощи ассоциационного метода; но построить какое-нибудь процессуальное действиe на этом методе решительно не считаем возможным. Это было бы возрождением инквизиционных допросов со всеми ужасами ошибок при "чтении в душе" людей. Напротив, психическая проба свидетелей вполне может быть допущена: на этой почве не может быть возрождения инквизиционных допросов. Убеждение в ненадежности свидетельских показаний все более и более увеличивается в Европе, как это, например, видно из следующих слов Колера, которыми он характеризует свидетелей в своем новом сочинении по философии права. "Не следует преувеличивать силу доказательственных источников, особенно не преувеличивать значения свидетельского показания, что может иметь место, когда совершенно не берут во внимание психологии свидетеля и не знают, как несовершенны во многих случаях восприятия свидетеля, как часто восприятие это извращается (verfalscht) в психике воспринимающего, так что нередко величайшие ошибки не только свидетелем подтверждаются, но еще и освящаются присягою. На этой почве часто делались роковые ошибки, а на этих ошибках несправедливости, не менее тяжкие, чем те, которые происходили во время судебных поединков и ордалий. Как давнопрошедшая эпоха вырвалась, наконец, из тисков Суда Божия, чтобы встать на почву истины и собственного рассудка, так точно и теперь человечеству нужно освободиться от культа свидетельского показания и посредством тонкого психологического анализа подходить ближе к истине. Следует признать, что свидетельское показание дает лишь сырой материал, из которого судья должен вырабатывать правду. С другой стороны, свидетель имеет преимущество пред мертвым доказательством: свидетеля можно допросить и опросом по сомнительным пунктам разъяснить их, что при мертвом доказательстве не может иметь места. Вот почему при отобрании свидетельского показания необходимо присутствие сторон, которым должно быть дано право предлагать вопросы для разъяснения".

Мы привели здесь это место из новой работы профессора Колера, с единственной целью указать в вопросе о психологических пробах глубокую разницу между подсудимым и свидетелем. Не высказываясь здесь о достоинстве психологической пробы свидетелей, мы лишь выставляем здесь положение: что дозволительно относительно свидетеля, недозволительно относительно подсудимого. Примером может послужить следующее право сторон для оценки достоверности свидетеля. О дурной репутации (bad character) подсудимого нельзя говорить на суде, раз подсудимый сам не поднял вопроса о своей хорошей репутации. Так гласит английская теория доказательств. Напротив, та же самая английская теория дозволяет стороне представлять доказательства дурной репутации свидетеля. Свидетель не судится; раскрытие его дурной репутации может быть для него только неприятно и... больше ничего. Напротив, подсудимый судится, и установление его дурной репутации может иметь для него роковые последствия; а между тем из того, что он обладает дурною репутацией, еще не следует, что он вчера украл лошадь у своего соседа. Между тем дурная репутация в глазах присяжных может быть совершенно достаточным основанием для осуждения лица. Заметим здесь, что о значении свидетельских показаний и их испытании мы будем говорить в своем месте.

В заключение заметим, что всякие испытания доказательств с целью очистить их от неправильностей, вносимых людьми вольно или невольно, может только встретить полное сочувствие процессуалиста.

Колер справедливо различает в истории процесса две стадии: суд Божий и суд Разума. Божий суд характеризуется вмешательством Бога в дела человеческого правосудия. Человек этого периода был убежден, что Бог не оставит невинного в беде, что он не даст торжества неправде. Суд Разума есть процесс, основанный на испытании человеческим умом достоверности доказательств виновности или невиновности. Суд Разума неминуемо влечет за собою научные способы испытания доказательств. В этот именно период процесса мы вступаем в настоящее время. Сколько потребовалось человеческих жертв, чтобы перейти из мрачных подземелий пыток и казней в светлый чертог правды и разума. Колер справедливо говорит, что таков уж характер человеческой истории: железная пята эволюции придавливает тысячи людей к земле. Можно сказать, что каждое рациональное правило правильного суда покупалось ценою бесчисленных страданий. Оно выковывалось молотом истории, дробившим черепа и кости несчастных жертв темноты и злобы.

Определение тринадцатое

Собственное признание, правильно отобранное, следовательно, добровольное и вполне согласное с другими, прочно установленными обстоятельствами дела, есть лучшее всего света доказательство, настоящая королева доказательств.

Основания

Нет на свете лучшего свидетеля, чем тот, кто сам совершил преступление. И поэтому в вопросе о собственном признании все старания должны быть направлены к тому, чтобы оно было в процессуальном отношении безукоризненно отобрано и правильно использовано.

Определение четырнадцатое

Взятое назад собственное признание есть обстоятельство, оцениваемое на общем основании как всякие другие данные в процессе.

Основания

Раз собственное признание взято назад, оно уже не есть собственное признание и не влечет никаких свойственных ему процессуальных последствий.

«все книги     «к разделу      «содержание      Глав: 14      Главы: <   4.  5.  6.  7.  8.  9.  10.  11.  12.  13.  14.